Товарищ генерал

      Он еще раз обошел бульвар, но девушек не было.
      Он -спустился вниз, к морю, и оказался под живописной террасой. Вдруг что-то упало сверху. Он подбежал и поднял маленькую туфельку. Поднявшись наверх, он увидел обеих девушек, смущенно переглядывавшихся между собой.
      - Не вы ли уронили? - обратился он к смуглянке, увидев ее в одной туфельке.
      Девушка сконфуженно остановила на нем свои черные бархатистые глаза.
      - Зачем вы подняли? Мы, прежде чем идти купаться, сбрасываем со скалы туфли, а потом уже бежим босиком... так легче спускаться...
      - Так, значит, я вам помешал? -Извините! - оправдывался он. - Но если так случилось, разрешите с вами познакомиться. Лейтенант Шпаго! А как ваше имя?
      - Меня зовут Ксения, - просто сказала девушка, - а мою подругу-Лида.
      - Вы здешние или приезжие?
      - Мы севастопольские! А скажите, какая на вас форма? Мы еще такой не видели...
      - Форма самая обыкновенная, кавалерийская! - не без гордости сказал Шпаго. - Я в отпуску. Остановился в гостинице. С городом не знаком. Вот если бы вы мне посоветовали, что в нем посмотреть...
      - Севастопольскую панораму видели?
      - Нет.
      - Ну вот. Все путешественники начинают знакомство с нашим городом с нее.
      - А я начал с вас и, кажется, не сделал ошибки! - наивно признался лейтенант.
      Так состоялось их знакомство.
      Отец Ксении, портовый рабочий, умер, когда она была ребенком, мать воспитывала-дочь и старшего сына. Он теперь работал в типографии. Ксения, окончив бухгалтерские курсы, работала в горторге.
      В семье полюбили молодого Командира. Когда Шпаго уезжал, его провожали как родного. Прибыв к месту службы, он написал Ксении пространное письмо. Он просил ее приехать к нему.'Ксения колебалась. Мать и брат сказали: "Леонид-честный и хороший человек. Он тебя не обманет. Ну, а если ошибешься в нем, вернешься домой!"
      Она просила его подождать до следующего отпуска. Он отвечал, что ждать не в силах. Долго не было ответа, наконец прибыла телеграмма. Ксения сообщала, что приедет. Шпаго стал готовиться к встрече.
      Он снял более удобную комнату и в день приезда сказал своему ездовому Васильчуку:
      - Ну, Васильчук, поедем встречать невесту.
      Васильчук разволновался:
      - Товарищ командир взвода, да разве можно ее встречать на нашей тачанке? Сходите к командиру полка, он для такого дела даст свой выезд!
      - Неудобно мне просить! - сказал Шпаго. - Поедем на тачанке...
      Васильчук ушел. Шпаго был приятно поражен, когда в назначенный час возле его дома остановился выезд командира полка.
      На козлах восседал Васильчук. Вид у него был торжественный.
      - Сидайте, товарищ командир взвода! - важно проговорил он.
      - А это что? - спросил Шпаго, показав на большой букет цветов, лежавший на подушках заднего сиденья.
      - Как что? - удивился ездозой. - Та это ж так положено!
      Экипаж лихо помчался к железнодорожному разъезду.
      - Ну, я тут подожду, а вы идите встречать... Да не забудьте б/кет! продолжал распоряжаться Васильчук, все время находясь в каком-то торжественно-приподнятом настроении.
      Шпаго замялся, чуастзуя кзкую-то неловкость от всего этого церемониала. Он боялся показаться смешным. Он колебался.
      - Берите букет в левую руку, чтобы правая была свободная поздравствоваться. Да не мешкайте, а то поезд придет. Он здесь стоит две минуты. Вы опоздаете... - горячился ездовой.
      Шпаго, неловко держа букет, направился к разъезду. Подошел поезд.
      Шпаго растерялся, не видя Ксении в окнах пробегавших вагонов,
      Но вот поезд остановился.
      Она показалась в тамбуре, беспомощно оглядываясь, - видно, была удивлена, что это и есть то место, где ей надо сходить.
