Москва в улицах и лицах

      Многие профессиональные революционеры вдохновлялись образами литературных героев. Красин все силы приложил к тому, чтобы стать человеком без тени, как герой Альберта Шамиссо, создавшего "Необычайную историю Петера Шлемиля", поразившего читателей ХIX века, в том числе Красина. Ему это удалось, как мало кому в мире. На Маросейке директор восседал в роскошном кабинете, подписывал счета и документы, отдавал приказы по телефону, удачно расширил дело, получив повышение по службе и должность директора "Сименса", во всей России.
      Агенты "Альфа" и "Омега" в лаборатории военно-морского ведомства под носом адмиралов изобретали для Красина взрывчатые вещества. Именно ему всяческими способами перевозили через границу бикфордовы шнуры, оружие, взрыватели, патроны. Его боевики обучали рабочих стрелять и убивали по команде "Никитича" агентов охранки...
      Историки многое до сих пор не знают о разносторонней деятельности шефа глубоко законспирированной "боевой технической группы ЦК" большевиков, руководимой человеком без тени. За свои "эксы" и акции Леонид Борисович, очаровавший манерами многих современников, (в их числе Савву Морозова и Максима Горького), по законам Российской империи многократно заслуживал виселицы. Но вместо веревки на шее носил самые дорогие модные галстуки, общаясь в высшем обществе.
      Сталин отправил Красина послом в Англию, где он умер в 1926 году, не успев угодить на Лубянку.
      Храмам Маросейки повезло несколько больше, чем церквям на Мясницкой. Это единственная улица в центре, где с 1917 года не порушено ни одного храма. Кроме Николы в Блинниках сохранилась церковь Косьмы и Дамиана. Ее построили по проекту Матвея Казакова в 1793 году. Деревянная церковь на этом месте упоминается в известии о пожаре 1547 года. Творение Казакова искусствоведы считают одним из самых оригинальных произведений "зрелого московского классицизма". Главный храм в честь Спасителя круглый, в форме двусветной ротонды, с небольшой трапезной и двумя ротондами придела в честь Косьмы и Дамиана. Но все что было под сводами церкви, икностас, утварь, росписи, паникадила - утрачено. И эта церковь возвращена общине верующих.
      Над Косьмой и Дамианом нависает черная стеклянная башня бывшего министерства, в простом, как правда, стиле, в котором отличились наши архитекторы, изуродовав подобной стеклянной башней Тверскую.
      Среди каменных домов Маросейки чудом сохраниялось до недавнего времени единственное деревянное строение. Чтобы его увидеть, нужно было пройти за шестиэтажный доходный дом, 13, где неожиданно попадаешь в узкий проход между стенами. Этот проход остался от исчезнувшего переулка, называвшегося по имени известного нам знатного жильца - Рагузинским. Проезд застроили, и он исчез с планов. А деревянный дом не устоял под ураганными ветрами времени. Его предположительно датируют 1763 годом. Рядом с ним, фасадом на Маросейку, в год первой русской революции архитектор Э.К.Нирнзее построил дом 13, которым владел некий Алексей Васильевич Лобозев, ничем в истории не замеченный. Архитектор этот известен другим проектом, самым высоким в старой Москве десятиэтажным строением у Тверской, "Домом Нирнзее".
      В этом владении на Маросейке жил в пушкинские годы профессор медицинского факультета Христиан Иванович Лодер. Тридцать лет он служил лейб-медиком короля Пруссии, профессором медицины в германских городах, дружил с Гете и Гумбольдтом. Несколько лет врачевал Александа I. И двадцать лет до смерти работал в Москве. По его идее построен "анатомический театр" Московского университета. Он автор проекта Первой градской больницы, сооружавшейся под его наблюдением. Фамилия Лодера породила слово для обозначения породы лентяев, занятых праздным делом, оно всем известно лодырь. Профессор устроил в районе Остоженки, "Московское заведение искусственных минеральных вод". В саду лечебницы на виду у прохожих прогуливалиcь под музыку состоятельные люди, попивая из стаканов мариенбадскую минеральную воду. Их стали называть лодырями...
