Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Москва в улицах и лицах

ModernLib.Net / Архитектура и зодчество / Колодный Лев / Москва в улицах и лицах - Чтение (стр. 25)
Автор: Колодный Лев
Жанр: Архитектура и зодчество

 

 


      Конечно, с высоты прожитых лет, зная какие злодеи пришли на смену основателю госбезопасности, образ его представляется романтичным. Разведчики чтут шефа ВЧК за высокий профессионализм, гениальные провокации, активные методы борьбы, охват агентурной сетью чуть ли не всего земного шара, за другие известные только им достоинства, что позволило ВЧК-ГПУ-ОГПУ-КГБ выходить победителем в поединке с лучшими разведками Западной Европы. О Дзержинском много написано легенд, о нем сочинял сказки хороший писатель Юрий Герман, Владимир Маяковский призывал юношей, обдумывающих житье, брать пример с товарища Дзержинского.
      В конце 1918 гола произошло разделение аппарата на ВЧК и МЧК, в "Якоре" всем стало тесно. Московская ЧК перебралась в бывшую усадьбу графа Ростопчина, заняв дворец и флигеля. Так завертелось еще одно "красное колесо", образовав колесницу, перемалывавшую людские кости. Приговоренных вели в подвал флигеля усадьбы, который назывался "кораблем смерти", поскольку крутая лестница вниз напоминала корабельную.
      И в этом дворе гремели выстрелы под грохот грузовиков. Шум долетал в окна наркомата в соседнем Милютинском переулке. Заместитель наркома Георгий Соломон, одним из первых номенклатурных работников ЦК сбежавший при жизни Ленина на Запад, долго не понимал, почему так часто гудят моторы. Ему прояснил суть дела прикрепленный к наркомату чекист Александр Эйдук.
      - Это наши работают!
      Эйдук, не какой-то рядовой сотрудник органов, нет, он руководящий работник, соратник "железного Феликса", член коллегии ВЧК!, чья должность утверждалась Лениным. В литературном сборнике "Улыбка ЧК" этот чекист напечатал такие строчки:
      Нет больше радости, нет лучших музык,
      Как хруст ломаемых жизней и костей.
      Вот от чего, когда томятся наши взоры,
      И начинает бурно страсть в груди вскипать,
      Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
      Одно бестрепетное: "К стенке! Расстрелять!".
      Тогда же чекисты изъяли у Москвы дома на Малой Лубянке, в Большом и Малом Кисельном переулке, в Варсонафьевском переулке.
      (Последний переулок известен также тем, что в его доме позднее разместились камеры сверхсекретной лаборатории Х, где доктор химических наук полковник медицинской службы Григорий Майрановский и его сотрудники создавали яды, испытывая их на заключенных. Они же под видом медицинских процедур лично убивали приговоренных к смерти ядами).
      В доме 13 на Большой Лубянке чекисты устроили клуб. Сюда в первую годовщину революции приезжал Ленин. Не один раз, как гласит надпись на мемориально доске. Два вечера подряд общался с "рыцарями революции" Ильич. Сюда же вождь приезжал в 1919 году несколько раз по ночам, когда работа набирала максимальные обороты. Об этих визитах мемориальная доска не сообщает. О чем говорили Дзержинский и Ленин - нам никогда не узнать.
      И что любопытно, ни один террорист не пытался бросить бомбу в дверь дома, стоящего рядом с тротуаром, по которому ходили прохожие. Почему? Этот вопрсо интересовал Феликса Эдмундовича, когда он допрашивал Доната Черепанова, швырнувшего огромную бомбу в зал, где собрались коммунисты. И получил исчерпывающий ответ:
      - Вы, гражданин Дзержинский, являетесь орудием партии, и, следовательно во всей политике ответственна партия. Мы и метали бомбу в сторону ответственных работников коммунистической партии, тем более, что на этом собрании предполагалось присутствие Ленина..."
      Как ни много захвачено было строений в первые годы революции, всех их оказалось мало. Дошла очередь до Лубянской площади, застроенной домами страхового общества "Россия".
