Москва в улицах и лицах

Колодный Лев
Москва в улицах и лицах

      Лев Колодный
      "Москва в улицах и лицах"
      Путеводитель
      ОТ АВТОРА
      Давно мечтал я написать авторский путеводитель по старой Москве, заселив улицы людьми, которым долго отказывали в праве на память. Цари и генерал-губернаторы, отцы церкви и философы-идеалисты, фабриканты и купцы, эмигранты и диссиденты, вожди партии и "враги народа", агенты и шпионы все они по разным причинам предавались забвенью составителями путеводителей. Несправедливость исправляется после 1991 года авторами энциклопедии "Москва", историками, мемуаристами, краеведами. Эта задача решается и мною благодаря помощи правительства Москвы и издательства "Голос".
      Многие белые пятна заполнили журнальными публикациями известные знатоки Москвы Сергей Романюк и Виктор Сорокин, ценными справками которых я воспользовался. Важная информация содержится на страницах историко-краеведческого альманаха "Арбатский архив" под редакцией Сигурда Шмидта, в выходивших в прошлом книгах Владимира Гиляровского, Михаила Пыляева, Бориса Земенкова, Петра Сытина, Юрия Федосюка. Все эти и многие другие источники использованы в этой книге.
      Мне хотелось показать улицы Москвы не только какими они выглядят сегодня, но и какими были до "сталинской реконструкции", застроенные монастырями и церквями. Теми, которые есть, и которых больше нет, в надежде, что на пустырях, напоминающих заброшенные могилы, снова воссияют их порубленные главы. Книга выходит накануне 2000-летия, двухтысячного года со дня рождения Иисуса Христа, начала новой эры. Говоря об улицах Москвы, я рассказываю и о персонажах истории, память которых чтит в городе Русская православная церковь, возрождающаяся вместе с Россией.
      "Москва в улицах и лицах" написана накануне 200-летия со дня восхождения над Москвой "солнца русской поэзии", Александра Пушкина. Мне хотелось помянуть все дома, где жил и бывал поэт, сказавший о ней незабываемые слова:
      Москва... как много в этом звуке
      Для сердца русского слилось!
      Как много в нем отозвалось!
      И последнее, это путеводитель, как сказано выше, авторский, о "моей Москве". Поэтому в нем я излагаю не только общеизвестные сведения и факты, но и пишу о том, к каким выводам пришел, изучая прошлое столицы, что сам увидел и узнал в ней, поднимаясь на башни и купола, совершая путешествия по городу, где мне посчастливилось встретиться с людьми, прославившими Москву в уходящем ХХ веке.
      Глава первая
      ВОЛХОНКА
      Выстрел авиатехника Ильина.
      Кабак "Волхонка". - Могила Малюты Скуратова. - Церковь Николая Стрелецкого.- Ванька Каин. - Как ломали улицу. - Где Тропинин написал портрет
      Пушкина. - Адрес несостоявшегося диктатора
      России - декабриста Трубецкого. - Место
      рождения Сергея Михалкова. - Кабинет
      Мельникова-Печерского. - Константин Тон и храм Христа Николая I. Борис Иофан и Дворец Советов Сталина.- Юрий Лужков на куполе храма.
      АХРР. - Приезд Чернышевского.- Колымажный
      двор. - Заключенные Домбровский и Моисеенко.
      Музей слепков профессора Цветаева. - Собрание
      частных коллекций. - Пречистенский дворец.
      Екатерина II и Потемкин в Москве. - Музей
      Голицына. - Соседи: Островский, Аксаков,
      Чичерин. - "Княжий двор", квартира Сурикова.
      Коммунистическая академия. - Первая гимназия и ее питомцы: Бухарин, Кропоткин, Милюков.
      Пролеткульт. - Дискуссия об языкознании.
      Маленькая Волхонка начинается у Боровицких ворот Кремля. Зимой 1969 года, 22 января, у этих ворот и на Каменном мосту, возле домов улицы собрались толпы народа, чтобы увидеть космонавтов. Их после возвращения из космоса встречали Брежнев и члены правительства. Вместе с героями они мчались из Внуково к Большому Кремлевскому дворцу. Когда первая машина приблизилась к воротам, из рядов оцепления вышел милиционер с двумя пистолетами в руках. И начал стрелять. Прежде чем его схватили, младший лейтенант авиатехник Виктор Ильин, страдавший комплексом Герострата, сделал 16 выстрелов, смертельно ранив водителя машины... Он не знал, что машина с Брежневым, изменив маршрут, въехала в Кремль через Спасские ворота. Так на Боровицкой площади был совершен первый реальный террористический акт против главы Советского Союза...
      Волхонка по московским масштабам невелика. В 1917 году на ней насчитывалось 18 владений. Под N 15 значился храм Христа Спасителя. Под N 12 - построенный перед революцией Музей изящных искусств имени Александра III. Два владения принадлежали Первой мужской гимназии. Одно, самое знаменитое, некогда княжеское, было в руках Московского художественного общества, намеревавшегося рядом с музеем построить новое здание Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Угол Волхонки и Моховой занимала церковь Николая Стрелецкого.
      Остальные владения принадлежали частным лицам. На Волхонке нравилось жить артистам, художникам, писателям, как местным, так и приезжим. Их принимала гостиница "Княжий двор" в бывшем владении князя Сергея Михайловича Голицына. Меблированные комнаты "Волхонские" и Данилова-Нитусова помещались в домах - 3 и 5.
      Судьба Волхонки печальна. Храм Христа взорвали в декабре 1931 года. Церковь Николая Стрелецкого уничтожили год спустя. Два дома, 2 и 4, сломали перед войной. Три дома, 1, 3, 5, стерли с лица земли четверть века назад. Какой погром! За что такая кара?
      ...От Боровицких ворот расходилось несколько дорог. Одна вела через Москву-реку в Замоскворечье на юг, к татарам, другая - в Новгород Великий, третья - в Смоленск. За последней дорогой в XIX веке закрепилось самобытное московское имя - Волхонка. Перешло оно от кабака "Волхонка", поскольку располагалось это казенное питейное заведение в доме, принадлежавшем князю Волконскому.
      Вся местность, где проходит улица, называлась Чертольем, по имени речки Черторый, чье русло "черт рыл". Так назвали москвичи досаждавший им весенними разливами ручей.
      Во времена Ивана Грозного улицу заселяли опричники во главе с Малютой Скуратовым, тем самым, что задушил митрополита Филиппа и совершил много кровавых казней по воле царя. Надгробную плиту с надписью, что под ней похоронен убитый в Ливонскую войну в 1570 году Малюта Скуратов нашли в Чертолье, когда ломали церковь Похвалы Богородицы в Башмакове, стоявшей перед храмом Христа. Место называлось так по имени Доментия Башмакова, построившего храм в петровские времена. В его приделе Николая Чудотворца хранилась чудотворная икона, известная всем верующим в Москве. Резной иконостас, ровесник храма, погиб вместе с ней.
      В Чертолье слободой жили стрельцы, они построили упомянутую церковь Николая Стрелецкого. Это первый на нашем пути храм в честь Николая Угодника. (В Москве до 1917 года насчитывалось свыше сорока церквей в честь этого святого. Его имя в переводе с греческого означает - "победа народа". Епископ Николай жил в первой половине IV века в Малой Азии, городе Мире, провинции Ликии. Поэтому его называют Николаем Мирликийским. Он славился милосердием, кротостью, простотой в обращении. Получив наследство, Николай тайком положил на подоконник три мешочка с золотом одному отцу, чтобы тот смог выдать замуж трех дочерей, которым из-за нищеты ничего не оставалось, как стать блудницами. Николай приходил на помощь заключенным и пленникам, больным и школярам, морякам и голодающим, невинно осужденным. Он выхватил меч у палача, готового казнить невинных, изобличил неправедного судью. Николай считается заступником бедных, тех, кому в жизни приходится трудно. Святой - герой многих русских сказок, с ним связывают традицию - делать новогодние подарки детям, подкладывая их ночью под елку.)
      Разрушенная на Волхонке церковь Николая называлась Стрелецкой, так как ее построили стрельцы. Она же называлась: "что в Стрелецкой слободе", "против Боровицкого мосту у богаделен". Построен был каменный пятиглавый храм на месте более древнего, в золотое время русской архитектуры, 1682 году, в стиле барокко. Колокольня и трапезная появились позднее, незадолго до 1812 года. Эту церковь предполагается восстановить, поскольку она играет важную градостроительную роль на стыке трех улиц.
      Соседями стрельцов были знатные фамилии - Прозоровские, Шереметевы, Нарышкины, Бутурлины... Жили они широко и привольно в палатах, окруженных дворовыми строениями, конюшнями, сараями. Вблизи князей и бояр свил гнездо Ванька Каин, обитавший под мостом, называвшимся Всехсвятским, Каменным. (Ныне Большой Каменный). Поразбойничав на Волге, пришел он в 1741 году в Москву и начал тайно от воров служить "доносителем сыскного приказа". С виду Ванька выглядел добрым молодцем, неким Робин Гудом, он хаживал по кабакам, знал дорогу к "Волхонке", сыпал шутками и прибаутками, пел песни. "Не шуми, мати, зеленая дубравушка" и другие популярные песни связывают с его именем.
      Служил Иван Осипов, он же Ванька Каин, так, что при его содействии воры, грабители и разбойники через несколько лет навели ужас на всю Москву. Пришлось присылать войска из Петербурга, создавать комиссию, чтобы навести порядок, арестовать "доносителя"-грабителя, воздать ему по заслугам.
      Волхонка упиралась в средние века в Чертольские ворота Белого города. По ручью и часть улицы называлась Чертольской. Набожный царь Алексей Михайлович переименовал ворота и улицу в честь иконы Пречистой Божьей Матери, но восторжествовала Волхонка.
      Ее не переименовывали при советской власти, скорой на такие новшества. Трудно в это поверить, но факт. При советской власти, с 1917 по 1991 год, не построили на Волхонке ни одного здания! Но поломали изрядно. Первый разгром произошел, когда сооружали новый Большой Каменный мост. Второй случился в печальный для Москвы 1972 год. Тогда над древним городом пронесся шквал, уничтоживший много замечательных строений. У городских властей не было средств отремонтировать ветхие дома, представавшие на пути, которым должен был проследовать с аэродрома в Кремль президент США Ричард Никсон. Чтобы ему на глаза не попадали руины, все строения на Боровицкой площади и в начале Волхонки, где должна была проследовать машина с высоким гостем, разрушили. А пустыри засадили травой и деревьями.
      С тех пор улица пугает прохожих пустырями. Она начинается по обеим сторонам доходными 4-5 этажными домами, появившимися в начале ХХ века. На углу с Ленивкой дом 1904 года, отдавший пешеходам первый этаж, превращенный в тротуар. За ним на Волхонке, 9, находится трехэтажное здание, появившееся на месте сломанного строения усадьбы Нарышкиных в 1878 году. На фасаде водружена мемориальная доска с надписью: "В этом доме жил в 1824 - 1856 годах известный русский художник Василий Андреевич Тропинин". Но надпись ошибочная, нуждается в уточнениях и поправке.
      Самый популярный портретист Москвы пушкинской поры жил с 1832 года за этим домом в дворовом строении, Ленивка, 3. Отсюда из окна квартиры Тропинина открывался вид на Кремль. На фоне окна, где виднеются башни и дворцы, художник создал известный автопортрет с тростью и мольбертом. До этого квартира и мастерская Тропинина помещались на Волхонке, 11, в сохранившемся доме, появившемся в 1811 году. Тогда им владел полковник Н.П.Воейков. Его герб с инициалом на латыни W, первой буквой фамилии, сохранился на фасаде, поменявшем одежду в эпоху эклектики. Сюда приходил позировать Александр Пушкин, задумавший подарить портрет другу. Поэт встречался несколько раз с академиком живописи, бывшим крепостным, получившим свободу на 43-м году жизни!
      Тропинин сделал два эскиза, этюд - и на их основе написал "домашний портрет" Пушкина в халате, с перстнем-талисманом на пальце, подаренным ему княгиней Екатериной Воронцовой на память об их любви. О ней напоминают стихи, напечатанные после смерти поэта:
      Храни меня, мой талисман,
      Храни меня во дни гоненья,
      Во дни раскаянья, волненья:
      Ты в день печали был мне дан...
      "Сходство портрета с подлинником поразительно", - писал журналист Николай Полевой в "Московском телеграфе", хотя, на его взгляд, живописцу не удалось совершенно схватить быстроты взгляда и живого выражения лица. Портрет украли. Лишь спустя многие годы после убийства Пушкина он выплыл на прилавке антикварного магазина, откуда в конце концов попал в музей.
      (У Тропинина был в наш век страстный поклонник, как сейчас говорят, фанат. Всю жизнь собирал его картины Феликс Вишневский, сын последнего председателя Московского художественного общества Евгения Вишневского. От него унаследовал Феликс Евгеньевич талант коллекционера. Как он мне рассказал, в первую годовщину революции, в 1918 году, в Москве новая власть открывала в один день сразу десять "пролетарских музеев"! В десять особняков свезли национализированные произведения искусства из частных собраний. На один из таких вернисажей Евгений Вишневский привел сына и в тот день подарил ему портрет Тропинина, заронив в душу искру собирательства.
      У коллекционера революция отняла наследство. Феликс Вишневский на гроши советского служащего покупал, выменивал холсты, пылившиеся на чердаках, в подвалах, на дачах, висевшие на стене над умывальником... Двести картин Тропинина и художников его времени подарил Москве коллекционер, сумевший при социализме, рискуя быть посаженным в тюрьму как спекулянт, создать музей.
      Он угощал меня чаем в квартире над музеем, где я увидел "Святое семейство" Пантормо, "Марию Магдалину" Джампертино. И написанную на маленькой доске, как икона, картину Дюрера. Она попала Вишневскому из рук фронтовика, с радостью расставшимся с трофеем за три бутылки водки.)
      Кто действительно из великих художников жил на Волхонке, 9, где установлена доска с барельефом Тропинина, так это Василий Суриков, обитавший здесь в начале ХХ века. До того как переехать в собственный особняк на Арбате, снимал квартиру Илья Остроухов, пейзажист, одним из первых начавший собирать русские иконы как произведения высокого искусства. Каковыми они долго искусствоведами не признавались. Национализированный остроуховский музей древних икон в Трубниковском переулке закрыли после смерти художника.
      В двухэтажном флигеле с гербом Воейкова поселился в Москве после возвращения из сибирской ссылки несостоявшийся диктатор России князь Сергей Трубецкой. После подавления пушками восстания декабристов его приговорили к смертной казни. Полковник лейб-гвардии Семеновского полка происходил из династии Трубецких, княжеского рода от внука Гедимина, князя Дмитрия Ольгердовича, правившего в Трубчевке... Этот Трубецкой был одним из основателей первых тайных обществ русских офицеров. Вступая в заговор против царя, мечтал о конституционной монархии. Накануне восстания офицеры избрали его диктатором, он разработал план действий, рассчитанный на переговоры с правительством. Но 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь не вышел, посчитав дело неподготовленным. Это спасло ему жизнь. Трубецкого не повесили, казнь заменили пожизненной каторгой в Забайкалье. В Москву, родной город, он вернулся 66-летним, оставив "Записки", вышедшие в свет после революции 1905 года, когда наступила свобода печати.
      У этого дома возникает Москва грибоедовская, двухэтажная, ампирная, с фасадами, появившимися после пожара 1812 года. На Волхонке, 6, большом владении с рядами строений в глубине двора, сохранился флигель бывшей усадьбы, где в начале ХIХ века помещалась театральная школа. Чье это владение? Справочник "Вся Москва" за 1917 год сообщает: почетного дворянина Владимира Александровича Михалкова. Его предки - родственники царя Михаила Романова, основателя династии. Родословная Михалковых прослеживается с начала ХV века...
      Из этого древнего дворянского рода происходит родившийся здесь в марте 1913 года Сергей Владимирович Михалков, классик детской литературы, автор "Дяди Степы". Вряд ли был на свете литератор, которому бы во время войны Верховный Главнокомандующий звонил по телефону на фронт по поводу его стихов и спрашивал: нельзя ли поменять знак препинания во второй строке второго куплета? Михалкову Сталин звонил потому, что он сочинял тогда текст Гимна СССР...
      С Волхонки, 4 этажа дома, где родился Сергей Михалков, его отцу дворянину пришлось уехать подальше от пролетарской столицы, заняться птицеводством, умереть вдали от родного города. Высокий двухметровый отрок вернулся в Москву и прославился, стал жителем самых престижных улиц.
      (... На верхнюю площадку дома на Поварской, где живет последние десятилетия патриарх, я пришел, чтобы взять интервью об Илье Глазунове, одном из многих, кому помог некогда всесильный общественный деятель, депутат, многократный лауреат, открывавший двери самых высоких кабинетов государства, жившего под его гимн. Когда-то под музыку, кружа по залу Екатерину Алексеевну Фурцеву, министра культуры СССР, договорился кавалер за тур вальса о прописке в Москве молодого неизвестного художника. Мне не пришлось задавать наводящие вопросы, в 85 лет память патриарху не изменила. Заикаться - почти перестал, как "приказал" ему когда-то в Кремле, не то в шутку, не то всерьез, товарищ Сталин. Сорок пять минут записывал я, что говорил поэт о художнике, которого молодым признал гением.
      И мне взялся помочь без всякой моей просьбы, свел с издательством, где, быть может, выйдет еще одна моя книга.)
      В домах Михалковых проживали люди состоятельные, среди них был Павел Иванович Мельников. Ему составитель толкового словаря Даль придумал псевдоним Андрея Печерского. С ним вошел в русскую литературу ХIХ века классик, известный эпопеей, романами "В лесах" и "На горах". Впервые русский читатель увидел в его сочинениях захватывающий драматизмом мир старообрядцев, раскольников, сектантов, заволжских купцов и крестьян.
      Как у всех классиков, у Мельникова-Печерcкого свой язык, неподражаемая тема, неизвестные прежде герои и среди них заволжский купец Чепурин, представленный вполне положительным героем, который так не давался другим классикам. Мельникова-Печерского, как Лескова, в советской школе не "проходили", полагая, что детям не нужно ничего знать о старообрядцах, тем более о сектантах.
      На Волхонке писатель жил несколько лет, когда работал над эпопеей. Его кабинет описан дочерью: "Это была очень большая комната, сплошь заваленная книгами и бумагами, именно заваленная, потому что груды книг и бумаг лежали повсюду. Все стены и даже простенки между окнами заставлены были полками и книгами до самого потолка, кроме того, книги грудами лежали на полу, на стульях, подоконнике и на огромном рабочем столе..."
      Еще один известный жилец останавливался во владении Михалковых в 1860-е годы. Он приезжал в Москву по железной дороге из Санкт-Петербурга. В обоих столицах вокзалы построили по его проекту. Гость ехал в центр через Кремль, проезжал мимо Большого Кремлевского дворца и Оружейной палаты, также возведенных по его проекту. На Волхонке, напротив дома Михалковых, вырастала тогда громада собора Христа. И это был проект лейб-архитектора Константина Тона. Поэтому выбирал он квартиру рядом со стройкой собора, заложенного в 1839 году. Николай I самые значительные сооружения поручал возводить ему.
      Взойдя на престол, император повелел, чтобы казенные здания строили не в стиле классицизма, главенствующего в Европе, а стиле русском, как это делали до Петра Первого. В мировосприятии монарха, севшего на трон под гром пушек взбунтовавшихся полков, классицизм ассоциировался с революциями, Наполеоном, Францией, где главенствовал поздний классицизм - ампир, стиль империи.
      Так в нашей архитектуре произошел поворот, повлиявший на Москву, где по пути, начертанному Николаем I и Тоном, пошли другие зодчие, построив в центре большие здания в русском (его называли искусствоведы псевдорусским) стиле.
      Аналогичный переворот произошел спустя век, когда безраздельную власть в Кремле взял Иосиф Сталин. Тогда в мире господствовал конструктивизм. Здания всех мыслимых геометрических форм заполняли улицы городов Европы и Америки. В сознании "вождя пролетариата" конструктивизм связывался с культурой современной буржуазии, капитализмом. Сталин резко повернул руль архитектуры в сторону классики, стиля революционной Франции, некогда потесненного Николаем I.
      Маленькая Волхонка была полигоном, где утверждался николаевский стиль. Царскую волю исполнил тридцатилетний Константин Тон, с детских лет прошедший школу классицизма в стенах Академии художеств на Неве. Сын питерского ювелира хорошо рисовал. Умел хорошо рисовать Николай I, высоко ценивший эскизы Тона.
      Император прекратил строительство храма Христа Спасителя на Воробьевых горах, начатого при Александре I. То был проект в классическом стиле. Ему хотелось, чтобы храм - памятник победы над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года появился в центре Москвы, которая принесла на алтарь Отечества самые большие жертвы.
      Константин Тон создал образ храма таким, каким его пожелал видеть Николай I. Огромный собор под куполом с четырьмя шатрами напоминал пятиглавые соборы Кремля. Но где его поместить? Пустырей в центре восстановленной Москвы не осталось. Император выбрал место вблизи Кремля, на Волхонке, где в средние века возник Алексеевский женский монастырь. Его сломали и начали возводить небывалой величины собор. Работа длилась свыше сорока лет! Задуманная при Александре I, начатая при Николае I, продолжавшаяся все царствование Александра II, эпопея закончилась в начале царствования Александра III, в 1882 году...
      На Волхонке на 103 метра над землей поднялся купол Храма Христа. На его золочение пошло 26 пудов чистого золота. Храм Христа не только служил главным кафедральным собором Русской православной церкви. Он играл роль музея Отечественной войны 1812 года. На его мраморных досках золотыми буквами светились имена погибших и раненых в боях офицеров, помянуты главные сражения, указано число выбывших из строя нижних чинов.
      Золотой купол храма служил второй после Кремля доминантой Москвы, просматривался со многих точек, образуя виды один краше другого. "Иногда совершенно неожиданно из-за поворота вырастают на фоне неба его мощные золотые купола", - отмечал путеводитель "По Москве", вышедший в 1917 году под редакцией профессора Н. Гейнике. Это единственное достоинство, которое признавалось за храмом русской либеральной общественностью, принявшей храм, как все творения лейб-архитектора Тона, в штыки.
      Профессорский путеводитель переходил на брань, когда приступал к описанию всего, что создано мастером. Кремлевский дворец назывался казармой, способной поразить малокультурного обывателя, вкус архитектора определялся эпитетом - малоразвитый. С еще большим сарказмом отзывались критики о храме Христа.
      "Здание не поражает ни величественностью, ни стройностью линий. Бедность замысла не скрашивается барельефами, опоясывающими здание".
      Такая предубежденность, усвоенная советскими искусствоведами, позволила Сталину без протестов общественности взорвать 5 декабря 1931 года храм Христа Спасителя. Его земля понадобилась для Дворца Советов. Второй раз в истории Волхонка привлекла к себе внимание первых лиц государства. Второй раз на том же месте началось грандиозное строительство. Ему предшествовали международные конкурсы. Победу одержал московский архитектор Борис Иофан, не только прошедший высшую художественную и инженерную школу в Италии, но и вступивший там в ряды итальянской компартии.
      По его проекту дворец представал в виде многоступенчатой цилиндрической башни. Сталин предложил сделать ее пьедесталом гигантской статуи Ленина. Так до войны Волхонка, 15, стала главной строительной площадкой СССР. Заложенный фундамент мог выдержать нагрузку здания высотой в 415 метров. Большой зал дворца по проекту вмещал 21 тысячу человек, малый зал - 6 тысяч. Статуя Ленина достигала 100 метров высоты. Голова фигуры была настолько велика, что в ней предполагалось разместить библиотеку. Даже самый высокий американский небоскреб "Эмпайр Стейт билдинг" выглядел ниже этой громады, начавшей набирать высоту над обреченными кварталами центра. Все здания Волхонки, прилегающих к ней улиц и переулков, за редким исключением, намечалось сломать, чтобы образовать сомасштабные зданию площадь, подъезды. Дворец Советов должен был затмить Кремль, стать резиденцией правительства СССР, новым планировочным центром города.
      Нет сомнения, грандиозный талантливый проект был бы реализован, если бы не помешала война. Смонтированный стальной каркас здания разобрали, чтобы его гора не служила ориентиром германской авиации. Металлические балки пошли на противотанковые "ежи"...
      Никита Хрущев отрекся не только от сталинизма, но и от сталинской архитектуры. Возлюбленный вождем классицизм, как опору, партия выбила из-под ног советских архитекторов, подставив наспех другую, железобетонную плиту конструктивизма. Хрущев похоронил идею строительства Дворца Советов, построив в Кремле на порядок меньший Дворец Съездов. Заложенный на Волхонке фундамент покрыла хлорированная вода бассейна "Москва"...
      Третий раз в истории Москвы улица превратилась в огромную стройплощадку на наших глазах. Идея возрождения храма после краха СССР и КПСС стала государственной. Ею проникся мэр Москвы Юрий Лужков. Его поддержал Президент России Борис Ельцын с условием, что строителям не потребуются средства госбюд-жета.
      Закладка храма произошла на Рождество 1994 года. Осенью началось строительство. Художник Зураб Церетели отлил большой и малые кресты, двенадцать бронзовых врат собора. Спустя три года, в дни 850-летия Москвы, белокаменный храм под золотыми куполами предстал пред миром как символ возрождения России. Под его своды вошли, чтобы создать интерьер, алтарь, художники и скульпторы.
      Современный собор не только копия утраченного. В недрах холма построена подземная церковь, музей, зал заседаний Синода, все необходимые технические сооружения, включая гараж.
      Сколько человек вмещает собор? Справочник 1917 года утверждает: "До 10 000 молящихся вмещается в нем". В современных публикациях указывается другая цифра: "Вместимость 7200 человек". Главный архитектор проекта Алексей Денисов, исполняющий роль Константина Тона, дал мне справку: площадь храма равна 3900 квадратных метров. На 1 квадратном метре помещаются три человека. Подземный этаж почти такой же площади. Значит, под обоими сводами могут одновременно находиться 23 000 человек.
      ...За день до того, как верхолазы убрали леса, на купол Храма Христа Спасителя поднялся Юрий Лужков вместе с начальником строительства Юрием Мамошиным и мною. Зачем? Чтобы убедиться своими глазами - все сделано, как надо, последний раз увидеть искусно вырезанный рельеф на белом мраморе, найденном в Саянах. Посмотреть в зеркало купола, покрытого всего 12 килограммами золота. Еще раз взглянуть на Москву с высоты птичьего полета.
      Лужков молча смотрел на панораму города, на Кремль, чудный в любую погоду, на черную гладь Москвы-реки, над которой поднимался вровень с храмом бронзовый Петр Первый. На высоте я услышал два только слова, вырвавшиеся у него непроизвольно:
      - Красивая Москва!
      А на земле ответил мне мэр на вопрос, что побудило его взяться за столь тяжелое дело, восстановление храма со столь мучительной историей.
      - Видеть перед глазами яму с лужей, терпеть нарыв на теле, градостроительный провал, было невыносимо. Поначалу все происходило в тлеющем режиме, до тех пор, пока не пришла идея использовать зарытый в земле фундамент дворца. Вот тогда я завелся и из тлеющего режима перешел на режим горения...
      (Приехав в Москву поступать в университет, первым делом я отправился к единственному знакомому москвичу, жившему у котлована Дворца Советов в бараке. Тогда увидел забор, окружавший гигантскую яму, залитую дождевой водой, над которой водили хоровод циклопические бетонные "быки". Рядом с забором примостился белый барак бывших строителей дворца.
      В таком же бараке в Останкино, у Выставки, жила тетя друга. Комната с одним окном перегораживалась свисавшей с веревки простыней; на одной половине помещалась хозяйка с мужем, на другой - сын с женой и ребенком.
      - Как вы тут живете? - удивился я, хотя сам обитал в бараке на Трифоновской, служившем общежитием студентам. И получил поразительный ответ:
      - Где-то слышится, где-то пишется, а мы здесь живем!)
      На фоне бараков строилась Сталиным и Выставка, и вавилонская башня Дворца Советов.
      - От барака мы ушли, но до барокко нам далеко, - скаламбурил Юрий Лужков, знающий, что значит по-русски французское слово baraque не по словарю, где оно толкуется как "легкая постройка для временного жилья". Знает по собственному опыту, как бывший жилец, которого из родильного дома принесли в натуральный барак в Дербенях. По-видимому, этим обстоятельством объясняется азарт, с которым он со своей командой умелых строителей, где играет, не утрачивая много лет силы удара центр-форвардом Владимир Ресин, очищает город от бараков-"хрущоб".
      Кажется, мэр Москвы нашел универсальный ключ, неведомый строителям Дворца Советов и бассейна "Москва", которым откроет дверь в будущее города без бараков. Застраивает он его не только с умом, но и по зову сердца. Увидев однажды в кабинете на Тверской, 13, принесенный Ильей Глазуновым (не без умысла) альбом с видами Храма Христа, Лужков испытал потрясение:
      - И такую красоту уничтожили?!
      - Надо восстановить!!!
      И восстановил...
      На подходах к храму сохранился строй домиков, чья высота и фасады выдают их почтенный возраст. На Волхонке, 8, помещалось до 1917 года Общество искусства и литературы, где главенствовали Гликерия Федотова и Константин Станиславский. Таким образом представлялись интересы главных московских театров, а ими тогда были Малый, где блистала Федотова, и Художественный, руководимый Станиславским.
      После революции дом отдали Ассоциации художников революционной России, сокращенно АХРР, которую возглавлял художник и поэт Павел Радимов.
      (В далеком 1956 году я получил срочное задание газеты - побывать у Павла Радимова и написать о нем по случаю дня рождения. Жил он в ближнем Подмосковье, стены деревянного дома украшали пейзажи, виды Абрамцева, представавшего за окном. Хозяин подарил фотографию, где снялся с белым голубем на плече, птицей, после недавней войны очень популярной. Я не знал, что улыбчивый, седой как лунь именинник некогда был предводителем агрессивной артели, претендовавшей на положение правящей в искусстве пролетарской партии художников, наподобие ВКП(б) в политике.)
      За бывшей штаб-квартирой АХРРа на Волхонке, 10, сохранился особняк с портиком, хорошо видимый с набережной и крошечной Ленивки, упирающейся в классический фасад дома. Сюда некто принес украденный портрет Пушкина работы Тропинина. В особняке торговал известный антикварный магазин Гаврилы Волкова. Ему же попала в руки другая пушкинская реликвия, знаменитый "Нащокинский домик". То была драгоценная игрушка, представлявшая в миниатюре копию искусно исполненного арбатского дома и квартиры с мебелью, где у Петра Воиновича Нащокина живал его лучший друг, Александр Сергеевич.
      За главным домом усадьбы в три ряда в глубине большого двора располагаются строения некогда богатого владения, принадлежавшего Шуваловым. И по этому адресу жил революционер, но другой эпохи. На Волхонке, 10, останавливался Николай Чернышевский до того, как стал узником Петропавловской крепости. В тюремной камере под присмотром надзирателей написан им роман "Что делать?", ставший настольной книгой поколений русских революционеров, подражавших главному герою Рахметову, спавшему на гвоздях. Мог ли Чернышевский предположить, какие пытки придумают на Лубянке для тех, кто когда-то ему подражал, закаливая характер. Мало кому его хватило, чтобы не оговорить себя на сталинских процессах.
      От одного тюремного сюжета перехожу к другому, связанному с соседним владением по Волхонке, 12. Земля за особняком с портиком, за Колымажным переулком, занята была Колымажным двором, позднее конным манежем. Использовалось это старинное сооружение под казармы. Во второй половине ХIХ века, когда возросло число противников монархии, прочные каменные стены конюшен приспособили под пересыльную тюрьму. Отсюда арестованные после суда отправлялись в места не столь отдаленные или в другие тюрьмы. Попал сюда за решетку известный польский революционер Ярослав Домбровский, он же офицер царской армии, слушатель Академии Генерального штаба. Вместо того чтобы служить царю, задумал поднять восстание. Ему помог бежать из тюрьмы польский студент Болеслав Шостакович, дед композитора Шостаковича...
      Спустя пятнадцать лет после побега Домбровский отличился на баррикадах как главнокомандующий Коммуны и погиб генералом на улицах Парижа.
      Тюрьма на Волхонке описана детально другим бывшим узником, пролетарским революционером Петром Моисеенко, ткачом, променявшим веретено на оружие. На Колымажный двор он попал после организованной им крупной стачки и был отправлен в ссылку. Это "сознательный рабочий", один из тех, кто олицетворял мечту русских марксистов о единении теории Маркса с рабочим движением.
      Вскоре после смерти Петра Моисеенко вышли его "Воспоминания. 1873-1923", откуда я беру цитату:
      "Что такое Колымажный двор? Вы теперь и представить себе не можете. Строение одноэтажное, низкое (бывшие конюшни), окна маленькие, внутри все застроено нарами, на нарах и под нарами размещается народ, то есть арестанты. Тюремная аристократия: каторжане, бродяги, лишенцы - занимали лучшие места на нарах; из них выбирались старосты. Шпана, то есть высылаемые за бесписьменность и проч., валялись под нарами и назначались убирать помещение, выносить параши. Духота и вонь нестерпимые, паразиты всех видов - все это терзало душу и звало к мщенью".
      Вот этот-то тюремный Колымажный двор пристыженная общественностью царская власть сломала до основания вскоре после пребывания здесь Петра Моисе-енко.
      Участок снесенного двора городская Дума отдала музею, о котором в Москве мечтали еще в салоне Зинаиды Волконской. (О нем - в главе "Тверская".) Просветители народа, московские профессора, хотели, чтобы в городе каждый бы мог увидеть, хотя бы в копиях, слепках, великие творения мастеров прошлых веков.
      Профессор Московского университета Иван Цветаев (отец Марины и Анастасии Цветаевых, одна из которых стала великим русским поэтом) поставил цель построить такой музей. За большие деньги в Европе выполнялись искусные слепки и привозились в Москву. В это же время возводилось крупнейшее здание музея. Единомышленник профессора архитектор Роман Клейн создал проект дворца с колоннадой, роскошными залами, способными принять громоздкие экспонаты, фрагменты фризов, врата, конные статуи, копии тех, что украшали города и музеи Европы.
      Государство не особенно шло навстречу профессору, выговаривая ему устами петербургских сановников, что народу нужны лапти, а не картины. Музей, несмотря на все трудности, был выстроен в основном на частные деньги. Имена и барельефы профессора Цветаева и архитектора Клейна запечатлены были на мраморе памятных досок у парадного входа, установленных при советской власти. Третьей доски не было, а она просилась на это место. Председателем комитета по устройству музея был великий князь Сергей Александрович, убитый террористом Иваном Каляевым. Товарищем председателя, то есть его заместителем, избрали Юрия Степановича Нечаева-Мальцева. Без него у двух энтузиастов ничего не вышло бы. Этот предприниматель щедро финансировал строительство музея, перечислив на его счет около 2 миллионов рублей.
      Музей изящных искусств имени Александра III открылся в присутствии императора и царской семьи в 1912 году. После этого сестры перестали ревновать отца к "старшему брату", как иронически называли они музей. Выполнив свой долг, профессор вскоре умер.
      Из хранилища копий, слепков, учебно-дидактического учреждения дворец на Волхонке быстро превратился в музей подлинников. В него вошла коллекция египтолога В.С.Голенищева, собравшего памятники Древнего Египта, античные вазы и монеты, картины западноевропейских мастеров.
      В 1918 году на Волхонку после национализации частных собраний стали поступать картины из квартир и особняков аристократов, промышленников, коммерсантов, многие из которых бежали за границу. Сюда попали также картины из закрытого Румянцевского музея, западноевропейская живопись из собраний фабрикантов братьев Третяковых, Ивана Морозова, братьев Щукиных, картины А. А. Брокара, В. Е. Мандло и многих других. По словам Ирины Антоновой, директора современного музея, то был "жест революции". Таким образом быстро сформировалась картинная галерея, вторая по значению после Эрмитажа.
      Но другой "жест революции" заключается в том, что с 1914 года, когда началась мировая война, в Россию за редким исключением произведения лучших иностранных мастеров не поступали. Покупать картины стало некому. Частная инициатива оказалась до 1991 года вне закона, а "пролетарское" государство не имело ни средств, ни желания делать такие закупки на аукционах и в галереях. За годы советской власти в Москве не построено ни одного нового здания художественного музея равного тому, какое возникло в 1912 году.
      С недавних пор появился еще один забытый было источник пополнения музея. Профессор, искусствовед и коллекционер Илья Самойлович Зильберштейн, поддержанный Ириной Антоновой, основал собрание частных коллекций. Он добился у Михаила Горбачева решения, по которому государство передало Музею изобразительных искусств имени А.С.Пушкина здание на Волхонке, 14, бывший флигель усадьбы Голицыных. Профессор завещал собственную коллекцию картин музею. Так же поступил Святослав Рихтер, собиравший картины Василия Шухаева, другие московские коллекционеры, их наследники. Таким образом, на Волхонке впервые после революции, грубо поправшей волю покойных дарителей, вновь предстают неразрозненные коллекции собирателей.
      Рядом со зданием музея воплощается давняя мечта Ивана Цветаева: "Со временем здесь вырастет музейный городок". Музею переданы две усадьбы на Волхонке, 8 и 10. Первая принадлежала князю М. Д. Волконскому. Как раз на его участке прославился казенный питейный дом. Бывший кабак, чьи крепкие каменные стены сохранились, вместе с другими старыми, но прочными строениями, передается на службу искусству.
      Другая часть "музейного городка" формируется между Малым и Большим Знаменскими переулками, где простираются строения бывшей усадьбы князей Голицыных. Один ее флигель передан, как говорилось, Собранию частных коллекций.
      Главный дом усадьбы расположен торцом к Волхонке, в середине двора. В него ведут парадные ворота с гербом князей Голицыных. За ними открывается вид на дворец, надстроенный двумя этажами для Коммунистической академии, умершей тихой смертью, когда Сталин решил опереться всецело на петровскую Академию наук, передислоцировав ее в Москву.
      Стены дома увешаны мемориальными досками, вывесками институтов, где много лет варилась в собственном соку философия марксизма-ленинизма, обосновывалась экономика "развитого социализма", крах которого наступил в 1991 году.
      Великие люди жили в этом особняке в ХVIII веке, когда княжеская усадьба на Волхонке служила почти год резиденцией Екатерины II. Москву она знала, на коронации жила в Кремле, во дворце в Лефортове. По случаю коронации на Солянке построила церковь Кира и Иоанна. Второй раз Екатерина в 1775 году приехала надолго в древнюю столицу, куда со всей России прибыли депутаты для составления Уложения, задуманного императрицей. Они преподнесли Екатерине три титула: "Великой", "Премудрой" и "Матери Отечества". Из них она приняла один - "Матери Отечества". Этот приезд, длившийся одиннадцать месяцев, связан был с празднованием первой годовщины Кючук-Кайнарджийского мира. Все его значение осознается в наши дни, когда Россия теряет то, что было завоевано поколениями солдат и генералов в русско-турецкие войны, завершившиеся присоединением Крыма и Новой России. На ее землях основаны были тогда русские города Одесса, Екатеринослав, Херсон, Николаев...
      За полгода до приезда в Москву Екатерина II, не желавшая жить в обветшавшем Кремле, попросила в письме князя Михаила Михайловича Голицына посоветовать ей в городе дворец, где бы она могла остановиться. И получила ответ, на который рассчитывала: князь с радостью выразил желание предоставить свою усадьбу, отвечавшую требованиям государыни. Рядом с ней Матвей Казаков возвел на сваях временный деревянный дом, который вместе с княжеским образовал Пречистенский дворец. В его комплекс вошел Колымажный двор, служивший конюшней, а также соседняя усадьба князя Долгорукого на Волхонке, 16.
      Было еще одно обстоятельство, известное только Екатерине II. Рядом с усадьбой генерал-поручика Михаила Голицына в соседнем дворе жила мать Григория Потемкина. Между усадьбами сделали проход, заложенный позднее камнями.
      За год до приезда двора в Москву Потемкина вызвали в Санкт-Петербург, где произошло его стремительное возвышение. Он стал генерал-аншефом, вице-президентом Военной коллегии. Когда царица жила на Волхонке, получил титул графа и светлейшего князя. Все эти события происходили на фоне любви императрицы и молодого генерала.
      ...Исключенный за ленность из студентов Московского университета, Григорий Потемкин храбро воевал, блистал умом, образованностью и красотой, пленившими Екатерину II. Любовь увенчалась тайным браком. Свое чувство Екатерина II перенесла на мать мужа, осыпав ее подарками.
      Во время пребывания в Москве Екатерина и Потемкин в окрестностях Первопрестольной облюбовали для летней резиденции село Черная грязь, переименованное в Царицыно. Придворный архитектор Василий Баженов приступил к строительству нескольких подмосковных дворцов, которые должны были дополнять загородные петербургские. Руины недостроенных строений в Царицыне восстанавливаются в наш век...
      О Екатерине II пишут, что она, как Петр Первый, не любила Москву. Эта неприязнь происходила, очевидно, оттого, что в городе не хватало привычного ей комфорта Зимнего дворца, из-за чего пришлось заниматься срочной модернизацией частных домов. Но сделала для "нелюбимой" Москвы она много. Возвела в Кремле Сенат, здание Университета, громадный Воспитательный дом, Павловскую и Екатерининскую больницы, Инвалидный дом. Она же построила Петровский и Екатерининский дворцы. При ней разработан генеральный план, именно этот Екатерининский план 1775 года, а не Сталинский план 1935 года, был первым в истории города. По тому генплану снесли крепостные стены Белого города, на их месте разбили бульвары, огибающие центр, чуть было не вырубленные при Сталине.
      Екатерина задумала грандиозный Большой Кремлевский дворец, ради него снесла часть стен Кремля вдоль Москвы-реки. Этот проект, порученный Василию Баженову, не был реализован, к счастью для Москвы.
      Голицынская усадьба, дворец и флигели, в целом сохранилась, за исключением сломанных в советские годы построек и ворот со стороны Волхонки. В залах Пречистенского дворца долго гремела музыка, царица принимала в нем послов, "екатерининских орлов", генералов, награждала их орденами, одаривала алмазами, имениями, домами, крепостными.
      Справа от перестроенного главного дома сохранился флигель, которому больше повезло: на месте портик, фасад не изуродован надстройками. Рядом с ним другой маленький дом XVIII века, в стиле барокко, таким его могли видеть Екатерина II и Григорий Потемкин...
      Пречистенским дворцом владел в пушкинские времена действительный тайный советник и член Государственного совета Сергей Михайлович Голицын, живший постоянно в Москве. Его инициалы вплетены в кованное кружево ворот усадьбы, где он любил постоянно пребывать, на лето выезжая в Кузьминки, одну из самых прекрасных подмосковных, оказавшуюся в ХХ веке в черте города.
      Этого Голицына современники характеризуют не очень умным и образованным человеком, отдавая должное его "рыцарски-барственному духу", доброте, прямодушию, честности. Николай I назначил его попечителем Московского учебного округа, опекуном Воспитательного дома и вице-председателем Комиссии, строившей храм Христа напротив окон его усадьбы.
      Но личная жизнь князя не сложилась. По прихоти Павла I ему пришлось жениться на красавице, им нелюбимой, Евдокии-Авдотье Ивановне Измайловой. В петербургском свете ее звали по-французски: "Princesse Nocturn", "la princesse Minuit", по-русски: "княгиней полуночной", "княгиней ночной", за обычай принимать избранных в салоне после полуночи. Гости не особенно роптали, что видно из стихотворения, не печатавшегося при жизни автора:
      Краев чужих неопытный любитель
      И своего всегдашний обвинитель,
      Я говорил: в отечестве моем
      Где верный ум, где гений мы найдем?
      Где гражданин с душою благородной,
      Возвышенной и пламенно-свободной?
      Где женщина - не с хладной красотой,
      Но с пламенной, пленительной, живой?
      Где разговор найду непринужденный,
      Блистательный, веселый, просвещенный?
      С кем можно быть не хладным, не пустым?
      Отечество почти я ненавидел
      Но я вчера Голицыну увидел
      И примирен отечеством моим.
      В свиданиях с поклонниками муж никому не мешал, поскольку "княгиня ночная" жила с ним "в разъезде", но не в разводе. Князь не дал согласие на расторжение брака. Имя княгини внесено в "донжуанский" список любвеобильного Александра Сергеевича. Она вдохновляла его в те минуты, когда родились стихи, которые учил в школе каждый, кто говорит по-русски:
      Питомцы ветреной Судьбы,
      Тираны мира! трепещите!
      А вы, мужайтесь и внемлите,
      Восстаньте падшие рабы.
      Оду "Вольность" поэт послал возлюбленной вместе с посвященным ей восьмистишием, увековечив княгиню в бронзе строк:
      Простой воспитанник природы,
      Так я, бывало, воспевал
      Мечту прекрасную свободы
      И ею сладостно дышал.
      Но вас я вижу, вам внимаю,
      И что же?.. слабый человек!..
      Свободу потеряв навек,
      Неволю сердцем обожаю.
      Во дворце на Волхонке Пушкин бывал, танцевал на балу, поддерживал добрые отношения с хозяином. Хотел в узком кругу друзей венчаться с Натальей Гончаровой в его домовой церкви Рождества Богородицы, на втором этаже дома, чему воспрепятствовал митрополит...
      Будучи женатым, Пушкин подружился с "черноокой" фрейлиной красавицей Александрой Осиповной Смирновой, урожденной Россет. В обществе она звалась по-французски "Rossette". Этой женщине посвящены стихотворения многих русских поэтов. Пушкин подарил ей альбом, надписав на нем заглавие "Исторические записки А. О. С****", предпослал будущим мемуарам поэтический эпиграф от лица Россет:
      В тревоге пестрой и бесплодной
      Большого света и двора
      Я сохранила взгляд холодный,
      Простое сердце, ум свободный,
      И правды пламень благородный,
      И как дитя была добра;
      Смеялась над толпою вздорной,
      Судила здраво и светло,
      И шутки злости самой черной
      Писала прямо набело.
      Неудивительно, что в женщину, обладавшую такими достоинствами, влюбился добрый, прямодушный, рыцарски-барственный Голицын, предложивший ей руку и сердце. Россет чуть было не стала жительницей Волхонки, хозяйкой Пречистенского дворца, который современники называли домом Сергея Михайловича Голицына, выделяя среди других голицынских домов в Москве. Не суждено было князю наполнить стены дворца голосами наследников. Брак с Россет не состоялся, потому что не дала согласие на развод "княгиня ночная". Так она отомстила мужу, который не дал ей свободу от уз брака в молодости.
      Было у этого Голицына и нелестное прозвище, данное ему в "Колоколе". Узнав, что князь, богатейший помещик, яростно выступает против отмены крепостного права и молит Бога умереть до того, как это свершится, Александр Герцен написал памфлет под названием "Известный старичок". Вышло так, как хотел князь, его смерть наступила за два года до великой реформы.
      Дворец унаследовал племянник, Михаил Александрович Голицын, приумноживший сокровища дома. Рожденный в Москве, живший постоянно во Франции, плохо говоривший по-русски, перешедший в католичество, он мечтал создать в родном городе музей и библиотеку. Его усилиями на Волхонке образовалась богатейшая коллекция книг и картин западноевропейской живописи. Ее представляли имена прославленных художников. Картина "Ангел" приписывалась Леонардо, "Распятие" - связывалось с именем Рафаэля. Их имена дополняли Караваджо, Корреджо, Рубенс, Рембрандт, чьи работы некогда украшали галерею герцога Оранского и других владельцев, у которых князь купил много произведений.
      После скоропостижной смерти Михаила Голицына на посту посла Испании его волю в 1865 году исполнил сын. В доме на Волхонке открылся музей и библиотека. Но больше книг и картин этот Голицын любил лошадей. Спустя двадцать лет после торжеств по случаю открытия музея его экспонаты выкупил императорский Эрмитаж за 800 тысяч рублей. Таким образом, сокровища с берегов Москвы-реки переехали на берега Невы.
      В конце ХIХ века дворец превращен был в доходный дом, где квартиры сдавались за сравнительно небольшую плату, но лишь людям с безупречной репутацией. В двенадцати комнатах поселился драматург Александр Островский с большой семьей и прислугой. В бывшем кабинете князя отец русского театра написал "Бесприданницу", "Сердце не камень", "Таланты и поклонники"...
      Под одной крышей голицынского дома уживались соседи разных взглядов на будущее России, идейные противники. Соседом Островского был главный редактор московской газеты "День", идеолог славянофилов, поэт и публицист Иван Аксаков, также посвящавший Смирновой-Россет стихи. Его высылали из Москвы за речь, не созвучную политике правительства.
      Другим жильцом был лидер западников, либерал, профессор права Московского университета Борис Чичерин. Он выступал за реформы сверху, либеральные меры и сильную власть. Однако и ему пришлось испытать гонения. Диссертацию "Областные учреждения России" защитить несколько лет не позволяли. Со службы в Университете вынужден был выйти в отставку, протестуя против нарушения университетского устава. Теоретик и практик земства развивал в своих трудах идеи, которые в наш век проповедует Александр Солженицын. Чичерин много лет дружил со Львом Толстым, с которым был на "ты". Будучи гуманитарием, серьезно занимался математикой и химией. Причем настолько глубоко, что его мыслями заинтересовался Менделеев, приехавший без приглашения на Волхонку, чтобы поговорить о химии.
      Живя здесь, Чичерин сменил на посту московского городского головы Сергея Михайловича Третьякова. Но занимал пост недолго. Выступая в Московской думе по случаю коронации Александра III, призвал к "единению всех земских сил для блага отечества", сотрудничеству власти с земским движением. Этот призыв стоил ему должности, после чего Чичерин уехал в тамбовское имение.
      Там хранил собранную богатую коллекцию картин, книг, намереваясь завещать эти ценности вместе с родовой усадьбой наследнику - любимому племяннику, Георгию Васильевичу Чичерину. Тому, кто стал народным комиссаром по иностранным делам в правительстве Ленина. От наследства пролетарский революционер отказался, пошел другим путем, не таким, каким хотелось дяде. На этом пути Россия потеряла сотни имений, усадеб, таких как на Волхонке, где соратники Чичерина взорвали храм Христа Спасителя.
      После закрытия музея весь дом сдавался квартирантам и учреждениям. Волхонка, 14, была адресом Московской консерватории, Русского хорового общества, пока они не перебрались на Большую Никитскую, в собственное здание.
      Последним хозяином владения до 1917 года было Московское Художественное общество, купившее усадьбу Голицыных за миллион рублей, данных казной в кредит. Левый флигель перестроили под гостиницу "Княжий двор", где останавливались люди известные всей России. Снимал здесь квартиру Максим Горький, принимавший в ней друга-миллионера Савву Морозова, ссужавшего деньгами большевиков. Их встреча произошла незадолго до отъезда Морозова за границу для лечения, которое закончилось загадочным самоубийством.
      Последние годы жизни в "Княжем дворе" проживал Василий Суриков, рядом с квартирой была мастерская художника. В гости к дедушке приводили внучку Наташу. На нее надевали бармы, оплечье, кокошник, наряд царевны, взятый напрокат в Большом театре. Внучка позировала дедушке в образе, запечатленном в картине "Посещение царевны женского монастыря". Интерес к истории передался от деда к внучке, Наталье Кончаловской, жене поэта Сергея Михалкова, матери Андрона и Никиты Михалковых, известных кинорежиссеров. Она сочинила поэтическую книгу для детей, историю Москвы в стихах, "Наша древняя столица".
      На Волхонку к Сурикову приходил поэт Максимилиан Волошин. Художник перед смертью рассказывал ему о своей жизни, а Волошин, как биограф, все записывал и на этой основе написал биографию великого живописца.
      В усадьбе Голицыных был особый дом, где останавливались одни художники, в их числе - академик Александр Михайлович Опекушин. Сын крестьянина Ярославской губернии окончил в Петербруге Академию живописи. По его проекту на Волхонке перед храмом Христа установили памятник Александру III. Ему же заказали статую Александра II, освободителя крестьян, убитого террористами. Этот опекушинский монумент стоял на бровке Боровицкого холма в Кремле. Оба памятника сброшены с пьедестала по декрету Ленина, объявившего войну не только царям, но и их изваяниям.
      Мировая война и революция не дали Московскому художественному обществу обзавестись на Волхонке новым зданием Училища живописи, ваяния и зодчества. После 1917 года "у дома, - как выразился советский историк, - появился новый хозяин - народ". Этот хозяин поломал окружавшие двор строения, задумав построить библиотеку, но ничего не построил. С тех пор образовался пустырь, где теперь бензоколонка. Библиотека предназначалась Коммунистической академии, созданной как некий "Госплан в области идеологии". Ее возглавил выпускник Московского университета Михаил Николаевич Покровский, ярый радикал в политике. В октябре 1917 года он первый призвал захватить власть в Москве силой оружия. Его избрали после восстания председателем Моссовета. Столь же радикально вел себя Покровский в науке. Этот марксист, будучи заместителем наркома народного просвещения, запретил в школах уроки истории, разогнал кафедры, закрыл в университетах историко-филологические и юридические факультеты, ставшие "факультетами общественных наук". В противовес академической научной школе созданы им были Институт красной профессуры, Коммунистическая академия со многими институтами.
      В усадьбе Голицына разместились институты истории, философии, экономики и другие воинствующие идеологические структуры, апологеты партии в области гуманитарных наук. В императорской академии не было ученых, которые занимались бы обоснованием монархии.
      (- Наша задача - защитить советскую власть, - заявил мне питомец Института красной профессуры академик Исаак Минц, игравший роль Пимена "Великого Октября". Академик один работал за институт. Фолианты написанной им летописи 1917 года занимали полки всех библиотек СССР. Но ответить на простые вопросы не мог:
      - Чем объяснить, что коммунисты Вьетнама и Китая воюют друг с другом? Почему по советским войскам стреляли солдаты коммуниста Мао Цзэ-дуна? Почему коммунист Пол Пот убивает народ?
      Академик, бывший боец Конной армии Буденного, заговаривал мне зубы историческими анекдотами, которые хранил в памяти.)
      Сотрудники институтов Волхонки, вылупившиеся из яиц Коммунистической академии, прославились борьбой с генетикой, кибернетикой, квантовой механикой, новейшими направлениями естествознания, объявив их буржуазными, лженаучными.
      В академию Покровского вошел образованный в 1918 году институт по изучению мозга и психической деятельности, которым руководил Владимир Михайлович Бехтерев, ученый с мировым именем. Приезд в Москву закончился для него трагически. Нарком просвещения Луначарский поразился его "степенной красотой". Вскоре после встречи с наркомом профессор, как психиатр, обследовал Сталина, которому поставил диагноз, оказавшийся смертельным для него самого. Бехтерев, поражавший всех здоровьем, внезапно умер в мучениях, обычных при отравлениях.
      С усадьбой Голицына соседствует на Волхонке, 16, усадьба Дологоруких. Когда в 1775 году Екатерина II жила в Москве, она выкупила это владение и подарила графу Румянцеву-Задунайскому в знак признания его заслуг в победе над турками.
      В этой усадьбе по соседству с матерью жил цесаревич Павел Петрович, будущий император Павел I, боготворивший военные прусские порядки. Гвардия его не любила, не потому что в его жилах текла одна восьмая русской крови. Екатерина II, стопроцентная немка, была чтима русским дворянством и армией. Став императором, Павел делал все с точностью наоборот тому, что делала мать. Екатерининский дворец, построенный Растрелли в Лефортове, обратил в казарму. "Указом столичного города Москвы" упразднил городскую думу. В Москве закрылись частные типографии, перестали поступать из-за границы книги. Москва занимала Павла в одном - военном отношении. При нем построили Покровские казармы на собранные москвичами деньги, что высвободило домовладельцев от постоя солдат. В Лефортове строился Главный военный госпиталь. Павел повелел возобновить земляной вал вокруг Кремля и Китай-города, утративший оборонительное значение.
      Усадьба на Волхонке, 16, выкуплена была для Первой московской гимназии, основанной в 1804 году Александром I. Для нее казна приобрела также соседний дом на Волхонке, 18.
      Москва гордилась Первой гимназией, и когда в город приехал знаменитый немецкий естествоиспытатель и путешественник Александр Гумбольдт, то в программу его пребывания включили посещение классов.
      В зале гимназии устраивались концерты, выставки. Впервые в этом доме художник Александр Иванов показал москвичам "Явление Христа народу".
      До 1918 года гимназия дала классическое образование трем тысячам воспитанников, проявивших себя на разных поприщах. Здесь учились драматург Островский, историки Погодин, Соловьев, педагоги Малинин и Буренин, написавшие выдержавший многие издания учебник математики, поэт Вячеслав Иванов, окончивший гимназию с золотой медалью в 1884 году.
      Теоретик и практик символизма, знаток античности и средневековья, энциклопедически образованный ученый и литератор жить в советской России при всем желании не смог. Он эмигрировал, умер в Риме в 1949 году, оставив родному городу стихотворение "Москва", написанное летом 1904 года:
      ...Зеленой тенью поздний свет
      Текучим золотом играет;
      И Град горит и не сгорает,
      Червонный зыбля пересвет,
      И башен тесною толпою
      Маячит как волшебный стан,
      Меж мглой померкнувших полян
      И далью тускло-голубою:
      Как бы, ключарь мирских чудес,
      Всей столпной крепостью заклятий
      Замкнул от супротивных ратей
      Он некий талисман небес.
      Никакие силы небесные, талисманы не уберегли Москву от огня, разгоревшегося ярким пламенем в октябре 1917 года, когда с Воробьевых гор ударили по куполам и башням Кремля пушки. В этой катастрофе активно участвовали питомцы Первой московской гимназии, стоявшие с разных сторон баррикады - коммунисты, анархисты и либералы. Все вместе они столкнули народ с колеи на обочину истории.
      Сразу во второй класс гимназии был принят за способности сын учителя математики Николай Бухарин, занимавшийся на пятерки, обладавший редкостной памятью. Она позволяла ему выполнять домашние задания за пять минут до звонка на урок, запомнить наизусть всего Кузьму Пруткова, поэзию Гейне. Как все гимназисты, Бухарин увлекался радикальными статьями Писарева, от которого перешел к Марксу и Ленину. Вождь умер в Горках на его руках...
      Николай Иванович написал "Азбуку коммунизма", изданную миллионными тиражами, где промывал мозги миллионам неофитов, уверовавших в утопию коммунизма. Ему принадлежат крылатые слова, брошенные в массы: "Грабь награбленное!"
      Идеолог партии, главный редактор "Правды" помог Сталину подняться на вершину власти в борьбе с Троцким, Каменевым и Зиновьевым. Бухарина называли "любимцем", "крупнейшим авторитетом" партии. В Политбюро вошел молодым, в 31 год, то был первый и последний подобный случай в истории КПСС.
      - Крови Бухарина требуете? Не дадим вам его крови, так и знайте! полемизируя с оппозицией, воскликнул на партийном форуме Сталин под овацию зала. Слово сдержал, никому не отдал. Сам казнил, когда бывший ференции, издавала двадцать журналов. Вокруг Пролеткульта группировались поэты, воспевавшие мировой Октябрь, заводской труд, "железного пролетария". Один из них, Владимир Кириллов, писал:
      К нам, кто сердцем молод.
      Ветошь веков - долой!
      Ныне восславим молот
      И Совнарком мировой.
      Боги былые истлели.
      Нам ли скорбеть о том?..
      Резких пропеллеров трели,
      Радио мы воспоем...
      Идейным вождем Пролеткульта был врач и философ, автор утопических романов и научных трудов Александр Александрович Богданов. Именно с ним играет Ленин в шахматы на известной фотографии, сделанной на Капри. Одно время они были соратниками, членами ЦК партии, из рядов которой Богданова исключили за инакомыслие, философию, несовместимую с марксизмом. Ленин подверг ее критике в "Материализме и эмпириокритицизме". У Богданова наличествовал свой взгляд на настоящее и будущее, которое он представил в романах "Красная звезда" и "Инженер Мэнни", монографии "Тектология. Всеобщая организационная наука", предвосхитившей идеи кибернетики.
      Богданов не намного пережил Ленина. В 1926 году организовал Институт переливания крови и погиб как герой науки, поставив на себе рискованный медицинский эксперимент. Созданный им Пролеткульт партия разогнала в 1932 году.
      За дверью бывшей гимназии находится теснимый банками Институт русского языка имени В.В.Виноградова, бывшего директора Института. Ему в 1951 году с благословения вождя в Кремле была присуждена Сталинская премия за книгу "Русский язык. Грамматическое учение о слове". За год до этого прогремела в стране гроза, вызванная научной дискуссией о проблемах языкознания, в которой неожиданно для ее участников принял живейшее участие сам Иосиф Виссарионович.
      Казалось, не было тогда у вышедшего из войны государства проблемы более важной, чем "новое учение о языке" покойного академика Марра и его здравствовавших учеников. Всех их Сталин осудил за созданный ими в науке "аракчеевский режим", назвав публично фамилию одного академика: "тов. Мещанинова". До остальных единомышленников Марра добрались на заседаниях партбюро филологических факультетов. И сделали оргвыводы.
      (В число сторонников Марра на филфаке МГУ попал профессор Чемоданов. Его наказали тем, что перевели читать лекции заочникам. Поэтому мне выпала честь сдавать ему экзамен по "Введению в языкознание", предмету, привлекшему внимание самого Сталина.
      Тогда я услышал диалог между поседевшим экзаменатором и студенткой-заочницей первого курса, заявившей профессору, что Иосиф Виссарионович осудил учеников академика Марра, таких как академик Мещанинов и... профессор Чемоданов.
      - Девушка, все мы ученики товарища Сталина, - ответил невозмутимо Чемоданов. И поставил в зачетку высшую оценку, от греха подальше.)
      Волхонка медленно возрождается. Восстанавливаются дома владений, переданных музею Пушкина. Отделывается Храм. От него перебрасывается мост через Москву-реку к Якиманке, где возвышается Петр Первый Зураба Церетели. Разработан проект Боровицкой площади. Ее прежде не существовало, образовалась она после того, как сломали дома Волхонки. Успеют ли ее застроить новыми домами в ХХ веке?
      Глава вторая
      ЗНАМЕНКА
      Церковь Знамения Богородицы.
      Где жил Лжедмитрий I. - "Замок на холме"
      капитан-поручика Пашкова. - Румянцевский
      музей. - Дар Александра II. - Знаменский театр.
      Александровское училище. - Судьба полковника
      Рябцева. - 1-й дом РВС. - Наркомвоенмор Троцкий. - Командарм Фрунзе гибнет не от выстрела. - "Первый красный офицер". - Маршалы Василевский и Жуков. - "Шоколадный дом" Яна Берзина. - Великие
      разведчики Красной Армии. - Признание Михаила
      Посохина. - Доходный дом Федора Шехтеля.
      Кого любил Федор Достоевский.
      Музей Александра Шилова.
      Одной из первых за пределами Кремля возникла Знаменка, "волоцкая дорога" в Великий Новгород через Волоколамск. Она сместилась к Воздвиженке, а по ее сторонам появились загородные дворы знати. Так сложился аристократический характер улицы и переулков, где много, как нигде, усадеб, до наших дней отмеченных фамильными гербами.
      Знаменка в прошлом начиналась у ворот Кремля. Образовавшееся перед ней пространство, названное в 1956 году Боровицкой площадью, возникло в результате "реконструкции" Москвы. В одном этом маленьком проезде сломаны две церкви и девять домов, фактически пол-улицы. Ее название произошло от церкви Знамения Богородицы.
      О каком знамении идет речь? По преданию, во время осады Новгорода войсками князя Андрея Боголюбского архиепископ вынес из храма и поставил на крепостную стену икону Богородицы. Когда одна из стрел попала в икону, из ее очей потекли слезы и силы небесные поразили пришельцев. День, когда случилось чудо, церковь чтит как праздник Знамения. В его честь в Москве основано несколько церквей и Знаменский монастырь на Варварке.
      Одноглавая церковь с колокольней находилась на Знаменке, 17, где теперь пустырь. Впервые помянута под 1600 годом на одном из ее колоколов, отлитом "подаяниями приходских людей". Каменный храм соорудили в середине XVII века. Помянута церковь в протоколе допроса, учиненного в связи с усилившимися в Москве слухами о якобы здравствовавшем "царе Дмитрии", объявленном официально "вором-расстригой".
      "Сказывал де им с пытки князь Дмитрий Мосальской Горбатой, а он был на Костроме от вора воевода: который де вор называется царем Дмитрием и тот вор с Москвы... от Знаменья с Пречистыя из-за конюшен попов сын Митка".
      Возможно, где-то рядом с конюшнями в доме священника жил будущий коронованный в Успенском соборе царь Лжедмитрий I. Этот "попов сын Митка", главный герой одной из величайших трагедий мировой истории, правил в Кремле в 1605-1606 годы, пока его не убили восставшие москвичи.
      Знаменскую церковь, как и все другие, в 1922 году ограбили, вывезли свыше 6 пудов серебра, потом переоборудовали под клуб, затем снесли. Судьба другой церкви, Николая Стрелецкого, стоявшей на углу Знаменки и Волхонки, известна.
      В наши дни улица начинается "замком на холме". Этим и другими возвышенными словами величают дворец, украсивший Москву в конце XVIII века. Искусствоведы называют его "Пашков дом", по имени Петра Егоровича Пашкова, заказавшего проект поистине царского дворца. Он был капитан-поручиком лейб-гвардии Семеновского полка, учрежденного Петром I. Император щедро одарил землями и крепостными отца капитан-поручика, служившего губернатором. Петр Егорович отличался причудами и богатством, позволявшим мыться "из серебра и на серебре", принимать многочисленных гостей под "превеликим зеленым шатром" и пиршествовать под музыку, уставив столы серебряной посудой.
      За два строительных сезона напротив Кремля поднялся в 1786 году невиданной красоты дом высотой 35 метров, перед которым расстилался за оградой сад. Над бельведером дворца восседал Марс с копьем. Ни Марса, ни ограды, ни сада не сохранилось. Пашков дом перестраивался не раз после пожара 1812 года. Но вызывающий восхищение классический фасад ни один архитектор не решился поменять на более модный.
      Кто автор шедевра? Архив Пашкова сгорел в дни нашествия французов. Историк ХIХ века Иван Снегирев назвал творцом здания Василия Баженова со слов одного из архитекторов, современника мастера. Находят сходство в деталях Пашкова дома и известных проектов мастера. Но все это косвенные и не очень убедительные доказательства. Потому что детали действительно похожи на элементы фасада непостроенного баженовского Кремлевского дворца. Но в целом Пашков дом не похож ни на одно из известных творений Василия Баженова, ни на какой другой московский дворец.
      Пашков дом выкупила казна для Дворянского института Московского университета. Потом в нем помещалась гимназия. А в 1861 году сюда из Петербурга перевезли библиотеку и коллекцию покойного Николая Петровича Румянцева. На фасаде появилась надпись: "От государственного канцлера графа Румянцева на благое просвещение". И девиз: "Не только оружием". Ему граф следовал, будучи творцом внешней политики России.
      Выйдя в отставку, разбитый параличом, почти оглохший "хилый старик", каким он представлялся современникам, собрал сокровища, позволившие создать Румянцевский музей. Его называли "Московским Эрмитажем". Книг и рукописей в библиотеке графа насчитывалось свыше 25 тысяч. Среди них была "Острожская библия" Ивана Федорова, много других первопечатных книг, рукописей.
      Каким образом сокровища с берегов Невы попали в Москву? Попечитель Московского учебного округа генерал, герой обороны Севастополя, Николай Васильевич Исаков узнал о переживаемых Румянцевским музеем трудностях в Санкт-Петербурге. Он добился его перевода в Москву, где книгам и картинам был создан, как теперь говорят, режим наибольшего благоприятствования. Городская дума передала музею лучший дом со всеми строениями усадьбы, каждый год выделяла ему из бюджета Москвы три тысячи рублей. Ежегодно поступали деньги мецената Кузьмы Солдатенкова, который завещал музею свою библиотеку и картинную галерею. Так поступали многие известные москвичи: историк Михаил Погодин, философ Петр Чаадаев, бывший министр народного просвещения академик Авраам Норов, обладавший рукописями Джордано Бруно. Английский клуб подарил музею коллекцию старых газет. Библиотека получала бесплатно обязательный экземпляр всей печатной продукции империи.