      Типичную метаморфозу пережил на Маросейке, 10, участок, который принадлежал в XVIII веке князьям Куракиным, после них князю А. А. Черкасскому. От него разделенная надвое просторная усадьба перешла Петру и Ивану Черкасским, владевшим особняками в глубине двора, который на улицу выходил конюшней, каретным сараем и прочими неказистыми стрениями. Их, естественно, снесли, и вдоль тротуара поднялись в начале ХIX века два каменных двухэтажных здания. Позднее их объединили в одно, надстроили третьим этажом. А в советские времена еще двумя этажами! Ничего, стоят.
      Когда эти дома были двухэтажными, ими владели Лебедевы, чей сын Петр много лет здесь жил вместе с родителями. Петр Лебедев прославил русскую физику и фамилию. "Теперь нет и не может быть учебника физики, где не встречалось бы имя Лебедева." Это одно авторитетное утверждение. Вот другое: "Если Петербург имеет своего Павлова, то Москва имеет своего Лебедева". В историю мировой физики он вписал свое имя тем, что открыл давление света на твердые тела и газы. В историю города вошел тем, что построил в начале ХХ века в университетском дворе первый Физический институт, где физики в "Лебедевском подвале" могли всецело посвящать себя науке, не отвлекаясь на занятия со студентами.
      Профессор Лебедев хлопнул дверью и ушел из императорского университета в знак протеста против политики правительства, запрещавшего студентам союзы и собрания. Его приглашают работать за границу. Но он не уезжает, создает в Москве новую физическую лабораторию. Все это происходит в 1911 году, но через год великий физик в 46 лет умирает, тяжело пережив отставку.
      Остается загадкой, почему Маросейка обрывается перед Армянским переулком, а не тянется до бульварного кольца, подобно другим радиальным улицам. Но это факт.
      За Армянским переулком (здесь укоренилась со времен Екатерины II армянская колония) и за Старосадским переулком, где некогда цвели сады князей, сразу без передышки, без площади, начинается улица, чья история неразрывно связана с Маросейкой. О ней - следующая глава.
      Глава двадцатая
      ПОКРОВКА
      Родина Юрия Нагибина. - "Барским крестьянам
      от их доброжелателей поклон". - Успение
      на Покровке. - Воскресение в Барашах. - Свадьба
      Елизаветы Петровны. - "Дом-комод". - Фаворит
      Иван Шувалов и поэт Егор Костров. - Родина
      Тютчева. - "Час битый ехала с Покровки...".
      Коляски Арбатского. - "Дедушка русской авиации". - Четвертая гимназия. - Крестьянин Шинков
      покупает дом. - Слушатель Промакадемии
      Хрущев. - ГУЛАГ в храме. - Концлагерь в монастыре на Покровке. Братья Боткины и их сестра.
      Кинотеатр "Новороссийск". - "Хорошее дело
      задумал т. Степанов! Брежнев.".
      На Покровке до 1917 года построили мало доходных домов, поэтому она выглядит патриархальной, двух-трехэтажной на большем своем протяжении. И у нее есть свой поэт, жил он не в ХIX веке, в наш ХХ век, воспев улицу прозой. Это Юрий Нагибин, автор "Чистых прудов", "Переулков моего детства", "Всполошного звона"... Здесь родился, бегал по дворам босыми ногами, детство запомнилось ему вырубленными садами, сломанными церквями и растаявшими звуками живших с ним людей.
      "Бродя по Маросейке и Покровке и прилегающим переулкам, я переношусь в прошлое. Стоит закрыть глаза, и я слышу протяжные голоса бродячих ремесленников и торговцев: "Ведра, корыта, кровати починяем!..", "Калоши старые покупаем!..", "Точить ножи, ножницы!", "Пельсины, лимоны, узю-у-ум!" И самые томительно-певучие, как будто с древних степей, высокие голоса старьевщиков, именуемых князьями: "Старье берье-е-о-ом!", вдруг прерываемые горловым в упор: "Брука есть?"
