Идти полным курсом

— Чего вы, собственно, хотите? Разве вы не на свой страх и риск отправили эту плавучую гнилушку вместе с караваном?

Тут Дидерих Моллер поспешил объявить, что слушание прекращается, ибо дело теперь выходит за рамки прерогатив адмиралтейства. Если господин Спрекельсен считает, что действиями Томаса Утенхольта и Матиаса Дреера ему был нанесен ущерб, пусть, подает на них в суд. С этими словами он поднялся и провозгласил:

— Заседание коллегии адмиралтейства окончено!

Собравшиеся быстро разошлись. Михель Шредер догнал Карфангера у самых дверей.

— Прошу прощения, что задерживаю вас, капитан, но мне сказали, что вы говорили о необходимости конвоирования судов фрегатами, принадлежащими городу. Не найдется ли у вас немного времени разъяснить мне это дело поподробнее? Мне сдается, что ваши слова были сказаны здесь как нельзя кстати. Мой брат шепнул мне об этом, пока Спрекельсен выяснял отношения с Утенхольтом.

Карфангер предложил отправиться в пивную. Однако там их ожидал сюрприз: за одним из столов сидели, потягивая из бокалов вино, Томас Утенхольт и Захариас Спрекельсен и почти задушевно беседовали.

— Как это им удалось так скоро помириться? — недоумевал Мухель Шредер.

— Полагаю, что этому причиной мое выступление насчет создания эскадры кораблей охраны, принадлежащей городу, — ответил Карфангер. — Не пойти ли нам лучше в погребок ратуши?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

После неудачных попыток наняться к Утенхольту или Карфангеру Михель Зиверс торчал на берегу без дела. Чем ближе надвигалась осень, тем отчетливее вырисовывалась перед ним перспектива пребывать в этом состоянии по меньшей мере до конца года. Надежды получить место у другого судовладельца таяли, а вместе с ними таяли и серебряные талеры из выкупной кассы: он тратил их с той же легкостью, с какой они ему достались.

Последнее обстоятельство удручало Йохена Мартенса даже больше, чем самого Михеля Зиверса. И не потому, что у трактирщика не нашлось бы двадцати пяти талеров, чтобы внести их в кассу. Во-первых, молодой Зиверс был далеко не единственным, кому он ссужал деньги таким способом, а вовторых, с чего бы это ему делать подарки этому проходимцу? Поэтому в один прекрасный день трактирщик взял Михеля Зиверса за шиворот и заставил таскать бочки, мести пол в трактире и вообще взвалил на него самую тяжелую и грязную работу.

— Будешь делать все, что прикажу, пока не отработаешь все деньги до последнего гроша. — И добавил с угрозой в голосе: — Учти, парень, если бы твой отец не был моим другом, я б с тобой по-другому поговорил!

Такой оборот дела пришелся совсем не по душе Михелю Зиверсу. Пойти на открытый конфликт с Мартенсом он, правда, не решился, но начал потихонечку расспрашивать заходивших в трактир моряков об их судовладельцах, о жалованье и прочем. Как-то раз в «Летучую рыбу» завернули несколько моряков с корабля Спрекельсена и уселись на корточки вокруг одной из бочек.

— Вот те на! — Йохен Мартенс от удивления даже присвистнул, ибо люди Спрекельсена крайне редко появлялись у него в трактире. — Неужели старый скупердяй прибавил вам жалованья?

— Ну, до этого пока не дошло, — отвечал один из моряков, — зато наш новый капитан Михель Шредер, что командует теперь «Анн-Шарлотт», сказал Спрекельсену пару ласковых, да и мы не смолчали. А что, мы тоже не лыком шиты! Теперь на днях пойдем в Англию, и старый Спрекельсен отвалил каждому по серебряному талеру — вроде аванса, что ли…

— Не-е, никакой это не аванс, — перебил его другой, — это вроде как карманные деньги, чтобы мы, значит, не разбежались.

— И когда же вы отплываете? — поинтересовался трактирщик.

