Звуки и знаки

      Несведущие люди не различают тонкостей, которые в жизни им обычно не нужны. Для простых смертных свинцовый лом гореть не может. Однако горький опыт с пожарами научит разбираться в отличиях свинцовые лома от свинцово-парафинового. И, если будет надо, то в язык войдет новое слово, с помощью которого можно разделить невоспламеняющийся свинцовый лом от горючего свинцово-парафинового. Мышление может, по вине ли языка или по любой другой причине, неправильно отражать мир. Но это возможно лишь до тех пор, пока практика и жизненный опыт не заставят людей уточнить «картину мира».
      «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике— таков диалектический путь познания истины,познания объективной реальности» (В. И. Ленин). Конечно, «итоги» этого познания закрепляются в языке, становятся смыслом слов, содержанием понятий, суждений, гипотез и теорий. Но никак не наоборот, как считал Уорф, преувеличивавший роль языка в процессе познания.
      Но, как часто бывает в истории мысли, самые спорные взгляды оказываются самыми плодотворными. Недаром же один из наиболее строгих критиков гипотезы Уорфа сказал, что ошибки Уорфа гораздо интереснее избитых банальностей слишком осторожных ученых.
      Гипотеза Уорфа (точнее — споры, ею вызванные) заставила заново пересмотреть многие, казалось бы, само собой разумеющиеся положения.
      Споры вокруг гипотезы Уорфа, в которых участвовали философы, лингвисты, психологи, этнографы, социологи, носили отнюдь не отвлеченно философский характер. В последние годы был проделан целый ряд конкретных исследований, связанных со сложнейшим комплексом проблем, что кратко формулируется как «взаимоотношение действительности, мышления и языка». Особенно интересные результаты были получены при изучении наименования цветов — одного из краеугольных камней в гипотезе лингвистической относительности, как именуют еще гипотезу Уорфа.