      Покровке вернули имя. До недавних лет она звалась улицей Чернышевского. Никогда Николай Гаврилович, волжанин, здесь не жил, вряд ли бывал. Написанным в Петропавловской крепости романом "Что делать?" зачитывались поколения революционеров, в том числе Ленин. Он и вслед за ним советская наука, возносили этого радикального публициста. В Москве Чернышевский изредка бывал по легальным и тайным делам. Одно из последних закончилось для него плачевно. Писатель передал одному из приверженцев прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон". Ее брались нелегально отпечатать в московской подпольной типографии. Но попала прокламация не к крестьянам, которых "доброжелатели" призывали расправиться с помещиками топорами, а к жандармам.
      С тех пор сосланный в Сибирь вождь несостоявшейся крестьянской революции Москву не видал. После 1917 года его именем назвали улицу, переулок, две библиотеки, установили бюст перед Московским университетом на Воробьевых горах и памятник в сквере на улице, носившей до 1992 года его имя.
      Откуда пошло название Покровка? Оно перешло к улице от церкви Покрова в Садех, то есть садах. Сады вырубили, храм разобрали за ветхостью в 1777 году, а на его месте (Маросейка, 2) построили дом, что случалось в старой Москве.
      Покровка интенсивно застраивалась в век Елизаветы и Екатерины в стиле барокко и классицизма. Домовладельцы заказывали проекты лучшим мастерам. Так, князь архитектор Дмитрий Ухтомский по просьбе камергера В. И. Машкова построил каменные жилые палаты. Увидеть их частично сохранившийся фасад (пилястры с капителями в ионическом стиле) можно в глубине владения, за домом № 31 конца ХIX века.
      Ученик князя Матвей Казаков хорошо знал улицу, поместив в "Архитектурных альбомах" два здания, сооруженные до пожара 1812 года. Одно из них, каменные палаты князя А. А. Долгорукого на Покровке, 4, в глубине двора. Их план и фасад запечатлен на страницах альбомов. Еще один дом 1783 года, достойный памяти потомков, Казаков увидел у стены Белого города, тогда еще не разобранной, где теперь бульвары. Это строение на Покровке, 14, несколько раз подновлялось, но в целом дошло до нас. Сам Матвей Казаков построил на Покровке храм, о нем - впереди. В XVIII веке от Ильинских ворот до Земляного города насчитывалось пять церквей, не считая разобранной Покрова в Садех.
      Что от этих храмов осталось, где они?
      Страшной силы удар по национальной архитектуре и искусству обрушился на Покровку у Потаповского переулка, где виден чахлый сквер. Это все что осталось от гениального творения, храма Успения Пресвятой Богородицы в Котельниках.
      Котельниками называлась земля, где жили слободой ремесленники, делавшие котлы. Живший среди котельников богатый гость Иван Матвеевич Сверчков, (палаты купца стоят в Сверчковом переулке) задумал построить небывалый в Москве многоглавый храм. Колокольня его возвышалась пятью шатрами! А всего над трапезной и храмом колосилось восемнадцать глав, созвездие куполов, излучающих сияние божественной красоты. Кто творец шедевра? Неизвестно. Подобные храмы строились на Украине, возможно, оттуда приехал, как едут сейчас на заработки, неизвестный гений, малороссиянин-украинец. Сохранялась на одной из колонок верхнего храма плохо прочитываемая надпись, где вслед за датой - 7214 (то есть, 1705 год) октября 21, прочитывалось несколько слов "...дело рук..." и "...Петруша Потапов..." Вот почему стали считать автором храма Петра Потапова, в его честь Успенский переулок Покровки Московский Совет назвал Потаповским, что не помешало этому же сатанинскому совету сломать рукотворное великолепие.