— Денька через два-три, не раньше, когда капитан наберет полную команду, пока что одного-другого не хватает. Стариков из прежней команды новый капитан не очень-то жалует — и силы уже не те, и ловкость.

И моряки потребовали пива и рому. Йохен Мартенс обернулся, чтобы кликнуть жену или служанку, и тут увидел, как дверь за стойкой, ведущая в задние комнаты и к черному ходу, тихонько закрылась. Со всей быстротой, какую позволяла ему негнущаяся нога, трактирщик кинулся к двери и распахнул её. Там никого не оказалось, только в глубине двора Михель Зиверс катил пустую бочку из-под пива.

Два дня спустя фрау Мартенс как обычно поутру поднялась наверх, чтобы разбудить Михеля Зиверса, но в каморке никого не застала. Не было и матросского сундучка, который по приказу Карфангера принесли в трактир с «Мерсвина». Под кроватью стоял лишь сундучок покойного отца Зиверса, набитый никому не нужным хламом.

Тогда Йохен Мартенс извлек из-за стойки увесистую вымбовку, которую всегда держал под рукой на случай потасовки в трактире, и заковылял в сторону альстерской гавани. Он не сомневался, что молодой Зиверс пошел наниматься на «Анн-Шарлотт». И если ему не удастся притащить обратно в трактир этого прохвоста, то пусть хоть вернет остатки денег, выданных ему из выкупной кассы.

Однако в гавани трактирщика ждало разочарование: два с лишним часа назад, едва лишь кончился прилив, «Анн-Шарлотт» снялась с якоря и ушла вниз по Эльбе.

А в это время Михель Зиверс, вполне довольный собой и остальным миром, сидел на грот-марсе, болтая ногами и посвистывая, беззаботно наблюдая за чайками, кружившими над кораблем. «Анн-Шарлотт» шла в Лондон с грузом зерна.

В первый же вечер, когда моряки с «Анн-Шарлотт» сошли в лондонском порту на берег и явились в близлежащий кабак, Михель Зиверс начал швырять свои талеры направо и налево. Его товарищи, удивленные такой щедростью, стали расспрашивать, как он ухитрился так разбогатеть. Зиверс поначалу ударился плести небылицы насчет необыкновенных выигрышей в карты и в кости, но к вечеру вино развязало ему язык, и он выболтал тайну, которая связывала его, Йохена Мартенса и выкупную кассу. Собутыльники вначале изумленно таращились то на него, то друг на друга и в конце концов порешили, что Зиверс спьяну несет околесицу.

Последний, однако, стал орать ещё громче, доказывая, что все было именно так. Затем потребовал ещё по кружке эля и по стакану джина для всех и после этой порции окончательно опьянел. Переводя остекленевший взор с одного на другого, он принялся задираться с товарищами, словно ощущая их неприязнь по отношению к своей персоне. Но когда самые разумные из них решили, что настала пора возвращаться на «Анн-Шарлотт», Зиверс начал изо всех сил сопротивляться. Остальные попробовали его попросту окрутить и вытащить из кабака, однако, поскольку сами они не очень твердо держались на ногах, Михель Зиверс сумел вырваться и выскочить наружу. Когда его недавние собутыльники гурьбой вывалились вслед, в переулке уже не было никого.

Надо сказать, что все время, пока Михель Зиверс щедро угощал товарищей и болтал языком, все больше пьянея, за ним внимательно наблюдали несколько плечистых молодцов, сидевших неподалеку. И когда гамбуржцы предпринимали отчаянные усилия к тому, чтобы доставить своего надравшегося товарища на борт «Анн-Шарлотт», мало кто из них обратил внимание, что эти люди, словно по команде, исчезли за дверью.

Первым сообразил, что произошло, старик такелажник.

— Все ясно! — прохрипел он, покачиваясь, и сделал неопределенный жест рукой. — Теперь ищи ветра в поле. Его сцапали вербовщики английского флота.