      Дарственные собрания не смешивались, выставлялись в отдельных залах и шкафах, хранили память о дарителях.
      Румянцевский музей был организован по типу Британского музея, где всемирноизвестная библиотека помещалась под одной крышей со статуями, археологическими и историческими экспонатами. Александр II пожаловал музею грандиозную картину Александра Иванова "Явление Христа народу", купленную им за 15 тысяч рублей. По его повелению сюда поступила из Петербурга картинная галерея собирателя русской живописи Ф. И. Прянишникова. Эти дары положили начало отделу русской живописи. Император передал двести картин западноевропейских мастеров из фондов Эрмитажа. Они легли в основу раздела западной живописи.
      В этнографическом отделе выставлялись манекены, представлявшие все большие и малые народы Земли.
      Румянцевский музей открыл двери для всех. Библиотеку посещал Лев Толстой, когда сочинял роман "Война и мир": его интересовали документы московских масонов.
      Автограф в регистрационной книге оставил 26 августа 1897 года читатель Владимир Ильич Ульянов, указавший адрес: "Большая Бронная, дом Иванова, квартира 3". Такого домовладельца историки не нашли. То была маленькая "конспиративная" клевета. Первая капля в море лжи, в котором утонул народ, поверивший интеллигентному образованному вежливому человеку, пообещавшему построить государство без частной собственности на средства производства. Спустя несколько лет, по пути в ссылку, Ленин посещал читальный зал Румянцевского музея, собирая материал для монографии "Развитие капитализма в России". Получал вождь отсюда книги, когда поселился в Кремле.
      Все это дало основание коллегии Народного комиссариата просвещения после его смерти в 1924 году: "Переименовать Румянцевскую библиотеку в Российскую публичную библиотеку имени Владимира Ильича Ленина". Вслед за этим произошла революция в стенах Пашкова дома. С фасада исчезли надпись "На благое просвещение", графский девиз. Картинную галерею, этнографический отдел закрыли, их фонды передали разным музеям. Дарственные книги смешали с казенными в единый фонд с общим каталогом.
      На улице не сохранилось строений допетровской Руси, каменных палат. Москву, возрожденную после пожара 1812 года, представляет на Знаменке, 12, дом, принадлежавший в середине XVIII века графу Петру Апраксину и другим титулованным особам. После перестроек он предстает в образе ампирного особняка. Ионический портик появился в пушкинские времена. К главному дому усадьбы был пристроен деревянный Знаменский театр. В нем давались маскарады, балы, театральные представления. Московский театрал губернский прокурор князь Урусов с компаньоном англичанином Медоксом создали здесь труппу, для которой они же построили на Петровке театр, ставший с годами Большим.
      Граф Федор Апраксин владел палатами на другой стороне улицы Знаменка, 19. Его наследник генерал от кавалерии Степан Апраксин пристраивает к старому строению новое и объединяет их в 1799-1801 годы общим фасадом. Как предполагают, проект выполнил Ф.Кампорези. Так улицу украсил дворец, один из самых больших в городе, где заиграла музыка, происходили балы, маскарады, приемы, театральные представления. Здесь гастролировали иностранные труппы, итальянская опера, несколько лет выступал оставшийся после пожара без крова императорский театр. Однажды в этом театре оперу "Сорока-воровка" слушал Александр Пушкин.
      После смерти театрала Апркасина дворец выкупила казна для Сиротского института, где учились дети чиновников, умерших от холеры. Позднее институт преобразуется в кадетский корпус. С 1863 года в его стенах начинает историю Александровское военное училище, выпускавшее офицеров пехоты. Эта история закончилась в октябре 1917 года. Тогда в доме за баррикадами и окопами дислоцировался оперативный штаб командующего Московским военным округом полковника Константина Рябцева, члена партии социалистов-революционеров. В конце лета революционнонастроенный полковник подавлял мятеж генерала Корнилова. Осенью пришлось ему воевать на улицах Москвы с большевиками и левыми социалистами-революционерами. Последняя крепость демократической России на Знаменке капитулировала после артиллерийского обстрела. Победители разоружили юнкеров и расформировали училище. Смещенный с поста командующего полковник уехал в Харьков. Там его арестовали и расстреляли офицеры Добровольческой армии, не простившие полковнику поражений 1917-го.
      Не все офицеры боролись с красными. Выпускнику училища полковнику царской армии Сергею Каменеву партия Ленина доверила пост Главнокомандующего вооруженными силами Республики. Он успел умереть своей смертью в 1936 году, снятый с высокой должности и погребенный у стен Кремля. Анафеме предали покойного после похорон.
      Другой выпускник училища, поручик лейб-гвардии Семеновского полка Михаил Тухачевский, в 25 лет командовал красными армиями, разбивавшими войска царских генералов. Поручик стал Маршалом Советского Союза и был расстрелян как "враг народа". Бывший юнкер училища Александр Куприн написал роман "Юнкера". Бывший юнкер Борис Щукин первый сыграл роль Ленина...
      Здание училища с 1918 года официально называлось Первым домом Реввоенсовета, РВС. В нем помещался также наркомат по военным и морским делам, штаб, руководивший фронтами гражданской войны. Сюда для переговоров по прямому проводу наведывался из Кремля Ленин. Приехал однажды внезапно для генералов, когда началась Великая Отечественная война и дела шли очень плохо, Сталин с шефом госбезопасности... Называя эти имена, до недавних дней нельзя было упомянуть, что во главе Реввоенсовета и Красной Армии семь лет состоял Лев Троцкий, злейший и непримиримый враг Сталина, убитый агентами вождя в 1940 году в далекой Мексике.
      Недоучившийся студент Лев Давидович Бронштейн, пошел по царским тюрьмам, где позаимствовал псевдоним у надзирателя одной из них. Блестящий оратор и публицист возглавлял Петроградский Совет в 1917 году, руководил вооруженным восстанием, закончившимся взятием Зимнего дворца и провозглашением власти Советов. Троцкий убедил вступить в Красную Армию десятки тысяч бывших царских офицеров и генералов, которые возглавили полки, дивизии и армии, победившие в чудовищной гражданской войне, унесшей жизни миллионов русских людей.
      Низверженного Троцкого сменил профессиональный революционер Михаил Фрунзе, отличившийся на последнем этапе гражданской войны в Крыму, где сбросил в море армию Врангеля. Фрунзе недолго довелось командовать Красной Армией. По настоянию Сталина командарм срочно лег на операционный стол, где ему удалили аппендицит. Несложная, казалось бы, операция закончилась летальным исходом.
      "В полдень к дому номер первый, к тому, что замедлил время, подъехал закрытый ройс. Часовой открыл дверцу, из лимузина вышел командарм...
      - Я тебя позвал потому, что тебе надо сделать операцию. Ты необходимый революции человек. Я позвал профессоров, они сказали, что через месяц ты будешь на ногах. Этого требует революция".
      Борис Пильняк не побоялся написать "Повесть непогашенной луны" (откуда я цитирую строчки), сюжетом которой послужила трагедия, случившаяся с Фрунзе. В образе "негорбящегося человека" легко узнается Сталин, говоривший такими же короткими, сконструированными в повелительном ключе фразами. Сталин видел во Фрунзе опасного соперника в борьбе за власть и убрал его с пути, после чего всячески раздувал посмертную славу покойного. Именем Фрунзе назвали в Москве военную академию, район, радиус метро, набережную, улицу Знаменку, установили на ней его бюст напротив бывшего 1-го дома РВС.
      Тогда при столь же загадочных обстоятельствах погиб бывший заместитель Троцкого, военный врач по профессии, Эфраим Склянский. Этот человек всю гражданскую войну провел в доме на Знаменке, став в 25 лет заместитетелем наркома и председателя Реввоенсовета. Он загадочным образом утонул в озере, будучи торговым представителем в США, куда его сослали, сняв со всех постов в армии.
      1-й дом Реввоенсовета упоминается во многих мемуарах. С ним связана жизнь всех маршалов Советского Союза. Долгие годы после Фрунзе здесь правил Климент Ефремович Ворошилов, друг Сталина, вместе с которым бывший луганский слесарь воевал в молодости с белыми генералами. О нем слагали стихи:
      По дорогам знакомым
      За любимым наркомом
      Мы коней боевых поведем!
      Так пели в предвоенной популярной песне, часто звучавшей по радио. Вот еще одна, столь же некогда известная:
      Гремя огнем, сверкая блеском стали,
      Пойдут машины в яростный поход,
      Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
      И первый маршал в бой нас поведет!
      Именем маршала назывался значок "Ворошиловский стрелок", им награждали метких бойцов, стрелявших по мишеням в тире из винтовки системы царского конструктора стрелкового оружия Сергея Мосина образца 1890 года.
      Лик маршала писали многие художники. Александр Герасимов отличился картиной "Сталин и Ворошилов в Кремле", по адресу которой тайком острили: "Два вождя после дождя". Вместе с культом вождя создавался культ "любимого наркома". С ведома и при содействии Ворошилова пошли под топор палачей маршалы Советского Союза Василий Блюхер, Александр Егоров, Михаил Тухачевский, тысячи генералов и командиров Красной Армии, заподозренных в измене, шпионаже.
      Культ Ворошилова рухнул при первом столкновении Красной Армии с финскими дивизиями в 1940 году. Не выдержал испытаний первых сражений Отечественной войны сменивший Клима нарком Константин Тимошенко, Маршал Советского Союза, отличившийся в войне с Финляндией. Он занимал главный кабинет на Знаменке в 1941 году. После него наркомом и Верховным Главнокомандующим был Сталин, руководивший фронтами Великой Отечественной войны из Кремля.
      Из дома на Знаменке, как с горечью рассказывал мне маршал Александр Михайлович Василевский, собранный им в 1941-1945 годах ценнейший архив без его, начальника Генштаба, ведома, упаковали в мешки и по приказу Сталина вывезли в неизвестном ему направлении.
      На фасаде бывшего 1-го дома РВС установлена мемориальная доска Константина Георгиевича Жукова. Перед войной всего полгода занимал он здесь должность начальника Генштаба. На Знаменку вернулся после разгрома немцев под Москвой, с почетом. Первая опала постигла его после войны. Сталин отправил маршала из Москвы командовать провинциальным округом. После смерти вождя маршал помог Хрущеву взять власть и несколько лет руководил Вооруженными Силами. Второй раз - навсегда низложил его отплативший черной неблагодарностью Хрущев, опасавшийся популярного в народе властного Жукова.
      После отставки четырежды(!) Герой Советского Союза подвергся унижениям, не имел права показываться на собраниях, давать интервью, публиковать статьи. По этой причине отказал мне во встрече, пожаловался, что все газеты, отмечая 25-летие Московской битвы, забыли его, бывшего командующего Западным фронтом, словно Жукова не существовало в природе.
      Со Знаменки началось расползание армейских учреждений по всей Москве. Вторым домом РВС объявили необъятные Средние Торговые ряды на Красной площади. Под свои нужды военные заняли дворцы на Пречистенке. В крупнейшем строении XVIII века Воспитательном доме разместилась Военная академия. Такая же участь постигла Петровский дворец.
      После войны сооружено крупное здание на Фрунзенской набережной для артиллеристов. Летчики получили свое на Большой Пироговке. Моряки - в Большом Козловском переулке. Войска ПВО - на Мясницкой...
      Военная разведка обзавелась "аквариумом", резиденцией, расположенной вдали от центра. Но прославила себя на Знаменке, 19. То был адрес шефа военной разведки армейского комиссара 2-го ранга Яна Берзина. Перед тем как его расстреляли, генерал успел опутать земной шар тайной паутиной, куда в годы войны попадала важнейшая информация со всего мира.
      Один из великих разведчиков Красной Армии, Леопольд Треппер, завербованный Берзиным, засвидетельствовал в мемуарах, что штаб-квартира разведывательной службы "располагалась в доме девятнадцать на Знаменской улице в Москве. Дом был невелик и из-за своего цвета звался шоколадным".
      На глазах десятилетнего Леопольда летом 1914 года в Новом Тарге арестовали заподозренного в шпионаже русского эмигранта. Он запомнился коренастым, с рыжей бородкой, под объемистой фуражкой. Его узнал весь мир через три года под именем Ленина. Шпионом Владимир Ильич никогда не был. Им стал Леопольд Треппер, ленинец, польский еврей, уверовавший, что только коммунизм принесет его народу свободу. Из коммунистического подполья в Палестине он устремился в Москву, где учился в созданном для интернационалистов разных стран университете.
      Четырежды приглашали Треппера на Знаменку, 19, где инструктировали, дали явки, подготовили в сложный путь. Отсюда в чине полковника, в штатском костюме с документами на имя канадского бизнесмена и 10 тысячами долларов в кармане, отправился разведчик в Европу, где создал агентурную сеть, названную фашистами "Красной капеллой". Арестованному германской военной разведкой - абвером Трепперу удалось навязать "радиоигру" с Москвой и... бежать! Вернувшегося в столицу героя ждали на Лубянке. Из тюрьмы он вышел спустя десять лет, после смерти Сталина.
      Имя второго великого разведчика Красной Армии, завербованного Берзиным в московском шахматном клубе, хорошо известно. Хрущев посмертно присвоил ему звание Героя Советского Союза. Это Рихард Зорге, немец, германский коммунист, журналист, казненный японцами 7 ноября 1944 года. Таким образом он избежал сталинского лагеря, где сгинула его русская жена.
      Третий великий разведчик Красной Армии посылал в Центр, на Знаменку, 19, донесения из Швейцарии, где действовала группа "Красная тройка". Ею руководил под именем Дора венгерский коммунист, еврей Шандор Радо, картограф и географ. Его агенты получали информацию из недр авбера. И этого героя в Москве не ждала награда. С аэродрома Дора доставили по известному нам адресу в качестве узника...
      После войны 1-й дом надстроили несколькими этажами, украсили монументальными колоннами. Это сделали два молодых архитектора, Ашот Мндоянц и Михаил Посохин. Отсюда они начали шествие по Москве. Вместе проектировали и строили высотный дом на площади Восстания, Дворец съездов в Кремле, Новый Арбат... Переживший Мндоянца на много лет Посохин вернулся на улицу на закате жизни, чтобы возвести огромный Генеральный штаб. Его фасады, облицованные белым мрамором, выходят на четыре стороны света, но главный вход - на Знаменке...
      Генштаб - лебединая песня Михаила Васильевича Посохина. Чтобы ее пропеть, он, не задумываясь, снес строения на Знаменке, Воздвиженке, Арбатской площади, в переулках. Сломал, в частности, дом, где жили в молодости друзья, Николай Рубинштейн и Петр Чайковский, гостиницу, где жил Сергей Рахманинов...
      В историю города Посохин войдет не только как автор-архитектор крупнейших зданий второй половины ХХ века, таких как Крытый Олимпийский стадион, Академия Генштаба на Юго-Западе, но и как разрушитель старой Москвы. На его совести пущенные под нож бульдозера особняки старого Арбата. При нем стерли с лица земли строения Тверского бульвара, Якиманки, Волхонки, Знаменки, после чего образовалась Боровицкая площадь. Почему талантливый зодчий не протестовал? Да потому, что видел центр Москвы сплошь застроенным такими гигантами, как Генштаб. На проектах, подписанных его именем, подобные громады занимают пространство от Кремля до Садового кольца.
      В конце жизни Михаил Посохин восстановил ампирный особняк барона Штейнгеля в пречистенском переулке, где после отставки занял кабинет вице-президента Академии художеств СССР. Там мы встретились последний раз. Словно оправдываясь перед потомками, академик рассказал, что низкие потолки, крохотные передние и маленькие кухни в пятиэтажках без чердаков, строившихся в его бытность главным архитектором Москвы, все это и многое другое, - на совести Хрущева. Именно глава партии и правительства внедрил совмещенные санузлы, требовал повсеместно строить жилые дома не выше пяти этажей, чтобы не тратиться на лифты. Даже на Кутузовском проспекте пришлось сооружать напротив высотного дома низкорослые корпуса, лишенные архитектурной привлекательности. Хрущев усматривал в каждом пилоне, карнизе "излишества", с которыми боролся не на жизнь, а на смерть, отстраняя от проектирования непослушных архитекторов.
      Улица в ХIХ-ХХ веке повидала лучших из них. На Знаменке, 8, Федор Шехтель возвел шестиэтажный доходный дом Л.В.Шамшиной. Так его называют искусствоведы по имени заказчицы. Здание изучается как образец архитектуры начала нашего века. Над углом дома поднимается башня, напоминающая классическую беседку, с куполком в романском стиле. И хотя дом в несколько раз выше прилегающих к нему строений ХIХ века, он не подавляет соседей. Век зодчества из стекла и металла начат в России этим мастером, которого его друг Чехов называл "талантливейшим из всех архитекторов мира".
      При этом Федор Шехтель не получил законченного высшего специального образования, всего год проучился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Поэтому ему много лет пришлось строить по проектам, подписанным за него другими.
      "Мы для новой красоты нарушаем все законы, преступаем все черты", писал современник архитектора, воспевая искусство начала ХХ века. Так мог сказать о себе и Шехтель, построивший здание Художественного театра, дворец Саввы Морозова на Спиридоновке, Ярославский вокзал, гостиницу "Боярский двор", ставшую штаб-квартирой ЦК КПСС.
      После революции Шехтелю ничего создать не удалось, ему пришлось покинуть роскошный особняк, построенный им для семьи на Большой Садовой, заполненный картинами, гобеленами, статуями. В архиве Музея архитектуры я читал предсмертное письмо мастера, адресованное Советскому правительству, где он просил принять все оставшиеся у него художественные ценности в обмен на пожизненную пенсию дочери-инвалиду.
      На улице сохранился двухэтажный "Жилой дом начала ХIХ века", (на Знаменке, 8). Так называется здание в справочнике "Памятники архитектуры Москвы". В ансамбле с двумя деревянными пристройками со двора этот дом с антресолями причислен к достопримечательностям улицы. Таким был типичный рядовой дом в городе, застраивавшемся после пожара 1812 года. При советской власти на Знаменке кроме Генштаба не построено ни одного дома. Большая часть строений ХIХ века. Во второй его половине на Знаменке, 10, поработал архитектор Борис Фрейденберг, создавший в центре много крупных зданий. Они не раз нам встретятся на других улицах. А здесь он возвел двухэтажный особняк, надстроенный в наше время двумя этажами.
      Такая практика существовала в ХIХ веке. В надстроенном четвертым этажом доме на Знаменке, 9, появившемся в 1828 году, принимали гостей меблированные комнаты. В них трижды, в 1872, 1873 и 1877 годах, останавливался Федор Михайлович Достоевский. Он просил тогда жену давать ему телеграммы в Москву по адресу: "Знаменка, дом Кузнецова". В этом доме содержала номера сестра врача Александра Павловича Иванова, женатого на Вере Михайловне Достоевской. В ее дочь, двадцатилетнюю племянницу Сонечку, Достоевский влюбился в пору, когда сочинял роман "Преступление и наказание". Тогда пожилой вдовец жил в шумном и веселом окружении племянниц и племянников, их молодых друзей в подмосковном Люблине. Эта любовь вдохновила писателя создать гениальную главу романа, где описываются поминки по Мармеладову и смерть Катерины Ивановны.
      Достоевский влюблялся много раз. "Люблю эту женщину до безумия", писал он о Марии Исаевой, первой жене. Брак с ней был несчастен. Любовь к писательнице Аполлинарии Сусловой длилась несколько лет и окончилась разрывом через год после смерти жены. За ней, умиравшей от чахотки, ухаживала племянница Сонечка. Как считают биографы писателя, по отношению к ней писатель испытал единственную в жизни глубокую и чистую духовную любовь.
      "К вам я привязан особенно, и привязанность эта основана на особенном впечатлении, которое очень трудно анатомировать и разъяснить", - писал Достоевский Сонечке Ивановой, в семье которой встретил новый, 1867 год. За три месяца до этого к писателю домой по его просьбе пришла незнакомая прежде молодая стенографистка Анна Сниткина. Торопившийся написать обещанное издателю сочинение, автор начинает диктовать ей роман "Игрок". Эта девушка стала его второй женой, "ангелом-хранителем", приложившим много сил, чтобы уничтожить в архиве Достоевского старые письма, память об отбушевавших страстях мужа.
      Что нового на улице? В старом, модернизированном доме на Знаменке, 5, летом 1997 года стараниями мэра Москвы Юрия Лужкова открылся музей Александра Шилова. Художник подарил городу 350 картин, Москва не осталась в долгу и предоставила для их экспозиции залы трехэтажного особняка со двором. Картин за два года прибавилось, насчитывается свыше шестисот. Поэтому в комплекс музея войдут два соседних строения. В день музей посещают сотни людей. Это первый персональный музей здравствующего живописца.
      Разработан проект, предусматривающий застроить пустыри на Боровицкой площади. У архитекторов появился редкий шанс рядом с Кремлем создать ансамбль современных зданий, центральную площадь. По всей вероятности, здесь хорошо себя будут чувствовать и пешеходы, и автомобилисты, и старая Знаменка, не придавленная монстрами современного зодчества, как бывало в прошлом.
      Глава третья
      ВОЗДВИЖЕНКА
      Крестовоздвиженский монастырь боярина
      Ховрина. - Церковь Бориса и Глеба. - Явление
      Петербуржца Москве. - "Расстались, расстались мы, дорогой..." - Манеж без единой опоры. - Триумфы
      Ильи Глазунова. - Штаб Коминтерна. - Варвара с
      Воздвиженки. - Мавританский замок ее сына. - Где учился Чапаев. - 4-й Дом Советов. - Дама по кличке Абсолют. - Налет 1 мая 1919 года. - Генсек Иосиф Сталин и его аппарат. - Свободная любовь наркома.
      Матрос Раскольников и Лариса Рейснер.
      Приемная "всесоюзного старосты". - Кремлевская
      больница. - Граф Шереметев и Параша Жемчугова. - Городской голова Алексеев. - Охотничий клуб.
      Дом деда Льва Толстого. - Тайная связь
      Михаила Шолохова. - Библиотека имени
      В. И. Ленина.
      За долгую историю, начатую в ХIII веке, Воздвиженка не раз меняла название: Арбат, Смоленская, Воздвиженка, Коминтерна, Калинина и снова Воздвиженка. Теперь, надо думать, навсегда. Улица начиналась от Троицких ворот Кремля и шла через мост над речкой Неглинной мимо села Ваганькова и острова леса - прямо на запад. На месте вырубленных деревьев возник Крестовоздвиженский монастырь "на острову". По сторонам дороги разрослись дворы бояр, князей, живших тогда на Арбате. То есть, по-арабски, в предместье. Ни одной слободы стрельцов или ремесленников здесь никогда не существовало.
      Царь Алексей Михайлович, поскольку по улице начинался торговый путь в Смоленск, переименовал Арбат в Смоленскую. Однако закрепилось другое название - Воздвиженка.
      Следы далекого прошлого - в названии переулков - Крестовоздвиженского, Староваганьковского, Романова, в палатах и дворцах бывших усадеб, принадлежавших Нарышкиным, Волконским, Шереметевым, о которых пойдет сейчас речь.
      Начнем с потерь. Крестовоздвиженский монастырь располагался на Воздвиженке, 7, где много лет громоздится шахта Метростроя. На этом месте жил князь Владимир Ховрин, сподвижник князя Василия Темного. На месте своего двора с маленькой церковью он основал монастырь, постригшись в монахи под именем Владимира. Напавшие на Москву татары осадили Кремль, где заперся Василий Темный, и начали грабить предместья. Вот тогда схимник превратился в воина, вооружил братию и вместе с войском князя разгромил не ожидавших решительного отпора татар.
      Монастырь основан в честь Воздвижения Креста. (История этого праздника восходит к событиям IV-VI веков. В построенный императором Константином Великим храм Софии в Константинополе в 335 году впервые внесли Крест, как символ страданий и заповедей Христа. Мать императора Елена незадолго до этого после долгих поисков в Иерусалиме нашла погребенный в земле Крест, на котором распяли Христа. Святыня одно время была трофеем персов, и ее вернул византийский царь Ираклий в 628 году. Ежегодно Церковь 14 сентября отмечает праздник Воздвижения Креста, обряд его возвышения и опускания при многократном пении "Господи, помилуй!".)
      В церкви Воздвижения при Иване Грозном начался грандиозный пожар, заставивший царя спасаться на Воробьевых горах. Тогда в Кремле сгорели царские палаты и казна, погибла икона Христа "письма Рублева". С этим пожаром связано одно из пророчеств Василия Блаженного, отмеченное летописцами. За день до несчастья юродивый подошел к церкви Воздвижения и молча лил слезы, оплакивая Москву.
      Над монастырем возвышался многоглавый собор, построенный в стиле барокко в царствование Петра. Рядом с ним в ХIХ веке воздвигли колокольню в таком же стиле. После пожара 1812 года монастырь упразднили, собор стал приходской церковью. У ее стен покоились канцлер Михаил Воронцов, который возвел на престол Елизавету Петровну, московский генерал-губернатор Василий Левашов и другие знатные москвичи. В этом храме венчался Салтыков-Щедрин.
      Священника церкви отца Александра Сидорова большевики отправили в концлагерь и удавили в 1931 году. Храм Воздвижения пережил его на три года. Никому не мешавшая прекрасная церковь уничтожена. Другая большая потеря на углу с Моховой, где находился Главный архив Министерства иностранных дел и церковь Ирины Великомученицы. За каменной оградой с башнями построили во второй половине ХIХ века на месте старинных палат Нарышкиных двухэтажное здание в русском стиле, со стрельчатыми окнами, наличниками, башенками. Хранилище для документов спроектировал академик архитектуры Яков Реймерс, который с Константином Тоном возводил храм Христа.
      Архив берег ценнейшие акты со времен Ивана Калиты: княжеские грамоты, документы об избрании на царство Романовых, письма Петра Первого... На Воздвиженке до 1917 года функционировал не только архив, но и музей, куда можно было прийти, чтобы посмотреть исторические реликвии, портреты монархов, великих людей России.
      Рядом с архивом стояла церковь Ирины. До Нарышкиных здесь жили Стрешневы, породнившиеся с царями после женитьбы Михаила Романова на Евдокии Стрешневой. В честь родившейся внучки - царицы Ирины воздвиг боярин в усадьбе церковь Ирины Великомученицы. (Она жила во II веке в Ефесе, обратила многих славян Сербии в христианство, сожжена язычниками-римлянами.)
      Сложившийся в веках историко-архитектурный ансамбль разрушили. На Воздвиженке кроме названных двух церквей существовала третья, Бориса и Глеба, украшавшая улицу и Арбатскую площадь. (Русская православная церковь первыми причислила к лику святых двух младших сыновей князя Владимира, принявшего христианство на Руси. Захвативший в Киеве власть князь Святополк, прозванный Окаянным, опасаясь популярных в народе родных братьев, подослал наемников и коварно убил Бориса и Глеба, не желавших, как того хотела дружина, силой оружия возвращать отнятый у них престол. Братья стали символами высокой нравственности, единства русских.)
      Церковь Бориса и Глеба известна была с конца XV века, она упоминается в летописи в связи с пожаром 1493 года. Огонь, разгулявшийся на посаде за речкой Неглинной от одной из церквей, испепелил все постройки на своем пути и дошел до "Борис Глеб на Арбате", как тогда называлась Воздвиженка.
      Граф Алексей Бестужев-Рюмин, после опалы возвращенный к власти Екатериной II, присвоившей ему чин генерал-фельдмаршала, на радостях дал деньги на новую церковь взамен обветшавшей. Ее создал в 1767 году выдающийся московский архитектор Карл Бланк в формах барокко. Крестообразный фасад завершался восьмигранной башней под куполом. Этот уничтоженный храм напоминает воздвигнутая в наши дни часовня Бориса и Глеба на Арбатской площади. На ее открытии присутствовал Президент России Борис Ельцин, один из внуков которого носит имя Глеб.
      В дни войны фугасная бомба, предназначавшаяся Наркомату обороны СССР на Знаменке, разворотила трехэтажный дом с ротондой на углу Арбатской площади. Его фасад тянулся вдоль Воздвиженки там, где теперь разросся узкий сквер. Деревья посадили на месте здания, которое решили не восстанавливать, поскольку по Генеральному плану 1935 года все строения улицы обрекались под снос...
      В одной из квартир дома в дни зимних студенческих каникул 1894 года собрались, соблюдая правила конспирации, молодые народники и социал-демократы, тогда тесно общавшиеся. Они заслушали реферат народника врача Воронцова, выступавшего в печати под инициалами В. В. Тогда-то неожиданно для всех вслед за докладчиком произнес речь никем не представленный 24-летний темноватый блондин с рыжеватой бородкой и признаками раннего облысения, обнажавшего большой, сократовский лоб. С пылом молодости оратор сорок минут без запинки отчитывал пожилого публициста, заявив ему, что о марксизме тот не имеет ни малейшего понятия, назвав его теорию "старенькой и убогой". Звали оратора Петербуржцем, он поразил всех напором и памятью, позволявшей цитировать классиков марксизма без бумажки. Естественно, и говорил Петербуржец без бумажки, чего не могли делать многие его последователи.
      В. В. не обиделся, поздравил марксистов, что у них появилась "восходящая звезда", которой пожелал успеха. Вместе с конспираторами на этом собрании внимательно слушал прения агент охранного отделения, донесший, что на вечеринке выступил "некто Ульянов (якобы брат повешенного), который провел защиту марксистских взглядов с полным знанием дела".
      Так впервые на московском политическом небосклоне взошла звезда Владимира Ульянова-Ленина. Уже тогда он в разговоре выражал оттенки чувств скептическим "гм, гм", называл незнакомых - "батенька"... Дом, где проходила тайная вечеря с явлением вождя народу, принадлежал братьям Арманд, богатым предпринимателям. За одного из них вышла замуж Елизавета Стеффен, которой больше нравилось имя Инесса. Красивая и умная, блестяще образованная француженка знала кроме русского несколько иностранных языков... Она родила четверых детей и вместе с ними ушла к другому брату, выйдя за него замуж. Больного мужа увезла лечиться за границу и там похоронила.
      Траектория ее жизни пересеклась с траекторией Петербуржца, к тому времени лидера революционной партии, печатавшего статьи под разными псевдонимами, в том числе - Ленина. Вспыхнула яркая взаимная любовь, проходившая в эмиграции, Европе, Париже, на этот раз без брака. Чувство долга у вождя взяло вверх, бросить верную Миногу, как партийцы звали Надежду Константиновну, жену - он не пожелал.
      После разрыва в декабре 1913 года Инесса писала Ленину из Парижа: "Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь!.. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты "провел" расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя... Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил..."
      Ленин пересилил себя, загнал любовь, быть может единственную в жизни, глубоко в сердце. И дал волю слезам, когда умершую от холеры заведующую отделом работниц ЦК партии Инессу Арманд в возрасте сорока шести лет хоронили у стен Кремля...
      Последней потерей на Воздвиженке, 11, стал дом бывшей гостиницы "Америка", сломанный в одну ночь 1984 года, с обещанием восстановить здание в прежнем виде. Обманули товарищи ревнителей старины. Что же сохранилось на улице, испытавшей сполна вандализм большевиков?
      "Мы Манеж снесем!" - услышал я однажды высказывание начальника, часто ходившего за указаниями в отдел строительства МГК. По сталинскому Генплану на месте Манежа замышлялся широчайший проспект, ведущий к Дворцу Советов. К счастью, не снесли...
      Здание Манежа выходит торцом на Воздвиженку, в ее истоке. Оно появилось в пятую годовщину освобождения Москвы от французов по повелению Александра I, назначившего по сему случаю военный парад в Москве. Всего за полгода по проекту военного инженера Бетанкура построили не только большое здание, но и уникальное по инженерным решениям. Фасад в стиле ампир исполнен по проекту Осипа Бове, создавшего триумфальное сооружение во славу русского оружия.
      Здание протянулось на 165 метров. Стены шириной 45 метров перекрыты крышей, под которой прежде не было ни одной опоры! Что важно при верховой езде, для которой, в частности, предназначался Манеж, имевший название Экзерциргауз, что по-немецки значит, дом для строевого обучения солдат. Манеж вмещал пехотный полк. Использовали здание не только военные. Манеж служил местом выставок, праздничных концертов. На одном из них по случаю приезда в Москву Гектора Берлиоза выступал сводный хор и оркестр из 700(!) артистов. Они пели и играли на глазах 12 тысяч зрителей.
      После 1917 года Манеж служил правительственным гаражом, вернули его городу после смерти Сталина. С тех пор под обветшавшей крышей, страхуемой временными опорами, на площади 6500 квадратных метров открыт Центральный выставочный зал. В частности, с 1964 года в нем прошло 5 персональных выставок живописца Ильи Глазунова. Их посетили миллионы зрителей, часами выстаивавших в опоясывающих здание очередях. Случай беспрецедентный в истории мирового искусства.
      Под номером 1 напротив Манежа стоит пятиэтажное здание, принадлежавшее до революции князю Григорию Гагарину. Этот доходный дом набрал высоту в три приема. После пожара 1812 года бывшую здесь церковь Николы в Сапожках разобрали до основания. ("Сапожком" назывался торговавший на этом месте популярный кабак). На Сапожковской площади появилось под стать Манежу, в стиле ампир, двухэтажное строение. Позднее его нарастили двумя этажами, а в 1912 году перекрыли еще одним.
      Адрес Сапожковская площадь, 1, в свое время был известен всем коммунистам мира, потому что рядом с Кремлем разместился Коминтерн, Коммунистический Интернационал, штаб компартий Земли, вставших под знамена Ленина - Сталина. В самый тяжелый для страны 1919 год Ленин провел в Москве учредительный съезд III Интернационала, нацелив его на мировую революцию, достичь которой намеревался любыми средствами, легальными и тайными. Отсюда шли деньги и директивы всем иностранным партиям, считавшимся секциями Коминтерна. Его возглавлял Григорий Зиновьев, друг Ленина, живший с вождем в шалаше в Разливе летом 1917 года.
      После низвержения соратника Ильича лидером Коминтерна избрали болгарина Георгия Димитрова, проявившего себя мужественно в дни процесса о поджоге рейхстага. Гитлер устроил пожар и возложил вину на коммунистов. С Димитровым заседали немец Эрнст Тельман, погибший в концлагере, француз Морис Торез и другие коммунисты, после войны ставшие руководителями стран, крупнейших компартий Европы и Азии.
      Коминтерн занимался не только политикой, но и шпионажем. Его подпольщики собирали информацию по всему миру, поступавшую на Сапожковскую площадь и на Лубянку. Из агентов Коминтерна вербовались разведчики Красной Армии и НКВД, в их числе были известные нам Леопольд Треппер и Шандор Радо.
      В штаб-квартире Коминтерна плелись нити заговоров по всему миру, отсюда тянулась вполне реальная, а не пропагандистская "рука Москвы", устраивавшая демонстрации, забастовки, восстания, достававшая свои жертвы в любой точке земного шара. Руководил агентами старый большевик, бывший дамский портной и агент ленинской "Искры" Осип Пятницкий. За его плечами был опыт контрабанды, террактов и "эксов", экспроприаций-грабежей со времен первой русской революции. И этого революционера-ленинца Сталин не пощадил.
      На Воздвиженке, как везде на старых улицах, нет двух одинаковых домов. Палаты XVII века Аптекарского приказа затерялись во дворе музея архитектуры, дворца ХIХ века. Напротив него высокий дом, какими застраивалась Москва перед революцией. Это магазин Экономического общества офицеров Московского военного округа. Два воина со щитом над входом указывают на принадлежность здания к армии. Здесь был один из крупнейших московских универмагов, стоявший в одном ряду с ГУМом и ЦУМом. Рухнувшая на голову продавщицы плита вынудила прекратить торговлю в капитально не ремонтировавшемся с 1917 года здании.
      За Военным универмагом - три особняка разного времени. Самый старый построен неизвестным автором в XVIII веке на Воздвиженке, 12. Рядом с ним на Воздвиженке, 14, в глубине двора в 1886 году много строивший архитектор-художник Роман Клейн создал для Варвары Алексеевны Морозовой особняк, ставший салоном, достойным памяти потомков в такой же степени, как салон Зинаиды Волконской на Тверской. (О нем - в главе "Тверская".) Княгиня принимала Пушкина и его друзей, поэтов, "архивных юношей"... Купчиха принимала Льва Толстого и Антона Чехова, профессоров Московского университета...
      Образ хозяйки Тверской мануфактуры запечатлен на холстах художников, в мемуарах, она послужила прототипом главной героини романа "Китай-город" Петра Боборыкина, нарисовавшего бледную тень яркой женщины. Ее называли в Москве Варварой с Воздвиженки. Всех поражала энергия, многоликость этой фигуры. Утром, как писали, она щелкала в конторе костяшками счетов, вечером играла на рояле Шопена. Потом беседовала с публицистами о теории Маркса, читала философов... В Большом зале принимала сотни гостей, первых лиц Москвы, знаменитых писателей и артистов. И при всем при том родила шестерых детей.
      Один из ее сыновей, Арсений Морозов, на подаренной матерью земле, рядом с ее дворцом, построил собственный в мавританском стиле, наподобие того, что очень ему понравился во время путешествия в Португалии. Его не спутаешь ни с каким другим московским дворцом, настолько его архитектура уникальна. Льву Толстому очень не нравился фасад. Он его называет "дурацким" на страницах романа "Воскресенье". Герой романа Нехлюдов, высказавший в адрес дома и его хозяина нелестные слова, недоумевает, зачем рабочие строят этот глупый и ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их.
      Вокруг мавританского замка и его хозяина возникло много легенд. По одной из них, Варвара Морозова, пораженная вкусом сына, якобы сказал ему: "Раньше одна я знала, что ты дурак, а теперь вся Москва будет знать". Арсений, в свою очередь, нашелся, чем ответить родственникам, известным коллекционерам живописи. Ему приписывают такие вещие слова: "Мой дом будет вечно стоять, а с вашими картинами еще неизвестно, что будет". Пожить в роскошном замке Арсению Морозову долго не пришлось. По легенде, на спор, чтобы доказать силу воли, прострелил миллионер ногу и умер в 35 лет от заражения крови. Особняк завещал любовнице, Нине Александровне Коншиной, с которой безуспешно судилась мать. Их спор решился в 1917 году экспроприацией обоих зданий.
      (Дворец Арсения Морозова известен в недалеком прошлом как Дом дружбы с народами зарубежных стран. В пору, когда каждому гражданину СССР не полагалось иметь "несанкционированные контакты" с иностранцами, в этом уютном особняке состоялось много приемов, вечеров, встреч с участием гостей из разных государств, символизировавших жажду мира Кремля. Под этой крышей сотрудники Лубянки могли пообщаться со своими информаторами.)
      Рассказывая о Варваре Морозовой, трудно перечислить все ее добрые дела. После смерти мужа от душевной болезни она построила психиатрическую клинику имени А.А.Морозова, ныне носящую имя врача-психиатра С.С.Корсакова, безуспешно лечившего покойного. Морозова построила Тургеневскую читальню и купила для нее книги. Она финансировала Пречистенские рабочие курсы, где читали лекции лучшие московские профессора, а большевики вели в классах пропаганду и аги-тацию...
      Самая большая сложность для меня - чем объяснить, что столь умная женщина увлекалась не только Марксом, но и русскими марксистами-ленинцами, не понимая, что они несут ей гибель. Савва Морозов дворец на Спиридоновке сделал явочной квартирой, скрывал в нем бежавшего из тюрьмы Николая Баумана. И Варвара Морозова отличилась, в 1905 году предоставила особняк так называемой "лекторской группе" большевиков, где витийствовали такие ораторы, как Михаил Покровский и Иван Скворцов-Степанов. Оба они с оружием в руках возьмут власть в 1917-м. Покровский возглавит Московский Совет, закроет, как уже говорилось, гимназии, кафедры университетов, вынудит эмигрировать многих профессоров. Взамен их начнет фабриковать "красную профессуру".
      "Лекторы" закроют "Русские ведомости", самую популярную и респектабельную газету Москвы, объявленную большевиками вне закона. Главным пайщиком газеты была Морозова, главным редактором - ее муж профессор Соболевский. Лучшие писатели и журналисты России числились сотрудниками и авторами этого издания.
      "- Наша профессорская газета, - называла ее либеральная интеллигенция.
      - Крамольники! - шипели черносотенцы.
      - Орган революционеров, - определил департамент полиции".
      С этих слов начинает очерк о "Русских ведомостях" Владимир Гиляровский, "король репортеров". Именно здесь опубликовал он на утро после катастрофы на Ходынке сенсационный репортаж о гибели массы людей, столпившихся за даровыми гостинцами в дни коронации Николая II.
      Варвара с Воздвиженки умерла в 1917 году. Ее мануфактуру, дворец, имение национализировали. По замку Арсения Морозова били из пушек, когда ВЧК выкуривала засевших в нем анархистов, превративших роскошные залы в бандитское логово.
      Когда весной 1918 года Москва вернула звание столицы, Воздвиженка, ближайшая улица к Кремлю, попала в мощное силовое поле новой власти. Проезжая по улице, назначенный начальником Военной академии бывший царский генерал Климович обратил внимание на дворец графа Шереметева. И получил его в свое распоряжение. На Воздвиженке, 6, началась история Военной академии, названной позднее именем Фрунзе. Слушателями бывших царских генералов стали вызванные с фронта красные командиры, в том числе Василий Иванович Чапаев, проучившийся несколько месяцев военному искусству. Другу Петьке, вернувшись на фронт, Чапаев признался, что научился очень немногому, но топографию усвоил прилично и мог из квадратного дюйма десятиверстной карты сделать верстовку и двухверстовку: "Чего вы, ребята, не сумеете сделать".
      Начальником академии после царского генерал-лейтенанта Климовича назначили другого царского генерал-лейтенанта, Андрея Евгеньевича Снесарева, выпускника Московского университета, бывшего солиста Большого театра, выпускника Академии Генштаба, востоковеда, полиглота, владевшего 14 языками! Его сменил бывший поручик Михаил Тухачевский, передавший кабинет начальника академии Михаилу Фрунзе, вскоре перебравшемуся на Знаменку. Все эти военачальники погибли по воле Сталина...
      Стоявшую на углу с Моховой гостиницу "Петергоф" объявили 4-м Домом Советов. В ней были первоклассные номера и ресторан. В дни первой русской революции один из люксов занимал Максим Горький, живший здесь с гражданской женой актрисой Художественного театра Марией Андреевой. Оба они тогда тайно состояли в ленинской партии, занимались добыванием денег у богатых промышленников, издателей, "сочувствовавших" революции, ужасы которой им не снились. В том же многокомнатном люксе проживали вооруженные до зубов кавказцы, боевики, которые охраняли не столько Горького, сколько находившийся в крайней комнате апартаментов склад оружия и лабораторию, где изготавливались бомбы, рвавшиеся на улицах восставшей Москвы.
      К "Буревестнику революции" заходил на огонек Федор Иванович Шаляпин, певший в те дни с особым подъемом "Дубинушку". Появлялся среди многочисленных посетителей апартаментов будущий Нобелевский лауреат Иван Бунин, узнававший последние новости из первоисточника. Отсюда чета революционеров успела скрыться незадолго до прихода полиции.
      Бывший "Петергоф", 4-й Дом Советов, заселили после 1917 года видные большевики, которым не хватило места в зданиях Кремля. Получила здесь квартиру внучка знаменитого петербургского архитектора Василия Стасова, племянница еще более известного критика Владимира Стасова, дочь музыканта и присяжного поверенного, считавшегося среди адвокатов "совестью сословия", Елена Дмитриевна Стасова. В отчем доме девочка слушала игру на рояле членов "Могучей кучки", Антона Рубинштейна, в доме дяди ей пел Шаляпин. Она закончила гимназию с золотой медалью. Но пошла за Петербуржцем из чувства долга перед угнетенным русским народом, позволявшим ей жить так хорошо.
      Жандармский генерал спросил Стасову на допросе:
      - Почему вы, миленькая, не даете показаний?
      - Не хочу и не буду давать, - ответила "миленькая", не раз побывавшая в царских тюрьмах (где писала сочинение по истории) и в ссылке, откуда ей разрешали приехать домой, чтобы проведать старых родителей. И не дала показаний.
      Но передавала Сталину награбленные экспроприаторами деньги, покупала на них оружие, переправляла его контрабандно через границы, ведала "техникой" ЦК. До переезда в Москву работала в питерской ЧК, где заключенных не называли "миленькими," где они не смели молчать на допросах, быстро заканчивавшихся расстрелом. Именно эту даму после смерти Якова Свердлова, игравшего роль руководителя аппарата партии, первой избрали в 1919 году "ответственным секретарем ЦК".
      В 4-м Доме Советов ее однажды навестил Ильич вместе с Максимом Горьким и Марией Андреевой, не забывшими люкс с бомбами и кавказцами. В тот вечер у Стасовой Ленин слушал игру на рояле и тогда же навестил рядового товарища по партии, бывшего питерского рабочего Жукова, в молодости занимавшегося в кружке Петербуржца. Больного партийца глава правительства распорядился за казенный счет подлечить в санатории. Что и говорить, внимательный был человек к товарищам, но во сколько миллионов жизней обошлась России его отзывчивость и субъективная доброта?
      Как так вышло, что гуманные интеллигентные люди, европейски образованные, знавшие по нескольку языков, такие как "Абсолют", дочь присяжного поверенного Елена Стасова, "Петербуржец", бывший присяжный поверенный Владимир Ульянов, сотворили государство зла? Выросшие в семьях, где царили чувства любви и дружбы, взяв власть, эти люди устроили в Москве концлагерь на Покровке и фабрику смерти на Лубянке. Сюда тысячами отправляли не только тех, кто брался по примеру большевиков за оружие, но и всех инакомыслящих, не желавших признавать ленинский "военный коммунизм" за счастье человечества.
      Стасова жила в доме, где рядом с партийцами в бывшей гостинице помещался крошечный тогда аппарат ЦК РКП(б). Первый его адрес в Москве такой: Моховая, 4-й Дом Советов.
      Воздвиженка за год превратилась в правительственную улицу. Не только ЦК партии, но и ЦК комсомола нашел себе помещение в доме, где до революции торговал военный универмаг. О военной академии мы знаем. И военные моряки облюбовали для своего наркомата домик, о нем сейчас расскажу. И вот представьте себе 1 мая 1919 года, праздник мирового пролетариата, по городу прошли демонстрации. И вдруг: "... в седьмом часу вечера 5 человек налетчиков, заранее приготовив автомобиль, отправились от Никитских ворот по Воздвиженке. Бандиты следовали по обеим сторонам улицы, останавливая и грабя всех хорошо одетых прохожих, шедших навстречу. Одежда потерпевших складывалась в машину, двигавшуюся медленным ходом по мостовой. Дойдя до Моховой улицы, налетчики прекратили грабеж и скрылись, завязав перестрелку с милицией и убив трех милиционеров, высланных для их задержания". Это цитата из отчета чекистов о работе за тот год...
      Когда в номерах бывшего "Петергофа" аппарату ЦК партии стало тесно, Центральный комитет перебрался на другую сторону, Воздвиженку, 5, в дом упраздненной Казенной палаты, управлявшей финансами города. Это трехэтажный дворец, где музей архитектуры. Здесь аппарат разросся. Секретарей потребовалось трое. Из них Ленин предложил одного избрать Генеральным секретарем, сокращенно Генсеком...
      Так в роковой для мира день 10 апреля 1922 года у товарища Сталина появился кабинет на Воздвиженке. Сюда следовал Иосиф Виссарионович на службу по утрам без охраны из кремлевской квартиры, пешком. Никто его на улице не приветствовал, никто не знал в лицо.
      Отсюда начался триумфальный путь глубоко законспи- рированного тирана к вершинам власти. Вел тогда себя генсек скромно. Интервью не давал. Во всем советовался со старшими товарищами, Львом Каменевым, выдвинувшим его на этот пост, и Григорием Зиновьевым, ближайшими соратниками Ленина. Оба они сгинули на Лубянке. Еще одним секретарем избрали Вячеслава Молотова, будущего главу советского правительства и министра иностранных дел. Сталин его не казнил, отправил в лагерь жену верного друга, поубивал его друзей молодости. Молотов прожил 96 лет, умер в 1986 году непреклонным сталинистом.
      Гвозди бы делать из этих людей,
      Крепче бы не было в мире гвоздей!
      Цитирую по памяти запомнившиеся с детства строчки Николая Тихонова, написанные с придыханием про большевиков.
      В другом особняке на Воздвиженке, 9, откуда бежал после революции миллионер нефтепромышленник купец Шамси Асадулаев, устроили штаб военные моряки. Сюда из Петрограда переехал Народный комиссариат по морским делам во главе с Павлом Дыбенко и Федором Раскольниковым. Нарком, могучий матрос, не засиделся в кабинете, попал под суд за сдачу города и ушел замаливать грехи, отправленный партией в подполье, на фронт. Закончил гражданскую войну, награжденный тремя орденами боевого Красного Знамени, серебряными часами и лошадью. Заслуги перед революцией не спасли его от палачей Лубянки.
      Гражданской женой Дыбенко была Александра Коллонтай, дочь царского генерала, она была старше недавнего грузчика и матроса на семнадцать лет. Получила домашнее, лучшее по тем временам образование, экстерном в 16 лет сдала экзамены на аттестат зрелости, училась в университете Цюриха. Эта "валькирия революции" долго жила за границей, общаясь с элитой социал-демократии, писала в газетах, издавала монографии, такие как "Классовая борьба", "Общество и материнство" - 600 страниц! В первое советское правительство вошла как нарком госпризрения, социального обеспечения.
      После ареста мужа, с которым она не состояла в гражданском браке, добровольно ушла в отставку и приложила все силы к его освобождению. После смерти Инессы Арманд приняла ее отдел в ЦК. Эта партийная дама считалась специалистом по женскому вопросу, писала научные труды и популярные статьи на сексуальные темы, проповедовала свободную любовь. Но когда ее возлюбленный супруг воспользовался свободой, бросила его раз и навсегда. Не простила измены. Дыбенко от горя выстрелил в себя, но вернуть прошлое не смог.
      Сталин отправил Коллонтай полпредом за границу. Она стала первым в мире послом-женщиной, прожила в Мексике, Скандинавии десятки лет. Отозвали ее в Москву после того, как Лубянка расправилась с Раулем Валленбергом, к делу которого оказалась она причастна как посол СССР в Швеции. Как известно, поиски шведа, спасшего тысячи обреченных на смерть венгерских евреев, продолжаются с 1945 года...
      Замом Дыбенко служил матрос Федор Раскольников из Кронштадта. Этому недавнему гардемарину Ленин дал секретный приказ - потопить Черноморский флот, что он и сделал, заслужив в гражданской войне два ордена боевого Красного Знамени и должность командующего Балтфлотом. Женой Раскольникова стала дочь профессора-коммуниста красавица Лариса Рейснер. В 23 года ее назначили комиссаром штаба флота! И она же с матросами отправилась на фронт комиссаром Волжской флотилии, которой командовал муж. Лариса - Комиссар послужила прототипом Всеволоду Вишневскому в "Оптимистической трагедии". С мужем-полпредом отправилась в Афганистан, где скакала верхом на лошади по Кабулу. Мечтала о мировой революции, пыталась поднять восстание в Германии, где выполняла роль не только журналиста, но и агента Коминтерна. Умерла от брюшного тифа в тридцать лет в 1926 году. Раскольников послужил революции до 1938 года. Будучи послом в Болгарии, не подчинился Сталину, не захотел погибать на Лубянке. Опубликовал статью, разоблачавшую преступления вождя, за что его казнили агенты НКВД в Париже, выбросив из окна...
      После моряков особняк на Воздвиженке занял Агитпроп ЦК, тот самый отдел агитации и пропаганды, про который Маяковский поминал в словах: "И мне Агитпроп в зубах навяз..."
      С Воздвиженки Сталин перевел подобранный и вышколенный аппарат на Старую площадь, в бывшую гостиницу "Боярский двор", где штаб партии бесславно закончил историю в августе 1991 года.
      А на Воздвиженке, 4, в бывшей гостинице "Петергоф", где до смерти Якова Свердлова пребывал ЦК партии, широко открыла двери приемная главы государства Михаила Ивановича Калинина, олицетворявшего в ленинском правительстве и рабочих, и крестьян: родился в деревне, работал токарем Путиловского завода. Этот "всесоюзный староста", как его называли в газетах, рабски служил Сталину. Даже когда вождь арестовал его жену, вместе с Калининым начинавшую жизнь в борьбе с царизмом. Супруга главы СССР в лагере стирала белье зеков и очищала швы от насекомых. Михаил Иванович, добрый дедушка, в это самое время в Кремле улыбался в усы и вручал ордена, принимал верительные грамоты послов...
      У приемной Калинина с утра выстраивались очереди ходоков, добиравшихся сюда на последние гроши с надеждой - на помилование осужденных, которых в стране насчитывались - миллионы. Воздвиженку после смерти "всесоюзного старосты" назвали его именем, установили бронзовый памятник Калинину. В ту ночь, когда на Лубянке народ низверг с пьедестала "железного Феликса", демонтировали и этот монумент.
      Еще одно детище революции предстает на Воздвиженке, 6, в образе темно-серого двухэтажного дома без вывески, с постоянно закрытым парадным подъездом. О нем и без вывески все знают, что это "Кремлевка", правительственная больница, построенная на месте палат Шереметевых, фасадом выходивших на улицу. Здание в стиле конструктивизма 1930 года.
      Лучшие врачи, профессора и академики, лечившие вождей, были арестованы в зловещем 1952 году. Вот-вот должна была подняться до небес очередная, быть может самая могучая, черная волна террора, готовая покрыть головы миллионов невинных людей, как это случилось в 1937 году. Страна жила в страхе, ожидая судебные процессы, после которых вслед за "врачами-отравителями" готовились к худшему писатели, художники, музыканты, инженеры...
      Вслед за ингушами, калмыками, крымскими татарами и другими репрессированными народами СССР могли быть высланы на край земли миллионы недобитых фашистами евреев.
      Посадивший в тюрьму лечащего врача Сталин умер от апоплексического удара в марте 1953 года. Какое счастье! История с тех пор пошла другим путем, который привел к краху коммунизма в СССР и Европе.
      За фасадом Кремлевской больницы во дворе предстает бывший дворец гетмана Разумовского, проданный графу Шереметеву, тот самый, где была военная академия в годы гражданской войны. Другой графский дворец украшает угол Воздвиженки, 8. На этом месте витают тени незабытых предков, людей иной эпохи, иного нрава. У меня здесь всегда звучит в голове мотив старинной песенки, сочиненной неким простодушным автором, воодушевленным историей русской Золушки, ставшей графиней. Этот сюжет долго служил излюбленной темой разговоров и в высшем обществе Москвы и Петербурга, и в крестьянских домах Останкина и Кускова.
      Вечор поздно из лесочку
      Я коров домой гнала.
      И спустилась к ручеечку
      Близ зеленого лужка.
      Вижу, барин едет с поля,
      Две собачки впереди,
      Графу Николаю Петровичу Шереметеву, внуку фельдмаршала Петра Шереметева, "благородного", по словам автора "Полтавы", крестьяночка Параша приглянулась в пору, когда училась в артистической школе. В ней занимались дети крепостных Шереметева, отобранные по способностям для будущей службы в театре. Один театр из крепостных основал в Кусковском дворце отец графа. Другой театр Николай Петрович построил в Останкинском дворце для любимой "крестьянки", блиставшей на сцене под именем Параши Жемчуговой.
      Дочь крепостного кузнеца Прасковья Ивановна Ковалева была выдающейся оперной актрисой своего времени, хорошо образованной. Она знала французский и итальянский. Современники не признавали ее за писаную красавицу, наоборот, отмечали: "сложения она была слабого и болезненного". Однако никакой иной женщины самому богатому жениху империи не требовалось. С ней он долго жил счастливо без брака и в 1801 году тайно повел под венец в церковь Симеона Столпника, в пятистах метрах от дома на Воздвиженке.
      В графини крепостная Золушка превратилась после "двадцатилетней привычки друг к другу", как признавался граф. Еще через два года графиня родила сына Дмитрия и спустя три недели после родов скончалась на берегах Невы. Граф умер вдовцом, пережив любимую на шесть лет.
      Согласно просьбе покойной жены он воздвиг у Сухаревой башни Странноприимный дом, украшающий поныне Москву у обезглавленной Сухаревской площади, где снесена Сухарева башня. В начале ХIХ века это была бесплатная больница и приют на сто мест для неимущих и увечных. Одна из лучших лечебниц России содержалась вплоть до 1917 года на средства Шереметевых. По заказу графа придворный архитектор Джакомо Кваренги воздвиг дворец с двойной парадной колоннадой. За ней в центре подковообразного в плане здания была церковь Троицы. (По определению "Церков- ноисторического словаря", Троица Единосущная и Нераздельная: Бог - Отец, Бог - Сын и Бог Дух Святой, три лица, соединенные в едином существе Божьем. Учение о Троице является одним из главных догматов христианства, установленным Никейским собором в 325 году.)
      Странноприимный дом - это памятник графу Шереметеву, Прасковье Жемчуговой-Шереметевой, их любви, презревшей предрассудки света, осуждавшего брак обер-гофмаршала с "une ses esdeves". В переводе на русский это означает - с одной из рабынь.
      Дом в Шереметевском, ныне Романовом, переулке наследники графа сдавали. В его стенах заседала московская Дума, до того как выдающийся городской голова Николай Алексеев построил для нее собственное здание у Красной площади. С именем Алексеева связано появление современного водопровода, общей для всего города бойни, взамен сотен мелких, загрязнявших Москву отходами. И общегородской канализации, которая позволила засыпать тысячи выгребных ям, заставлявших путников при приближении к городу зажимать носы и говорить: "Москвой запахло". По улицам прекратили скакать обозы с бочками ассенизаторов, оставлявших на мостовых пахучие следы. Дума в графском доме на Воздвиженке заседала по вечерам, депутаты-гласные совмещали общественную деятельность с коммерцией, врачебной и адвокатской практикой...
      После думы дворец арендовал богатый и престижный Охотничий клуб, который, по словам Гиляровского, роскошно отделал загаженные канцеляриями барские палаты. В них начались обеды и ужины, выставки, маскарады, балы, танцевальные вечера, шла всю ночь азартная игра в карты, где проигрывались состояния.
      Соседом Шереметевых на Воздвиженке, 9, был князь генерал-аншеф, генерал от инфантерии Екатерины II - Николай Сергеевич Волконский. У него родилась в браке единственная, добрая и набожная, но некрасивая дочь, княжна Марья, вышедшая замуж, будучи немолодой, за графа Николая Ильича Толстого... Этот князь по материнской линии - дедушка Льва Толстого. Внук никогда не видел деда, но, по семейным преданиям, увековечил его в романе "Война и мир" в образе сурового старого князя Болконского. Даже любимая дочь, перед тем как войти в кабинет батюшки, крестилась. Дом деда Льву Николаевичу не нравился, он характеризует его словами: "Старый, мрачный дом на Воздвиженке". В зале этого особняка на балу Толстой встретил княжну Прасковью Щербатову. В романе "Анна Каренина" она предстает в образе Кити Щербацкой.
      На смену аристократам, графам и князьям пришли в дом на Воздвиженке нетитулованные люди, другие прототипы. После наркомата и Агитпропа особняк заняли издательство "Красная новь", редакции советских газет и журналов. В "Журнале крестьянской молодежи" заведовал отделом Михаил Шолохов, который в то время ждал приговора редакторов журнала "Октябрь", читавших рукопись романа "Тихий Дон".
      (В доме на Воздвиженке слышал я Нобелевского лауреата на пресс-конференции, устроенной по случаю присуждения ему этой премии. Поразили маленький рост автора "Тихого Дона", раскованная манера отвечать на любые вопросы иностранных журналистов, курить трубку перед лицом прессы всего мира. Тогда услышал, как Шолохов охарактеризовал Бориса Пастернака, издавшего за рубежом "Доктора Живаго", колючими словами - внутренний эмигрант. И пообещал, что скоро закончит новый роман "Они сражались за Родину", так им и не завершенный.)
      Важное событие в жизни Михаила Шолохова произошло на Воздвиженке в Кремлевской больнице. Однажды (после войны) в палату пришла навестить отца, ответственного работника, коротавшего время в разговорах с писателем, молодая девушка. Ее звали Лиля. С тех пор она и Шолохов десятки лет любили друга друга, встречались в Москве. О своих приездах он предупреждал телеграммами. В этой связи художница Лиля С. родила сына, названного в честь отца Михаилом. Мальчик недолго прожил. После его смерти родился второй сын, который сорок два года носил имя Михаил. И фамилию Шолохов. В его метрике, виденной мною, сделана запись: отец - Михаил Александрович Шолохов. Мог бы быть прочерк по лютому советскому закону, принятому в годы войны для укрепления семьи и брака. "Я за этот закон сам голосовал", - с усмешкой сказал матери незаконнорожденного сына депутат Верховного Совета. Он не воспользовался данным ему правом, не отказался от сыновей, рожденных в любви без штампа в паспорте.
      За годы советской власти Воздвиженка пережила одну крупную стройку. На месте архива Министерства иностранных дел и храма Ирины появилось перед войной новое здание Государственной библиотеки имени В.И.Ленина. Проект выполнили соавторы Бориса Иофана по Дворцу Советов, Владимир Гельфрейх и Владимир Щуко, учившиеся архитектуре в петербургской Академии художеств. Колонны главного здания поднялись на углу Воздвиженки и Моховой. Такими крупными зданиями в духе классицизма мечтали перед войной советские градостроители застроить всю Москву, сломав для этого все старые строения, как архив и церковь.
      На площадке перед колоннадой Библиотеки осенью 1998 года, в дни 850-летия Москвы, Юрий Лужков открыл памятник Федору Достоевскому. В ста метрах напротив монумента краснеет зубчатая стена Кремля. Фигуру из бронзы изваял московский скульптор Александр Рукавишников, создавший образ гениального автора "Бесов", тех самых, которым удалось захватить Кремль и всю Россию, не всегда умело управлявшуюся монархами.
      Александру Рукавишникову принадлежит памятник Владимиру Высоцкому с гитарой на Ваганьковском кладбище.
      Полуразрушенная Воздвиженка тяжело и долго болела. Она медленно приходит в себя. Всех ее потерь не вернешь.
      Глава четвертая
      ОСТОЖЕНКА
      Первый адрес Василия Сурикова.
      "Переулочек-переул..." Анны Ахматовой.
      Зачатьевский монастырь. - Особняк
      Ивана Тургенева. - Воскресение Христово.
      Успение Богородицы. - Прапорщик Померанцев. - "Буржуйское гнездо". Кто сочинил "Девушку из
      Нагасаки". - Трактир "Голубятня". - Песни
      Петра Краевского. - "Се Курций твой, Москва!" - Коммерческое училище. - Катковский лицей.
      Визит Ленина на Остоженку, 16.
      Где умер патриарх Тихон. - Школа
      Галины Вишневской.
      Заливные луга, где после покосов поднимались стога, называли остожьем, отсюда имя Остоженки. Она тянется на километр между бульварами и Садовым кольцом, бывшими стенами Белого и Земляного города. По сторонам, как в прошлом, свыше пятидесяти домовладений, но строений поубавилось.
      В истоке исчезло двухэтажное здание, стягивавшее крыльями Остоженку с Пречистенкой. За него шла борьба ревнителей старины с городской властью, спешно расчищавшей центр от ветхих зданий накануне визита президента США в Москву. То был типичный для начала ХIХ века дом с лавками. Внизу торговали, вверху жили хозяева или квартиранты. Снял здесь первую московскую квартиру молодой Василий Суриков, приглашенный расписывать храм Христа. Сибиряк, родом из Красноярска, пленился первопрестольной, дивными храмами и палатами. "Я как в Москву приехал, прямо спасен был... Я на памятники, как на живых людей смотрел, расспрашивал их: "Вы видели, вы слышали, вы свидетели"... Стены я допрашивал, а не книги".
      Да, было с кем вести такие разговоры, потому что в районе Остоженки сохранялось много древних памятников, снесенных ураганом революции. Старая Москва вдохновила художника создать картины "Утро стрелецкой казни" и "Боярыня Морозова". Из дома с лавками Суриков переехал на Остоженку, 6, в меблированные комнаты "Париж", где жил, пока не закончил заказанные четыре фрески, посвященные четырем Вселенским соборам. Холсты помещались на хорах храма Христа. Когда его взрывали, фрески Сурикова спасли...
      На месте дома с лавками разбит сквер. На фоне феодальных палат установлен памятник Фридриху Энгельсу, другу и соратнику Карла Маркса, соавтору "Манифеста Коммунистической партии". Второй после Маркса вождь пролетариата и классик марксизма никогда в Москве не жил, ничего доброго о ней не сказал.
      За сквером торцом выходят на улицу "Красные палаты" XVII века. Их удалось спасти в 1972 году от уничтожения.
      Столь же древние постройки предстают на углу с Первым Зачатьевским, где строй домов обрывается и возникает картина тихих зеленых переулков патриархальной Москвы, так восхищавшей художников и писателей. Этот пейзаж запомнился Анне Ахматовой, бывшей жительнице Остоженки с осени 1918-го до января 1919 года.
      Переулочек, переул...
      Горло петелькой затянул.
      Тянет свежесть с Москва-реки.
      В окнах теплятся огоньки.
      Как по левой руке - пустырь,
      А по правой руке - монастырь.
      А напротив высокий клен
      Ночью слушает долгий стон...
      Все так, как в стихах, и пустырь и монастырь: каменная стена, башня и надвратный храм Спаса Нерукотворного. (Икона Спаса (Спасителя) Нерукотворного представляет образ, запечатлевшийся, согласно легенде, в то мгновение, когда Христос отер лицо убрусом-платом.
      Этот убрус Иисус послал в Эдессу правителю Авгарю, и Спас Нерукотворный исцелил его. Образ, созданный при участии Христа, как автопортрет, считается образцом в иконографии. Изображение Спаса Нерукотворного вышивалось на боевых знаменах, водружалось над городскими воротами, проездными башнями, часто встречается в росписях церквей.)
      За монастырскими воротами на высоком холме пейзаж разрушает типовая, довоенных лет, школа. Она посажена на месте снесенного собора Зачатьевского монастыря. Его стены, кельи, настоятельский дом, другие постройки устояли. В трапезной нашел временное пристанище воссозданный храм Зачатия Анны.
      Эту обитель основал для родных сестер митрополит Алексей, правивший Москвой, пока подрастал князь Дмитрий Донской. Он основал Чудов монастырь в Кремле на земле татарского подворья, подаренного ему ханом Чанибеком в благодарность за исцеление от слепоты жены. Алексей лечил страждущих, переводил сочинения отцов Церкви, писал поучения и грамоты. Русская православная церковь причислила митрополита к лику святых.
      Основанный им Алексеевский монастырь перенесли на Волхонку. Когда задумали строить храм Христа, монастырь переместили в Красное село, где теперь Красносельская улица. А на Остоженке возникла новая обитель.
      История ее такова. В одном из посланий царице Ирине Федоровне, страдавшей от бесплодия, патриарх привел в назидание пример святой Анны. В переводе с древнееврейского Анна означает удостоившаяся благодати. Будучи женой праведника Иоакима, она долго не могла зачать. Но не теряла надежду, молилась Богу и на старости лет родила дочь - Деву Марию, ставшую Матерью Иисуса Христа. Уповая на подобное чудо, бездетные царь Федор Иоаннович и царица Ирина Федоровна основали Зачатьевский монастырь.
      За сотни лет монастырь разросся, украсился церквами, собором, высокой трехъярусной колокольней. Главный храм Зачатия святой Анны в готическом стиле создали Матвей Казаков и его сын. В середине ХIХ века архитектор Михаил Быковский построил богадельню с церковью Сошествия Святого Духа. (В пятидесятый день, согласно верованию христиан, после Воскресения Иисуса в Иерусалиме при сильном ветре и шуме с неба на апостолов опустились языки огня. И "исполнились все Духа Святого", и заговорили на разных языках, начав проповедовать всем народам веру во Христа. День Сошествия Святого Духа празднуется как начало церкви Христа.)