      "Имея в виду острую необходимость в расширении проезда по ул. Покровке, церковь так называемую Успения по Покровке закрыть, а по закрытии снести". Что и было сделано в 1936 году.
      Таким образом Москва утратила выдающийся памятник барокко. Нижнюю церковь во имя Петра митрополита с приделом Иоанна Предтечи построили в 1697 году (о нем - в главе "Солянка".) Верхнюю Успенскую церковь создали спустя восемь лет.
      Все были единодушны в оценке этого чуда. Лейб-архитектор граф Растрелли восхищался мастерством неизвестного предшественника. Василий Баженов ставил храм в один ряд в Василием Блаженным. Сравнивая Успение с храмом Климента на Пятницкой, он говорил:
      "Церковь Климента покрыта златом, но церковь Успения на Покровке больше обольстит имущего вкус, ибо созиждена по единому благоволению строителя". О Петре Потапове ему не было ничего известно.
      По преданию Наполеон, пораженный увиденным, приказал выставить вокруг храма команду, чтобы спасти его от пожара, восклинув при этом: "О, русский Нотр-Дам!"
      По свидетельству жены Достоевского: "Федор Михайлович чрезвычайно ценил архитектуру этой церкви и, бывая в Москве, непременно ехал на нее взглянуть".
      Наш современник, академик Дмитрий Лихачев признался, что увиденный в молодости храм определил его путь в науке, побудил заняться всецело исследованием древней русской культуры, неизученной достойно.
      Есть надежда, что и этот шедевр вслед за храмом Христа Спасителя возродится, но пока на его месте пустырь.
      От церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи сохранилась колокольня 1772 года, зажатая с обеих сторон домами в конце Покровки. Храм сломали, несмотря на то, что его построил гений классицизма Матвей Казаков. Прихожане Казенной слободы наняли самого популярного зодчего, выполнявшего заказы императрицы. Он воздвиг в 1801 году большой храм-ротонду. О нем хорошо сказал в "Очерках классической Москвы" Юрий Шамурин, видевший эту церковь: "Монументальные рустованные во всю высь стены и громадный круглый алтарный выступ, точно заимствованный от новгородских и старомосковских церквей, воплощают мечту художника эпохи классицизма о гигантской по духу архитектуре".
      Такими гигантскими по духу творениями Матвея Казакова являются ротонда Екатерининского зала Сената в Кремле, всем известный Колонный зал бывшего Дворянского собрания на Большой Дмитровке. Они живы. Ротонду на Покровке казнили большевики...
      Двум другим храмам Покровки повезло несколько больше.
      Церковь Троицы, что на Грязех, впервые упомянута в 1547 году. Откуда такая привязка? Грязь и подтопление производила протекавшая через церковный двор речка Рачка. Однажды из-за нее рухнула колокольня. Поэтому на Покровке, 13, храм сооружен на сваях. Это сделал в ХIX веке известный архитектор М. Д. Быковский в стиле ренессанс. Троицу обезглавили, сломали купол, видневшийся с обеих концов Покровки. Порушена до первого яруса колокольня. Исчезли иконы, писанные художником Пукиревым, автором картины "Неравный брак".
      ...Самая богатая биография у церкви на Покровке, 26, где предстает похожий на двухэтажный дом поруганный замечательный храм в стиле барокко Воскресения в Барашах. Рядом с ним была дворцовая Барашевская слобода, где жили бараши, царские слуги, в обязанность которых входило возить в походах царя шатры и раскидывать их в поле на привалах.
      Верхний храм, как предполагают, построен осыпанным милостями Елизаветы Петровны графом Александром Шуваловым, умершим в тридцать один год в чине генерал-фельдмаршала. На втором этаже находился придел Захария и Елизаветы. (Святые Захарий и Елизавета, отец и мать Иоанна Крестителя. Им, долгие годы бездетным, в старости ангел Гавриил возвестил о рождении сына, которому предстоит крестить Иисуса Христа.) На этом этаже был второй придел в честь мученика Севастиана, преторианского вождя, привязанного к кресту и пронзенного стрелами за веру во Христа. И первый, и второй приделы связаны с императрицей, ее именем - Елизаветы - и днем рождения, выпавшим на день Севастиана.