      Владимир Гиляровский в очерке "Лубянка" оставил нам такую историческую справку: "В девяностых годах прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные дома. И вот на Лубянской площад, между Большой и Малой Лубянкой вырос огромный дом. Это дом страхового общества "Россия", выстроенный на владении Н. С. Мосолова".
      Известный московский гравер и коллекционер академик Мосолов был богатейшим человеком. Жил он на широкую ногу один, сдавая помещения арендаторам. Он продал участок вместе со всеми строениями, где помещались меблированные комнаты, гастроном, колбасная, трактир, страховому обществу "Россия".
      Проектирование нового большого доходного дома "Россия" заказала талантливому архитектору Александру Васильевичу Иванову, жившему в 1845-1917 годах. Это мастер, незаслуженно забытый, много построивший домов в центре. Гостиница "Балчуг" - его проект. Гостиница "Националь" на Тверской - его создание. Внутри и снаружи этого здания дружно сосуществуют ренессанс, классицизм и модерн, а между окнами шестого этажа красуются четыре пейзажа из цветной керамики.
      Но самое замечательное творение Александра Иванова радовало глаз на Лубянской площади. То, что Гиляровский называет "домом" представляло из себя комплекс зданий в одном стиле любезной Иванову эклектики. Каждое из них напоминало старинный резной комод. Один такой комод, на углу Большой Лубянки, был с пятью ящиками, другой, на углу Мясницкой, с четырьмя ящиками-этажами. Над крышей каждого громоздились башенки. Несколько зданий тянулись вдоль Фуркасовского переулка. Внизу - торговали. На верхних этажах жили. Все вместе строения, между которыми были оставлены проходы, образовывали в плане обширный квадрат. В просторном дворе заключалось еще одно строение, где до революции были меблированные комнаты "Империал".
      Вот на этот обширный комплекс зданий положили глаз чекисты во главе с Феликсом Дзержинским, прибрав их к рукам в конце 1920 года. Комнаты доходных домов заняли сотни сотрудников. А бывшая гостиница "Империал" превратилась в знаменитую "внутренную тюрьму" Лубянки...
      На Лубянской площади началась новая кровавая глава в истории. В этом замкнутом квадрате больше не заводили моторов. Высокие стены домов служили надежной звукоизоляцией. Крики пытаемых разносились по всему двору и долетали в окна камер.
      Хватило всех доходных домов ненадолго, как и здания Третьей Московской гимназии на углу Большой Лубянки и Фуркасовского переулка. Ее сломали в 1928 году, чтобы построить самое высокое и большое по тем временам в городе административное строение, точнее комплекс зданий, 8-15 этажей...
      Напротив него, на другой стороне Фуркасовского переулка, протянулся еще один строй огромных зданий...Как пишет о них не без умиления Юрий Федосюк в книге "Москва в кольце Садовых": "Мощный обьем здания, обрамленный высокими спаренными полуколоннами, рождает впечатления величия и спокойствия".
      Да, действительно рождается тревожный покой, тихий ужас, когда попадаешь в этот город спаренных полуколон и фасадов, облицованных черным камнем.
      Попробуем разобраться, кто и что здесь созидал. Это довольно трудно, потому что все советские книги по архитектуре Москвы, от греха подальше, не помещали фотографий новостроек НКВД- МГБ-КГБ.
      К этому городу руку приложил влиятельный в прошлом архитектор Аркадий Лангман, ставший с 1927 года фактически главным архитектором НКВД. Ему принадлежит авторство стадиона "Динамо", он же построил всем известное здание в Охотном ряду, где заседает в наши дни Дума.
      Под одним словом Лубянка подразумевается комплекс строений, который венчает по терминологии чекистов "Большой дом". Его построил Лангман на месте доходного дома Иванова на Б. Лубянке, 2, на месте сломанных строений 4, 6, 8, 10 по этой же улице, а также на месте строений на четной стороне Фуркасовского переулка. Это всем известный облицованный черным лабрадором громадный корпус с железными воротами и глазком. Сей исторический страшный дом открыл ворота пред "черными воронами" в 1933 году при наркоме Генрихе Ягоде, за год до убийства Кирова. По уличному указателю это теперь одно владение 2 на Большой Лубянке.