      Шпаго, подбежав к вагону, взобрался в тамбур и, вручив Ксении цветы, схватил чемодан и узел с продуктами.
      Она успела сойти, а он замешкался. Поезд тронулся. Он, сбросив чемодан, соскочил на ходу с узлом.
      - Ну вот, - смущенно проговорил он, - вы и приехали!
      Она в недоумении поглядела на него, точно спрашивала, что он теперь намерен с ней делать. У него перехватило дыхание оттого, что она так доверчиво относилась к нему.
      Он подхватил чемодан и узел и не спеша направился по пыльной дороге к ракитам, под тенью которых дожидался Васильчук.
      Ксения шла рядом. Когда они приблизились, Васильчук замер в напряженной позе.
      Шпаго и Ксения уселись, ездовой отпустил вожжи, лошади понеслись вскачь.
      - Нельзя ли потише? - робко спросила невеста.
      - Потише! - крикнул Шпаго, но Васильчук, исполненный сознания, что он делает все как положено, не унимал лошадей.
      Доставив молодых на квартиру, он так же деятельно, с сознанием важности своей миссии, принялся за приготовления к свадьбе.
      - Товарищ командир взвода, вы уж предоставьте мне, я ж в этом деле специалист! - тоном, не допускавшим возражения, говорил он.
      Свадьба была отпразднована, и жизнь Шпаго потекла по новому руслу.
      Ксения оказалась на редкость умной, доброй и тактичной женой. Соседи ее полюбили. Она и сама была умелицей, а тут еще все стали проявлять к ней участие, советовать, как делать то, как делать это. Она была очень восприимчива ко всякому хорошему совету.
      А главное--ее полюбили за то, что она "не строила из себя барыню".
      Все постепенно вошло в .свою обычную колею, только с лица Васильчука не сходило торжественное выражение. Казалось, ему хотелось продлить это событие в жизни его подразделения, и если бы он мог пребывать в таком праздничном состоянии вечно, то, наверно, был бы самым счастливым человеком на свете.
      Обо всем этом вспомнил Шлаго, и многое другое вспомнил он.
      Самым тяжелым и угнетавшим его было то, что, уезжая на фронт, он не простился с женой и с двумя дочками. Одной из них было пять, а другой -два года.
      Произошло так потому, что Шпаго был на маневрах и оттуда его полк сразу отправился на фронт. Долго он ничего не знал о своей семье, а потом узнал только, что эшелон, в котором эвакуировались семьи офицеров, подвергся бомбежке. Шпаго ни с кем не делился своим горем: разве он один находился в таком положении?
      По мере приближения к Новохоперску мысли капитана возвращались к предметам, занимавшим его в обычное время. Они-то и вытеснили все горестные мысли личного порядка.
      "Эти переживания ничего не дают, только расстраивают!" - рассуждал он.
      Уже показались яблоневые сады Новохоперска. Машина шла между двумя рядами деревьев. Тревожное беспокойство-не случилось ли чего здесь в его отсутствие? - сделалось теперь главным чувством капитана.
      Все оживилось в резервной армии с приездом Харитонова.
      Армия оснащалась первоклассной техникой. Подвозились снаряжение, боеприпасы, продовольствие. Харитонов весь отдался оперативной стороне дела.
      Он часто выезжал на рекогносцировку, изъездил, исходил, облазил местность.
      - Воюют не на карте, а на местности! - при этом говорил он.
      Знакомясь с комдивами, которых у него теперь было больше, чем в 9-й армии, Харитонов стремился поближе узнать их.
      Одной дивизией командовал полковник Карапетян, умный, жизнерадостный, любящий военное дело человек, по складу своего характера близкий Харитонову.
      С ним у Харитонова установился сразу контакт. Нравились Харитонову образные, меткие выражения Карапетяна, органическая неприязнь к шаблону, рутине, .пошлости. "Не будь мотыгой-все к себе, все к себе. А будь пилой-раз к себе и раз ко мне", - часто говорил комдив.