      Еще одним веским доказательством этой связи служила позолоченная корона, венчавшая купол храма до тех пор, пока ее не сбросили на землю в 1929 году. Корону видели поколения москвичей после того, как Елизавета Петровна отслужила здесь молебен по случаю тайного бракосочетания с Алексеем Разумовским. В память о таком событии императрица повелела под крестом установить корону и построить рядом с церковью дворец мужа.
      Дочь Петра Первого пошла по стопам отца, женившегося на безродной и безграмотной иностранке, бывшей жене драгуна. Любовь взяла верх над обычаями и законами. Елизавета влюбилась в Алексея Розума, безграмотного сына украинского казака, певчего и бандуриста придворного хора. Голос и красота пленили царевну. Ветреная, быстро менявшая избранников царица привязалась к доброму и скромному красавцу, не рвавшемуся к власти, заслужившему титул "друга нелицемерного", редкого при дворе в XVIII веке. Спустя годы после первой встречи любовь не угасла и 24 ноября 1742 года в Москве, вдали от Санкт-Петербурга, Елизавета вышла замуж за Алексея Розума, к тому времени носившего фамилию Разумовского.
      Его имел в виду Пушкин в "Моей родослвной", сравнивая со своим предком:
      Не торговал мой дед блинами,
      Не ваксил царских сапогов,
      Не пел с придворными дьячками,
      В князья не прыгал из хохлов.
      Царские милости посыпались на всю семью любимого, доставленной в Петербург, в том числе на брата Кирилла Разумовского, ставшего гетманом Украины, президентом Академии наук...
      Императрица публично, как мужу, на глазах придворных оказывала Алексею Разумовскому знаки внимания, пожаловала титул графа, чин фельдмаршала, высшие ордена империи, вотчины и дома.
      Один из таких домов мы видим на Покровке, 22, где предстает в миниатюре замок, похожий на дворцы Санкт-Петербурга. И на старинный резной комод, отчего произошло название "дом-комод". Его приписывают придворному архитектору Елизаветы графу Растрелли или его безвестному подражателю, другим известным зодчим, работавшим в Москве в екатерининские времена, во второй половине XVII века. Но ярко-выраженный стиль елизаветинского барокко, овальный план, опровергает эти мнения.
      Красота спасла этот дом от переделок, ни у кого не поднялась рука перерисовать его прелестный фасад.
      Граф Алексей Разумовский жил в Москве после смерти Елизаветы, не мечтая о престоле. На глазах у присланного из Петербурга придворного старик подошел к комоду, отпер стоявший на нем ларец, вынул пакет, обернутый в розовый атлас и, поцеловав бумаги, бросил в огонь камина. Уничтожив таким образом документы, подтверждавшие брак и права на престол. Этим граф заслужил признательность Екатерины II, всю жизнь опасавшейся претендентов на корону Российской империи.
      На Покровке, 38, сохранился дворец последнего фаворита Елизаветы Петровны, который был на много лет ее моложе. Двухэтажный дом с флигелем и парадным двором появился на земле, купленной капитаном Семеновского гвардейского полка Иваном Шуваловым. От него перешло владение сыну, Ивану Ивановичу Шувалову, заимевшему здесь московский дворец. Этот вельможа фактически правил Россией последнее десятилетие царствования Елизаветы. Притом во благо. Все, чем прославлен век дочери Петра в области культуры, произошло его усилиями.
      Иван Дмитриев посвятил ему строки:
      С цветущей младости до сребряных власов
      Шувалов бедным был полезен.
      Таланту каждому покров,
      Почтен, доступен и любезен!
      Каждый школьник учил "Письмо о пользе Стекла", посланное Михаилом Ломоносвым в адрес высокого покровителя, генерал-поручика и камергера:
      Неправо о вещах те думают, Шувалов,
      Которые Стекло чтут ниже Минералов...