«Параметры» цвета

      О том, что физически цвет представляет собой непрерывный континуум, мы узнаем из учебника физики. По данным физиологов, наш глаз может различать до десяти миллионов (!) цветовых оттенков… А что говорят данные лингвистики? Разумеется, ни в одном языке мира нет стольких словесных ярлыков для названия цветов и их оттенков. Мы обходимся несколькими десятками наименований. Причем в различных языках слова-ярлыки для одной и той же части спектра могут не совпадать. Например, часть спектра, обозначаемая в русском языке как зеленый — синий — голубой — серый — коричневый,в уэльсском языке «сжата» до трех слов. Первое соответствует нашему темно-зеленый,второе — светло-зеленый, голубой, синий, светло-серый.А третье — темно-серыйи коричневый.
      Да и в одном и том же языке в различные эпохи спектр может члениться по-разному. В древнегреческом, в отличие от современного греческого языка, существовали слова-ярлыки для желто-зеленого и красного (ох-рос,отсюда наше — охра);для желто-зеленого и серо-коричневого (хлорос,отсюда наше — хлор)и для желтого, черного и темно-синего (ктанеос).
      Чем же вызывается различное деление спектра в языках? Исследования последних лет показали, что огромную роль здесь играет… интенсивность солнечного света.
      Как известно, солнце в тропиках стоит над горизонтом иначе, чем в наших, умеренных, а тем более — полярных широтах. Освещенность в тропиках больше, свет ярче. Чем дальше от экватора, тем легче воспринимать различия в цветовых тонах и труднее — в яркости цвета. Быть может, в языках жителей тропических широт существует своя особая терминология, обозначающая именно яркость, интенсивность освещения, а не градацию цветовых тонов?
      Голландский ученый Г. ван Вейк проверил эту гипотезу на материале многих языков мира. Оказалось, что в большинстве языков народов, живущих в низких широтах, белый цвет и другие светлые тона обозначаются одним термином, черный и все темные — также одним общим словом. Причем это не группа цветов, как в европейских языках (так, темными мы считаем черный, фиолетовый, синий; светлыми — голубой, желтый белый), а обозначения степени яркости — то, что в переводе на наш язык можно назвать темнотой и светлотой.
      Между полюсами темноты (низкая яркость) и светлоты (очень большая яркость) находятся еще две категории: умеренная светлота (высокая яркость) и светлая темнота (умеренная яркость). Вот по этим категориям яркости и распределяются привычные для нас наименования цветов.
      Так, в языке хануно (остров Миндоро в Филиппинском архипелаге) есть четыре словесных ярлыка: светлота обозначается как малагти(сюда относятся все светлые тона); умеренная светлота — малатуй(зеленоватые тона); умеренная темнота — марара(красноватые тона) и темнота — мабиру(черный и все темные тона). В языке батак (остров Суматра) остается членение на четыре слова-ярлыка, хотя цвета распределяются по-иному: к светлоте относятся белый и светлые тона, к умеренной светлоте — светло-оранжевые и светло-коричневые, к светлой темноте — красные тона, оранжевый, розовый, коричневый; к темноте — темные тона, зеленый, коричневый, индиго.
      «Хотя в языках народов экваториального пояса встречаются и системы обозначений по цветовому тону, статистически в большинстве языков этих широт, вне зависимости от расовой принадлежности говорящих на них, зрительные впечатления передаются яркостной номенклатурой», — констатируют ученые, занимающиеся этой проблемой.