      Далее следует сразу дом N 12. Как раз здесь, на месте Третьей Московской гимназии построен блок зданий, заказанный НКВД в эпоху наркома Менжинского. Этот комплекс состоит из трех разных по стилю строений. На Большую Лубянку выходит дверь, ведущая в клуб с театральным залом на 1500 мест. Вверху окна дома круглые, как иллюминаторы корабля. В нижних этажах горят огни люстр большого гастронома. Дом со спаренными пилонами построен Иваном Фоминым в стиле "пролетарской классики", его специалисты соотносят с западноевропейским стилем "Ар Деко". Примыкает к восьмиэтажному строению вертикальный пятнадцатиэтажный корпус с балконами. Это было самое высокее здание в довоенной Москве, оно выходило парадным подъездом в Фуркасовский переулок. Вплотную к башне примыкает еще один восьмиэтажный корпус, с фасадами в этот переулок и на Малую Лубянку. Геометрического стиля часть комплекса, без всяких архитектурных затей геометрическую фигуру, построил Аркадий Лангман.
      Историки архитектуры называют все три здания "Домом "Динамо". Когда начиналось строительство в 1928 году, то не делали секрета, что в нем 6000 квадратных метров конторских помещений, 120 квартир, столовая и зал на 1500 мест. Никто, конечно, здесь не живет, по ночам окна не светят. Квадратные метры красноречиво говорят, что сюда на службу по утрам спешат сотни сотрудников.
      Дальше - больше. Перед войной к проектированию новых зданий чекисты привлекли самого уважаемого в Кремле архитектора академика Алексея Щусева, автора мавзолея Ленина. Ему дали задание реконструировать дома страхового общества "Россия". Это задание он выполнил в два захода. Во-первых, надстроил доходный дом, тот, что стоял ближе к Б. Лубянке и обьединил с тем, что примыкал к Мясницкой в один монолитный обьем. С крыши исчезли башенки, упростился фасад, но следы эклектики не исчезли. Во-вторых, Щусев кардинально переделал второй дом, придав зданию черты классициза. Но довести дело до логического конца, обновить в том же духе фасад лубянского дома - не успел, дав нам им полюбоваться, оставив работу потомкам, архитекторам Борису Палую и Глебу Макаревичу.
      В книге о КГБ одна московская журналистка подсчитала, что в Москве у госбезопасности... семь зданий. Она, как мы видим, глубоко заблуждается. В конце "застоя", когда ничего в центре не строили, началось новое созидание на Лубянке. Полетели старые строения на Кузнецком мосту. Рядом с работавшей круглые сутки без выходных и перерывов на обед приемной выросло громадное черно-серое монументальное многоэтажие со щитами и мечами над подъездами. Облицовано здание суровым финляндским камнем, на родине ничего подобного по фактуре и цвету найти не удалось. Фасады выходят и на Кузнецкий Мост, и на Большую Лубянку, и на Пушечную, образуя сложной конфигурации комплекс строений, между которыми утонула церковь Софии. Это проект Бориса Владимировича Палуя, играющего последние десятилетия роль лейб-архитектора и при Брежневе, и при Ельцине, роль, аналогичную той, которую в прошлом играл Константин Тон. В паре с ним трудился главный архитектор Москвы Глеб Макаревич.
      Тогда же дошла очередь до дома страхового общества "Россия", сохранявшего прежний облик. Его полностью переделали, и он стал выглядеть точно так, как здание Щусева с часами под крышей. Так был реализован довоенный замысел автора мавзолея. С тех пор на Лубянскую площадь выходит одно громадное сооружение с фасадами на все четыре стороны света. Его крыша служила тюремным двором. Как пишет Александр Солженицын, прогуливавшийся по этой поднебесной площадке, заключенные внимали доносившимся сюда гудкам автомобилей и звонам трамвая.