С тем они и вернулись на «Анн-Шарлотт». Наутро Михель Зиверс тоже не появился, и капитану Шредеру стало ясно, что пропавший матрос теперь находится на одном из британских линейных кораблей, стоявших на якоре у противоположного берега Темзы. Товарищи Зиверса рассказали капитану о его пьяной болтовне насчет Йохена Мартенса и талеров из выкупной кассы, но Михель Шредер поначалу отказывался им верить, пока один из помощников боцмана не сказал ему:

— Откуда трактирщик берет деньги, я не знаю, не буду врать, но, что он уже многим морякам ссужал талеры под проценты, — это совершенно точно.

От этих слов новый капитан «Анн-Шарлотт» потерял покой. Именно по этой причине, едва лишь судно ошвартовалось в гамбургском порту, он отправился к Беренту Карфангеру за советом.

Карфангер был занят переделкой своего «Мерсвина». Поднявшись на палубу по наклонной доске, один конец которой лежал на фальшборте, а другой — на причале, Михель Шредер увидел, что все кругом завалено деревянными брусьями, толстыми досками и кницами. На баке, прямо посередине палубы, зияло отверстие, в которое с полдюжины матросов опускали на толстых талях новый якорный шпиль. Карфангер, одетый в такую же грубую рабочую одежду, как и остальные, вместе с другими повис на ходовом конце талей, удерживая на весу тяжелый шпиль.

— У вас забот полон рот, как я погляжу, — здороваясь, заметил Михель Шредер. — Похоже, вы собираетесь сделать из «Мерсвина» новый корабль?

— Вы почти угадали, — подтвердил Карфангер. — Мне крупно повезло с новым плотником — с ним мне никакая верфь больше не понадобится.

Они спустились в капитанскую каюту, где Шредер сразу рассказал обо всем, что ему стало известно, и высказал кое-какие подозрения по поводу всей этой истории. Карфангер слушал его внимательно, не перебивая. Когда Шредер умолк, он спросил:

— Но почему вы пришли со всем этим ко мне?

— Вы член правления гильдии капитанов. Если бы я по-прежнему оставался штурманом, то обратился бы к одному из старейшин гильдии штурманов и боцманов.

— Да, вы правы, — задумчиво протянул Карфангер. — Но, надеюсь, вам понятно, какие последствия будет иметь для меня эта история, если я сообщу о ней адмиралтейству?

— Не совсем… — Шредер недоуменно глядел в затылок Карфангеру, стоявшему спиной к нему у кормового окна.

Помолчав, тот ответил:

— Вам известны мои размышления по поводу создания принадлежащей городу эскадры фрегатов для охраны торговых караванов. Следовательно, вы можете себе представить, как «обрадуется» Утенхольт, если этот замысел будет осуществлен.

— Да он просто взбесится!

— Безусловно. И во мне он будет видеть зачинщика всех этих нововведений и, таким образом, своего главного противника. А в настоящее время мне меньше всего хотелось бы портить отношения с Утенхольтом.

— Но я не понимаю, причем тут Утенхольт.

Пришлось Карфангеру разъяснить ему всю предполагаемую подоплеку взаимоотношений судовладельца с хозяином «Летучей рыбы».

— Одним словом, я займусь всем этим, — заключил Карфангер, — пусть даже мне придется порой труднее, чем в морском бою. Как и там, кто-то должен нанести первый удар, на этот раз его хочу нанести я. Может быть, этот удар придется в пустоту — кто знает; поживем — увидим.

И Берент Карфангер, не откладывая дела в долгий ящик, на следующее же утро отправился в адмиралтейство. Сразу после полудня в «Летучую рыбу» явились секретарь адмиралтейства Рихард Шредер, член коллегии Иоахим Анкельман, шкипер Клаус Кольбранд, депутат конвойной коллегии Петер Бурместер и Карфангер. Без долгих предисловий они потребовали у трактирщика кассовые счета и приходно-расходную книгу, «чтобы проверить состояние дел», как выразился секретарь адмиралтейства. Йохен Мартенс с готовностью открыл ларец, извлек оттуда требуемые бумаги и вручил их господину Анкельману, который тотчас углубился в их изучение. Рихард Шредер не спускал глаз с трактирщика, хотя и усиленно делал вид, будто тщательно суммирует колонки цифр в приходно-расходной книге.