      Все вместе постройки монастыря представали сказочным городом в городе, которым любовались жившие рядом с ним - Гавриил Державин, Иван Бунин, Федор Шаляпин... Написавшая стихотворение "Третий Зачатьевский" Анна Ахматова была москвичкой, будучи во втором браке с ученым-востоковедом Владимиром Шилейко. Ее муж знал сорок языков, но не смог в голодном и холодном 1918 году прокормить и обогреть жену.
      О жизни в этом переулке она писала с болью, оплакивая угасшую любовь в стихах. Дружеские отношения с бывшим мужем сохранялись до его смерти, но страсть ушла по остоженскому переулку, оставив по себе память в трагических стихотворениях.
      Свежесть Москвы-реки дотягивалась до Остоженки, когда она была сплошь застроена маленькими деревянными домами. В одном из них жил Иван Тургенев, упомянув его в первых строчках известного рассказа:
      "В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом, жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленной дворней..."
      Ампирный особняк начала ХIХ века с портиком и антресолями стоял лицом к Остоженке и спиной к саду, тянувшемуся к реке, древнему Крымском у броду. Домом владела Варвара Петровна Тургенева, полковница, мать Ивана Тургенева. Она купила особняк к приезду сына, надумавшего защитить диссертацию по философии в Московском университете.
      Десять лет, приезжая в Москву, писатель останавливался в этом доме, жил на антресолях, в комнате с окнами в сад, писал здесь "Записки охотника".
      И цикл стихов, навеянных "премухинским романом". Этот роман возник в дворянском гнезде Премухино, где произошла встреча с сестрой друга Татьяной Бакуниной, страстно влюбившейся в поэта. Он казался ей святым, чудным, избранным Богом.
      (Это случилось за два года до знакомства с певицей Полиной Виардо, круто изменившего судьбу писателя.)
      "Премухинским романом" навеян цикл стихов, написанных в остоженском доме, где поэт обращался к "забытому другу" Татьяне Бакуниной со словами:
      Любовь погибшую ты вспомни без печали;
      Прошедшему, мой друг, предаться не стыдись...
      Мы в жизни хоть на миг друг другу руки дали,
      Мы хоть на миг с тобой сошлись.
      На Остоженке сына с нетерпением ждала обожавшая мать. То была непростая для Ивана Сергеевича любовь. Властная Варвара Петровна видела сына женатым на ровне себе, преуспевавшим на государственной службе сановником, а он строил собственную жизнь по иному сценарию, сделал мать бабушкой крепостной внучки Параши, влюбился в заезжую певицу...
      После смерти Варвары Петровны сын написал рассказ "Муму". Поколения русских детей проливают слезы, читая трагедию немого дворника-богатыря Герасима, утопившего любимую собаку по прихоти деспотической помещицы. По свидетельству сводной незаконнорожденной сестры Тургенева, жившей в остоженском доме: "Весь рассказ Ивана Сергеевича об этих двух несчастных существах не есть вымысел. Вся эта печальная драма произошла на моих глазах".
      В реальности немой дворник Андрей, как собака преданный барыне, не ушел с Остоженки в деревню. Он продолжал верно служить хозяйке, появляясь на людях всегда в кумачовой рубахе. Варвару Петровну дворник любил сильнее Муму.
      ...Нашел Герасим собаку у Крымского брода и утопил там же, пройдя к берегу сотню метров за калиткой дома на Остоженке. Она, как мы видим, представлялась писателю "одной из отдаленных улиц Москвы".
      К этому же броду прискакали на лошадях отец и сын, герои другой известной тургеневской повести, "Первая любовь". У отца, матери, брата и у самого Ивана Сергеевича любовь складывалась непростой.
      В гостиной дома на Остоженке произошел последний тяжелый разговор братьев Ивана и Николая с матерью, державшей их, состоятельных наследников, без средств в наказание за непослушание: Николай женился без благословения матери на бесприданнице, жившей в помещичьем доме. Полковница Тургенева умерла вскоре после разрыва с сыновьями, в одиночестве, не желая видеть отторгнутых детей.
      Остоженку можно с полным правом считать улицей Тургенева. Ему, а не Энгельсу, давно пора найти место для памятника здесь.
      Не раз упоминали Остоженку другие классики. Во время кутежа в трактире "Стоженка" запродал себя в солдаты студент Семенов в "Юности" Льва Толстого. На "Стожинке" писатель поселил любовницу графа, хозяина Холстомера.
      Улица лишилась не только собора монастыря, но и всех храмов. Один из них, в честь Воскресения Христова, возвышался на углу с Первым Зачатьевским, на Остоженке, 15, где хилый сквер. Впервые упомянут в 1625 году, с тех пор его не раз обновляли.
      Сломанная церковь была XVIII века. Колокольня и трапезная с приделами Покрова Пресвятой Богородицы и Варвары появились в ХIХ веке.
      (По преданию, в Константинополе, в 902 году, 1 октября, Андрей Юродивый с учеником Епифанием увидел во время всенощного бдения во Влахернском храме "на воздухе" Пресвятую Деву Богородицу, распростершую над молящимися свое облачение. В этот день Православной церковью празднуется Покров Пресвятой Богородицы.
      Великомученица Варвара жила в богатой и знатной семье в древнем Риме. Ее отец Диоскур, узнав, что дочь уверовала во Христа, заключил ее в темницу, а потом отдал на мучения правителю города. Пытки не поколебали веру Варвары, и тогда Диоскур собственноручно отсек ей голову. Это случилось около 306 года. Великомученица считается заступницей терпящих бедствие на суше и на море, покровительницей артиллерии. Мощи ее перенесены в Киев в 1108 году в Златоверхо-Михайловский монастырь, разделивший судьбу храма Христа в Москве.
      Церквей в честь Воскресения Христова в городе много, свыше двадцати. Воскресение христиане называют торжеством торжеств, праздником праздников, Пасхой. Так он именуется потому, что первоначально христиане отмечали Воскресение в Пасху, день празднования исхода евреев из Египта. В этот же день Христос и казнен, и воскрес.
      Одна из главных московских площадей называлась Воскресенской (ныне Революции). Так называют Воскресенские (Иверские) ворота Китай-города, ныне восстановленные у Красной площади.)
      Другая сломанная церковь Успения Богородицы была на Остоженке, 39. (Успение Богородицы отмечается Православной церковью 15 августа как праздник в память об Успении, смерти, Девы Марии.) Эта церковь, прежде чем стать городской, служила в средние века храмом подмосковного села Семчинского, не раз поминавшегося в летописях, духовных княжеских грамотах. Село передавалось по наследству князьями вплоть до Ивана Грозного.
      У Остожья возникло в далеком прошлом еще одно село, под названием Киевец. В нем поселились киевляне, перешедшие на службу Москве вместе с князем. Они принесли с Днепра икону Николая Чудотворца, написанную в ХIII веке. Для нее построили храм Николы. Когда его за ветхостью разобрали, икону перенесли в храм Успения Пресвятой Богородицы, что на Остоженке. Как и церковь Воскресения, этот храм известен по документам с 1625 года.
      Икону Николая Чудотворца передали Третьяковской галерее, а храм Успения в 1933 году снесли, тогда же наступила смерть церкви Воскресения. Формальным поводом закрытия храмов послужило строительство первой линии метрополитена.
      Трасса на Остоженке сооружалась неглубоко под землей, открытым способом, улицу разрывали и в траншее прокладывали тоннель, не причиняя ущерба домам. Но церкви под шум и грохот машин стройки - снесли до основания. Тогда, в 1935 году, в конце улицы появился маленький наземный вестибюль станции "Парк культуры". То была конечная станция первой линии московского метро, протянувшейся от другого московского парка - в Сокольниках. После пуска метро Остоженку переименовали в Метростроевскую...
      По улице прошла революция 1917 года, стреляя из пулеметов и винтовок. Остоженку перегородили баррикады и окопы враждующих сторон, белых и красных, боровшихся за власть без помещиков и капиталистов, без церквей... Солдаты из Хамовнических казарм двигались к центру, штабу Московского военного округа, Кремлю. Тогда был смертельно ранен рабочий телеграфно-телефонного завода 23-летний Петр Добрынин, погибла 20-летняя студентка Коммерческого института Люсик Лисинова, дочь купца, успевшая после рокового выстрела сказать: "Товарищи, я убита". Пулеметная очередь сразила 14-летнего мальчика Павлика Андреева, подручного кузнеца, стрелявшего из винтовок в пустом окопе, когда взрослые грелись в чайной. Лисинову и Андреева похоронили на Красной площади, в братской могиле. Они, как Добрынин, стали первыми советскими святыми, в их честь переименовали площадь, восемь улиц и переулков.
      Сочли погибшим тогда тяжелораненого прапорщика Алексея Померанцева, накануне боев избранного командиром 193-го пехотного запасного полка, когда все другие офицеры покинули Хамовнические казармы. Молодой двадцатилетний дворянин повел солдат по Остоженке, в бой, как писал очевидец, в лайковых перчатках. В пятую годовщину революции Троицкий переулок на Остоженке назвали Померанцевым.
      Бывшего прапорщика я встретил полвека спустя после боя на Остоженке в большом доме на Юго-Западе. Вошел в незапертую дверь квартиры и увидел героя Октября в наушниках, прильнувшим к приемнику сельской радиостанции "Урожай". Так каждый день слушал он заглушаемые в эфире передачи радиостанций "Голос Америки" и "Свобода".
      - С Лениным и Троцким я разошелся после Брестского мира, - с места в карьер признался мне бывший прапорщик. Воспользовавшись ранением, демобилизовался, поступил в Московский университет, где стал профессором физического факультета, авторитетом в области теплофизики. Его наградили орденом Ленина. Не раз писали, что якобы Померанцев не знал о выпавшей на его долю чести. Нет, знал, но не хотел вспоминать ошибку молодости, слыть революционером. Старался не "засвечиваться", зная судьбу старых большевиков. Страшился всю жизнь ареста, ненавидел советскую власть, которую помог установить. Его хотели завербовать в осведомители Лубянки, от этой чести отговорился, пообещав чекистам информировать их обо всем, что относится к его специальности, теплофизике.
      Первая новостройка советской Москвы появилась в 1930 году. Это большой угловой дом в стиле конструктивизма на Остоженке, 1. Такие плоские стены без единой архитектурной детали пришли на смену ампирным особнякам с портиками, доходным домам, которые до первой мировой войны возводились по всей улице. Она застроена такого рода зданиями, их свыше десяти.
      Многие литераторы, воспитанные в традициях классицизма, ругали эти детища ХХ века в газетах, журналах, книгах о Москве. Вот одно такое негативное высказывание из "Московского еженедельника": "Каждый новый год приносит Москве несколько десятков новых чудовищно нелепых зданий, которые врезаются в городские улицы с какой-то особенной, только одной Москве свойственной удалью. Ну где еще встретишь что-нибудь подобное новому дому в начале Остоженки..."
      Такой тяжелый камень брошен в дом с башней на углу с Первым Обыденским переулком. Остоженка, 3, 5, 7 - все это "нелепые здания" начала ХХ века.
      Проживавшая в самом большом из них, курсистка Вера Инбер (поэт и, как полагают не без оснований, агент Лубянки) назвала его "плоским домом с трехгранными как штык балконами и двумя упадочными парадными". Курсистка пережила здесь бой и вспоминала, что, те кто дрался за революцию, глядя на него с улицы, думали: "Вот еще одно буржуйское гнездо".
      И они были правы. Дом населяли профессора, врачи, инженеры, адвокаты и помощники адвокатов... Все они были за Временное правительство".
      Кто же эти нехорошие люди? Преуспевавший инженер Виктор Шухов, застроивший Россию мостами и котлами; врач-патологоанатом Алексей Абрикосов, описавший 1925 разновидностей мышечной опухоли; член-корреспондент Академии наук Николай Кольцов, основатель экспериментальной биологии в нашей стране; историк Владимир Пичета, автор книг о прошлом России, Украины, Белоруссии, первый ректор Минского университета... Все они жильцы одного доходного дома 7, построенного академиком Александром Ивановым, в числе многих других больших подобных зданий.
      У бывшей жительницы Остоженки Веры Инбер к 75-летию вышли четыре тома сочинений. Не скоро их переиздадут, как и сборник "Апрель. Стихи о Ленине". Забвение вряд ли грозит абсолютно безыдейным песенкам, распевавшимся в московских дворах. Одна начинается словами: "В Кейптаунском порту стояла на шварту "Одесса", поправляя такелаж". В другой поется о любви капитана к девушке из Нагасаки, у которой "такая маленькая грудь". Как полагает Марк Розовский, поставивший замечательный спектакль "Песни нашего двора", сочинила их Вера Инбер, родом из Одессы. В доме ее отца воспитывался двоюродный брат, Лев. Мечтал быть писателем, переводил на украинский с русского басни Крылова, издавал рукописный журнал, обзавелся подпольной кличкой Лев и чужой фамилией - Троцкий. Вера Инбер не пострадала из-за родства с Троцким, ставшего причиной смерти многих ее родных.
      Кто был тогда прав: солдаты, бравшие Остоженку, или населявшие доходный дом жильцы, надеявшиеся на Временное правительство?
      На Остоженке каждый может увидеть, что принесла революция старой Москве. С 1917 по 1991-й - построены два дома. Старые - утратили былой блеск, как некогда просторные, в десять комнат квартиры, ставшие коммунальным жильем. Все храмы стерты с лица земли.
      Было время, когда Остоженка переживала строительный бум, охвативший центр. Памятью о нем остались оплеванные в прошлом доходные дома, с каждым годом становившиеся выше и шире.
      Они сегодня никому не кажутся ни чудовищными, ни нелепыми, ни упадочными. Каждый фасад умело прорисован, украшен барельефами, пилонами, масками... Эти здания определяют образ старой Москвы в большей степени, чем памятники классицизма.
      Лишь преуспевавший в начале века архитектор Лев Шехтель позволил себе собственное домовладение на Остоженке, 21, застроить особняком на одну семью, по своему проекту. Это случилось в 1902 году. В доме с башенкой в стиле модерн мастер прожил несколько лет, после чего возвел особняк на Большой Садовой, откуда ему пришлось после революции убраться подобру-поздорову в коммунальную квартиру.
      До 1917 года в городе функционировало несколько сот дипломированных архитекторов-художников и инженеров, таких как Иван Рерберг, автор Киевского вокзала, имевших право проектировать. Они оставили нам богатое наследство на всех улицах и в переулках, в том числе на Остоженке.
      На рубеже ХIХ-ХХ веков на Остоженке процветало питейное заведение, наподобие кабаков далекого прошлого "Волхонки", "Сапожка", "Стожинки". Коренные москвичи самого разного звания могли сказать о себе словами Аркашки Счастливцева из "Леса" Александра Островского: "Нам трактир дороже всего". "Трактир есть первая вещь".
      Потому что трактир имел универсальное значение, позволял не только хорошо выпить и закусить, но и совершить сделку, провести переговоры, встретиться с нужными людьми, попеть и потанцевать...
      На углу с Первым Зачатьевским переулком у Остоженки, 13, виден трехэтажный дом, некогда известный любителям весело поесть, посмотреть схватку боевых петухов и полет породистых голубей. Все эти действа проистекали в "Голубятне", детально описанной Владимиром Гиляровским. Некий любитель голубей трактирщик Красовский по своему плану выстроил этот самый большой московский трактир. На первом этаже торговали в лавках. На втором этаже помещались "дворянские" комнаты. На третьем этаже, с самыми низкими потолками, гудел простонародный зал, где хватило места не только ста столам, но и для эстрады и площадки. На ней плясали под гармонь.
      Под крышей дома помещалась большая голубятня. Поэтому над трактиром носились тучи голубей. Трактирщик и его сыновья знали в них толк.
      И это еще не все, чем славилась "Голубятня". За буфетом на втором этаже в укромном углу притаилась арена, куда тайком от полиции приносили английских бойцовых петухов. Здесь проходили кровавые бои, заключались на тысячи рублей пари. После боя петухов все шли в залы и пировали до утра. Кто пропивал выигрыш, кто заливал вином горечь проигрыша.
      На улице сохранилось несколько строений патриархальной Москвы. В глубине двора некогда богатого владения на Остоженке, 19, ждет обновления погрузившийся в землю и заросший кустами и деревьями двухэтажный каменный дом. В нем зимой в Москве жил фольклорист и археограф, переводчик, знавший семь языков, неутомимый собиратель русских народных песен Петр Киреевский. Василий Жуковский увидел его в детстве "угрюмым Петушком". Николай Лесков сказал после его кончины, что такими людьми жив народ. Получив домашнее образование, он уехал за границу и слушал лекции в Мюнхенском университете, вел беседы с философом Шеллингом. Живя в Германии, Петр Киреевский первым из славянофилов пришел к мысли о "великом значении русского народа". Эта убежденность дала ему силы всю жизнь посвящать одному трудному делу, ездить в экспедиции, собирать песни, начав поиск в Подмосковье.
      Киреевскому помогали, несмотря на его угрюмый характер, десятки литераторов, в том числе самые знаменитые. Пушкин подарил ему тетрадь песен Псковской губернии, Даль - собрание песен уральских, Кольцов - Воронежской губернии, Гоголь - песни из разных мест России. Один из современников фольклориста писал, что дом на Остоженке "был каменный, старинный, с железной наружной дверью и с железными решетками у окон каждого этажа, точно крепость.
      Уцелев в таком виде от московского пожара 1812 года, он стоял в тенистом саду без дорожек. На улицу выходила эта усадьба сплошным забором с воротами".
      При жизни Петр Киреевский издал малую часть собрания, после его смерти издано было до революции 3 тысячи песен. Интерес к ним не пропал и в ХХ веке, сборники, составленные из материалов архива фольклориста, выходят в наши годы.
      Два ампирных особняка предстают рядом, как экспонаты архитектурного музея под открытым небом, в конце Остоженки, 49, 51. Они спрятались за железными оградами, среди остатков садов, некогда окружавших все дома усадеб, частных домовладений, безжалостно вырубленных ради прибыли доходных домов. Во дворах, лишенные признаков зодчества, они образуют каменные колодцы с окнами, которые смотрят друг на друга с расстояния в несколько метров.
      Один из этих особняков (№ 49) перед революцией принадлежал некой Варваре Михайловне Каржавиной. Но украшает портик герб старинного русского дворянского рода Всеволожских, известных службой царю и отечеству с XVI века. Дом на Остоженке появился в начале ХIХ века, он значительно меньше, чем другой большой дом Всеволожских на соседней Пречистенке, о котором расскажем в следующей главе.
      Напротив двух ампирных особняков сохранился дворец, принадлежавший генерал-губернатору Москвы Петру Дмитриевичу Еропкину, одному из ярчайших типов XVIII века, породившего много героев, филантропов, чудаков и самодуров.
      В высокую должность генерал вступил, когда ему исполнилось 62 года, получив после дня рождения приглашение Екатерины II. Но с Остоженки в полагавшийся ему по должности дворец генерал-губернатора на Тверской не переехал, не брал и денег на представительские расходы, положенные по должности. При этом Еропкин слыл королем хлебосолов, "держал открытый стол", где любой незваный гость, лишь бы был прилично одетый, мог прийти и пообедать. Мест всем хватало.
      Правил Еропкин Первопрестольной три с лишним года. При нем Матвей Казаков начал строить здание Университета на Моховой, был возведен Пашков дом, открылись народные училища, набережные Москвы-реки отделывались камнем, шло строительство Каменного моста, водопровода, Бутырской тюрьмы...
      Но геройство Еропкин проявил не на посту главнокомандующего, а в дни поразившей город чумы, осенью 1771 года. Когда чернь, расправившаяся в Донском монастыре с архиепископом Московским Амвросием, бросилась на штурм Кремля, повторить свой успех она не смогла. Генерал попытался уговорить фанатиков разойтись по домам, но его закидали камнями, ранили в ногу. Выстрелы из пушек холостыми зарядами никого не испугали, только вдохновили толпу на штурм со словами: "Мать крестная Богородица за нас!" Вот тогда пушки ударили картечью...
      Екатерина II наградила генерала орденом Андрея Первозванного, деньгами, пыталась по своему обыкновению дать ему тысячи крепостных. Но от этого дара Еропкин отказался, сославшись на то, что у него нет детей, и лишнее ему с женой не нужно. Императрицу принимал генерал в доме на Остоженке. (Надо бы мемориальную доску по этому поводу установить!) Когда довольная приемом государыня попыталась возместить расходы, связанные с угощением, "открытым столом", генерал ответил: "Я тяну ножки по одежке, долгов не имею, а что имею, тем угощаю, милости просим, кому угодно моего хлеб-соли откушать".
      На смерть Еропкина безымянный поэт отозвался искренними стихами, видя, как москвичи оплакивают доброго генерала:
      Приятен слез поток, похвален тяжкий стон:
      Се Курций твой, Москва! Второй Пожарский он.
      О, сын Отечества! Не мню тебя прославить:
      Москва тебе должна здесь монумент поставить.
      Дворец Еропкина построен на основе существовавших прежде палат XVII века. В начале ХIХ века его выкупили московские купцы, на их средства архитектор Доменико, по-русски Дементий, Жилярди, он же Джилярди, перестроил здание в Коммерческое училище. Этот мастер ампира много строил и перестраивал после пожара 1812 года. В числе его шедевров - дворец на Остоженке. Фасад украшает десятиколонный портик, сохранились своды палат, стены домовой церкви Марии Магдалины. (Красивая и молодая Мария Магдалина родом из Магдалы в Галилее вела беспутную жизнь, будучи тяжело больной, "бесноватой". Христоc исцелил ее и простил все грехи. Не побоявшись насмешек окружающих, Мария последовала за ним и была рядом во время распятия, оплакивая его страдания. Ей первой после воскрешения явился Христос.)
      Под крышей Коммерческого училища помещались квартиры преподавателей, у одного из них, священника, родился Сергей Михайлович Соловьев, великий русский историк. Им написана "История России с древнейших времен", доведенная до 1775 года, последний, 29-й том вышел после смерти автора. О рождении историка напоминает мемориальная доска на фасаде. Другая доска, как и первая, установленная до революции, не дает забыть, что здесь учился Иван Гончаров, автор "Обломова".
      Третья мемориальная доска появилась в наши годы в честь Фрица Платтена, преподавателя Института иностранных языков ( ныне Лингвистическая академия). Этот швейцарский коммунист подружился с Лениным, когда вождь жил в эмиграции, помог ему вернуться в Россию в "пломбированном вагоне" весной 1917 года. Своим телом заслонил Ильича в машине, когда ее обстреляли офицеры, покушавшиеся на Ленина, взявшего власть. Тогда пуля попала в Платтена, готового умереть за идеи коммунизма. Он не вернулся в Швейцарию, там его ждала тюрьма. Но и родина социализма поступила с интернационалистом жестоко, как с тысячами иностранцев-эмигрантов, поверивших призыву Маркса и Энгельса "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Платтена уморили в концлагере.
      Еще одно особенное училище открылось на Остоженке во второй половине ХIХ века, в построенном для него посреди сада здании лицея. В нем проходили как гимназический, так и университетский курс. Называли его - Катковским. В романе Тургенева "Новь" герои ведут речь "о только что входившем в силу лицее г-на Каткова". Его основал Михаил Никифорович Катков, выдающийся публицист, философ, издатель, реформатор народного образования. В собственном московском журнале "Русский вестник" он первый издал почти всю русскую классическую литературу своего времени, романы, вошедшие в золотой фонд мировой культуры, его постоянными авторами были Иван Тургенев, Федор Достоевский, Лев Толстой...
      Катков до смерти состоял директором лицея. Но официальное название было ему дано не в честь основателя, а в честь цесаревича Николая, сына Александра II, безвременно умершего. Катков создал не только лицей, но и систему образования в России, давшую государству блестяще образованных людей. Он ошибочно полагал, они смогут противостоять "нигилистам", тем, кто звал страну к топору. Из одной симбирской классической гимназии с аттестатами зрелости вышли два премьер-министра, Керенский и Ленин! Один свершил Февральскую, другой - Октябрьскую революцию, где топор поработал как никогда. Но образование у обоих выпускников симбирской гимназии не отнять... Могли гимназисты писать и говорить на иностранных языках, хорошо знали историю и литературу. Катковская система безжалостно была разрушена немедленно после революции 1917 года.
      В лицее упор делался на изучение древних и иностранных языков, античности, математики, права. Отсюда выходили молодые люди, подготовленные для государственной службы. В их числе оказался будущий патриарх Алексий I, художники Игорь Грабарь, Александр Головин, историк Сергей Бахрушин... Московский лицей на практике претворял принципы Каткова, заклейменного большевиками тавром - ярый реакционер. А между тем именно его можно считать первым независимым публицистом и редактором, который придал своей кипучей деятельностью русской журналистике статус "четвертой власти". Его передовые статьи, никем не инспирированные, никем не оплаченные, читали император и министры, использовавшие их как руководство к действию.
      Совет Императорского лицея возглавлял московский генерал-губернатор, финансировало - царское правительство, поэтому учебное заведение испытало на себе удар Февральской революции. После Октябрьской революции тем более никто не мечтал его возродить.
      В стенах здания разместился Народный комиссариат просвещения, где служила заместителем наркома жена Ленина, Надежда Крупская. За ней вождь не раз приезжал на машине. В актовом зале бывшего лицея Ильич выступил в июне 1918 года на съезде "учителей-интернационалистов". Ведомые Надеждой Константиновной Крупской, они взамен гимназий и реальных училищ насаждали школы "трудовые, политехнические, основанные на самодеятельности и производительном труде". Вот откуда пошло название наших советских школ, где на вывесках рядом с понятным опре- делением - средняя, следовали два других, смысл которых многим оставался неясен до 1991 года, когда о них перестали вспоминать.
      Бывший лицей на Остоженке, 53, известен многим советским дипломатам, потому что здесь десятки лет помещался МГИМО, Институт международных отношений Министерства иностранных дел, элитарное заведение, кузница кадров не только для Смоленской площади, но и Лубянки.
      Есть еще один дом на улице, где Ильич однажды побывал весной 1906 года. Историю московской партийной организации начали студенты, создавшие первую ячейку. А на ее основе усилиями Ленина и его последователей партию, считавшую допустимым вооруженное восстание. Опыт потопленного в крови Декабрьского восстания 1905 года приехал тогда в Москву перенять молодой вождь, тайком прибывший из Петербурга. В квартире студента университета Ивана Удальцова, жившего на втором этаже трехэтажного дома на Остоженке, 16, было назначено под видом именин расширенное заседание МК партии. Каждый посвященный при входе на вопрос: "Вы к кому?" - обязан был ответить: "К Ивану Дмитриевичу".
      А на второй вопрос: "Вы от кого?" - ответить: "От Владимира Ильича!" Такой пароль и отзыв придумали конспираторы. На второй вопрос дежурного опоздавший Ленин, шутя, ответил: "От самого себя", чем вызвал дружный смех молодых большевиков, не утративших способность шутить после похорон множества убитых.
      По неполным данным, тогда на московских кладбищах погребли за несколько дней 1059 человек, из них 137 женщин и 86 детей. На том совещании на Остоженке Ленин доказывал, что партизанские действия, боевые выступления дружин допустимы, целесообразны и впредь. То есть полагал, что после разгрома Пресни следует захватывать, как прежде, банки, на экспроприированные деньги приобретать оружие, добывать его в казармах, на складах, убивать должностных лиц, жандармов и полицейских...
      Вскоре после посещения квартиры Ивана Удальцова (три года при советской власти он был ректором Московского университета) Ленин убыл в эмиграцию и вернулся на родину в 1917 году, когда Остоженка оказалась застроена доходными домами.
      ...Раненного Петра Добрынина отнесли в лечебницу на Остоженке, 19. В этом доме в годы нэпа арендовали частную хирургическую лечебницу доктор Бакунин и его жена, врач. К ним в начале нового, 1925 года обратились с просьбой принять в виде исключения больного, страдающего сердечными припадками. Этим страждущим был в миру Василий Иванович Беллавин, 60 лет. Он же патриарх Московский и всея Руси Тихон.
      Святейший занял патриарший престол под грохот орудий, стрелявших по Кремлю в октябре 1917-го. В те самые дни проходил Собор, где впервые со времен Петра I иерархи Русской православной церкви избирали патриарха. В храме Христа жребием из трех прошедших отбор и тайное голосование кандидатур предстояло определить одно имя. В собор была доставлена икона Владимирской Божьей Матери. Старец монах отец Алексий после моления пред иконой вытянул из ковчега записку с именем и передал ее митрополиту. От него она перешла в руки протодиакона, который могучим басом возгласил многолетие: "Патриарху Московскому и всея Руси Тихону!"
      На его глазах закрылись соборы Кремля. Тысячи священников подверглись казням. В 1922 году все храмы были разграблены под предлогом изъятия ценностей, чтобы закупить за золото за границей хлеб голодающим. Патриарх пошел на беспрецедентный в истории шаг, предал анафеме все Советское правительство во главе с Лениным. Оно не осталось в долгу. Патриарха подвергли домашнему аресту, заточив в Донском монастыре, на его глазах убили помощника, что тяжко подействовало на сердце пожилого Тихона, страдавшего от злодеяний советской власти.
      На Остоженке, в светлой комнате с видом на Зачатьевский монастырь, патриарх провел последние три месяца жизни, постоянно подвергаясь допросам уполномоченного Лубянки. Из лечебницы ходил на службу в соседний храм Воскресения. Ему довелось мало походить в подаренных рабочими Трехгорной мануфактуры сафьяновых сапогах на кроличьем меху.
      Не пришлось пожить в своем доме, куда мечтал переехать из Донского монастыря, где его мучили воспоминания, вызванные пережитым арестом и убийством.
      "Ночка будет темная, ночка будет длинная", - сказал Тихон келейнику перед сном вечером 6 апреля 1925 года. А в полночь его сразил сердечный удар. Русская православная церковь причислила патриарха Тихона к лику святых.
      Бывшие кельи Зачатьевского монастыря советская власть превратила в коммунальные квартиры. В одной из келий после войны снял угол вернувшийся с фронта Виктор Розов. На этом месте он прожил 23 года. Однажды в келью-комнату постучался режиссер Михаил Калатозов, предложивший драматургу написать по его пьесе "Вечно живые" сценарий фильма. После чего в 1957 году на экраны вышел фильм "Летят журавли". В нем прославились кроме режиссера актеры Татьяна Самойлова и Алексей Баталов, оператор Сергей Урусевский. Пьесой "Вечно живые" вошел в историю искусства театр "Современник" во главе с Олегом Ефремовым.
      ...Остоженка медленно возрождается. Символом обновления предстает колоннада оперной школы Галины Вишневской, жилой комплекс из многоэтажных корпусов с мансардами, архитектурой напоминающих лучшие доходные дома. Все они заняли место сломанных строений, где намеревались соорудить райком партии.
      Вдоль устья Остоженки протянулись белые монументальные стены с редкими окнами. Много света Провиантским складам не требовалось, когда их строил в царствование Николая I по проекту петербуржца В.П.Стасова московский архитектор Ф.М.Шестаков. По сей день эта классической архитектуры крупная постройка служит утилитарным целям, находится в ведении военных. Город намерен и здесь, как в Манеже, создать Выставочный зал. Вот тогда понадобится свет, ему очевидно найдут путь через крышу.
      В леса одеты многие старые дома, другие - все еще ждут капитального ремонта и хозяина. Ждут с того дня, когда на улице произошел "последний и решительный бой".
      Глава пятая
      ПРЕЧИСТЕНКА
      Дорога в Новодевичий. - Бой у Красных палат.
      Палаты Голицыных. - Спас на Божедомке.
      Церковь Троицы. - Сталинский стиль Зиновия
      Розенфельда. - Модерн Льва Кекушева.
      "Городская усадьба В.В.Суровщикова".
      Гнездо Всеволожских. - "Орлов с Истоминой в
      постели..." - Телепатия полицмейстера Николая Архарова. Его брат Иван. - Пречистенский дворец. - Где умер Алексей Ермолов, покоритель Кавказа.
      Пожарное депо. - Дом Долгоруковых.
      Александро-Мариинское училище. - Герои братья Тучковы. - Коллекция Ивана Морозова. - Дворец из дерева. - Гимназия Поливановского. - Славные
      жильцы Пречистенки. - Роман Айседоры Дункан и Сергея Есенина. - Мария Андреева в роли директора. - Музей А.С.Пушкина. - Улица Михаила Булгакова. - Судьба солдата Муралова. - Минора на фасаде.
      Институт г-на Лупичева. - Возвращение
      двуглавого орла.
      Самая красивая улица Пречистенка возникла на сотни лет позже, чем ее соседки, потому что никогда не служила дорогой между городами, торговым путем. Она появилась после того, как основали в 1524 году Новодевичий монастырь. К нему пролегла улица от Чертольских ворот, давших ей название Большая Чертольская.
      Набожный царь Алексей Михайлович, постоянно ездивший в монастырь на поклонение иконе Пречистой Богоматери, переименовал улицу. Так появилась Пречистенка. В начале ее стоял "убогий дом", игравший роль морга, куда свозили тела подобранных на улицах покойников, умерших или убитых без покаяния. Отпевали их два раза в год в церкви Спаса Нерукотворного на "убогих домах", она же - Спас на Божедомке.
      Пречистенка прошла по землям трех слобод - Старой Конюшенной, Царицыной и стрелецкой, полковника Зубова. О них память хранится в названиях Староконюшенного переулка и Зубовской площади. Царицынский переулок переименовали в Чертольский в пятую годовщину Октября, когда искореняли монархические названия...
      Какой была Пречистенка до Петра, дают представление палаты, которыми она начинается. Сравнительно недавно здесь все выглядело иначе. Под первым номером значился упоминавшийся в предыдущей главе угловой "дом с лавками" середины ХIХ века, построенный на палатах XVIII века. Они похоронены под землей, а состоявший на государственной охране "дом с лавками" сломали. Но дальше по задуманному разрушителями сценарию дело не пошло. Особенно усердствовал "отец города", Владимир Промыслов, люто ненавидевший старую, обветшавшую застройку, которую у него не было ни средств, ни желания капитально ремонтировать. При первой возможности Промыслов, по его словам, "подламывал" любые старинные дома.
      Архитекторы реставрационной мастерской, получившие срочное здание обмерить, "зафиксировать" перед сносом обреченные строения, весной 1972 года взбунтовались и отправили без ведома руководства телеграмму в Кремль на имя Брежнева. В борьбу включились московские художники во главе с Ильей Глазуновым. Они составили альбом фотографий с видами сломанных зданий и построенных взамен "коробок", таких как новое здание гостиницы "Интурист"". Написали эмоциональное письмо. Его передал в секретариат Генерального секретаря ЦК КПСС друг Глазунова, автор гимна СССР Сергей Михалков. Этот альбом я держал в руках в приемной коменданта Кремля, куда его после ознакомления передали из секретариата с напутствием - не допускать подобного на вверенной территории. Возымело действие и письмо художников, и телеграмма реставраторов, и усилия таких подвижников, защитников старины, как Петр Барановский и Владислав Тыдман.
      - Барановский не раз, бывало, будил ночью телефонным звонком со словами: "Гибнет русская культура!" - рассказывал мне Владимир Либсон, шеф той самой архитектурной мастерской, что восстала против произвола "отцов города".
      - Тыдман - чудный человек! Завещал на могиле написать: здесь лежит литовец, погибший за русскую культуру. На моих глазах, когда его без пригласительного билета не пустили в Таврический дворец на учредительный съезд Общества охраны памятников, он достал из кармана мандат Ленина, предписывавший пропускать его всюду! И прошел! Так он открывал себе дорогу везде, где нужно было спасать памятники. Я о нем напишу, - пообещал Илья Глазунов.
      Да, "дом с лавками" сохранить энтузиастам не удалось. Но с тех пор оберегаются законом как памятники русской архитектуры открытые реставраторами Красные палаты и Белые палаты на Пречистенке 1, 3. Первыми, с длинным рядом зарешеченных окон, владел в 1713 году генерал-адмирал Михаил Михайлович Голицын-младший.
      По всей вероятности, здесь родился его сын Александр Михайлович Голицын, будущий вице-канцлер Екатерины II. В истории города этот человек оставил след строительством Голицынской больницы с церковью святого Дмитрия Царевича.
      (Избранный на царство Василий Шуйский, чтобы доказать самозванство Лжедмитрия, собиравшего под свои знамена сторонников, приказал перенести гроб Дмитрия, погибшего 15 мая 1591 года, из Углича в Москву. При вскрытии гроба тело царевича предстало нетленным, после чего Русская православная церковь причислила Дмитрия к лику святых и установила три праздника в его честь: в дни его рождения, смерти и перенесения мощей.)
      Колоннада и портик Голицынской больницы (на Большой Калужской улице, ныне Ленинском проспекте) всем известны, это одно из лучших произведений Матвея Казакова. Ансамбль возводился Михаилом Голицыным на средства, завещанные ему родным братом, Дмитрием Голицыным, тридцать лет служившим послом в Вене. Братьев похоронили в церкви больницы, названной именем их рода - Голицынской. Они собрали первоклассные коллекции картин, завещанные князем Александром больнице, в свое время лучшей в Европе. Славился хор Голицынской больницы. При ней построили картинную галерею, где открыли первый в Москве художественный музей. Но воля дарителя была нарушена в связи с финансовыми трудностями лечебницы, картины распродали на аукционе, и они ушли за границу. (Как мы знаем, неудачно сложилась в Москве и судьба картин музея Голицыных на Волхонке, купленных императором и отправленных в Петербург).
      Окна Красных палат смотрят в сторону бывших Чертольских ворот Белого города. Белые палаты с проездными воротами относят к московскому барокко. Признаки этого стиля видны в окнах верхнего парадного этажа. Напротив Белых и Красных палат в Чертольском переулке видны каменные побеленные палаты с крыльцом. Как полагают, они принадлежали церкви Спаса, где отпевали "убогих". (Спас - сокращенное наименование Спасителя, Христа. Спасской, в честь Христа, названа главная башня Кремля и ее ворота, в Москве сохранился Ново-Спасский монастырь, переведенный из Кремля, где с древних времен стоял Спас на бору, сломанный большевиками.)
      Спас на Божедомке связан с именем Марфы Матвеевны Апраксиной, жены царя Федора Алексеевича. В память о нем вдова-царица построила небольшой одноглавый храм "в вечное поминовение мужа ее", как свидетельствовала мемориальная доска, встроенная в стену церкви, освященной в 1694 году. На Пречистенке, 7, вблизи храма, находился двор Апраксиных, где жила до замужества царица. В XVIII веке у церкви появился придел Николая Чудотворца, еще век спустя - трапезная и колокольня.
      Где все это? Там же, где сотни других церквей, сломанных вандалами с партбилетами. На месте Спаса построили школу, оказавшуюся фоном роскошной усадьбы... Другую утрату улица понесла на Пречистенке, 31. Здесь главенствовала самая высокая в Москве шатровая колокольня, прорезанная 32 слуховыми окнами, чтобы лучше слышен был звон ее колоколов. Она считалась шедевром русской архитектуры. Уничтожить ее препятствовали даже советские органы охраны памятников. Но никто с ними не посчитался, Дивный шатер рухнул на землю вместе с церковью Троицы. (Учение о Троице является одним из основных догматов христианства. Согласно ему, в едином существе Божьем соединены три лица: Бог-Отец, Сын Божий и Дух Святой.)
      Троицу воздвигли стрельцы полка Ивана Зубова, охранявшие Чертольские ворота Земляного города, в том месте, где заканчивается Пречистенка, на нынешней Зубовской площади. Пятиглавую церковь построили в 1642 году. У нее было два придела - Покрова Богородицы и Николы. Колокольня появилась спустя десять лет.
      Земля храма понадобилась, чтобы построить жилой дом московской милиции. Его проектировал, не скупясь на отделку фасада колоннами, архитектор Зиновий Розенфельд. По его проектам сооружены шесть крупных домов на Кутузовском проспекте. Все они, в том числе тот, что на Пречистенке, дают представление о стиле соцреализма.
      Кроме дома милиции при советской власти сооружен в стиле конструктивизма жилой дом на Пречистенке, 26. В шестидесятые годы "подломали" строй старинных зданий во владении 30, чтобы дать номенклатуре восьмиэтажный кирпичный корпус с лоджиями без всяких "архитектурных излишеств". Улице здесь нанесен сокрушительный удар, разрушивший ее планировку. Дом поставлен с отступом от красной линии, перед ним разросся сквер, где установлен памятник Сурикову.
      За исключением этого владения Пречистенка в целом сохранилась, и мы видим улицу, признанную венцом творения московских архитекторов. Они строили по заказу знатных и богатых людей, чьи фамилии перешли в названия пречистенских переулков - Всеволожского, Лопухинского, Хрущевского... Около двадцати строений одной улицы попали на страницы четырехтомника "Памятники архитектуры Москвы". Ни одна из московских улиц не удостоилась такой чести. Кроме Красных палат и Белых палат в число памятников входят дома и городские усадьбы XVIII-ХIХ веков.
      И в начале ХХ века удалось создать шедевр. Это сделал Лев Кекушев на Пречистенке, 28, построивший в стиле модерн жилой дом, оказавшийся в компании десятка других 5-7-этажных его ровесников. Все они появились во время строительного бума, пережитого Москвой на рубеже веков. Эти здания громоздятся в середине и в конце Пречистенки над крышами приземистых построек XVIII-ХIХ века. Тогда господствовал другой стиль - ампир, породнившийся на их фасадах с эклектикой при поздних переделках.
      После всех пережитых бурь капитализма и социализма Пречистенка осталась улицей дворцов, связанных с памятью о великих генералах, художниках, поэтах. Начнем с "Городской усадьбы В.В.Суровщикова". Этот купец завладел в середине ХIХ века усадьбой, главный дом которой не сохранился. На его месте сквер. Новый хозяин надстроил левый флигель вторым этажом и превратил его в уютный особняк с балконом над входной дверью. Адрес дома и усадьбы: Пречистенка, 5.
      После революции здесь поселился большевик Емельян Ярославский, первый комиссар Кремля, комиссар Московского военного округа, глава агрессивного "Союза воинствующих безбожников", инициировавшего уничтожение храмов. По отцу он Миней Израильевич Губельман. На это обстоятельство акцентируют внимание шовинисты, не желающие знать, что матерью этого вандала, члена партии с 1898 года, действительного члена Академии наук СССР, была дочь баргузинского рыбака. Вандализм верного сталинца объясняется не еврейством, а принадлежностью к верхушке партии, поставившей цель искоренить "религию опиум для народа". Ярославский сочинил выходившую миллионными тиражами атеистическую "Библию для верующих и неверующих", настольную книгу душителей религии, он же автор "Очерков по истории ВКП(б)", служивших настольной книгой коммунистов, пока не вышел сталинский "Краткий курс истории ВКП(б)".
      Соседом "пламенного революционера" оказался бывший царский полковник Борис Михайлович Шапошников, ставший Маршалом Советского Союза. Сталин ему всецело доверял, назначал командующим войсками Московского военного округа, начальником Военной академии имени Фрунзе, начальником Генштаба. Квартира Шапошникова находилась рядом и с домом МВО, и с академией, располагавшимися на Пречистенке.
      На Остоженке нам встречался ампирный особнячок, игрушечный деревянный домик с гербом Всеволожских, древнего дворянского рода. На Пречистенке, 7, на углу со Всеволожским переулком, крупная городская усадьба принадлежала камергеру Всеволоду Андреевичу Всеволжскому, чье имя вошло в энциклопедии как устроителя первого русского парохода на Волге. Этот богатейший аристократ, которого звали Крезом, в будний день принимал за обеденным столом по сто персон, а в праздники и по пятьсот. Он успешно занимался выделкой железа и разработкой каменного угля, рафинированием сахара. Крез владел миллионами, домами в столицах. Страстью его была музыка, в стенах пречистенского дома до пожара 1812 года играли лучшие музыканты. Дом на Пречистенке он надстроил третьим этажом.
      Его сын Никита основал вольнолюбивое общество "Зеленая лампа", где, по словам члена этого дружеского собрания Александра Пушкина, шли разговоры:
      Насчет глупца вельможи злого,
      Насчет холопа записного,
      Насчет небесного царя
      А иногда насчет земного.
      В литературоведении известна "Тетрадь Всеволожского", сборник пушкинских стихов, которые автор "полупродал, полупроиграл" в карты, по его словам, "лучшему из лучших минутных друзей", своей "минутной младости".
      На одном из собраний Пушкин прочитал посвященное Никите Всеволожскому послание, начинавшееся со слов: "Прости, счастливый сын пиров, балованый дитя свободы!" В нем есть дивные строчки о Москве:
      В сей азиатской стороне
      Нас уверяют, жизнь игрушка!
      В почтенной кичке, шушуне
      Москва, премилая старушка,
      Разнообразной и живой
      Она пленяет пестротой,
      Старинной роскошью, пирами,
      Невестами, колоколами,
      Забавной, легкой суетой,
      Невинной прозой и стихами.
      Никита Всеволожский допировался до такой степени, что стал несостоятельным должником и попал за границей в тюрьму. Усадьба со всеми строениями перешла в руки купца М.А.Степанова. В главном доме с дюжиной полуколонн открылся Политехнический музей, пребывавший здесь, пока не построили для него собственное здание.
      С 1878 года дом служил штабом Московского военного округа. В октябре 1917, за штаб шел яростный бой, закончившийся известным финалом...
      Усадьба на Пречистенке, 10, называется историками архитектуры "Жилой дом XVIII-ХIХ веков с палатами XVII века". Он принадлежал несколько лет генералу Михаилу Орлову. Его подпись стоит под актом о капитуляции Парижа в 1814 году. Храбро воевавший генерал, потомок Григория Орлова, фаворита Екатерины II, был одним из основателей "Ордена русских рыцарей", от которого пошли тайные сообщества будущих декабристов. После женитьбы генерал, командовавший дивизией, отошел от заговоров. Но его первым арестовали в Москве после разгрома восстания. Заступничество родного брата, поспешившего на помощь растерявшемуся Николаю I, спасло Михаила от Сибири.
      После нескольких лет ссылки в деревню попавший под надзор полиции генерал поселился в Москве, где приобрел дом на Пречистенке, который отделал по своему вкусу. Здесь последние три года полуопальный генерал жил с женой, Екатериной Раевской, дочерью героя Отечественной войны.
      "... моя Марина славная баба, настоящая Катерина Орлова! Знаешь ее? Не говори однако ж этого никому", - писал Пушкин другу.
      Катерина - Екатерина Раевская, послужила прототипом Марины Мнишек в "Борисе Годунове". В семейном альбоме она изображена с пучком розг над стоящим на коленях провинившимся супругом, генералом... Имя этой "Катерины" есть и в "Донжуанском списке" поэта. Ей же посвящено стихотворение:
      Увы! Зачем она блистает
      Минутной нежной красотой.
      Она приметно увядает
      Во цвете юности живой...
      Смотрю на все ее движенья,
      Внимаю каждый звук речей,
      И миг единый разлученья
      Ужасен для души моей.
      Екатерина Раевская оправилась от болезни, вышла замуж, пережила поэта. Ее муж отличался геркулесовой силой и выдающимся умом. Петр Вяземский назвал его "рыцарем любви и чести", однако Пушкин в эротической эпиграмме не пощадил Орлова и приму-балерину Авдотью Истомину, ту самую, которую воспел в "Евгении Онегине".
      Орлов с Истоминой в постели
      В убогой наготе лежал.
      Не отличился в жарком деле
      Непостоянный генерал.
      Не думав милого обидеть,
      Взяла Лаиса микроскоп
      И говорит: "Позволь увидеть,
      Мой милый, чем. ..............".
      Михаил Орлов известен не только как герой войны 1812 года, основатель тайного сообщества, собеседник Пушкина, но и как основоположник Художественных классов, о которых рассказ впереди.
      Владели генералы на этой улице Пречистенским дворцом, построенным, как все другие, на месте палат на Пречистенке, 17. При Екатерине II здесь жил московский обер-полицмейстер Николай Петрович Архаров, придавший дому черты классицизма. По воспоминаниям мемуаристов, он обладал редчайшим даром ясновидения, телепатии, не нашедшим до сих пор научного объяснения. Так, когда обер-полицмейстера запросили, не поступило ли в Москву украденное в столице серебро, он ответил, что искать его нужно в подвале дома петербургского полицмейстера, где краденое и оказалось.
      (Профессор Юрий Васильевич Гуляев, первый в Академии наук СССР изучавший гениальные способности телепатии Нинель Кулагиной, показывал мне в 1980 году хранимый им, как реликвию, листок с номерами московских телефонов. Их записала разгневанная ясновидящая, когда в номере гостиницы "Москва" долго поджидала запаздывавшего экспериментатора. Не желая слушать объяснений, возмущенная Нинель протянула появившемуся с извинениями молодому профессору листок со словами: "Вот телефоны твоих любовниц!" К изумлению физика (ныне академика, директора Института радиотехники и электроники), она записала неведомые ей семизначные номера из записной книжки профессора и его рисунки, наложив их друг на друга.)
      Дар природы позволял Архарову находить преступников, не выходя из присутствия. По просьбе императрицы ему удалось обнаружить украденную икону Толгской Богоматери, которой Елизавета Петровна благословила Екатерину II.
      Но вошедшее в русский язык ныне устаревшее слово "архаровец" обязано своим появлением не Николаю Архарову, а его родному брату Ивану Архарову, который командовал московским гарнизонным батальоном, наводившим порядок в городе. Его солдат, отличавшихся не только вымуштрованностью, но и нахрапистостью, москвичи называли архаровцами. Иван Архаров в отличие от солдат-архаровцев слыл человеком примерным. И он являлся жителем Пречистенки, но другого дома, где бывала "вся Москва", званная на балы и маскарады. За оградой старого сада, чудом сохранившегося, виден бывший архаровский дворец на Пречистенке, 16.
      Возникает вопрос, бывал ли в этом богатом доме Александр Сергеевич? Конечно, да, потому что после Ивана Архарова владел особняком его дядя, сенатор Иван Александрович Нарышкин, посаженый отец на свадьбе поэта. В связи с ней жениху приходилось здесь бывать не раз и до свадьбы, и после женитьбы. И этот двухэтажный дом не раз перестраивался, но сохранил первоначальные пропорции, черты фасада. Искусствоведы называют его "Жилой дом XVIII-ХХ века".
      Домом Николая Архарова владел генерал Гавриил Ильич Бибиков, меломан. В его бытность здесь происходили музыкальные вечера, концерты. После Бибикова хозяином дома был генерал-партизан, поэт Денис Давыдов. Прожив здесь пять лет, он обратился к директору Комиссии для строений с таким заявлением:
      Помоги в казну продать
      За сто тысяч дом богатый,
      Величавые палаты,
      Мой Пречистенский дворец.
      Тесен он для партизана:
      Сотоварищ урагана,
      Я люблю, казак-боец,
      Дом без окон, без крылец.
      Без дверей и стен кирпичных,
      Дом разгулов безграничных
      И налетов удалых...
      В Пречистенском дворце не раз бывал Пушкин, но не у генерала-партизана, а у жены генерал-майора Веры Яковлевны Солдан (Сольдейн), на балу.
      Как Дениса Давыдова, каждый в России знал генерала Алексея Павловича Ермолова, покорителя Кавказа. В эпилоге "Кавказского пленника" ему посвящены слова:
      Поникни снежною главой,
      Смирись, Кавказ, идет Ермолов.
      Генерал отличился в войнах Александра I в Европе. Ему пришлось вести трудную, но успешную войну в горах, править Грузией, где наместник императора перестроил Тифлис, основал Грозный, дал жизнь Кавказским Минеральным Водам. Однако с Николаем I отношения не сложились. Поэтому Ермолов вернулся доживать век в Москву.
      Его родственникам принадлежала усадьба на Пречистенке, 22. Когда генерал жил в Петербурге, казна приобрела эту усадьбу для пожарного депо. С тех пор улица стала штаб-квартирой московских пожарных. Над главным домом классической архитектуры поднялась пожарная каланча, где нес вахту вышковой, при появлении огня подававший сигнал тревоги. Спустя две с половиной минуты из ворот депо вылетал конный обоз, мчавшийся во весь опор к месту пожара. На четверках громыхали по мостовой багры, на тройках пожарный насос, на парах -вереница бочек, наполненных водой. Лишь в 1908 году на Пречистенке появился первый пожарный автомобиль...
      Генерал Ермолов купил двухэтажный дворец рядом с пожарным депо, на Пречистенке, 20, где прожил десять лет и умер. С фасада при перестройках исчезли черты истинного стиля, замененные пышным нарядом, имитирующим классику. Над окнами распростерли широко крылья одноглавые орлы. Но и после этой метаморфозы здание не утратило привлекательности.
      Можно только воображать, как выглядел дворец, когда его обновил московский миллионер А.К.Ушков для любимой жены. За него вышла замуж прима-балерина Большого театра Александра Балашова, после революции бежавшая с мужем из роскошного особняка, куда мечтала вернуться, живя в Париже...
      Дворцы Пречистенки полтора века назад дали основание Михаилу Загоскину утверждать: "Красивая Пречистенская улица, в которой несколько огромных каменных домов не испортили бы и Дворцовой набережной Петербурга".
      Где они, эти красавцы? Пречистенка, 19, адрес дома Долгоруковых. Им владел князь Андрей Долгоруков, отец десяти дочерей и сыновей, из которых наиболее известны три сына, три генерала, Илья, Василий и Владимир
      Старший Илья помянут в десятой, зашифрованной главе "Евгения Онегина":
      Витийством резким знамениты
      Сбирались члены той семьи
      У беспокойного Никиты,
      У осторожного Ильи.
      У Ильи Долгорукова дальше разговоров дело не пошло, он послужил царю и отечеству, стал генерал-лейтенантом.
      Василий, средний сын, будучи юнкером, проявил верность Николаю I в самый трудный для того день. На вопрос императора, может ли он рассчитывать на его верность, ответил двумя словами: "Я - Долгоруков!" Генерал был шефом тайной полиции и жандармов, добровольно подал по-рыцарски в отставку после выстрела Каракозова в императора, посчитав себя виноватым, что не обеспечил безопасность Александра II.
      Самым известным из братьев и чтимым в Москве стал Владимир Долгоруков. После долгой военной службы он четверть века(!) управлял Москвой, назначенный генерал-губернатором в 1865 году. Его не только уважали за честность и неподкупность, но и любили за доброту и сердечность в делах, которых он успел свершить много. Генерал-губернатор, будучи военным, никогда не приказывал, только просил, но никто не отказывал ему. При Долгорукове достроили храм Христа, открыли Московскую консерваторию, Высшие женские курсы - первое учебное заведение для женщин, дававшее диплом о высшем образовании. При нем возвели Исторический музей, установили памятник Пушкину, начали освещать город газом, пустили конно-железную дорогу, строили вокзалы. Дума присвоила Владимиру Долгорукову звание почетного гражданина города Москвы. При его жизни часть Новослободской улицы назвали Долгоруковской, случай беспрецедентный в Москве. Князю подарили серебряный барельеф с видом дома на Пречистенке, где он родился в 1810 году.
      "Он всегда бывал на разных торжественных общественных собраниях и празднествах, причем его присутствие не вызывало никакой натянутости в обществе... Часто он бывал в театрах, в особенности в бенефисы выдающихся московских артистов, к которым относился всегда с большим вниманием и лаской". Так характеризовал генерал-губернатора один из историков, очевидцев, но кажется, эти давние слова сказаны о нашем современнике, мэре Москвы...
      Кто построил дом Долгоруковых в век Екатерины II? Шестиколонный портик крупного здания дополняется по обеим сторонам двумя колоннадами галерей на арках, во всем видна рука большого мастера. Но чья? Игорь Грабарь считал, что здание создано с "баженовской выдумкой". Другие называют автором Матвея Казакова, его фамилия приходит искусствоведам на ум вслед за Василием Баженовым. По документам известно, что после пожара 1812 года рабочим было дано указание: "Все ж оное строение производить и двери сделать по приказанию архитектора Кампарези и по рисунку ево данному". А кто "ево" породил до пожара - неведомо.
      Жена генерала П.А.Чертова, коменданта Парижа 1814 года, В.Е.Чертова, арендовала, потом купила усадьбу Долгоруковых для основанного Александро-Мариинского училища. После ее смерти частное училище преобразовали в казенный институт, где учились дочери бедных офицеров. Попечительницей института являлась перед революцией Елизавета Федоровна, вдова убитого Иваном Каляевым великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы. Она приняла постриг настоятельницы основанной ею в Москве Марфо-Мариинской обители милосердия, фактически больницы для раненых и больных солдат. Сброшена великая княгиня живой в заброшенную уральскую шахту во время расправы большевиков над Романовыми в 1918 году. Ее похоронили в Иерусалиме. Русская православная церковь причислила княгиню к лику святых мучеников.
      Известна героическая история о том, как на Бородинском поле в один день и час погибли во время жестоких боев впереди полков два родных брата. Ими были генерал-майор Александр Тучков и его старший брат генерал-лейтенант Николай Тучков. Мать генералов, узнав о гибели сыновей, ослепла от горя. Жена генерала Александра Тучкова, продав бриллианты, построила на месте гибели мужа церковь и основала монастырь, став его настоятельницей. Так вот, дворец в классическом стиле на Пречистенке, 21, построил Алексей Тучков, родной брат героев, генерал-майор.
      В семье инженер-генерала Алексея Васильевича Тучкова выросло пять сыновей, и все стали генералами, которых в списках русской армии различали по номерам: Тучков 1-й, Тучков 2-й и т. д.
      Алексей Алексеевич Тучков расширил перед пожаром Москвы 1812 года главный дом усадьбы, построенный при Екатерине II на Пречистенке, 19. После А.А.Тучкова дворцом владел граф Сергей Павлович Потемкин, гвардии поручик, поэт и драматург. Поэт Петр Вяземский называл его "великолепный Потемкин, если не Тавриды, то просто Пречистенки". Со вкусом меблированный княжеский дворец мог принять сотни гостей. Жена князя, Елизавета Петровна, была посаженой матерью на свадьбе Пушкина, бывавшего в этом дворце, о чем свидетельствуют такие строчки:
      Когда Потемкину в потемках
      Я на Пречистенке найду,
      То пусть с Булгариным потомки
      Меня поставят наряду.
      Дворец не раз менял владельцев. В дни коронации Александра II в Москве его арендовал посол Англии лорд Гренвилль, давший по этому случаю бал, на котором присутствовал император.
      Некогда генеральский, княжеский дворец в конце ХIХ века приобрел соуправляющий и совладелец Тверской мануфактуры Иван Морозов, сын известной нам "Варвары с Воздвиженки". Тогда же он увлекся коллекционированием картин русских и французских художников. С тех пор залы дома, к которому приложил руку архитектор Лев Кекушев, стали заполняться первоклассными произведениями. Природа наделила выпускника Цюрихского политехникума, инженера, даром собирателя, тонким художественным вкусом. В его коллекции насчитывалось сто картин соотечественников, Константина Коровина, Врубеля, Ларионова, Гончаровой... Иван Морозов поддержал молодого Шагала, делавшего первые шаги в искусстве.
      Коллекция французских живописцев насчитывала 250 холстов. Их Морозов привозил регулярно с парижских выставок, из галерей, мастерских импрессионистов и постимпрессионистов. Все лучшее, что сотворили Боннар, Гоген, Ван Гог, Ренуар, Сезан и другие мастера, которые произвели переворот в мировом искусстве на рубеже ХIХ-ХХ веков, попадало на Пречистенку. Иван Морозов заказал Морису Дени декоративные панно "История Психеи" для концертного зала дома, что тот исполнил... Дворец и музей Иван Морозов намеревался подарить городу Москве. Не сбылось...
      Улицей, напоминающей классическую Дворцовую набережную Петербурга, Пречистенка стала в век Екатерины II, давшей дворянам вольность, тысячи крепостных, возможность жить вдали от столицы и строить дворцы. Пречистенка возродилась в числе первых после пожара 1812 года, но в другом облике, стиле империи, ампира, в ХIХ веке повторявшем достижения мастеров древних Афин и Рима. Фасады украшались портиками с колоннадами и фронтонами. Стены декорировались военными эмблемами античного мира и современности: мечами, шлемами, щитами, лавровыми венками, ветвями, стволами пушек и саблями, киверами, барабанами...
      Все эти декоративные цветы растут на Пречистенке, 12, где возвышается на пригорке высокий одноэтажный дворец с двумя парадными фасадами, двумя колоннадами. Дом деревянный, бревенчатый, где жила семья хозяина, на каменном цокольном этаже XVIII века. В нем помещалась дворня. Стены оштукатурены и покрашены так, что кажутся каменными. Это главный дом усадьбы с садом, жилым зданием, служебными постройками, некогда принадлежавшими богатой дворянской семье тамбовского помещика А.П.Хрущева.
      Автор дома точно не установлен, его приписывают Доменико Жилярди или работавшему вместе с ним Афанасию Григорьеву. Последнему приписывают (не очень уверенно) на Пречистенке, 11, маленький особняк того же стиля, со всеми присущими ему признаками. И это деревянный дом на каменном основании с шестиколонным ионическим портиком, украшенным эмблемами.
      Неизвестен автор другого прекрасного особняка с мезонином и антресолями на Пречистенке, 35, именуемый искусствоведами "Городская усадьба П.А.Самсонова". Улицу украшает одноэтажный дом с колоннадой коринфского ордера, появившийся через пять лет после пожара 1812 года. И это деревянный оштукатуренный дом, утративший правый флигель, но сохранивший левый.
      Памятником ампира на Пречистенке, 12, предстает "Городская усадьба Охотниковых". Она выстроена на месте сгоревшей в 1812 году деревянной усадьбы. Двухэтажный дворец с восьмиколонным тосканским портиком воздвигнут на высоком цоколе, прорезанном нишами окон. Большое строение перешло частной мужской гимназии известного педагога Льва Ивановича Поливанова. Его взгляды отличались от представлений о воспитании консерватора Михаила Никифоровича Каткова. В либеральной Поливановской гимназии, в отличие от Катковского лицея, не было строгих наказаний, особое внимание уделялось литературе. Результат такого подхода известен. Из стен гимназии вышли философ-идеалист и поэт Владимир Соловьев, предававшийся забвенью при советской власти, Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, Андрей Белый, не нуждающиеся в представлении. И поэт-революционер Леонид Радин, чью песню "Смело, товарищи, в ногу" на его же мотив Москва запела в годы забастовок и демонстраций...
      В последний приезд в Москву в гимназии побывал на выставке, приуроченной к открытию памятника Пушкину, Достоевский. Здесь дискутировал с преподавателями Лев Толстой, отдавший сыновей в школу, где пьесы английских авторов на языке оригинала порой ставились раньше, чем на родине.
      Лучше всего Пречистенка ХIХ века сохранилась в начале, где сгрудились одноэтажные и двухэтажные строения. Угловой "дом с лавками", 2, в начале прошлого века был на этаж ниже. На втором этаже здесь несколько месяцев жил в I865 году художник Иван Крамской, инициатор "бунта четырнадцати" в Академии художеств в Петербурге, глава художников-"передвижников". Это строение выкупил талантливый булочник Иван Филиппов и надстроил третьим этажом, открыв пекарню и булочную, которых больше нет.
      С этим домом соседствует на Пречистенке, 4, типичный одноэтажный дом с мезонином, каких насчитывалось в городе сотни. И ему лет двести, как и трехэтажному строению под номером 6. В нем фармацевт Андрей Форбрихер открыл в 1873 году аптеку, с тех пор здесь торгуют лекарствами.
      В этом месте улица не уступила землю доходным домам. Более успешно они продвигались с Садового кольца. Там в конце ХIХ века появились на Пречистенке, 39, многоквартирные пятиэтажные здания в стиле эклектики. После женитьбы несколько счастливых лет квартиру здесь снимал гениальный Врубель, написавший на Пречистенке "Пана" и "Царевну Лебедь", ставшую портретом красавицы-жены, певицы Надежды Ивановны Забелы. Она исполняла главные роли в Частной опере Саввы Мамонтова, для нее Римский-Корсаков написал арию Марфы в "Царской невесте", ей посвящал романсы, которые она исполняла первой.
      Домами владел перед революцией фабрикант, французский подданный Клавдий Осипович Жиро, хозяин шелкоткацкой мануфактуры, крупнейшей в империи, известной в наши годы под названием "Красной Розы". Так назвали мануфактуру не в честь цветка, а соратницы Ленина - Розы Люксембург, революционерки, убитой во время революции в Германии. О хозяине дома Владимир Маяковский сочинил стишок, один из тех медных пятаков, на которые разменял золотой талант.
      А вот молодчик
      Жиро, заводчик.
      Нас как липку обдирал,
      С рабочих шкуру драл!
      Другой фабрикант, Морис Филипп, владел бывшим графским домом Михаила Орлова, на Пречистенке, 10. В нем на правах домашнего учителя жил после окончания Московского университета Борис Пастернак. Этот дом московские черносотенцы громили в 1915 году, когда по городу прокатились при бездействии полиции кровавые немецкие погромы. Тогда вещи поэта сохранились, но рукописи пропали, что не очень опечалило автора.
      И четная сторона - заканчивается доходными домами, сравнительно невысокими, четырехэтажными, без лифтов. На Пречистенке, 38, несколько лет до 1900 года снимал квартиру художник Валентин Серов. В крайнем доме, 40, проживал композитор Александр Гречанинов, автор опер, симфоний, романсов, церковной музыки, эмигрировавший после революции из России. Покинули родину и умерли на чужбине крупнейшие российские композиторы Рахманинов, Стравинский, Метнер, Глазунов...
      Пречистенка испытала на себе все превратности революции. Дом-музей Ивана Морозова захватили анархисты, превратившие его в притон. После них появились некие советские учреждения, жильцы. Собрание национализировали. Бывшему хозяину оставили несколько комнат. Ему пришлось эмигрировать, где вдали от любимых картин - зачах и вскоре умер.
      Морозовская коллекция была объявлена Вторым музеем нового западного искусства, который просуществовал до 1940 года. Тогда дворец на Пречистенке посетили Клим Ворошилов и Александр Герасимов, чтимый Сталиным как живописец, творец картины "Сталин и Ворошилов в Кремле". Нарком обороны покровительствовал советским живописцам, но (как Александр Герасимов) импрессионистов не принимал. После их посещения музей закрыли. Часть коллекции попала на Волхонку, часть - в Эрмитаж.
      Александр Герасимов явился в морозовский дом на Пречистенке президентом Академии художеств СССР, воссозданной на обломках императорской - в 1947 году. Пребывал на этом посту десять лет, пользуясь покровительством Сталина. Со смертью великого вождя кончилось время и вождя советского искусства...
      Поливановскую гимназию после революции, несмотря на ее либерализм и заслуги перед народным образованием, - закрыли.
      Бывший особняк балерины Балашовой с запломбированными комнатами, обставленными роскошной мебелью, передали знаменитой американской танцовщице Айседоре Дункан. Она танцевала под музыку "Интернационала" на сцене Большого театра, где ей аплодировал Ленин. Летом 1921 года балерина приехала в "красную" Москву, чтобы создать танцевальную школу для детей рабочих. "Я хочу, - говорила она, - чтобы рабочий класс за все свои лишения и страдания, которые он нес годами, получил высшую награду, видя своих детей бодрыми и прекрасными". Правительство Ленина финансировало этот проект. Школу открыли на Пречистенке, 20. В особняке Балашовой Айседора поселилась в то самое время, когда в ее парижской квартире томилась бывшая хозяйка пречистенского дворца.
      Два года здесь жил Сергей Есенин, с которым Айседора, будучи на 18 лет старше, сочеталась законным браком в пречистенском загсе. Отсюда супруги выехали в долгое турне по Европе и Америке, сюда же вернулись. Мира в семье не было. После очередного скандала пьяный поэт ушел через окно и унес под мышкой свой бюст, созданный другом, Сергеем Коненковым. Дворец Балашовой Дункан хорошо знаком иностранным дипломатам, живущим в Москве, в нем помещается УПДК - Управление по обслуживанию дипломатического корпуса.
      Удачно сложилась судьба дворца, где задавал обеды хлебосольный генерал от инфантерии Иван Архаров. В 1922 году в нем открылся Дом ученых, ставший клубом профессуры, не эмигрировавшей из страны. Директором много лет была некогда московская красавица, прима Художественного театра, гражданская жена Максима Горького, Мария Федоровна Андреева. (С ними мы уже встречались на Воздвиженке, в гостинице "Петергоф", 4-м Доме Советов.