      При проверке гипотезы ван Вейка оказалось, что в терминах яркостей передаются цветовые впечатления и в языках чукчей, эвенков и других народов Крайнего Севера, удаленных от экватора на многие тысячи километ-ров. Дело в том, что в Заполярье снежный покров создает огромную экранизирующую поверхность, и она делает освещение столь же интенсивным, как в тропиках. Вот почему чукчи называют все светлые тона словом нилгыкын,темные — нивкын,а красные, желтые и светло-коричневые — ничелгыкен;селькупы имеют словесные ярлыки для светлого (сыры),темного (сэк),красного (няркы)и желто-зеленого (паталь)и т. д.
      Между тем многочисленные эксперименты показывают, что цветовое зрение у всех нормальных людей, независимо от их языка, расы, нации, культуры, одинаково (а дальтонизмом, например, европейцы страдают в два — четыре раза больше, чем аборигены Австралии). Но не только степень освещенности, не только «астрономические» причины влияют на цветовую номенклатуру языков. Названия цветов неразрывно связаны с окружающей природой, ее красками. Морское побережье и пустыня — вот два ландшафта жителей африканской республики Либерия. Вот почему в языке басса, на котором говорят в Либерии, одно слово охватывает фиолетовый, синий и зеленый цвета, а другое — желтый, оранжевый и красный.
      Еще большую роль играют не природные, а социальные условия. Аргентинские пастухи гаучо имеют две сотни названий для масти лошадей. В нашем русском языке у специалистов существуют также десятки разнообразнейших наименований масти. Есть тут и буланый,и каурый,и сивый,и мышиный,и соловый,и пегий,и саврасый,и вороной,и гнедойи т. д. Горожане этих слов, как правило, не знают. А если и знают, то затрудняются назвать, какой оттенок цвета имеет в виду тот или иной термин, обозначающий масть. Зато горожане, в особенности горожанки, перечислят множество слов, обозначающих тот или иной оттенок тканей или губной помады, о которых представления не имеет крестьянин или животновод, превосходно знающий значения слов вроде саврасыйили каурый.
      Освещенность солнцем, природные условия, общественные потребности — все эти причины, вызывающие различное членение цветового спектра, так сказать, внешние по отношению к языку — все они свидетельствуют против гипотезы Уорфа.
      Однако есть много фактов, которые говорят, что структура языка оказывает все же определенное влияние на моделирование мира в таком узком аспекте, как обозначения цветов. Например, во многих языках обозначения цветов конкретны, подобно тому, как конкретны наименования числительных, о чем мы уже рассказывали выше. На островах архипелага Бисмарка слово коткотобозначает ворону и черный цвет, слово лулуба— черную грязь болот в мангровых зарослях и соответствующий оттенок черного цвета, слово утур— обугленные листья бетеля, смешанные с маслом, и их цвет и т. д. (сравните паши прилагательные вороной, агатовый, угольный, пепельный, смоляной).
      Во многих языках, помимо классификации цветов по яркости, проводится различение их и по другим признакам. Светлые тона, как правило, обозначают нечто положительное, темные — отрицательное (но если у нас цвет траура черный, то у китайцев — белый). В языке хануно, о котором мы уже говорили, одни цвета считаются влажными, другие — сухими. В языке австралийских аборигенов аранта одно и то же слово может иметь значение мягкий, упругий, плод определенного дерева и зеленый или серый — в зависимости от контекста.
      Иными словами, между языком, человеческим коллективом и миром, который люди моделируют посредством языка, существует своеобразная кибернетическая обратная связь.
      Причем связь эта необычайно сложна. Не только конкретный язык, но и уровень развития культуры самого носителя языка, его социальное положение во многом определяют моделирование мира средствами этого языка.