Так прошло около часа, пока Йохен Мартенс не попросил позволения выглянуть на минутку в трактир проверить, все ли там в порядке. Трактирщика отпустили. Через несколько минут он вернулся и занял позицию в непосредственной близости от ларца с деньгами, крышка которого была по-прежнему откинута.

Рихард Шредер насторожился, хотя со стороны казалось, будто он ещё усерднее занялся подсчетом цифр, покрывавших страницы приходно-расходной книги. Не прошло и минуты, как он краем глаза приметил, что Йохен Мартенс собирается незаметно сунуть в ларец кожаный кошелек.

— Стойте! Что это вы там делаете? — воскликнул Шредер. Испуганный трактирщик вздрогнул, и кошелек, выскользнув из его пальцев, шлепнулся не в ларец, а прямо ему под ноги. Все взоры тотчас обратились на него.

— Что это значит? — грозно вопросил господин Анкельман.

Йохен Мартенс принялся извиняться, заикаясь и путаясь, объяснять, что по забывчивости не внес вовремя в кассу последние платежи. Пусть почтенные господа не гневаются на него за это — ведь деньги все, до последнего гроша, в кассе.

— Значит, вы из собственного кошелька внесли в выкупную кассу деньги, которые одолжили из неё Михелю Зиверсу? — спросил Рихард Шредер.

— Какому Михелю Зиверсу? Деньги из кассы?! — трактирщик изобразил на лице крайнюю степень удивления. — Ума не приложу, отчего вы задаете такой вопрос, господин Шредер?

— А оттого, что вы теперь получите свои денежки обратно не раньше, чем рак на горе свистнет. Разве только вы так подружитесь с адмиралом лордапротектора Англии Блейком, что он заплатит вам долги Михеля Зиверса.

Йохен Мартенс в полном смятении переводил взгляд с одного из присутствующих на другого, пока господин Анкельман не объяснил ему, где теперь пребывает его должник.

Выходит, он сбежал на английский военный корабль? — по-прежнему не мог уразуметь случившегося трактирщик.

— Сбежал? Насколько мне известно, Мартенс, вы сами много лет ходили в море и знаете, что на английский военный корабль добровольно не бежит никто, даже те, кто задолжал тысячу дукатов. Уж лучше сразу наняться к дьяволу в преисподнюю. Нет, господин трактирщик, вашего должника завербовали насильно. А незадолго до этого Михель Зиверс по пьяному делу проболтался насчет вашей сделки.

Тут Йохен Мартенс окончательно убедился, что отвертеться ему не удастся, и голосом кающегося грешника забормотал:

— Ну да, конечно, почтенные господа совершенно правы: во всем должен быть порядок; и тут я дал маху, согласившись таким способом выручить молодого Зиверса, когда он оказался на мели. Верно, мне следовало сначала раскрыть свой собственный кошелек, но что было делать, если в тот день пришлось выложить деньги за целую подводу с бочками любекского пива и за всякий другой товар. Да, я многим помогал в трудный час, не только Михелю Зиверсу, слава Богу, кой-какие деньжата у меня водятся.

— Однако вы не стеснялись брать за эту помощь хорошие проценты, не так ли? — спросил Рихард Шредер.

Трактирщик пожал плечами, и промычал что-то неопределенное, но секретарь адмиралтейства не отставал:

— И что же, всякий раз при этом вы лезли в собственный кошелек, если не считать истории с Зиверсом?

Мартенс опять заюлил, не говоря ни да, ни нет, затем принялся, в свою очередь, спрашивать, к чему эти подозрения, если в кассе все сходится — с учетом денег в том злосчастном кошельке, — как сходилось на протяжении всех десяти лет, пока он заведует выкупной кассой.