      Как и Харитонов, Карапетян был в прошлом рабочий. Он до революции работал на нефтяных промыслах. Эгоистов он называл самотешцами.
      - У меня в тылах был один такой самотешец. В столовой военторга под Новый год девчатам захотелось потанцевать, а света не было. Он пришел со своей свечой, станцевал и, уходя, забрал свечу. Я об этом узнал, велел ему целую неделю свечей не выдавать! - рассказывал комдив, смеясь.
      О командирах он говорил:
      - Хороший командир ругает себя, а не соседа. Плохой-наоборот. Спросишь: "Почему грязно?" Он отвечает: "У меня чисто, а это сосед ко мне свой мусор метет!"
      - Хороший командир, - шутил он, - подсчитывает по-деловому, плохой множит потолок на пол и делит на лампу. Хоть и хорошо знает арифметику, а что толку?
      Карапетян не любил крика.
      - Крик-признак бессилия. Где крик, там беспорядок!
      - Хорошее дело записная книжка, - добродушно смеялся он. - Но если из всех намеченных в ней на день мероприятий только в баню сходил, то и книжечка такому лентяю не поможет!
      Харитонов знал, что если очень тяжело придется, то на этого комдива можно положиться, как на самого себя. И не ошибся.
      В конце июня немцы прорвали оборону наших войск на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов и завязали бои в Воронеже.
      Спустя несколько дней противник форсировал Дон южнеа Воронежа.
      Задача вновь сформированной армии Харитонова состояла в том, чтобы решительным контрударом вытеснить немцев с захваченного ими плацдарма на левом берегу Дона.
      7 июля Харитонов привел армию в боевую готовность и с ходу контратаковал противника.
      8 шести километрах от Дона возвышалась гряда курганов. На одном из них Харитонов установил свой наблюдательный пункт рядом с КП дивизии Карапетяна. Он все эти дни находился здесь, в самом центре битвы.
      Когда было установлено, что в составе войск противника имеются мадьярские части, к Харитонову приехал венгерский коммунист.
      Вместе с ним в блиндаж вошел высокий смуглый человек в хорошо облегавшей его советской военной форме, по званию старший батальонный комиссар. Когда произошел дружеский обмен приветствиями, -Харитонов узнал, что это был Бела Иллеш, автор известного романа "Тисса горит". Роман этот Харитонов читал, будучи командиром полка, в Орле. Завязалась оживленная беседа.
      - Трагедия венгерского народа, - с горечью говорил венгерский антифашист, - состоит в том, что венгры не по своей воле ввергнуты в эту захватническую войну. Народ наш порабощен фашистской кликой Хорти. Но мы любим свободу и доказали это в девятнадцатом году, установив у себя советскую власть. Идеи Ленина с тех пор живут в сердцах венгерских трудящихся, и нет никакого сомнения, что они снова восторжествуют.
      ^ К венгерскому народу, - продолжал он, помолчав, - надо относиться как к будущему союзнику советского нерода в войне с Гитлером. Вот почему меня не может не беспокоить судьба пленных венгров.
      Харитонов ответил, - что он искренне разделяет это мнение. Ему припомнилось, как, будучи бойцом Чапаевской дивизии, узнал он о венгерской революции. Событие это воодушевило бойцов.
      В жарких беседах у костра мерещилась тогда ему далекая, но уже близкая его сердцу Венгрия, где чернобровые красавицы поют веселые песни, а парни ходят в венгерках и лихо отплясывают чардаш. Этот искрометный мотив не уставал он исполнять тогда на своей гармошке.
      Об этом не рассказал командующий армией сидевшему перед ним широкоплечему, кряжистому венгерскому коммунисту. Он обещал распорядиться, чтобы его гость имел возможность беседовать с военнопле.нными.
      Покончив с этим вопросом, Харитонов поинтересовался, что пишет теперь Бела Иллеш.
      - Сейчас, товарищ генерал, работаю в Политуправлении фронта. Начальник мощной громкоговорящей установки. Прошу вашего указания, на каком участке можно приступить к делу? - четко произнес Иллеш.