От «этно» к «социо»

      Итак, доминирующую роль в членении спектра на словесные ярлыки играет жизненная практика, уровень культуры, род занятий людей, а вовсе не их физиологическое восприятие. В языках многих народов Севера не различаются оттенки красного и зеленого цветов. Зато там есть десятки названий для оттенков белого цвета. Почему? Вовсе не потому что будто бы северяне не воспринимают красного и зеленого, а различают лишь вариации белого цвета.
      В жизни северян, живущих в тундре, не так-то уж часто приходится сталкиваться с зеленью, цветами и т. п. Им гораздо важнее знать, в каком состоянии находится снег. Ведь от того, каким он будет, зависит и охота, и судьба оленьего стада. И в языке ненцев для обозначения понятия «снег» есть около сорока различных слов; в языке оленеводов чукчей есть отдельные слова для первого снега, который должен растаять, и для первого снега, который больше не будет таять; для мягкого снега и для плотного снега; для весеннего снега с проталинами и для мокрого, размякшего, тонкого снега; для мерзлого снега и для снега, уплотненного ветром после снегопада; для мягкого снега, легшего на плотный снег, и для снега, подтаявшего днем… Вполне понятно, что все это многообразие породило и обилие названий оттенков белого цвета, связанного со снегом.
      В зависимости от потребностей общества находится, как правило, и число различных цветовых ярлыков, слов, обозначающих цвета. Так, в языке ненцев около трех десятков наименований цвета (причем три из них обозначают оттенки серого цвета, вернее, его светлоту и темноту). Этого вполне достаточно для жителей суровой тундры, вплоть до Октября живших в условиях родового строя. В русском, английском, немецком, французском языках можно насчитать до сотни простых, состоящих из одного слова, наименований цвета.
      Но ведь помимо простых, есть еще и составные названия, все эти темно-вишневые, светло-зеленые и тому подобные оттенки. В ненецком языке их очень мало. Зато в немецком насчитывается до полутысячи, а в английском, если учитывать терминологию портных, торговцев тканями, лошадьми и т. д., около четырех тысяч!
      Разумеется, нельзя считать, что язык ненцев «хуже» немецкого или английского языка. Если возникнет необходимость, и в ненецком появится столь же богатая терминология, связанная с названиями цветов. Да и не только в ненецком, в любом языке мира лексика может стать сколь угодно богатой и разнообразной, если только в этом есть практическая нужда. Например, в языке исландцев, овцеводов и рыболовов насчитывается до полутора тысяч слов, связанных с погодой! Ибо капризная и переменчивая погода Исландии играет важную роль в хозяйстве острова. Вот почему даже ветер разной силы обозначается в исландском языке разными словами: силой в один балл — словом андвари,в два балла — кул,в три балла — гола,в четыре балла — калдии т. д.
      И внутри одного языка можно обнаружить интереснейшее взаимоотношение между ярлыками, обозначениями цвета, и уровнем культуры людей, этим языком пользующихся. Любопытные данные были собраны в нашей стране в самом начале тридцатых годов. Группа ученых под руководством крупнейшего советского психолога Л. С. Выготского направилась в отдаленные кишлаки и на горные пастбища Узбекистана.
      Тут уже началась перестройка социально-экономического уклада и культурного уровня жизни, но далеко еще не все население было вовлечено в этот процесс. На одном полюсе его были представители колхозного актива и студентки, на другом — женщины, всю жизнь прожившие в пределах ичкари, женской половины дома, и неграмотные крестьяне-единоличники. С различными социальными группами и были проведены эксперименты.
      Известно, что в любом развитом языке есть четкий и краткий набор слов, обозначающих абстрактные цветовые категории, вроде наших наименований частей спектра (красный, оранжевый, желтый и т. д.). Слова эти, как правило, теряют связь с конкретными, образными названиями. В то же самое время в любом языке есть слова, сохранившие свою цветовую конкретность: молочный, лимонный, малиновый, вишневый, кофейный, бирюзовыйи т. п. Узбекистан — страна древней культуры; узбекский язык имеет богатую цветовую терминологию — как обобщенную, категориальную, так и конкретную, образную.
      Какие же названия оттенков практически применялись различными группами испытуемых? Сохранялось ли у них одинаковое соотношение категориальных и образных названий? Этими вопросами в первую очередь и задались исследователи. Испытуемым предлагались мотки шерсти или шелка двадцати семи различных оттенков. Требовалось назвать эти цвета.
      Люди, начавшие жить уже по-новому, давали обобщенные названия цветов, иногда уточняли их (темно-желтый, светло-синий). И лишь в редких случаях они приводили образные названия вроде винный, фисташковый, табачныйцвет. По-иному на вопросы отвечали женщины ичкари. Образные, наглядные названия оттенков у них преобладали. Тут были цвета ириса, печени, розы, гороха, персика, гнилых зубов, испорченного хлопка, озера, неба, мака, воздуха, темного сахара, цветущего хлопка, помета свиньи и т. д. и т. п.
      Затем испытуемым предложили разбить все оттенки на несколько групп. Колхозный актив, студентки, молодежь легко справились с этим заданием. Совершенно иная картина наблюдалась у женщин, имевших богатую практику вышивания, но всю жизнь проживших в затворничестве, не получивших никакого образования.
      «Как правило, данная им инструкция — разбить предложенные оттенки на отдельные группы — вызывала у них полное недоумение и реплики «этого нельзя сделать», «здесь нет похожих, вместе их класть нельзя», «они совсем не похожи друг на друга», «это — как телячий помет, а это — как персик». Испытуемые этой группы начинали обычно прикладывать друг к другу отдельные моточки шерсти (шелка), пытались выяснить их оттенки, растерянно качали головой и — отказывались от выполнения задачи, — свидетельствует профессор А. Р. Лурия в книге «Об историческом развитии познавательных процессов», вышедшей в 1974 году в издательстве «Наука». — Некоторые из испытуемых заменяли требуемую группировку по основному цвету раскладыванием в ряд оттенков по убывающей светлоте или насыщенности, в результате чего в один ряд вводились бледно-розовые, бледно-желтые, бледно-голубые оттенки или возникал единый ряд оттенков, переходящих друг в друга без видимых границ».
      Все испытуемые пользовались одним и тем же узбекским языком. Но в зависимости от уровня их культуры и образа жизни происходило различное членение цветового спектра. Не язык, а общество оказалось главным «виновником» того, что спектр был по-разному расчленен словами-ярлыками!