Этот поток красноречия трактирщика не был беспричинным: Мартенс тянул время, ожидая появления Томаса Утенхольта, за которым успел послать, выйдя на минуту в трактир. Он надеялся, что судовладелец поможет ему выпутаться из этой скверной истории, поскольку того, во-первых, гораздо лучше подвешен язык, а во-вторых, недостача в кассе была очень крупной — такой крупной, что в доме у трактирщика не нашлось бы столько денег, чтобы покрыть её полностью. Он уже начал выдыхаться, а Утенхольт все не шел. Неужели он решил выйти сухим из воды?

Однако вскоре появился и Утенхольт. Войдя в «шкиперскую горницу», он с наигранным удивлением осведомился, в чем дело. Господин Анкельман объяснил. Тогда Утенхольт напустил на себя грозный вид и обратился к Мартенсу, подойдя к нему вплотную и суя ему в руку увесистый кошелек, — как он полагал, — незаметно для остальных:

— Ай-я-яй, любезный Мартенс, я очень надеюсь, что с кассой у вас все в порядке, ведь я всегда считал вас честнейшим и порядочнейшим человеком. Ну-ка выкладывайте, друг мой, деньги из ларца и пересчитайте их хорошенько.

Тут вмешался Карфангер:

— Я предлагаю поручить подсчет денег присутствующим господам из адмиралтейства, а трактирщик пока пусть постоит в стороне. Господин Утенхольт, если пожелает, может присутствовать при этом.

Карфангеру пришлось ещё раз кое-что разъяснить Анкельману и Шредеру, а также известить Утенхольта о том, что Мартенс уже пытался подбросить недостающие деньги в кассу. Наконец его предложение было принято. По прошествии получаса выяснилось, что в кассе недостает более ста талеров, даже если вернуть в неё деньги из кошелька Мартенса.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На другой день в адмиралтействе собрались члены коллегии, несколько старейшин шкиперской и матросской гильдий, чтобы разобрать дело Йохена Мартенса. Оказалось, что среди присутствующих у трактирщика имеется немало друзей и ходатаев из числа шкиперов и простых матросов. Более всех усердствовал, защищая своего бывшего старшего боцмана, Томас Утенхольт. Он беспрестанно повторял, что в кассе никогда ещё не обнаруживалось недостачи, не оказалось бы её и в конце нынешнего года.

— Вы хотите сказать, господин Утенхольт, что Йохен Мартенс распоряжался деньгами из выкупной кассы так, как если бы это были вклады? — спросил председательствовавший Иоахим Анкельман.

— Да, в некотором роде.

— Однако он не выдавал расписок, по которым мог бы отчитаться перед адмиралтейством?

— Как таковых не давал, но записи в приходно-расходной книге вполне могут их заменить, — возразил Утенхольт.

— В таком случае, господин Утенхольт, где проценты, которые в таких случаях начисляет депозитный банк своим вкладчикам? — поинтересовался Иоахим Анкельман.

— Проценты? Гм!.. — Утенхольт повернулся к Йохену Мартенсу. — Скажите, друг мой, неужели вы про них забыли?

Трактирщик, решив, что чаша весов начинает склоняться в его пользу, отвечал с притворным удивлением:

— Какие проценты? С адмиралтейства процентов никогда не взималось.

Его последние слова потонули во взрыве хохота.

Воспользовавшись моментом, Томас Утенхольт попытался ещё больше умалить вину трактирщика и вообще обратить дело в шутку. Тогда в спор вмешался Берент Карфангер:

— Здесь превозносятся благодеяния Йохена Мартенса, помогающего бедным морякам выбраться из нужды. Но ведь себе-то при этом он благодетельствует более всего, зарабатывая на таком, с позволения сказать, вспомоществовании до двадцати процентов.

Дружный хор протестующих голосов заглушил реплику Карфангера. Пришлось вмешаться Иоахиму Анкельману и восстановить порядок; Карфангер продолжал:

— Выдача взаймы денег из выкупной кассы под проценты — только часть того, что можно поставить в вину Йохену Мартенсу. Грубым нарушением уложения о выкупной кассе следует считать и то, что он многим позволял заглядывать в ларец, с деньгами, а параграф четвертый упомянутого уложения гласит: «Следует препятствовать тому, чтобы берберийцы могли узнать о размерах наличествующих средств для выкупа пленных моряков». А посему я требую отстранить Йохена Мартенса от заведования выкупной кассой и передать её в руки надежного человека.