      Настоящая фамилия Андреевой - Юрковская. Она же тайный агент по особым поручениям Ленина, который придумал ей партийную кличку Феномен, он называл ее Белой вороной. Прозвища очень точные. Редко кто, будучи в таком положении, как она, уходил в революцию. Она была издателем большевистской газеты, добытчицей финансов, комиссаром театров в революционном Петрограде - вместо того чтобы всю жизнь блистать на сцене. (Ушла из Художественного после схватки за первенство в театре с другой красавицей, женой Чехова, Ольгой Книппер, поддержанной Немировичем-Данченко. На стороне Андреевой выступал ее муж, Максим Горький, и Савва Морозов, отвергнутый как любовник). Почему по отношению к Андреевой партия не проявила свойственной ей черной неблагодарности, не засадила в лагерь, дала умереть в постели в 1953 году? Пощадил ее Сталин как бывшую жену Максима Горького, ставшего другом вождя после возвращения на родину...
      В Доме ученых после первого полета человека в космос прошла первая пресс-конференция Юрия Гагарина. Трудно назвать всех известных ученых, которые побывали в стенах этого дома, где сохраняются, как встарь, Белый, Синий, Серый, Предсерый залы, украшенные лепниной, старинной мебелью, венецианскими зеркалами.
      (На сцене Дома ученых познакомился однажды с генералом Сергеем Михайловичем Крыловым. Оказался с ним рядом в президиуме на одном из вечеров в Большом зале, где я рассказывал о Москве, а генерал - о делах милиции. Крылов поразил меня эрудицией, свойственной не всем высшим чинам МВД. Спустя несколько лет в день памяти Ленина, 22 апреля, генералу, увольняемому с должности начальника Академии МВД, не дали попрощаться со слушателями. Он хотел выступить на сцене клуба, где в зале сидели люди в офицерских погонах. Потрясенный жестокостью сослуживцев, генерал прошел в свой кабинет и застрелился. Затравил его зять Брежнева, Юрий Чурбанов, первый заместитель министра МВД.)
      Особняк Хрущевых служил резиденцией районной власти, пока в нем не открылся музей А. С. Пушкина. Он создан в 1961 году на пустом месте усилиями пушкинистов, сотрудников музея, и народом: свыше двух тысяч дарителей наполнили фонды и залы экспонатами. Но здесь поэт не бывал.
      Это второй государственный музей на улице, первый - открылся на Пречистенке, 11, в 1920 году. В нем поместили экспонаты общественного музея, основанного энтузиастами в первую годовщину смерти Льва Толстого. Советская власть проявляла особое внимание к его памяти, поскольку Ленин не только высоко чтил талант писателя, но и назвал его творчество "зеркалом русской революции". Для такого зеркала была подобрана достойная ампирная оправа. Живший в Хамовниках Лев Толстой часто ездил и ходил по Пречистенке, но не жил на ней.
      Пречистенку можно назвать улицей Михаила Булгакова. Он намеревался написать роман "Пречистенка". Замысел этот не реализовал, но создал "Собачье сердце" и "Роковые яйца", "Мастера и Маргариту", где действие происходит в Москве, в районе улицы и ее переулков. В пречистенских домах жили герои писателя, обитали его друзья, родственники и он сам. На звание "дом Мастера" претендует особняк в Мансуровском, 9. В отношении "дома Маргариты" у булгаковедов нет единодушия. По моей версии, на эту роль больше всего подходит особняк в Староконюшенном, 14, между Пречистенкой и Арбатом. Башня, готический стиль, ворота с аркой, трехстворчатое окно, помянутые автором, здесь налицо: переулок "кривой и длинный", пересекает другой "под прямым углом", над ними летела на метле Маргарита...
      После революции на Пречистенке остался штаб войск Московского военного округа. Впервые в истории русской армии возглавил округ не генерал, даже не полковник, как было после Февральской революции. Командующим МВО наркомвоенмор Лев Троцкий назначили солдата Николая Ивановича Муралова, депутата Моссовета, руководителя солдатской секции, отличившегося при захвате власти в 1917 году. Никакого военного образования у него не было. До революции закончил сельскохозяйственную школу, управлял имениями в перерыве между арестами. По поводу этого назначения острили:
      Нам не нужно генералов,
      Есть у нас солдат Муралов!
      На посту командующего МВО, на фронтах гражданской войны Николай Иванович заслужил орден боевого Красного Знамени, золотые часы и два золотых портсигара. Все награды чекисты изъяли при аресте. Звезда командующего померкла в 1925 году и закатилась за горизонт после 1927 года, когда из СССР выслали Троцкого, выдвиженцем и приверженцем которого считался бывший солдат. Неизвестна дата и место гибели самородка, который командовал царскими генералами, выпускниками Николаевской академии Генштаба.
      Горькая участь постигла его родного брата, Александра Муралова, бывшего наркома земледелия республики и президента Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук. Этого Муралова расстреляли в 1937 году, реабилитировали при Хрущеве. Но имя Николая Ивановича предавали забвению до последних дней СССР. Ни в одной советской энциклопедии информации о нем нет.
      На место Муралова, столь важное для удержания в руках власти, Сталин назначил старого друга по подполью, беспрекословно выполнявшего его команды, бывшего луганского слесаря, Клима Ворошилова. И он отличился в гражданской войне, которую закончил с двумя орденами боевого Красного Знамени. Храбрости в бою ему было не занимать. Как и лести по отношению к другу-диктатору. Перу Ворошилова принадлежат работы "Сталин и Красная Армия", "Сталин и строительство Красной Армии", где все победы в гражданской войне лживо приписаны гению вождя.
      Ампирный особняк на Пречистенке, 35, приглянулся Оперативному отделу наркомата по военным и морским делам. Сюда Ленин первый раз прибыл, чтобы выступить перед коммунистами, которые направлялись на фронт агитаторами. Тогда во время беседы выяснилось, что посланцы Москвы безоружны. По указанию вождя срочно изыскали 50 револьверов и столько же пачек патронов. Ими снабдили каждого агитатора. Во время гражданской войны Ленин неоднократно бывал в стенах дома, откуда ему поступали оперативные сводки о ходе боевых действий.
      Институт, где обучались дочери русских офицеров, разделил судьбу Поливановской гимназии. Его закрыли. В бывшем доме Долгоруковых расположилась часть Военной академии РККА, которой оказалось тесно во дворце Шереметева на Воздвиженке. Таким образом, стены двух дворцов стали университетами полководцев, маршалов и генералов, выигравших великую войну, самую кровопролитную в истории.
      Бывший особняк графа Михаила Орлова с ведома Сталина предоставили Еврейскому антифашистскому комитету во главе с Соломоном Михоэлсом. Великий артист, руководитель Московского еврейского театра, летал в годы войны в Америку за долларами еврейской общины США, ратовал за открытие второго фронта, вырос в крупную общественную фигуру. Ее приказал ликвидировать, устроив "автомобильную катастрофу", все тот же Сталин, начавший холодную войну с американцами. В Москве популярный артист на улицах появлялся в окружении поклонниц. Поэтому отправили его в командировку в Минск в сопровождении агента госбезопасности, игравшего роль помощника. Обоих завезли на дачу, заставили выпить по стакану водки, после чего во дворе раздавили передними и задними колесами грузовика...
      Членов ставшего ненужным Еврейского антифашистского комитета сталинские сатрапы арестовали, судили и расстреляли, пощадив академика Лину Штерн. Поставили к стенке Льва Квитко. Перед войной он сочинил стихи, которые учили во всех детских садах. Цитирую по памяти, как выучил шестьдесят лет назад:
      Климу Ворошилову письмо я написал,
      Товарищ Ворошилов, народный комиссар!
      В Красную Армию, в нынешний год,
      В Красную Армию брат мой идет.
      Товарищ Ворошилов! Я скоро подрасту
      И стану вместо брата с винтовкой на посту!
      В память об убитых появилась на стене дома доска с минорой, семисвечником и призывом: "Помни"!
      Многие здания улицы заняты поныне государственными и научными учреждениями, вытеснившими жильцов. Знал я одного из них, обладателя книг о Москве, о которых не мог мечтать. Перед смертью библиофил предложил купить у него старые путеводители, ныне переизданные и доступные каждому, но тогда недосягаемые для меня...
      Жил хозяин библиотеки в многоквартирном доходном доме на Пречистенке, 13, который забрал у москвичей Институт физико-технических проблем. Его директор, г-н Лупичев, будучи молодым доктором наук, пришел в "Московскую правду", чтобы показать в собственном исполнении телекинез, о котором я написал как о непознанном явлении природы. Пузырек с чернилами он действительно сдвинул с места на столе, но в то же мгновение я ухватил тонкую нить, которой мой незваный гость пытался проделать нехитрую манипуляцию, чтобы доказать заблуждение легковерного журналиста. ХХ век на финише, но физика по сей день не знает, какая сила таится у нас в руках.
      Возрождение Пречистенки происходит медленно, но верно. Восстановлено несколько зданий, заполнивших пустоты, образовавшиеся в годы тотального разрушения старой Москвы. Преобразился бывший дворец А.Тучкова И.Морозова. На его фасад сел двуглавый орел императорской Российской академии художеств. Сорок лет назад комиссия сталинской Академии художеств СССР, которую возглавлял Александр Герасимов, не разрешила студенту Зурабу Церетели защитить диплом картиной "Праздник в городе". Ее сочли импрессионистской. Пришлось срочно писать портрет друга, сутками не выходя из мастерской. Сегодня в кабинете бывшего вождя советского искусства работает наказанный им некогда Зураб Церетели, возрождающий былую славу академии.
      Ему удалось вернуть потускневший блеск залам дворца Ивана Морозова. В дни, когда я пишу эти строчки, военный комендант здания на Пречистенке, 19, передал ключи академии. Значит, у Москвы будет еще один выставочный зал, еще один музей на самой красивой улице города.
      Глава шестая
      АРБАТ
      "Странное название". - Аристократическое
      гнездо. - "Совсем особый город". - "Улица святого Николая". - "Дом с привидениями". - Петр
      Бартенев издает "Русский архив". - Утраты. - "Паризьен" и "Мастфор". Военно-Окружной суд. - Внебрачный сын Екатерины II. - Актриса Семенова. "Квартира А.С.Пушкина на Арбате". - Дебют
      Эраста Гарина. - "Донжуанский список".
      "Аргонавты". - Андрей Белый и Александр Блок. - Константин Бальмонт. Баррикады. - "Два брата с Арбата". - Общество русских врачей. - "От
      "Браги" до "Праги". - Гостиница "Столица". - Генерал Шанявский. - Муки Марины Цветаевой. - Западники и славянофилы. Террористы и
      подпольщики. - Голгофа вождей. - "Дети
      Арбата". - "Военно-грузинская дорога".- Играет
      Святослав Рихтер. - "Живу в своей квартире..." - Булат Окуджава. Высотный дом без звезды.
      Если Кремль сердце Москвы, то Арбат - душа, хрупкая, ранимая и бессмертная.
      Ты течешь, как река. Странное название!
      И прозрачен асфальт, как в реке вода.
      Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое призвание.
      Ты и радость моя, и моя беда.
      Прав Булат Окуджава, название действительно странное. Как полагают историки, оно арабского происхождения, от слова рабад - пригород, каким эта местность была некогда по отношению к городу - Кремлю. От переиначенного на русский лад рабада произошло название Арбат, которое даже большевики не посмели у города отнять.
      Этим словом обозначается все пространство между Остоженкой и Поварской со всеми улицами и переулками. Их много, десятки, Малые, Большие, Кривые... Арбат служил дорогой к западным границам, откуда часто возникала угроза Москве. Поэтому по его сторонам цари поселили три стрелецких полка. Соседями стрелецких слобод были слободы плотников, мастеров Серебряного и Денежного двора. Отсюда названия переулков Серебряного, Денежного, Плотникова. После упразднения стрелецкого войска земля досталась дворянам, свившим здесь большое аристократическое гнездо.
      В старинных усадьбах, особняках, домах с мезонинами и антресолями, в доходных домах веками накапливалась духовная энергия не только города, но и всей страны, формировалось общественное мнение, рождались идеи и теории, сочинялись симфонии и романсы, писались романы и картины. Строились здания, ставшие славой и гордостью русского зодчества.
      Об Арбате и его жителях много сказано в мемуарах, прозе и стихах литераторов ХХ века Андрея Белого, Бориса Зайцева, Анатолия Рыбакова... Особенно проникновенно сказал о нем Булат Окуджава. Он родился, учился и рос, "дыша воздухом истории" на этой улице.
      Пускай моя любовь как мир стара
      Лишь ей одной служил и доверялся
      Я - дворянин с арбатского двора,
      Своим двором введенный во дворянство.
      Окуджава не скрывал, что, вырастая во дворе без отца и матери, покуривал, подворовывал, закусывал и попивал вино, попадавшее неправедным путем из окон ресторана во дворе, играл в карты, водил знакомство с урками. И тем не менее на всю жизнь сохранил привязанность к "малой родине", благодарил судьбу за выпавшее счастье родиться на Арбате.
      Упрямо я твержу с давнишних пор:
      Меня воспитывал арбатcкий двор,
      Все в нем от подлого до золотого...
      Подлое не проросло, золотое засияло путеводной звездой.
      Окуджава не одинок в своем чувстве.
      "Господи, как я люблю Арбат! Когда я из своей коммуналки переехал в Бескудниково, то понял, что Арбат - это как бы особый город, даже население иное", - писал Юрий Казаков.
      Задолго до того, как вырвалось это признание, та же мысль пришла в голову писателю другой эпохи.
      "Здесь в старых переулках за Арбатом совсем особый город", - утверждал в стихотворении "Москва" Иван Бунин, давний житель Арбата:
      Кресты на древней церковке.
      Сквозь ветви
      В глубоком небе весело сияют,
      Как золотые кованые шлемы,
      Головки мелких куполов...
      Где они, эти кресты и головки куполов? Сейчас отвечу на этот вопрос. В летописях улица впервые помянута под 1493 годом в связи с большим пожаром, когда, согласно пословице, Москва от копеечной свечи сгорела, в частности, у "храма Бориса и Глеба на Орбате".
      Зажгли злосчастную свечу в церкви Николы на Песках в Замоскворечье. И у Арбата, в Николопесковском переулке, был храм с таким названием. В середине XVII века взамен деревянной церкви во имя Покрова Пресвятой Богородицы возвели каменную с приделом Николая Чудотворца. Его именем назвали храм.
      В нем отпели жившего напротив прихожанина Александра Скрябина, умершего внезапно в апреле 1915 года, в тот самый день, когда окончилась аренда на занимаемый им дом... В его стенах музей великого композитора. А храм снесли...
      Другая церковь, в честь Николая Явленного, возвышалась дивной колокольней на 14 саженей в середине Арбата, на изгибе проезда. Поэтому хорошо просматривалась и с начала, и с конца улицы. Храм появился при Борисе Годунове. Сохранилось письменное упоминание, что много строивший в городе этот государь "воздвиг с основания большой храм Николы Чудотворца в Москве на Арбате".
      У его стен князь Дмитрий Пожарский разбил польское войско гетмана Яна Ходкевича. На этом месте москвичи спустя несколько лет разгромили казачье войско гетмана Петра Сагайдачного, на этот раз украинского, чьим именем националисты назвали большой корабль, мечтая изгнать русских с берегов Черного моря...
      По случаю победы у церкви построили Покровский придел. Царь Михаил Романов на радостях подарил храму колокол. Некий провидец Василий, живший на колокольне, предсказал дочери Петра I, царице Елизавете, что она станет императрицей. Когда предсказание сбылось, Елизавета Петровна, будучи в Москве, не раз приезжала на Арбат, служила панихиды по усопшему, заботилась о его могиле у стен храма.
      Еще одно событие, произошедшее у Николы Явленного, описано на страницах "Войны и мира" Льва Толстого.
      "В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд вюртембергских гусаров, позади верхом, с большой свитой ехал сам неаполитанский король.
      Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость..."
      На этом месте Пьер Безухов пытался совершить покушение на Наполеона. "Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно было совершиться его дело".
      Колокольня церкви славилась необыкновенной красоты шатром, вызывавшим восхищение искусствоведов. В вышедшем в 1917 году путеводителе "По Москве" о нем сказано определенно: "Наивысшим изяществом и изысканностью отличается колокольня церкви Николы Явленного на Арбате".
      Третий Никола, в Плотниках, находился на углу с Плотниковым переулком. Плотники, как стрельцы, особо чтили святого Николая. Каменный одноглавый храм был известен по документам с 1625 года.
      Еще один Никола стоял вблизи Арбата на Большой Молчановке. От всех прочих отличался загадочным определением: что на Курьих ножках. О каких таких ножках шла речь, неясно. То ли о ножках кур, скапливавшихся после убоя на месте забытого кухонного двора, то ли подразумевалась "курья". Так называли ручьи и речки, не имевшие названия. Одноглавый храм с трапезной и колокольней на месте более древнего построен был в начале ХIX века. В то самое время, когда в доме священника этой церкви жила семья Сергея Львовича Пушкина, отправившего отсюда сына Александра учиться в Петербург.
      Все эти Николы дали основание Борису Зайцеву назвать написанный в 1921 году ностальгический очерк об утраченном Арбате "Улицей святого Николая".
      Стрельцы построили еще одну церковь на Арбате, 55, которая замыкала улицу у ворот Земляного города. Называлась она: Святой Живоначальной Троицы. И то был одноглавый храм, построенный известным архитектором Иваном Мичуриным, прошедшим по мысли Петра I хорошую школу в Европе, много строившим в Москве. Ему заказали новую церковь на месте старой - купцы, поселившиеся на бывших землях стрельцов. К тому времени стрелецкая Троица обветшала, ее разобрали.
      Все эти храмы уничтожены в начале тридцатых годов, когда прокладывалась под Арбатом первая линия метрополитена к Киевскому вокзалу.
      Тогда над Москвой пронесся шквал разрушений. Так не стало "улицы святого Николая".
      Еще одна утрата лишила нас сохранившегося после пожара 1812 года ампирного особняка. На него посыпались зажигательные бомбы в первые дни авианалетов 1941 года. До того времени на Арбате, 14, выделялся дом на изгибе улицы, стоявший рядом с шатром Николы Явленного. Церковь и дом образовывали ансамбль, какой увидеть можно было только в Москве. Эту пару часто фотографировали для открыток. Художник М.М.Гермашев написал городской пейзаж под названием "Арбат", где изобразил особняк с шестиколонным портиком. Мимо него по улице, прочерченной линиями рельсов, где виднеется вдали трамвай, редкие прохожие, трусит лошадка под светом одинокого фонаря на том месте, где сейчас разросся лес фонарей.
      Знал прежде этот особняк каждый москвич как "дом с привидениями". О нем рассказывали легенды, с ним связывали разные криминальные истории, ночью прохожие обходили его стороной. До революции особняк принадлежал князьям Оболенским. В нем проживали архивисты, библиографы и коллекционеры Вукол Ундольский и князь Михаил Оболенский, работавшие в архиве министерства иностранных дел. Князь в антикварном магазине однажды выкупил попавшийся ему на глаза портрет Пушкина кисти Тропинина, украденный неким живописцем, попросившим на время оригинал, чтобы снять с него копию. Что он и сделал, вернув доверчивому хозяину подделку, оригинал оставив себе на память...
      Торговал одно время книгами на пороге особняка неутомимый собиратель фольклора литератор Евгений Захарович Баранов. Он записал рассказы ломового извозчика, картузника, рабочего, укладчика дров, водопроводчика, нищего... Они составили главу "Проклятый дом" в изданной в 1928 году стараниями общества "Старая Москва" редкостной книге "Московские легенды". (Переиздана в 1993 году.)
      На месте исчезнувшего особняка разросся в средине Арбата скверик, в его земле похоронены не только фундаменты шатровой колокольни, "дома с привидениями", но и каменных палат, где жили родители Александра Суворова. Как полагают, на этом месте родился будущий генералиссимус, чьи полки чудо-богатырей перешли Альпы. Так далеко от Москвы с тех пор не заходили русские солдаты.
      Рядом с "домом с привидениями" на Арбате, 16, появился после 1812 года малый особняк с портиком, превращенный после нескольких переделок в коробку с растесанными под витрины окнами. В нем жил еще один архивист и библиограф, известный некогда всей читающей России. То был Петр Иванович Бартенев, издатель журнала "Русский архив". При жизни издателя вышло около 600(!) номеров журнала, который называли "живой картиной былого". Его номера по сей день служат историкам и литературоведам надежными источниками новых песнопений о прошлом. Бартенев заложил краеугольные камни пушкиноведения, записал воспоминания современников и друзей поэта, составил исследования "Род и детство Пушкина", "Пушкин в Южной России". Его сын Сергей Бартенев - автор монографии "Московский Кремль в старину и теперь". Это издание вышло в двух томах перед революцией. Книгами воспользовался Ленин, став жителем Кремля, перед тем как дважды пройти по стенам и башням.
      На Арбате стильные здания, построенные после 1812 года, не только уродовались, упрощались и огрублялись с давних пор. Их безжалостно уничтожали, чтобы поднять на высвободившемся месте доходные дома. А те здания, что сохранились после революции и сталинской реконструкции, не вписывались в картину задуманного в 70-е годы "образцового коммунистического города.
      Небывалый в истории Москвы удар район пережил при Хрущеве, санкционировавшем проект проспекта Калинина, Нового Арбата. Тогда стерли с лица земли множество строений, Собачью площадку, Большой Каковинский, Кречетниковский переулки, опустошили и обезобразили Дурновский, Карманицкий, Малый Николопесковский, Староконюшенный, Трубниковский, Филипповский переулки... На Арбате, 8, на углу с Арбатским переулком, погиб двухэтажный дом 1786 года...
      Ни золота и ни хлеба
      Ни у черта, ни у неба,
      Но прошу я без обиняков:
      Ты укрой Арбат, гитара,
      От смертельного удара,
      От московских наших дураков.
      Никто не послушал Булата Окуджаву... Более того, нашлись и у разрушителей песнопевцы.
      Горжусь тобой, такому сдвигу...
      Гляжу на небо сине-синее
      И, как развернутую книгу,
      Читаю я проспект Калинина.
      Я поднимаюсь как по лестнице,
      По строчкам новых этажей,
      И вижу я, как с каждым месяцем
      Москва становится светлей.
      В начале восьмидесятых годов Арбат понес новые утраты. Ни сил, ни желания у городской власти не было, чтобы починить обветшавшие дома. Тогда не стало фасадных строений 1, 3, 5, 7. Под последним номером значилось два здания. В трехэтажном - до революции помещались меблированные комнаты. Оба строения появились после 1812 года. Помнится многим на первом этаже двухэтажного дома на Арбате, 7, магазин "Колбасы" с пустыми прилавками в годы "застоя". Здесь до революции помещался кинотеатр "Паризьен". На одном из сеансов в нем побывал в конце жизни Лев Толстой, ушедший из зала в перерыве, когда киномеханик менял бобины в аппарате. Зрелище великому старцу не понравилось, как писал его спутник: "Он был поражен нелепостью представления и недоумевал, как это публика наполняет множество кинотематографов и находит в этом удовольствие".
      Бывший зрительный зал не пустовал и когда открылось в нем в начале нэпа кафе-клуб "Литературный особняк". Летом 1921 года в нем впервые прочитал "Пугачева" Сергей Есенин. По этому адресу давала представления театральная студия имени А.С.Грибоедова. После ее распада зал арендовала "Мастерская Н.М.Фореггера", сокращенно "Мастфор". Несколько лет то был популярный театр, где в качестве художников-оформителей дебютировали в искусстве Сергей Юткевич и Сергей Эйзенштейн, будущие корифеи советского кино. Музыку к спектаклям сочинял юный Матвей Блантер, ставший автором "Катюши" и многих других славных песен.
      В соседнем здании на Арбате, 9, в нижнем этаже находился популярный у богемы ресторан под названием "Арбатский подвальчик", куда захаживали все известные поэты двадцатых годов, в том числе Маяковский и Есенин.
      Как много приходится писать о том, чего больше нет!
      Впервые попадающие сюда люди, слышавшие песни Булата, поражаются: ничем особенным Арбат не выделяется среди других московских улиц, разве что пустырей больше. А те здания, что есть, не шедевры. Парадокс, на Арбате почти нет да и не было памятников архитектуры, подобных тем, что мы видели на Пречистенке, сохранившей дворцы с колоннадами.
      На страницы "Памятников архитектуры Москвы" попало единственное строение улицы "Городская усадьба начала ХIX в. (дом Военно-окружного суда)". Этот двухэтажный дом с окошками-бойницами над тротуаром сохранил черты ампира. Им владел граф Василий Алексеевич Бобринский, упоминаемый советскими краеведами как декабрист. За недонесение о готовящемся заговоре товарищей его отдали под надзор полиции. Но не сообщают, что у графа и царя Николая I была одна и та же бабушка, Екатерина II. Внебрачного сына молодой императрицы и Григория Орлова, не скрывавшего страсти, делавшего тогда, по словам Екатерины, "тысячу безумств", отправили расти в провинцию, где купили ему в наследство деревню Бобрики. По имени деревни придумала матушка фамилию - Бобринского. Держала сына, Алексея Григорьевича, на расстоянии от двора, но не упускала из поля зрения, дала воспитателя, образование, деньги, возможность увидеть мир. В графское достоинство возвел побочного брата император Павел I, посчитавший его жертвой ненавистной матери. Бобринские проявили себя на поприще государственном, два из них были министрами путей сообщения...
      Вслед за графом домом недолго владела еще одна российская Золушка, чья судьба напоминает судьбу Параши Жемчуговой. Екатерина Семенова родилась, как Параша, крепостной, но стала в силу законов любви княгиней Гагариной. Неграмотную, одаренную большим талантом девушку Москва увидела в театре на Арбатской площади. Она учила роли, слушая их в чужом исполнении... Актрису обучал литературной речи поэт и переводчик "Иллиады" Николай Гнедич. В Петербурге Семенова прославилась как трагедийная актриса, она очаровывала Пушкина. Когда до него дошли слухи, что Семенова в связи с женитьбой решила бросить сцену, поэт взялся за перо:
      Ужель умолк волшебный глас
      Семеновой, сей чудной Музы?
      Ужель, навек оставя нас,
      Она расторгла с Фебом узы,
      И славы русской луч угас?
      Не верю, вновь она восстанет.
      Ей вновь готова дань сердец,
      Пред нами долго не увянет
      Ее торжественный венец.
      Екатерину Семенову увековечил Пушкин в первой главе "Евгения Онегина", поставив в один ряд с выдающимися соотечественниками:
      Волшебный край! Там в стары годы
      Сатиры смелый властелин,
      Блистал Фонвизин, друг свободы,
      И переимчивый Княжнин;
      Там Озеров невольны дани
      Народных слез, рукоплесканий
      С младой Семеновой делил.
      Далее с усадьбой произошла типичная история, ее выкупила казна и приспособила для военно-окружного суда. С тех пор здесь вершат правосудие над служилыми. Так было до революции, так продолжается по сей день рядом с толпой праздношатающейся по пешеходному Арбату публики.
      Искусствоведы, не следуя за поэтами, пишут об Арбате без восторгов. Они отмечают, что в отличие от других улиц он сохранил однородность структуры застройки. Что еще в нем, с их точки зрения, хорошего? "Яркие архитектурные и градостроительные акценты почти отсутствуют, что особенно выявляет общее пестрое многообразие стилей, таким образом создается богатый, но лишенный острой динамичности образ, который в наши дни обычно воспринимается как символ исторической застройки Москвы".
      Откуда взяться ярким акцентам, если все церкви и колокольни порушены, как многие дома. Сохранившиеся здания изуродованы переделками домовладельцев, выжимавших прибыль с каждого квадратного метра площади. Их надстраивали верхними этажами, объединяли в монолитные блоки...
      "Яркий акцент" появился на Арбате, 53, где воссоздан ампирный особняк, принадлежавший в тридцатые годы ХIX века карачевскому предводителю дворянства Н.Н.Хитрово. На месте коммунальных квартир восстановлена анфилада комнат и создан музей "Квартира А.С.Пушкина на Арбате". Длина дома около 28 метров, ширина свыше 10 метров. На втором этаже здесь с февраля по май 1831 года поэт снимал квартиру после свадьбы. У молодых было пять просторных комнат: зал, гостиная, кабинет, спальня, будуар и коридор, 280 квадратных метров общей площади. В квартире воссоздана атмосфера, которой дышал счастливый тогда поэт.
      Таким образом Арбату вернули часть великого прошлого, выделили среди всех московских улиц. В городе не сохранилось ни одного дома, где Пушкин жил до отъезда в Петербург. Часто приезжая в Москву (16 раз), он останавливался в гостиницах или у друзей, порой в арбатских переулках. Теперь у Москвы есть пушкинский дом, где он был не гостем, а хозяином, куда приглашал друзей и родственников, где устраивал приемы...
      На Арбате разменявший четвертый десяток Пушкин прожил медовый месяц с первой московской красавицей, восемнадцатилетней Натальей Гончаровой. "Натали - моя сто тринадцатая любовь", - сообщал жених в письме княгине В.Ф.Вяземской. Эту необыкновенную пару люди специально приходили смотреть, когда она появлялась в общественных местах. За полгода до венчания влюбленный сочинил сонет "Мадонна", заканчивающийся признанием:
      Исполнились мои желания. Творец
      Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
      Чистейшей прелести чистейший образец.
      После свадьбы Пушкин писал другу: "Я женат - и счастлив: одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось - лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется, я переродился".
      Длилось это состояние недолго. В Москве тогда Пушкин ничего не сочинил, отношения с матерью жены, задолжавшей 11 тысяч рублей, не складывались. Более того, после одного объяснения с тещей зять выгнал ее из квартиры.
      На лето молодые уехали в столицу и больше в Москве не жили в своей квартире. А нам по поводу этой женитьбы суждено повторять другие пушкинские слова: счастье было так близко, так возможно. Кокетство Натальи Николаевны послужило причиной жгучей ревности мужа, вызвавшего публично домогавшегося ее белокурого красавца Дантеса на дуэль... В молодости цыганка нагадала Пушкину, что умрет он от белой лошади или от блондина из-за жены. Сбылось.
      В этом доме, спустя полвека после гибели поэта, не раз останавливался у брата Петр Ильич Чайковский, создавший музыку опер и романсов, адекватную стихам и прозе автора "Евгения Онегина" и "Пиковой дамы".
      В советские годы дом служил сценой Окружного самодеятельного театра Красной Армии, чье руководство, как мы знаем, обосновалось на соседних улицах. На этой сцене Всеволод Мейерхольд, опекавший молодых, заприметил Эраста Гарина, дебютировавшего с триумфом в спектакле "Сбитенщик".
      "В доме 53 по Арбату, в котором жил А. С. Пушкин после женитьбы (об этом мы тогда не знали), был оборудован чистый и уютный зал мест на 250. В этом зале и состоялось первое представление "Сбитенщика", - вспоминал великий комик Эраст Гарин в книге "С Мейерхольдом".
      Напротив дома Хитрово на Арбате, 44, в пушкинские годы проживала графиня Зубова, дочь Александра Суворова. Будучи в дальних походах, он писал ей нежные письма и называл "Суворочкой". Отец выдал ее замуж за генерала графа Николая Зубова, отличавшегося храбростью и богатырской силой. Она пригодилась графу, когда тот нанес первый смертельный удар императору Павлу I, убитому заговорщиками.
      Особняк принадлежал в 1868 - 1872 годах Елизавете Николаевне Ушаковой. В молодости она жила на Пресне. Тогда в доме Ушаковых часто видели Пушкина, ухаживавшего за сестрами, Екатериной и Елизаветой. В девичий альбом младшей сестры, будучи влюбленным в Наталью Николаевну, поэт вписал не только стихи. Но и так называемый "Донжуанский список", состоящий из двух столбцов, который дал обильную пищу пушкинистам. Первый столбец насчитывает 16 имен женщин, к которым испытывались серьезные чувства, его заключает "Наталья", руки которой жаждал составитель шутливого перечня. Во втором столбце 18 имен женщин, с которыми связаны были мимолетные увлечения. Пушкин одно время задумал жениться на юной Екатерине Ушаковой, но получил отказ.
      Елизавете Ушаковой посвящено шестистишие:
      Вы избалованы природой,
      Она пристрастна к вам была.
      И наша вечная хвала
      Вам кажется докучной одой.
      Вы сами знаете давно,
      Что вас любить немудрено.
      Письма Пушкина и написанные о нем воспоминания Елизавета Ушакова перед смертью сожгла.
      Другое "яркое пятно" проступило на Арбате, 55. Музей создан в квартире, где родился и вырос Андрей Белый, детально описавший улицу в прозе и стихах:
      И на Арбате мчатся в вечность:
      Пролеток черных быстротечность,
      Рабочий, гимназист, кадет...
      Проходят, ветром взвив одежды,
      Глупцы, ученые, невежды,
      Зарозовеет тихий свет
      С зеленой вывески "Надежды"
      Над далью дней и далью лет...
      Некогда ампирный дом надстроен двумя этажами. В истории русской литературы он известен как пристанище "Аргонавтов". Так назывался литературный кружок, собиравшийся в квартире Андрея Белого, мастера литературы, будущего автора романов "Петербург" и "Москва", поэта "Серебряного века".
      Как вспоминал Андрей Белый:
      "В морозный пылающий день раздается звонок: меня спрашивают, выхожу я и вижу...
      - Блоки".
      В тот вечер, вскакивая с мест, восторженные слушатели, лучшие литератороы Москвы, назвали Блока первым поэтом России. С тех пор завязалась дружба поэтов, чуть было не закончившаяся дуэлью из-за любви Андрея Белого к жене Блока, не оставшейся безучастной к его страсти. Ни один великий поэт не воспел своей избранницы так, как это сделал автор стихов о "Прекрасной Даме". И не принес столько мучений. Возвышенное отношение к невесте трансформировалось после венчания в церкви в аномалию: будучи в браке, молодые не вступали в супружеские отношения, что причиняло мучительные страдания Любови Дмитриевне. Заключенный на небесах брак не распался, но утешения каждый из супругов искал на стороне, откуда однажды вернулась Любовь Дмитриевна беременной. Роды закончились смертью ребенка, которого готов был признать своим Блок.
      В последний приезд в Москву в мае 1921 года (и за год до этого) тяжело больной Александр Блок жил на Арбате, 51, рядом с домом "Аргонавтов" и домом А.С.Пушкина. Он останавливался в "неуплотненной" квартире профессора Петра Семеновича Когана, марксиста, возглавлявшего тогда недолго пожившую советскую академию художественных наук. На вокзал за гостем прислал автомобиль Лев Каменев, покровитель профессора, глава Московского Совета. Тогда больного осмотрел придворный врач, посчитавший причиной недуга "однообразную пищу", вызвавшую истощение, малокровие, неврастению. Блок выступал не только публично, но и побывал приватным образом в Кремле на квартире Каменева, где читал в кругу его семьи и друзей стихи.
      Страдавший бессонницей Блок ночью ходил к храму Христа Спасителя, сопровождаемый Неллей Александровной, женой профессора, в него влюбленной.
      Знакомство с членом Политбюро и главой Моссовета не помогло, когда в Кремле решался вопрос о срочном выезде Блока для лечения за границу. Политбюро во главе с Лениным отказало в этой милости, когда же при повторном обсуждении поездку разрешили, было поздно. Поэт умер в мучениях.
      "Я помню Арбат. Быстро бежит, шевеля своими тараканьими усами, литературовед П.С.Коган. Его останавливает седой человек и говорит два слова:
      - Умер Блок!
      И сухой Коган ломается пополам, из его рук выпадает сумка для академического пайка, и профессор оседает на руки встречного, как будто рушится карточный домик, и начинает плакать, как ребенок". Свидетелем этой сцены оказался литератор Вадим Шершеневич, автор неопубликованных при советской власти мемуаров "Великолепный очевидец".
      Да, яркие имена вспоминаются, когда рассказываешь об улице.
      "На московском Арбате, где мы тогда с женой жили, вижу его студентом, в тужурке серой с золотыми пуговицами и фуражке с синим околышем... Что-то в революции ему давно нравилось. Он ее предчувствовал, ждал. По Арбату поэт не ходил, а летал, всегда спешил. В баррикадные дни пришлось однако ходить с опаской, что вот выскочит из-за угла какой-то черносотенец".
      Такими словами описан житель Арбата Андрей Белый. Он не остался перед автором процитированных строк в долгу и оставил нам портрет Бориса Зайцева:
      "Борис Константинович Зайцев был и мягок, и добр: в его первых рассказах мне виделся дар: студент "Боря", отпустивший чеховскую бородку, по окончании курса надел широкополую шляпу, наморщил брови и с крючковатой палкой в руке зашагал по Арбату, и все стали спрашивать:
      - Кто?
      - Борис Зайцев, писатель..."
      И этот писатель, дебютировавший в начале века, поспособствовал революции, да еще как. Его квартира на Арбате, 38, на углу со Спасопесковским переулком, где постоянно бывали Леонид Андреев и Андрей Белый, исправно служила явкой революционерам, куда они являлись для конспиративных встреч. Вместе с ними хаживал внедренный в их среду осведомитель охранного отделения. Под квартирой-явкой была квартира, где изготавливались бомбы, рвавшиеся в дни 1905 года.
      По Арбату проходил герой романа Максима Горького Клим Самгин, он шел на конспиративную квартиру, где неожиданно для себя получил задание и, как связной, поспешил на баррикаду...
      Еще один известный поэт крепко поспособствовал революции. Константин Бальмонт, сосед Бориса Зайцева, обитал в арбатском Большом Толстовском переулке. К моменту поселения здесь успел прославиться в России, побывать во многих странах Европы, добраться до Мексики, где пленился красотой космогонических мифов ацтеков и майя, переведенных им на русский. Поэт с таким же увлечением, как стихи, написал "Анализ иероглифической письменности китайцев". Был Бальмонт, по словам Максима Горького, "дьявольски интересен и талантлив". Полиция преследовала его за стихотворение "Маленький султан", обличавшее монарха, его напечатали в прокламации социал-демократы. В дни революции публиковался поэт в газете большевиков "Новая жизнь", воспевал борьбу "сознательных смелых рабочих", ходил на баррикады. Чтобы избежать ареста, ему пришлось уехать из России. Вернулся на Арбат после всеобщей амнистии по случаю 300-летия дома Романовых...
      В дни первой русской революции улицу на протяжении 850 метров перегородили три баррикады! Нигде не было их столько, как здесь. Одной дружиной командовал Сергей Коненков, снимавший мастерскую наверху доходного дома с роскошными квартирами на Арбате, 23, построенного в стиле модерн инженером и подрядчиком Никитой Лазаревым. Он настолько хорош, что на его лестнице снимались многие художественные фильмы, действие которых происходит в начале века.
      Свое ателье скульптор превратил в склад оружия и штаб дружины. Когда пушки ударили прямой наводкой по баррикадам, Коненков распустил боевиков и поднялся наверх с любимой девушкой, натурщицей Татьяной Коняевой. И она десять дней стреляла, ходила в разведку, перевязывала раны. Обнаженную красавицу художник увековечил в образе Ники, попавшей в музей...
      На холстах запечатлел 1905 год живший на Арбате, 30, Сергей Иванов, автор исторических картин "В Московском приказе", "На сторожевой границе Московского государства", "Поход москвитян". Он же написал "Расстрел", свидетелем которого стал в день похорон Николая Баумана. Под пулями художник переносил раненых, после чего создал картину "Аудитория Московского университета, превращенная в лазарет в ночь с 20 на 21 октября 1905 года". За эти заслуги перед революцией советская власть установила на фасаде дома мемориальную доску с надписью: "Здесь жил русский художник Сергей Васильевич Иванов". Такой чести ни один другой живописец не удостоен, хотя жителями Арбата были многие из них.
      После трех революций и гражданской войны все названные мною творцы, за исключением умершего в 1910 году художника Иванова, поспешили подальше от победителей. Бальмонт и Зайцев умерли на чужбине. Белый и Коненков вернулись умирать.
      Вдали от родины Бальмонт сочинил одно из лучших стихотворений о Москве:
      Ни Рим, где слава дней еще жива;
      Ни имена, чей самый звук - услада,
      Песнь Мекки и Дамаска, и Багдада
      Мне не поют заветные слова,
      И мне в Париже ничего не надо,
      Одно лишь слово нужно мне, Москва!
      Почему именно эта улица стала крепостью с тремя баррикадами? Причина в том, что на Арбате, 25, помещалась художественная студия Ивана Дудина и Константина Юона, единственная, где обучали писать с любой натуры, в том числе обнаженной, что не практиковалось в казенном училище. В студии обучались двести молодых борцов, жаждущих перемен. Они стали порохом революции, строителями баррикад. После боев Юону пришлось долго хлопотать, чтобы власти разрешили возобновить занятия.
      В этой школе умели учить, находить таланты. Отсюда пришли в искусство Куприн, Фаворский, Фальк, поэт и художник Давид Бурлюк, архитекторы братья Веснины...
      Двух других братьев, книгоиздателей Михаила и Сергея Сабашниковых звали "два брата с Арбата". Они родились в Большом Левшинском переулке. Их отец сибиряк золотопромышленник Василий Сабашников купил землю на солнечной стороне Арбата, 26, и заказал архитектору А.Каминскому особняк. Он его построил в ретроспективном стиле барокко. Братья пошли было учиться в Поливановскую гимназию на Пречистенке, но даже она не удовлетворила желание семьи дать детям наилучшее образование. Поэтому в дом зачастили учителя, будущий академик Николай Тихомиров, будущий академик Федор Корш, с которым дети читали в подлиннике Гомера и Овидия, известный ботаник Петр Маевский...
      Первыми книгами Сабашниковых стали лекции учителей. Под маркой респектабельного научного "Издания М. и С.Сабашниковых" до революции вышло 600 названий книг, многие из них не устарели до наших дней. Издательство выпустило в 1917 году лучший путеводитель "По Москве" под редакцией профессора Николая Гейнике. В нем около 700 страниц. По ним видно, какую Москву мы потеряли, когда вышел этот том. (Переиздан в 1991 году, когда пала советская власть.)
      Арбат оказался среди улиц, переживших строительную лихорадку. Над его ампирными старожилами в один-два этажа поднялись доходные дома с лифтами, телефоном, горячей водой. Жителями домов стали преуспевавшие коммерсанты, чиновники, присяжные поверенные, архитекторы, врачи. О последних - редко вспоминают, когда пишут об Арбате.
      А между тем на улице во второй половине ХIX века возникло Oбщество русских врачей. Его основали замечательные люди. Профессор Федор Иванович Иноземцев первый сделал операцию под эфирным наркозом, основал "Московскую медицинскую газету", первую поликлинику. Имя бальнеолога Семена Алексеевича Смирнова носит "Смирновская" вода, открытая им. Вокруг них объединились отечественные медики. На Арбате, 25, на втором этаже в 1870 году открылась общедоступная лечебница. Днем в ней принимали больных, вечером делались научные доклады. Первый этаж заняла аптека, где за прилавками стали русские фармацевты, а не немецкие, как это практиковалось со времен Алексея Михайловича.
      На улице и в арбатских переулках проживало перед революцией около 100 частнопрактикующих врачей. В то время как литераторов (на этом пространстве) можно было пересчитать по пальцам. Вот и выходит, что к 1917 году Арбат стал не столько районом поэтов, сколько врачей. Две арбатские аптеки пережили три революции и две мировые войны, они функционируют поныне по соседству с несколькими поликлиниками и больницами.
      Много проживало в округе адвокатов, присяжных поверенных и помощников присяжных поверенных. Самый известный из них князь Александр Иванович Урусов, владевший домом на Арбате, 32. Князь-либерал прославился речами на многих политических процессах, где с блеском защищал врагов царя, князей и всех прочих владельцев имений, усадеб, фабрик, земли и строений. Счастье князя, не дожил до Октября.
      Как прежде, горят огни "Праги". На ее месте торговал трактир, называвшийся завсегдатаями-извозчиками "Брагой". Вином и водкой баловались здесь давно. Но после того как мастерски игравший на бильярде купец Петр Тарарыкин выиграл заведение, он решил: хватит извозчикам выпивать на видном месте. По его заданию Лев Кекушев перестроил рядовой трактир в классный ресторан не с одним, а множеством залов, кухней русской и французской. Не для ямщиков - буржуазии. И с бильярдом! В годы мировой войны (созидали и тогда!) появилась верхняя надстройка, "Прага" стала такой, какой мы ее знаем, похожей на корабль.
      Кухня нового ресторана пришлась по вкусу профессорам Консерватории и Университета, артистам, художникам, врачам, ученым. Ежегодно музыканты устраивали здесь "рубинштейновские обеды" в память основателя Московской консерватории Николая Рубинштейна. В ресторане прошел банкет в честь Ильи Репина по случаю успешной реставрации картины "Иван Грозный и сын его Иван", порезанной маньяком. Писатели принимали в "Праге" Эмиля Верхарна...
      Вдоль улицы тянулись небольшие гостиницы, меблированные комнаты. "Жил я на Арбате, рядом с рестораном "Прага", в номерах "Столица", - это цитата из рассказа Ивана Бунина, описывающего историю любви студента Консерватории, встретившего здесь девушку по имени Муза. Гостиница ему была хорошо знакома как постояльцу.
      Прежде протяженный двухэтажный дом секунд-майора Загряжского выделялся шестиколонным портиком. Его приобрел генерал Альфонс Шанявский, завещавший городу Москве это строение вместе с другими, образующими большое домовладение на Арбате, 4. Завещал с условием, что в них здесь будет основан народный университет; или же доход от аренды строений пойдет на содержание университета, построенного на капитал генерала в другом месте Москвы, не позже чем через три года после его смерти. Так и поступили, как завещал генерал, не успевший увидеть реализованной мечту жизни. Университет имени А. Шанявского основали на Миусской площади. В его аудиториях читали лекции лучшие московские профессора, учился Сергей Есенин, множество студентов, которые могли поступить сюда без всяких ограничений, связанных с полом, образованием, вероисповеданием, принятых в императорских университетах. В годы мировой войны в народном университете училось около 6 тысяч студентов, столько же, сколько в Московском университете. Их объединили после революции.
      Она не обошла Арбат ни в 1905-м, ни в 1917 году. На самый высокий доходный дом, 51, красногвардейцы водрузили пулемет и поливали огнем прохожих-"буржуев". Как писал очевидец Андрей Белый, "один дом-большевик победил весь район".
      К тому времени Арбат превратился в торговую улицу, почти в каждом доме на первом этаже, исключая разве что Военно-окружной суд, помещались лавки, магазины, кафе, трактиры, гостиницы. За крайними домами на площади шумел-гудел Смоленский рынок. Через него проходил путь к Киевскому вокзалу, оказавшему большое влияние на расцвет торговли, побуждавшей предпринимателей открывать меблированные комнаты, питейные и прочие заведения не только для москвичей, но и приезжих.
      Нигде в центре не появилось столько доходных домов, как на Арбате. Они заполняют большую часть улицы, за сто лет до 1917 года бывшую сплошь деревянной, одно-двухэтажной, состоявшую из особняков в стиле ампир. Уверен, вскоре и эти строения, безжалостно уничтожавшиеся при советской власти, будут изучаться и оберегаться как памятники архитектуры. Нет двух одинаковых доходных домов, каждый хозяин хотел не походить на соседа, выглядеть лучше и богаче. Многим это удавалось. Достаточно пройти по Арбату, чтобы убедиться в достоинствах зданий, появившихся в начале ХХ века.
      Арбат вымер через год после Октября. Марина Цветаева записывала в дневнике: "Живу с Алей и Ириной (Але 6 лет, Ирине 2 года 7 месяцев) в Борисоглебском переулке, против двух деревьев, в чердачной комнате, бывшей Сережиной. Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля, остаток от пуда, одолженного соседями, - весь запас". Вскоре после этого похоронила она младшую дочь, умершую в приюте, куда пришлось отдать младшего ребенка, чтобы спасти старшую дочь, поражавшую ярковыраженным литературным даром.
      Цветаевой принадлежат слова: "А Арбат велик..." Она последовала за Бальмонтом, за теми, кто эмигрировал из страны. Вернулась, чтобы отмучиться и умереть с петлей на шее...
      Ожил Арбат в годы нэпа. Зажглись огни в бывшем особняке Сабашниковых, перестроенном под театр. На его сцену 27 февраля 1922 года вышли молодые артисты и показали веселое представление "Принцесса Турандот". С тех пор этот спектакль не сходит со сцены Театра Вахтангова. В дни первого триумфа учеников режиссер умирал в арбатском переулке.
      В бывшую "Прагу", аукционный зал, выжившие после гражданской войны обитатели Арбата понесли остатки былой роскоши, картины, мебель, посуду, фамильные драгоценности, спасенные от патрулей красногвардейцев и чекистов. Этот аукцион описан Ильфом и Петровым в "Двенадцати стульях", как раз здесь великий комбинатор безуспешно пытался купить мебельный гарнитур мадам Петуховой. Но не смог, потому что его компаньон прокутил деньги рядом с аукционом, в арбатской столовой, воспетой Владимиром Маяковским:
      Здоровье и радость - высшие блага
      В столовой "Моссельпрома" (бывшая "Прага").
      Там весело, чисто, светло, уютно,
      Обеды вкусны, пиво не мутно.
      Все пошло прахом в "год великого перелома". Не стало "Моссельпрома" и его образцовой столовой, закрылся "Арбатский подвальчик", где прожигали жизнь любители выпить и закусить. Исчезли частные магазины и кафе...
      Все эти перемены нравились молодому советскому писателю, вернувшемуся с гражданской войны победителем, запримеченному Максимом Горьким. Продолжая традицию Андрея Белого и Бориса Зайцева, новоявленный арбатец Николай Зарудин написал очерк об Арбате. Бывшему красноармейцу дали комнату в "доме-большевике", где на паркете остались следы, оставленные печкой красногвардейцев 1917 года. Ему по душе пришлась архитектура нового здания почты, "простого и трезвого, как геометрический чертеж". Арбатский телефонный узел построили среди старинных особняков.
      Ностальгии по прошлому Зарудин не испытывал, он его не знал. Почта поднялась там, где стоял дом лихого гусара Мишеля Комарова, катавшего по пустому Арбату на лихаче красавицу жену, где-то им похищенную. На глазах бывшего красноармейца исчезли частные магазины и лавки. По асфальту пошли автобусы, под землей побежали поезда метро, появились на улице новые люди рабфаковцы, студенты, молодые инженеры, окончившие советские институты. "И сама улица, как будто вровень с людьми, стала строже, просторнее, с каждым днем все осмысленнее, чище и светлее течет ее жизнь", - так заключал очерк писатель. Этот романтик назвал сборник рассказов "Страна смысла" и не догадывался, что в родной стране процесс осмысления закончится его собственным арестом и казнью.
      Арбатцы нескольких поколений, сами того не подозревая, рыли могилу улице святого Николая, как назвал Арбат Борис Зайцев, "Миколиной улице", по определению Андрея Белого.
      Все начиналось с кружков западников и славянофилов. Один из них, описанный Александром Герценом в "Былом и думах", собирался поговорить на квартире Николая Огарева, в особняке на Арбате, 31. В современном доме можно увидеть в левой его части стену старого особняка, куда спешили демократы, обуреваемые жаждой свободы.
      Другой умеренный кружок сходился на Арбате, 23, где в особняке с антресолями снимал квартиру идеолог славянофилов Алексей Хомяков, ставший позднее хозяином дома на Собачьей площадке. Дебаты годами происходили в зале, названной их участниками, "говорильней".
      Ни до чего западники и славянофилы не договорились. Им на смену пришли люди другого склада. На Арбате, 6, вокруг Николая Ишутина, двоюродного брата Дмитрия Каракозова, стрелявшего неудачно в Александра II, объединился другой кружок единомышленников. Тайком от полиции штудировали здесь Чернышевского и Маркса, читали "Колокол" Герцена. После выстрела в царя Ишутина приговорили к смерти, он умер, сойдя с ума, в тюрьме в 1875 году.
      В дворовом флигеле на Арбате, 9, Ипполит Мышкин, такой же радикал, наладил за год до гибели Ишутина подпольную типографию, звавшую крестьян к топору. Мышкин под видом жандармского поручика добрался до Вилюйска, чтобы освободить Чернышевского. Мышкина отправили на каторгу. После побега снова судили и расстреляли в 1885 году.
      Всех революционеров-террористов, начинавших охоту на Александра II, пережила член исполкома "Народной воли" Вера Фигнер, умершая в 1942 году в возрасте 90 лет. Ее приговаривали к смертной казни, замененной вечной каторгой. Двадцать лет она отсидела в одиночной камере. После 1917 года отошла от политики, занялась литературой, мемуарами. Это позволило избежать Лубянки и жить в глубокой старости на Арбате, 45...
      Три года жителем Арбата, 30, состоял дворянин Алексей Плещеев, автор стихов, вдохновлявших молодых революционеров, заучивавших наизусть его призыв:
      Вперед! без страха и сомненья
      На подвиг доблестный, друзья!
      Зарю святого искупленья
      Уж в небесах завидел я!
      Блажен, кто жизнь в борьбе кровавой,
      В заботах тяжких истощил;
      Как раб ленивый и лукавый,
      Талант свой в землю не зарыл!
      Приговоренный к казни по общему с Федором Достоевским приговору, по "делу петрашевцев", после десяти лет ссылки вернулся поэт-демократ в Москву, но взглядов, как Федор Михайлович, не изменил...
      Кто кого разбудил, кто был близок, кто далек от народа, мы все знаем по статьям Ленина. Два его ближайших соратника, Каменев и Зиновьев, посмели наперекор Ильичу выступить против восстания 25 октября в Петрограде. Ленин назвал обоих "штрейкбрехерами революции". Вождь никогда не забывал этого. Но простил временное отступление от большевизма. Обоих друзей "штрейбрехеров", возвысил, одному отдал в управление Москву, другому Петроград. Странным был большевиком Лев Борисович Розенфельд, избравший псевдоним от слова камень. В отличие от других ленинцев не ратовал за поражение своего правительства в мировой войне, выступал за союз с другими социалистическими партиями. Сидел, как все товарищи, в тюрьмах, зимовал в лютой части Сибири, но не отвердел, как сталь, как Сталин, которого предложил избрать Генеральным секретарем... Каменев выезжал на Лубянку дискутировать с Николаем Бердяевым перед тем, как того посадили на "философский пароход" и выслали на чужбину без права возвращения.
      Каменев жил в Кремле, пока не оказался перед арестом на предпоследней станции, на Арбате. Сюда же переехал Григорий Зиновьев, лишенный высших постов в партии, получив квартиру в "доме с рыцарями", на Арбате, 35. На его письменном столе перед арестом громоздились фолианты многотомного собрания сочинений Пушкина. Оно вышло стараниями Льва Каменева, жившего после опалы в Карманицком переулке, 3. Играя в кошки-мышки, Сталин, перед тем как казнить, назначил бывшего соратника директором "Пушкинского Дома", директором Института мировой литературы, директором издательства "Academia", выпустившего при нем лучшее академическое издание сочинений поэта.
      Увидеть тогда поверженных соратников Ленина с томами Пушкина в руках было все равно, что - верующих перед смертью с Библией. С литературой у опальных вождей получалось хорошо, лучше чем с мировой революцией. Но было поздно. Заняться литературой Сталин бывшим членам триумвирата не дал. Каменеву и Зиновьеву пришлось пройти по всем выстроенным ими же самими станциям большевистской Голгофы: травля, арест, внутренняя тюрьма Лубянки, пытки, самооговор, суд, позор, казнь.
      Революции, начинаясь поэтично, со знаменами, митингами и демонстрациями, заканчиваются прозаично. Возбуждают волну публицисты, ораторы, они берут власть, но быстро отдают ее другим, не столь писучим и говорливым. Так было в 1917 так произошло в 1991-м.
      Всех палачей и друзей пережил философ Алексей Лосев, не высланный вместе с Бердяевым и другими мыслителями на "философском пароходе". Его мытарили по лагерям и тюрьмам, лишали прав и возвращали их, позволяли читать лекции и выгоняли из Московского университета. Бомба разрушила дом на Воздвиженке (где Ленин дискутировал с В.В.), в котором жил недобитый профессор, строитель Беломорканала. С 1944 года до смерти в 1988 году занимал он на Арбате, 33, квартиру № 20, ставшую светом в окошке для тех, кто знал: живет в Москве и творит не сломленный большевиками последний великий философ "серебряного века".
      На голову философа посыпались удары после того, как его недобрым словом помянул в одной из статей Максим Горький, на склоне лет, как в молодости, взявшийся помогать партии. Приехав в Москву из Италии, до того как окончательно вернуться из эмиграции, писатель побывал на Арбате, 23. Лифт после революции не починили. Пришлось ему, страдавшему одышкой, подняться пешком по лестнице в мансарду, мастерскую Павла Корина. Тогда художник задумал написать полотно "Уходящая Русь", о которой говорила вся Москва. Он хотел показать пасхальную службу в Успенском соборе 1918 года, из которого навсегда, как ему тогда казалось, уходит прошлое, олицетворявшееся в образах отцов церкви и верующих. Горький захотел посмотреть эскизы, после чего помог художнику получить новую мастерскую, соткать полотно для задуманной картины. Но написать ее Павел Корин не решился.
      Эту большую задачу, но в ином ключе, решает в дни, когда пишу эту книгу, Илья Глазунов. На огромном холсте, 4 на 8 метров, он создает картину "Разгром храма в пасхальную ночь"...
      Крепись, арбатец, в трудной доле:
      Не может изъяснить язык,
      Коль славен наш Арбат в "Миколе",
      Сквозь глад и мор, и трус и зык.
      Автор этих строк Андрей Белый, умерший в 1934 году, не представлял, какой глад и мор, трус и зык сметет всех Микол и аборигенов Арбата, когда начнется "большой террор". Многих увезли тогда из "дома с рыцарями", построенного в 1912 году. То было здание нового поколения, доходный дом с гимназией и детским садом! Его заселила после революции номенклатура, которая пошла потом на расстрел. Пощадил Сталин Николая Подвойского, бывшего председателя Военно-Революционного Комитета в Петрограде 1917 года, бравшего Зимний.
      А в Смольном, в думах о битве и войске,
      Ильич гримированный мечет шажки,
      А перед картой Антонов с Подвойским
      Втыкают в места атак флажки.
      Из двух упомянутых Маяковским героев штурма Зимнего, Антонова-Овсеенко, того, кто низложил Временное правительство, Сталин расстрелял. Другого - помиловал потому, что Подвойский в давнем споре в годы гражданской войны вождя с Троцким поддержал будущего генсекретаря. Память у него была отличная.
      Арестовали тогда молодого инженера, жителя "дома-большевика" Анатолия Рыбакова, отправив строить социализм за колючей проволокой. Увезли ночью его соседей, сослуживцев, знакомых, друзей. О них он напишет "Дети Арбата", роман о тех, кто страдал на улице, где родился Суворов, любил Пушкин, рос сиротой Окуд-жава...
      Вдоль Арбата день и ночь несли вахту "топтуны", секретные сотрудники госбезопасности, охранявшие правительственную трассу, "Военно-грузинскую дорогу".
      ...И льну душой к заветному Кремлю,
      И усача кремлевского люблю,
      И самого себя люблю за это.
      На глазах Булата и всех арбатцев утром и вечером проносилась черная машина Сталина и машина его охранников. Они мчались в Дорогомилово, на Можайское шоссе и сворачивали налево в Волынское, подмосковное село, где за высоким забором притаилась в зелени сада "ближняя дача" вождя.
      На фоне непросохшего белья
      Руины человечьего жилья,
      Крутые плечи дворника Алима...
      В Дорогомилово из тьмы Кремля,
      Усы прокуренные шевеля,
      Мой соплеменник пролетает мимо.
      Одни "дети Арбата" погибли в лагерях. Другим, как Саше Панкратову, герою романа Бориса Рыбакова, повезло. Их не расстреляли, они ушли на фронт и вернулись с победой в коммунальные квартиры, обветшавшие дома. Об одном из них, где на первом этаже "Зоомагазин", с предвоенных лет знали все дети по стихам Агнии Барто:
      На Арбате в магазине
      За окном устроен сад.
      Там летает голубь синий,
      Снегири в окне свистят.
      Из окон четвертого этажа дома со снегирями на Арбате, 30, разносились далеко окрест звуки рояля. Их слышали все во дворе, и даже не сведущие в музыке жильцы понимали, играет Мастер. В коммунальной квартире, где в двух комнатах обитали профессор консерватории Ксения Дорлиак и ее дочь, певица Нина Дорлиак, играл Святослав Рихтер, тогда не известный миру гений.
      Во дворе этого дома живет Джуна, ставшая жителем Арбата не без помощи Юрия Андропова, интересовавшимся паранормальными явлениями. "Надо благоустроить!" - решил Генеральный секретарь, когда возникла проблема у Джуны с жильем. Сюда к ней приходил Федерико Феллини и Джульетта Мазина, многие великие артисты, писатели, художники нашего времени. Ее руки видели Высоцкий, Тарковский, Плисецкая, Ахмадулина, Вознеснский, посвятивший ей несколько стихотворений.
      Песня Владимира Высоцкого, побывавшего у Джуны с Иосифом Кобзоном за несколько дней до смерти, словно написана о ней:
      Без умолку безумная девица
      Кричала: "Ясно вижу Трою павшей в прах!"
      Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,
      Во все века сжигали люди на кострах".
      Пытались расправиться и с Джуной. Пришлось ей доказывать свою правоту в арбатском переулке, за тюремной стеной института судебной медицины имени Сербского. Из него она вышла победительницей.
      Напротив дома Окуджавы, на Арбате, 44, жил другой поэт. Он страдал от нищеты, пил, сочинял стихи, даровавшие ему посмертную славу.
      Живу в своей квартире
      Тем, что пилю дрова.
      Арбат, 44,
      Квартира 22...
      Это написал в годы войны Николай Иванович Глазков, проживший шестьдесят лет и умерший в 1979 году. Печатали его редко. Он выпускал рукописные книжечки, которые называл "Самсебяиздат". Спустя десять лет после смерти вышло "Избранное", откуда я цитирую последние четыре строки:
      Скажу неискренно
      Пройдет бесследно,
      А смерть бессмысленна,
      А мысль - бессмертна.
      Жителем Арбата, 44, явочной квартиры НКВД, перед тем как 20 июня 1942 года вылететь за линию фронта, был Дмитрий Николаевич Медведев, великий разведчик ХХ века, командир отряда "Победители". Его создал генерал Павел Судоплатов для диверсий и террористических актов в германском тылу. В расположении отряда приземлился через два месяца агент Николай Кузнецов, он же обер-лейтенант Пауль Зиберт. Его подвиги стали сюжетом фильмов. Кузнецов посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. О нем написал полковник Дмитрий Медведев, ставший писателем. Известность ему принесли "Это было под Ровно" и другие книги о войне, где полковник, друг и соратник Кузнецова, заслужил звезду Героя и четыре ордена Ленина, не считая других боевых орденов и медалей.
      Еще один поэт, Павел Антокольский, жил одно время в коммунальной квартире в доходном доме на Арбате, 28. Отсюда ушел на фронт двадцатилетний лейтенант Владимир Антокольский и погиб. Его смерть вдохновила отца написать поэму "Сын", за которую ему присудили Сталинскую премию.
      С первых дней появления на свет шестнадцать лет прожил Окуджава на Арбате, 43, в четырехэтажном доме, надстроенном перед войной. Его не арестовали, взяли отца-грузина и мать-армянку. Отец, друг Орджоникидзе, соратника Сталина, погиб, будучи секретарем горкома. Мать, секретарь райкома, выжила. Я ее видел в глубокой старости, когда она молча ходила по квартире в Безбожном переулке, в писательском доме, где жил поэт последние годы.
      Я выселен с Арбата - арбатский эмигрант.
      В Безбожном переулке хиреет мой талант.
      Вокруг чужие лица, безвестные места,
      Хоть сауна напротив, да фауна не та.
      - Для меня Арбат - моя родина, здесь я стал сочинять стихи, много о нем написал... С позиций написанного посмотрел на Арбат, и добавилась моя к нему вторая любовь. Я хотел бы, чтобы улица оставалась родной для тех, кто на ней живет, и близкой для тех, кто здесь бывает, - сказал мне Булат Окуджава и продолжил:
      - В мои годы на Арбате в каждой подворотне был свой климат, свое наречие, свое мышление. На Арбате, на его площадках, в его сквериках вырастали дети, там они начинали воспитание, дышали воздухом истории. Здесь заражались патриотизмом. Люди без прошлого - полулюди. По-моему, ключ к патриотизму - это медленное вдыхание ароматов родины. Я отличу прирожденного арбатца от того, кто родился на Басманной, по интонации, акценту.
      К Арбату, своему двору долгие годы приближался с трепетом, входил в него со слезами... Деревья, которые сажал, стали большими. Жильцы все новые. Снимали меня здесь операторы телевидения. Появились любопытные, вышла с трудом из подъезда старая женщина. Вспомнили мы друг друга. Видел я ее молодой, красивой тонконогой женой любимца двора, слесаря- виртуоза своего дела Паши, который ее привел в наш дом...
      Надеюсь, "кирка, бульдозер и топор не сподобятся к Арбату подобраться". К нему моя любовь, как мир, стара. Он нужен нам и потомкам.
      Москва прощалась с поэтом на Арбате, в театре Вахтангова, 18 июня 1997 года. Последний раз таких похорон удостаивался Владимир Высоцкий, другой поэт, исполнявший стихи под гитару на собственные мелодии.
      Песни Булата магнитофоны разнесли по всей Москве и России. Этим миниатюрам суждена долгая жизнь, в них выражены сокровенные мысли и чувства народа. Окуджава играл на гитаре, как мне сказал, всего тремя, потом семью аккордами, но играл на струнах души миллионов...
      Окуджава с настороженностью отнесся к идее пешеходной улицы, в последние годы не раз говорил, Арбата больше нет. Прежде чем закрывать движение транспорта, нужно было дать ему другой путь, отремонтировать капитально дома, переселить учреждения, каким не место там, где под окнами ходят толпы.
      Тяжело раненный Арбат изнемогает под грузом проблем. Он сумрачен по ночам, несмотря на огни фонарей, служащих декорацией неудачного спектакля, разыгранного на старой улице...
      В устье Арбата после войны поднялся над Смоленской площадью высотный дом Министерства иностранных дел, построенный по проекту Владимира Гельфрейха, того, кто много лет в соавторстве с Борисом Иофаном проектировал Дворец Советов. Тогда они на бумаге выработали новый стиль, его иногда называют сталинским ордером. Гельфрейх применил найденные пластические формы с блеском, построил красивейшее из высотных зданий. Не хотел автор водружать над домом башню со звездой, как это делали все архитекторы других высоток. Проезжавший по Арбату Сталин исправил это отступление от канона. Пришлось поднимать над зданием конус башни. Но она осталась без звезды, от нее помогла избавиться смерть тирана.
      А у истока Арбата на месте сломанных строений возвели многоэтажный торгово-деловой центр...
      Глава седьмая
      ПОВАРСКАЯ
      Улица под липами. - Особняки начала ХХ века.
      Архитектор Ольгерд Пиотрович. - Где началась
      власть Советов. - Симеон Столпник без крестов и под крестами. Разрушенные храмы. - Сергей
      Морозов, брат Саввы. - Старый вяз на пустыре. - Три памятника архитектуры. - Улица Лермонтова. - Измена Н. Ф. И. - Усадьба "Войны и мира". - Александр Дюма-отец у Нарышкиных. - Прототип
      Костанжогло. - Загул Гаврилы Державина.
      Братья Милютины. - Любовницы графа
      Аракчеева. - Галич поет в Дубовом зале. - Бунин бежит из "красной Москвы". - Бесстрашие Бориса Пильняка. - "Китти, отдай Боттичелли!".
      6-ой Дом Советов.- Наркомат Сталина.
      Маршалы судят маршалов. - Училище сестер
      Гнесиных. - Сергей Михалков знакомится с Ильей Глазуновым. - ИМЛИ и "Тихий Дон".