      Харитонов, с удовлетворением отметив строевую выправку писателя, указал на карте кружок на той стороне Дона.
      - Это холмистое селение Урыв, - пояснил он. - Там наш командир дивизии Шафаренко удерживает несколько домов. Дон там на участке одного полка такой узкий и мелкий, что его вброд можно перейти. На той стороне венгры. Местность гористая. Можно поработать. Но трудно вам будет добираться с этой вашей установкой.
      Бела Иллеш все же добрался со своей мощной громкоговорящей установкой до расположения штаба полка. Оттуда его машина с трудом проехала до КП батальона. Замаскировав установку в лощине, Иллеш приказал проверить ее исправность, а сам пошел на передний край. Два молодых связиста из армейского полка связи тянули вслед кабель и выносные рупоры.
      В Урыве их привели в полуразрушенную хату, укрытую густым яблоневым садом, где находился НП батареи. Ночь выдалась теплая. Темноту то и дело разрезали вспышки сигнальных ракет и светляки трассирующих пуль. Слева доносился грохот канонады и нескончаемый гул боя. Небо озарялось багрово-красными всполохами.
      Командир батареи лейтенант Сукманцев сначала скептически отнесся к затее Иллеша, и это стало вполне понятно, когда он рассказал, что сам уроженец Урыва и хата, в которой они находятся, его собственная.
      - Правда, по рассказам односельчан, зверствовали здесь гитлеровцы, а сменившие их венгры не лютуют, но разговор с ними, пока они на нашей земле,, должен быть не по этим рупорам, а вот этими пушками! - решительно сказал Сукманцев.
      Мнение командира батареи разделял связной Сукманцева Тулабердиев. Колебалась только мать Сукманцева, Федосья Степановна. Это, однако, не помешало всем троим деятельно помогать Иллешу, Федосья Степановна советовала нацепить рупор на пораненную яблоню. Тулабердиев возражал, что, пока венграми командует генерал Яни, рупор в саду цеплять нельзя.
      - Это его разозлит, и он весь сад уничтожит, Федосья Степановна. И наш энпе заодно, что тоже нас не устраивает! - резонно доказывал он и вызвался проводить Иллеша в "ничейную" полосу. - Там уцелела сосна. Оттуда далеко будет слышно! - уверял он.
      Когда рупор установили и вернулись на НП батареи, Федосья Степановна, угощая Иллеша и его связистов смородиной, просила "проиграть на рупоре" ее любимую песню.
      - Если венгры вас не послушаются от страха перед своим Яни, то пущай наши порадуются. Хоть какая-нибудь польза от вашего рупора будет!
      Возвратившись к своей установке, Иллеш с горечью узнал, что в передаточной аппаратуре полетели спайки и барахлит движок.
      Он не на шутку рассердился на своего юного помощника.
      - Отец твой-старый коммунист, политэмигрант. Ты носишь комсомольский билет. Окончил московскую школу. Что же ты делал, пока я там со связистами устанавливал рупор?
      Помощник Иллеша изо всех сил пробовал завести движок, но движок только отфыркивался.
      Иллеш не заметил, как подошел к движку высокий сухощавый "олдат в венгерской форме и, отодвинув юношу, сказал:
      - Дайте мне. Я слесарь из Чепеля!
      Через несколько минут мотор заработал.
      - Кто ты? Как ты попал сюда? - удивился Иллеш.
      - Керекеш Иштван! - сказал слесарь. - Наконец-то я вижу настоящее дело! Эту штуку, - указал он на громкоговорящую установку, - за правдивые слова генерал Яни не сможет отправить в штрафную роту, а меня хотел отправить, но я перешел к вам!
      Из темноты вышел Тулабердиев.
      - Это ты его привел? - спросил Иллеш.
      - Так точно!Мне разрешите идти? - откозырял он.
      - Идите! - сказал Иллеш. - И передайте Федосье Степановне, что ее любимую песню обязательно сыграем!