На этот раз Томас Утенхольт возразить не решился: это могло возбудить подозрение, будто он более других заинтересован в том, чтобы все оставалось по-прежнему. Пришлось ему, скрепя сердце, проголосовать за решение, которое гласило: отстранить Йохена Мартенса от заведования выкупной кассой и наложить на него штраф в размере ста талеров, которые надлежит внести в кассу. Эта сумма равнялась годовому вознаграждению, которое получал хранитель выкупной кассы. Кассу отныне передать в ведение секретаря адмиралтейства.

Карфангер мог вполне удовлетвориться таким вердиктом, но так как собравшиеся тут же приступили к обсуждению изменений уложения о выкупной кассе, он не преминул внести и свои предложения. Так, например, он потребовал, чтобы лучшие из моряков и те из них, кто выказал наибольшую отвагу в бою, выкупались в первую очередь.

Мнения разделились: многие запротестовали, однако голоса в пользу такого нововведения звучали достаточно громко. Дебаты затянулись на несколько часов; наконец Иоахим Анкельман попросил Рихарда Шредера зачитать те из параграфов уложения, которые были изменены, прежде чем представить, их на утверждение совета. В дальнейшем предполагалось ежегодно отчислять в выкупную кассу сто талеров из адмиралтейской пошлины и дважды в год — пожертвования из всех гамбургских церквей. На выкуп каждого из пленников выделялась сумма в сто талеров. В первую очередь подлежали выкупу те, кто пробыл в плену дольше других, однако сначала следовало досконально выяснить, как проявили себя те или иные в бою и как усердно они исполняли свои прямые обязанности на судне. Последнее также учитывалось при установлении очередности выкупа.

Иоахим Анкельман задал вопрос, всех ли устраивают параграфы в такой форме. Вновь поднялся Карфангер.

— Хотя в новом уложении и не учтены все пожелания и требования, я считаю, что его вполне можно скрепить печатью адмиралтейства и совета города. Однако в остальном я по-прежнему полагаю, что для благополучия и процветания нашего мореплавания и нашей торговли городу необходимо построить или купить несколько фрегатов с хорошим вооружением и оснащением, чтобы давать достойный отпор турецким пиратам.

После окончания заседания к Карфангеру подошел Томас Утенхольт и, не моргнув глазом, проговорил:

— Позвольте выразить вам мое восхищение, дорогой господин Карфангер, даже если вы не очень-то верите в искренность моих слов. Как бы там ни было, хочу спросить вас вот о чем. Как вы думаете, стоит ли мне предложить адмиралтейству зафрахтовать мои корабли?

Карфангеру показалось, что он ослышался: настолько неясными были для него намерения Утенхольта. Поэтому он изобразил на лице вежливую улыбку и сказал коротко:

— Это было бы неплохо.

На том они и разошлись, и каждый пошел своей дорогой. Утенхольт направился в погребок ратуши, чтобы смыть бутылкой хорошего вина неприятный осадок, оставшийся у него на душе после заседания. Тревожно было на душе и у Берента Карфангера, быстро шагавшего по направлению к своему дому, правда, по совершенно иной причине. Уже у самых дверей дома чей-то голос предупредил его вопрос:

— Мальчик, господин капитан! У вас родился мальчик, и голос у него — что надо!

Карфангер взбежал по лестнице на второй этаж посмотреть новорожденного. Потом сел на край кровати, в которой лежала Анна, и стал нежно гладить её узкую руку.

А в погребке ратуши Томас Утенхольт, то и дело прикладываясь к стакану с джином, говорил Йохену Мартенсу:

— Карфангер ещё попомнит этот день, не будь я Томас Утенхольт!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Опять пришла весна, и Эльба взломала сковывавший её ледяной панцирь. Снова по кривым улочкам и переулкам Гамбурга понеслись потоки талой воды, и городская беднота бросилась вычерпывать воду из подвалов, служивших ей пристанищем. Снова Берент Карфангер простился с женой и детьми и ушел в море на «Дельфине», впервые изменив своему обыкновению плавать в одиночку: в кильватере «Дельфина» шел «Мерсвин» под командованием его нового капитана Яна Янсена. Петер Эркенс не уронил чести магдебургских плотников: «Мерсвин» был отремонтирован на славу и мог без всяких опасений пуститься в дальний путь через Атлантику.