      По сравнению с Арбатом Поварская выглядит тихой и малолюдной, без магазинов и ресторанов. По ней никогда не прокладывалась линия конки и трамвая. Значение торговой дороги в Новгород утратила она в XV веке. Но торжественный вьезд в столицу из новгородских походов великий князь Иван III и царь Иван Грозный осуществляли по ней. Царь взял улицу в опричнину и заселил причисленными к ней князьями и дворянами. Их дворы начали теснить коренных жителей Поварской слободы - поваров, давших название улице. Чем занимались другие ее обитатели напоминают названия Столового, Хлебного, Скатертного, Ножевого переулков.
      Когда царский двор переехал на берега Невы, слободу упразднили. На улице и в переулках со столь приземленным названием начал формироваться один из самых аристократических уголков Москвы. В особняках Поварской до 1917 года жили князья и графы, не утратившие состояния. Титулованное дворянство удерживало позиции, соседствуя с богатейшими купеческими фамилиями, Рябушинской Верой Сергеевной и Тарарыкиным Сергеем Петровичем, владельцем "Праги". Зубовы, Гагарины, Шуваловы не давали вторгнуться под окна транспорту, лавкам, трактирам. Закрылся "казенный питейный дом", торговавший с конца XVIII века на углу с Малым Ржевским.
      "Нет улицы, которая была бы так пряма и ровна, как сия. На ней нет величественных зданий, но она очень красива", - описывает Поварскую путеводитель 1831 года.
      С конца ХIX века Поварскую можно было бы на немецкий манер называть "Unter der Linden", потому что ее с обеих сторон засадили липами. Часть из них дожила да наших дней. Сравнивали не без оснований Поварскую с Миллионной в Санкт-Петербурге, где красовались дворцы самых знатных и богатых аристократов Российской империи.
      Поварская даже в начале ХХ века застраивалась не только доходными домами, но и особняками. Их проекты заказывались модным и дорогим архитекторам. Александр Каминский выстроил особняк на Поварской, 21. Другой известный архитектор, Адольф Эрихсон - автор особняка на Поварской, 40. Маститый Лев Кекушев отличился особняком в стиле модерн на Поварской, 44, купленном текстильным фабрикантом И. А. Миндовским. Под его именем здание значится в "Памятниках архитектуры Москвы", как одно из лучших произведений не только мастера, но и стиля, недолго господствовавшего в Москве. В этом же стиле, но другого рисунка, особняк, построен Кекушевым рядом, на Поварской, 42.
      Возле особняков Кекушева архитектор Адольф Зелигсон, строивший после Петербурга и Парижа в Москве, возвел роскошный особняк в стиле ренессанс на Поварской, 46, где жила жена банкира Елена Шлосберг.
      Чуть ли не половина улицы перед революцией состояла из особняков, соседствовавших с монументальными доходными домами. Самый большой из них на Поварской, 26, проектировал Ольгерд Пиотрович, один из трех братьев-архитекторов, выпускников Московского училища живописи, ваяния и зодчества, которые застраивали Москву на рубеже веков. Еще один доходный дом этого автора предстает на Поварской, 10. Ольгерда Пиотровича характеризуют как "самого плодовитого в Москве строителя доходных домов среднего класса". В коротком историческом промежутке до начала войны 1914 года Ольгерд Пиотрович соорудил сорок крупных зданий в центре и свыше ста небольших - на окраинах.
      Классик архитектуры Роман Клейн рядом с доходным домом Пиотровича возводит доходный дом на Поварской, 22. Улица, как видим, застраивалась лучшими зодчими своего времени. И эта красавица попала под горячую руку Никиты Хрущева, утвердившего проект Нового Арбата. Чтобы магистраль могла пройти прямо на Запад, сломали на углу с Большой Молчановкой дом с ротондой, памятный многим коренным москвичам. В нем помещалась 5-я гимназия, образовавшаяся в 1864 году из нескольких параллельных классов разросшейся 1-й гимназии на Волхонке. Ее учениками были в одно время Борис Пастернак и Владимир Маяковский. Здесь он проучился всего год, начал как раз тогда, по его словам, "скрипеть", писать стихи, брошенные ради революции. Недоучившегося 14-летнего гимназиста большевики принимают в партию и вводят в состав МК!
      Снесли капитальные дома на площади, бульварах, в истоке улицы, по обеим ее сторонам. Теперь Поварская начинается не с Арбатской площади, а от Мерзляковского переулка глухим торцом стены дома, лишенного лица. "Содержатель партикулярной аптеки" некто Н. Д. Кондиков построил это угловое здание в 1757 году, оно слилось в ХIX веке с более поздними постройками, образовав пятиэтажный дом. Внизу помещалась популярная аптека. Наверху устроили театральный зал на 300 мест, где играли любительские труппы. Во всех советских путеводителях театр непременно упоминался. Не столько потому, что в нем в 1905 году выступала студия, руководимая молодым Всеволодом Мейерхольдом, сколько потому, что в этом театре 21 ноября того года собрались на первое, историческое заседание депутаты Московского Совета. Того самого, что осуществил через месяц Декабрьскую революцию, потопленную в крови. То есть с этого места началась советская власть, утвердившаяся двенадцать лет спустя по всей стране. Казалось бы, реликвия, святыня революции. Но такая то была власть, что не берегла памятники даже собственной истории.
      С большим трудом удалось ревнителям старины, среди которых громче всех раздавался голос молодого Ильи Глазунова, спасти от сноса храм Симеона Столпника. Безглавый, обрубленный в тридцатые годы храм казался сараем. Древность выдавали вмурованные в стены могильные плиты с полустертыми надписями на камне... Фасад церкви восстановили и водрузили было на куполах кресты. Но по команде первого секретаря горкома партии Виктора Гришина срезали их автогеном. Много лет торчали в небе штыри над куполами...
      Эту каменную церковь, на месте деревянной, выложили в 1679 году в стиле нарышкинского барокко. Заказчиком выступал царь Федор Алексеевич, сводный брат Петра I. На пригорке появился четверик под пятью главами, два придела и шатровая колокольня. Главный престол в честь Введения. (Праздник Введения празднуется 21 ноября. В этот день Иоаким и Анна по данному ими Богу обету ввели в Иерусалимский храм Пресвятую Деву Марию и оставили ее здесь на попечение священнослужителей в возрасте трех лет. Но называется церковь по приделу Симеона Столпника. Этот аскет на Дивной горе близ Антиохии просвящал простых людей и византийских царей. Сорок лет подвизался святой на построенном им столпе, подолгу существовал без еды и воды, умерщвляя плоть, возвышая дух ради веры, за что удостоился звания Столпника. Умер в 459 году.)
      В седьмой главе "Евгения Онегина" мать Татьяны Лариной, представляя дочь-невесту тетке, слышит от нее:
      "Кузина, помнишь Грандисона?"
      - Как Грандисон?..а, Грандисон!
      Да, помню, помню. Где же он?
      "В Москве, живет у Симеона;
      Меня в сочельник навестил;
      Недавно сына он женилII".
      В храме, как уже говорилось, тайно обвенчался с Прасковьей Ковалевой-Жемчуговой граф Николай Шереметев. Живший на Малой Молчановке 25-летний Сергей Аксаков привел к венцу Ольгу Заплатину. Священник церкви причащал умиравшего Николая Гоголя, ходившего сюда истово молиться в последние дни жизни.
      Храм вернули верующим в 1990 году. Тогда же, на закате советской власти, отличившийся при возрождении Данилова монастыря заместитель председателя Московского Совета Александр Матросов восстановил ажурные позолоченные кресты. Как рассказал он, никто в Московском горкоме партии не решался позволить на месте штырей водрузить кресты. Ни заведующий идеологическим отделом, ни секретарь горкома по идеологии не брали на себя такую ответственность, опасаясь последствий такого шага. Лишь дойдя до первого секретаря МГК (им был после Бориса Ельцина недолгое время ленинградец, недавний директор завода, Лев Зайков) удалось получить санкцию и исполнить задуманное.
      Симеон Столпник таким образом уцелел. Но три другие поварские церкви уничтожены. Когда Марина Цветаева, жившая после свадьбы в переулке Поварской, шла по улице, то на углу, поворачивая к себе домой, непременно крестилась, глядя на Бориса и Глеба. Построен храм был в конце XVII века при Борисе Годунове и назван именем его ангела. На одной из икон Спаса Нерукотворного была надпись, что писал ее в 1685 году Симон Ушаков с учеником Никитой. Новые стены появились в конце XVIII века в классическом стиле. На улицу выходила колоннада с портиком, а над ним возвышался барабан и купол. К храму примыкали трапезная и колокольня с островерхим шпилем, увенчанным маленьким крестом. Все эти строения заполняли владение на Поварской, 30-36.
      Напротив Бориса и Глеба на Поварской, 15, на углу с Большим Ржевским переулком стояла церковь в честь Ржевской иконы Божьей Матери. И этот храм до уничтожения простоял свыше трехсот лет. (В Воскресенской летописи содержится известие, что в Москву в 1540 году из города Ржева принесены были две чудотворные иконы - Одигитрии и Честного Креста. В переводе с греческого одигитрия означает - путеводительница. Так называлась икона Богородицы в Царьграде-Константинополе, покровительствовавшая мореплавателям. В России Одигитрией именовали обычно икону Смоленской Божьей Матери).
      На том месте, где иконы торжественно встретили, Иван Грозный повелел установить храм Богородицы. У него в XVII веке появился придел Косьмы и Дамиана, спустя век - еще один придел Николая Чудотворца и колокольня.
      В дни разграбления русских церквей 1922 года из этого рядового московского приходского храма вывезли 4, 5 золотника золота, 22 фунта 84 золотника серебра, 20 драгоценных камней, 5 предметов из золота, бирюзы и жемчуга...
      ...Еще одна порушенная церковь Рождества Христова в Кудрине замыкала строй храмов в устье Поварской, 33. Ее основали стрельцы на земле села Кудрино, давшего название Кудринской площади. Пятиглавый храм в камне возвели в конце XVII века. В следующем веке появились два придела Казанской Божьей Матери и Тихвинской Богоматери.
      (Копия иконы Богоматери, присланой из Казани князю Дмитрию Пожарскому, вдохновляла москвичей в дни сражения с поляками в 1612 году. Ныне она хранится в кафедральном Богоявленском, Елоховском, соборе.
      Образ Тихвинской Богоматери, по преданию, написан апостолом Лукой. Эта икона хранилась в Константинополе, откуда исчезла за 70 лет до падения Византии. Она явилась в лучезарном свете над водами Ладожского озера и остановилась близ города Тихвина. На этом месте основали монастырь, который не удалось захватить шведам. В память об этих событиях установлен праздник в честь Тихвинской Богоматреи.)
      Эта церковь была богаче Ржевской, из нее вывезли 8 золотников 24 доли золота и 5 пудов 9 фунтов 52 золотника серебра, 45 золотников 54 доли драгоценных камней.
      Волна разрушений пронеслась не только над храмами. Нет ансамбля зданий на Поварской, 12-16, сложившегося после пожара 1812 года. Одно-двухэтажные строения обветшали, жильцов из коммунальных квартир расселили, некому было отремонтировать небольшие дома. Поэтому их сокрушили в то же время, когда ломали Арбат. Особняком на Поварской, 14, владел Сергей Морозов, родной брат Саввы Мамонтова, субсидировавшего Художественный театр и партию большевиков. Сергей Тимофеевич для искусства сделал не меньше, если не больше. Он подарил Исааку Левитану дом-мастерскую, а городу Москве построенный на его средства Кустарный музей, субсидировал издание роскошного журнала "Мир искусства", основал самый крупный в городе родильный приют...
      После Сергея Морозова особняком владел до 1917 года Дмитрий Рябушинский, один из представителей богатейшего купеческого рода. В отличие от старших братьев его страстью была наука, физика. В двадцать лет в родительском имении Кучино Дмитрий построил первую в России аэродинамическую лабораторию, ставшую институтом. У него хранилась купленная им скрипка Страдивари...
      Рядом с этим особняком, на Поварской, 16, стоял оштукатуренный одноэтажный дом с мезонином, некогда принадлежавший известной нам "Суворочке". На месте трех сломанных строений на пустыре разрослись деревья, за которыми просматривается побеленная типовая школа.
      Последний удар по улице нанесен в начале 80-х годов на Поварской, 17, 19, где были два дома второй половины ХIX века. Рядом с ними рос вековой вяз. Его намеревались спилить, чтобы построить жилой дом для дипломатов Турции. Другого места для него отцы города не нашли. Но исполнить задуманное помешали жители близлежащих домов, поднявшиеся на защиту реликтового дерева и разбитого ими на пустыре самодеятельного сквера. За ним просматриваются глухие торцы зданий в переулках...
      Об ампирной Москве, красоте которой поспособствовал пожар 1812 года, напоминают три памятника: "Городская усадьба С. С. Гагарина" на Поварской, 25а; "Жилой дом начала ХIX века" на Поварской, 27, и "Городская усадьба Долгоруких" на Поварской, 52.
      Скажу коротко о каждом из них. За оградой, в глубине двора (явный признак старины) предстает дворец, где роль портика играют три арки фасада. Это творение Доменико Жилярди в стиле классицизма, созданное для князя Сергея Сергеевича Гагарина в 1829-1830 годы. В это время князь жил в столице, занимая должность директора императорских театров. В отличие от предшественников на этой должности он не злоупотреблял служебным положением и не ухаживал за молодыми актрисами по той простой причине, что любил жену, родившую ему сына и шестерых дочерей. Актрис директор принимал в кабинете стоя и не приглашал садиться, чтобы, как пишет его биограф, "не давать повод к толкам". При этом все знали, в молодости князь покорил сердце красавицы Марии Нарышкиной и - знаменитой французской актрисы мадмуазель Марс (она же Анн Франсуаз Ипполит Буте, Bout), актрисы "Комеди Франсез". Гагарин ввел поспектакльную оплату за вход, ставшую нормой, улучшил многое в театральном деле, отличаясь добротой и бескорыстностью.
      После князя усадьба принадлежала богатому пензенскому коннозаводчику Охотникову, ему же принадлежал дворец на Пречистенке, 32, где помещалась Поливановская гимназия. Этот меценат подарил усадьбу и конный завод Коннозаводству. С тех пор на Поварской помещалось Управление Государственного Коннозаводства и казенные квартиры служащих. Здесь жила старшая дочь Пушкина Мария, жена генерала Леонида Гартунга, унаследовавшая красоту матери. Ее внешность Лев Толстой придал Анне Карениной. Генерал, заведовавший конными заводами, попал под суд присяжных. В своей невиновности ему не удалось убедить присяжных, и когда они вынесли ему приговор, подсудимый на глазах у публики застрелился.
      В соседнем двухэтажном особняке на Пречистенке, 27, снимал квартиру полковник Сергей Дмитриевич Киселев. За него по любви вышла замуж Екатерина Ушакова, отвергнувшая предложение Пушкина. Поэт бывал в поварском доме Киселева и впервые читал здесь "Полтаву".
      В пушкинские годы на Поварской жил с бабушкой Михаил Лермонтов. Она снимала несохранившийся особняк во владении 24, каких много было прежде на улице. Компанию Мишелю составлял сын соседей по Тарханам. К ним присоединился еще один сверстник с отцом... Чтобы жить попросторнее, бабушка переехала в соседний, также не сохранившийся, особняк на Поварской, 26, где будущий поэт прожил до весны 1830 года. После чего бабушка сняла особняк поблизости, на Малой Молчановке, 2, у церкви Симеона Столпника, где теперь музей Михаила Лермонтова. На фасаде его надпись: "В этом доме Михаил Юрьевич Лермонтов прожил с 1830 по 1832 год". Отсюда - ходил в пансион, Московский университет. В этом доме написано свыше ста стихотворений, первая строка поэмы "Печальный Демон, дух изгнанья..." - родилась здесь.
      Калиткой со двора дом с мезонином соединялся с усадьбой на Поварской, 13, в которой обитала Е. А. Столыпина, хозяйка усадьбы в Середниково, где бабушка и внук проводили лето. Наконец, на Большой Молчановке, 11, жила Варвара Лопухина. Ей посвящены эти слова:
      Мы случайно сведены судьбою,
      Мы себя нашли один в другом,
      И душа сдружилася с душою;
      Хоть пути не кончить им вдвоем!
      В письме к сестре Варвары Лопухиной Лермонтов признался: "...Москва моя родина, и такою будет для меня всегда: там я РОДИЛСЯ, там много СТРАДАЛ, и там же был СЛИШКОМ СЧАСТЛИВ". Но счастье и страдание причинила ему другая девушка, не Варвара Лопухина. Живя на Молчановке, Лермонтов написал тридцать стихотворений, посвященных Н. Ф. И. Загадку этих инициалов разгадал в наш век литературовед Ираклий Андронников.
      Я недостоин, может быть,
      Твоей любви: не мне судить;
      Но ты обманом наградила
      Мои надежды и мечты,
      И я всегда скажу, что ты
      Несправедливо поступила.
      Обманом наградила Наталья Федоровна Иванова, дочь забытого драматурга начала ХIX века Федора Иванова. В драме "Странный человек" поэт Владимир Арбенин любит прелестную, как ему казалось, девушку Наталью Загорскину, и она ему отвечает взаимностью. Но вдруг изменяет поэту, погибающему от неразделенной любви накануне ее свадьбы. "Лица, изображенные мною, все взяты с природы, и я желал бы, чтоб они были узнаны," - писал семнадцатилетний автор в предисловии к драме. Мы теперь знаем, кто были они, эти лица.
      Таким образом, на небольшом пространстве Поварской пролетели детские и юношеские годы великого поэта, с полным правом улица может считаться лермонтовской.
      Самым известным строением является усадьба князей Долгоруких на Поварской, 52. В ней сохранился не только главный дом, но и все строения. Колоннада усадьбы в глубине двора выходит на Поварскую, задний фасад украшает Большую Никитскую. Усадьба послужила Льву Толстому моделью дома Ростовых в романе "Война и мир": "С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской".
      Сюда мчался из полка Николай Ростов, отсюда Наташа с родителями покидала Москву перед приходом французов и отдала подводу раненым, лишившись домашних вещей...
      На Поварской, 48, сохранился единственный на улице домик с мезонином 1814 года. За его окнами принимали автора "Трех мушкетеров" Александра Дюма-отца, навсегда запомнившего "царственное гостеприимство", оказанное ему русским другом Д. П. Нарышкиным и его братом К. П. Нарышкиным, жившим на Поварской. В 1858 году писатель совершил путешествие по загадочной России, куда путь ему при жизни Николая I был заказан как автору романа "Записки учителя фехтования". В нем описывалась романтическая любовь француженки Полины Гебль и кавалергарда Анненкова, сосланного в Сибирь императором за участие в заговоре декабристов.(С ними мы встретимся на Кузнецком мосту.)
      Еще одно старинное двухэтажное здание сохранилось на Поварской, 31. Им владел Александр Иванович Кошелев, писатель, публицист, редактор журнала "Сельское благоустройство", оставивший интересные "Записки". Ему было о чем вспомнить: в его гостеприимном и богатом доме часто встречались писатели-славянофилы, бывал Николай Гоголь. Под крышей дома радушно принимали вернувшегося из ссылки князя-декабриста Сергея Волконского и другого мученика, отбывшего наказание, Тараса Шевченко.
      Кошелев занимался не только литературой и философией, но и коммерцией, преуспевал как откупщик. Он послужил прототипом "добродетельного откупщика" Костанжогло во втором томе "Мертвых душ".
      Два классика русской литературы второй половины ХIX века жили в одном доме на Поварской, 11. Павел Иванович Мельников-Печерский снимал квартиру здесь после Волхонки в середине 70-х годов. Тогда в Москве был издан написанный здесь роман "В лесах", принесший автору славу. Другой романист, Иван Иванович Лажечников, жил с осени 1867 года и умер здесь два года спустя. Пушкин писал ему незадолго до дуэли, что многие страницы его романа будут жить, доколе не забудется русский язык, имея в виду "Ледяной дом".
      Хорошую память оставил о себе полковник В. Б. Казаков, на свои средства перестроивший в 1891 году на Поварской, 13, каменные палаты в "Дом призрения для бедных дворян обоего пола". После смерти учредителя дом носил его имя. В каменных палатах, принадлежавших капитану И. Я. Блудову, останавливался, живя в Москве в 1768-1770 годы, Гавриил Державин, родственник капитана, служивший после окончания гимназии солдатом. По происхождению поэт был дворянином, но таким бедным, что его не приняли в Сухопутный шляхетский корпус, откуда путь был прямой - в офицеры и генералы. Приняли Державина солдатом в Преображенский полк, будущий поэт сопровождал с гвардейцами Екатерину II в Москву.
      Свыше трех лет жил молодой Державин в первопрестольной, взяв долгосрочный отпуск в 1868 году. Тогда закутил и загулял в Москве напропалую, сошелся с мошенниками, пьянствовал, играл в карты, да так, что спустил материнские деньги, предназначенные для купли деревеньки. Не вышел из Державина помещик, приписал его добрый полковой секретарь к московской команде Преображенского полка, и тем самым помог избежать наказания за самовольно продленный отпуск. По словам поэта, он "бросился в сани и поскакал без оглядки в Петербург" из охваченной эпидемией чумы Москвы. Чтобы не сидеть две недели в преградившем ему путь карантине, солдат сжег сундук с рукописями. Все написанное сгорело, но поэтом стал!
      О жизни в Москве дает представление "Раскаяние":
      О лабиринт страстей, никак неизбежимых,
      Доколе я в тебе свой буду век влачить?
      Доколе мне, Москва, в тебе распутно жить?
      Покинуть я тебя стократ намереваюсь
      И, будучи готов, стократно возвращаюсь.
      За Симеоном Столпником соседствуют несколько старинных особняков, неоднократно перестраивавшихся, но сохранивших прежнюю высоту, поменявших однако ампир на эклектику. Владение на Поварской, 7, принадлежало Д. И. Никифорову, забытому незаслуженно москвоведу, написавшему о Москве документальные книги. В 1872 году в этом доме умер Николай Алексеевич Милютин, один из трех братьев, игравших первые роли в империи во второй половине ХIX века. Старший брат Дмитрий, генерал-фельдмаршал, двадцать лет был военным министром, он реформировал русскую армию, превратил "Русский инвалид" в популярную политическую газету, выражавшую взгляд министерства. Младший брат Владимир, публицист и историк, профессор, написал "Очерки русской журналистики, преимущественно старой". И он же автор монографии о дипломатических отношениях Древней Руси и Римской империи. Среднего брата Николая, жившего на Поварской, считали одним из главных деятелей крестьянской реформы, отменившей крепостное право.
      Соседний особняк на Поварской, 9, принадлежал одно время В. П. Крекшиной, Пукаловой по мужу, любовнице графа Алексея Аракчеева. Более известна крестьянская дочь Настасья Минкина, "домоуправительница" всесильного при Александре I графа, о котором Пушкин сочинил эпиграмму:
      Всей России притеснитель,
      Губернаторов мучитель
      И Совета он учитель,
      А царю он - друг и брат.
      Полон злобы, полон мести,
      Без ума, без чувств, без чести,
      Кто ж он? "Преданный без лести"
      ...... грошевой солдат.
      Поэт ошибался относительно чувств Аракчеева. Влюбившись в Настасью, "злого гения", как ее называет биограф, граф боготворил свою избранницу, доверил ей управление имением, представил императору, души в ней не чаял до страшного для него дня, когда жестокую "домоправительницу" убили не выдержавшие истязаний дворовые, отрезав ей голову и изуродовав тело. "Без лести преданный" императору граф, забросив все государственные дела, оплакивал погибшую так, как не скорбел после кончины государя.
      Владел домом № 9 Давид Абрамович Морозов, внук основателя династии промышленников - Саввы Васильевича Морозова. С именем Давида Морозова связано строительство богадельни на 120 мест, детского приюта в Шелапутинском переулке, ныне родильного дома.
      Среди особняков Поварской выделяется замок в готическом стиле, построенный князем Б. В. Святополком-Четвертинским в 1889 году. Последней его владелицей была графиня А. А. Олсуфьева. С 1932 года, после образования Союза писателей СССР, особняк известен как Дом литераторов. Его Дубовый зал видел всех живых и мертвых классиков советской литературы. Здесь они сиживали в ресторане, здесь с ними прощались на гражданских панихидах.
      Слушал я в переполненном зале Константина Паустовского, встреченного овацией студентов Университета. Тогда все зачитывались "Золотой розой", воспринимавшейся как протест официальной литературе. От его выступления ждал откровения. Не дождался.
      В Дубовом зале в день юбилея очеркиста Николая Атарова, (доброго человека, с которым я познакомился на стройке Московского университета) впервые увидел Александра Галича. Это случилось лет десять спустя, когда "оттепель" сменилась заморозками. В той хладной атмосфере услышал вдруг речь свободную и страстную. Подобной дерзости не позволяли себе ни Окуджава, ни Высоцкий. Невысокого роста любимец женщин со щегольскими усиками, преупевавший киносценарист, который все имел, ни в чем не нуждался, вдруг взял гитару и превратил ее в оружие. Стрелял по советской власти, издевался над партийными собраниями, над святая-святых марксизмом:
      Я научность марксистскую пестовал,
      Даже точками в строчке не брезговал!
      Запятым по пятам, а не дуриком
      Изучал "Капитал" с "Анти-Дюрингом".
      Не стеснясь мужским своим признаком,
      Наряжался на празднике "Призраком"
      И повсюду, где устно, где письменно,
      Утверждал я, что все это истина!
      В тот вечер услышал "Предостережение", начинавшееся словами: "Ой, не шейте вы, евреи, ливреи! Не ходить вам в камергерах, евреи!". Спел Галич балладу, как герой навещал брата в психбольнице в Белых Столбах, где у каждого "вроде литера, кому от Сталина, кому от Гитлера". (Тогда вождя начали отбеливать.) И ставшую народной песню про "жену, товарищ Парамонову", заставившую неверного отчитаться об измене на партсобрании:
      А как вызвали меня, я сник от робости,
      А из зала мне: - Давай, бля, все подробности!
      Кто так смел тогда в Москве, в 1967-м, писать и петь?! Слушал и думал, из зала Галича уведут на Лубянку. Ошибся. Его выслали из страны через несколько лет.
      Самый крупный, восьмиэтажный дом на Поварской, 26, появился накануне первой мировой войны, в 1914 году. Его жильцом спустя три года стал Иван Бунин, проживавший в квартире родителей жены. В окна слышал стрельбу орудий в октябре 1917-го. В "красной" Москве начал задыхаться. Горестные мысли излил на страницах дневника, опубликованного под названием "Окаянные дни", попавшего в спецхран до 1991 года. Бунин при первой возможности эмигрировал весной 1918. В Париже предостерегал Ариадну Цветаеву, дочь Марины Ивановны, от возвращения домой, говорил ей по-стариковски, по доброте душевной:
      - Дура, куда ты едешь, тебя сгноят в Сибири.
      Как в воду смотрел, ясновидец!
      Жильцом этого дома в 20-х годах был известный в те годы писатель Борис Пильняк. Это имя гремело до 1937 года, пока не оборвал его жизнь выстрел палача Лубянки. Собрание сочинений в восьми томах вышло, когда писателю было 36 лет. Пильняк отличался смелостью, граничившей с безрассудством. Первым из советских писателей издал на Западе запрещенную цензурой повесть "Красное дерево", после чего подвергся бешеной травле собратьев по перу, шельмованию в газетах. Ранее сочинил "Повесть непогашеной луны", ставшую публичным обвинением Сталина в гибели Фрунзе. Тем самым Пильняк вынес сам себе смертный приговор. Его, гражданского человека, судила Военная коллегия Верховного суда СССР, без защитников, без права подачи апелляции. Приговор привели в исполнение немедленно 21 апреля 1938 года.
      В том году Анна Ахматова написала стихи с посвящением: Борису Пильняку.
      ...Я о тебе, как о своем тужу,
      И каждому завидую, кто плачет,
      Кто может плакать в этот страшный час
      О тех, кто там лежит на дне оврага...
      Но выкипела, не дойдя до глаз,
      Глаза мои не освежила влага.
      В бывшей дворницкой соеднего доходного дома на Поварской, 22, принимала меня княгиня Екатерина Мещерская, до революции жившая в этом доме в многокомнатной квартире № 5. Она рассказала мне историю любовного романа матери и отца, который был на полвека старше невесты. А также историю фамильной коллекции картин князей Мещерских, конфискованной чекистами в 1918 году за исключением одного тондо "Мадонна с младенцем", вшитого в портьеру. Оно принадлежало, как полагали Мещерские, кисти Боттичелли. Тондо (картина в круглой раме) предложил вывезти в Германию граф Мирбах, посетивший дважды княгиню, предлагая ей эмигрировать. Это немедленно стало известно ВЧК, следившей за каждым шагом единственного тогда в Москве иностранного посла. Графиню арестовали и доставили на Лубянку, к Дзержинскому. Феликс Эдмундович предложил опешившей княгине подписаться под вынесенным ей заочно смертным приговором. И сказал, что приведет приговор в исполнение, если тондо продано. Вот тогда дочь, Екатерина, получила от арестованной матери записку: "Китти, отдай Боттичелли. Мама". Что она и сделала.
      За княгиней Мещерской, матерью Китти, безосновательно укрепилась репутация преступницы, пытавшейся продать за рубеж картину, принадлежащую народу. То была женщина редкой красоты и таланта. Княгине, певшей до замужества сольные партии в Ла Скала, вернули конфискованный рояль, как орудие труда, вернули две картины. Портрет князя Мещерского я видел на стене бывшей дворницкой, где его одинокая дочь "Китти" в восемьдесят лет сыграла на рояле несколько романсов. Я подпевал, радуясь, что опишу со слов очевидца историю, послужившую толчком к принятию подписанного Лениным декрета о национализации частных коллекций. Их много было тогда в Москве, особенно в районе Поварской...
      Судьба конфискованных картин неизвестна за исключением одной: тондо экспонируется в залах Музея изобразительных искусств на Волхонке. "Китти" 13 раз арестовывалась и доставлялась на Лубянку, откуда после допросов ее отпускали домой. Так продолжалось до 1937 года, когда чекистам стало не до бывших князей.
      После революции на Поварскую, 11, где квартировали Лажечников и Мельников-Печерский, въехали высокопоставленные жильцы и Наркомат Рабоче-крестьянской инспекции, то есть государственного контроля. Здание объявили 6-м Домом Советов. Таким образом, в нем несколько лет находился кабинет наркома, обязанности которого до весны 1922 года исполнял Сталин, захаживавший сюда в перерывах между командировками на фронты гражданской войны. На той войне заслужил орден Красного Знамени. У Сталина был тогда еще один служебный кабинет, в наркомате национальностей. Из Петрограда переехало это детище революции на Поварскую, 52, во дворец, описанный Львом Толстым, затем в Трубниковский переулок...
      В 6-м Доме Советов получил квартиру Леонид Борисович Красин, нарком, ведавший при Ленине внешней торговлей. На Поварской жил, пока не убыл послом в Лондон. Высокую должность в правительстве большевиков получил после многих лет тайной деятельности, будучи главой боевиков партии. На его совести "эксы" и терракты, которыми прославился его друг, бесстрашный боевик Камо, симулировавший в германской тюрьме умалишенного. Это спасло его от казни. Эксами Камо руководил Сталин, о чем биографы вождя не упоминали никогда. Мы еще встретим на нашем пути в Москве офис управляющего германской фирмы, который занимал респектабельный господин, инженер Красин. То была его "крыша", маска. Истинное лицо революционера не проявлено, его биография не написана, то, что мы знаем по книге Василия Аксенова "Любовь к электричеству", - надводная часть айсберга.
      На фасаде бывшего 6-го Дома Советов установлена мемориальная доска еще одному ленинцу, умерешму за год до смерти Красина, в 1925 году. Нариман Нариманов. Похоронен у стен Кремля. Воглавлял объединение закавказских республик - ЗСФСР, наподобие РСФСР, был одним из сопредседателей ЦИК СССР, игравшего роль парламента молодого Советского Союза. Ранняя смерть Нариманова спасла этого "пламенного революционера" от Лубянки.
      Улица ныне начинается доходными домами. Крайний, на Поварской, 8, остаток углового здания, где, как говорилось выше, впервые собрались депутаты Московского Совета. Далее, на Поварской, 10, в бывшем шестиэтажном жилом доме - банк. В первую бомбежку Москвы 22 июля 1941 года в него угодила бомба, предназначавшаяся Наркомату обороны на Знаменке... По этому адресу жил географ Николай Баранский. Его учебник переиздавался 16 раз, по нему училось несколько поколений советских школьников. Двадцать лет прожил здесь академик трех всесоюзных академий - АН СССР, ВАСХНИЛ и АМН, Константин Иванович Скрябин. Ученый основал научную школу, описал двести открытых видов гельминтов (глистов) и первый возбудил перед правительством вопрос об их зловредности и "девастации", то есть ликвидации.
      Известными в прошлом людьми были многие жильцы Поварской, 28, где под одним номером числится три строения, сооруженные в разное время, на углу с Малым Ржевским. В этом владении жила до революции актриса Малого театра Александра Яблочкина, не дожившая двух лет до столетия. Последний раз вышла на сцену в 95 лет в роли мисс Кроул в "Ярмарке тщеславия". Яблочкина возглавляла почти полвека(!) театральное общество, пользуясь безграничным уважением корпорации театральных артистов.
      Жили здесь два маршала Советского Союза. С одним из них, Борисом Шапошниковым, мы встречались на Пречистенке. Судьба этого военачальника сложилась удачно: умер своей смертью, у Сталина был в чести. Состоял членом Военной коллегии, которая в 1937 году приговорила к расстрелу маршала Тухачевского и семерых известных военачальников, командующих округами... Все члены судилища за исключением Шапошникова, маршала Семена Буденного и председателя коллегии палача Ульриха вскоре сами взошли на эшафот.
      Судьба маршала Советского Союза Александра Егорова трагична. Его расстреляли в 1939 году, когда началась вторая мировая война...
      На месте сломанной церкви Ржевской Богоматери после войны построено здание Верховного суда СССР, ныне России. В нем проходили процессы над государсвенными преступниками, шпионами, изменниками. "Черные вороны" привозили на Поварскую, 15, угонщиков самолетов, пытавшихся любой ценой бежать из "страны победившего социализма".
      (С одним из приговоренных к смертной казни, Эдуардом Кузнецовым, встречаюсь теперь в Иерусалиме и Москве, куда он приезжает как редактор крупнейшей газеты на русском языке "Вести", издающейся в Израиле; а там, как пел Высоцкий, на четверть бывший наш народ. Кузнецов, бывший летчик, с группой товарищей по несчастью, пытался захватить под Ленинградом самолет и улететь на Запад. Туда он в конце концов после долгого сиденьях в тюрьмах и лагерях попал в результате обмена на провалившихся за кордоном советских разведчиков.)
      Поварская, 30-36, занята зданиями училища, академии, концертных залов с вывесками, где фигурирует имя Гнесиных. Сестры Гнесины проявили себя в конце ХIX века как музыканты-педагоги. Они основали до революции музыкальное училище, которое прославили его ученики - Тихон Хренников, Арам Хачатурян, Евгений Светланов... После Победы на месте церкви Бориса и Глеба построили здание музыкально-педагогического института, вокруг которого разросся комплекс учреждений их имени. Душой этого проекта была профессор Елена Фабиановна Гнесина, жившая на Поварской, при институте.
      Первое интервью взял у нее на квартире, куда водили на уроки фортепиано девочек-первоклашек. В тот день в Москве прошли антиизраильские демонстрации. Застал Гнесину расстроенной. Она скорбела не по израильтянам. В тот день в классах ученики топали ногами, когда на уроках музыки звучало сочинение Баха "Израиль в Египте". Таких воспитанников прежде у Гнесиной не было...Прикованная к инвалидной коляске Елена Фабиановна до последних дней держала бразды правления в своих руках. На моих глазах прослушав джаз-оркестр гнесинцев, пытавшихся выступить на Московском фестивале, немедленно расформировала его. На закате жизни ей удалось построить Концертный зал и многоэтажное здание училища, ставшее самым высоким зданием Поварской.
      Четыре года ходил в училище, где этажом выше в институте занимался Иосиф Кобзон, ныне профессор Академии имени Гнесиных. Видел не раз шествовавшего по Поварской с внучкой Михаила Дормидонтовича Михайлова, великого баса Большого театра. Когда он пел, Сталин прерывал заседание Политбюро и со всеми соратниками отправлялся слушать арию Ивана Сусанина. После спектакля заканчивал заседание в ложе Большого театра...
      На месте церкви Рождества Христова в Кудрине братья Веснины построили в стиле конструктивизма клуб общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, некогда строившего дома, выпускавшего журналы, научные труды. В страхе перед Сталиным общество "самораспустилось", старики революционеры не смогли предаться воспоминаниям в стенах нового клуба... Большой зрительный зал стал кинотеатром "Первым", с 1945 года - театром-студией киноактера, ничем особенным себя не проявившим. В таком же стиле построили на Поварской, 25, дом рядом с дворцом Коннозаводства, занимаемый Научно-исследовательским институтом Министерства внутренних дел. Его сотрудники в штатском называли свое учреждение "детским садом", который занимал первый этаж.
      После войны на Поварской, 35, в самом конце улицы построили шестиэтажный дом, его жильцом был Всеволод Пудовкин, автор фильма "Потомок Чингисхана" и других, ставших классикой советского кино. На последнем этаже дома - квартира Сергея Владимировича Михалкова, патриарха современной литературы, отца двух кинорежиссеров, Андрона и Никиты, живших здесь. Отсюда Михалков-старший однажды прошел к Поварской, 29, и поднялся в коммунальную квартиру 50. Там в бывшей кладовке обосновался на птичьих правах, без прописки, друг его сына, Илья Глазунов. С женой художник умещался на шести квадратных метрах. Пораженный убожеством обстановки, в которой обитал лауреат международного конкурса, живописец, писавший портреты послов, член коллегии Министерства культуры СССР решил ему помочь. И помог так, что благодарный художник по сей день называет Сергея Владимировича "благодетелем". Способность помогать людям Михалков сохранил в восемьдесят пять лет. Мне пытался помочь издать книгу, за что хочу, пользуясь случаем, сказать спасибо, которого он не дождался от многих, бывших опекаемых.
      Поварская - одна из самых благополучных улиц старой Москвы. Особняки князей и миллионеров занимают иностранные посольства. В одном из них двадцать лет служил послом Литвы поэт Юргис Балтрушайтис, символист, писавший на двух языках, сотоварищ Брюсова и Бальмонта. (Арбатскому поэту посол помог эмигрировать.) Мемориальная доска с портретом Балтрушайтиса установлена на Поварской, 24. Предполагают, что и этот особняк построил Лев Кекушев в конце ХIX века.
      В бывшем 6-м Доме Советов выпускает книги издательство "Советский писатель". В усадьбе Коннозаводства - Институт мировой литературы - ИМЛИ, первым директором которого был Лев Каменев. Здесь сделал я сообщение о найденных рукописях "Тихого Дона" и подарил институту ксерокопию двух неопубликованных глав "Тихого Дона", написанных Михаилом Шолоховым в 1925 году. Выкупить у наследников рукопись, о которой десятки лет спорят литературоведы мира, удалось в 1999 году.
      В бывшем особняке Кошелева-Костанжогло помещается научный институт, изучающий народные промыслы. В его стенах начали торговать кустарными изделиями, объектами собственных изысканий. Открылся на Поварской, рядом с почтой, фирменный магазин фабрики "Красный Октябрь", выпускающей шоколад. Но это исключения из правил. Улица, как прежде, далека от торговли.
      Полвека она называлась именем Вацлава Воровского, советского публициста и дипломата, полпреда, то есть посла, в Риме, убитого террористом в 1923 году. На Поварской никогда этот революционер-ленинец не жил.
      Возвратить название оказалось делом простым. Сложнее вернуть утраты, заполнить пустоты, застроить пустыри, заросшие деревьями. У всех на виду большая новостройка: рядом со зданием Верховного суда России поднялась круглая многоэтажная башня правосудия. Ремонтируются бывшие доходные дома, коммунальные квартиры превращаются в "эксклюзивные", как прежде многокомнатные, на одну семью. Родятся ли в них Лермонтовы и Бунины? Это узнают другие москвоведы, они и напишут о них.
      Глава восьмая
      БОЛЬШАЯ
      НИКИТСКАЯ
      Слобода новгородцев. - Малое Вознесение.
      Никитский монастырь. - Церковь Федора
      Студита. - Венчание Суворова. - Большое
      Вознесение. - Фельдмаршал Григорий Потемкин. - Усадьба Гончаровых. Московский университет:
      Актовый зал, церковь Татьяны. - Ректорский дом. - Особняки из "Альбомов" Матвея Казакова.
      Синодальное училище. - Дом Брюса. - Екатерина Дашкова и ее наследник граф Воронцов. - "Словарь
      Бантыш-Каменского. - Театр генерала Познякова.
      Здесь бывал Наполеон. - "У Васильчиковых по
      средам...". - Большой зал Консерватории. - Улица
      Чайковского. - Шаховская-Глебова-Стрешнева
      строит театр. - Бой у Никитских ворот. - Адреса Сергея Есенина. Комедии в дни террора.
      Высотобоязнь Виктора Гришина. - Тайная страсть Леонида Леонова.
      По сравнению с другими улицами Большая Никитская действительно протяженная, 1 километр 700 метров! Она делится Никитскими воротами на две части, прежде имевшими разные названия. Проезд до ворот Белого города назывался Новгородской и Волоцкой улицей, во времена, когда менявшая положение дорога на Новгород шла через Волоколамск. Тогда возникла слобода новгородцев и жителей Устюга, устюжан, ставших москвичами по царской воле. В слободе в XVI веке появилась церковь Малое Вознесение с приделом Прокопия Устюжского.
      (Праздник Вознесения Господня на небо с горы Елеонской в Иерусалиме отмечается в четверг шестой недели по Пасхе. В его честь в Кремле был основан Вознесенский монастырь, уничтоженный при Сталине. В городе было построено шесть Вознесенских церквей. Варяжский купец Прокопий, умерший в 1303 году, обращенный из католичества в православие, жил в Устюге, где прославился пророчествами. Он предсказал деве Марии замужество и рождение сына, святого Стефана Пермского. Спас молитвами Устюг от каменного града.)
      В камне церковь Малое Вознесение - с 1627 года и с тех пор на своем месте, устояв в лихие для верующих годы.
      Иван Грозный Опричный двор вывел из Кремля и поместил между Воздвиженкой и Большой Никитской. У церкви Знамения (за Новым зданием Московского университета на Моховой) сохранились две каменные палаты, признанные археологами остатками этого двора, где царь пировал, веселился, казнил и миловал.
      За Опричным двором находился Никитский женский монастырь. Улица переняла его имя. Первоначально в XVI веке основана была церковь великомученика Никиты. (Ее возникновение связано с новгородцами, чтившими память об умершем в 1096 году, причисленном к лику святых епископе новгородском Никите, бывшем до этого затворником Печерским, монахом Киево-Печерской лавры.)
      Монастырь основал боярин Никита Романович Юрьев, отец патриарха Филарета, дед первого царя династии Романовых - Михаила Федоровича. Двор Романовых находился вблизи обители. Память о нем - в названии Романова переулка.
      Никитский собор монастыря датируется 1534 годом. Вторая церковь, в честь святого Дмитрия Солунского - 1625 года. (О нем в следующей главе). Третья церковь -Воскресения Словущего находилась в колокольне, построенной на месте обветшавшей во второй половине ХIX века.
      На улицу монастырь выходил колокольней и стеной. В романе Льва Толстого "Анна Каренина" она вспоминается Константину Левину, как "слепая стена монастыря, мимо которой, свистя, что-то нес мальчик, и извозчик ехал ему навстречу в санях".
      Монастырь за сотни лет испытал много напастей, горел в 1812 году, подвергся ограблению французов: после их ухода осталось всего две иконы. Но самое страшное случилось в мирные дни 1935 года не по вине оккупантов. Все, что созидалось веками, было уничтожено преступной властью. Остался кусок монастырской стены и корпус келий, оказавшихся во дворе подстанции Московского метрополитена. Другого участка земли для нее не нашлось! Монументальное серое здание с колоннадой и скульптурными группами метростроевцев поставлено на месте храмов. Илья Ильф в записной книжке назвал подстанцию "вдохновенным сооружением архитектора Фридмана".
      За воротами Земляного города в 1626 году патриарх Филарет за семь лет до смерти поставил каменную церковь Смоленской Богоматери с приделами Федора Студита и Аверкия Иерапольского. (Федор Студит, подвергавшийся гонениям за почитание икон, умер в заточении в 826 году в Херсонесе Акритском. Был игуменом, дал устав Студитскому монастырю, известен как творец церковных песен, поучений. Аверкий, епископ Иераполя Фригийского, просвящал Сирию и Месопотамию, умер в 167 году)
      За храмом закрепилось название по приделу в честь Федора Студита. В день его памяти, 11 ноября 1470 года, произошло бегство татар от реки Угры после исторического противостояния с ордынцами, больше на Москву не посягавших. Как полагают, именно тогда здесь была основана церковь, помянутая в летописи под 1547 годом в связи с пожаром. Возле ее деревянных стен народ и духовенство с почетом встретили вернувшегося из долгого плена Филарета. Вот почему патриарх увековечил памятное место каменным храмом. Филарета постригли в монахи насильно. В миру он был боярином Федором Никитичем Романовым, прожил долгую бурную жизнь. Свергал с московского трона царей. Воевал под Смоленском, вел с поляками мучительные переговоры и за отказ подписать невыгодные условия мира увезен в Польшу, где пребывал в неволе восемь лет. Вернулся в Москву триумфатором, патриархом. Сына его Михаила избрали на царство. По молодости лет сына патриарх фактически управлял государством. Рядом с храмом он основал Федоровский больничный монастырь (где была аптека), позднее упраздненный. Но церковь осталась.
      Ее прихожанином был Александр Суворов. Под своды маленького храма его принес крестить прапорщик Преображенского полка Василий Суворов, живший поблизости. Спустя сорок четыре года после крестин здесь же генерал Суворов повенчался с молодой женой. Дом Суворовых находится за оградой Большой Никитской, 42, принадлежал им по 1800 год. На фасаде перестроенного здания до революции установили одну из первых мемориальных досок с короткой надписью: "Здесь жил Суворов". Родители генералиссимуса погребены у стен храма Федора Студита.
      Родившийся на Арбате Суворов на Большой Никитской прожил медовый месяц, сюда после смерти отца, как хозяин, приезжал отдохнуть от боев и походов. Ходил из дома в церковь петь басом, служил в ней дьячком.
      В год пятилетия революции церковь закрыли и ограбили. Вывезли из нее по сравнению с другими храмами мало - 1 пуд 24 фунта 64 золотника серебра.
      В 1937 году шатровая колокольня Феодора Студита, одна из древнейших в Москве, рухнула на землю, уничтоженная злой волей сталинистов. Тогда сломали также колокольню церкви Большое Вознесение за Никитскими воротами. Но храмы не порушили. Из Большого Вознесения в 1922 году вывезли золото, оцененное 500 рублями, 4 пуда 20 фунтов 24 золотника серебра, 2 пуда 12 фунтов бронзовых изделий. Опустошенный храм превратили в лабораторию высоковольтных разрядов...
      Возникновение его связано с именем царицы Натальи Кирилловны, матери Петра I, построившей каменный храм (взамен деревянного) напротив своего двора в 1685 году, у ворот Белого города. Одно время часть улицы за его стенами называлась Царицынской в честь царицы Натальи.
      Новая история Большого Вознесения началась в конце XVIII века и связана с именем князя генерал-фельдмаршала Григория Потемкина, завещавшего деньги на грандиозное строительство. Предполагалось возвести высокую, под стать Ивану Великому, колокольню и храм. По завещанию покойного на территории родовой усадьбы была заложена большая церковь, князь хотел видеть ее собором лейб-гвардии Преображенского полка, шефом которого являлся. Полковой двор находился рядом с домом шефа, мечтавшего возвести огромный собор высотою в 60 метров! В деле о постройке есть такая запись: "Начальное же изготовление было с 1775 года князем Потемкиным и им приготовлено до миллиона штук кирпичей". В тот год, как мы знаем, Потемкин с Екатериной II жил в Москве, праздновал Кючук-Кайнарджийский мир и был полон планов и мечтаний. Природа не пожалела ему ни силы физической, ни ума. Потемкину сопутствовала удача в самых сложных начинаниях. Титут светлейшего князя Таврического им получен за реализованный эпохальный проект присоединения Тавриды - Крыма к России. Князь построил Черноморский военный и торговый флот, основал Екатеринослав, Севастополь, Николаев и Херсон, где его могила. Под началом светлейшего служил Суворов, отозвавшийся на смерть бывшего начальника словами: "Великий человек и человек великий; велик умом, велик и ростом". Ему же принадлежит стихотворная характеристика светлейшего:
      Одной рукой он в шахматы играет,
      Другой рукою он народы покоряет,
      Одной ногой разит он друга и врага,
      Другою топчет он вселенны берега.
      Мечта Потемкина до конца не сбылась, но на площади Никитских ворот белеет монументальный храм под большим куполом с двумя портиками. Его высота - 40 метров, как у современного тринадцатиэтажного дома. Построен архитектором Афанасием Григорьевым по проекту академика Федора Шестакова.
      Большое Вознесение, освященное в 1848 году, строилось полвека, по частям. В ансамбль храма входила Вознесенская холодная церковь с боковыми приделами иконы Владимирской Божьей Матери и иконы Богоматери "Всех Скорбящих Радость".
      (Об иконе Владимирской Богоматери - в главе "Сретенка". "Всех скорбящих Радость" не связана с битвами, историческими событиями. В ней дева Мария предстает как "убогих заступница, печальных утешение, алчущих кормилица, нагих одеяние, больных исцеление". Родная сестра патриарха Иоакима слепая Евфимия услышала во время молитвы голос, повелевший ей отслужить молебен перед этим образом Богоматери в храме Преображения на Большой Ордынке, после чего прозрела.)
      У трапезной церкви также два придела- Иоанна Предтечи и Николая Чудотворца, освященные в 1816 году.
      18 февраля 1831 года в одном из них состоялось бракосочетание Александра Пушкина и Натальи Гончаровой, жившей поблизости, на Большой Никитской, 50, на углу со Скарятинским переулком. Венчание прошло при малом стечении народа, кроме близких и родных полиция никого не пропускала. Во время церемонии обмена кольцами одно из них упало. Пушкин испытал шок, побледнел, свеча в его руке погасла. Выходя из придела, он по-французски сказал: "Tous les mauvais augures", "Недобрые предвещания".
      Усадьба Гончаровых простиралась между Большой Никитской (где теперь владения 48 и 50), Малой Никитской и Скарятинским переулком. Но застроена была она, как в деревне, сплошь деревянными одноэтажными строениями, фасад главного дома с антресолями выходил торцом к проезду и тремя окнами смотрел на лавку гробовщика. Каждый день влюбленный Пушкин проезжал по улице, следуя на Пресню, к Ушаковым, Елизавете и Екатерине. Со стороны могло показаться, что он ухаживает за сестрами, на самом деле визиты проистекали столь часто, чтобы проехать лишний раз мимо окон невесты. Руку и сердце "Мадонны" пришлось долго завоевывать не столько в поединке с возлюбленной, сколько с будущей тещей, озабоченной отношением императора к жениху и финансовыми проблемами, связанными с выданьем.
      Усадьба Гончаровых не дожила до наших дней, слишком она выглядела патриархальной для центра Москвы. Но в целом Большая Никитская относится к числу улиц, которым несказанно повезло. Она первая на нашем пути, где целы три храма. Потери понесла площадь Никитских ворот, где пощадили единственное угловое здание бывшего кинотеатра "Унион", о нем - впереди. Но улица в целом хорошо сохранилась.
      На месте Опричного двора, княжеских и боярских усадеб времен Ивана Грозного, бояр Романовых в эпоху Петра и позже Большая Никитская застраивалась каменными домами в европейском стиле.
      В Москве нет другой улицы, где столько зданий классической архитектуры. Это дало основание искусствоведам утверждать: "Лишь малое число улиц сохранило от прошлой истории не черепки, а столько памятников и в такой полноте", как на Большой Никитской.
      Под номером 1 - всем известный Манеж. Воротами улицы служат здания Московского университета, образующие вместе с ним редкой красоты ансамбль классицизма.
      В купленном казной доме князя Репнина оборудовали Актовый зал, аудитории, библиотеку, общежитие для студентов. Теснота одолевала. Профессора попросили Екатерину II отвести Университету "другое способное место", указывая при этом на Воробьевы горы. Но решено было развиваться у стен Кремля. Матвей Казаков в 1793 году возвел на углу Большой Никитской и Моховой замечательное здание в классическом стиле. После пожара 1812 года его восстановил в стиле ампир Доменико Жилярди, сохранил общий план, масштабы и назначение главных помещение.
      За восьмиколонным портиком главного фасада расположен Актовый зал. Его площадь 316 квадратных метров, высота 15 метров. Купол кажется высоким, как свод неба. Стены и потолок расписаны на античные сюжеты. Видели эти стены всех великих сынов России трех веков. В нем прошло 170 выпускных актов. Принятый в члены Общества любителей российской словесности Лев Толстой произнес речь, читал здесь главы из "Анны Карениной" и повесть "Смерть Ивана Ильича".
      В январе 1894 года, в дни работы съезда русских естествоиспытателей, присяжный поверенный Владимир Ульянов присутствовал на заседании секции статистики, он использовал материалы съезда в монографии "Развитие капитализма в России".
      На этаже, где теперь музей антропологии, была Большая аудитория словесного отделения. В ней слушали лекции Лермонтов, Тютчев, Белинский, Герцен, Гончаров... Пушкин присутствовал в этой аудитории на лекции профессора Давыдова о "Слове о полку Игореве" и потом дискутировал с профессором Каченовским о подлинности сочинения.
      Святое место! Помню я как сон,
      Твои кафедры, залы, коридоры,
      Твоих сынов заносчивые споры...
      Это писал бывший студент Лермонтов, хорошо запомнивший Круглый зал, помещавшийся на втором этаже описываемого Старого здания, где читали лекции крупнейшие историки и филологи ХIX века.
      (Повезло предкам на профессоров! Погодин, Грановский, Соловьев, Буслаев, Веселовский! Каких ничтожеств пришлось слушать в Круглом зале студентам факультета журналистики, где я отмучился пять лет, общаясь с выпавшими из телеги партийно-советской печати бывшими редакторами, отправленными за алкоголизм и глупость воспитывать племя молодое в аудиториях созданного по воле Сталина факультета. Антропов, Сафонов, Худяков... Чему могли научить эти сталинские доценты? Водку пить! Они ни писать, ни говорить не умели. Основатель отделения журналистики, ставшего факультетом, Тимофей Иванович Антропов, бывший помощник Жданова в ЦК партии. Ходил по коридорам Старого здания нетрезвым. И студенты подбирались зачастую им под стать. Стоя в очереди под сводами пахнувшей кислыми щами столовой, за окошками которой виднелась стена Кремля, услышал я диалог двух окающих земляков, обсуждавших ход матча на первенство мира по шахматам между Ботвинником и Бронштейном.
      - Ты за кого болеешь?
      - За Бронштейна.
      - Ты что? Да он - жид!
      - Так ведь Ботвинник тоже!)
      Новое здание построено архитектором Евграфом Тюриным на месте бывшей усадьбы Пашковых на другом углу Большой Никитской, 3. Его называют Аудиторным корпусом, поскольку в нем расположены две самые крупные аудитории.
      Флигель усадьбы Тюрин перестроил в церковь святой Татьяны. (Святая Татьяна по происхождению дочь знатного римлянина, диакониса Римской церкви, погибла под мечом язычников в 225 году). Татьяной звалаcь мать Ивана Ивановича Шувалова, основателя и первого куратора Московского университета, каковым его по справедливости надлежит считать так же, как Михаила Ломоносова. В день памяти святой Татьяны, 12 января (по старому стилю), фаворит императрицы генерал-адъютант Шувалов подал Елизавете Петровне на подпись указ об основании Московского университета.
      В этой церкви отпевали Гоголя. Отсюда гроб с телом писателя студенты пронесли к могиле на руках.
      Новое здание покрыл стеклянной крышей и придал ему известный нам вид архитектор Константин Быковский, сын архитектора Михаила Быковского, который от классицизма проложил широкий путь к эклектике, являясь в одном лице теоретиком и практиком этого стиля. Константин Быковский построил рядом с Аудиторным корпусом здание библиотеки, одной из лучших в Москве. Ей дарили собрания книг поэт Дмитриев, генерал Ермолов, историк Снегирев, профессор Лунгин, собиравший не только книги по химии и физике, но и сочинения бесцензурной печати. Свой дар он оговорил условием: пользоваться книгами могли не только мужчины, но и женщины. До революции дверь в университет была им закрыта. В Новом здании занимались математики, механики. Тридцать лет поднимался на верхний этаж профессор Жуковский, отец русской авиации, на балконе стояла созданная им аэродинамическая труба.
      По обеим сторонам Большой Никитской Университет возвел в ХIX веке много новых зданий, Зоологический музей, Физический институт. Во дворе Старого здания затерялся Ректорский дом, где помещались казенные квартиры ректора, профессоров. Когда жил в этом доме профессор Николай Надеждин, рядом с его квартирой помещалась редакция журнала "Телескоп". Нашел себе здесь кров тогда исключенный из Университета "неблагонадежный" студент Виссарион Белинский, писавший "Литературные мечтания" для журнала. За публикацию "Философического письма" Чаадаева "Телескоп" закрыли, ректора сняли с должности, редактора сослали. Пришлось Белинскому искать другое пристанище...
      Во второй половине ХIX века Ректорский дом отдали физикам. Тридцать лет ютилась в нем вся русская физика, на 110 саженях Столетов, Лебедев обессмертили свои имена в науке, сделали открытия непреходящего значения.
      (В 1948 году на Ленинских, бывших Воробьевых, горах началось строительство новых зданий Московского университета. Кому в голову пришла мысль реализовать давнюю идею московских профессоров? Как рассказал мне бывший секретарь парткома Университета Михаил Алексеевич Прокофьев, дело было так. Назначенный ректором МГУ академик Несмеянов во время аудиенции у Сталина пожаловался на тесноту. Вот тогда Сталин и решил: "Мы собираемся строить восемь высотных зданий в Москве. Одно из них можем отдать Московскому университету".
      Проектировавший высотное здание на Юго-Западе, у Москва-реки, Борис Иофан идею Сталина подхватил и предложил поднять Университет на бровку Ленинских гор. И разместить на высоком и видном месте новые корпуса МГУ. Он разработал планировку ансамбля и каждого здания, создал объемно-пространственную композицию, утвержденную Сталиным. Реализовал проект другой архитектор, Лев Руднев, после того как Иофан отказался строить на удалении от бровки. На этом настаивал куратор строительства Лаврентий Берия, вышедший победителем в споре с архитектором).
      Большую Никитскую считают музеем классицизма. Его корифеи стремились, по словам Василия Баженова, реализовать "главнейшие три предмета: красоту, спокойность и прочность здания". Этого они достигали, многим домам, построенным в эпоху классицизма, свыше двухсот лет. Ширина улицы по законам стиля не должна была превышать высоту зданий. Поэтому они строились в два-три этажа. При таким пропорциях дома хорошо освещались, оказывались сомасштабны пешеходу.
      В "Альбомы партикулярных (частных) строений" Матвея Казакова попали многие здания улицы, построенные мастером и его учениками. Среди них дворец графа Владимира Орлова на Большой Никитской, 5. По рисункам альбома видны не только планы, фасады, но даже люстры, двери, колонны, барельефы, снаружи и внутри. В мезонине помещался зал с колоннами греко-тосканского ордера. В доме графа устраивались концерты. В этом зале пел Александр Гурилев, крепостной графа и композитор, оставивший нам в наследство романс "Однозвучно гремит колокольчик" и много других прекрасных песен. Служил у графа (до ареста по делу декабристов) домашним учителем друг Пушкина, поэт Вильгельм Кюхельбекер, приговоренный к смертной казни и отправленный умирать в Сибирь.
      В Москве граф Владимир Орлов жил в почетной ссылке, как все отстраненные от власти "екатерининские орлы". Был он одним из пяти братьев Орловых, которые возвели на престол Екатерину II. Она отправила молодого графа учиться в Лейпцигский университет, по возвращении из Европы императрица, заметив у него наклонность к наукам, назначила в 23 года руководить Академией наук. Девять лет Владимир Орлов этим делом занимался не без успеха, с Екатериной II путешествовал по Волге, служил ей переводчиком с французского в разговорах с писателем Мармонтелем...
      Напротив этого дворца встречаем еще один шедевр из "Альбомов", который значится как "Дом князя Сергея Александровича Меншикова на Никитской улице". Трехэтажный дворец на белокаменном подклете выкрашен в наши дни светло-голубой краской. После пожара 1812 года на фасаде здания появился портик с аркадой, прибавилась лепнина, согласно стилю ампир, пришедшему на смену классицизму Матвея Казакова. Владел дворцом потомок опального князя Меншикова, "полудержавного властелина", умершего в Березове.
      Третьему дворцу из "Альбомов" на Большой Никитской, 9, принадлежавшему Л. К. Разумовскому, "генерал-майору, кавалеру, графу", не повезло. Фасад изуродован переделками, когда-то и это было двухэтажное здание с портиком, балконом, двумя воротами и боковыми флигелями. Нет больше ворот, флигеля, а главное здание слилось с ними в один бесформенный объем.
      Четвертый дворец XVIII века на Б. Никитской, 11, также остался без крыльев. Но сохранил лицо, фасад его видел точно таким Матвей Казаков и его помощники, поместившие этот дом в "Альбом партикулярных зданий". Принадлежало строение Колычевым, древнему дворянскому роду, угасшему в конце ХIХ века. Здание занимало до революции Синодальное училище певчих. Оно возникло в 1830 году при Синодальном хоре. А этот хор возник из певчих дьяков и подьячих, услаждавших слух Алексея Михайловича и Петра I. До 1917 года хор выступал на торжественных богослужениях в соборах Кремля, придворных церемониях, публичных концертах, совершал гастроли за границей. Для него писали музыку Сергей Танеев и другие известные композиторы. Хор замолк навсегда в 1919 году, училище объединили с Консерваторией.
      Его ученик Александр Свешников, будущий ректор Консерватории, создал в конце Отечественной войны новый подобный хор и училище. Ныне это Академия хорового искусства, носящая имя основателя.
      Для хора мальчиков Сергей Прокофьев сочинил ораторию "На страже мира", Дмитрий Шостакович - ораторию "Песнь о лесах" и кантату "Над Родиной нашей солнце встает".
      Некогда на Большой Никитской, 14, один из "птенцов гнезда Петрова", командовавший артиллерий в Полтавской битве, Яков Брюс заимел каменные палаты. Его племянник нарастил их двумя этажами и придал старому дому классический облик. После него владел домом его сын, генерал-губернатор Москвы Яков Александрович Брюс, подавший в отставку в 1786 году. Ему, как и другим генерал-губернаторам, выпала задача - реализовывать утвержденный Екатериной II "прожектированный" план Москвы, то есть генеральный план, датируемый 1775 годом. Вот когда появился у нашего города первый генплан, при Екатерине II, а не при Иосифе Сталине, как утверждалось историографами вождя.
      Домом Брюса владел генерал-губернатор фельдмаршал Иван Петрович Салтыков, семь лет управлявший Москвой на рубеже XVIII-ХIХ веков. Этот губернатор строил мосты, набережные, Тверские ворота, боролся с лихоимством, мошенниками, карточной игрой, проституцией, закрыл возникший без его ведома публичный дом в трактире дома князя Долгорукого. Им были довольны оба императора, Павел I и Александр I.
      О блистательном XVIII веке, его сынах и дочерях, напоминает фасад здания, всем известного в Москве. Его полукруглый вход и два нижних этажа сохранены при перестройке дворца Екатерины Дашковой. В приходе Малого Вознесения жила женщина, о которой Вольтер говорил, что ее деяния "перейдут к потомству". Портрет этой дамы в современной столице украшает стену Нескучного дворца, где находится резиденция президента Академии наук России. Долгое время Дашкова исполняла эту должность. Она основала Российскую академию наук для изучения русского языка. Екатерина Дашкова скакала верхом рядом с будущей императрицей в ночь, когда та брала власть. Но и она пострадала от самовластья. За публикацию вольнолюбимой трагедии Княжнина "Вадим Новгородский" пришлось ей уйти в "долгосрочный отпуск", покинуть столицу, уехать за границу. Еще тяжелее жилось при Павле I, отправившем подругу матери в крестьянскую избу, в ссылку. Это убогое жилище превратилось в кабинет ученого. При Александре I по просьбе академиков Екатерина Романовна вновь заняла пост директора Академии наук. Мемуары Дашковой впервые на русском языке напечатал за границей Александр Герцен.
      Московский дворец Дашковой, в девичестве Воронцовой, унаследовал граф Михаил Семенович Воронцов, живший вдали от Москвы, на море, в горах. Всем известна злая эпиграмма на него, написанная в Одессе. Генерал-губернатор не сошелся характером с поэтом, который влюбился в его жену, Екатерину Ксаверьевну, ответившую Пушкину взаимностью.
      Полумилорд, полукупец,
      Полумудрец, полуневежда,
      Полуподлец, но есть надежда,
      Что будет полным наконец.
      Есть другой вариант эпиграммы, начинающийся словами: "Полугерой, полуневежда, к тому ж еще полуподлец!.." Но любовь затмевает глаза даже гению. Историки разошлись с поэтом в оценке генерал-фельдмаршала, преуспевавшего в дни войны и мира. Потомки воздвигли в Одессе монументы и Пушкину, и Воронцову. Память о себе навсегда граф оставил в Алупке, где у Черного моря воздвиг замечательный дворец в английском стиле.
      Нет в "Альбомах" Матвея Казакова дома на Большой Никитской, 23, по той причине, что на этом месте стояли каменные палаты середины XVIII века. К ним в начале ХIХ века пристроили полукруглый выступ террасы, откуда открывался вид на молодой бульвар. Владел палатами князь Я. И. Лобанов-Ростовский, камергер и действительный тайный советник. А жил в нем тогда историк Д. Н. Бантыш-Каменский, составитель "Словаря достопамятных людей русских". В нем много можно узнать о гигантах, которым Россия обязана в XVIII веке величием, победами на суше и на море. Александр Герцен, часто бывавший в этом доме, когда в нем жил его друг Николай Огарев, отдавал должное вельможам того века: "Аристократы восемнадцатого столетия при всех своих недостатках были одарены какой-то шириной вкуса".
      В "Словаре" можно узнать, что сказал адмирал Нельсон в адрес Суворова: "Нет в Европе человека, любящего Вас так, как я, не за одни великие подвиги, но и за презрение к богатству. Горжусь тем, что по уверению видавшего Вас в продолжении многих лет, имею сходство с вами ростом, видом и ухватками". И здесь же сохранено высказывание Потемкина о Суворове: "Суворова никто не пересуворит".
      Первые театральные огни зажглись на улице в начале ХIX века, тогда перед спектаклями кареты останавливались у дома генерала П. А. Познякова. И это здание есть в "Альбомах Казакова". Его построил "обер-гофмаршал, камергер и кавалер" Григорий Никитич Орлов. Генерал выкупил у него владение летом 1812 года и быстро возвел вдоль переулка протяженный корпус, где помещался театральный зал. Он уцелел, когда Москва горела. Здесь, пока месяц в городе жил Наполеон, выступала французская труппа. Так что в свободные вечера император Франции приезжал на Большую Никитскую в театр.
      Представления в нем происходили и после освобождения Москвы. Ставил спектакли Сила Сандунов, прославивший свое имя Сандуновскими банями, о них - впереди. Театр пользовался популярностью у зрителей, а злые языки, в том числе Фамусов в "Горе от ума", высмеивали генерала за его страсть к сцене:
      А наше солнышко? Наш клад?
      На лбу написано: Театр и Маскерад.
      Дом зеленью раскрашен в виде рощи,
      Сам толст, его артисты тощи.
      Классический двухэтажный особняк с антресолями, служивший фасадом театра, перестраивался. В наш век на него взгромоздили два этажа, теперь это безликий жилой дом.
      Такие люди жили некогда в приходах Малого и Большого Вознесения...