      Остался во дворе этого крепостного квадрата старожил - протянувшаяся через внутренний двор бывшая гостиница "Империал", бывшая "внутренняя тюрьма" Лубянки. "Пролетая над гнездом кукушки", с вертолета хорошо виден этот старинный корпус с мезонинами, как и опустевший тюремный двор над плоской крышей. Видны другие безликие сооружения, в том числе здание с глухими стенами и высокой квадратной трубой. По всей вероятности, как об этом сообщалось в прессе, это труба некогда пылавшей печи крематория.
      Управление КГБ по Москве и Московской области, бывшая МЧК со времен Дзержинского поселившееся на четной стороне Большой Лубянки, воздвигло рядом с приземистыми старыми строениями многоэтажную резиденцию в форме куба. Этот большой дом-пресс поставлен в глубине участка так, что строй улицы разрушен, планировка утратила историчеки сложившуюся конфигурацию.
      Теперь отвечу на давно поставленный вопрос, где была гостиница "Билло". Она красовалась на Большой Лубянке там, где выстроен еще один новый, серый как мышь, корпус, украшенный классическими кувшинами и пилонами, но без традиционных щитов с мечами. Его номер 9. Вывесок на нем нет, как и на примкнувшем к этому дому со стороны Варсонафьевского переулка еще одного рослого многооконного новодела. Надо полагать, что и здесь трудятся бойцы невидимого фронта. Таким образом и на этом пространстве сформировался замкнутый, как тюремный двор, комплекс строений конфиденциального назначения.
      Еще одна новостройка Лубянки представляет собой многоэтажное здание Вычислительного центра на углу Лубянского проезда и Мясницкой. Она вобрала в себя доходный дом, где была "комнатенка -лодочка" поэта революции. Музей Маяковского сохранен, как и популярный книжный магазин. Но все другие этажи двух старинных домов, где, в частности, помещалась первая нотариальная контора, ушли чекистам. Дом Маяковского слился с госбезопасностью, чему Владимир Владимирович был бы рад, как искреннний поклонник товарища Дзержинского. Здесь, таким образом, сформировался из нескольких старых и новых строений еще один замкнутый каменный многоугольник спецназначения.
      Так сколько зданий у Лубянки?
      Я не знаю.
      Хочу обратить внимание на неприметное маленькое двух-трех этажное строение у Лубянской площади. Вот где когда-нибудь будет музей геноцида народов СССР, напободие того, что построили в Иерусалиме в память о шести миллионах жертв фашизма. Сколько жертв коммунизма? Миллионы!
      В доме, где теснится городской военный комиссариат, заседал в годы "большого террора" трибунал, судивший маршалов и генералов Красной Армии, самых прославленных и известных. Тухачевский, Егоров, Блюхер, Уборевич, Якир... Сюда они входили без именного оружия и орденов, без ремней. И не выходили отсюда живыми, потому что сразу же после вынесения приговора, а он всегда оглашался один, их вели под конвоем по лестнице в подвал и убивали выстрелом в затылок. Рассказывая о Лубянке, надо не забывать, что отсюда передислоцировались разведчики. Некогда Первое Главное управление КГБ, ныне служба внешней разведки, занимает построенное вдали от центра комплекс в Ясенево. Сюда подальше от глаз любопытных уехали с насиженного места закордонные агенты, тяготившиеся соседством со следователями и прочими сотрудниками, имевшими в прошлом отношение к репрессиям и "большому террору".
      Подведем черту. С марта 1918 года до августа 1991 года шефами Лубянки было 20 персон. Один из них, генерал Огольцов, упросил-таки товарища Сталина не утверждать его в этой высокой должности. Остальные 19 потрудились кто долго, кто коротко. Кто они? Сыновья дворян, фармацевта, рабочих и крестьян. Два поляка, еврей, сын народов Поволжья, остальные славяне. Песен о них не споют. За штурвалом колеса Лубянки каждый терял лицо. Пятеро - Ягода, Ежов, Берия, Меркулов, Абакумов - расстреляны. Остальных снимали с должности с шумом и треском. Последний - побывал на нарах в Лефортово.