Этнолингвистика

      Наука о языке все больше и больше связывается с пауками об обществе, в котором и для которого язык существует и развивается. Так, не зная истории петровской эпохи, нельзя понять, почему в русской морской терминологии так много голландских слов: койка, каюта, ватерпас, зюйдвесткаи т. п. Не зная истории географических открытий, нельзя понять, почему в языке жителей африканского острова Мадагаскар встречаются арабские и французские слова, а сам язык — мальгашский — родствен не языкам близлежащей Африки, а многочисленным наречиям жителей островов Тихого океана. Не зная истории религии, нельзя понять, почему в монгольском языке буддийская терминология заимствована из санскрита, хотя сам буддизм пришел в Монголию из Тибета и языком богослужения был тибетский, а не санскрит. Некоторые чисто языковые факты нельзя понять без знания зоологии. Так, в языках коренных обитателей Бразилии, индейцев, а также в ряде языков других обитателей жарких стран нет слова попугай.Зато есть много слов для различных видов попугаев. Почему? Да потому, что слово попугайобъединяет, по сути дела, разные и довольно-таки далекие друг от друга зоологические виды. Слово попугай,означающее попугая вообще, есть только в языках народов тех стран, где попугаи не водятся!
      А вот другой зоологический пример. Наименования животных экзотических, как правило, попадают из языка коренных обитателей страны, где есть эти животные, в языки других пародов неизменными. Таковы американские опоссум, ягуар, пума, ассапан,австралийские кенгуру, эму, коала, дингои многие другие.
      Еще большую роль играют данные этнографии, изучающей пищу, жилище, одежду, духовный мир различных народов и племен. Ведь лексика, словарный состав языка соответствуют тем общественным нуждам, которые есть у людей, этим языком пользующихся. Примеров тому можно привести великое множество, но мы ограничимся лишь одним. В эскимосском языке не было понятия и слова воздух.Зато явления, связанные с физическими свойствами воздуха, получали языковое обозначение: язык имел такие слова, как пурга, дыхание, ветери многие другие. А для быстрой и точной пространственной ориентации в языке эскимосов существует более двух десятков указательных местоимений и свыше восьмидесяти слов, от них производных (не синонимов, а слов, обозначающих разные направления, разные точки в пространстве!). Ведь эскимосам, морским охотникам, ведущим коллективный промысел, необходимо предельно быстро и точно передавать «пространственную» информацию.
      Мы недаром озаглавили предыдущую главку «От «этно» к «социо». Вероятно, вы и сами догадались, почему. Постепенно от этнографических факторов мы переходили к факторам социальным, от этнолингвистики — к социолингвистике. Однако очерк наш посвящен именно этнолингвистике. Проблемы же социолингвистики (или лингвосоциологии, как ее еще называют) охватывают очень большой круг вопросов. Чтобы рассказать о них подробно, понадобилась бы целая книга. И название ее было бы уже не «Звуки и знаки», а скорей всего, «Люди и знаки». Будем надеяться, что такая книга появится.

ФОРМУЛЫ ФОНЕМЫ

      Как люди говорят? Каким образом с помощью звуков нам удается делиться нашими радостями и горем, мыслями и чувствами?
      Эти вопросы не новы. Но лишь совсем недавно наука смогла установить, что же представляет собой одно из удивительнейших чудес на свете — наша обычная человеческая речь. Решающий вклад в это внесла фонология, дисциплина, роль которой в развитии гуманитарных наук сравнивают иногда с ролью ядерной физики в развитии естествознания… Почему? Об этом вы узнаете из очерка
      ФОРМУЛЫ ФОНЕМЫ

Врожденный или общественный?