      Как выглядела улица в далеком прошлом, триста лет назад, дают представление палаты XVII века на Большой Никитской, 16. Они соседствуют с храмом Малое Вознесение, "домом Брюса", Консерваторией. И все вместе образуют ансамбль, который иллюстрирует известную пословицу: Москва не сразу строилась.
      За бульварами улица застраивалась дворянскими усадьбами и особняками, домами с мезонинами, доходных домов почти нет. В одной из этих усадеб мы видим оштукатуренный деревянный дом на Большой Никитской, 46. В сороковые годы ХIХ века он принадлежал Васильчиковым. Один из них, князь Илларион Васильевич, убедил Николая I стрелять по восставшим 25 декабря 1825 года картечью.
      - Вы хотите, чтобы я пролил кровь своих подданных в первый же день царствования? - спросил обескураженный царь.
      - Да, чтобы спасти вашу империю.
      "У Васильчиковых по средам большие вечера", - оставил запись А. Ф. Писемский. На эти вечера приходили Гоголь, Щепкин, Грановский, Тютчев, Айвазовский...
      В доме перед революцией помещалась гимназия, при советской власти школа, директором которой была родная сестра Михаила Булгакова. Она позволила ему ночевать с молодой женой на диване в учительской. Это мне рассказала Любовь Евгеньевна Белосельская-Белозерская, ночевавшая на том диване, пока не была найдена квартира, названная молодоженами "голубятней", в Чистом переулке.
      В том месте, где простиралась усадьба Гончаровых, построен доходный жилой дом. В нем поселился в 1903 году и прожил свыше тридцати лет Владимир Иванович Немирович-Данченко, изучавший физику, математику, право в Московском университете, но нашедший себя в театре. После встречи с ним Константин Станиславский основал Художественный, где они были содиректорами. Третьим содиректором стал Савва Морозов, радовавшийся, что кроме коммерции нашел себя на поприще искусства. Но счастье длилось недолго. Вскоре после того как Немирович поселился в этом доме, триумвират распался из-за возникшего антагонизма между Саввой и Немировичем, занимавшимся и режиссурой, и драматургией. Морозов пытался влиять не только на финансовую часть, но и на политику театра, выбор пьес, авторов. Тут взгляды содиректоров резко разошлись. Савва уступил в борьбе, где в союзе с Немировичем оказался Чехов... Эта драма стала одной из причин самоубийства Морозова, не нашедшего сил, чтобы создать новый театр, как того хотели Максим Горький и Мария Андреева, не разделившая любовь покойного, завещавшего ей 100 тысяч рублей...
      ХIX-ХХ века придали Большой Никитской образ, хорошо нам знакомый. Остаться как прежде, двухэтажной - улице, конечно, не удалось. Но и после строительного бума мы видим черты прошлого - фасад бывшего дворца Екатерины Дашковой. Над его прежним входом и двумя этажами поднялись стены Большого зала Московской консерватории. 7 апреля 1901 года в нем в исполнении симфонического оркестра прозвучала увертюра к "Руслану и Людмиле". Так началась история, которая продолжается на наших глазах. Этой же увертюрой, исполненной на рояле Петром Чайковским 1 сентября 1866 года, состоялось открытие Консерватории в известном нам доме на Воздвиженке, 13 (в нем выступал "В.В", осмеянный молодым Ильичем), куда попала фугасная бомба.
      Над сценой зала белеет барельеф Николая Рубинштейна, основателя Московской консерватории и первого директора. Сын московского купца, крещенного еврея, стал, как и его старший брат Антон, великим артистом, пианистом-виртуозом, дирижером, гастролировавшим с триумфом в Европе, первым исполнитетелем многих сочинений Петра Чайковского. Ни он, ни его друг Петр Ильич, не дожили до открытия зала, обладающего отличной акустикой.
      Перед входом в Большой зал установлен памятник Петру Ильичу Чайковскому, профессору Консерватории, ей присвоено его имя. На Большой Никитской пролетели многие годы жизни композитора, пока он не отдал свой класс другому профессору и не зажил, как свободный артист, выступая в лучших залах Европы.
      На Кудринской площади, куда впадает Большая Никитская, сохранился маленький двухэтажный "дом с лавками". На втором этаже снимал квартиру Петр Ильич. Он тогда писал, что живет "на Кудринской площади, против фонтана в доме Казакова (у мучной лавки)." В нем написана опера "Опричник", вторая симфония, с успехом исполненная Николаем Рубинштейном, который тогда жил на Большой Никитской, 31.
      С шумной площади перебрался Чайковский на Малую Никитскую, флигель дома 21, через год переехал в дом 35 на этой же улице, где написал Первый фортепьанный концерт, сделавший его всемирной знаменитостью, живым классиком. Здесь созданы сцены "Лебединого озера".
      На Большую Никитскую, 24, композитор въехал в построенный один из первых доходных домов, где снял квартиру, имея в виду зажить семейной жизнью. Тогда встретил влюбившуюся в него студентку консерватории и пошел с ней под венец, не догадываясь, какое несчастье принесет этот союз невесте и ему, не созданному природой жить в браке с женщиной. Из этого дома пошел Чайковский топиться на Москву-реку...
      "Я все более и более привязываюсь к Москве", - писал композитор до этой катастрофы, став постоянным жителем города, по которому мог часами один ходить, любуясь домами и храмами, ловя "уличные впечатления". В конце жизни, повидав лучшие города Европы, он признавался:
      "Один и есть только город в мире, это Москва, да еще, пожалуй, Париж". Сказав прозой то, что спустя годы Маяковский зарифмует в стихах:
      Я хотел бы жить и умереть в Париже,
      Если б не было такой земли - Москва.
      На Большой Никитской появилось сравнительно мало доходных домов, но век требовал новых зданий, и они были построены для Консерватории, театра и кинотеатра "Унион".
      Театр на Большой Никитской, 19, возвела в 1886 году дама, носившая тройную фамилию Шаховской-Глебовой-Стрешневой, каждая из которых известна в истории России. Архитектор Константин Терский построил по ее заказу новый в Москве театр. Она соорудила по его же проекту принадлежавший ей соседний дом в этом же владении, оборудовав в нем зал для балов и концертов. Тогда ампирный особняк превратился в массивное, похожее на старинный боярский терем здание. Скорбящие об утраченном ампире искусствоведы сравнивают его с сундуком. В нем помещается в наши дни клуб медработников. С недавних пор в зале выступает оперный театр "Геликон", подающий большие надежды.
      Построенный Терским театр на углу с Малым Кисловским, назывался "Никитским". В нем выступали гастролеры. В этом театре 1232 кресла, партер, ложи, амфитеатр, бельэтаж, ярусы балконов. По имени антрепренера Парадиза называли его театром "Парадиз", потом "Интернациональным театром", где выступала Сарра Бернар, актриса "Комеди Франсез", создавшая свой театр, блиставшая в лучах славы.
      Кинотеатр "Унион", один из первых в Москве, оборудовали в 1911 году на втором этаже дома, где некогда жили Бантыш-Каменский и Николай Огарев. Тогда покрыли его третьим этажом, переделали фасад, глядя на который трудно вообразить, что за его нехитрой отделкой скрываются старинные палаты, ампирный особняк.
      В дни первой русской революции 1905 года по Большой Никитской прошла огромная толпа. Она следовала за гробом убитого дворником революционера Николая Баумана, которого прятал у себя дома Савва Морозов. Во главе процессии шел оркестр Московской консерватории, исполнявший марши революции. В доме, где кинотеатр, помещалась редакция большевистской газеты "Борьба", призывавшая к вооруженному восстанию. За что ее закрыли. Она издавалась на деньги фабрикантов, в их числе - покойного Саввы Морозова, не увидевшего, на что пошли его деньги из рук обожаемой Марии Андреевой.
      На этом месте произошла в Москве Октябрьская революция, прогремел кровопролитный бой. Неделю шла борьба на подступах к зданию генерал-губернатора, захваченного Московским Советом. Овладеть им стремились отряды защитников Временного правительства. Свидетелем сражения стал студент Константин Паустовский, снимавший комнату в доме напротив кинотеатра "Унион". На пятый день "никитской осады", когда закончились продукты, изголодавшиеся жильцы решили взломать находившийся под ними на первом этаже маленький гастрономический магазин, куда бегали по очереди и набирали сколько могли колбас, консервов и сыра.
      Цитирую: "До сих пор я помню этот магазин. На проволоке висели обернутые в серебряную бумагу копченые колбасы. Красные круглые сыры на прилавке были обильно политы хреном из разбитых пулями банок. На полу стояли едкие лужи из уксуса, смешанного с коньяком и ликером. В этих лужах плавали твердые, покрытые рыжеватым налетом маринованные белые грибы. Большая фаянсовая бочка из-под грибов расколота вдребезги.
      Я быстро сорвал несколько длинных колбас и навалил их на руки как дрова. Сверху я положил круглый как колесо толстый швейцарский сыр и несколько банок консервов".
      Можно себе представить изобилие "Елисеевского" в 1917-м, если в маленьком магазинчике полки ломились от колбас и сыров на четвертом году мировой войны, в дни Октябрьской революции. За что боролись? Паустовского, заподозренного в стрельбе из окна, чуть было не "поставили к стенке". Он умер, так и не увидев больше описанного им товарного изобилия в советских магазинах. И он же в своих сочинениях оправдывал революцию, видел в ней "величайшее значение", уверенный, что она взболтала "бочку с застоявшейся водой".
      Потомки Чаадаева и Надеждина, Белинского и Герцена, которых цари объявляли сумасшедшими, в виде наказания отправляли жить в провинцию и "места не столь отдаленные", высылали в Сибирь и за пределы страны, жаждали свободы. Они ее, ликуя, получили в феврале 1917 года вместе с уголовниками, выпущенными из Бутырки, вместе с Махно и Дзержинским, с Лениным и Сталиным, ринувшимися из эмиграции и Туруханского края в столицы, чтобы захватить власть.
      "От юнкеров отделился высокий офицер. Он снял шашку и револьвер, бросил это к ногам человека в кожаной куртке, отдал ему честь, повернулся и медленно, пошатываясь, пошел в сторону Арбатской площади", - писал Паустовский.
      Гробы с телами 180 убитых мальчиков-юнкеров собрали под сводами Большого Вознесения и отпели. В этом храме перед эмиграцией Федор Шаляпин читал молитву, когда выдавал замуж одну из дочерей. Здесь Москва простилась с Марией Ермоловой, народной артисткой республики, похороненной по христианскому обряду. Что произошло дальше с храмом, мы знаем.
      В торговом павильоне, построенном у Консерватории перед мировой войной, Сергей Есенин с друзьями, чтобы не умереть с голоду, открыл по разрешению Льва Каменева в конце 1919 года лавку, где продавал книги со своими стихами.
      - Мне он здесь прочел "Песнь о хлебе", - с гордостью рассказывал мне старый поэт Рюрик Ивнев, когда я у него расспрашивал о жизни Есенина в Москве. Тогда, увлекая друга по винтовой лестнице на антресоли, поэт-продавец сказал:
      - Рюрику первому прочту то, что час назад написал!
      Зимой в лавке царил холод, топить было нечем, Есенин торговал за прилавком в пальто, снимал его, когда читал стихи, чтобы удобнее было жестикулировать. И ему пришлось здесь, как Пушкину когда-то в Университете, дискутировать с профессором по поводу подлинности "Слова о полку Игореве". Выступал Есенин со сцены Большого зала Консерватории, где проходили поэтические вечера.
      Жил поэт рядом с магазином и Консерваторией по адресу Большая Никитская, 14, во дворе, строение 4, на седьмом этаже "Дома "Правды". В нем жили сотрудники этой газеты ЦК партии, в их числе Галина Бениславская, работавшая в отделе писем. Она покончила с собой на могиле Есенина на Ваганьковском кладбище через год после самоубийства поэта. В ее комнате площадью 17 квадратных метров Есенин жил почти два года, в 1923-1925, вместе с сестрами и собакой по имени Сережа, купленной на толкучке по случаю.
      Эту комнату в большой коммунальной квартире номер 27 я видел, застал на месте столик, оставшийся от обстановки Галины Бениславской. Ее поэт называл женой, "замечательным другом", она ему была опорой, редактором, составителем сборников, искателем разбросанных по недолговечным журналам и газетам поэтических сокровищ любимого. Но он ее никогда не любил и ушел из дома, женившись на подруге Галины Бениславской, внучке Льва Толстого. Переехал на Пречистенку, в дом жены, но и там семейная жизнь не удалась. Оттуда уехал умирать в Питер.
      На Большой Никитской написаны стихи о Ленине, вошедшие в поэму "Гуляй-поле", стихотворение, посвященное Пушкину, прочитанное на Тверском бульваре у памятника, "Поэма о 36". Вернувшись с Кавказа, поэт переписывал здесь набело "Анну Снегину". Написал стихи "Дай, Джим, на счастье, лапу мне", посвященные собаке артиста Леонида Качалова, увиденной им в Никитском переулке.
      На Большой Никитской, 47, в доме во дворе, жили два великих советских кинорежиссера Григорий Александров и Александр Довженко. При всей непохожести их талантов оба едины в одном: на экранах они оправдывали содеянное большевиками. Популярные, более того, любимые народом комедии Григория Александрова и Любови Орловой не только радовали и смешили людей, живших трудно и голодно, но и решали сверхзадачу - творили яркие киноиллюстрации к словам Сталина: "Жить стало лучше, жить стало веселей!". Парадокс, в самые кровавые годы "большого террора" появились "Волга-Волга" и "Цирк", доказывавшие, как хорошо живется простым людям в СССР. Все с утра до вечера поют и пляшут, путешествуют по реке из провинции в Москву, чтобы показать самодеятельное искусство. Дружно встают на защиту младенца-негра и его белой матери, оскорбленной хозяином цирка...
      Большая Никитская подверглась воздействию конструктивизма, несколько домов в этом стиле построены в тридцатые годы. Начали интенсивно ломать старину в семидесятые годы. Снесли дом, описанный Константином Паустовским, где пережил он "никитскую осаду". На этом месте воздвигли башню Телеграфного агентства Советского Союза, ТАСС. Здание по проекту было значительно выше, но его срезали по указанию первого секретаря МГК Виктора Гришина, страдавшего высотобоязнью. Возникла она после того, как Брежнев выразил неудовольствие башней "Интуриста", закрывшей вид на Кремль с Тверской.
      Во дворах на месте сломанных особняков выросли три многоэтажные кирпичные башни, три близнеца. На эскизах "Моспроекта" от Большой Никитской за бульварами практически ничего не оставалось. В одной из этих башен, 37, получил квартиру Леонид Леонов, классик советской литературы, коренной москвич, родившийся в Зарядье. Возвращается он однажды к себе, видит издалека черный дым над своим новым домом.
      "Пожар! Ну, думаю, - рассказывал писатель, - если горит надо мною, зальют, черти, водой квартиру, намочат книги. Если горит подо мной, пропахнет все в комнатах дымом и гарью. Подхожу и вижу: горит моя квартира!"
      Тогда в огне сгорели редкие книги, которые Леонид Леонов собирал многие годы. Всю жизнь писатель тайком интересовался ясновидцами, телепатией, ездил в Болгарию к слепой Ванге и рассказывал мне, как она при встрече поразила его, сказав: "У тебя была младшая сестра, ты к ней ревновал родителей". Леонов в числе первых позвонил, когда появился в газете репортаж о Нинель Кулагиной. Он интересовался подробностями, просил показать эту феноменальную женщину. После чего приехал в Дом журналиста, где я устроил ему демонстрацию фильма о телекинезе. С кинорежиссером-телепатом Борисом Ермолаевым и доктором технических наук Геннадием Сергеевым, которому Нинель прострелила во время экспериментов глаз, утративший зрение, ездил в Переделкино, где весь вечер говорили о телекинезе, ясновидении. Леонов написал по моей просьбе письмо, где призывал ученых изучать непознанные явления природы. При этом просил, чтобы оно непременно появилось в "хорошей компании академиков".
      Первый роман "Барсуки", сделавший имя автору, написан в 24 года. Потом вышел "Вор", действие в обоих романах проходит в Москве... Всю жизнь писал Леонид Максимович тайком роман "Мироздание по Дымкову", прятал рукопись от литературного секретаря. Роман вышел, но событием не стал, на дворе бушевала перестройка и читать между строк никому больше не было охоты.
      В конце Большой Никитской сохранилась вереница особнячков. В одном из них, 58, проживал профессор И. Н. Розанов, собравший "розановскую библиотеку" поэзии и песен, 8 тысяч томов, подаренных музею Пушкина на Пречистенке.
      Живут на Большой Никитской и сегодня в новых и старых домах москвичи. В особняках разместились посольства. Берут свое банки. Но многие строения ждут инвесторов, чтобы достойно жить в ХXI веке.
      Глава девятая
      ТВЕРСКАЯ
      Дорога в Тверь. - Триумфальные ворота. - Дом
      фельдмаршала Захара Чернышева. - "Здесь чудо
      барские палаты". - "Львы на воротах".
      Английский клуб. - "Русский Гомер". - Любовь
      "Графа Льва". - Салон Зинаиды Волконской.
      Страстной монастырь и Дмитрий Солунский.
      Контора дилижансов. - Булочная Филиппова.
      "Елисеевский". - Памятник Пушкину. - Ленин
      выступает с балкона. - "Жест революции". - Лев
      Каменев в Моссовете. - "Снесем часовенку,
      бывало...". - "Вьется улица-змея". - Корпуса А и Б. - Дом СТО и палаты Голицына. - Реконструкция по
      Сталину. - Улица Горького и ее новоселы. - Доски на фасадах. Заседание на "Маяковской". - 200 танков идут на Красную площадь. - "Парад" вермахта 1944 года. - Убийство Зинаиды Райх. - Шпион
      Пеньковский. - Агент Лукас. - Явочные квартиры. - Как Райкин стал москвичом. - Был ли другой путь у
      Тверской?
      Вдоль по Питерской,
      По Тверской-Ямской,
      По Тверской-Ямской
      С колокольчиками!
      Едет миленький,
      Сам на троечке...
      Таким путем по Питерской дороге, далее по Тверской-Ямской, мчались ямщицкие тройки, вырываясь на Тверскую, главную магистраль города, круто спускавшуюся с одного из семи легендарных холмов к Кремлю.
      Воспетая Тверская не сразу стала первой улицей Москвы. Дорога в Тверь, затем на Новгород, заселялась выходцами из этих великих городов. Они жили в слободах, строили вдоль нее дома, кузницы, лавки, церкви.
      Каменные боярские палаты постепенно вытесняли слободские строения. В XVII веке улица заняла главенствующее положение в первопрестольной. Как гласила пословица: "Город Тверь - в Москву дверь". Через нее открылась и дорога в Санкт-Петербург, молодую столицу империи.
      По ней следовали на Посольский двор высокие иностранные гости. Торжественный въезд императоров на коронацию, парады войск по случаю побед на суше и на море - все это происходило по Тверской, украшавшейся по этому поводу коврами, картинами. И триумфальными арками. На месте сломанных крепостных Тверских ворот для встречи Петра I в 1722 году возвели арку "к прославлению богоданного мира и достодолжной похвале монарха".
      Спустя век здесь же архитектор Осип Бове воздвиг колоннаду с колесницей Славы. Триумфальная арка стала памятником победы в Отечественной войне 1812 года. Большевики ее разобрали, но через тридцать лет восстановили у Поклонной горы.
      Положение Тверской как главной улицы закрепилось в конце XVIII века строительством дома фельдмаршала Захара Григорьевича Чернышева. Его бабушка отличилась в разгульных "всесушутейших и всепьянейших соборах" царя Петра, выступала в шумных попойках в роли "князь-игуменьи". Ее дочь, Евдокию, звали Авдотьей-бой-бабой. До замужества она была любовницей Петра Алексеевича. Когда молодая выходила замуж, император подарил новобрачной четыре тысячи душ крепостных, каждому из восьмерых ее детей оказывал царскую милость. Сын "бой-бабы", Захар Чернышев, слыл богатым помещиком и храбрейшим полководцем. Его корпус в сентябре 1760 года захватил и удерживал три дня Берлин, опозорив Фридриха Великого. В чине генерал-фельдмаршала Захар Григорьевич "сел на Москву" в 1782 году. Тогда и возвел для него великолепный дворец великий Матвей Казаков в стиле классицизма. Из дерева!
      Путеводитель 1831 года не пожалел эпитетов, описывая это чудное творение: "Прекраснейшее здание о четырех этажах есть одно из огромнейших на Тверской улице. Это был дом генерал-фельдмаршала графа Захара Григорьевича Чернышева. Казна купила его в 1784 году, и с тех пор оный назначен для жительства московских главнокомандующих. Он заслуживает внимания прекрасной своею архитектурою, нечто величественное видно во всех частях оного; у главных наружных дверей стоят на пьедесталах колоссальные фигуры хорошей работы, прославляющие баснословные божества... Перед домом генерал-губернатора находится порядочная квадратныя площадь".
      Всего два года исполнял фельдмаршал гражданскую должность, занимаясь ремонтом Арсенала и Каменного моста, строительством Мытищинского водопровода, Сената в Кремле, Бутырского тюремного замка, известной Бутырки, чей проект исполнил все тот же неутомимый Матвей Казаков.
      Он же на Тверской, 20, возвел дворец для московского гражданского губернатора. С тех пор на улице жили и работали "главноначальствующие" до февраля 1917 года.
      Однако и после появления этих зданий Тверская не приобрела до конца столичный вид.
      ...Здесь чудо - барские палаты
      С гербом, где венчан знатный род.
      Вблизи на курьих ножках хаты
      И с огурцами огород.
      Такая картина послепожарной Тверской представилась Петру Вяземскому. Контрасты улицы бросились в глаза Виссариону Белинскому, приехавшему из провинциальной Пензы учиться в Московском университете. Он удивлялся, что подле великолепного модного магазина лепилась крохотная табачная лавочка или грязная харчевня и такого же вида пивная.
      "Въезжая в первый раз в Москву, наш петербуржец въедет в новый для него мир, - писал Белинский в 1845 году. - Тщетно будет он искать главной или лучшей московской улицы, которую мог бы он сравнить с Невским проспектом. Ему покажут Тверскую улицу, - и он с изумлением увидит себя посреди кривой и узкой, по горе тянущейся улицы, с небольшой площадкой с одной стороны, - улицы, на которой самый огромный и самый красивый дом считался бы в Петербурге весьма скромным со стороны огромности и изящества домом..."
      Но и тогда здесь помещались почти все московские гостиницы, шесть из семи, где обычно останавливался Пушкин. Шестнадцать раз после окончания лицея приезжал поэт в родной город, вдохновивший его в VII главе "Евгения Онегина" описать въезд по Тверской:
      Прощай, свидетель падшей славы,
      Петровский замок. Ну! не стой,
      Пошел! Уже столпы, заставы
      Белеют; вот уж по Тверской
      Возок несется чрез ухабы.
      Мелькают мимо будки, бабы,
      Мальчишки, лавки, фонари,
      Дворцы, сады, монастыри,
      Бухарцы, сани, огороды,
      Купцы, лачужки, мужики,
      Бульвары, башни, казаки,
      Аптеки, магазины моды,
      Балконы, львы на воротах
      И стаи галок на крестах.
      Белокаменных львов поэт увидел на воротах дворца (Тверская, 21), где с 1831 года помещался Английский клуб, устроенный на английский манер. Его устав списан был с уставов аристократических британских мужских клубов. В нем не давали балов и маскарадов, не устраивали концертов. 400 членов корпоративного сообщества проводили в нем время в ресторане, гостиных, читальном зале, куда поступали свежие газеты из Европы.
      В палате Английского клоба
      (Народных заседаний проба),
      Безмолвно в душу погружен,
      О кашах пренья слышит он.
      Такой иронический пассаж сохранился в черновых вариантах "Евгения Онегина", написанного автором-членом Английского клуба. При всем при том Александр Сергеевич часто бывал в клубе, членами которого состояли его отец и дядя Василий Львович Пушкин, друзья Вяземский, Нащокин, Соболевский, Погодин...
      "Английского клоба верным сыном до гроба" числился Фамусов. В "Горе от ума" о клубе идет речь в диалоге Репетилова и Чацкого:
      Ч а ц к и й. Чай в клубе?
      Р е п е т и л о в. ...В Английском!..
      У нас есть общество, и тайные собранья
      По четвергам. Секретнейший Союз.
      Ч а ц к и й. ...В клубе?
      Р е п е т и л о в. Именно... Шумим, братцы, шумим!
      Кроме таких, как Репетилов и Фамусов, являлся сюда десятки лет Чаадаев. В комнате, называвшейся "говорильней", после гибели Пушкина опальный философ читал вслух лермонтовское стихотворение "На смерть поэта", за которое автор угодил на Кавказ.
      В Английском клубе можно было, не опасаясь агентов тайной полиции, свободно обсуждать злободневные проблемы. Николай I, интересуясь, как относятся к его политике московские дворяне, спрашивал:
      - А что об этом говорят в Москве в Английском клубе?
      Дом на Тверской построил в конце XVIII века генерал-поручик А. М. Херасков совместно с братом, куратором Московского университета, известным поэтом Михаилом Херасковым. Последнему мы обязаны университетским театром, Благородным пансионом. Современники называли Хераскова "русским Гомером". Первый в отечественной литературе он отважился сочинить две эпические поэмы: "Россияду", о взятии Казани Иваном Грозным, и "Владимир", о принятии христианства на Руси. Никому из русских поэтов до него, ни Кантемиру, ни Ломоносову, ни Сумарокову, не удавалось сочинить по двенадцать песен александрийским стихом в каждой поэме.
      Пускай от зависти сердца Зоилов ноют,
      Хераскову вреда они не нанесут,
      Владимир, Иоанн щитом его покроют
      И в храм бессмертья приведут.
      Не сбылось пророчество Ивана Дмитриева. Умер Херасков, пережив громкую славу в доме на Тверской в 1807 году. После его смерти хозяином владения стал граф Лев Кириллович Разумовский, перестроивший дом во дворец в стиле классицизма. В обществе Льва Кирилловича за красивую наружность и неравнодушие к дамам звали Граф Лев. Прославился он устраиваемыми праздниками, балами, спектаклями, концертами. И любовью, вспыхнувшей к жене князя Алексея Голицына, отличавшегося расточительными причудами. Князь, получивший за экстравагантность прозвище Редкая вещь, поил кучеров шампанским, зажигал трубки крупными ассигнациями, швырял золотые монеты на мостовую извозчикам, приводя в отчаяние юную жену, которой не особенно дорожил. И с легким сердцем дал развод, когда в нее влюбился Граф Лев. Разумовский женился на красавице и прожил с ней шестнадцать лет "в самой нежной любви и согласии".
      Восьмиколонный дорический портик с фронтоном дворца опирается на аркаду цоколя и напоминает фасад старого здания Московского университета. Возможно, у двух этих шедевров один автор - Доменико Жилярди.
      После 1812 года улица застраивалась каменными зданиями, где конкуренцию генерал-губернаторской резиденции составлял построенный Матвеем Казаковым дом на Тверской, 14. В первой четверти ХIХ века он связан с именем князей Белосельских-Белозерских и княгини Зинаиды Волконской.
      (Носительницу фамилии Белосельских-Белозерских встретил я в семидесятые годы в доме на Пироговке, где она жила с тех пор, как поселилась с мужем, Михаилом Афанасьевичем Булгаковым. С ним встретилась в 1924 году, вернувшись из эмиграции. "Любовь выскочила перед ним, как из-под земли выскакивает убийца в переулке..." Это цитата из "Мастера и Маргариты". Таким образом, Булгаков влюбился, увидев на московской улице петербургскую молодую даму, пережившую бурю революции и гражданской войны в Константинополе-Стамбуле, Европе. Так все у них славно началось, вместе они пережили триумф "Дней Турбиных" в Художественном театре, первый ночной обыск...
      Как спустя восемь лет расстались?
      - Ах, оставьте, - ответила Любовь Евгеньевна Белосельская-Белозерская. В отводную трубку она слышала по телефону разговор мужа со Сталиным, после чего ему дали желанную работу в Художественном. Ей посвящены повесть "Собачье сердце", роман "Белая гвардия" и пьеса "Кабала святош", она же "Мольер". До конца дней измену мужу не простила, мучалась в одиночестве. Наши беседы слушала кошка, прародительница Кота Бегемота, единственное живое существо, обитавшее вольготно в запущенной квартире...)
      Княгиня Зинаида Волконская жила на Тверской в доме мачехи, княгини Белосельской-Белозерской.
      Среди рассеянной Москвы,
      При толках виста и бостона,
      При бальном лепете молвы
      Ты любишь игры Апполона.
      Царица муз и красоты,
      Рукою нежной держишь ты
      Волшебный скипетр вдохновений,
      И над задумчивым челом,
      Двойным увенчанным венком,
      И вьется и пылает гений.
      Природа наградила княгиню, по словам того, кто ее слышал, "несравненным, чудным голосом - полным и звучным контральто". Она исполнила при первой встрече с Пушкиным эллегию на его слова:
      Погасло дневное светило;
      На море синее вечерний пал туман.
      Шуми, шуми, послушное ветрило,
      Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
      Зинаида Волконская блестяще играла на сцене, ей аплодировал Россини, она писала стихи и прозу по-французски, изучала русский фольклор и историю, сочинила повесть о жизни первобытных славянских народов, за что в Москве избрали ее почетным членом Общества истории и древностей российских.
      В этом доме 26 декабря 1826 играли музыканты, пели арии итальянские певцы, допоздна не смолкала музыка... В гостиной собралось много приглашенных, из которых мало кто знал, что этот праздник хозяйка устроила в честь родственницы Марии Волконской, в девичестве - Раевской. Она уезжала в добровольную ссылку в Сибирь, к мужу-декабристу. То был поступок, взволновавший многие сердца. Николай Некрасов в поэме "Русские женщины" словами Марии Волконской описывает незабываемый вечер на Тверской:
      Певцов-итальянцев тут слышала я,
      Что были тогда знамениты,
      Отца моего сослуживцы, друзья
      Тут были печалью убиты.
      Тут были родные ушедших туда,
      Куда я сама торопилась.
      Писателей группа, любимых тогда,
      Со мной дружелюбно простилась:
      Тут были Одоевский, Вяземский; был
      Поэт вдохновенный и милый,
      Поклонник кузины, что рано почил,
      Безвременно взятый могилой,
      И Пушкин тут был....
      Марию он знал девочкой, познакомившись в южной ссылке с семейством генерала Раевского, тремя дочерьми и братом. Спустя годы после проводов на Тверской, поэт вспомнил Марию, как "призрак милый, роковой". Услышав печальную песню грузинской красавицы, он попросил не петь при нем, потому что:
      Увы! напоминают мне
      Твои жестокие напевы
      И степь, и ночь - и при луне
      Черты далекой, бедной девы!
      Салон на Тверской играл роль культурного центра Москвы: "Там стены пели, там мысли, чувства, разговоры, движения - все было пение", - так вспоминал о доме княгини Петр Вяземский. Но из этих поющих стен княгиня предпочла уехать в Италию, где дышалось ей свободнее.
      ...Галок увидел автор "Евгения Онегина" на крестах Страстного монастыря, где сейчас на вершине Тверского холма установлен памятник Пушкину. Колокольни, куполов церквей больше нет. То была женская обитель, основанная в 1654 году Алексеем Михайловичем во имя Страстной иконы Божьей Матери. На этой иконе написаны были ангелы с орудиями "страстей", которыми пытали Христа. Икона считалась чудотворной. Кроме нее хранились в монастыре две другие иконы, не сгоревшие в пожаре 1778 года: Боголюбской Богоматери и Ивана Воина.
      (Иван Воин - начальник отряда византийского императора Юлиана Отступника. Отправленный в экспедицию против христиан, он не стал их карать, оказывал всяческие благодеяния. Узнав об этом, император подверг бывшего военачальника пыткам и приказал бросить в темницу, чтобы предать казни. Внезапная смерть императора вернула Ивану Воину свободу и честь. Ему молятся о защите от обидчиков и отыскании украденного.)
      Пятиглавый собор с приделом Нила Столбенского построили в середине XVII века. (Этот святой родился в новгородской земле, постригся в монахи, прославился деяниями на Столбенском острове озера Селигер, умер в 1555 году.)
      То был двухэтажный храм. Вверху помещалась Страстная икона. На нижнем этаже находилась церковь Архистратига Михаила с двумя приделами - Николая Чудотворца и Великомученицы Анастасии. В храме хранилась часть ее мощей.
      (По преданиям, Анастасия жила при императоре Диоклетиане, стяжала имя Узорешительницы за то, что освобождала несчастных от уз. Отец выдал ее замуж за язычника. Притворившись больной, святая не жила с ним, под видом нищенки ходила по тюрьмам, кормила, исцеляла и выкупала христиан. После смерти мужа раздавала богатство бедным. Ни уморить голодом, ни утопить Анастасию палачам не удалось. После мучений и пыток ее крестообразно растянули над костром и сожгли. Но и тогда тело ее не сгорело.)
      Славился Страстной монастырь хором и рукодельем монашек.
      Архитектор Михаил Быковский, ученик и помощник Доменико Жилярди, построил в середине ХIХ века колокольню Страстного монастыря. На втором ее ярусе помещалась церковь Алексея Человека Божьего. (Под этим именем в историю христианства вошел знатный римлянин, умерший в 411 году. Уверовав во Христа, он ушел из семьи и вернулся в Рим в образе нищего, где жил неузнанным у ворот дома родителей. Они узнали о сыне после смерти Алексея, прочитав хранившееся на его груди жизнеописание.)
      При трапезной была церковь Антония и Феодосия Печерских. (Антоний Печерский, монах, постриженный в Афоне в 983 году, поселился в пещере Киево-Печерской лавры, выкопанной Илларионом, будущим митрополитом. Феодосий Печерский пришел в 23 года в Киев, учился в Курске, стал игуменом, писал молитвы, поучения, послания. Оба причислены к лику святых.)
      Напротив монастыря на углу Тверской стояла церковь Дмитрия Солунского. (Солун, Салоники, место рождения Кирилла и Мефодия, город в нынешней Турции. Дмитрий, воевода Солунский, святой великомученик, пострадал за веру при императоре Диоклетиане. Его пронзили копьями в тюрьме. В старинных русских стихах воспевается как помощник воинов в борьбе с Мамаем. О нем поминает Нестор в летописи, рассказывая о взятии Олегом Константинополя. Русские князья именем Дмитрия часто называли первенцев.
      Главный престол в честь Троицы, придел - в честь Дмитрия Солунского, по имени его назывался храм. Память о святом праздуется 26 октября. Суббота перед этим днем называется "родительской" и "дедовской", в день своего ангела Дмитрий Донской повелел поминать всех погибших в Куликовской битве.)
      Искусствоведы особо ценили шатровую колокольню, "одну из очень редких по форме", предтечи многих подобных, более поздних. Она была древнее самой церкви.
      И этот храм славился церковным хором. Своим исполнением певцы вызывали взрывы аплодисментов и крики одобрения прихожан, забывавших, что они находятся не в концертном зале. В пушкинские времена к Дмитрию Солунскому устремлялись кареты вельмож. Эта церковь в Москве играла такую же роль, какую в Париже играет церковь Мадлен, притягивающая в часы службы самых знатных и богатых.
      В лучшей гостинице Шевалдышева на Тверской, 12, открылась в 1820 году контора дилижансов. Отсюда большие крытые экипажи, где ехали сидя, отправлялись в Санкт-Петербург, в дорогу, длившуюся двое суток. Гостиница помещалась в доме, которым прежде владел граф Петр Семенович Салтыков, военный генерал-губернатор Москвы. Его усадьба простиралась от Тверской до Дмитровки. (О нем в следующей главе). Некогда прекрасный графский дворец испорчен переделками. В советские годы его надстроили двумя этажами, выкрасили фасад черной краской, придав черты конструктивизма. Жуть! Я верю, вернут дворцу утраченный образ.
      И на главной улице, как везде, строились быстро доходные дома, надстраивались двухэтажные особняки. В том, что вырос в 1911 году на Тверской, 10, славилась кофейня, куда подавали из пекарни в доме с пылу, с жару "филипповскую" фирменную выпечку. Калачи и сайки, бублики, пироги с разной начинкой, сушки, пирожные - все это мастерски производили в пекарнях Ивана Филиппова, любимой поговоркой которого были слова: "И очень просто!" Особенно хорошо выпекал он черный хлеб, завозил для него тамбовскую рожь из-под Козлова.
      Однажды генерал-губернатору подали к чаю горячую сайку с ...запеченным тараканом. Вызванный на ковер булочник не растерялся, на глазах изумленного отца города съел злосчастую сайку, уничтожил "вещественное доказательство" и, не моргнув глазом, пояснил:
      - Это изюминка-с!
      - Врешь, мерзавец! Разве сайки с изюмом бывают? Пошел вон!
      И пошел Филиппов в пекарню, бросил в тесто решето изюма на глазах изумленных булочников. С тех пор появились в Москве сайки с изюмом...
      Вчера угас еще один из типов,
      Москве весьма известных и знакомых,
      Тьмутараканский князь Иван Филиппов,
      И в трауре оставил насекомых.
      Так отозвался эпиграммой на смерть булочника острослов поэт Шумахер. Сын Филиппова перестроил усадебный дом в доходный, нарастил этажи, открыл гостиницу и ресторан. У этого дома в сентябре 1905 года булочники вступили в схватку с полицией и казаками. Под рукой у забастовавших оказалось много кирпича, заготовленного для надстройки здания. Камни полетели в казаков... Все закончилось стрельбой, ранеными. Ленин с радостью откликнулся на это событие двумя статьями в газете, назвав схватку рабочих с войсками "Бойней на Тверской".
      Другой известный предприниматель, Григорий Елисеев, перестроил в 1901 году дворец Матвея Казакова, бывший салон Волконской, в роскошный магазин, с тех пор называемый "Елисеевским". В погребах хранились выдержанные заморские вина, привезенные на собственных кораблях фирмы в первой половине ХIХ века с Мадейры, стран Средиземноморья. За выставку французских вин в Париже Григорий Елисеев удостоился ордена "Почетного легиона".
      Каким был его "храм Бахуса", заполненный пирамидами кокосовых орехов, пудовыми кистями бананов, отливающими перламутром рыбами и батареями винных бутылок, - классически описал Владимир Гиляровский в прозе. Безымянный поэт оставил нам эпическую картину в стихах:
      А на Тверской в дворце роскошном Елисеев
      Привлек толпы несметные народа
      Блестящей выставкой колбас, печений, лакомств...
      Ряды окороков, копченых и вареных,
      Индейки, фаршированные гуси,
      Колбасы с чесноком, с фисташками и перцем,
      Сыры всех возрастов - и честер, и швейцарский,
      И жидкий бри, и пармезан гранитный.
      Приказчик Алексей Ильич старается у фруктов,
      Уложенных душистой пирамидой,
      Наполнивших корзины в пестрых лентах...
      Здесь все - от кальвиля французского с грибами
      До ананасов и невиданных японских вишен.
      Над магазином открылась гостиница, в ней останавливался Максим Горький. Здесь, продолжая традиции салона Зинаиды Волконской, собирался литературно-художественный кружок. В концертах кружка пели Федор Шаляпин и Леонид Собинов.
      Еще одна гостиница и магазины занимали построенный в конце ХIХ века "Тверской пассаж". В нем на Тверской, 5, позднее оборудовали театральный зал. По проекту академика архитектуры Александра Иванова в 1903 году Варваринское акционерное общество домовладельцев построило шестиэтажное здание гостиницы "Националь" в стиле модерн. Она теперь начинает строй зданий улицы с нечетной стороны.
      ХХ век сказал свое слово в том, что на Тверской, 23, меблированные комнаты появились в компании с кинотеатром "Арс". На Тверской, 18, архитектор А. Э. Эрихсон построил в стиле модерн для крупнейшего русского полиграфиста Ивана Сытина издательский дом, где была его квартира. По этому адресу помещалась редакция популярной газеты "Русское слово", чей тираж достигал полумиллиона. Ее редактировал выдающийся журналист Влас Дорошевич, выступали авторами статей лучшие писатели, яркие публицисты.
      Тверская стала первой московской улицей, где установили памятники не царям, а поэту и генералу. Каждый знает монумент, на котором высечены слова: "Слух обо мне пройдет по всей Руси великой..." Его открыли в 1880 году при великом стечении народа, в день рождения поэта, 6 июня. Статую в полный рост на собранные народом рубли создал выдающийся скульптор Александр Опекушин, крестьянский сын. После триумфа ему заказали памятники Александра II и Александра III для Москвы, установленные в Кремле и перед храмом Христа Спасителя. Оба монумента снесли по декрету Ленина.
      Сломали в 1918 году конную статую генерала Михаила Скобелева, прославившегося в боях под Плевной и сражении при Шипке в войне за свободу славян. Монумент отлили по модели непрофессионального художника отставного подполковника П. А. Самсонова, победившего на конкурсе. Простояла статуя генерала всего пять лет напротив дома генерал-губернатора. (На ее месте конная статуя основателя города князя Юрия Долгорукого, установленная по случаю 800-летия Москвы.)
      В феврале 1917 года дворец генерал-губернатора захватил Московский Совет. Старинное здание превратилось в штаб восстания, завершившегося, после ожесточенных боев и обстрела Кремля, захватом власти большевиками. В гостинице "Дрезден" напротив, опустевшие номера заняли МК партии и редакции партийных газет большевиков.
      Гостиницу "Националь" победители объявили 1-м Домом Советов, в ее номерах поселились многие партийцы, вышедшие из подполья, вернувшиеся из эмиграции, не имевшие в Москве квартир. В 107-м номере-люкс после переезда правительства из Петрограда жил Ленин, пока шел ремонт квартиры в Кремле.
      На Тверскую вождь приезжал много раз в Московский Совет, экстренно появлялся в дни кульминаций революции. Так, после подавления мятежа левых эсеров 6 июля 1918 года посетил ночью редакции "Правды" и "Известий", они заняли помещения закрытого "Русского слова". Несколько раз выступал Ильич с балкона Моссовета во время демонстраций и митингов. Произнес речь с этой трибуны после убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, оно ознаменовало поражение Советов в Германии, крах мечтаний о мировой революции по Ленину.
      Приезжал однажды вождь в "Центропечать" (бывшую гостиницу Шевалдышева), где наговорил на грампластинки пять речей, этому средству пропаганды он придавал большое значение.
      Тверская после 1917 года обнищала и обезлюдела. Гостиница "Люкс" в доме, где была булочная Филиппова, стала общежитием "Коммунистического Интернационала". В ней поселились лидеры коммунистических партий, ставших под знамена созданного Лениным III Интернационала. Среди постояльцев пребывал Рихард Зорге, германский коммунист, прославившийся как разведчик Красной Армии в Японии. Советский Союз не пытался его спасти, фактически отрекся от ставшего бесполезным агента. Его казнили японцы в день Октябрьской революции в 1944 году. Жену Рихарда, москвичку Екатерину, сгноили в лагере.
      Закрылись на Тверской все магазины, рестораны и гостиницы... Случалось и тогда удивительное. В "Арсе" девочка Наталья Сац создала первый в мире профессиональный казенный детский театр. То был, как выразилась Ирина Антонова, "жест революции", стремившейся предстать в глазах мира просвещенной и гуманной, открытой всему новому. (Отсидев долгий срок в сталинских лагерях, Наталья Ильинична Сац не утратила пыла юности и создала первый в мире детский оперный театр в Москве. Она пыталась мне помочь издать первый детский путеводитель по Москве, написала в поддержку умное письмо в "Детскую литературу", где до сих пор думают, нужна ли такая книга...)
      За год после революции сменилось три председателя Московского Совета, роль которых играли второстепенные фигуры. С конца 1918 года Ленин выдвинул на этот пост известного нам Льва Каменева, пребывавшего хозяином Тверской, 13, восемь лет. При нем Москва пережила катастрофу: разруху, голод, холод, эпидемии, террор, массовую эмиграцию. Он осуществил муниципализацию домов, великое переселение обитателей окраин, жителей бараков, подвалов - в центр Москвы. В результате этого социального переворота появились коммунальные квартиры, куда, как в западню, попали миллионы москвичей. Многие, по всей видимости, будут жить в них долго. Спустя месяц после вступления в должность Каменев утвердил "Положение о концентрационном трудовом лагере". Его создали на Покровке. При Каменеве начался процесс отчуждения Лубянки под застенки ВЧК, куда в годы "большого террора" попал бывший глава Моссо-вета...
      В пятую годовщину революции снесли часовню Александра Невского, стоявшую у истока Тверской, наискосок от "Националя". То была пирамида под крестом, установленная в честь погибших в русско-турецкой войне воинов. Ломка часовни положила начало невиданному в истории уничтожению храмов в Москве и по всему Советскому Союзу. Придворный поэт Кремля Демьян Бедный имел ввиду часовню Александра Невского, когда в годы тотального разрушения церквей вспоминал:
      Снесем часовенку, бывало,
      По всей Москве: ду-ду, ду-ду!
      Пророчат бабушки беду.
      Теперь мы сносим - горя мало,
      Какой собор на череду.
      Жителем Тверской два года до 24 мая 1924 года был молодой пролетарский писатель Михаил Шолохов, отсудивший комнату в уплотненной им по ордеру квартире дома на углу с Георгиевскоим переулком, где служил в домоуправлении и писал "Донские рассказы".
      Напротив, по другую сторону улицы, в бывшем "Тверском пассаже", в коммунальной квартиры, жила красавица Эмма Владимировна Цессарская, возлюбленная автора "Донских рассказов" и романа "Тихий Дон". Спустя несколько лет именно она блестяще сыграла роль Аксиньи в немом кинофильме "Тихий Дон". Шолохов не бросил ее в беде, когда после ареста мужа, Эмме закрыли путь к экрану, помог актрисе вернуться на сьемочную площадку, где она играла много лет.
      В юбилейном 1927 году на месте Благородного пансиона, где учился Михаил Лермонтов, построили по проекту инженера Ивана Рерберга здание Центрального телеграфа. В годы новой экономической политики Тверская снова запестрела рекламой, засияла окнами витрин магазинов, ресторанов, открылись двери гостиниц, казалось, все вернулось на круги своя после "военного коммунизма".
      Вьется улица-змея,
      Дома вдоль змеи.
      Улица - моя. Дома - мои.
      Окна разинув,
      Стоят магазины.
      В окнах продукты:
      Вина, фрукты...
      Пыль взбили шиной губатой
      В моем автомобиле мои депутаты.
      В красное здание на заседание.
      Сидите, не совейте
      В моем Моссовете.
      Розовые лица, револьвер желт.
      Моя милиция меня бережет.
      Эта картина Тверской 1927 года написана ликующим Владимиром Маяковским в поэме "Хорошо!". Несколько лет она еще оставалась почти такой, какой была до революции. Но участь улицы была предрешена. Доставшийся большевикам в наследство великий и прекрасный город, которым восхищались иностранцы, представлялся им "купеческой Москвой", не достойной быть столицей СССР.
      "Стихийно развивавшаяся на протяжении многих веков Москва отражала даже в лучшие годы своего развития характер варварского российского капитализма. Узкие и кривые улицы, изрезанность кварталов множеством переулков и тупиков, низкая этажность... требуют коренного и планомерного переустройства". Это цитата из преамбулы Генплана 1935 года, получившего титул сталинского.
      Сталиным была поставлена политическая задача - превратить Москву в "образцовую столицу социалистической Родины". Она решалась путем "реконструкции", "коренной перепланировки", "решительного упорядочивания". Теорию начали претворять с Тверской. Во дворах, применяя методы "скоростного строительства", предложенные архитектором Аркадием Мордвиновым, возвели два корпуса, обозначавшиеся буквами А и Б. Это нынешние дома на Тверской, 4 и 6, по 312 квартир в каждом. Они поднялись за 11 месяцев позади взорванных в один миг четырнадцати фасадных строений XVIII-ХIХ веков. Пощадили на четной стороне единственное здание Саввиновского подворья, которое передвинули в глубь квартала. Здание гостиницы "Дрезден" частично сломали, частично встроили в корпус Б...
      Глухим торцом к Тверской в 1935 году встало десятиэтажное здание Совета Труда и Обороны, построенное по проекту Аркадия Лангмана. Оно не раз меняло название: Совет Народных Комиссаров СССР - Совет Министров СССР Госплан СССР. Теперь здесь заседает Государственная Дума.
      Чтобы разместить столь крупное здание, снесли палаты Василия Голицына, фаворита царевны Софьи. По описанию видевшего дворец французского посла де Невилля : "Дом Голицына - один из великолепнейших в Европе". Его покрывала горевшая огнем на солнце медная крыша. Были проекты вернуть былой блеск княжеским хоромам, которые могли бы стать магнитом миллионов туристов. Но ими не воспользовались. О голицынском дворце дают представление чудом сохранившиеся во дворе Думы дома палаты XVI-XVII века боярина Троекурова, напоминающие в плане букву Г. Третий этаж палат появился в конце XVII века в стиле нарышкинского барокко.
      Рушились строения и на другой стороне Тверской, где возводились столь же высокие и протяженные корпуса В и Г. Они уравновешивали своих собратьев, корпуса А и Б... Тогда же дворец Матвея Казакова, резиденцию Моссовета, передвинули на 13 с лишним метров. На расширенной до 40 метров и спрямленной улице поднялись многоэтажные здания в стиле социалистического реализма. Лидером стиля выступал Аркадий Мордвинов. По проекту бывшего тогда в фаворе любимца Сталина построили пять зданий, у которых номера - 4, 6, 8, 15, 17...
      "Освобождаясь от ветоши капиталистического наследия, растет и расцветает новая Москва - красная столица Советской страны, где бьется горячее сердце мировой революции, несущее освобождение всему угнетенному человечеству", - писали в эйфории московские большевики вождю, демонстрируя миру новую Москву, где не осталось Страстного монастыря, Дмитрия Солунского, старой Тверской...
      До революции на ней насчитывалось 74 домовладения. Она тянулась от Иверских ворот на 1175 метров, шириной 19, 3 метра. Сломали сказочные ворота и все здания до Охотного ряда. Не пожалели гостиницу "Лоскутную", одну из лучших, названную так потому, что находилась в Лоскутном переулке. В ней останавливался Федор Достоевский, многие знаменитости. (После революции ее захватили моряки Павла Дыбенко и Федора Раскольникова, переименовав в "Красный флот")
      С планов города исчез не только Лоскутный переулок, но и густо застроенный Лоскутный тупик, Обжорный переулок, Моисеевская площадь. На этих проездах со средневековыми названиями высились капитальные пяти-шестиэтажные здания ХIХ-ХХ века. До варварского сноса гостиница "Националь" значилась на Тверской, 11, после "реконструкции" оказалась первой.
      В таком же духе улицу перестраивали в послевоенные годы. Два новых дома на Тверской, 9 и 11, облицевали красным финляндским камнем. Как рассказывал мне архитектор Виктор Андреев, заслуживший Сталинскую премию за второй из них, этот камень заготовили интенданты вермахта для монумента, который Гитлер, считавший себя архитектором, намеревался установить на Красной площади по случаю взятия Москвы. Этим камнем облицевали сквер у памятника Пушкину. Его перенесли с Тверского бульвара на другую сторону площади, где был монастырь.
      В новых домах получали квартиры не прежние обитатели Тверской, ставшие жителями коммуналок. В корпуса А, Б, и им подобные въехала номенклатура, выдвиженцы Сталина, директора заводов и фабрик, генералы и академики, писатели-орденоносцы и народные артисты, получившие признание при новой власти, ей обязанные. Жить на улице Горького значило быть приближенным к Кремлю, где находились квартиры вождя и его соратников, членов Политбюро.
      В новых домах справили новоселье люди, творившие культ Сталина, миф о стране социализме.
      От Москвы до самых до окраин,
      С южных гор до северных морей
      Человек проходит как хозяин
      Необъятной Родины своей.
      Образ этого человека представал на холстах Дейнеки и Лактионова. Песни Захарова о счастливой жизни на селе без устали исполнял по радио руководимый им хор русской песни имени Пятницкого. Твардовский, автор "Василия Теркина", славил не только русского солдата, но и колхозы. Исаковский сотворил "Катюшу" и стихи о вожде. Фадеев написал роман "Молодая гвардия", он же отправлял в лагеря братьев-писателей. Симонов сочинил самое популярное стихотворение времен войны "Жди меня" и шесть раз! удостоивался звания лауреата Сталинской премии за пропаганду идей коммунизма.
      Широка страна моя родная,
      Много в ней лесов, полей и рек!
      Я другой такой страны не знаю,
      Где так вольно дышит человек.
      Процитированные два четверостишия - из самой поплулярной песни предвоенных лет Лебедева-Кумача. Надо ли говорить, как вольно дышалось тогда на ветру, продувавшем страну с высоты московского холма, где возвышалась Лубянка?
      Все названные мною творцы, как и автор гимна СССР Михалков, удостоились чести стать жителями улицы Горького.
      Над бывшим "Елисеевским" магазином получил в 1935 году квартиру писатель Николай Островский, поднятый на щит советской пропагандой. Ослепнув, будучи парализованным, не утративший воли к жизни большевик продиктовал жене роман "Как закалялась сталь" о молодом рабочем, яростно боровшемся за советскую власть, ради которой пожертвовал любовью и здоровьем. Роман о поколении, поверившем в утопию коммунизма. Здесь смертельно больной писатель прожил год, став примером мужества, стойкости для миллионов инвалидов. В его бывшей квартире - музей.
      Фасады домов бывшей улицы Горького увешаны мемориальными досками с именами академиков, конструкторов, военачальников, артистов, лауреатов Ленинских и Сталинских премий, Героев Советского Союза и Героев Социалистического Труда. О многих из них забудут, но потомки будут помнить певца Сергея Лемешева, кинозвезду Любовь Орлову, адмирала Николая Кузнецова, наркома военно-морского флота в годы войны. Она не застала флоты врасплох, моряки с первых дней Отечественной войны побеждали. При жизни Кузнецов дважды удостаивался высшего звания - адмирала флота СССР. И дважды по наветам понижался в должности. Третий раз присвоили ему это звание посмертно. Адмиралу, придет время, установят памятник в Москве, как маршалу Жукову.
      Улица Горького стала визитной карточкой советской Москвы, "столицы мирового пролетариата", "страны победившего социализма". Нигде в городе больше нет фасадов, оснащенных таким количеством колонн, пилонов, фризов, карнизов, лепнины, скульптуры. Архитектура зданий в стиле социалистического реализма выражала идеологию коммунизма. В таких домах должны были жить в "светлом будущем" все советские люди, обитавшие в коммунальных квартирах, подвалах и бараках.
      Сегодня не укладывается в сознании, что при жизни Максима Горького, возведенного Сталиным в ранг "великого пролетарского писателя", Тверскую и 1-ю Тверскую-Ямскую назвали его литературным псевдонимом... Ошеломленный в связи с этим Михаил Пришвин записал в дневнике 1932 года: "Увидал своими глазами на Тверской, что она не Тверская, а Горькая... Все кругом острят, что памятник Пушкину есть имени Горького..."
      Жил на улице Горького председатель исполкома Московского Совета в годы войны Василий Пронин, бывший стрелочник Московской окружной железной дороги и токарь фабрики "Свобода". До смерти, отвечая на мои вопросы, скрывал причину паники, охватившей Москву 16 октября 41 года, когда спешно ночью началась массовая эвакуация. Быть может, и не знал ее. А причина состояла в том, что накануне в Кремле принято было решение об эвакуации иностранных миссий и правительства. Последний пункт документа гласил: "т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке". Не дожидаясь этого, параллельно с организованным отъездом начался стихийный исход, приостановленный все тем же диктатором, не уехавшим из осажденного города.
      На Тверской, 6, жил бывший командующий Московским военным округом генерал Павел Артемьев. Приняв меня дома в 25-ю годовщину Московской битвы, он рассказал, как неожиданно во время доклада в Кремле Сталин приказал ему провести военный парад 7 ноября на Красной площади, пообещав 200 танков. О тайной операции не знали маршировавшие под музыку по набережным, укрываясь под мостами во время дневных налетов, бойцы и командиры.
      Никто почти не знал о параде до вечера 6 ноября, когда на Тверской, под землей, на станции метро "Маяковская" состоялось традиционное торжественное заседание, посвященное очередной годовщине революции. Рано утром под стенами Кремля собрались оповещенные ночью люди, которым предстояло увидеть феноменальный парад войск Красной Армии, оборонявшей Москву на ближних подступах к городу.
      Сталин сдержал обещание: рано утром по улице Горького к Красной площади прогрохотала колонна танков. 200 новых боевых машин. После парада они ушли, как и демонстранты, на фронт.
      Спустя три года, 17 июля, от Белорусского вокзала по улице Горького до Садовового кольца прошел под конвоем "парад" 60 тысяч безоружных солдат и офицеров вермахта. Во главе колонны шел, понурив голову, фельдмаршал Фридрих фон Паулюс, плененный под Сталинградом.
      В арке на Тверской, 9, виден дом, где жил режиссер Всеволод Мейерхольд с Зинаидой Райх, ведущей актрисой его театра, первой женой Сергея Есенина, матерью сына и дочери поэта. Они росли здесь. Судьба режиссера известна. Зинаиду Райх зверски убили в квартире и поселили в ней ничего не знавших об этой трагедии молодоженов-грузин, сотрудников НКВД. Поженил начинающих чекистов гулявший на их свадьбе нарком Лаврентий Берия, выдав таким образом замуж одну из своих любовниц по имени Вардо. При Сталине ей пришлось отсидеть в тюрьме год, еще два года - после падения Берии. Квартира хлебнувшей горя Вардо много лет использовалась как явочная. Только когда по ТВ прошел сюжет о злосчастной квартире, КГБ подобрал бывшему агенту другую жилплощадь.
      Облицованный каменной красной шубой дом с круглым залом на крыше сооружался на Тверской, 11, Виктором Андреевым для "Моспроекта", чтобы ему быть поближе к Моссовету. Но вместо архитекторов в новое здание въехали чиновники от науки. Сюда на службу в гражданском ходил полковник военной разведки - Главного разведывательного управления - Олег Владимирович Пеньковский. В этом доме, кабинетах высокопоставленных начальников и друзей в военных учреждениях ему удалось за полтора года сделать 5 тысяч 500 кадров со сверхсекретных чертежей и документов. Эта информация помогла президенту США Кеннеди раскрыть тайный замысел Хрущева - установить боевые ракеты на Кубе. Западные спецслужбы Пеньковского считают крупнейшим агентом времен холодной войны, работавшим на две разведки, англичан и американцев. В 1963 году полковника, собиравшегося бежать за границу, арестовали, судили показательным судом и расстреляли.
      На Тверской, 17, (рядом с магазином "Армения") поселился после войны вернувшийся из долгой эмиграции в США скульптор Сергей Коненков. В молодости, как мы знаем, стрелявший на баррикадах Арбата. Мастерскую и квартиру в столь престижном месте получил ваятель не только за заслуги перед революцией 1905 года и яркий талант. На антресолях его квартиры видел я худенькую молчаливую старушку, Маргариту Ивановну Коненкову, подолгу взиравшую с высоты на расхаживавших среди изваяний посетителей музея-мастерской.
      Некогда красавица, дочь царского генерала, вышла (вопреки его воле) замуж за пятидесятилетнего действительного статского советника академика Сергея Тимофеевича Коненкова. Скульптор был намного старше жены. Ее образ предстает в статуе девушки "Магнолии", вырезанной в рост из дерева магнолии. И в портрете женщины в простом платочке - тоже она, Маргарита Ивано-вна.
      Она же, тайный агент Лубянки, носила кличку Лукас, по-видимому, неизвестную мужу. И Альберту Эйнштейну, чей образ также представлен в музее на Тверской, 17. "Огромная грива волос. Негаснущий костер мыслительной работы в близоруких глазах. Чувство юмора никогда не покидало его", - так описывает художник гениального физика и своего друга. Коненков создавал бюст Эйнштейна, а его жена обнимала голову с огромной гривой волос и близорукими глазами. Было над чем смеяться юмористу. В доме любовника Маргарита Ивановна - Лукас по заданию Лубянки встречалась с отцом американской водородной бомбы Робертом Оппенгеймером, атомщиками, стремясь разведать ядерные секреты США.
      В Москве разведчице вручили орден за тайные заслуги, о чем разгласил бывший начальник агента Лукаса генерал Павел Судоплатов. Памятником давней тайной связи остались девять любовных писем творца теории относительности Маргарите Коненковой, выставленные на продажу в 1998 году на аукционе "Сотби". В одном из них сказано: "Если это письмо дойдет, знай, что я тебя приветствую и целую. И пусть будет проклят тот, кто перехватит его".
      Какие задачи выполняла Маргарита Ивановна, живя на Тверской? Можно предположить, квартира и мастерская, где бывали многие поклонники таланта Коненкова, сослужила верную службу Лубянке.
      Важные явочные квартиры чекистов располагались на Горького, 41, где магазин "Динамо". (Ныне 1-я Тверская-Ямская.) В этом доме ордер на жилплощадь получил Павел Судоплатов, руководивший из Москвы операцией по убийству в Мексике Льва Троцкого. "Этажом выше была квартира Меркулова, первого заместителя Берии, который спускался ко мне, если надо было обсудить что-нибудь срочное. Обе наши квартиры, - пишет Павел Судоплатов, игравший первые роли на Лубянке до тех пор, пока не попал сам в родную тюрьму, - использовались также как явочные для встреч с иностранными дипломатами." Кто из дипломатов-разведчиков побывал по этому адресу, быть может, узнают наши потомки.
      Брал я интервью у жителя Тверской - Аркадия Райкина. Меня интересовало, как он и его театр перебрались в Москву из Ленинграда. Оказалось, летом 1941 года ленинградскй театр миниатюр гастролировал в Днепропетровке, где руководил областью секретарь обкома партии молодой и красивый Леонид Ильич Брежнев. Он провожал артистов домой на следующй день после обьявления войны. Встречались они на "Малой земле", где выступал Аркадий Исаакович. Брежнев, как все, обожал артиста Райкина, поэтому, имея такого покровителя, позволял любимец народа столь смелые миниатюры, которые никому другому разыграть не позволили бы. Брежнев санкционировал передислокацию труппы, помог получить квартиру на улице Горького, распорядился, чтобы для Райкина построили театр. Что и было сделано в Марьиной роще.
      Помог Брежнев еще раз, когда Райкин похлопотал за лечившую его Джуну. Ей угрожала высылка из Москвы. После телефонного разговора с Брежневым гонимой не только дали квартиру, но и создали лабораторию, куда она три года являлась на эксперименты, зачисленная в штат института АН СССР на должность "старшего научного сотрудника без защиты диссертации".
      Тверская после сталинских преобразований долго не менялась, хотя планы обновления разрабатывались. Предполагалось сломать "Тверской пассаж", где выступает Театр имени Ермоловой. Над ним на месте сломанных строений построили стеклянную черную коробку гостиницы "Интурист". Строительство столь мрачной геометрической фигуры, явно неудачно поставленной и грубо исполненной, приостановило, к счастью, дальнейшую "реконструкцию". (Сломана в 2002 году.)
      Пред крахом СССР улица Горького утратила былой престиж, многие ее жильцы перебрались в квартиры на Кутузовском проспекте, набережные. В некогда роскошных магазинах витрины зияли пустотой. Даже "Елисеевский" захирел, как вся советская торговля. Качественные продукты "отпускались" с черного хода избранным. Дефицит порождал коррупцию. Директора "Гастронома № 1" Юрия Соколова арестовали и судили за взяточничество, приговорив к высшей мере наказания - расстрелу. Приговор привели в исполнение. Так началась "борьба с привилегиями", закончившаяся развалом страны и немыслимыми прежде привилегиями для недолго поездившего на "Москвиче" в районную поликлинику Бориса Ельцина и тьмы расплодившихся чиновников.
      Тверская оказалась единственной улицей, сполна испытавшей "сталинскую реконструкцию", чьи дома взрывались, передвигались и наращивались этажами, меняли фасады. От истока Тверской до Садового кольца осталось несколько зданий, не испытавших в той или иной степени насилия. Даже у Английского клуба обрезали боковые крылья, чтобы расширить проезд.
      Глядя на автомобильные пробки на современной сорокаметровой Тверской, возникает вопрос: был ли другой путь у Москвы в ХХ веке? Одна ласточка не делает весны. Так и расширение одной улицы не решило проблему транспорта, как и пробивка Нового Арбата, сопровождавшаяся тотальным уничтожением памятников архитектуры и капитальных зданий. Техника тридцатых годов позволяла строить подземные тоннели и эстакады. Здание правительства можно было разместить не на месте палат Голицына, на Юго-Западе... Старая Москва нуждается в капитальном ремонте, а не реконструкции.
      ...Пришло время другой архитектуры, других строительных материалов, которыми прежде отечественное зодчество не располагало. Колосс из стекла поднялся напротив Центрального телеграфа, заполнив брешь, образовавшуюся в предвоенные годы. Новые гостиницы, офисы выросли по обеим сторонам Тверской. На месте сломанного "Современника" есть идея построить "Табакерку", театр Олега Табакова. На Тверской хорошо видно, в каком направлении движется московская архитектура, какой стиль вырабатывается в конце ХХ века, принесшего столь много бед замечательной улице.
      Глава десятая
      ДМИТРОВКА
      БОЛЬШАЯ
      МАЛАЯ
      Василий Долгорукий-Крымский. - Благородное
      собрание. - Александр II в Колонном зале. - "Невест обширный полукруг". - Проигрыш Пушкина в карты. - "Демон". - Дом союзов: панихиды и процессы.
      Дворянская улица. - Губернатор Петр Салтыков.
      Купеческий клуб. - Губернатор Дмитрий Голицын. Литературно-художественный кружок. - Где
      выступал Ленин. - Адрес МК партии. - Дом
      Селивановского. - Сломанные церкви. - Новоселье
      любимцев Сталина. - Училище колонновожатых. - Скорняк Егор Жуков. Где завербовали Зорге.
      Ампирные особняки. - Частная Русская опера.
      Опера Зимина. - Рождество в Путинках. - Где жил Чехов. - "На выздоровление Лукулла" - Журнал
      "Зритель". - Новый адрес Купеческого клуба.
      "Учиться, учиться и учиться!" - Куда спешил
      Солженицын.
      Соседку Тверской Большую Дмитровку не расширяли вдвое, не взрывали, не передвигали на ней дома. Среди других центральных улиц она ничем не выделялась. Фотографы редко ее снимали для открыток. Между тем под № 1 значится дом Российского Благородного собрания. Все знают восхитительный Колонный зал, построенный Матвеем Казаковым в 1784 году в бывшей усадьбе московского генерал-губернатора Василия Долгорукого-Крымского. Подобный титул, как у него, заполучить удавалось немногим. Он начал служить с тринадцати лет солдатом и через двадцать лет получил чин генерала. Крымским стал после блистательной победы: его войска обратили в бегство турок и татар и навсегда отторгли Крым от Турции.
      Измлада умудрясь военною наукой,
      Усердный Росский сын, прехрабрый Долгорукой,
      Екатериной вождь избранный Росских сил
      В упорный Крым пришел, увидел, победил.
      Не раз этот генерал вдохновлял поэтов воспевать его эпическими стихами за храбрость, благородство, доброту, доступность и справедливость. "Я человек военный, в чернилах не окупан", - говорил он о себе. Не зная законов, циркуляров, постановлений, принимал, однако, правильные решения. Меньше двух лет пробыл он на посту военного генерал-губернатора, внезапно скончавшись в 60 лет. Его смерть вызвала в городе всеобщую искреннюю скорбь. Гроб фельдмаршала из дома пронесли в церковь на руках.
      После смерти князя его усадьбу выкупило Благородное собрание, клуб московского потомственного дворянства. Матвей Казаков в 1787 году создал в центре бывшего двора Колонный зал. Главный фасад выходил на Большую Дмитровку. В этом дворце московские дворяне принимали императоров.
      На одном из таких приемов Александр II произнес историческую речь, призвав дворян к отмене крепостного права, что для многих из них прозвучало как призыв к самоубийству: "Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу". Под сводами зала гремела музыка балов. К первому из них молодые готовились, как к празднику, не забывавшемуся всю жизнь.
      Там теснота, волненье, жар,
      Музыки грохот, свеч блистанье,
      Мельканье, вихорь быстрых пар,
      Красавиц легкие уборы,
      Людьми пестреющие хоры,
      Невест обширный полукруг
      Все чувства поражает вдруг.