      Кровопролитные бои на левом берегу Дона продолжались ококо трех недель. Находившиеся на этом берегу части 2-й немецкой армии были уничтожены, а те из гитлеровцев, которые пытались спастись бегством, утонули в реке.
      23 июля окончились бои, и Харитонов наконец мог позволить себе отдых.
      После того как сон вернул ему физические силы, Шпаго предложил пойти в баню.
      - Баня? А где она? - удивился Харитонов.
      - На станции, недалеко отсюда. Я случайно обнаружил, что какой-то старик лет восьмидесяти моет там солдат. "Пятый день, говорит, мою, а бомбят, боюсь, как бы не разбомбили мою баньку!" Я спросил: "Можно, дедушка, с генералом приехать?" Он глаза раскрыл. "Генерала еще не мыл! Приезжайте. Специально истоплю ночью!" Так поедем, товарищ генерал?
      - Отчего же не поехать? Обязательно надо помыться как следует! согласился Харитонов.
      В ту же ночь собрались. Банька оказалась кирпичной, настоящей баней для' железнодорожников. Она бездействовала, и старик по своей собственной инициативе стал топить ее для солдат. Увидев Харитонова, старик вытянулся во фронт.
      - Здравия желаю, товарищ генерал! - надтреснутым голосом проговорил он.
      Харитонов, Шпаго и Миша разделись в предбаннике и вошли в жарко натопленное помещение. Дед спросил:
      - Сносно? Аль поддать еще?
      - Поддай, дедушка! - из облаков пара ответил Харитонов.
      Старик плеснул несколько шаек воды в каменку. Новая струя белого пара вырвалась оттуда и устремилась к потолку.
      Харитонов взобрался на самую верхнюю полку и, свесив ноги, весь отдался охватившему его блаженству.
      Пот ручьями лил из всех пор его крепкого, мускулистого тела.
      Сухой пар врывался в ноздри. Когда облако достигло наивысшего накаяа, Харитонов облился холодной водой.
      - Вот это дело! Ну и старик! Где бы мы так попарились!.. - вслух рассуждал он, прохлаждаясь в предбаннике, завернутый в простыню.
      Шпаго сидел рядом.
      Где ты бродишь,
      Моя доля,
      Не докличусь я тебе!
      неожиданно запел адъютант.
      Харитонов подтянул. Голос Шпаго был мягкий, высокий, а у Харитонова густой, низкий. Получалось складно. Дверь предбанника открылась. Показался дед. Он долго молча стоял у входа и, когда песня окончилась, неожиданно смахнул слезу.
      - Где ж это видано, чтобы таких людей немец победил? - с чувством проговорил он.
      Во второй половине июля ударная группировка гитлеровцев, в составе 6-й армии П-аулюса и 4-й танковой армии Гота, вышла на большую излучину Дона.
      Наша 62-я армия вела на этом рубеже жестокие бои. Верховное Главнокомандование советских войск, с целью отвлечь резервы противника от города на Волге, сочло нужным активизировать боевые действия войск Воронежского фронта. Командующий фронтом приказал армии Харитонова нанести контрудар и захватить несколько плацдармов на правом берегу Дона.
      Харитонов начал деятельно готовиться к форсированию Дона.
      В ночь на 6 августа дивизия Карапетяна была выдвинута на исходный рубеж. По всем подразделениям пронесли овеянное славой гражданской войны знамя.
      Политработники объясняли в полках, что оно реяло над головами бойцов, форсировавших Сиваш.
      - У этого знамени стоял Фрунзе. Под этим знаменем его видел двадцатилетний командир эскадрона Федор Харитонов, нынешний наш командарм. Он теперь под этим знаменем будет принимать от нас клятву, что выполним приказ Родины, возьмем Корото.як.
      Бойцы, старые и молодые, поклялись.
      В ту же ночь Харитонов был вызван на узел связи. Командующий фронтом сообщил, что получить понтонные части не удалось.
      - Можете ли вы, - спросил он, - форсировать Дон своими плавсредствами?
      Харитонов ответил утвердительно.
      Вскоре на командный пункт Харитонова, который находился на высотке в трех километрах от Дона, приехал командующий фронтом.