      Египетский фараон Псамметих был любознателен. Однажды он пожелал узнать, какой из языков был первым на земле. Фараон повелел взять двух младенцев и отдал их на воспитание немому старику. Никто не смел подходить к ним, никто не смел обучать их языку.
      Пусть речь их будет естественной, решил Псамметих. На каком языке заговорят подросшие дети, такой язык и следует считать самым первым, самым ранним языком людей.
      Легенда утверждает, что дети заговорили на языке фригийцев, народа, обитавшего когда-то на Балканах и Малой Азии (кстати сказать, язык фригийцев родствен современному армянскому языку). Они произнесли по-фригийски «бэкос, бэкос», то есть «овцы, овцы»…
      Неизвестно, был ли проведен этот необычный эксперимент на самом деле. А если и был, то можно сказать с уверенностью, что фараона Псамметиха обманули. Кто-то ухитрился обучить детей говорить по-фригийски. Иначе быть не могло: сами дети никогда бы не научились говорить по-человечески без помощи людей.
      Это наглядно подтверждают факты. Конечно, никто из ученых не пойдет на жестокий эксперимент, проделанный фараоном Псамметихом. Просто случалось так, что сама природа ставила естественные эксперименты на людях. Науке известны случаи, когда дети были вскормлены и воспитаны дикими животными — волками, леопардами, обезьянами, медведями и даже… овцой. И говорили эти люди-звери не по-фригийски и не по-русски, а по-звериному. Их горло издавало сигнальные крики тех животных, которые воспитали их: волчий вой, обезьяний визг, овечье блеянье. Обучить их и говорить и жить по-человечески на все, как говорится, сто процентов было практически невозможно.
      Ну а как обучается говорить нормальный ребенок, которого воспитывают люди, а не звери? Как же мы обучаемся говорить? Чтобы ответить на этот вопрос, ученые разных стран мира провели множество наблюдений, записывали лепетанье младенцев на магнитофон, тщательно анализировали эти записи. И вот какую картину они рисуют.
      Уже в первые недели жизни младенец начинает реагировать на звуки. И не просто реагировать; он отличает неприятные, резкие и громкие звуки от приятных. мелодичных и тихих. Особенно же приятен для ребенка голос его матери (это не избитая фраза, а экспериментально установленный факт). Младенец выделяет голос матери из общего шума, он радуется, слыша его.
      Благодаря способности не только говорить, издавать звуки, вроде классического «уа, уа», но и слушать, отличать один звук от другого, ребенок начинает учиться по-настоящему овладевать человеческой речью. Известно, что подражать звукам, в том числе и человеческой речи, умеют попугаи, скворцы, другие птицы. Ребенок также имитирует речь. Но, что самое главное, он не только подражает, он играет звуками речи. И такая игра присуща только людям. По-иному она называется лепетом.
      «Детский лепет» — зачастую говорим мы пренебрежительно о речи взрослых и этим обижаем детей, ибо в жизни ребенка лепет играет огромнейшую роль. Из этой звуковой массы выкристаллизовывается стройная система языка.
      Лепетать младенец начинает с трех-четырех месяцев, причем звуки, которые он издает, одинаковы у всех детей мира, как бы потом ни различались языки взрослых. Ученые нашли в детском лепете самые разнообразнейшие и сложные звуки: там есть и шипящие, и свистящие согласные, и гортанные звуки, которыми так богаты языки Кавказа, и даже щелкающие звуки, которые есть только в языках бушменов и готтентотов.
      Почему же языки людей различны, если детский лепет младенцев всего мира один и тот же? Почему из лепета не развиться одному единому языку?
      Потому, отвечает современная лингвистика, что человеческий язык не появляется сам собой, в процессе развития ребенка, а прививается обществом. Под влиянием взрослых детский лепет переходит в детскую речь. Те звуки, которых нет в родном языке, забываются, исчезают: ведь ребенок не слышит их от взрослых, которые учат его повторять только те звуки, которые есть в родном языке. Если бушмена в возрасте нескольких месяцев поместить в семью англичан, его родным языком станет английский. И, наоборот, маленький антличапин прекрасно усвоит язык бушменов, если его отдать на воспитание бушменам.
      Кстати сказать, во многих языках банту, жителей Южной Африки, можно обнаружить щелкающие, «бушменские» звуки. Дело в том, что люди банту часто женились на бушменках. Многие согласные звуки, что есть в языках банту, отсутствуют в бушменских наречиях. Поэтому, обучаясь языку своих мужей, бушменские женщины заменяли эти звуки щелкающими звуками своих родных языков. Дети банту и бушменок усваивали два варианта произношения одного и того же слова: нормальный — от отца и щелкающий — от матери. Вот почему в языках банту многие слова имеют два варианта произношения: с щелкающим звуком и без него.
      Однажды мы уже сравнивали язык с ситом, но там такое сравнение подчеркивало «частный случай». Сравнение с ситом более подходит ко всему языку как системе, отсеивающей в лепете ребенка ненужные, «неродные» звуки и оставляющей лишь необходимые, те, которыми пользуются окружающие. Что же это за сито? Что такое «система языка» и для чего она нужна?