      В долгих беседах Ломоносова с Шуваловым родилась и окрепла идея создания в Москве университета по образу и подобию европейских, которую реализовал Шувалов, назначенный первым куратором. В сотую годовщину со дня основания Московского университета отчеканили медаль с тремя образами: Елизаветы, Шувалова, справа от нее, и Ломоносова, по левую руку, подносящими императрице Устав. Во всех официальных речах именно эта пара называлась его основателями. Каждый год в Татьянин день, 12 января, как уже говорилось, студенты и профессора шумно и весело пировали до утра. Потому что в день ангела матери, Татьяны, Иван Шувалов подал императрице на подпись Устав. Этот день стал днем рождения первого российского университета.
      Большевики назвали МГУ одним именем - Ломоносова, великого естествоиспытателя и поэта, к тому же выходца из низов народа, сына помора, покорившего вершины науки. Как же признать, что основателем университета был в неменьшей степени фаворит легкомысленной императрицы, аристократ: паж, камер-юнкер, генерал-поручик, генерал-адъютант... Но то был странный паж, даже во дворце его постоянно видели с книжкой в руках. Он отказался от титула графа и разных "материальных выгод". Его не из-за лести воспевали в одах лучшие поэты России. Не склонный идеализировать людей, Вольтер сказал об Иване Шувалове: "Это один из самых воспитанных и приятных людей, каких я когда-либо видел". За ним укрепился титул, данный не императрицей, а молвой: "Российский Меценат".
      Иван Шувалов не только основал Московский университет, но и через несколько лет совершил второй подвиг. По его проекту в Петербурге основана "Академия трех знатнейших художеств". С нее началась история Академии художеств, первым ее президентом был все тот же фаворит, предоставивший художникам собственный петербургский дом...
      В московском доме Шувалова на Пречистенке жил поэт Ермил Костров, переводчик Гомера, Вольтера, Апулея. Этот сын крестьянина, яркая личность, получил блестящее образование в Славяно-греко-латинской академии, Московском университете, он дружил с Суворовым, ему покровительствовал Шувалов, что не спасло от нужды. Это его, размышляя о горькой судьбе литераторов, помянул добрым словом юный Пушкин в первом опубликованном произведении "К другу стихотворцу", поставив Кострова в один ряд с великими европейцами:
      Не так, любезный друг, писатели богаты;
      Судьбой им не даны ни мраморны палаты,
      Ни чистым золотом набиты сундуки:
      Лачужка под землей, высоки чердаки
      Вот пышны их дворцы, великолепны залы.
      Поэтов - хвалят все, питают лишь журналы;
      Катится мимо них фортуны колесо;
      Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;
      Камоэнс с нищими постелю разделяет;
      Костров на чердаке безвестно умирает...
      Продолжая традицию, заложенную Ломоносовым, Костров писал о Москве, "матери градов", по случаю образования Московской губернии:
      Вещает каждая стихия:
      Венчалась ныне вся Россия,
      Венчая славою Москву:
      Москва, исполнена отрады,
      На прочие взирает грады,
      Подъяв венчанную главу.
      Дом на Покровке Иван Шувалов построил позже "дома-комода" в другом стиле - раннего классицизма, где в плане господствует симметрия. Верхний круглый зал освещался окнами бельведера, ныне исчезнувшего. Нижние окна растесаны под витрины магазина, сбиты с фасада прежние украшения, на месте западного флигеля выстроен доходный дом. Но и после всех унижений дворец на Покровке считается выдающимся памятником архитектуры.
      По документам, во второй половине XVIII века "дом-комод" принадлежал графу М. Ф. Апраксину, унаследовавшему титул от Федора Матвеевича Апраксина, генерала-адмирала, побеждавшего во многих морских сражениях. Его брат, Петр Матвеевич Апраксин, проявил себя в боях и на службе гражданской как губернатор Астраханский и Казанский. Искусствоведы, анализируя сохранившиеся планы, лишают нас увлекательной легенды о жизни в этом доме Алексея Разумовского. Но все ли планы дошли до них?