      В короткий срок во всех подразделениях были построены плоты, и началась переправа. К исходу дня Карапетян докладывал, что части его дивизии, освободив половину города, не продвигаются вперед. Мешает здание, толщину стен которого не пробивают пушки полковой и дивизионной артиллерии.
      - Товарищ командующий, - умолял Карапетян, - накройте мне это здание. Солдаты залегли. Чтобы их поднять, нужен огонь прямой наводкой из стопятидесятидвухмиллиметровой пушки-гаубицы.
      Я прошу.
      - Держись! - ответил Харитонов. - Постараюсь выполнить твою просьбу. Сейчас вызову Ларина!
      Командующий артиллерией армии полковник Ларин был знающий свое дело человек. Сын бедного петербургского портного, он уже в раннем возрасте проявлял незаурядные способности к учению. Благотворительное общество определило Ларина в гимназию. Но этим и ограничилась помощь благотворителей. Содержать себя и помогать семье Ларин должен был своим трудом. Он поступил мальчиком в аптеку, был сначала учеником провизора, то есть выполнял всю черновую работу-мыл бутылки, доставлял лекарства на дом. В 1917 году помощник провизора Ларин собирался поступать в университет. Октябрьская революция изменила планы молодого фармацевта. Он стал красногвардейцем, дрался с юнкерами, охранял Смольный. Затем его направили в артиллерийское училище. Курсант Ларин участвовал в боях против Юденича.
      По окончании училища он прошел все ступени своей военной специальности. Ум у него был критический, характер добродушноворчливый. Ларин любил острое словцо. За дело принимался не спеша, казалось - даже флегматично, но если принимал решение, то уже можно было не сомневаться, что оно будет выполнено.
      Выслушав Харитонова, Ларин рассудительно заговорил:
      - Теоретически, конечно, наша пушка-гаубица должна быть разбита... Но если ее прикрыть огнем дивизионных пушек и сделать поправку на неточность попадания немецких пушек, которые по ней будут стрелять с закрытых позиций... Попытаюсь!
      Спустя некоторое время снова позвонил Карапетян.
      - Ну что там, товарищ генерал? - упавшим Толосом проговорил он. - Бойцы ждут сигнала к атаке. Я их обнадежил. Можно надеяться?
      - Можно! - сказал Харитонов. - Здание накроют, а потом и ты крой!
      - За мной дело не станет! - радостно произнес комдив.
      - Ну, желаю успеха! - ободрил Харитонов, - Если возьмешь Коротояк, то, кроме награды, - к которой ты будешь представлен, мы присвоим тебе вторую фамилию. Будешь Карапетян-Коротоякский!
      Командиром полка, в котором находились 152-миллиметровые пушки-гаубицы, был Усов. Он только недавно пржлял полк. В душе он противился распоряжению Ларина.
      - Жаль, товарищ полковник, разобьем гаубицу! Расчет отбежит, а ей смерть! - пробовал он возразить и снова рассказал о том, как был в Москве и как там в нескольких словах маршал артиллерии объяснил ему стоимость каждой такой пушки. - Сколько труда, а главное-души вложено в нее советскими людьми в тылу!..
      Но авторитет Ларина был достаточно высок у артиллеристов, и, так как он сам выехал на огневую позицию, все пререкания на эту тему прекратились.
      Гаубицу ночью подтянули к реке и под прикрытием дивизионных пушек открыли огонь. В землянке Харитонова зазуммерил телефон. Карапетян радостно сообщил, что снаряд пробил стену здания.
      Уже рассветало, когда снова зазуммерил телефон, Опять говорил Карапетян:
      - Отчего нет продолжения? У немцев переполох. Но если не будет продолжения, они очухаются, и все дело застопорится!
      - Товарищ Сурин! - обратился Харитонов к начальнику разведки, который в это время вошел к нему в землянку. - Прошу лично отправиться к большой гаубице и настоять, чтобы она снова открыла огонь.