      Это хрестоматийная картина из "Евгения Онегина", написанная очевидцем, постоянным посетителем Колонного зала. Будучи в Москве, Пушкин приезжал в Благородное собрание, где встречался с юной Натальей Гончаровой, украшавшей "невест обширный полукруг".
      Пушкинисты отмечают, поэт, страстный игрок, живя в Москве, в 1830 году проиграл в карты 25 тысяч рублей, огромную по тем временам сумму. (За деревню Кистеневку, полученную в приданное от родителей и заложенную перед женитьбой, Александр Сергеевич получил 30 тысяч.) Игру в карты поэт считал "самой сильной из страстей" и не отказывал себе в этом удовольствии. В черновом варианте "Евгения Онегина" есть такое признание:
      Что до меня, то мне на часть
      Досталась пламенная страсть.
      Страсть к банку! Ни дары свободы,
      Ни Феб, ни слава, ни пиры
      Не отвлекли в минувши годы
      Меня от карточной игры;
      Задумчивый, всю ночь до света
      Бывал готов я в эти лета
      Допрашивать судьбы завет:
      Налево ляжет ли валет?
      Уж раздавался звон обеден.
      Среди разорванных колод
      Дремал усталый банкомет.
      А я нахмурен, бодр и бледен,
      Надежды полн, закрыв глаза,
      Пускал на третьего туза.
      В карты поэту тогда не повезло. Метал банк в особняке генеральши Е. П. Глебовой-Стрешнееой (сохранился во дворе) на Большой Дмитровке, 7, профессиональный игрок Василий Семенович Огонь-Догановский, помещик Московской губернии. У проигравшего к нему претензий не оказалось, его образ трансформировался в "славного Чекалинского" в "Пиковой даме". В письмах Пушкин часто советовался с друзьями, как вырваться "из сетей Догановского", которому выдал вексель...
      Через ворота (на Большой Дмитровке, 4, где старый двухэтажный особняк встроен в доходный дом) ходил Пушкин к другу молодости Александру Раевскому. Его портрет - в строчках "Демона".
      Неистощимой клеветою
      Он провиденье искушал;
      Он звал прекрасное мечтою;
      Он вдохновенье презирал;
      Не верил он любви, свободе;
      На жизнь насмешливо глядел
      И ничего во всей природе
      Благославить он не хотел.
      Возмужавший "демон" полюбил Екатерину Киндякову, "крайне восторженную" девушку, которая поверяла ему, как другу, тайну своей несчастной любви. Когда брак с любимым не состоялся, девушка вышла замуж за сочувствовавшего ей Александра Раевского... Жили они на Большой Дмитровке, где в их доме собирался цвет общества. Вскоре после рождения дочери Екатерина умерла, и, как казалось всем, "не веривший любви" Александр Раевский перенес нерастраченное чувство на дочь... Однажды пришлось Александру Сергеевичу зайти для объяснений по поводу одного недоразумения в дом генерал-губернатора на Большой Дмитровке, где теперь Генеральная прокуратура...
      Все это дало основание Московскому Совету, когда со сталинским размахом отмечалось столетие со дня гибели "невольника чести", вторично переименовать улицу. В начале двадцатых годов она звалась улицей Потье, именем автора "Интернационала", служившего гимном СССР.
      Пушкинской пребывала Большая Дмитровка с 1937 года до недавних лет, когда, к радости ревнителей старины (и моей) ей вернулии название, принадлежавшее сотни лет. По улице из Москвы начиналась дорога в Дмитров, древний русский город. Следом за Большой Дмитровкой - Малая Дмитровка, далее в этом же направлении - Дмитровское шоссе. Все логично, естественно, оправданно.
      "В самом центре Москвы между Охотным рядом и Страстным бульваром закатилось солнце русской поэзии", - скорбел по поводу последнего переименования некий писатель. Надо ли говорить, солнце не закатилось, Пушкина издают пуще прежнего, слава его не меркнет...
      Вернемся к дому № 1. В нем не только гремела музыка балов. Во второй половине ХIХ века Колонный зал играл роль филармонии. Здесь постоянно устраивались симфонические концерты, где играл на фортепьяно и дирижировал Николай Рубинштейн, исполнялась впервые музыка Чайковского, других корифеев отечественной музыки, выступал Лист...
      После революции 1917 года заиграла другая музыка. Бывшее Благородное собрание перешло профсоюзам, отсюда его новое название Дом союзов. В Колонном зале прошла гражданская панихида по вождю анархистов - Петру Кропоткину. Ленин принял его в Кремле, где старый революционер просил большевиков не опьяняться властью.
      С января 1924 года возникла традиция выставлять в Колонном зале для прощания гробы с телами умерших вождей революции, Генеральных секретарей партии и членов Политбюро, маршалов Советского Союза, всех, кого хоронили у стен Кремля. Эта традиция оборвалась после похорон Юрия Андропова.
      В Колонном зале проходили невиданные в истории судебные инсценировки показательные процессы над "врагами народа", трагедии, поставленные по режиссуре и по сценарию Сталина. Они разыгрывались публично при полном зале специально подобранных зрителей: передовиков труда, командиров и бойцов РККА, советских и иностранных журналистов. Заседания суда транслировали по радио, снимали на кинопленку... В итоге бывшим соратникам Ленина, его ближайшим друзьям, членам ленинского ЦК и правительства, соратникам Сталина, ставших ему неугодными, выносились под овации зала смертные приговоры. Последний раз видели здесь выпускника Первой московской гимназии Николая Бухарина, "любимца партии", главного идеолога. Отсюда увели на расстрел Григория Зиновьева, с которым Ильич жил в шалаше в Разливе, вождя ленинского Коминтерна. Здесь признал свою "вину" Лев Каменев, душеприказчик Ильича, хранитель его архива и "завещания", которое, на свою беду, не исполнил, не выполнил завет вождя - переместить товарища Сталина с поста генсека на другую должность.
      В начале ХХ века здание надстроили, изменили фасад. Остался неизменным Колонный зал. Со стороны Большой Дмитровки есть вход в малый зал, называвшийся в прошлом Крестовым, в советские времена - Октябрьским.
      "Идя вверх по Большой Дмитровке к булевару... вы видите по обеим сторонам прекрасные здания", - сообщал упоминавшийся путеводитель 1831 года. Тогда она мало чем отличалась от Тверской, разве что была потише, более партикулярной, частной, по ней не мчались тройки, срываясь с места в карьер в Санкт-Петербург...
      В прошлом, как рассказывал Владимир Гиляровский, улицу неофициально называли Клубной и Дворянской. Об одном дворянском клубе, в Благородном собрании, нам известно. Вблизи него в усадьбе генерала Н. Н. Муравьева (на месте современных домовладений 9-11) до переезда на Тверскую помещался Английский клуб.
      Во второй половине ХIХ века напротив Благородного собрания (Большая Дмитровка, 2) собирался Артистический кружок, завсегдатаями его были Николай Рубинштейн, Петр Чайковский, Пров Садовский, Алексей Писемский, другие писатели, артисты, музыканты.
      На другом конце улицы, в домовладении 32, во дворе, в ампирном особняке (в советcкие годы - механический завод тупых лезвий "Красная звезда") происходило "Собрание врачей". Доктор Чехов хорошо знал этот клуб, оставил о нем нелестное свидетельство в "Даме с собачкой". Герой рассказа доктор Гуров так характеризовал "собрание" коллег: "Какие дикие нравы, какие лица!.. Что за бестолковые ночи, какие неинтересные незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном и т. д."
      Еще один клуб занимал дворец, принадлежавший генерал-фельдмаршалу Петру Семеновичу Салтыкову, победившему Фридриха Великого под Куненсдорфом. (С одним его домом мы встречались на Тверской, в нем была контора дилижансов.) Губернатором Москвы Салтыков стал после триумфа в Семилетней войне, где был главнокомандующим русской армии.
      На восьмом году его правления Москву поразила чума. И когда в день в городе умирало по тысяче человек, губернатор бросил Москву на произвол судьбы. Противостоять "воле Божьей" он полагал бессмысленно. В городе без царского наместника начался "бессмысленный и беспощадный" Чумной бунт, подавленный другим нам известным генералом. Салтыков укрылся в подмосковном имении Марфино. Там и умер спустя год, отставленный от должности.
      В салтыковском дворце на Большой Дмитровке, 17, как в Благородном собрании был (и есть) Колонный зал. В перестроенном дворце с садом размещался с 1839 по 1909 год Купеческий клуб, где московские именитые купцы могли расслабиться, вкусно и обильно поесть, попить, сыграть по-крупному в карты. На "площадке клубного сада" разыгрывается третье действие "Последней жертвы" Александра Островского. Драматруг часто упоминает клуб в репликах героев. В пьесе "Свои люди - сочтемся" приказчик Подхалюзин обещал жене: "Зимой в Купеческое собрание будем ездить-с. Вот и знай наших-с!" Кучумов, герой пьесы "Бешеные деньги", рассказывал, что в Купеческом клубе выиграл 11 тысяч. Опустевший после купцов клуб арендовал антрепренер сада "Аквариум", некто Томас, открывший в пристройке к бывшему салтыковскому дворцу кабаре "Максим", позаимствовав название у парижского "Максима".
      После революции здание отдали Дмитровскому театру, в нем выступала оперетта. В зале театра обосновались музыкальные студии Станиславского и Немировича-Данченко. И тот, и другой увлекались оперой, пытаясь ее модернизировать так, как это удалось им в драме. Две студии корифеев объединили в Музыкальный театр, ставший второй оперой Москвы. Колонный зал XVIII века служит фойе, семнадцать окон слева от входа - окна бывшего салтыковского дворца.
      Еще один дворец XVIII века напоминает о себе за оградой, играющей роль тюремной решетки, поскольку за ней в глубине двора на Большой Дмитровке, 15а, находится Генеральная прокуратура. Она опозорена арестом уличенного во взятках бывшего Генерального прокурора Ильюшенко, чего в истории Российского государства никогда не случалось.
      В этом дворце вся Москва 24 года знала - живет храбрый генерал, отличившийся во многих сражениях, наместник императора князь Дмитрий Владимирович Голицын. Он был младшим сыном графини Натальи Чернышевой, которую Пушкин вывел в образе графини в "Пиковой даме", знавшей секрет "трех карт". Много лет прожил во Франции и ее сын, Дмитрий, получивший военное образование в академии Страсбурга. С именем губернатора связан расцвет Москвы, наступивший после его вступления в должность. И на долю этого губернатора выпала эпидемия - холеры. Но он не дал ей разбушеваться, не сбежал в имение, полагаясь на Бога. Голицын не только восстановил город, но и украсил его. Александровский сад, Малый и Большой театры, Художественный класс, Москворецкий мост, Триумфальные ворота, Глазная, 1-я Градская больницы, закладка храма Христа - все это осуществлялось при его руководстве.
      В своем доме (первым из губернаторов) он устраивал "четверги", собирая вокруг себя ученых и литераторов, в его лице заполучивших надежного защитника. Своей властью генерал-губернатор освободил из тюрем многих "недоимщиков" и "неплательщиков", чтобы расчистить место для подлинных преступников. Купцы подарили губернатору его бюст, исполненный по их заказу Витали. Голицын покровительствовал доктору Гаазу, назначил его главным врачом московских тюрем. Этот граф обладал подлинным демократизмом, он умер, оплакиваемый в церквах народом.
      До революции этот дом знали писатели и артисты Москвы, потому что здесь с 1905 года собирался постоянно литературно-художественный кружок, основанный в конце ХIХ века. То был блистательный клуб с рестораном, библиотекой, концертным залом, картинной галереей портретов, созданной лучшими художниками.
      И этот кружок после революции зачах, прекратил свое существование, как "Максим" и прочие клубы, рестораны.
      Лев Толстой снимал номер на Большой Дмитровке, 10, где сохранилась и в наш век гостиница, сменившая несколько названий - "Тулон", "Ноблес", "Россия", "Октябрьская"... Иван Бунин оставил нелестное описание другой гостиницы - "Версаль", на Большой Дмитровке, 13, в ней происходит действие рассказа "Казимир Станиславович". В этот дом, оптический магазин внизу, захаживал Чехов, заказывавший пенсне.
      Улицу и ее переулки обжили артисты. Два театра - на Большой Дмитровке, три - на соседней Театральной площади, остальные вблизи... В доходном доме, 4, во владении, где жил "Демон", Александр Раевский, были квартиры премьеров Художественного - Ивана Москвина, Леонида Леонидова. Переехав с Поварской, с 1906 года, почти 60 лет, здесь прожила Александра Яблочкина, ходившая отсюда пешком в Малый.
      Выше дома, 4, на углу с Камергерским, на Большой Дмитровке, 7, снимали квартиры премьер Художественного Николай Хмелев и Леонид Собинов, свыше 30 лет певший в Большом, не эмигрировавший по примеру собрата по сцене Федора Ивановича Шаляпина.
      Большая Дмитровка чаще других улиц видела и слышала Ленина. Он трижды выступал в театре, где теперь оперетта. И около 50(!) раз (как сообщает справочник Института истории партии МГК и МК КПСС "Ленин в Москве и Подмосковье") "звучало ленинское слово" в Доме союзов. Об этом до недавних дней напоминала мемориальная доска. Какие-то ретивые люди демонтировали ее. Как можно предавать забвению имя человека, свершившего грандиозную революцию, победившего в гражданской войне, построившего за несколько лет государство на основе утопических представлений о всеобщем счастье коммунизме? С Лениным бороться нужно, не свергая памятники, строя жизнь без коррупции и криминала, без развала экономики и культуры.
      Шесть раз Ленин посещал дом бывшего литературно-художественного кружка. Сюда из двухэтажного особняка в Леонтьевском переулке, куда эсеры бросили бомбу, осенью 1919 года переехал разросшийся аппарат МК партии, редакции партийных газет и издательства.
      В зале кружка большевики дружной семьей отметили пятидесятилетие Ленина, не пожелавшего слушать юбилейных речей. Одну из них произнес будущий Генеральный секретарь Иосиф Сталин, назвав юбиляра "великаном". Вождь предстал перед восторженными партийцами после официальной части и, в свою очередь, произнес речь, призвав большевиков не зазнаваться...
      Через десять лет МК партии станет тесно здесь, разросшийся аппарат переедет на Старую площадь, в некогда роскошную гостиницу "Боярский двор", ближе к Центральному Комитету, захватывая вслед за ним строения Китай-города. Большая Дмитровка слышала близкие взрывы на Тверской. Но ее оставили в прежних красных линиях, лишь сломали церкви, несколько зданий, поэтому она неплохо сохранилась, предстает улицей доходных домов и перестроенных усадеб, ампирных строений.
      Так, снесли трехэтажный дом Селивановского на углу со Столешниковым переулком. С конца XVIII века в нем помещалась частная типография Семена Селивановского, чьи книги датируются с 1793 года. В ней отпечатан был в 1827-1831 годах, как считают специалисты, лучший московский путеводитель ХIХ века, четырехтомная "Москва, или Исторический путеводитель..." И.Г. Гурьянова. В доме устраивались литературные вечера, здесь жил Николай Карамзин.
      По-большевистски поступили с храмами. Их уничтожили все до основания. Где они были? В начале улицы за Георгиевским переулком на холме сотни лет утешал верующих Георгиевский монастырь, в честь святого Георгия, великомученика и победоносца, покровителя Москвы. (По христианским источникам, знатный воин, в одном лице богатырь, рыцарь и проповедник. Георгий поразил дракона-людоеда, вырвал из его лап девушку, принесенную в жертву жителями города. На их глазах произошло "чудо о змие", ставшее сюжетом многих икон и картин. Русские крестьяне считали Георгия покровителем, "скотным богом", звали Егорием Храбрым. В Москве сохранилось четыре церкви Георгия. Его образ на гербе Москвы и России.)
      На расстоянии нескольких сотен метров от Кремля возникло полукольцо монастырей, охранявших главные дороги. Так, на Воздвиженке защищал город Крестовоздвиженский монастырь. На Большой Никитской - Никитский. На Дмитровке - Георгиевский. Церковь Георгия появилась в конце XV века, в 1493 году, когда, по словам летописи, случился большой пожар: "Июля 28 в 7 утра загореся от свечи церковь Николы на Песку, и вста буря велия. И кинуло огонь на другую сторону Москвы-реки ко всем святым на Кулишках и оттел на Дмитровку к св. Георгию".
      Монастырь пострадал во время войны 1812 года, после нашествия французов его не возобновили, но церкви функционировали как приходские. Бывшие кельи стали квартирами. Они сохранились в строениях 3 и 5.
      На старых фотографиях видно, церковь Георгия и храм иконы Казанской Божьей Матери стояли рядом с общей колокольней. (Князю Дмитрию Пожарскому перед штурмом засевших в Кремле поляков прислали из Казани список чудотворной иконы Божьей матери. Перед ней русское воинство, наложив на себя трехдневный пост, молилось накануне сражения. После победы князь воздвиг на Красной площади Казанской собор и внес туда дарованную икону Казанской Богоматери).
      Каждый храм имел по пять куполов. Все вместе они создавали живописный ансамбль. "Бывший Георгиевский монастырь с двумя интересными церквами XVII века, маленькой, 1625 года, и большой, 1673-1690 гг.", - упомянул искусствовед В. Згура в изданном в 1926 году указателе "Монументальные памятники Москвы" среди самых значительных строений, доставшихся новой власти. Поначалу она не проявляла вандализма по отношению к древним камням.
      Там, где был ансамбль церквей, - кирпичная коробка школы, выстроенная на месте разрушеных святынь. Такую картину мы видели на Остоженке в Зачатьевском монастыре...
      Пятиглавый храм Сергия Чудотворца в Глинищах, то есть на глинистой земле, находился на углу с Козицким переулком на Большой Дмитровке, 21. То была постройка нарышкинского барокко. У храма в честь Успения Пресвятой Богородицы насчитывалось три придела: Николая Чудотворца, иконы Владимирской Богоматери (о ней в главе "Большая и Малая Лубянка) и преподобного Сергия, по имени которого назывался храм. (Сергий Радонежский вместе с братом Стефаном основал посреди глухого Радонежского бора обитель, ставшую Троице-Сергиевой лаврой. Он мирил враждовавших русских князей, напутствовал Дмитрия Донского перед Куликовской битвой.)
      Храм сломали, чтобы построить жилой дом милиции, так же поступили на Пречистенке...
      Угол Дмитровки и Глинищевского переулка украшала церковь Алексия митрополита Московского в Глинищах (о нем в главе "Остоженка"). Храм этот известен с 1621 года. Не раз за триста лет обновлялся, наполнялся сокровищами, пока их не вывезли отсюда на телегах. Вес серебра составлял 5 пудов 3 фунта 44 золотника, не считая икон XVI века, окладов книг, церковной утвари.
      "В настоящее время возникла опасность для замечательного памятника конца XVII века, церкви Алексея митрополита в Глинищах. В целях разгрузки движения Моссовет поднял вопрос о сломке этой церкви, - писали встревоженные решением отцов города московские художники во главе с Игорем Грабарем, - единственной в Москве сохранившей свое изразцовое покрытие глав, столь типичное для Древней Руси. Не только в Москве, но и в других старых городах, подобных покрытий не уцелело, за редчайшим исключением, и уничтожение этого памятника равносильно уничтожению картины великого художника".
      Эти доводы не убедили. Церковь сломали, участок отдали Художественному театру, опекавшемуся Сталиным, поклонником реализма, частым гостем артистов. К ним на огонек вождь с соратниками наезжал нередко. Партия в начале 30-х годов взяла курс на поощрение русской классики, Пушкина и Чайковского, которых в первые годы революции авангардисты, поощряемые наркомом Луначарским, "сбрасывали с корабля современности". Сталин пошел другим путем, где не было места футуристам, имажинистам, конструктивистам и всем прочим новаторам. А реализм, под воздействием партийной идеологии трансформировался в "социалистический реализм". Вот тогда для артистов, прозябавших после революции в коммунальных квартирах, построили комфортабельный громадный дом с многокомнатными квартирами, "как при царе". Проект поручили автору мавзолея Ленина, Алексею Щусеву. Он его выполнил в формах сталинской архитектуры, не пожалев камня на отделку фасада. Счастливцы, обласканные вождем, в их числе один из основателей МХАТа Владимир Иванович Немирович-Данченко, справили новоселье в 1938 году. В том самом году, когда их родственники и друзья шли на эшафот и в концлагеря.
      (В этом доме в квартире народного артиста СССР Марка Рейзена я исполнил арию Варяжского гостя. Великий бас дал ее допеть до конца. Марк Осипович выразил желание послушать потенциального ученика по рекомендации Училища имени Гнесиных. Когда же я закрыл рот, певец признался, что решил бросить вокальную педагогику, поскольку не выполнил обещаний перед городами-героями, куда собирается на гастроли. Не знал я, стоя у рояля в комнате, увешанной фотографиями артиста в разных образах, что в жизни сыграл он одну незавидную роль. За его подписью (возможно, обошлись в газете без нее, и такое могло быть в те годы) после смерти Шаляпина появилась заметка в "Известиях", где было сказано, что артист изменил своему народу, променяв родину на длинный рубль.)
      Как видим, на одной стороне Большой Дмитровки разрушено четыре храма XVII века. Посмотрим на другую сторону. На углу с Богословским переулком была церковь Григория Богослова. Старейший большевик Петр Смидович, считавшийся одним из самых уважаемых основателей партии, в сентябре 1929 года, будучи членом Президиума ВЦИК, высшего законодательного органа СССР, дал согласие на ее снос, на котором настаивал Московский Совет. Ради чего? Участок облюбовали для некоего "контрагентства печати". Храм разрушили. Ничего взамен не построили.
      Таким образом, на одной улице Москва утратила пять храмов. Большая Дмитровка разделила судьбу Знаменки, Остоженки, Воздвиженки, Пречистенки, Арбата, где сломаны абсолютно все церкви.
      Каменные здания Большой Дмитровки XVIII века, эпохи классицизма, подверглись модернизации, надстройке, попали в окружение многоэтажных домов, появившихся во дворах, на месте садов. Поэтому улица выглядит так, будто вся появилась на рубеже ХIХ-ХХ веков, когда господствовали эклектика и модерн.
      Выступающий на тротуар дом 11, надстроенный в советские годы двумя этажами, как установили москвоведы, является бывшим флигелем усадьбы генерал-майора Н. Н. Муравьева. После изгнания французов генерал у себя открыл Училище колонновожатых, где обучал офицеров-квартирмейстеров Генерального штаба. Как подсчитали историки, около 30 из них вошли в члены тайных обществ, давших России декабристов, предшественников большевиков. Среди них оказался Александр Муравьев, сын генерала, вернувшийся из ссылки после смерти Николая I. В Москве из 126 осужденных родилось 80 декабристов. Они начали первыми раскачивать трон Романовых, рухнувший на головы их потомков в 1917 году.
      На Большой Дмитровке, 7, во дворе уцелел некогда главный дом старинной усадьбы. В его бельэтаже Лев Толстой писал главы "Войны и мира" в 1866 году. Перед этим строением поднялся в 1909 году серый доходный дом, вобравший флигель усадьбы, где на втором этаже была квартира и мастерская Михаила Артемьевича Пилихина, московского меховщика. У него имелась лавка в Гостином дворе. В этом доме несколько лет прожил, обучаясь ремеслу и торгуя в лавке, племянник скорняка Егор Жуков, будущий маршал Советского Союза, спаситель Москвы.
      "...мы повернули к Большой Дмитровке и сошли с конки на углу Камергерского переулка.
      - Вот дом, где ты будешь жить, а во дворе мастерская, там будешь работать..." (Это цитата из "Воспоминаний и размышлений" Г. К. Жукова.)
      На третьем этаже этого дома в октябре 1920 года в Московском шахматном клубе прошла олимпиада. Ее победителем вышел москвич Александр Алехин, завоевавший в 1927 году на много лет звание чемпиона мира, первый из русских гроссмейстеров. Это случилось после того, как шахматист эмигрировал во Францию. В этом клубе любитель шахматной игры Рихард Зорге был завербован военной разведкой Красной Армии...
      В бывшем особняке виноторговца Леве на Большой Дмитровке, 24, в первую годовщину Октябрьской революции открыли 1-й Пролетарский музей, созданный наспех из национализированных картин, скульптур, старинной мебели, фарфора... Как раз здесь присутствовал на торжестве, где произносились речи, Феликс Вишневский. От него я узнал, что большевики в один день тогда открыли десять(!) подобных музеев. Ждали приезда Ленина, но не дождались. Где все те музеи? Как открылись, так и закрылись, потому что некому было их посещать в годы разразившейся гражданской войны и раз-рухи.
      Только два дома сохранили ампирный облик, какой заимели после пожара 1812 года. Один - на углу со Столешниковым, на Дмитровке, 8. Его выкупила у графа Ф. А. Толстого Московская контора императорских театров, Большого и Малого. В части зданий помещалась театральная школа. Здесь служил драматург Александр Островский, занимавший должность заведующего репертуарной частью. Труппе Малого Лев Толстой читал в этих стенах "Власть тьмы". После последней войны дом передали Театральной библиотеке, одной из крупнейших в мире.
      Другой ампирный особняк - в конце Дмитровки, 34. Это бывшая Университетская типография, появившаяся в 1821 году. В ее кассах хранились литеры 9 письменностей. Сюда приходил Николай Гоголь, наблюдавший за изданием "Мертвых душ". Этим же делом занимался Иван Тургенев, когда выходили "Записки охотника", и Федор Достоевский в пору выхода романа "Преступление и наказание". Типография просуществовала до начала первой мировой войны. Ее здание принадлежит Союзу театральных деятелей России.
      Кроме Музыкального театра на Большой Дмитровке выступает Московская оперетта. Она ставит спектакли на сцене, где в конце ХIХ века раскрылся талант выдающегося реформатора оперы Саввы Мамонтова. Москву пленила Частная русская опера, созданная этим подвижником. Он представлял публике оперы отечественных композиторов. Савва Мамонтов впервые поставил шесть опер Римского-Корсакова, в том числе "Садко", "Царскую невесту" и "Сказку о царе Салтане". Как режиссер - сформировал новый тип исполнителя, певца-актера. В этом амплуа прославился Федор Шаляпин, начавший путь к вершинам искусства здесь, в окружении Мамонтова, Рахманинова, Константина Коровина, плеяды талантливых художников. Их привлек к сцене все тот же Савва Иванович, названный друзьями Саввой Великолепным. Для Частной русской оперы Мамонтов строил новое здание напротив Большого...
      Финансовый крах и пожар театра (в его стенах большой зал ресторана "Метрополь")побудили Мамонтова распрощаться с оперой. Эстафету, выпавшую из его рук, поднял другой московский самородок, купец Сергей Иванович Зимин. Прежде чем заняться оперной антрепризой, этот энтузиаст серьезно занимался вокалом, изучил опыт европейских театров и создал Оперу С. И. Зимина, крупнейший частный театр России, существовавший до 1917 года. Последние десять лет спектакли шли на Большой Дмитровке. Их, как в Частной опере, оформляли лучшие художники, в спектаклях заняты были ведущие певцы мамонтовской труппы, выступали солисты Большого - Федор Шаляпин и Леонид Собинов, итальянские певцы, в том числе Тито Руффо и Баттистини, танцевала Матильда Кшесинская. Зимин создал "театр единомышленников", где артисты объединялись вокруг него и музыкального руководителя композитора Ипполитова-Иванова.
      В годы нэпа Сергей Иванович основал было "Первую свободную оперу С. И. Зимина", где за два года поставил 20(!) опер. Но счастье длилось недолго, частная труппа попала под советский суд. Хотя после мучительного процесса артисты были оправданы, возродить оперу больше им не удалось. После череды преобразований и переименований труппа трансформировалась в филиал Большого театра, переведенный чиновниками в зал без естественной акустики, Кремлевский Дворец съездов. Поэтому вместо утраченной сцены Большому построено новое здание.
      "Москва будет произрастать историей и культурой",- заявил мэр Москвы Юрий Лужков. Его слова подтверждаются не только на примере Большого. Но и преображением бывшего гаража в современный залитый светом выставочный зал. Возник он на углу Дмитровки с Георгиевским переулком. Здание из кирпича построил в 1888 году для первой городской электростанции архитектор Владимир Шер, двоюродный брат Федора Достоевского. Когда станция переехала на Раушскую набережную, крепкие стены занял гараж. Теперь в нем Новый Манеж, где первой прошла выставка портретов Александра Шилова.
      Медленно, но верно Большая Дмитровка обновляется, ремонтируется, заполняется банками, магазинами, современными зданиями. В одном из них расположился Совет Федерации, верхняя палата парламента России. Напротив сооружен большой дом. Но в целом угрозы полного уничтожения, какая нависала над улицей до 1991 года, больше нет. Что не может не радовать.
      Малая Дмитровка короче, но шире Большой, между ее домами расстояние достигает около 25 метров. В пушкинские времена и до конца ХIХ века она слыла аристократической. Об этом полушутя, полусерьезно сообщал в письме Чехов другу архитектору Федору Шехтелю в 1891 году:
      "Я уже аристократ и потому живу на аристократической улице".
      Спустя восемь лет писатель Петр Боборыкин характеризовал Малую Дмитровку так:
      "Эта улица одна из самых красивых, чистых, широких и с постоянной ездой, особенно летом; тут пролегает путь на дачи через Бутырки в Петровско-Разумовское".
      Этот "путь на дачи" привел в 1899 году к тому, что по Малой Дмитровке прошла от Страстного монастыря первая линия трамвая. Его вагончики побежали к Брестскому вокзалу и далее в Петровско-Разумовское.
      Малую Дмитровку не преминул помянуть путеводитель "По Москве" 1917 года, отметив, что она одна из оживленнейших улиц, особенно в утренние и вечерние часы, и она же теряет свой патриархальный вид, ее "замкнутые особняки" вытесняются "громадами доходных домов".
      На Малой Дмитровке палачи русской архитектуры не срубили главы чудной церкви Рождества в Путинках. Она построена в 1652 году. Тогда такие храмы создавались по образу и подобию срубленных из дерева русских церквей, тянувшихся к небу стройными башенками, букетами каменных цветов. Такие чудесные храмы покрывали Москву повсеместно до тех пор, пока на эту красоту не наложил запрет патриарх Никон, загонявший национально-своеобразное церковное искусство в византийские берега как истинно православные. Путинками названо урочище, где построен храм, потому, что здесь расходились пути, один вел в Дмитров, другой в - Тверь.
      Стоила церковь 800 рублей, крупную по тем временам сумму. Как пишет историк-москвовед Петр Сытин, правительство помогло жившим тут жителям Малой Дмитровской слободы деньгами, чтобы построить храм. Рядом с церковью помещался путевой Посольский двор, где перед въездом в Москву отдыхали инностранные послы. У двора стояла еще одна церковь Успения, в нынешнем Успенском переулке. И она цела, спряталась за домами.
      Между ними сохранились некогда "замкнутые особняки" на Малой Дмитровке, 12, 18. В первом из них квартировал генерал Михаил Орлов, к которому наведывался Пушкин, обедавший у него. Поэт хотя и уважал генерала, как умного и доброго человека, но тяготился общением с ним.
      Перестроенный классический особняк угадывается в угловом доме Малой Дмитровки, 1. В пушкинские времена в этом особняке останавливался граф Сергей Уваров, президент Петербургской академии наук, который привел Пушкина в Московский университет. После посещения "альма матер" граф пригласил поэта и профессоров отобедать у него. Через несколько лет Уваров будет назначен министром народного просвещения, сформулирует в трех словах идеологическую концепцию: "Самодержавие, православие и народность". Она будет стержнем официальной идеологии, служившей до 1905 года.
      Спустя несколько лет после посещения Университета Александр Сергеевич в сатире "На выздоровление Лукулла" представит Уварова в образе скряги, поспешившего завладеть наследством выздоровевшего богатого родственника:
      А между тем наследник твой,
      Как ворон, к мертвечине падкой,
      Бледнел и трясся над тобой,
      Знобим стяжанья лихорадкой.
      Уже скупой его сургуч
      Пятнал замки твоей конторы;
      И мнил загресть он злата горы
      В пыли бумажных куч.
      Дом, где останавливался граф Уваров, изуродован переделками и пристройками. В конце прошлого века в нем издавали журнал "Зритель", где начал выступать юморист Антоша Чехонте. "Обстановки в редакции не было никакой, некрашеные столы, убогие деревянные стулья сухаревской работы, так описывает "Зритель" бывший сотрудник журнала Владимир Гиляровский. Но в редакции всегда было весело. - Мы озорничали и радовались как дети, а Антон Павлович Чехов, наш главный сотрудник, писавший под разными псевдонимами, веселился больше всех".
      В трех домах улицы Чехов жил, и на этом основании она полвека носила его имя. Три года, 1890-1892, московским адресом писателя служил флигель во дворе на Малой Дмитровке, 29. В нем написана "Палата № 6" и другие шедевры.
      "Живу я теперь на Малой Дмитровке; улица хорошая, дом особнячок, два этажа. Пока не скучно, но скука уже заглядывает ко мне в окно и грозит пальцем".
      Это настроение не покинуло Антона Павловича, через год в другом письме он признавался издателю:
      "- Ах, подруженьки, как скучно! Если я врач, то мне нужны больные и больницы; если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке... Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни".
      На Малую Дмитровку Чехов, сменив в городе несколько адресов, вернулся в 1899, жил он у сестры, в доме 12, квартира 10, потом снял квартиру 14 в доме 11. Сюда к нему приезжали Лев Толстой и Максим Горький.
      На Малую Дмитровку в 1909 году перебрался с Большой Дмитровки Купеческий клуб, построивший по своему вкусу новое здание, созданное архитектором Илларионом Ивановым-Шицем. Этот архитектор перед революцией строил особняки, сиротский, родильный, народный, ночлежный, доходные дома, университет А. Шанявского, комплекс зданий Солдатенковской больницы, ныне Боткинской... По тому что проектировал архитектор, видно - Москва была на подьеме, возвышалась, наращивала мощность фабрик и заводов, разрасталась вширь и ввысь. И вдруг в 1917-м - рухнула в пропасть...
      Вкус у московских купцов к тому времени был отточенный, в чем каждый может убедиться, придя на Малую Дмитровку, в театр "Ленком", где в бывшем купеческом собрании выступает самый популярный театр Москвы нашего века. На его сцене играет плеяда выдающихся артистов во главе с Марком Захаровым, отличившимся в прессе радикализмом. С экрана ТВ и страниц газет он призывал "похоронить Ленина по христианскому обряду", снять с кремлевских башен звезды. Но нужно ли погребать атеиста под молитвы, воевать со звездами, даже если они красного цвета?
      Купеческий клуб захватили анархисты, помогавшие большевикам в Октябре. После переезда правительства в Москву весной 1918 года вооруженные до зубов поклонники князя Кропоткина были выбиты из "дома анархии" пушками.
      В Купеческом клубе открылся летом 1919 года Коммунистический университет имени Свердлова, о чем обрадовавшийся по этому поводу Маяковский на поэтическом станке отчеканил еще один пятак:
      Здесь раньше купцы веселились ловко,
      Теперь университет трудящихся - Свердловка.
      В зале клуба Ленин выступал на III съезде комсомола и в трех словах сформулировал, как некогда граф Уваров концепцию, задачу союза молодежи: "Учиться, учиться и учиться!"
      Вождь партии пообещал тогда энтузиастам, что юное поколение через 10-15 лет заживет в коммунистичеком обществе.
      - Владимир Ильич!..Неужели я?..Я?..Увижу коммунистическе общество, -волнуясь от представившейся возможности задать вопрос вождю мирового пролетариата, спросил воронежский делегат, отобедав перед заседанием восьмушкой хлеба, супом и жарким из воблы, напившись чаю с сахарином. (За казенный счет как делегат съезда)
      - Да, да! Вы! Именно вы, дорогой товарищ!
      После ленинских слов воронежский делегат, не помня себя от радости, побежал вглубь зала, где нашелся среди сотен восторженных, один неверующий:
      - Товарищ Ленин! Скажите, а почему в деревне нет колесной мази?
      Комсомольцы, не щадя живота своего, построили по заветам Ленина социализм, где можно было бесплатно учиться, лечиться, но при этом хронически всегда чего-то недоставало, то колбасы, то колесной мази...
      В особняке, некогда занимаемом веселым "Зрителем", после войны и до 1964 года помещалась редакция толстого журнала, не склонного к юмору, каждый выход которого в Москве ждали с нетерпением. То был "Новый мир", редактируемый Александром Твардовским.
      Сюда на второй этаж, где помещался кабинет автора "Василия Теркина", явился недавний зэк Лев Копелев и принес рукопись жившего в Рязани друга, товарища по несчастью, отсидевшего свой срок, учителя Александра Солженицына. Рукопись Копелев в числе первых бегло прочитал без интереса и вынес ей приговор: "Это типичная производственная повесть, перегруженная деталями." Но через два года он же отвез ее в Москву, куда утренним семичасовым поездом зачастил из Рязани автор повести "Один день Ивана Денисовича".
      В ноябре 1962 года Солженицын вернулся из Москвы со словами:
      - Взошла моя звезда!
      Отсюда, с Малой Дмитровки, 1, началась мировая слава писателя, бросившего вызов тоталитарной системе и вышедшего из схватки победителем.
      Глава одиннадцатая
      КУЗНЕЦКИЙ
      МОСТ
      Неглинка уходит под землю. - Роман - большой
      карман.- Усадьба Салтычихи. - Гостиница
      "Захарьевка". - "Спешите делать добро!".
      "И вечные французы..." Михаил Шолохов приносит
      "Тихий Дон". - Царство лилипутов. - Ресторатор Транкль Яр. - Барышни и кавалеры с метлой.
      И. Кондратьев переписывает М. Пыляева. - "Дома
      осанистые и крепкие..." - Деньги партии из
      "Лионского кредита. - Ильич в ателье Мебиуса.
      "Магазин русских изделий". - Подвиг в сберкассе.
      "Пассажъ" К. С. Попова.- Конец издательства
      М. О. Вольфа. - Немецкий погром 1915 года.
      Вернисаж Степана Эрьзи.- "Мистерия ХХ века" под запретом. - Джуна получает лабораторию. - Меха для диктатуры пролетариата. - Покупка Арманда
      Хаммера. - Фирма "Шерер, Набгольц и Ко".
      "Хорошее отношение к лошадям". - Церковь
      Введения. - Наркомат иностранных дел СССР.
      О Кузнецком мосте написано много, хотя он не блещет куполами церквей и дворцами. Никто из великих людей не родился в его домах. Слава проезда, мощенного брусчаткой, - в истории, в описаниях тех, кто здесь хаживал по крутому склону Неглинки, ушедшей в 1819 году под землю.
      Эта дата стала вехой в хронике улицы. Когда упрятали реку, стал ненужен 120-метровый каменный мост, переброшенный между ее берегами, правым, где Петровка, и левым, где Неглинная.
      То было событие, поразившее Москву. Почтмейстер пушкинских времен Булгаков, известный как "передатчик новостей", сообщал в письме брату: "...смешно, что будут говорить: пошел на Кузнецкий мост, а его нет, как нет "зеленой собаки".
      Давно никому не смешно, когда говорят об улице. По ней ходят толпами, одни по магазинам, другие, используя как кратчайший переход из переулков центра к Тверской.
      Северный парапет моста пригодился как фундамент, на нем построили протяженный дом с лавками, сохранившийся до наших дней. (№ 7, о нем впереди).
      Опору Кузнецкого моста откопали в наши дни, прокладывая коммуникации. По этому поводу газеты поохали от радости, размечтались не хоронить больше белокаменную кладку. Но пришлось засыпать археологическую находку, иначе ездить и ходить по улице стало бы невозможно.
      Мост возник там, где жили со времен Ивана III кузнецы, где коптил небо сотни лет созданный строителем Кремля Аристотелем Фиораванти государев Пушечный двор. Этот великий итальянец научил москвичей лить пушки.
      Кузнецы дали имя мосту, вместе, кузнецы и мост, - породили название улицы. О литейном дворе напоминает с 1922 года Пушечная, бывшая Софийка. Кузнецким до этого времени назывался переулок, спускавшийся от Большой Дмитровки к Кузнецкому мосту. В тот злосчастный для топонимики Москвы год, когда переименовали множество древних проездов, переулок присоединили к улице, нумерация домов началась с угла Дмитровки.
      История Кузнецкого связана с именем графа генерал-лейтенанта Иллариона Воронцова, прозванного современниками Роман - большой карман. В отличие от других Воронцовых прославился он не на государевой службе, а строительством на Кузнецком мосту, где ему принадлежала земля. На ней - выкопал пруды, разбил сады с фонтанами, возвел шесть домов. Главным был тот, сохранившийся в перестроенном виде, где занимаются на Рождественке студенты-архитекторы, а до них учились художники Строгановского училища...
      Рядом с Воронцовым поселились под стать ему знатные персоны с громкими фамилиями. В семье знатных не обошлось без урода. Там, где предстает трехэтажный невзрачной наружности дом, 22, находилась усадьба поручика Салтыкова. Стоявший в глубине участка дом был застенком "мучительницы и душегубицы" его вдовы, Дарьи Николаевны Салтыковой. Той, что вошла в историю под именем Салтычихи. Преданная позору на Красной площади, она была увезена на вечное заточение в Ивановский монастырь. На совести садистки-помещицы жизнь множества невинных крепостных душ. Их предсмертные крики раздавались вблизи будущих застенков Лубянки, где люди погибали в наш век по другому трагическому сценарию.
      В приемной госбезопасности на Кузнецком, 24, побывали миллионы родственников заключенных, попавших в сталинские тюрьмы и лагеря. Среди них были два поэта: Марина Цветаева, наводившая справки на дочь и мужа, и Анна Ахматова, хлопотавшая за сына. Памятник себе она просила в "Реквиеме" поставить там, где "кидалась в ноги палачу", томилась в очередях таких же страдальцев, как она, выстраивавшихся длинными хвостами перед окошками чекистских приемных. Стало быть, где-то здесь следует искать место для монумента...
      Много имен вспоминают непременно, когда рассказывают о Кузнецком мосту, 20. Сосед Салтыковой поручик Собакин построил рядом с ее усадьбой каменные палаты. Сын его, премьер-майор, надстраивает их третьим этажом, придавая фасаду классический облик. Он был настолько хорош, что попал в альбомы архитектора Матвея Казакова, где помещены планы и фасады наилучших строений города екатерининских времен. Теперь это утративший благолепие трехэтажный дом, где находится выставочный зал художников.
      Век назад здесь помещалась гостиница "Захарьевка". Она называлась так по имени владельца недвижимости врача Григория Антоновича Захарьина, основателя московской клинической школы. Легендарный доктор обосновал научный "анамнестический", основанный на "анамнезе" - воспоминаниях, метод расспроса больного, названный его именем. Выясняя причину недуга, врач не стеснялся в крепких выражениях, что нисколько ни умаляло его в глазах больных. Считался Захарьин лучшим врачом России, умел поставить в самых сложных случаях безошибочный диагноз, назначить нужные лекарства и методы лечения. Среди его пациентов были Александр III и Лев Толстой, тысячи людей всех званий и профессий.
      Частная практика сделала врача богатым, он владел строениями не только на Кузнецком мосту, приносящими доход, меценатствовал, каждый год вносил десять тысяч рублей на нужды студентов Университета, построил больницу в подмосковном Куркине, где его похоронили.
      До Захарьина в первой половине ХIХ века владение принадлежало другому знаменитому доктору - Федору Петровичу Гаазу. Немецкий аптекарь Иозеф назвал сына Фридрихом, родился он в Германии в 1780 году, медицине обучался в Вене. Служить поехал домашним врачом в Россию до войны 1812 года. С армией дошел до Парижа. Занимаясь частной практикой, нажил состояние, что позволило ему купить дом на Кузнецком. Но умер Гааз в бедности, хоронить пришлось "святого доктора" на казенный счет, потому что все немалое состояние он отдал страждущим, заключенным, будучи четверть века главным врачом московских тюрем. Именем Гааза назвали "гаазовские" кандалы, легкие, обтянутые кожей, заменившие по его настоянию тяжелые, травмирующие оковы. Эти кандалы пришлось ему конструировать самому и испытывать на себе. Гаазовской называли созданную им Полицейскую больницу в Малом Казенном переулке, при которой он жил под девизом "Спешите делать добро!". Девиз высечен Николаем Андреевым на подаренном Москве бюсте, установленном в 1909 году пред зданием Полицейской больницы для бесприютных, где ныне профилактический институт для детей и подростков. Образ гуманиста волновал многих писателей. В качестве доктора Гаса намеревался представить его на страницах "Преступления и наказания" Федор Михайлович Достоевский. В черновиках романа есть такой эпизод:
      "Неужели и я не могу быть таким, как Гас... Почему я не могу сделаться Гасом?", - задает себе вопрос Раскольников.
      В минувшем веке поэт Степан Шевырев написал стихи, посвященные Гаазу, о нем думал коллега доктор Чехов в трудном пути на каторжный Сахалин. В наш век поэт Булат Окуджава написал о нем статью "У Гааза нет отказа"...
      На судьбе Кузнецкого моста сказались два указа Екатерины II. В XVIII веке бывшая средневековая слобода кузнецов, соседствовавшая с поселением именитых псковчией, оказавшихся в Москве не по своей воле, стала аристократическим районом. По одному из указов императрица разрешила лавки в частных домах. По другому - давала привилегии иностранцам, заводившим дело в России.
      Что в результате этого произошло, отметил автор "Старой Москвы", питерский литератор, историк, путешественник, любитель минералов, он же лекарь по призванию, Михаил Иванович Пыляев. В вышедшей в 1891 году замечательной книге "Старая Москва", недавно переизданной, читаем о событиях, последовавших после екатерининских указов:
      "Незаметно вскоре в боярских домах открылись две немецкие лавочки с разными уборами и туалетными принадлежностями, к которым вскоре примкнул ряд еврейских лавочек, но их вскоре выселили из этой местности".
      Иудеев потеснили, а немцы, очевидно, сдались французам, жившим поблизости, где позднее они построили костел святого Людовика на Малой Лубянке. По обеим сторонам Кузнецкого моста открылись ателье портных, кондитерские, лавки, где торговали галантереей, украшениями, одеждой, обувью по последней моде. Поскольку Париж слыл законодателем моды и вкуса, то на улицу потянулись экипажи тех, кто не мог жить без модного платья и шляп, хороших вин, французской парфюмерии, кто тратил деньги на роскошь.
      В литературе первым отметил это обстоятельство в сатирическом журнале "Зритель" наш баснописец Иван Крылов, охарактеризовав Кузнецкий мост как место в Москве,
      Где за французский милый взор
      Бывает денег русских сбор.
      С тех пор улица стала постоянным объектом внимания сатириков, публицистов, пристально следивших за всем, что происходило вокруг лавок, где кипела светская жизнь, притягательная для обывателей.
      По подсчетам историка Петра Сытина, до нашествия Наполеона на Кузнецком мосту на 17 французских лавок только одна приходилась русская. Ничего подобного не наблюдалось нигде. По этой причине улица звалась высокопарно "святилищем роскоши и моды". Она попала под обстрел патриотов, таких как Фамусов в "Горе от ума", сказавшим в укор дочери, увлеченной заморскими романами:
      Всю ночь читает небылицы,
      И вот плоды от этих книг!
      А все Кузнецкий мост и вечные французы,
      Откуда моды к нам, и авторы, и музы,
      Губители карманов и сердец!
      Когда избавит нас Творец
      От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
      И книжных и бисквитных лавок!
      Сто лет пришлось терпеть Фамусовым французское присутствие на Кузнецком. В пожар 1812 года дома с лавками не сгорели, их отстояла от огня гвардия Наполеона, спасавшая соотечественников.
      После ухода "великой армии" улица без единого выстрела снова была завоевана. "Русский вестник" в 1814 году констатировал с грустью, что на Кузнецком "засело прежнее владычество французских мод", снова на фасадах появились вывески с образами парижских щеголих с розой в руке и полунагих купидонов.
      Что не разрешили воспрянувшим французам, так это делать надписи витрин на родном языке. Но этот запрет продержался недолго. 27 января 1833 года Пушкин сообщал жене: "Важная новость: французские вывески, уничтоженные Ростопчиным в год, когда ты родилась, появились опять на Кузнецком мосту".
      Где они были? Напротив сквера возле ЦУМа протянулся от Петровки до Неглинной приземистый дом под номером 7. В описываемые годы в нем помещались магазины Шарпатье, Годон и Рисс, гостиница "Лейпциг", где останавливались итальянские актеры, певшие в московских театрах. Позднее гостиница называлась "Россией", в ней обитал Лев Толстой, когда приезжал в Москву по делам, связаным с предстоявшим изданием "Войны и мира"...
      Дом начинал улицу, был ее ударным звуком, фасад украшала колоннада с портиком, сломанная в ХIХ веке, когда классическая одежда вышла из моды и ее сменил эклектический наряд, предстающий пред нами. Слабую дань прошлому отдает торгующий сегодня в старых стенах филиал ЦУМа.
      Здесь процветал до революции "Б. Аванци", славившийся картинами русских и иностранных живописцев. Отличный магазин содержал до 1917 года Иван Сытин, выпускавший четверть всей книжной продукции России, наполнивший страну дешевыми, высокого качества полиграфии изданиями хорошей литературы для народа.
      В начале нэпа, в 1922 году, по адресу Кузнецкий мост, 7, открылось партийно-кооперативное издательство "Московский рабочий", начавшее массовым тиражом выпускать не только литературу по марксизму-ленинизму, но и придуманную здесь "Роман-газету", 24 романа в год! Несколько лет "ответственным редактором" издательства служил, будучи в опале, Федор Федорович Раскольников. Партия то возвышала этого испытанного бойца революции, то опускала. За свою жизнь он успел не только повоевать и покомандовать моряками, но и написать рассказы о моряках. Одновременно с издательством моряк руководил толстыми журналами "Красная новь" и "Молодая гвардия". После работы в "Московском рабочем" Раскольников уехал за границу, его назначали послом-полпредом СССР в Афганистане, Эстонии, Дании, Болгарии, откуда он не вернулся, не подчинившись приказу Сталина. Имя Раскольникова значилось в списке злейших "врагов народа" и до краха СССР не упоминалось в печати.
      "Московский рабочий" в числе многих периодических изданий выпускал "толстый" журнал "Октябрь", его редакция также помещалась на Кузнецком, 7. Сюда осенью 1927 года, спустя почти шестьдесят лет после Льва Толстого, вошел никому неведомый писатель, прибывший с Дона по делам, связанным с изданием романа, который поставят рядом с "Войной и миром"... В журнале у него приняли рукопись и после недолгих мытарств начали публиковать по частям первые две книги эпопеи. С пухлой папкой появился автор и в издательстве, тяготевшем, как журнал, к "пролетарским писателям". Вот каким увидела новичка заведующая литературной консультацией Евгения Левицкая:
      "Ладная фигурка на крепких ногах, но уж слишком небольшая для взрослого человека, небольшие руки и ноги, а в зубах - трубка. Чудной паренек - да и только!"
      Вдова, мать двух детей, член ВКП(б) с 1903 года унесла домой рукопись и не заснула до утра, начав читать роман, озаглавленный "Тихий Дон". Она зажгла в издательстве "зеленый свет" Михаилу Шолохову... Ей посвящен шолоховский рассказ "Судьба человека". На адрес издательства и домой Евгении Левицкой из станицы Вешенской пришло много телеграмм и писем, опубликованных мною в книге "Кто написал "Тихий Дон"...
      Таким образом, рядом с патриархом русской литературы графом Львом Толстым каким-то чудом встал 23-летний "пролетарский писатель" с четырьмя классами московской гимназии. Этот вполне объяснимый факт породил массу лживых версий о плагиате. Рукопись первой и второй книг, около тысячи страниц черновиков и беловиков, Шолохов отдал на хранение другу, жившему в нескольких минутах ходьбы от Кузнецкого моста. Мне в руки она попала лет пятнадцать назад, что позволило доказать: все версии, в том числе та, которую поддерживает Александр Солженицын - не имеют под собой абсолютно никаких оснований.
      На Кузнецком мосту напротив столь замечательного старожила, в паре с ним, образуя ворота улицы, стоял с 1821 года классической архитектуры дом с лавками, Солодовниковский пассаж. (О нем в главе о Петровке.) В годы Пушкина здесь помещалось три французских магазина мод, здесь же ублажал гурманов кондитер (он же парфюмер) Буис.
      Перейдем Неглинку, текущую под ногами прохожих в трубе, и там, где начинается подъем, увидим еще один двухэтажный дом, сохранившийся в основе своей с 1823 года, когда Москва застраивалась по-новому даже там, где ее пощадил пожар. Тогда здесь принимали заказы портные шести парижских фирм Лебур, Жорж Франк, Латрель, Мегрон, Болюс, Мари Арманд. К ним прибавился супер-портной Сатиас, обшивавший в кредит московских красавиц, (разоривших его неплатежами), в свое время столь же знаменитый как ныне Валентин Юдашкин. В этом же вместительном строении находился магазин "Le Montagne", что значит "Гора", принадлежавший де Монси. В нем служила красавица Полина Гебль, приглянувшаяся кавалергарду Ивану Анненкову...
      Лавки на Кузнецком были миниатюрные. Увидевшему их Виссариону Белинскому, познавшему масштаб Невского проспекта, как петербуржцу показалось, "уж не заехал ли он - новый Гулливер - в царство лилипутов".
      В путеводителе Москвы за 1826 года Кузнецкий мост представляется так: "От самого начала сей улицы, то есть от Лубянки до Петровки, вы видите направо и налево сплошной ряд магазинов с различными товарами и большею частью с дамскими уборами...С раннего утра до позднего вечера видите вы здесь множество экипажей, и редкий какой из них поедет, не обоклав себя покупками. И за какую цену? Все втридорога; но для наших модников это ничего: слово КУПЛЕНО НА КУЗНЕЦКОМ МОСТУ придает вещи особенную прелесть".
      Свежую струю влил в парижско-московскую реку француз Транкль Яр, открывший в этом доме ресторан под своим именем "Яр". Француз возлюбил московских цыган, певших в трактирах. С Кузнецкого моста он переехал в Петровский парк и там превратил "Яр" в сцену для знаменитого цыганского хора Ильи Соколова, где блистали его сестра Маша, брат Петр, дочь Лиза и любимица всей Москвы Таня, несравненная Татьяна Дмитриевна Демьянова. Ей одной посвятил три стихотворения Языков, обожал слушать песни Тани Александр Сергеевич, встретивший в ее обществе новый, 1831 год.
      Живя в Москве, Пушкин не раз обедал в "Яре", а в разлуке вспоминал француза, отчеканив его имя в "Дорожных стансах":
      Долго ль мне в тоске голодной
      Пост невольный соблюдать
      И телятиной холодной
      Трюфли Яра поминать?
      27 января 1831 года за один стол "Яра" сели четыре замечательных поэта России - Баратынский, Вяземский, Пушкин и Языков, чтобы помянуть рано умершего друга, пятого поэта этой замечательной плеяды - Дельвига, оставившего русским и цыганам "Эллегию", ставшую прекрасным романсом:
      Когда, душа, просилась ты погибнуть иль любить,
      Когда желанья и мечты к тебе теснились жить,
      Когда еще я не пил слез из чаши бытия,
      Зачем тогда, в венке из роз, к тебе не отбыл я.
      Камень в обелиск Кузнецкого моста положил еще один выдающийся поэт, князь Петр Вяземский. Он отметил в улице всю ту же французскую сущность:
      Кузнецкий мост давно без кузниц,
      Парижа пестрый уголок.
      Где он вербует русских узниц,
      Где он сбирает с них оброк.
      При всем при том на улице законы были русские. Полиция придумала для нарушителей порядка наказание, исполнение которого привлекало внимание публики, прессы, художников.
      В "Старой Москве", ставшей доступной не только библиофилам, это наказание описывается так: "Еще в нынешнем столетии на Кузнецком мосту происходили веселые эпизоды карательного полицейского правосудия - и в такие часы сюда стекались толпы народа, чтобы посмотреть как нарядные барышни в шляпах и шелковых платьях и франты в циммерманах на голове с метлами в руках мели тротуары - такими полицейскими исправительными мерами в то время наказывали нарушителей и нарушительниц общественного благочиния, а также поклонников алкоголя".
      На литографии начала XIX века изображена на фоне Кузнецкого моста живописная группа: приодетые молодые люди и барышни, подметающие улицу не столько метлами, сколько подолами длинных пышных платьев под надзором молчаливых полицейских и прохожих, злорадствующих при виде этой смешной сцены, происходящей ранним утром на пустынной улице. Поодаль от барышень с метлами томились поджидавшие их с цветами и коробками конфет поклонники, с места происшествия направлявшиеся с отпущенными дамами продолжать прерванное веселье.
      Иван Пыляев подробно описывает Кузнецкий мост времен Воронцовых. Часть огромного владения они продали богатой помещице Бекетовой, чей пасынок завел "между чепцами и шляпками" лучшую типографию и книжную лавку, где продавал изданные им же книги, отличавшиеся высоким качеством полиграфии и содержания. Все любители литературы, и конечно же сами авторы, такие как Николай Карамзин, Иван Дмитриев, постоянно наведывались к Платону Бекетову.
      Гвардия Наполеона не спасла типографию, граверную мастерскую, библиотеку, погибшие в огне. Иван Пыляев с грустью констатирует, "в тридцатых годах нынешнего столетия все диковины домов, бывших Воронцовых, не существовали - пруды и фонтаны давно там зачахли".
      Об этом же и точно теми же словами пишет другой известный ныне, после века забвения, автор в переизданной в 1997 году книге "Седая старина Москвы". Она вышла из-под пера московского литератора Ивана Кузьмича Кондратьева, прозаика и стихотворца, сочинявшего песни, ставшие народными. С радостью узнал, что именно он написал "Очаровательные глазки" и одну из самых известных русских песен "По диким степям Забайкалья". Владел Кондратьев формой большой, писал романы, и малой не гнушался, составлял сонники, толкования снов, письмовники, образцы писем для малограмотных.
      Почему же я так недоумевал, читая "Седую старину Москвы" (вышла впервые в 1893 году), где подробно и живо, хотя и с огромным числом ошибок, описаны чуть ли не все достопримечательности города... Да потому что Иван Кузьмич позаимствовал у здравствовавшего тогда Михаила Ивановича, автора "Старой Москвы", (вышла впервые в 1891 году), несколько страниц текста!
      Михаил Иванович замечал:
      "Теперь говорят: "Ехать на Кузнецкий мост покупать товары", а в екатерининские времена говорили: "Ехать во французские лавки"...
      И Иван Кузьмич об этом точно так.
      У Михаила Ивановича: "Кузнецкий мост теперь самый аристократический пункт Москвы, здесь с утра и до вечера снуют пешеходы и экипажи, здесь лучшие иностранные магазины и книжные лавки"...
      И у Ивана Кузьмича этот же пассаж, один к одному...
      Лавки, рестораны, кондитерские постоянно меняли вывески, хозяев. Не только французы, но и другие иностранцы стали завоевывать Кузнецкий мост. Слишком лакомым куском пирога был этот короткий отрезок холмистой улицы. Немцы, итальянцы, англичане, Мюр и Мерелиз, Джемс Шанкс и другие начали торговать там, где прежде безраздельно господствовали земляки Транкля Яра.
      Параллельно с этим происходил другой важный процесс. Старые невысокие постройки заменялись многоэтажными домами. Рядом с магазинами открывали двери крупнейшие банки, торговые дома России.
      В конце ХIХ века Петр Боборыкин заметил этот процесс:
      "Кузнецкий мост живет еще своей прежней репутацией. Всякий турист, когда попадает в него, не может не удивляться, что такая неудобная мало проезжая улица, идущая по довольно крутому пригорку, сделалась самым модным пунктом Москвы. Но в последние годы Кузнецкий мост постепенно застраивается большими домами красивой архитектуры. Движение по нему экипажей и публики самое оживленное в течение целого дня".
      При взгляде на современный Кузнецкий мост можно с первого взгляда безошибочно определить, что стоящие по его сторонам одно-, двух- и трехэтажные здания относятся к концу XVIII - началу ХIХ веков. Здания более высокие выстроены на стыке двух последних веков, перед революцией. Тогда появились пассажи, большие магазины, банки, телефонная станция, фотографии. И дом в стиле модерн, № 6, с можно сказать, исторической парикмахерской, поставившей рекорд живучести на одном месте. Она до революции называлась французским именем "Базиль", хотя стригли и брили русские мастера. По этому поводу Иван Бунин вспоминал: "Сколько народу стриглось, брилось у Базиля и Теодора"...
      Представляя Москву, какой она стала перед революцией 1905 года, Максим Горький в романе "Жизнь Клима Самгина" писал о Кузнецком мосту:
      "Дома, осанистые и коренастые, стояли плотно прижавшись друг к другу, вцепившись в землю фундаментами".
      Где сегодня эти "коренастые"? Родственник купцов-меценатов братьев Третьяковых архитектор Александр Каминский построил в 1892 году по их заказу, в их вкусе, в русском стиле трехэтажный доходный дом, 13, на углу с Рождественкой. У него большие окна в нижних этажах и шатры на кровле. Часть помещений занял в нем магазин картин и репродукций Дациаро, пользовавшийся у ценителей живописи успехом.
      Столь же высок был престиж другого арендатора, известного во всем мире банка "Лионский кредит". В нем хранились деньги Николая Шмита, фабриканта-революционера, из семейства миллионеров Морозовых. Будучи студентом, стал наследником крупных капиталов. И поклонником Ленина, спонсором большевиков. Фабрика Шмита на Пресне была разрушена артиллерией, хозяин ждал сурового суда за участие в революции 1905 года. Перед самоубийством в камере Бутырской тюрьмы он завещал деньги сестрам. Старшая из них, за которой ухаживал адвокат большевиков, не пожелала жертвовать партии свою долю наследства, с ней велась долгая тяжба. Младшая сестра, несовершеннолетняя, решила деньги отдать большевикам. За ней ухаживал кандидат в члены ЦК ленинской партии, живший на нелегальном положении. Поэтому девушка, чтобы забрать из "Лионского кредита" завещанный капитал, оформила фиктивный брак с другим найденным ей партией "мужем", к которому полиция не имела претензий.
      Как только в Москве адвокатами юридически были завершены все формальности относительно части наследства младшей сестры, на Кузнецком мосту произошло событие, которое так ждал Ленин в Париже:
      "В 10 минут рысак доставил меня, - писал доверенное лицо партии С. Шестернин, осуществивший финансовую операцию, - с Варварки, где помещалась контора Морозовых, на Кузнецкий мост в отделение "Лионского кредита", где тотчас и были сданы для перевода в Париж телеграфом все причитающиеся на долю Елизаветы Павловны деньги".
      Побывал Ленин за несколько лет до этой некрасивой истории на Кузнецком мосту, 19, лично, в феврале 1900 года. Вернувшись из ссылки, он захотел на радостях сфотографироваться, чтобы отправить в Сибирь карточки томившимся там товарищам по несчастью. Владимир Ульянов посетил ателье Мебиуса, помещавшееся на третьем этаже дома, где в советские годы торговал единственный на улице "Гастроном". Теперь на его месте сверкает огнями и зеркальными окнами роскошный пассаж "Кузнецкий мост", где торгуют лучшие европейские фирмы.
      Фотограф запечатлел облысевший череп с высоким лбом, молодое одухотворенное мыслью лицо с усами и бородкой. Ильич снялся в новом сюртуке, белой рубашке с галстуком-бабочкой, точнее, галочкой с поднятыми крыльями, выглядывающими из под отложного воротника. В этой лысой голове созрела тогда маниакальная мысль о национализации всех банков и магазинов, заполнявших Кузнецкий мост и всю Россию.
      За видимыми прохожим домами Кузнецкого моста во дворах теснятся в несколько рядов столь же значительные строения, отличающиеся упрощенной отделкой фасадов. Улица предстает глубоко эшелонированной застройкой. Передний двор переходит в задний, где стоят в тишине мало кому ведомые здания.
      Нашим купцам пришла идея во дворе Кузнецкого моста, 19, открыть в 1844 году первый "Магазин русских изделий". В нем, как тогда писали, продавались "все предметы для домашнего обихода и исключительно русского производства": мануфактура, фарфор, фаянс, хрусталь. Таким образом набиравший силу отечественный капитал за двадцать лет до великих реформ, развязавших ему руки, дал бой иностранцам во дворе, в старинных палатах. Перестроенное в начале нашего века не в лучшем виде здание бывшего магазина видно за аркой четырехэтажного дома, где теперь обосновался всерьез и надолго сверкающий огнями пассаж "Кузнецкий мост".
      Над зеркальными стеклами витрин названия "Версаче", "Картье" и подобные - возвращают Кузнецкому мосту и дому былую славу. На фасаде предстает триумфальной аркой застекленный проем, образованный широкими окнами трех этажей, явно предназначенными для магазинов. Эта еще одна новация нам известного архитектора Романа Клейна, мастера неожиданного, чьи дома не похожи друг на друга.
      За европейскими фасадами в другом дворе, 17, неожиданно возникают белокаменные палаты Тверского подворья. Реставраторы вернули им былую монументальность, восстановили сбитые наличники окон, утраченные детали убранства, переносящего нас в эпоху феодальную, времен тишайшего царя Алексея Михайловича, когда не знали здесь никаких французов, купцов и банкиров. Над палатами возвышаются стены возведенного современного торгово-делового центра, вобравшего в себя выступающий на переднем плане старинный двухэтажный дом. Ему, как палатам, вернули лицо, теперь он выглядит таким, каким был, когда по улице хаживал в "Яр" Александр Сергеевич с друзьями.
      Напротив дома Третьяковых в русском стиле, где находился "Лионский кредит", а теперь Генеральная прокуратура России, угол держит роскошный дом (N 15), ночью подсвечиваемый оранжевыми огнями. Такие огни награждают лучшие здания города. До недавнего времени в отличие от классицизма, ампира, эклектика была презираема, имена архитекторов, творившем в этом стиле предавали забвению. Эта несправедливость со всей очевидностью доказывается, когда видишь появившееся в 1898 году здание, построенное для преуспевавшего Международного торгового банка. Всем своим видом дом этот говорил прохожим, смотрите какой я богатый и красивый, какой прочный и солидный.
      Над его парадным крыльцом, над большими окнами взлетают коринфские колонны. Стены облицованы розовым камнем, украшены орнаментом. Это проект забытого архитектора Семена Эйбушица, создавшего сооружение в стиле эклектики, придавшей Кузнецкому мосту масштаб нового времени, монументальность.
      В советские годы в доме, его высоком операционном зале со следами былой буржуазной пышности, помещалась обычная сберкасса первого разряда, выполнявшая на бойком месте по тысяче операций в день. От всех прочих она отличалась тем, что в ней можно было проверить билеты денежно-вещевой лотореи не только РСФСР, но и всех советских республик. И еще тем, что сюда несли партвзносы распо- ложенные в округе госучреждения, захватившие крупнейшие сооружения центра.
      За одним окошком сидела пенсионного возраста седая старушка Берта Яковлевна Лесун, в качестве служебного поощрения переведенная сюда на работу в центр. Прежде она принимала плату за коммунальные услуги в сберкассе на окраине. Там и увидела в конце смены перед глазами дуло пистолета и услышала: "Не шевелись!" Шевельнулась однако, нажала на кнопку охранной сигнализации прежде, чем пуля прошла у сонной артерии. Спасла кассу, десять тысяч рублей... "Подвигу есть место и за окном сберкассы", сообщил я тогда читателям "МП"...Теперь в роскошном офисе за окнами нет старушек, вряд ли решится зайти сюда вооруженный бандит, встреченный на пороге крутыми охранниками Мосбизнесбанка, вернувшего зданию былой блеск.
      На Кузнецком, вытесняя старинные лавки, где торговали французы, вырастали на рубеже ХIХ-ХХ веков банки и магазины отечественных фирм. Эклектика, близкая душе капиталистов, сменила классицизм и ампир. Большие многоэтажные дома декорировались под московскую старину, ренесанс, классицизм, под несколько стилей сразу, в этом и есть одна из особенностей стиля эклектики, придавшего Москве знакомый нам облик, доставшийся по наследству от императорской России.