На этот раз Карфангер направлялся в Новый Амстердам, ставший в торговле Голландии с Вест-Индией важным перевалочным пунктом. Если им повезет и удастся прямо там раздобыть обратный фрахт, то незачем будет идти в Карибское море, к островам Кюрасао и Аруба, за пряностями — самым выгодным товаром. Ведь с тех пор как англичане несколько лет назад отобрали у испанцев Ямайку, она превратилась в желаннейшее прибежище флибустьеров, охотившихся под охраной британской короны главным образом за испанскими и голландскими торговыми кораблями. Да и не только там — на многих других островах Антильского архипелага обосновались пираты всех мастей, выходцы из самых разных стран. Поэтому плавание в этих водах означало смертельный риск для любого корабля, в том числе и для гамбургского. Здесь за каждым островком, за каждым мысом могла таиться опасность.

С самого начала погода не благоприятствовала их предприятию. Как только корабли вышли в Северное море, задул такой сильный встречный вест, что «Дельфину» с «Мерсвином» понадобилось бы несколько недель изнурительного лавирования для того, чтобы выйти в Атлантический океан. Поэтому Карфангер решил повернуть на северо-запад и, пройдя между Оркнейскими и Шетландскими островами, взять курс на Ньюфаундленд.

Старший судовой плотник Петер Эркенс испросил у Карфангера разрешения до прибытия в Новый Амстердам остаться на борту «Мерсвина». Он хотел воочию убедиться, что все сделано как надо, что все соединения и крепления в корпусе корабля прочны и не разболтаются при долгой качке. Однако в первое время из этого ничего не вышло: плотника скрутила жестокая морская болезнь. Пришлось парусному мастеру уложить его головой по ходу судна на тюк парусины возле основания грот-мачты, где бортовая и килевая качка ощущалась не так сильно, как на возвышении полуюта.

— Благодарю вас, — страдальческим голосом проговорил Эркенс, — вы так заботитесь обо мне.

— Да чего уж там, — отмахнулся старик. — Ну вот, теперь старайтесь дышать вместе с кораблем: как он поднимется — вдох, как опустится — выдох.

Постепенно Петер Эркенс начал привыкать к качке, тем не менее поварское искусство кока «Мерсвина» он по-настоящему смог оценить лишь к тому времени, когда они оставили за кормой Оркнейские острова и ленивая зыбь Атлантики сменила крутую волну Северного моря.

Три недели спустя гамбургские корабли угодили в густой туман. Даже в полдень с бака «Мерсвина» невозможно было различить гакабортных огней шедшего впереди «Дельфина», хотя Ян Янсен и старался держаться как можно ближе к корме флейта, на котором каждые две минуты били в рынду. Спустились сумерки, а туман все не рассеивался. Тогда Карфангер распорядился положить корабли в дрейф, чтобы Ян Янсен и Петер Эркенс могли прибыть на «Дельфин».

Когда все собрались в капитанской каюте, Карфангер изложил свои соображения:

— Я считаю, что нам лучше дрейфовать, пока не наступит утро. Мы уже три или четыре дня не видели ни солнца, ни звезд и не можем точно установить наше местонахождение. Вполне возможно, что мы сейчас поблизости от Ньюфаундлендской банки.

В этих местах, где теплый Гольфстрим смешивается с ледяными водами Лабрадорского течения, густые туманы не были редкостью. Помимо этого, большую опасность представляли и океанские течения, как правило, совершенно непредсказуемые; они могли отнести корабль и к западу, и к востоку.

Совещание в каюте было прервано появлением матроса.

— Впереди справа по борту блеск льда, капитан! — доложил он.