      Начальник разведки, подполковник, белорус, высокого роста, со светло-синими глазами, с продолговатым мужественным лицом, был из тех людей, с которыми у Харитонова контакт устанавливался с первого взгляда, с первого немногословного разговора.
      Должность начальника разведки как нельзя лучше подходила этому нешумному человеку, речь которого была чуть-чуть приглушена, быть может потому, что слух был чрезвычайно развит.
      Харитонов не ошибся, поручив Сурину найти гаубицу, ибо найти ее было нелегко. Сурин нашел ее по ряду тех догадок, которые, как по цепочке, привели его почти на самый берег Дона. Широкий гусеничный ,след тягача, тащившего гаубицу, обрывался возле капонира, наспех отрытого в густых зарослях лозняка. Сурин удивился, что возле гаубицы никого не было. "Где же' расчет?" - недоумевал он. Но едва он начал приближаться к орудию, как из кустов, справа и слеза, послышались окрики:
      - Стой! Кто идет?
      Сурин остановился.
      - Мне надо командующего артиллерией...
      - А вы кто будете?
      - Я -Сурин.
      Опять послышалась, передаваемая по цепочке, негромкая короткая речь.
      - Проходьте! - милостиво произнес голос из-под обвитой листвой каски.
      Сурин, слегка пригнувшись и с трудом раздвигая сросшиеся ветви ивняка, добрался до лощины, в которой сидел Ларин.
      - Положение хуже губернаторского, - деланно ворчливым тоном заговорил командующий артиллерией. - Теперь застряли до вечера. Иначе не увезти гаубицу!.. Главное, ты понимаешь, пользы никакой... Здание пробили, а бойцы не поднялись!
      Сурин сорвал кленовый лист и, покусывая черенок, сел рядом.
      - Надо повторить концерт! Карапетян обрывает телефон. Хвалит и проклинает вас одновременно! - неторопливо проговорил он.
      - Ну, я не знаю, как назвать Карапетяна после этого! - все тем же деланно ворчливым тоном продолжал Ларин. - Если он сразу не поднял свою пехоту, то у меня нет уверенности, что он поднимет ее. А нас-то уже противник обязательно засечет... Усова ко мне! - кивнул он ординарцу.
      Подошел Усов.
      - Надо повторить концерт! - негромко сказал командующий артиллерией.
      - Пойду одним глазом погляжу в стереотрубу... как там себя ведет противник! - вздохнул Сурин.
      Он направился к гаубице и, не отрывая глаз от стереотрубы, следил за тем, что происходило в Коротояке. Когда снова загромыхали пушки, здание накрылось густым черным облаком. Казавшийся пустым, город вдруг ожил. Из траншей, отрытых по крутому склону противоположного берега, высыпали бойцы.
      Вдруг страшный грохот раздался над головой Сурина. Мощная волна воздуха подняла его и ударила о сучья вырванных с корнем деревьев.
      Снаряд, которым немцы хотели попасть в пушку-гаубицу, упал сзади и левее цели. Осколки угодили в Ларина. Сурин отделался ушибами, а Ларин был тяжело ранен и потерял сознание. Когда Ларин очнулся, он увидел над собой взволнованно-тревожное лицо Харитонова. Рядом стоял начальник санитарной службы армии.
      "Хотели взять Коротояк? Так взяли хоть его? Если взяли, я не буду упрекать Карапетяна!" - была первая его мысль, и он сделал над собой усилие, чтобы шутливо задать этот вопрос, как вдруг обнаружил, что не владеет речью.
      - Спасибо, дорогой! - сказал Харитонов. - Ты крепко поддержал Карапетяна. Коротояк взят, Все будет сделано, чтобы тебя вылечить. А когда ты вернешься, мы отпразднуем с тобой эту победу!
      Ларин улыбнулся. Начсанарм, догадываясь, что он хочет знать, что с ним, в шутливо-добродушном тоне, который так ценят раненые, сказал, что ничего страшного нет.
      - Через месяц будете воевать! Один маленький осколочек, возможно, останется!
      - Ну, это не беда! - утешал Харитонов. - После войны маленький металлургический завод откроешь!