      Несколько слов скажу только об одном из них, самом страшном. В "Большой дом" партия направила в 1935 году секретаря ЦК ВКП(б) и кандидата в члены Политбюро Николая Ивановича Ежова. Из рабочих. Не буду описывать его всем известные злодейства, расскажу об одной акции, подготовленной агентами, имевшей прямое отношение к Москве.
      В адрес ЦК ВКП(б), где за наркомом Ежовым, генеральным комиссаром госбезопасности, оставалось кресло секретаря ЦК, поступило три письма от "трудящихся". Первое прислал 28 декабря 1937 года москвич член партии Д. Зайцев, убежденный, что все человечество земного шара с радостью воспримет переименовние Москвы в... Сталинодар. Второе письмо прислала персональная пенсионерка москвичка Е. Чумакова. Она выразила эту же мысль стихами:
      Мысль летит быстрей, чем птица,
      Счастье Сталин дал нам в дар.
      И красавица столица
      Не Москва - Сталинодар!
      Третье письмо пришло от сотрудницы правительственного санатория Кисловодска, ей захотелось, чтобы у города было двойное имя Сталинград-Москва...
      На основании этих заявлений сотрудники секретариата Ежова сочинили представление в инстанции о переименовании Москвы в Сталинодар. (К тому времени Сталинград, Сталин, Сталиногорск, Сталинск, Сталинобад уже значились на карте необьятного Союза.)
      На фасаде "Большого дома" на Лубянской площади была установлена только одна мемориальная доска с профилем Юрия Владимировича Андропова. Его служебный кабинет значился под номером 370. На письменном столе лежал перекидной календарь, в стакане торчали карандаши и ручки, лежали папки. Украшали канцелярский интерьер часы в штурвальном колесе.
      Пятнадцать лет рулил этот человек колесом госбезопасности и один год штурвалом государства. Он - среди немногих, о ком помнят больше хорошего, чем плохого.
      Среди рабочих бумаг покойного нашли листок со стихами, сочиненными, очевидно, в служебном кабинете, страдающим от болезней человеком:
      Мы бренны в этом мире под луной.
      Жизнь только миг. Небытие навеки.
      Кружится во Вселенной шар земной,
      Живут и исчезают человеки...
      Как не похожи стихи председателя КГБ Андропова на стихи члена коллегиии ВЧК Эйдука!
      Не только палачи служили в органах, но и их жертвы, не только злодеи, но и герои, нередко в одном и том же лице.
      Кабинет № 755 занимал на седьмом этаже "Большого дома" Павел Судоплатов, генерал-лейтенант, отсидевший пятнадцать лет в советской тюрьме после очередной "чистки" органов. После недавней смерти генерала называют публично героем...
      В мемуарах Павла Судоплатова я прочел, что в годы войны агент Яков Петрович Терлецкий, кандидат физических наук, отправлен был им лично с тайной миссией за кордон. Именно он встретился с Нильсом Бором и в беседе с ним выведал у него важную информацию, пригодившуюся нашим физикам, делавшим атомную бомбу. При чтении этого эпизода я вспомнил, по словам поэта, "тихого еврея", профессора Якова Петровича Терлецкого, моего давнего знакомого. Весной 1968 года я пригласил профессора посмотреть описанное в "Московской правде" загадочное явление природы - телекинез. Это явление (вместе со мной) было подвергнуто бичеванию на страницах "Правды". Телекинез демонстрировала гениальная Нинель Кулагина, причисленная к шарлатанам органом ЦК КПСС. Три дня опыты с ее участием проходили на физическом факультете Московского университета, куда я пригласил Якова Петровича в качестве свидетеля. В отличие от многих физиков он пытался телекинез научно обосновать. Кулагина была в ударе и двигала под стеклянным колпаком лабораторные предметы, не прикасаясь к стеклу пальцами. Терлецкий первый без уговоров подписал протокол эксперимента.
