Пред иконой стоишь со свечою...

 
 
где, словно агнец ты, средь волков,
кротчайший голубь средь птиц,
ты — в грустной горстке учеников,
а я — в толпе учениц...
 
 
И все, что Он сказал в темноте,
при свете ты повторишь,
строка твоя подобна черте
над пропастью, где стоишь.
 
 
И я уже счет теряю годам,
где свет твой сквозь бытие
мне светит... Душу свою отдам,
чтоб вновь обрести ее.
 
 
Развернуты мысли твои в слова,
но взглядом о них скажи,
и я пройду с тобой поприща два —
до самой смертной межи.
 

БУДУЩЕГО ГОНЦЫ В ГОСПОДНЕЙ ГОРНИЦЕ

* * *

 
Вот оно, небо звездное Тайной Вечери
предо мной на стене — лунный луч ловлю,
время мое позднее, время твое вечное,
я пред фрескою в свете резком стою.
 
 
Дни мои погублены, твои искалечены,
звездный луч из окна на стене рубцом,
и тенями лица склонившихся иссечены,
золотой овал стола завился венцом.
 
 
Будущего гонцы в Господней горнице,
от неба Вечери стена светла,
только, как Иуда, в круг ясный клонится
тень-предательница — ночная мгла.
 
 
Время твое звездное, время мое вечное,
я стою пред фрескою — резкий свет,
небо мое позднее Тайной Вечери,
в каждом нимбе-луночке — лунный след...
 

* * *

 
Помнишь, мы разделили небо,
как когда-то делили ризы,
слева слышались плачи Глеба,
справа слышались плачи Бориса.
 
 
Помнишь, мы разделили дали,
луч рассек мир на две окраины,
на два рая, и в каждом Авель,
святополком-убитый-каином.
 
 
Жертвы две — дань на две ладони,
две ладьи в океане Господнем,
в черной ризе да в белой — кони,
братья едут спустив поводья.
 
 
Каждый ангелу равен — с неба
каждый облаком-вьется-ризой...
Если слева — молитвой Глеба,
если справа — молитвой Бориса...
 

Аввакум

 
Путь наш очерчен грубо,
все ж, различим вдали
темные бревна сруба,
столб ледяной пыли,
 
 
голос возвышен трубный —
«Будущее гряди!»,
мы сожжены там будем —
руки крестом на груди
 
 
сложим, готовы к смерти,
воздуха рвется слюда,
с оледеневшей тверди
в пламени бездну, туда
 
 
в бездну, где сложены ровно,
словно бы без труда,
но с верой — древние бревна,
праведной жизни года
 
 
сложены без усилья,
чтобы был легче дым,
руки расправим крыльями —
ангелами взлетим,
 
 
жгут ледяные торосы,
в рубище, босиком —
ангелы тоже босы —
к огненной смерти идем...
 

* * *

 
Ризы голосом разрезаны,
развеваются в полете —
облаками бегут резвыми...
Спим, юродивы, в лохмотьях.
 
 
Прорастут слова — их скашивают,
звук, чуть слышный остается —
о княгине Анне в Кашине,
о Саровском чудотворце.
 
 
Облаками отгородится
даль родная от чужбины,
провожает Богородица
к облаку-калитке Сына,
 
 
к горизонту, до околицы,
до пустынных трав ковыльных...
В час прощальный колокольцы —
ангелов задеты крыльями...
 
 
Ризы, сшиты голосами,
отдаляются мелодией —
в высь, покинутую нами...
Спим в лохмотиях, юродивы...
 

СВИДЕТЕЛЬСТВОМ ПЕРВЫМ ДОСЕЛЕ МИР ЖИВ

 

* * *

      «Но они, услышав, что Он жив,
      и она видела, не поверили…»
От Марка…

 
Свидетельством первым
Доселе мир жив,
И ласточек веры
Строги виражи.
Слова Его — стрелы —
«Мария! Я здесь!
Свидетельством первым
Мариина весть.
 
 
Девичьему взгляду
Христос, словно сон,
Явился из Сада
В обличье ином.
И тем, что дорогой
В селение шли,
Явился Он строгий
В дорожной пыли.
 
 
И те как сумели,
Сказали другим,
Другие не верили,
К чуду глухи.
Но все же — Марии
Учитель, как сон,
Явился впервые
В величье ином.
 
 
И ласточка-точка
Ликует, кружит,
Вьет кружево строчки,
Над жизнью дрожит.
 

* * *

 
Ты несешь в тот далекий проулок
тяжесть жизни — невидимый вес,
над тобою склонился сутуло,
крылья вскинув, невидимый крест,
 
 
неизбежный свидетель изгнанья,
знак опалы средь пальмовых кущ,
ты идешь к горизонту сознанья
где глас Божий пробился, как луч,
 
 
где твой голос в ответ ему дрогнул,
слившись с кромкою облаков,
ты идешь самой узкой дорогой,
повторяя молитву без слов,
 
 
где изжитые жизни рисунки
восстают как эскизы, как сны,
в каждой, словом оставленной лунке,
долго стынет овал тишины,
 
 
заполняя проулок далекий
невесомой прохладой небес —
ты несешь неизбежный, высокий,
тенью жизни очерченный крест...
 