      От Апраксиных усадьба перешла к представителю столь же известного рода - князю Дмитрию Юрьевичу Трубецкому. Его дочь Екатерина родила в браке с князем Николаем Волконским дочь Марию, ставшую женой графа Николая Ильича Толстого. Стало быть, Льву Толстому хозяин "дома-комода" приходится прадедом...
      В этом здании сговорились о женитьбе Николай Ильич Толстой и Мария Николаевна Волконская, в результате чего родился гениальный русский писатель...
      Связана с домом жизнь первого нашего поэта. Трубецкие и Пушкины состояли в родстве, маленького Александра с сестрой Ольгой возили сюда на "уроки танцевания", где они занимались с маленькими княгинями.
      "Княжны, ровесницы Пушкина, рссказывали мне, что Пушкин всегда смешил их своими эпиграммами, сбирая их около себя в каком-нибудь уголку", воспоминал историк Михаил Погодин, служивший домашним учителем у молодых князей.
      Услышав после долгожданного приезда в Москву, что княжна Александра Трубецкая изменила отношение к Николаю I, поскольку император верул его из ссылки, Пушкин воскликнул: "Ах, душенька, везите меня скорее к ней!"
      И поспешил по знакомому с детства адресу.
      В "дом-комод" на Покровке на уроки танцев приводили двух братьев, Николая и Федора. Однажды на таком детском балу первый и последний раз в жизни встретились сверстники, два великих поэта, Пушкин и Тютчев, чьи дороги больше никогда не пересеклись.
      В ста шагах от Покровки, в Армянском переулке, 11, богатом и гостеприимном доме прошли счастливое детство и юность поэта. Здесь в 11 лет родились первые стихи, посвященные отцу. Он водил детей в близкий к дому Ивановский монастрырь, показывал темницу, где томилась Салтычиха, но не потревожил детские души известием о дальнем родстве с душегубицей. Отсюда Тютчевы уехали в 1812 году и сюда же вернулись в уцелевший дом.
      Тютчев считал себя москвичом, любил Москву и выделял ее среди всех, ставил в один ряд с Римом - "градом Петра", считал столицей "русской географии", которая в его понимании простиралась беспредельно.
      Москва, и град Петров, и Константинов град
      Вот царства русского заветные столицы...
      Но где предел ему? и где его границы
      На север, на восток, на юг и на закат?
      Грядущим временам судьбы их обличат...
      Еще одно имя нельзя забыть, когда пишешь о "доме-комоде". В нем прожил зиму 1848-1849 годов пятнадцатилетний племянник управляющего делами Трубецких, собиравшийся учиться в Санкт-Петербурге. Этим мальчиком был Дмитрий Иванович Менделеев. Ему после долгих раздумий ночью приснилась таблица, которую учат в школе на уроках химии дети во всем мире "Периодический закон химических элементов", один из основных в естествознании.. Менделеев вспоминал, что видел среди гостей князя Николая Гоголя...
      В высокую русскую поэзию Покровка попала однажды в "Горе от ума". Старуха Хлестова при своем появлении в доме Фамусова пожаловалась:
      Легко ли в шестьдесят пять лет
      Тащиться мне к тебе, племянница?.. - Мученье!
      Час битый ехала с Покровки, силы нет;
      Ночь - светопреставленье!
      Как видим, тогда, в первой трети ХIX века, улица казалась отдаленной от центра Москвы. На ней жили не только вельможи. Большая часть владений принадлежала людям не столь родовитым, как Трубецкие. В первых этажах строений теснилось много лавок: овощных, хлебных, мясных.
      Фирменным товаром для всего города были кареты.
      "Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского", - просила Липочка в комедии Александра Островского "Свои люди - сочтемся".
      Популярного каретника поминает в очерках "Среди умеренности и аккуратности" Салтыков-Щедрин, чей родственник жил на Покровке.