      Физики не скрывали неприязни к нему. Хотя за атомные дела он получил Ленинскую и Государственную премии, ордена, коллеги выжили Якова Петровича из университета. Я думал, что это случилось из-за научной смелости Терлецкого, теперь понимаю, физики знали о секретной миссии агента генерала Судоплатова и не простили ему сотрудничества с органами. Много лет я безуспешно пытался поговорить с Яковом Петровичем о телекинезе. Но его не подпускала к телефону верная жена, опасавшаяся, что начну копаться в его лубянском прошлом. Перед смертью Терлецкий позвонил мне неожиданно сам. Но поезд ушел, телекинез больше не нуждался в его поддержке. И мы не встретились.
      Сын коллеги Судоплатова, генерала Рясного, начальника первого главного управления КГБ, работал в нашей газете. Статьи, отличавшиеся легкостью пера, он подписывал В. Рясной. Однажды звонит в редакцию читатель и задает вопрос: "Не тот ли этот Рясной, который на Лубянке выламывал мне руки?"
      С одним разведчиком, сам того не зная, встретился у трапа самолета, следовавшего в Данию.
      - Первый раз лечу за границу, - сказал я при посадке руковдителю группы туристов. Им был по совместительству международник "Известий" Вадим Леднев. И услышал :
      - А я лечу заграницу двадцать пятый раз...
      - Разойдись, - приказал он нам, сбившимся в кучу, в Копенгагене. И я пошел бродить один по улицам, не опасаясь провокаций, которыми в Москве запугивали всех нас, туристов. Леднев повел группу в кино и показал фильм о похождениях агента 007, который укладывал в постель комсомолку-разведчицу и взрывал советское посольство... С ним мы пили замечательное датское пиво и ходили по ночному Копенгагену как свободные люди. И только недавно я узнал, покойный Вадим Леднев служил в разведке.
      В ту поездку увидел я датскую ферму, где хозяин-барон получал урожаи, за который ему следовало бы в СССР давать каждый год Золотую звезду Героя соцтруда. Видел завод, который мог сравнить с родным, чумазым и грохочущим, про который рабочий поэт Сеня Пролейко сочинил ставшими народными строчки:
      Шумит как улей родной завод
      А нам то что, .... он в рот!
      Этот же рабочий сочинил про лагеря:
      Сибирь заполнили до края заключенные,
      И им не верилось, что все, все, все они
      На медленную смерть судьбою обреченные
      В прославленные сталинские дни.
      Из первой поездки в капстрану вернулся с убеждением, нам никогда не догнать не только большую Америку, но и маленькую Данию.
      Чекист в штатском часами просиживал с красавицей донской казачкой Майей, корректором нашей газеты, на скамейке Чистых прудов, где была "МП". Склонял не к сожительству. Уговаривал сотрудничать. Ее сводный брат в Америке, куда занесло угнанную немцами из Ростова мать, руководил атомным центром. После этих уговоров с лица Майи быстро сошла краса...
      А первый раз в Москве чекистов увидел во дворе Моховой, куда они завели двух работяг-шахтеров с сундучками в руках, повозмущавшихся порядками в очереди к "всеосюзному старосте", чья приемная помещалась рядом с университетом. Отсюда повели бедняг пешком на площадь, что называлась тогда именем Дзержинского.
      Вернемся на Большую Лубянку, бывшую улицу Дзежинского. Рядом с гнездом чекистов, бывшим обществом "Якорь", примостился дом 13. Теперь это культурный центр внутренних войск МВД, прежде клуб ВЧК. Вверху дома в 1904 году установили нацеленный в небо телескоп. В тот год здесь торжественно открыли "магазин оптических товаров" Трындиных, век торговавших в Москве стеклами для очков.