      Нелегко достался воинам дивизии Карапетяна этот Коротояк, но еще труднее оказалось удержать его.
      "Среди многочисленных подвигов личного состава 508-го стрелкового полка, - с волнением писал Харитонов в приказе по войскам армии, почетное место занимают геройские боевые дела красноармейца-пулеметчика, славного сына татарского народа Хабибулина Мурзы Хабибуловича.
      В бою 17 августа товарищ Хабибулин остался один у своего станкового пулемета, так как второй номер был выведен из строя.
      Враг крепко нажимал на наши подразделения, угрожая штабу батальона. В этой сложной обстановке Хабибулин, продолжая упорно драться, уничтожил 19 гитлеровцев и заставил противника отступить.
      19 августа товарищ Хабибулин ворвался во вражеский окоп, разогнал находившихся там фашистов и занял его. Все попытки врага отбить захваченный окоп кончились тем, что Хабибулин уничтожил шестерых фашистов. А всего за этот день отважный боец истребил 25 гитлеровцев.
      ПРИКАЗЫВАЮ:
      1. За подвиги, проявленные в боях с немецко-фашистскими оккупантами, красноармейца Хабибулина Мурзу Хабибуловича представить к награждению орденом Отечественной войны 1 степени.
      2. Командиру 74 стр. дивизии известить о подвигах тов. Хабибулина его родных и односельчан.
      3. Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батареях, подразделениях, частях и учреждениях армии и развернуть вокруг него массовую политическую работу, воспитывая бойцов на этом примере в духе находчивости, отваги, героизма и непреклонной воли к победе над лютым врагом.
      Командарм 6 генерал-майор Ф, Харитонов".
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      23 августа ударная группировка гитлеровцев прорвала оборону советских войск в междуречье Волги и Дона и на одном участке вышла к Волге. Началась героическая эпопея битвы на Волге.
      Армия Харитонова на Воронежском фронте продолжала успешно выполнять задачу по перемалыванию резервов противника, не позволяя Гитлеру бросить их для усиления своей главной группировки.
      10 сентября обстановка на участке Харитонова резко изменилась. Перед тем как приступить к решительному штурму волжской твердыни, Гитлер должен был обезопасить тыл своей ударной группировки и отвлечь наши резервы.
      12 сентября Харитонов записал в своем дневнике: "Последние два дня-особо упорные бои за Доном, то есть на западной стороне. Сегодня в 5.00 противник бросил в бой 140 танков, а к 12.00 из них до 50 уже горели. Наши славные бойцы-истребители танков основательно громят эти стальные чудовища. Думаю, что сумеем не допустить гадов к реке".
      На следующий день, 13 сентября, фашисты начали штурм города на Волге. Их контрудар на участке армии Харитонова, как это мы знаем теперь, имел главную цель-отвлечь сюда наши резервы.
      Это мы знаем теперь, но этого не знал тогда Харитонов, и тут следует отметить искусство Сурина, который все меры принимал к тому, чтобы состав группировки противника и его действительные намерения яснее представлялись командарму.
      У Сурина не только хорошо действовала войсковая разведка, большое значение придавал он агентуре. Его разведчики и особенно разведчицы проникали глубоко в тыл врага.
      Сурин соединял в себе обширные знания с ясным пониманием того, какими преимуществами располагает наша разведка, пользуясь поддержкой советских людей, временно очутившихся в гитлеровской неволе.
      Нередко Харитонов и Сурин разговаривали о том, как выигрывались или проигрывались сражения из-за хорошей или плохой разведки. Так возник своего рода бюллетень наиболее интересных фактов, который Сурин по указаниям Харитонова составлял и рассылал в дивизии.
      В бюллетене рассказывалось о том, как в первой мировой войне немцы проиграли битву на Марне из-за того, что командующий правофланговой армией Клук пренебрег разведкой.
      Русским перед первой мировой войной удалось получить план развертывания австрийской армии, но это стало известно австрийцам. План был пересоставлен. Русское командование, не зная об этом, развернуло свои войска против ранее намеченного рубежа.