      Не забыл мастера знаток Москвы Петр Вистенгоф, писавший в 1842 году в "Очерках московской жизни":
      "Если вы желаете купить экипаж, адресуйтесь на Покровку к Арбатскому".
      Для этого следовало подойти к двухэтажному дому с воротами под номером 9, которым владели купцы Арбатские, очевидно, выходцы с Арбата. Они построили в 1825 году небольшой дом, первый этаж его занимала экипажная мастерская.
      ...Забегая в ХХ век, скажу, на Покровке, 9, в 1917 году жил Борис Иллиодорович Россинский, "пилот-авиатор". На квартире его стояло два телефона уже тогда. Звонили отовсюду, как популярному артисту, приглашая выступить на собственном аэроплане перед публикой, собиравшейся толпами на ипподромах, чтобы посмотреть полет человека в небе. Плакат 1910 года называл его первым пилотом-москвичом!
      Летать москвича научил пионер авиации француз Блерио. На парижском аэродроме молодой Россинский познакомился с эммигрантом Владимиром Ульяновым. Еще одна встреча с ним произошла на Ходынском поле в мае 1918 года, после того как шеф-пилот наркомвоенмора Троцкого благополучно посадил вместе с ним крылатую машину на глазах принимавшего парад Ленина. Троцкий предлагал главе правительства последовать его примеру, побороздить небо. Но жена и сестра удержали его от этого рискованного шага. Так что полетать с Лениным на борту Россинскому не пришлось. Но разговор с вождем состоялся приятный. Ильич вспомнил давнюю встречу во Франции и назвал прилюдно авиатора "дедушкой русской авиации". Таким образом, шутя, дал ему титул, который пилот, склонный к рекламе, не позволил никому забыть. А кроме того дал Ильич авиатору "охранную грамоту" на дом в арбатском переулке, где бывший житель Покровки жил до смерти.
      Единственный из пилотов получил Россинский такую привилегию от советской власти, "уплотнявшей" профессоров, инженеров, артистов, даже Федора Шаляпина!
      В арбатском доме, напоминавшем музей авиации, я услышал воспоминания о встречах с Лениным, Жуковским, по словам вождя, "отцом русской авиации". Тогда, при нашей встрече, Борис Иллиодорович выглядел вполне "дедушкой русской авиации", напоминавшим старого мушкетера. О Троцком дедушка умолчал, однако службы авиатора у главного "врага народа" не забыли старые большевики. Они писали злобные доносы на престарелого аса, когда в обход всех правил и норм партийной жизни решением ЦК КПСС его приняли в члены партии, без кандидатского стажа. Пришлось авиаконструктору Александру Яковлеву вычеркнуть во втором издании мемуаров воспоминания о Россинском, испытывавшем на Ходынке первые самолеты, сделанные в Москве...
      Во второй половине ХIX века роль Покровки, как проезда, резко возросла, она стала путем к вокзалам. На Садовом кольце у Земляного вала открылся в 1860 году Курский вокзал, сюда же переведен был позднее Нижегородский вокзал. Людской поток усилился. В старинных строениях открывались новые гостиницы, меблированные комнаты, магазины, трактиры, лавки. И мужская гимназия.
      В самом красивом здании Покровки, "доме-комоде", обосновалась Четвертая гимназия, она переехала сюда из Пашкова дома на Моховой, переданного Румянцевскому музею. Математику в этой гимназии преподавали авторы известного учебника Малинин и Буренин. На этом месте она просуществовала до 1917 года, после чего разделила судьбу всех других московских гимназий. За полвека из ее стен вышли воспитанники, имена которых навсегда вошли в историю русской культуры.
      На встрече выпускников могли бы собраться вместе основатель Художественного театра Константин Станиславский; директор этого театра, меценат и фабрикант Савва Морозов; философ Владимир Соловьев; филолог Александр Шахматов; писатели Алексей Ремизов, Николай Евреинов, эмигрировавшие из Советской России....