Атомы речи

      Возьмите самую обыкновенную телефонную или адресную книгу. Раскройте ее и выберите фамилию, допустим, Буров. Замените первую букву следующей буквой алфавита— В. Получите Вуров. Снова замените на букву Д — получите Дуров. Еще одна замена даст вам Гуров. Точно так же, перебирая буквы алфавита, вы получите Журова, Зурова, Курова, Турова и т. д.
      Что заставляет нас отличать Бурова от Вурова? Или, скажем, знаменитого дрессировщика Дурова от эстрадного артиста Шурова, или ленинградского дравидолога Гурова? Только одна буква. Одна буква придает слову совсем другой смысл.
      Буква, вернее, звук речи, который она передает, позволяет превратить Дурова в Шурова, Шурова в Гурова, Гурова в Турова и т. д. Звук меняет смысл слова… И не только в фамилиях. Например, слова бочкаи почка, кочкаи точка, ночкаи дочка.Или полкаи полька, массаи касса, больи голь.Это свойство звука менять смысла слова получило название смыслоразличительной функции. А сами звуки, меняющие смысл, своеобразные атомы речи, получили название фонем. Фонемы — звуки языка, которые нельзя заменить друг другом, не изменив смысл самого слова.
      Произношение фонем может варьироваться: в зависимости от голоса говорящего, его возраста, пола, эмоционального состояния и многих многих других причин. В слове мумузвук мпроизносится с вытянутыми губами. Такое мимбез вытянутых губ в слове мамаявляется одной и той же фонемой.
      Почему? Попробуйте произнести мв слове маматак же, как мы произносим его в слове муму,вытянув губы. Смысл слова не изменится, несмотря на другое звучание фонемы м.
      Но попробуйте-ка произнести вместо м— п.И сразу же мама превратится в папу! Или произнести пв слове папазвонко, тогда наш папастанет баба.Значит ми  п— разные фонемы, так же как и пи б,несмотря на сходство их звучания.
      Мы привели примеры из русского языка. В любом другом языке мира можно найти образцы подобного же рода превращений, связи звука и смысла. И, что самое интересное, очень часто случается так: в одном языке те же самые звуки являются вариантами одной фонемы, а другом — это разные атомы языка.
      Возьмем наше к.Мы можем произнести его по-разному: то кратко, отрывисто, то с придыханием, будто запыхались, то обыкновенно. От этого слова колили конне превратятся в голили тони автор настоящей книги останется Кондратовым. Но попробуйте произнести кс придыханием в языке хинди. И сразу же получите иное слово. Карна хинди значит рука.А вот то же слово, произнесенное с придыханием: к’ар —значит осел.В аварском языке, на котором говорят в Дагестане, на месте нашего кможет оказаться четырнадцать (да, да, четырнадцать!) различных к.И все они — разные фонемы. Если перепутать их, получится не то слово.
      Каждый язык по-своему членит мир звуков на фонемы. Каждый язык имеет свое особое сито, сквозь которое отсеиваются только нужные фонемы. Каждый язык имеет свои атомы, дробя на них непрерывный поток звуков, представляющий собой речь говорящего. Какими необычными на наш слух, на мерку нашего языка бывают эти атомы-фонемы!
      Описание их напоминает порой описание экзотического растения или животного. Лингвисты, разумеется, выработали специальную терминологию, чтобы точно и адекватно описывать фонемы; разработан и специальный международный фонетический алфавит (МФА), состоящий примерно из сотни знаков для записи звуков любой речи. Однако и этих условных значков порой не хватает, когда ученые сталкиваются с удивительны- ми фонемами, существующими в некоторых языках мира.

Кунсткамера фонем

      Со знаками МФА — Международного фонетического алфавита — знаком любой человек, изучающий иностранный язык. Именно этими знаками дается транскрипция слов (указание на то, как произносится слово). В каждом языке своя система фонем. Вполне понятно, что и для транскрипции применяется не весь набор знаков МФА, а только часть его. Однако когда лингвисты попробовали транскрибировать фонемы бушменского языка, оказалось, что знаки МФА к ним не подходят. Пришлось изобретать новые, ибо в наречиях бушменов есть совершенно особый тип звуков. Образуются они путем втягивания воздуха (а не выдыхания, как во всех остальных языках мира). Звуки эти называют щелкающими, или кликсами. А обозначаются они знаками: /,то есть черточкой; //,то есть двумя черточками; ///,то есть тремя черточками; +,то есть знак плюса; !,то есть восклицательный знак;  ?,то есть перечеркнутый знак равенства; ?,то есть кружок с точкой в центре.
      Первый знак передает мягкий, «всасывающий» звук, который образует язык, прижатый к зубам; второй — звук, произведенный краем языка, коснувшегося неба и тотчас отдернутым назад и вниз; третий «квакающее» щелканье. Знак плюс передает щелканье «гортанное», восклицательный знак — звук, напоминающий хлопанье пробки. Перечеркнутый знак равенства обозначает звук, производимый кончиком языка, прижатым к корням верхних зубов («взрывное» щелканье, которое крайне трудно воспроизвести европейцу). Наконец, кружок с точкой в центре обозначает в записях лингвистов особый звук, подобный звуку поцелуя.