Все выбежали на палубу и стали вглядываться в туман. Почти одновременно Карфангер и Янсен заметили светлое пятно с размытыми очертаниями. Расстояние до него было трудно определить. Если это айсберг, то как далеко он от них находится?

Карфангер велел брасопить реи. «Дельфин» двинулся дальше, за ним последовал и «Мерсвин».

Вдруг из тумана донесся приглушенный расстоянием крик:

— Э-ге-гей, на корабле! На помощь!

Кричали несколько голосов одновременно, причем явно со стороны айсберга. Может, это потерпевшие кораблекрушение ищут спасения на дрейфующей ледяной горе — на пока ещё спасительном, но неотвратимо тающем по мере продвижения на юг, в теплые воды Гольфстрима, острове? Гамбургские корабли снова легли в дрейф, с «Мерсвина» спустили большую шлюпку, в которую сел Ян Янсен со своими людьми.

Каково же было изумление капитана «Мерсвина», когда вместо ожидаемой ледяной горы перед ними возник борт фрегата с двумя батарейными палубами: из орудийных портов на них глядели жерла двадцати с лишним пушек.

«Ловушка!» — пронеслось в голове Янсена. Он крикнул гребцам тотчас поворачивать назад. Поднявшись на борт «Дельфина», сообщил об увиденном Карфангеру. Тот велел готовить пушки к бою, а сам сел в шлюпку, которая вновь направилась к незнакомцу. Их заметили, чей-то голос прокричал по-английски:

— Эй, сюда, гребите сюда!

— Кто вы такие? — сложив ладони рупором громко спросил Карфангер. Ему отвечали, что это британский фрегат «Ариадна», наскочивший в тумане на айсберг и застрявший на нем. Карфангер поднялся на борт английского корабля в сопровождении боцмана Петерсена; какой-то долговязый матрос светил им фонарем. На одно мгновение пляшущее пятно света упало на его лицо — и Карфангер даже вздрогнул от неожиданности. Это был Михель Зиверс, сын погибшего плотника с «Мерсвина».

Разговор с капитаном фрегата был недолгим. Англичанин рассчитывал, облегчив корабль, снять его с айсберга, поэтому обратился к гамбуржцу с просьбой перегрузить на его корабли хотя бы часть пушечных ядер из крюйт-камер фрегата. Остальные он намеревался попросту выбросить за борт. Карфангер не возражал.

Вскоре между фрегатом и гамбургскими судами в кромешной тьме начали сновать шлюпки, рулевые которых ориентировались по развешенным по бортам судов фонарям. Когда стало ясно, что ни «Дельфин», ни «Мерсвин» не смогут больше взять на борт ни единого ядра, шлюпки ещё раз напоследок загрузили. Тем временем команда фрегата быстро побросала оставшиеся ядра за борт. Фрегат не двинулся с места. И лишь, когда вслед за ядрами в воду полетели несколько пушек с верхней батарейной палубы, «Ариадна» вновь обрела свободу.

В награду за помощь Карфангер получил увесистый кошелек, набитый золотыми испанскими дублонами. «Не иначе какой-нибудь приватир ограбил в свое время испанский галион», — подумал гамбургский капитан.

Напоследок Карфангер обратился к капитану фрегата с просьбой отпустить одного из его матросов — Михеля Зиверса — домой, в Гамбург, однако в ответ услыхал вежливое, но решительное «Ноу, сэр!». Зиверс подписал контракт на десять лет, добавил англичанин, и разорвать его не имеет права.

Когда они садились в шлюпку, Клаус Петерсен вполголоса сказал капитану:

— Зиверса уже два раза пороли и пригрозили, если ещё раз вздумает бежать, то его проведут сквозь флот.

Этот вид наказания заключался в том, что несчастного перевозили с одного корабля эскадры на другой, и на каждом он получал по двенадцать ударов плеткой-девятихвосткой по обнаженной спине. Мало кто доживал до конца такой экзекуции. По сравнению с этой пыткой скорая смерть в петле, привязанной к фока-рею, — удел схваченных зачинщиков бунта на корабле — казалась почти милостью.