* * *

 
Лён полотенца,
восковая свечка,
закрыта дверца,
будто бы навечно.
 
 
Дом заколдован:
голубых глициний
живой волною,
памятью о сыне,
 
 
водой холодной,
чашею из глины
дом заколдован
вечным сном о сыне,
 
 
чей голос тает
эхом-тенью в нише,
всё — тишина смывает,
слов не слыша...
 
 
Лён полотенца,
свечка восковая
горит, как в детстве,
тени созывая...
 

* * *

 
Уйти... Оставив в тишине покорной
былое, что теперь принадлежа
другим, вернется в хаос черный,
петлей судьбы и в будущем держа
 
 
тебя, свиваясь жгучим тёрном,
цепляясь, чтобы ты не мог уйти,
но знал, тропа прочертит мир просторный,
качнувшись — от начального пути...
 
 
Уйти... Оставив в памяти прилежной
священный сумрак, стерегущий сад,
уйти, забыть, и знать что есть надежда —
идти вперед, но приходить назад...
 
 
Уйти, чтоб сделать шум чужой привычным,
забыв о тишине, что ждет, свята —
тропой ухода, линией безличной
намечена пред бездною черта,
 
 
но косо перечеркнутое детство
сбивает шум поющим голоском,
подходит близко, кажется соседством,
на мертвом поле — вечным колоском...
 
 
Уйти, чтобы по той тропе вернуться —
к той тишине, что не сумел забыть,
и не из чаши — как дитя, из блюдца —
по сладким каплям горечь дней допить...
 

* * *

 
Не стереть перстами заботу,
слова не стереть на листах —
проступившие смертным по’том
молитвы, стихнувшей на устах,
 
 
две кратчайшие ее строчки,
горчайшую ее грусть —
«Пронеси эту чашу мимо, Отче» —
строчки, выученные наизусть,
 
 
обозначающие границу,
с которой открывается высота —
тело обернуто в плащяницу,
душа возлетает с креста,
 
 
по дорогам тянется горстка
идущих в будущее учеников,
слов росточки, как иглы острые
скрепляют кромки веков...
 

ЧИТАЮ Я НА РАССВЕТЕ...

* * *

 
Книгу об ангелах читаю,
строки стекают
рекою
со страницы,
на половицы,
 
 
тают,
светят,
образуя озера покоя
на зеркальном паркете.
 
 
Нет, не рукою,
устами
сними усталость
бесконечную —
 
 
сколько дней
мне
осталось
до вечности?
 
 
Не знаю,
но вечность снится,
пока считаю
в книге об ангелах — страницы...
 

* * *

 
Придумаешь имя, но никому не скажешь,
имя — ангел, бремя его легко,
имя отпустишь во тьму, со мною свяжешь —
только имя может взлететь высоко.
 
 
Имя — последняя моя примета —
пусть цветет только на твоих устах,
когда ты вспоминаешь, плача, без света,
имя мое — единственное — из ста...
 
 
Имя — вздох, когда опускаешь вежды,
имя — для мира — небесная весть,
имя — для двух — будущая надежда,
если для каждого она есть...
 
 
Имя — подсказка, молитвы начало,
идущему во тьму — идущее вслед,
имя — венец, развязка печальная,
ореол, впитавший свет долгих лет...
 
 
Придумаешь имя — легче птицы,
никому не ведомое — тайна двоих —
имя мое — будет биться
крылами в крылья окон твоих...
 

* * *

 
Если будет дано умереть на святом месте,
закрывая лицо ладонями-латами,
голос твой вернется с жизнью вместе,
голос твой, незабываемо-крылатый.
 
 
Если будет дано умереть смертью ранней —
можно ли вообразить себе участь лучше? —
вздрогни, вспоминая обо мне, странник,
провожая меня вместе с солнцем летучим.
 
 
Даже если никогда не попадем в святые,
все ж не будем прокляты небесами,
потому что дни-завесы, из лучей свитые,
шепчут нашими словесами,
 
 
потому что, даже если сердцем устали,
иль устами — перечислять обиды —
пусть нас судит Бог - в той дали —
по книгам, которые никогда не выйдут...
 

* * *

 
Читаю я на рассвете
рассказы в Минее Четьи,
свитки — о святых.
 
 
Мы перед ними — дети,
разум наш празден, тих.
 
 
Книга — благая вестница,
страницы, месяц за месяцем,
перелистает рука.
 
 
Райской тропою светится
о жизни святого — строка.
 
 
Посвящены кому-то
каждый наш день, минута,
за ними — торопится шаг.
 
 
Не обретя приюта,
тянется к ним душа.
 
 
Нет, не увидеть воочью,
только строка кровоточит —
жизни великой след,
 
 
длиннее, или короче,
венцом — бессмертия свет.
 
 
Мученики вчерашние,
на алтарях домашних —
отроки, жены, князья.
 
 
Путь повторить их — страшно,
не повторить — нельзя...