      Наверх на крышу этого дома я поднимался после запуска Юрия Гагарина вместе с бывшим каторжаниным, членом партии с 1907 года, хлебнувшим горя от родной партии, бывшим председателем Общества межпланетных сообщений Григорием Крамаровым. Оно, как оказалось, заседало под крышей дома над чекистами в 1925 году. Сюда приходили письма и брошюры из Калуги от почетного члена общества Константина Эдуардовича Циолковского. По вечерам здесь выступал с горящими глазами инженер завода "Мотор", обращавшийся к слушателям с призывом: "Вперед, на Марс!". Со стороны могло показаться, что у него маниакальная идея и место ему не среди членов научного общества, а среди душевно-больных.
      Но спустя восемь лет инженер, уйдя с "Мотора", стал бригадиром, построил в подвале дома на Садовой-Спасской, найденного и описанного мною, ракету "ГИРД-10". Эту ракету носил на плече инжнер Сергей Королев, чтобы показать военным в коридорах власти. Она была запущена под Москвой на полигне в Нахабино в 1933 году. До триумфального старта инженер не дожил. Шатавшегося от голода и переутомления энтузиаста друзья уговорили поехать на курорт, куда отправился нищий инженер в общем вагоне, где заразился тифом. В Кисловодске памятник на могиле Фридриха Артуровича Цандера, призывавшего современников лететь на Марс, установили после запуска спутника. Деньги на камень дал главный конструктор ракет академик Сергей Павлович Королев, бывший начальник ГИРДа, Группы изучения реактивного движения. За страсть к ракетам Королева доставили на Лубянку, после чего отправили на Колыму. Побывал на Лубянке и основатель космонавтики Циолковский, заподозренный в заговоре против советской власти.
      Еще одно сообщество энтузиастов ракет объявилось в районе Лубянки в 1923 году! Его возглавил Александр Леонидович Чижевский, земляк и молодой друг Циолковского. Этот писавший стихи и картины гениальный человек получил дипломы археологического и коммерческого институтов, он же семь лет обучался на физико-математическом и медицинском факультетах Московского университета. Вошел в историю науки как основоположник гелиобиогии и один из основателей космической биологии. Вместе с ним на редакционной "Волге" колесил я по переулкам Лубянки, пытаясь найти дом, где проходили заседания забытого общества. Чижевский подарил мне с автографом статью "Аэроионы и жизнь". Подарил брошюру "Солнце и мы", где изложена его теория. Но не мог подарить самую сенсационную монографию "Физические факторы исторического процесса". Ее упрятали в спецхран. Чижевский устанавливал в этой работе связь между вспышками на Солнце и катаклизмами на Земле, такими как Октябрьская революция. Монография попала на глаза вождю народов, и он хорошо запомнил имя автора. Чижевского всю жизнь не выпускали за границу, даже на международный конгресс, где его избрали почетным председателем. Хотя Сталин называл Чижевского "известным деятелем науки", тем не менее отправил его на Лубянку, затем в лагерь. Смертельно-больного "лже-ученого" добивал в 1964 году на моих глазах журнал "Партийная жизнь"... Горжусь, что протянул профессору руку тогда, когда другие шарахались от него.
      Много заговоров мнимых и реальных раскрыли чекисты. Последний - по сценарию аналитиков Лубянки - бездарно разыграл на улицах Москвы член ГКЧП председатель КГБ генерал Крючков. Его агенты подслушали разговор Горбачева, Ельцина и Назарбаева, пытавшихся спасти Советский Союз от развала сменой курса, отставкой правительства, отставкой непопулярного генерала. И он решился на путч...
      ...Танки ушли, раздавив три молодые жизни на Садовом кольце. 22 августа Лубянская площадь заполнилась толпой, собиравшейся штурмовать подъезд, где висела мемориальная доска. Ее облили краской и намалевали на профиле Андропова свастику.
      Накинув петлю троса на шею бронзовому Феликсу, люди пытались повалить монумент. Премьеру правительства Москвы по телефону доложили, что весит он 87 тонн и при падении может повредить подземные коммуникации, которых так много под Лубянкой.
      То была толпа, не похожая на ту, что защищала накануне Белый дом. В ее рядах собралось много приезжих, жаждавших помахать кулаками после драки, много любопытных и уголовников, захотевших поживиться. Толпу, как пишет бывший мэр Москвы Гавриил Попов, подогревали стукачи, стремившиеся сжечь архивы КГБ со следами их тайной службы. По этой причине горела охранка в 1917 году...
      Попытка ворваться в парадный подъезд не удалась, из приоткрытой двери в лица нападавшим брызнула струя газа, охладив пыл горячих голов. Протестанты занялись монументом. Им на помощь Юрий Лужков вызвал такелажников и монтажников...
      С Лубянки толпы потекла на соседнюю Старую площадь. Зазвенели стекла окон и витрина с надписью "Центральный комитет Комммунистической партии Советского Союза".
      Примчавшийся к месту погрома премьер увидел толпу в состоянии злобы и ожесточения
      - Я не ожидал, - признается Юрий Лужков, что русские могут испытывать такую ненависть к поверженному...
      Вот тогда проявил он характер. Площадь услышала его приказ: "Опечатать входы в здание...Отключить воду... Отключить электричество... Отключить все системы снабжения!"
      И в наступившей тишине, не спеша, закончил:
      - Кроме канализации! Чтобы не наложили себе в штаны!
      И этот штурм не состоялся. Старая площадь сдалась без боя Юрию Лужкову, взявшего ситуацию под контроль.
      Прибывшие к вечеру на площадь такелажники сняли крепления монумента. Под ликующие крики народа кран поднял бронзовую фигуру основателя ВЧК. Так закончилась еще одна глава в истории Лубянки.
      У Большой Лубянки есть Лубянка Малая. На ней, единственной в городе, сохранилась память о давнем французском влиянии на Москву. Имя "портного мастера французской нацыи Петра Ивановича Фуркасье" носит Фуркасовский переулок, соединяющий обе улицы.
      Московские французы за редким исключением не ждали Наполеона, многие сражались в русской армии. Многие обнищали в результате пожара. Настоятель деревянного храма на Малой Лубянке отец Адриан не воспользовался милостью Наполеона, в дни его недолгого пребывания в Москве, отказался вернутья на родину, потрясенный обрушившемся на паству несчастьем. Он заболел и умер в 1812 году.
      На месте деревянного костела построен в 1829 году каменный, святого Людовика Нэрильского, покровителя королей Франции. В нем есть орган, на котором в прошлом играл композитор и чудный пианист, создавший жанр ноктюрна, Джон Филд, живший постоянно в России и похороненный в Москве.
      В этой же роли органиста выступал Иосиф Геништа, чех и русский композитор. Играли на органе костела отец, сын и внук Гедике, чья фамилия долго не сходило с афиш Большого зала консерватории.
      Вокруг костела Людовика в старой Москве возник культрно-благотворительный комплекс. До революции 1917 года его составляли французская библиотека, "Убежище Святой Дарьи", основанное графом де Консюном в честь русской жены Дарьи Петровны, в девичестве Одоевской. На деньги француженки мадам Детуш построили школу святой Екатерины. Кроме школы девушки могли учиться в пансионе благородных девиц. Все это развеяно ветром Октября.
      Так же исчезла церковь Иоанна Предтечи, основанная по преданию Иваном Калитою, разрушенная при Сталине в годы войны. Это было нетипично для тех лет, когда вождь разжал руку на горле Русской православной церкви. Храм стоял во владении номер 6, рядом со школой церковного пения.
      Долгое время обитал на Малой Лубянке тенор Большого театра Дмитрий Усатов. Его имя может быть давно бы забыли, но не дает нам его забыть Федор Иванович Шаляпин, много раз поминавший имя наставника добрым словом. Шаляпин, как известно, университетов и консерваторий не кончал, но год брал (бесплатно) уроки у Усатова. Певец не только обучил тонкостям вокала, игры голосом, но и пристрастил к музыке Мусоргского, в чьих операх раскрылся гений Шаляпина. Одна из опер - "Хованщина" увековечила князя Ивана Хованского, жителя Лубянки...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34