      В доме на Кузнецком, 12, где теснится миллионами томов публичная научно-техническая библиотека, находился "Пассажъ", о чем извещала прохожих надпись, светившаяся ночью огнями электрических лампочек. То была первая в Москве световая реклама, она зажглась в 1885 году.
      Здание распростерлось между Кузнецким мостом и Софийкой-Пушечной. В 1877 году архитектор Александр Резанов возвел на месте сломанного двухэтажного - многоэтажный по тем временам дом-пассаж с окнами-витринами, максимально застроив участок. Заказал проект преуспевавший торговец чаем К. С. Попов. Поэтому пассаж, где арендовали помещения магазины, называли его именем. В истории Москвы здание известно тем, что в нем летом 1882 года открылась первая городская телефонная станция на 800 номеров. Только барышни с высшим образованием, знавшие по нескольку иностранных языков, могли претендовать на престижную тогда должность телефонисток. Они вежливо и быстро связывали между собой по проводам элиту Москвы.
      Еще одно изобретение ХIХ века утверждалось в этих стенах: здесь помещалось Русское фотографическое общество. На его заседаниях выступали московские профессора, такие как Жуковский и Тимирязев, придававшие фотографии большое значение как средству познания мира. В пассаже устраивались вернисажи, выставлялись картины Айвазовского и Ярошенко.
      В конце ХIХ века пассаж взяли в свои руки банкиры братья Джамгаровы Иван, Афанасаий, Николай, Агаджан - Исааковичи, владевшие крупнейшим в России банкирским домом "Джамгаровы братья". На Кузнецком, находилась их главная контора. Здесь же торговали ювелирными изделями, нотами. За двадцать пять дней до революции в октябре 1917 года умные братья успели продать дело петроградскому банку...
      На Кузнецком мосту, 18, Джамгаровы владели еще одним трехэтажным строением, где процветал магазин фирмы "М. О. Вольф". Ее основатель Маврикий Вольф первым в России стал печатать большеформатные книги с художественными иллюстрациями, начав с Библии, "Божественной комедии" в иллюстрациях Гюстава Доре. Издательство мастерски обработало для детей "Путешествие Гулливера", "Хижину дяди Тома", сказки Гауфа и Перро, дало русским собрания сочинений Даля, Писемского, Загоскина... Как почти все российские книжные фирмы высочайшей культуры издательство "М. О. Вольф" погибло в 1918 году.
      В доме до 1991 года торговали три книжных магазина, в их числе лавка писателей, чьи стены видели всех классиков соцреализма. До недавних лет только в ней могли без проблем купить дефицитные издания члены Союза писателей СССР.
      Даже в лучшие для французов времена на Кузнецком мосту они арендовали строения. Среди домовладельцев значилась в конце XVIII века одна "французской нацыи вдова". Хозяевами были перед революцией Голицыны, Хомяковым. Несколько владений принадлежало Гавриле Гавриловичу Солодовникову, чье имя носил пассаж на Кузнецком и театр на Большой Дмитровке, Третьяковым, за которым числилось несколько владений.
      Единственное одноэтажное строение в середине улицы на Кузнецком, 11, принадлежало Францу Сан-Галли, владельцу чугунолитейных и механических заводов. Он устроил в нем выставку изделий собственного производства, паровых машин, насосов, труб... Фронт первой мировой войны прошел в июне 1915 году по Кузнецкому мосту, где произошел впервые в истории Москвы германский погром. (К слову сказать, еврейских погромов в городе никогда не было). Ту вакханалию, случившуюся после неудач на фронте, можно назвать словами Пушкина - русским бунтом, бессмысленным и беспощадным. Ни в чем неповинные машины крушили ломами.
      Свидетельствует Борис Пастернак, живший в то лето, как мы знаем на Пречистенке, на правах домашнего учителя в доме немецкого предпринимателя Морица Филиппа:
      "Летом во время московских противонемецких беспорядков в числе крупнейших фирм Эйнема, Феррейна и других громили также Филиппа, контору и жилой особняк.
      Разрушение производили по плану, с ведома полиции. Имущества служащих не трогали, только хозяйское. В творившемся хаосе мне сохранили белье, гардероб и другие вещи, но мои книги и рукописи попали в общую кашу и были уничтожены".
      Полиция дала толпе сокрушить не только железные машины, но и хрупкие скрипки и рояли. Кузнецкий забит был инструментами. На улице торговало десять(!) музыкальных магазинов. В известном нам доме Захарьина, обосновались три германца - "Юлий Герман Циммерман", "Гутхейль А." и "Герман и Гроссман". Из Германии в Москву доставляли считавшиеся лучшими в Европе рояли. Можно представить, как рвались струны, разламывались смычки, звенела медь труб, растаптываемых чернью в порыве звериной ярости.
      Трудно представить, что заурядный трехэтажный дом Кузнецкого моста, 20, начинающийся от Рождественки, вобрал в себя каменные палаты XVIII века, надстроенные в том же веке третьим этажом. В последний приезд в Москву Лев Толстой незадолго до смерти побывал в этом доме, который славился книгами и инструментами. Как мы знаем, рояли и пианино продавали здесь в трех магазинах. В дверь одного из них под вывеской "Юлий Генрих Циммерман", где реклама предлагала "Большой выбор всевозможных инструментов", и вошел граф, сопровождаемый друзьями. Великий старец приехал не ради покупки. Чтобы послушать фортепьянную музыку, записанную с помощью самого совершенного тогда аппарата "Миньон". Запись рекомендовал его вниманию пришедший с ним композитор Александр Гольденвейзер. Музыка даже в грамзаписи производила на внимавшего каждому звуку патриарха колоссальное впечатление, он, как писал композитор, вскрикивал от восторга и плакал, не скрывая слез.
      В этом же доме кроме музыкальных магазинов помещался книжный магазин "Тастевен Ф. И. преемник В. Г. Готье". Анна Каренина, героиня романа Льва Толстого, имела обыкновение покупать здесь книги на французском. Очевидно, и автор романа хаживал сюда с той же целью не раз.
      В советской Москве в этом доме пользовался известностью выставочный зал, чьими соседями стали иностранные фирмы, несколько потеснившие живописцев. Другой выставочный зал, Московский Дом художника, занял строение, где некогда толпа громила машины Сан-Галли... И здесь униженные творцы подавлены торговцами. Уверен, из этого храма им придется уйти без божественного вмешательства.
      На Кузнецкий мост, 11, в пору хрущевской "оттепели" привез деревянные статуи вернувшийся на родину из долгой эмиграции великий мордовский скульптор Степан Эрзя. Он представил истосковавшимся по неполитизированному искусству москвичам своих героев, дочь инков, мужика, людей незнаменитых и великих, автопортрет... Обласканный народом, ломившимся на выставку, счастливый старик ходил между резными фигурами и вступал в разговор с каждым, кто к нему обращался, в том числе со мной, студентом. Выйдя с выставки Эрьзи, перейдя улицу, попал неожиданно на другую выставку, где представлены были картины Александра Герасимова. В разгар дня я ходил в одиночестве между картин. Общественность демонстративно игнорировала народного художника СССР в знак протеста против засилья мэтров соцреализма.
      Когда праздновалось 60-летие Октябрьской революции, Дом художника впервые предоставил Илье Глазунову, много лет добивавшемуся права показать свои картины в Москве. После скандального закрытия выставки в Манеже в 1964 году такой возможности он не имел, травимый "товарищами по оружию". На Кузнецкий привезли скатанное в рулон большое полотно, которое под присмотром автора натянули на раму. То была запрещенная к показу цензурой "Мистерия ХХ века". В ее углу вмонтировано было зеркало. Заглянув в него, каждый таким образом оказывался соучастником трагических событий, в кругу лиц, отъявленных врагов советской власти, таких как расстрелянный Николай II, с одной стороны, и Александр Солженицын, с другой, между которыми теснились фигуры поверженных вождей, диктаторов, президентов... Ленин представал в зареве пожара мировой революции и потоках крови, заливавших гроб его соратника Сталина...
      На Кузнецкий прибыли дипломатический корпус, почетные гости. Но двери зала не распахнулись в назначенный час, потому что выставку закрыли, не успев открыть. Об этом поведали все западные радиостанции, сутками вещавшие на Россию за "железным занавесом". Москва увидела "Мистерию" десять лет спустя. По сей день великая картина ХХ века скатана в рулон и хранится в депозитарии автора, мечтающего, чтобы ее могли увидеть люди, для которых он ее писал, рискуя головой.
      Кузнецкий мост шаг за шагом занимают фирменные магазины и банки. Один из них заполучил флигель, где обитал прежде предшественник Москомимущества - отдел нежилых помещений, куда с улицы свободно мог войти каждый, не предъявляя пропуск вооруженной охране. Но добиться цели было мучительно сложно. Двадцать один раз по полученным здесь адресам ездил я по всей Москве вместе с физиками профессором Юрием Гуляевым (ныне академик, директор Института радиоэлектроники Российской Академии наук) и профессором Эдуардом Годиком (ныне где-то в Америке). Им поручили официально исследовать Джуну, нагревавшую загадочным образом дистанционно кожный покров. Мы, наверное, еще бы годами осматривали развалюхи на широких московских просторах, пригодные для скота, если бы Джуна не помогла науке своими дивными руками, генерирующими, как выяснилось, ультразвук и прочие физические поля. (Длина среднего пальца руки 11 сантиметров). Ими она излечила многих сильных мира, пользовавшихся ее даром. А проявили подлинное участие и благородство немногие, Игорь Николаевич Пономарев, тогда секретарь МГК, ведавший строительством, и Сергей Михайлович Коломин, второе лицо на Тверской, 13, тогда фактически игравший роль мэра. Им обоим хочу с большим опозданием выразить признательность.
      В один прекрасный день летом 1980 года с Кузнецкого моста, 9, из помянутого флигеля, мне позвонили и предложили срочно приехать за ордером на дом по адресу Старосадский, 8. Здесь и произошло научное открытие, о чем я написал книгу "Феномен Джуны". Затем последовало изобретение аппарата "Джуна", известного многим исцеленным людям.
      На фасаде Дома моделей на Кузнецком, 14, сохранилась на потускневшей позолоте надпись: "Меха. Платье. Белье". Строил щедро отделанный камнем дом архитектор Адольф Эрихсон, судя по имени, немецкого происхождения, родившийся в 1862 году. Аптека Феррейна на Никольской - его постройка. В Москве и Петербурге много зданий, которым суждено надолго пережить талантливого зодчего, следы которого после революции теряются, неизвестно, когда он умер. Это еще один крупный мастер эклектики, любивший использовать формы ренесанса и барокко. Заказывали ему проекты люди богатые, позволявшие отделывать фасады черным лабрадором, темно-красным гранитом, выполнять декор из камня и бронзы, золотить решетки. Все это можно увидеть на доме, построенном на деньги торговца пушниной А. М. Михайлова.
      Во дворе находилась меховая фабрика. На Кузнецком, 14, обосновались контора и магазин "сибирских и американских меховых товаров". Многие шубы и куртки по запискам из Совнаркома и даже без них попало в руки победителей Октября отсюда. Как это происходило, рассказал в "Записках коменданта Кремля" Павел Мальков, бывший матрос. В первую годовщину революции Яков Свердлов пожелал сделать красноармейцам щедрые подарки. Комендант, чтобы выполнить эту задумку, отправился к председателю Московского Совета Льву Каменеву. Тот поднял трубку и куда-то позвонил:
      - К вам сейчас зайдет товарищ Мальков. Да, да, комендант Кремля. Немедленно поезжайте с ним на Кузнецкий мост, там в одном из меховых магазинов, что недавно реквизировали, была, помнится, теплая одежда. Отберите все, что нужно, и выдайте. Если окажется недостаточно, поищите в другом месте, но требование должно быть выполнено полностью. Что? Как оформить? Возьмите у товарища Малькова расписку, вот и все оформление. Это распоряжение Якова Михайловича.
      ...Часа через полтора или два я уже въезжал в Кремль на машине, набитой шубами и куртками".
      Свердлов шубы, предложенной комендантом, не взял, ходил в пальто и кожаной куртке. Не исключено, что она попала к нему из все того же магазина Михайлова или других меховых лавок, откуда реквизированные кожанки достались комиссарам и чекистам, щеголявшим в них в гражданскую войну.
      Мне, советскому интуристу, пришлось обменять фотоаппарат на вожделенную куртку в жарком Мадрасе, прежде чем импортной кожей завалили московские рынки и магазины. Но, чтобы это произошло, понадобилось сбросить с пьедестала памятник Свердлову...
      На Кузнецком, 16, маститый архитектор Адольф Эрихсон пережил триумф и неудачу. Горечь поражения испытал, когда построил в 1900 году монументальное здание для старейшего торгового дома и банка "И. В. Юнкер", основанного в России в 1819 году. Архитектурная критика приняла фасад в штыки, пришлось его переделывать в годы первой мировой войны другим. В их число входили молодые братья Веснины, нашедшие общий язык с грядущей новой властью, которую они прославили Днепрогэсом и дворцом московского автозавода на месте сломанного Симонова монастыря.
      Украшенный камнем, коринфскими колоннами, античной маской над проездной аркой дом пережил без особых потерь жестокий век. Одно время его занимали крупные советские издательства, с триумфом принявшие здесь Бернарда Шоу за несколько дней до его встречи в Кремле со Сталиным. Иосиф Виссарионович очаровал классика английской литературы. Точно так же как немецкого классика Леона Фейхтвангера, французского классика Ромена Роллана и других западных либералов. За поддержку дела Ленина-Сталина их издавали в СССР гигантскими тиражами, какие классикам не снились на буржуазной родине. Вождь принимал "властителей дум" на королевском уровне, показывал московское метро, новостройки пятилеток, объезжая стороной лагеря.
      (На моих глазах по такой схеме показывали в 1951 году на Ленинских горах строящееся высотное здание Московского университета настоятелю Кентерберийского собора архиепископу Хьюлету Джонсону, большому другу СССР. Половина территории стройки, как концлагерь, была обнесена забором с колючей проволокой. За оградой тысячи заключенных сооружали здания факультетов. Что же будет, думал я, если архиепископу попадутся на глаза вышки с часовыми? А произошло вот что. Кортеж машин с дорогим гостем проследовал так, что подконвойная половина стройки, этот концлагерь, оказалась за спиной главы англиканской церкви, пораженного масштабами "стройки коммунизма".)
      Дешевые книги служили мощным средством агитации за жизнь без помещиков и капиталистов. Поэтому книжным магазинам повезло. Некоторые и при социализме торговали. Книголюбы знали не только Кузнецкий мост, 18, с тремя магазинами, но и Кузнецкий, 4, где в начале ХIХ века помещалась лавка французских книг Готье. (Его потомок - московский историк академик Юрий Готье, знаток землевладения Замосковного края в XVIII веке.) По последнему адресу появился единственный в своем роде магазин "Подписные издания", где до недавних лет свободно, не мучаясь в очередях, без всяких привилегий можно было подписаться разве что на ППС -Полное собрание сочинений В. И. Ленина в 55 томах.
      Сюда и отправился я в черном правительственном ЗИЛе с гостем Советского правительства - Армандом Хаммером, первым капиталистом, получившим концессию из рук самого Ленина. По дороге престарелый американский миллиардер, говоривший по-русски, уточнил Владимира Ильича, называвшего "миллионером" его небогатого отца. На самом деле миллионером с юности был именно он. Хаммер остановился в "Национале" в том самом люксе № 107, где жил вождь. От меня узнал, что в 54-м и 55-м томах Полного собрания сочинений он часто упоминается в письмах и комментариях. За этими томами мы и поехали на Кузнецкий мост. У кассы Арманд дал, чтобы я расплатился, толстый бумажник. У меня позеленело в глазах, когда я впервые увидел пачку американских долларов, за которые, как каждый советский гражданин, мог загреметь в тартарары. Но расплатиться ими не мог! Пришлось достать свой тощий кошелек, где зеленели три рубля. 55-й том оказался в руках повеселевшего "владельца заводов, газет, пароходов". 54-й том, которого в продаже не оказалось, я подарил собственный. Это еще не весь сюжет. На радостях Хаммер пригласил к себе, пообещав каталог своей богатейшей коллекции. И вручил на следующее утро, но не каталог, а черно-белую фотографию портрета Гойи, подаренного им советскому народу, который ограбил, как мало кто другой. Хаммер, живя при нэпе в Москве, вывез множество художественных сокровищ, попавших ему в руки за бесценок из комиссионок и "торгсинов", куда голодные москвичи несли драгоценности и картины, купленные до революции у "Б. Аванцо", "Дациаро И. и Д.", "К. Фаберже" на Кузнецком мосту...
      Один из таких "торгсинов", где за золото и серебро выдавались талоны на продукты, скупал ценности на Кузнецком, 1, где процветал прежде поставщик двора его величества фабрикант часов "Павел Буре", предок нашего знаменитого игрока-хоккеиста Павла Буре. Он показывал мне недавно настольные роскошные часы, решив возобновить семейное дело. Точно также поступили недобитые большевиками потомки ювелира Фаберже, торговавшего на Кузнецком, 10, где сверкало на солнце золото трех других фирм.
      Улица до 1917 года была центром продажи драгоценностей. Вывески тринадцати ювелиров встречались на каждом шагу. Десять музыкальных магазинов я называл. В пяти магазинах предлагались ноты. По шести адресам можно было сделать фотопортрет такого качества, какое сегодня позабыли. Тогда профессионально занимались фотографией люди с художественным талантом и образованием. Это новое дело считалось искусством. На Кузнецком, 3, помещалась фотография, фототипия и фотоцинкография "Шерер, Набгольц и Ко", имевших право называть себя "поставщиками двора". Они поднялись на храм Христа Спасителя и сделали шестнадцать снимков - панораму Москвы, оставив нам документ и образ города второй половины ХIХ века. Мой друг Николай Рахманов поднялся на колокольню Ивана Великого накануне Московской Олимпиады и создал цветную круговую панораму, помещенную рядом с черно-белой в одну книжку, для которой я написал текст. После возрождения храма Христа можно второй раз снять Москву с той же высокой точки.
      Наконец, в шести магазинах можно было купить книжные новинки. Один из них принадлежал "Товариществу "А. С. Суворина "Новое время", выпускавшему непревзойденные по полноте ежегодники "Вся Москва", откуда я почерпнул многие сведения.
      Раскаты грома трех революций раздались на Кузнецком спустя год после посещения фотоателье Мебиуса Владимиром Ульяновым, уехавшим за границу выпускать "Искру", раздувать из искры пламя. В этой газете он 25 февраля 1901 года поместил заметку: "... весь Кузнецкий мост до Лубянки был залит сплошной массой народа, почти исключительно фабричных и мастеровых, незначительным количеством студентов и массой уличных мальчишек: вся эта толпа свистела, кричала "ура", размахивала платками и бросала шапки; но, как ураган, налетели жандармы... было арестовано несколько студентов, толпа бросилась их отбивать, избила пристава и, когда он спрятался в ресторане, разбила в последнем окно".
      В итоге спустя семнадцать лет после той демонстрации Кузнецкий мост стал непреодолим для голодных лошадей, падавших от истощения на камни. Весной 1918 года они еще находили силы подняться, на радость Владимиру Маяковскому, сочинившему по этому поводу "Хорошее отношение к лошадям":
      ...Грохнулась, и сразу за зевакой зевака,
      Штаны пришедшие Кузнецким клешить,
      Сгрудились, смех зазвенел и зазвякал:
      - Лошадь упала! - Упала лошадь!
      Спустя год никто не смеялся, когда падали лошади, потому что умирали от голода и они, и люди, совершившие в одном 1917 году две революции.
      В советской Москве улица славилась книжными магазинами. Книголюбы совершали маршрут между ними, завершая его в проезде Художественного театра, ныне Камергерском, где их принимали еще три книжных, в том числе букинистический. Студентом-заочником увидел я однажды на Кузнецком ректора Московского университета, в оцепенении стоявшего перед выставленными за стеклом томами с золотым тиснением. Не знал тогда, что академик математик Иван Георгиевич Петровский обладал одной из лучших частных библиотек. Двадцать тысяч томов, в том числе о столице, хранится ныне в его бывшем круглом кабинете на Моховой, где я безуспешно пытался добиться правды. Увидев в двух шагах от себя ректора, захотел подойти к нему и сказать: "Почему мне говорят: "Нам такие не нужны!", ведь я сдаю все экзамены на отлично!" Не подошел, постеснялся. И был отомщен спустя три года, когда на выпускном вечере 1956 года отлучавший меня от журналистики замдекана Петр Федорович Юшин был крепко избит. Дипломники не простили ему унижений, которым их подвергал пять лет подряд этот злобный тип сталинской эпохи, казенные отписки на бланке начинавший как Сталин в переписке с языковедами словами: "Ваше письмо получил..."
      Пройдет времяд, прежде чем Кузнецкий возродится. С 1917 по 1991 год на нем не построено ничего кроме громадного дома госбезопасности на Кузнецком, 24-26, где сломали ради новостройки старинные здания XVIII-ХIХ веков. Здесь была мастерская скульптора Ивана Витали, у которого жил Карл Брюллов. К нему приходил Пушкин в последний приезд в Москву. В год гибели поэта Витали создал его скульптурный портрет, признанный одним из лучших.
      Стоявшая на взгорье старинная церковь Введения сломана первой в советской Москве в 1925. Сначала обрушили колокольню, потом храм времен Василия III, построенный Алевизом Фрязиным в 1514 году в числе одиннадцати каменных храмов. Он один чудом уцелел, расширялся за счет пристроенных к нему трапезной и придела, сооруженных князем Дмитрием Пожарским в память покойной жены. То был приходской храм князя-полководца. У стен церкви он дал первый бой полякам в 1612 году, на этом месте был изранен.
      В церкви Введения хранилась копия подаренной Пожарским иконы Казанской Божьей Матери, с которой он вошел в освобожденную Москву. Эту икону (оригинал) он торжественно внес на Красную площадь в построенный его стараниями Казанский собор, недавно восстановленный. Хранилась в церкви икона, шитая дочерью князя.
      Все это ничего не значило для советских дипломатов, занявших огромный доходный дом Русского страхового общества на Кузнецком мосту, 21. Сюда вьехал в 1918 году Народный комиссариат иностранных дел, сокращенно НКИД. Этот наркомат добился, что стоявший перед зданием на площади храм уничтожили.
      Серый большой дом видел всех наркомов-министров иностранных дел РСФСР-СССР с 1918 года - Чичерина, Литвинова, Молотова, Вышинского, пока МИД не переехал в высотный дом на Смоленской площади. Судьба каждого из них трагична. Чичерин умер в забвеньи. Мне рассказывал покойный литератор Александр Вениаминович Храбровицкий, что перед закрытой дверью квартиры бывшего наркома на свой вопрос: "Здесь живет Чичерин?", - получил от него ответ: "Чичерин умер!" Литвинов, которого Сталин то возвышал, то низвергал, угас, всеми отверженный. Вышинский избежал суда, скончавшись скоропостижно в страхе за свои преступления. Молотова исключили из партии. Вряд ли кому-нибудь из них установят памятник.
      Пред входом в бывший НКИД на белом камне, подаренном итальянцами, водружена бронзовая статуя полпреда РСФСР и Украины Вацлава Воровского в Италии. В характерной для него изломанной позе выступал в годы революции этот публицист-большевик, погибший от пули террориста.
      От Кузнецкого моста с разных сторон начинаются необъятные владения чекистов, но это уже другая тема, другая улица...
      Глава двенадцатая
      СТОЛЕШНИКИ
      Пешеходная улица. - Косьма и Дамиан в Шубине. - "Дрезденское сражение". - Первый адрес МК партии. - Выпускник "керосинки" во главе "Медиа-Моста".
      "Главмосстрой". - Институт Ленина. - Вожди
      против конструктивизма. - "У вас есть револьвер,
      товарищ Кольцов?" - "Столешники у Гиляя".
      Евгений Иванович Рябчиков, король репортажа.
      Борис Ельцин спускается в подвал кафе. Но не пьет. - Прощай, "Яма"! Потери переулка. - "Где
      вольность и закон?" - Пушкин у Баратынского.
      "К портрету Чаадаева". - Владимир Гиляровский
      пишет "Москва и москвичи". - Купцы Карзинкины. - Вина Егора Леве. Француз страдает за
      инакомыслие. - Куда захаживал к ювелирам разведчик Николай Кузнецов.
      С недавних пор Столешников переулок замостили брусчаткой, осветили фонарями и закрыли для машин. В истории древнего московского проезда началась новая глава. Этот короткий отрезок городской земли хранит в названии память о мастерах, ткавших столешники-скатерти для государева двора. Теперь на нем свыше 20 магазинов, кафе и ресторанов. Это количество давно перешло в качество, магнетизм, притягивающий к этому месту людей.
      Длина проезда 416 метров. Таким протяженным он стал в 1922 году, когда в "красной" Москве по случаю пятилетия советской власти произошло великое переименование старых улиц и переулков, сопровождавшееся объединением некоторых из них под одним названием. Так поступили с Кузнецким мостом, слив его с Кузнецким переулком, так обошлись со Столешниковым, объединив с соседним Космодамианским переулком. Таким образом стерли с планов Москвы еще одно название, связанное с религией, к чему, в частности, стремились, затевая это переписывание истории. Сам храм Косьмы и Дамиана остался, но без срубленной воинствующими безбожниками колокольни. От нее сохранился нижний ярус, служащий входом в церковь. Под ее сводами отпевали поэта, который первым в наше время начал петь собственные стихи, сочиняя и слова, и замечательные мелодии, - Булата Окуджаву.
      Церковь поставили на горе, на верху речного склона, откуда стекали в Неглинку ручьи, а теперь спускается к Большой Дмитровке и тянется до Петровки Столешников.
      Как водилось в средневековой Москве, срубили первоначально небольшой деревянный храм. Он появился в конце ХIV века рядом с двором знатного боярина Иакинфа Шубы, чья подпись стоит на духовной грамоте Дмитрия Донского. Назывался храм Косьмы и Дамиана в Шубине. (В городе воздвигнуто восемь храмов в честь живших в древнем Риме родных братьев-врачей, заслуживших у народа звание бессребреников. За исцеление больных они не брали вознаграждения, просили только уверовать в Христа. За проповедь христианства братья предстали пред судом римского императора. И его они излечили, чего никто сделать не мог. Помилованных Косьму и Дамиана из зависти убил врач-язычник, забивший братьев камнями.)
      Спустя двести с лишним лет, в 1625 году, на месте деревянной построили каменную церковь, ее стены вошли в структуру построенного в 1703 году нового храма, который мы видим в истоке переулка, вблизи Тверской, по адресу Столешников, 2.
      Косьма и Дамиан начинают счет домов на четной стороне переулка. Его соседи - "Арагви", "Главмосстрой", банк, поместившиеся в соседнем здании, что значится по адресу Тверская, 6. Но его двери и окна выходят в Столешников. Традиция привязываться из престижных соображений к главной улице возникла давно. Еще когда на Тверскую торцом выходила большая гостиница "Дрезден". От ее пятиэтажных углов тянулись четырехэтажные стены с рядами частых окон, доходившие по переулку до Косьмы и Дамиана.
      У этих стен в год освобождения крестьян произошло, как пишут в энциклопедиях, "Дрезденское сражение". Под таким названием вошла в историю демонстрация студентов, разогнанная полицейскими. Студенты пришли к резиденции генерал-губернатора с требованием освободить арестованных товарищей, протестовавших против политики правительства. Тогда толпу окружили и загнали во двор Тверской полицейской части. Той самой, где томился в неволе Сухово-Кобылин, взявшийся за перо драматурга. На ее месте разросся редкий в центре ухоженный сквер, разбитый на пустыре, образовавшемся после ломки полицейской части.
      Некогда "Дрезден" числился в списке лучших московских гостиниц и рекламировался по адресу: "Тверская площадь, против дома генерал-губернатора". В гостинице останавливались преуспевавшие люди, в том числе известные русские писатели Тургенев, Некрасов, приезжавшие в Москву. Художник Суриков, зимой живший в Москве в гостиницах, снял в "Дрездене" последнюю московскую квартиру, где умер в 1916 году. Его отпевали в церкви Косьмы и Дамиана.
      В "Дрездене", будучи на гастролях в Москве в 1844 году, поселился композитор Роберт Шуман с женой, пианисткой Кларой Шуман. Она дала три концерта - один в Малом театре и два - в Колонном зале. Въехав в Москву по Тверской, Шуманы поразились видом города, напомнившего им колокольнями и главами церквей сказку из "Тысячи и одной ночи". Из гостиницы гости каждый день ездили осматривать Кремль.
      "Все интересовало нас в Москве, - писала Клара Шуман, - потому что здесь все совершенно своеобразно. Москва единственный в своем роде город, во всей Европе нет ничего подобного".
      Но большевики, взявшись "реконструировать" город, так не считали. Поэтому "громадное здание бывшей гостиницы", как характеризовал "Дрезден" справочник 1924 года, встроили в еще более крупный дом, предоставив краеведам вспоминать о прошлом, глядя на новый фасад со старыми проемами окон. Над ними растут декоративные колосья, символизируя социалистическое изобилие, так и не наступившее.
      О минувшем напоминает на углу дома мемориальная доска с образом Ленина, отмытым от красной краски после антикоммунистической революции 1991 года. Глава Советского правительства побывал здесь в 255-м или 256-м номере гостиницы, точно не установлено в каком именно. Эти номера московские большевики сняли для МК партии, выйдя из подполья, после Февральской революции. И пребывали в них спустя полтора года. В августе 1918 года, когда МК посетил вождь, большевики обсуждали проблему пополнения рядов партии.
      Как видим, было время, когда МК довольствовался номерами гостиницы. Отсюда с пересадкой в Леонтьевском переулке и на Большой Дмитровке (где мы побывали), МК добрался до роскошной гостиницы "Боярский двор", захватив вместе с ЦК партии на Старой площади и прилегающих улицах строения площадью в 120 тысяч (сто двадцать тысяч) квадратных метров, откуда пришлось с позором уйти в августе 1991 года...
      От этой мемориальной доски начинается фактически Столешников. Дверь у доски вела до недавних дней в забытый ресторан "Птица". На его месте была вывеска "Мост-банка", оказавшегося таким образом в 100 метрах от кабинета мэра Москвы. За что такая честь?
      В новейшей истории России "Мост" послужил одной из переправ между берегами социализма и капитализма. Можно, не выдерживая паузы между актами происходящих на наших глазах событий, назвать и того инженера, который сконструировал советско-американское СП "Мост", потом чисто российское ТОО "Группа "Мост", потом "Мост-банк". Его первый президент Владимир Гусинский родился в Москве в 1953 году, когда умер Сталин. Без иронии основателя этой коммерческой структуры можно назвать словами Михаила Лермонтова "героем нашего времени".
      Выпускник "керосинки", как в просторечии называют Московский нефтехимический и газовый институт, спустя несколько лет после защиты диплома круто поменял маршрут, заехав на телеге жизни в Малый Кисловский переулок, институт театрального искусства, знаменитый ГИТИС. Мечта сбылась: инженер получил в 28 лет второе свидетельство о высшем образовании - диплом режиссера, уехав с ним искать счастье на провинциальной сцене. Спустя пять лет на Играх доброй воли в Москве выступал как режиссер культурной программы соревнований. Казалось бы, путь в искусстве проложен.
      Но как только советская власть ослабила вожжи, инженер и режиссер ушел в бизнес, где не требуют дипломов. На этом пути нашел себя. Тогда и появилось в бывшей гостинице "Дрезден", бывшем ресторане "Птица" отделение "Мост-банка", уполномоченного правительства Москвы.
      У всех в памяти показанный по телевидению драматический эпизод схватки двух охранных структур - президента России и президента "Моста", когда одна из них оказалась лицом в снегу на обочине правительственной трассы у Белого дома. Вслед затем ушел в отставку шеф московской госбезопасности, безуспешно попытавшийся помочь банкиру.
      Трижды Гусинский резко менял маршрут жизни. У того, кто недавно крутил баранку на улицах Москвы, промышляя частным извозом, оказался в руках руль скоростной информационной машины марки "Медиа-Мост". В геометрии, как помнится по урокам в школе, медиана это отрезок, соединяющий вершину треугольника с серединой противоположный стороны. В жизни словом медиа с недавних пор обозначают СМИ - средства массовой информации: газеты, журналы, радио и телевидение. Все знают радиостанцию "Эхо Москвы", телеканал НТВ, журнал "Итоги"... Эти и другие СМИ созданы бывшим инженером и режиссером, бывшим банкиром. Этими средствами информации без диплома факультета журналистики, как бы выразиться поточнее, управлял генеральный директор ЗАО "Медиа-Мост" Владимир Александрович Гусинский. Все названные мною рупоры информации имели общие черты: они высоко-профессиональны, либеральны и были круто ироничны по отношению к правительству Москвы, которое отказалось от услуг "Мост-банка". В первых изданиях я писал, что на этом пути противостояния высокие профессионалы могут оказаться, как некогда охранники "Моста", лицом в снегу. (Команда "Медиа-Моста была уничтожена администрацией Президента РФ. Прим. ред.)
      "Главмосстрою" давно удалось обосноваться так близко к Тверской, 13. Крупнейшую в мире строительную компанию создал Никита Хрущев, объединив сотни мелких ведомственных стройуправлений и участков, отдав их в руки города. Этот гигант начал застраивать Черемушки, земли ста других сел и деревень, в один прекрасный день 1961 года оказавшихся в границах Москвы вместе с избами, сараями, скотными дворами, мужиками и бабами, враз ставшими москвичами.
      (В Главмосстрое я получил напутствие перед полетом на БАМ, где московские строители сооружали многоэтажные дома в Тынде - столице Байкало-Амурской магистрали. Точно такие как в Москве, но с тройными стеклами от сорокаградусных морозов. После путешествия по тайге, где из-под колес выпрыгивали непуганые зайцы, земляки-строители привели безденежных московских журналистов в большой сарай, игравший роль универмага, заваленного дубленками и прочими супердефицитными товарами. Увидеть их в свободной продаже в другом месте на одной шестой части суши было тогда невозможно).
      В старой Москве под № 1 по Космодамианскому переулку значилась Тверская полицейская часть. Ее разрушили в 1925 году, чтобы построить Институт Ленина. Это был краеугольный камень пирамиды, которую начали спешно возводить соратники Ильича, превращая покойного вождя в бого-человека. Основателем и первым директором Института стал известный нам ближайший соратник и друг вождя Лев Каменев, перед расстрелом издававший Пушкина. Тогда, в 25-м, он совмещал должность директора Института Ленина с должностями главы Московского Совета, председателя Совета Труда и Обороны, членством в Политбюро ЦК и т. д. Всемогущий был человек в СССР и партии. Именно ему перед смертью вождь передал личный архив, на основе которого вырос государственный, щедро финансируемый Институт Ленина. В его стенах не только собиралось и изучалось наследство основателя ленинизма, но и надежно прятались многие документы, представляющие вождя не в роли "доброго дедушки", а в образе тирана, узаконившего массовый террор, институт заложников, расстрелы без суда, убийство священников, зажиточных крестьян, офицеров. В стенах Института скрывались факты биографии Владимира Ильича, как, например, сведения о еврейском происхождении отца матери, Израиля Бланка, при крещении поменявшего имя. Институт издавал собрание сочинений Ильича под редакцией Л. Б. Каменева.
      Строительство Института считалось делом особой государственной важности. В конкурсе из 16 предложений выбрали проект архитектора Сергея Чернышева, до революции строившего доходные дома и особняки. Один из них мы видели в конце Остоженки, 51. Он выглядит так, словно появиля после пожара 1812 года, типичный ампирный домик с портиком, а время его постройки 1914-й.
      Спустя десять лет, когда умер Ленин, господствовал в мире конструктивизм, которому советская власть не препятствовала тогда. Лев Каменев одобрил выбор архитектурного жюри. Таким образом напротив резиденции главы Московского Совета, бывшего дворца генерал-губернатора, в 1926 году ударными большевистскими темпами возведена была крупная бетонная коробка с прямоугольными окнами. Над четырьмя этажами Института возвышался корпус книгохранилища. В глубине бетонной твердыни поместили заказанные в дружественной тогда Германии стальные сейфы фирмы Круппа. Сюда поступили все рукописи Ленина, все бумаги, к которым прикасалась его рука. В этих стенах начали концентрировать рукописи Маркса, Энгельса, Сталина, документы Центрального Комитета партии...
      Перед войной у входа в Институт разбили сквер и установили скульптуру Ленина Сергея Меркурова. Этот монументалист снимал посмертные маски Льва Толстого и Ленина, вождей партии. По ним изваял надгробные бюсты у стен Кремля. Меркуров - автор памятника Тимирязеву у Никитских ворот. Десятки лет специализировался на образах Ленина и Сталина. Его статуи Иосифа Сталина установили перед главным входом Выставки и перед Третьяковской галереей. Гигантская статуя Сталина возвышалась над каналом Москва-Волга. А самая грандиозная - горой поднялась над Волго-Донским каналом. Все они демонтированы. Красного гранита Иосиф Виссарионович с отбитым носом нашел успокоение в парке у нового здания Третьяковской галлереи на Крымской набережной, Меркуровский Ленин украшал Зал заседаний Верховного Совета СССР в Кремле. И его больше нет, как нет зала, где гремели овации в честь великого вождя....
      Повезло маленькой статуе из красного камня перед входом в бывший Институт Ленина, бывший Партархив, ныне Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории.
      В дверь архива я робко постучал в "оттепель", попросив личные дела соратников и сотрудников Ленина, чьи имена выписал из его телефонной книжки в кремлевском кабинете, никем не изученной. Почти все абоненты кремлевской станции были расстреляны. И в "оттепель" имена многих из них произносить не рекомендовалось, называть в газете - тем более. Мне выдали папки, на обложке которых значились имена реабилитированных к тому времени партийцев. Но папки были либо пустые, либо хранили листочки с анкетными данными. Такая то была партия, поубивавшая лучших своих сынов.
      Бетонный куб архива десятилетиями пополнялся потоком бумаг, исходящих со Старой площади. Поэтому рядом с домом Чернышева построили новое здание, протянувшееся вдоль Столешникова переулка. Вход в него с Большой Дмитровке, где на фасаде отчеканены барельефы Маркса, Энгельса, Ленина.
      Новый корпус цветом, фактурой и формой стен - подстать зданию Сергея Чернышева. Оно однажды попало на глаза Сталина и Кагановича, правившего Москвой в 1930-1935 годах, когда они занялись вплотную "реконструкцией". Стиль постройки вызвал бурную реакцию отторжения у вождей, конструктивизму в пролетарской Москве был поставлен непреодолимый заслон. При встрече с архитекторами Каганович здание Института Ленина отругал. После чего охотников творить в стиле конструктивизма в Москве не осталось.
      Чтобы построить новое здание архива, сломали, как мы знаем, здание бывшей типографии и дома С. И. Селивановского. Кроме этого здания ничего нового в Столешниках за годы советской власти не появилось, что позволило переулку сохранить образ, сформировавшийся к началу первой мировой войны.
      В 1914 году по проекту архитектора Н. А. Эйхенвальда начали сооружать доходный дом на углу с Большой Дмитровкой. Заселили его после окончания войн, при нэпе. Тогда по инициативе ведущего советского журналиста Михаила Кольцова, работавшего в "Правде", образовали жилищный кооператив "Правдист". Его усилиями завершено было строительство дома. Жильцами новостройки стали журналисты и писатели, сам Михаил Кольцов. Здесь он жил до переезда в дом на набережной, где оказался соседом первых лиц СССР, разделив с ними печальную участь в годы "большого террора". Михаил Кольцов писал не только очерки и репортажи, фельетоны. Он автор "Испанского дневника", книги о гражданской войне в Испании, участником которой был. На той войне заслужил орден боевого Красного Знамени не только как журналист, но и политический советник испанского правительства. Эта деятельность его погубила. После отчета на Политбюро Сталин, шутя, играя со своей жертвой, как кошка с мышкой, назвал Кольцова доном Мигелем, и, прощаясь, любезно спросил:
      - У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?
      - Есть, товарищ Сталин.
      - Но вы не собираетесь из него застрелиться?
      - Конечно нет, и в мыслях не имею.
      - Отлично! Еще раз спасибо, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель!
      Не пощадил товарищ Сталин дона Мигеля, лучшего журналиста "Правды". Ему было тесно в стенах редакции, даже такой влиятельной газеты, органа ЦК. Кольцов основал журналы "Огонек" и "Крокодил", возобновил в новом укрупненном масштабе биографическую серию "Жизнь замечательных людей", основанную русским издателем Флорентием Павленковым, а не Максимом Горьким, как пишут. Он воплощал в себе лучшее, что было в советской журналистике, не только отражал, но и воздействовал на жизнь, играл в ней активную роль. Он испытал на себе "мертвую петлю", сев в самолет, совершал небезопасные тогда дальние перелеты над Черным морем, Гиндукушем, странами Европы. Был командиром созданной по его идее агитационной авиаэскадрильи. Ее флагманом летал созданный конструкторским бюро Андрея Туполева самый большой в мире восьмимоторный самолет "Максим Горький". Этот гигант, крылья которого простирались на 63 метра, поднимал 72 пассажира и 8 членов экипажа. На его борту были кресла со столиками, за которыми можно было писать, телефонная станция и типография, радиорубка для связи с газетами. Великан поднимал в небо "ударников труда", они удостаивались чести вместе с семьей совершить облет Москвы. В один из таких рейсов "Максим Горький" 18 мая 1935 года, к ужасу всей страны, рухнул на землю, столкнувшись в воздухе с истребителем, летчик которого пытался сделать вокруг самолета фигуру высшего пилотажа...
      Через несколько лет рухнул на землю расстрелянный командир авиаэскадрильи Михаил Кольцов, депутат Верховного Совета СССР, член-корреспондент Академии наук СССР...
      Сосед его, писатель Константин Паустовский, написал в Столешниках известные в свое время книги "Блистающие облака", "Колхиду", "Кара-Бугаз", знаменитые "Мещерские рассказы". А писатель Рувим Фраерман сочинил любимую детьми нескольких поколений "Дикую собаку Динго, или Первую любовь". (В этом доме в Столешниках сын Бориса Пастернака сообщил мне адрес дома в Москве, где родился его отец, о чем впервые я написал в "Московской правде".)
      Не обошлось в Столешниках без сноса, абсолютно бессмысленного, так сломали двухэтажный дом, стоявший рядом с церковью Косьмы и Дамиана, теперь здесь зияет пустырь. За ним стоят два двухэтажных флигеля, в глубине двора виднеется главное здание усадьбы, где во второй половине XVIII века возвели каменные палаты, надстроенные перед войной 1812 года. В таком виде усадьба сохранилась.
      Залитый подвал правого флигеля энтузиазмом директора объединения районного треста столовых Анатолия Крапивского превратился в популярное кафе. Для этого ему пришлось справиться с подземными водами, стекавшими в Неглинку, заливавшими пустовавший годами сводчатый подвал с кладкой XVII века. Директор собрал найденные при раскопке подвала старинные бутылки, нашел под лестницей в груде мусора литографские камни некогда существовавшей здесь типографии. Эти камни с рекламой чая, сатирического журнала "Будильник" облицевали стены подземного зала. Теперь подземные ручьи вращают мельничное колесо в зале, где всегда уютно и тепло. По просьбе Крапивского я придал интерьеру репортерскую окраску. Так появились в 1981 году "Столешники у Гиляя", посвященные жившему в переулке великому русскому журналисту Владимиру Гиляровскому. В нише стены хранятся классические "Москва и москвичи", бронзовая медаль с портретом классика. Ее отчеканил мой земляк с золотыми руками, Евгений Грошев, отсидевший энный срок за мастерскую подделку дензнаков.
      Василию Пескову первому вручили в сводчатых стенах кафе эту медаль. Знаменитый журналист и путешественник в партийно - советской хмурой печати прорубил "окно в природу", из которого он, к радости его поклонников, выглядывает 40 лет в "Комсомолке" и на ТВ.
      Десять лет подряд вручал эти медали вместе со мной Евгений Иванович Рябчиков, похожий обликом на добрейшего Дядю Гиляя. Как Михаил Кольцов, обожал авиацию, научился летать, прыгал с парашютом. За эту любовь поплатился, оказавшись за Полярным кругом, где грелся у костра. Оттуда его вызволил авиаконструктор Александр Яковлев. В кабинете Сталина, будучи заместителем наркома авиапромышленности, он затеял разговор с заместителем министра МВД, подслушанный чутким ухом Иосифа Виссарио- новича. Узнав, что речь идет о молодом журналисте, энтузиасте авиации, Верховный Главнокомандующий, будучи в приподнятом настроении, попросил органы госбезопасности разобраться в его деле...
      Евгений Рябчиков, чтимый с довоенных лет одним из первых героев-летчиков генералом Николаем Каманиным, шефом отряда космонавтов, написал сценарии всех документальных фильмов о первых запусках космонавтов, не имея допуска на Байконур, будучи беспартийным. По этой причине его не утвердили в ЦК партии в должности редактора "Правды" по отделу информации, которую он год с энтузиазмом исполнял, организуя дальние перелеты и поездки на "великие стройки коммунизма".
      Когда меня собирались уволить, Рябчиков в качестве и.о. редактора "Правды" приехал в "Московскую правду" и сделал длившийся час обзор публикаций начинающего репортера. Он обладал необыкновенной отзывчивостью. Каждый день в поисках талантов он просматривал десятки изданий, мешками доставляемых почтой ему на квартиру, забитую пачками газет. На его похороны, кроме родственников и друзей семьи, пришли дочь академика Королева и Марк Галлай, бывший летчик -испытатель. И два журналиста, благодарные за добро, которое он спешил делать.
      Десять лет в "Столешниках у Гиляя" 5 мая собирались журналисты по случаю вручения медалей и дипломов. В один год стали лауреатами Вадим Марин, единственный сын старенькой балерины, и Владимир Яковлев, сын известного журналиста, бывшего редактора "Общей газеты".
      За победу каждый получал право на творческую командировку в любую точку Советского Союза. Седой Вадим Марин из нищего тогда "Московского комсомольца" настойчиво просил вместо денег на командировку на Чукотку дать ему 500 рублей. Взять их в бухгалтерии и не отчитаться за командировку не догадался, не посмел. Молодой Владимир Яковлев на это решился.
      Первый вскоре после вручения диплома повесился.
      Второй через несколько лет основал, на мой взгляд, лучшую современную газету "Коммерсантъ". Но до сих пор не отчитался за аванс в бухгалтерии Московского Союза журналистов...
      "Столешники у Гиляя" неожиданно стали после открытия достопримечательностью, в западных газетах появилась сенсация, что это первое при социализме частное кафе. В подвал спускались первый секретарь МГК Виктор Васильевич Гришин, "отец города" Владимир Федорович Промыслов, у которого тогда уже от старости тряслись руки.
      Когда началась перестройка, к кафе подкатил микроавтобус "Юность". Из него вышел двухметрового роста бывший член сборной по волейболу, первый секретарь МГК КПСС Борис Николаевич Ельцин. Пить, есть не стал, но проявил подлинный интерес к увиденному как строитель, распрашивал, каким образом удалось осушить подвал, чем крутится колесо в Мельничном зале. После чего поехал дальше, знакомясь с неизвестной ему Москвой.
      (Вскоре Ельцин появился на Пресне в "Московской правде". Вот тогда мы увидели Бориса Николаевича в кабинете редактора, куда он вошел, приветливо улыбаясь, чтобы побеседовать подушам. Узнали мы тогда, что как только первого секретаря МГК Гришина отправили на пенсию, в партархив Серпухова, где поверженного принимали в ряды ВКП(б), отправились товарищи с партийным поручением из Москвы, но они опоздали, личного дела коммуниста Гришина на месте не оказалось. Общение длилось несколько часов в непривычно теплой, чуть ли не семейной обстановке. За всю историю газеты ни один глава МГК, начиная с Кагановича, в ней не бывал. Гость выдал карт-бланш на критику всех секретарей райкомов. И, в частности, первого секретаря Фрунзенского РК КПСС. Его давно выслеживал наш спецкорр покойный Олег Базилевич, известный охотник на медведей и кабанов, а также на директоров ресторанов и магазинов. На них наводила его перо супруга, директор магазина. Бывший первый секретарь Фрунзенского РК Грязнов при Ельцине не выбросился из окна по примеру отдельных коллег, пережил бури 1991 и 1993 годов, возглавил Хаммер-центр. На этом посту его убили килеры.
      Каждый мог тогда, сидя за одним столом с будущим президентом, сказать о наболевшем. Я пожаловался, что в центре Москвы по Генплану ничего не строят, кроме зданий силовых министерств - госбезопасности, минобороны, внутренних дел... А председатель месткома пожаловалась: в майские продуктовые заказы нам не дали ни хрящей, ни свиных ножек. Ельцин терпеливо все выслушал, даже про хрящи, на прощанье твердо пообещал решить все проблемы, выделить дачные участки вблизи Москвы, машины, продуктовые заказы... Ничего из обещанного не выполнил тогда, как и потом, когда грозился "лечь на рельсы", покончить с привилегиями и т. д.)
      За бывшей усадьбой спускается к Большой Дмитровке дом, появившийся на углу переулка в 1883 году. Тогда открылась в нем гостиница "Версаль", одна из многих в центре, богатом домами для приезжих. До недавних дней угол дома славился пивной, завсегдатаями она называлась "Ямой", поскольку находилась в подвале, куда не проникал свет. Пивная была чуть ли не единственной в центре, откуда советская власть изгнала подобные заведения, омрачавшие светлый путь к новой жизни. В "Яме" режиссер Эльдар Рязанов снимал эпизод в пивной в фильме "Берегись автомобиля", где гениально играли Иннокентий Смоктуновский и Олег Ефремов, чокаясь пивными кружками...
      Где была "Яма", теперь "Испанский ресторан". А как же пиво? На этот вопрос Анатолий Крапивский отвечал, что оно есть везде и надобность в пивбаре отпала.
      Лишь перейдя Большую Дмитровку, попадаешь в исторические Столешники, где в средние века жили ткачи. От их деревянных домов не осталось следа. Но на углу улицы и переулка стоят двухэтажные домики, которым довольно много лет. Они появились после пожара 1812 года. В начале 1860-х годов на втором этаже крайнего из них, с парадной лестницей в Столешниковом, арендовал просторную квартиру под инструментальный и нотный магазин известный издатель Петр Иванович Юргенсон. В комнатах поселились его друзья молодые музыканты Николай Кашкин и Константин Албрехт, к ним наведывался музыкальный критик Герман Ларош. Все это имена из созвездия Чайковского, входившего вместе с ними в тесный товарищеский кружок преподавателей Московской Консерватории. Петр Ильич дружил с этими людьми всю жизнь, постоянно встречался с ними в консерватории и в Столешниках. Музыканты играли на двух роялях, стоявших в задней комнате. На несколько лет малый домик в переулке стал центром музыкальной жизни города. Потому что в нем обосновалась контора Московского отделения Русского музыкального общества, игравшего роль филармонии. Каждый день сюда на службу приходил председатель Московского отделения Николай Рубинштейн, юрист по образованию, выпускник Московского университета. Он часто дирижировал оркестром на симфоничских концертах, которые устраивало его отделение.(Этот дом разрушился после недавней аварии. Его снесли и восстановили.)
      По обеим сторонам Столешникова переулка, замощенного брусчаткой, всего по пять владений. Домов и того меньше. На углу с Петровкой, где до революции помещались фотоателье, кинотеатр, гостиница "Ливерпуль", вырос многоэтажный торгово-гостиничный комплекс, куда во время строительства не раз заезжал мэр Москвы Юрий Лужков, мечтающий превратить Москву в центр мирового туризма. Без таких классных отелей городу им не стать.
      Еще одна потеря произошла на другом углу переулка. Там из-за ветхости сломан двухэтажный домик, некогда служивший канцелярией московского обер-полицмейстера. Да, немного требовалось "нежилых помещений" шефу городской полиции генерал-майору Д. И. Шульгину в январе 1827 года. Тогда он вызвал Александра Пушкина для выяснения обстоятельств, встревоживших императора Николая I, начавшего царствовать под гром пушек на Сенатской площади, подавивших восстание декабристов.
      В написанном до восстания стихотворении, посвященном обезглавленному французскими революционерами поэту Андре Шенье, цензура сократила размышления о превратностях революции, которая из праздника свободы превратилась в кошмар террора. Эти строчки соотносились (без желания автора) с недавними кровавыми событиями в Петербурге:
      ...От пелены предрассуждений
      Разоблачался ветхий трон;
      Оковы падали. Закон,
      На вольность опершись, провозгласил равенство,
      И мы воскликнули: блаженство!
      О горе! о безумный сон!
      Где вольность и закон? Над нами
      Единый властвует топор.
      Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
      Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
      Но ты, священная свобода,
      Богиня чистая, нет, - не виновна ты,
      В порывах буйной слепоты,
      В презренном бешенстве народа
      Сокрылась ты от нас...
      Эти строчки пошли по рукам офицеров Лейб-гвардии конноегерского полка с приписанным кем-то заголовком - "На 14 декабря". Начались обыски, аресты, суды. Штабс-капитана полка Алексеева приговорили сгоряча к смертной казни, потом простили и перевели в армейский полк.
      А Пушкину пришлось объяснять высоким чинам в Москве и Петербурге, что стихи никак не могут соотноситься с событиями 14 декабря и он не знает, кто поставил над ними "сие ошибочное название".
      Дело кончилось тем, что Сенат освободил поэта от суда, но запретил ему впредь "выпускать в публику" сочинения без цензуры, а Госсовет учредил за ним секретный надзор, не снятый до роковой дуэли.
      Не пощадило время и домовладельцы два других строения в Столешниках, связанных с именами двух известных друзей поэта.
      Рядом с канцелярией обер-полицмейстера в год своей счастливой женитьбы жил Евгений Баратынский. Он снимал квартиру на втором этаже дома, принадлежавшего профессору Московского университета М. Я. Малову, вошедшему в историю по скандалу, разразившемуся из-за его скучных лекций, которые не желали слушать вольнолюбивые студенты. "Маловская история" описана бывшим студентом Университета Александром Герценом в "Былом и думах".
      Пушкин, вернувшийся из ссылки, в Столешниках читал другу привезенного из Михайловского "Бориса Годунова". Их видели вместе на балах, в гостинных, театре. Проявлением пронесенной через всю жизнь дружбы стала книга "Две повести в стихах", где под одной обложкой вышли в 1828 году поэмы двух авторов - "Граф Нулин" и "Бал", случай редкий в истории литературы.
      Обращаясь к Баратынскому, Пушкин в незавершенном послании писал:
      О ты, который сочетал
      С глубоким чувством вкус толь верный,
      И точный ум, и слог примерный,
      О ты, который избежал
      Сентиментальности манерной...
      Поэт, по его словам, "вскормленный сей Москвой", постоянно живущий в городе и подмосковной усадьбе Мураново, Баратынский запечатлел для нас яркие картины Москвы ХIХ века: блистательные пиры, балы в роскошных дворцах, гулянье под Новинском, утреннюю Москву... В поэме "Цыганка" отчеканил в бронзе строк такую панораму:
      Пред ним, светло озарена
      Наставшим утром, ото сна
      Москва торжественно вставала.
      Под раннею лазурной мглой
      Блестящей влагой блеск дневной
      Река местами отражала;
      Аркада длинного моста
      Белела ярко. Чуден, пышен,
      Московских зданий красота,
      Над всеми зданьями возвышен,
      Огнем востока Кремль алел.
      Зажгли лучи его живые
      Соборов главы золотые;
      Меж ними царственно горел
      Иван Великий. Сад красивый,
      Кругом твердыни горделивой
      Вияся живо, зеленел.
      На углу с Петровкой в двухэтажном исчезнувшем доме снимал в 1831 году квартиру Петр Чаадаев. Как раз к тому времени завершилось формирование его нового религиозного мировоззрения. Он родился и умер в Москве, живя вдали от императора, который объявил мыслителя за "Философические письма" сумасшедшим, запретил печататься. Облик и мысли, ирония, "охлажденный ум" этого человека послужилил прообразом Евгения Онегина, Чацкого, литературоведы находят "чаадаевские мотивы" в образе Печорина, в героях романов Достоевского...
      Ему посвящены пушкинские стихи "К портрету Чаадаева" и три поэтические послания, одно из которых в школе заучивает каждый:
      ...Пока свободою горим,
      Пока сердца для чести живы,
      Мой друг, отчизне посвятим
      Души прекрасные порывы.
      Товарищ, верь: взойдет она,
      Заря пленительного счастья.
      Россия вспрянет ото сна,
      И на обломках самовластья
      Напишут наши имена.
      Такие стихи вспоминаешь, когда описываешь прошлое Столешникова переулка. Но его современная панорама дает представление о времени, более близком нам, стыке ХIХ-ХХ веков.
      На месте дома Малова-Баратныского появился в 1901 году протянувшийся на полпереулка современный четырехэтажный доходный дом, 14, с ювелирным - и другими магазинами.
      На месте домика Чаадаева видим угловой пятиэтажный дом (где "Меха"). И его год рождения 1901-й. Много лет в магазин постоянно захаживал профессор биологии Александр Федорович Котс. Не для того, чтобы выбрать мех на шубу жене. Искал и находил шкурки зверей для основанного им в 1907 году Дарвиновского музея. Подобного нет на родине Дарвина да и нигде в мире. Великая теория о происхождении жизни на Земле иллюстрируется практикой, богатством природы, ее чудными творениями, собранными замечательным биологом, читавшим лекции по эволюции и дарвинизму. Для музея построено в 1995 году здание на Юго-Западе, где можно увидеть богатство и разнообразие фауны Земли, вымерших животных, лучшее в мире собрание картин художников-анималиств. Признана уникальной коллекция альбиносов и меланистов, белых и черных птиц и зверей. Меха, купленные в магазине, талантом таксидермистов превращались в экспонаты, образы "братьев наших меньших", оживавших в руках мастеров Филиппа и Дмитрия Федуловых.
      Полвека жителем переулка был легендарный Дядя Гиляй. Так назвал Чехов верного друга Владимира Гиляровского, с которым они в молодости работали в "Будильнике". Не было в Москве журналиста, который мог бы соперничать с гигантом-атлетом в оперативности, осведомленности о всех происшествиях, кражах, убийствах, пожарах, катастрофах. Он единственный из газетчиков оказался свидетелем трагедии на Ходынке, откуда сумел выбраться из толпы гибнущих людей и написать репортаж, перепечатанный газетами во всем мире. Он обладал гипнотическим даром, позволявшим ему проходить всюду, предъявляя в случае необходимости (в театре, на вокзале ) клочок бумаги, казавшийся контролерам билетом.
      Журналиста принимали в лучших домах Москвы, он же был чтим обитателями Хитрова рынка, криминальных трактиров, где уважали физическую силу того, кто мог, шутя и играя, согнуть кочергу в узел. А потом его развязать. Илья Репин писал с Гиляровского образ хохочущего казака в белой папахе. Николай Андреев изваял - в образе Тараса Бульбы на пьедестале памятника Гоголю. Александр Куприн утверждал, что скорее вообразит Москву без Царь-колокола и без Царь-пушки, чем без него.
      - Я - москвич! - с гордостью говорил он сам о себе. Сколь счастлив тот, кто может произнести это слово, вкладывая в него всего себя. Я москвич!
      Жителем Столешников журналист стал в 1886 году, будучи преуспевающим репортером, когда он мог снять квартиру вблизи дома генерал-губернатора, редакций газет, театров, где все были его друзьями. В квартире на третьем этаже дома 9, состарившись, когда ноги перестали кормить репортера так, как в молодости, он засел за стол и написал прославившие его мемуары "Москва и москвичи", "Москва газетная" "Друзья и встречи", "Люди театра". Эти книги о городе, каким он был до 1917 года, стали классикой, настольными книгами каждого уважающего себя москвича. Все вместе они представлют энциклопедию Москвы рубежа двух веков.
      Писал Дядя Гиляй и стихи, замечательные эпиграммы, повторявшиеся всей Москвой. Вот одна из них, сочиненная по случаю вызвавшей много толков пьесы Льва Толстого "Власть тьмы":
      В России две напасти:.
      Внизу - власть тьмы.
      Вверху - тьма власти.
      Красивый старик писал за обеденным столом в передней комнате, окруженный старинными вещами, этюдами великих художников, подаренных ему в знак дружбы. Рисунки Левитана, этюды Саврасова, Поленова, Константина Коровина... На старом деревянном диване отдыхал захаживавший сюда Лев Толстой. Самовар хозяина любил разжигать Куприн. На другом диване, стоящем спинкой к окну, заставленном цветами, любил отдыхать Чехов, назвавший диван "вагончиком".
      В такой квартире, "уплотненной" советской властью после революции другими жильцами, с согласия наследницы Екатерины Киселевой, хранившей, все как было, пытался я создать музей. Из-под пера кандидата филологических наук Е. Г. Киселевой вышло несколько книжек о Гиляровском. В газетах провел с помощью друзей кампанию, как теперь говорят, лоббируя идею музея Гиляровского. Но из этой затеи ничего не вышло. Хозяйка передумала дарить городу обстановку комнат в обмен на новую квартиру.
      В этой квартире на выездном заседании секции репортеров принял я в Союз журналистов СССР Михаила Мироновича Левинсона, когда ему было за шестьдесят. Директор школы слепых, бывший народный судья, бывший охранник Сталина в советские годы являлся единственным(!) репортером уголовной хроники города Москвы. Его печатали во всех московских газетах, и на всех у него хватало информации из зала суда и милиции, потому что публиковались эти заметки гомеопатическими дозами, с интервалом в месяц. Чаще было нельзя из соображений высокой политики, чтобы не очернять советскую столицу. Потому успевал один пожилой Левинсон делать то, чем сейчас в перенаселенной братвой Москве, где по заказу убивают средь бела дня, занимаются сотни волконогих ребят.
      Еще один известный москвовед проживал в Столешниках в том же доме, что и Дядя Гиляй, построенном архитектором В. Н. Карнеевым для домовладельца Д. И. Никифорова. Он и был, этот домовладелец, знатоком Москвы, забытым обоими изданиями энциклопедией "Москва", ни разу не помянутый "Библиографической энциклопедий Москва вековечная" В. М. Мешкова, всеми книжками о москвоведах, вышедшими в последние годы. Почему?
      А между тем имя этого автора стоит на обложке четырех книг, вышедших в 1901-1904 годы в Университетской типографии: "Старая Москва": Описание жизни в Москве со времен царей до XX века", "Из прошлого Москвы (записки старожила)", "Москва в царствование императора Александра II", "Сокровища в Москве", о выставке произведений старины в Строгановском училище.
      Современный облик переулка сложился на деньги московских купцов. Два дома принадлежали известному московскому купеческому роду Карзинкиных. У ярославского крестьянина, стоявшего в яблочном ряду, позднее - купца первой гильдии, родились сыновья. Они торговали чаем, занимались успешно текстильным производством. Домом на нечетной стороне, 11, где три года жил Гиляровский, до того как переехал в соседний дом 9, владел Иван Иванович Карзинкин. Он был благотворитель, "почетный блюститель" Заиконоспасского духовного училища. Большие суммы передал Мещанским училищам и Николаевскому дому призрения вдов и сирот, церквам и монастырям.
      На четной стороне четырехэтажным доходным домом с магазинами, построенным на месте, где жил Баратынский, владел коммерциии советник Андрей Александрович Карзинкин, купец первой гильдии, потомственный почетный гражданин. С братом и компаньоном владел второй по мощности в России Ярославской Большой мануфактурой. Дом 14 в Столешниках перешел по наследству к сыну, Андрею Андреевичу. Он известен как нумизмат, коллекционер, написавший книгу о монетах. Ему досталось в наследство несколько домов. Один из них, на Покровском бульваре, он передал дочери и зятю, писателю Телешову. Это тот самый дом, где проходили много лет телешовские "среды", где встречались писатели и художники. Телешов оставил мемуары о старой Москве, переписывался, когда другие этого боялись, с Иваном Буниным, другом молодости, бывавшим на "средах". Его квартира перешла Московскому обществу охраны памятников истории и культуры.
      Из московских магазинов в Столешниковом переулке, 7, о которых можно пожалеть, был лучший в современной Москве винный магазин, некогда пр инадлежавший Егору Леве. Купец владел участком земли, на котором в 1873 году появился современный дом с винным магазином, обладавшим большой коллекцией вин. Бутылки и в наши годы хранятся в подвалах Леве.
      Вина его коллекции соперничали с винами Депре на Петровке, притом, судя по роману Льва Толстого "Война и мир", соперничали успешно. Стива Облонский, знавший толк в винах, перед званым обедом, "к ужасу своему, увидел, что портвейн и херес взяты от Депре, а не от Леве, и он, распорядившись послать кучера как можно скорее к Леве, направился к гостиной".
      Достопримечательность дома - кондитерская. Она торгует с царских времен. Сюда приходят издалека за пирожными. Их выпекают в печи, хранящей жар ХIX века.
      Войдя в ворота дома 9 можно увидеть самое старое из сохранившихся строений в переулке, каменные палаты XVIII века. Перед войной 1812 года их перестроили в богатый двухэтажный дом с фасадом в классическом стиле, где насчитывалось 27 комнат. Они всегда были полны людей, живших здесь и приходивших к хлебосольному хозяину Жану Ламиралю. Его тогда в Москве знали в аристократических семьях, где он давал уроки танцев. Ламираль в отличие от запечатленного в "Войне и мире" танцмейстера Иогеля, не только учил танцевать, но и сочинял балеты, ставил их, выступал как артист в лучших театрах мира, осев в Москве, где жил припеваючи.
      Но когда началась война 1812 года, Жана Ламираля арестовали и вместе с друзьями-французами выслали на барже в Нижний Новгород после того, как полиции донесли, что в его доме пили шампанское за Наполеона и желали ему победы над Россией, понося правительство Александра I. Спустя несколько лет Ламиралю, пострадавшему за инакомыслие, разрешили вернуться в Москву и возвратили дом, где он доживал век, давая уроки танцев.
      Участок земли Ламираля, перешедший в руки Леве, был так велик, что его разделили на два владения, где построили стоящие рядом современные дома 7 и 9, нам известные.
      В 1980 году теоретик доктор архитектуры Алексей Гутнов с группой единомышленников разработал проект пешеходной зоны Петровка-Кузнецкий мост, куда вошел Столешников. Авторы предполагали создать некий в общем-то утопический уголок, где бы могли не только торговать, но жить "мастера и художники", как некогда на Монмартре в Париже. Идея реализована частично в 1997 накануне 850-летия Москвы, в авральном порядке. Тогда сломали, не успевая восстановить к празднику, домик обер-полицмейстера. Его, как сказано, восстановили.
      Нет больше книжного большого магазина в Столешниках, занимавшего два этажа. Переехал на Трубную улицу. Сосед "Ювелирный" выдержал испытание рынком. С довоенных лет на его прилавках блестит золото. В двери этого салона входил провожаемый взглядами прохожих стройный высокий красавец в синей форме командира авиации. Продавцы встречали его как родного. Николай Кузнецов знал толк в украшениях. Московские красавицы, балерины уважали его как завсегдатая ресторанов, премьер и вернисажей, щедрого любовника, дарившего дорогие украшения. Не знали одного, никогда Николай Кузнецов не летал, числился кадровым чекистом на Лубянке. Эта сторона деятельности легенадарного разведчика плохо изучена. Более известна по книгам и фильмам геройская жизнь Николая Кузнецова, обер-лейтенанта Пауля Зиберта в германском тылу, Ровно... Там он также часто появлялся в ресторанах среди германских офицеров, легко заводил знакомства, романы с красавицами. И в том же Ровно своей рукой среди бела дня казнил германских генералов...
      Как ни странно, народу в переулке поубавилось, толп больше нет, как и обилия ресторанов и кафе... Чтобы идея перешеходной зоны нашла достойное воплощение, нужно открыть пятьдесят магазинов и кафе, как минимум.
      (На такой по протяженности пешеходной улице Бен Иегуды в Иерусалиме я насчитал 70(!) кафе и магазинчиков. На той улочке можно тусоваться до утра, не мешая живущим на верхних эатажах в студиях молодым людям. Бен Иегуда не имела никогда транспортного значения. На почти километровом Арбате, изнасилованном градостроителями, всего-то три десятка магазинов и ресторанов, большую часть улицы занимают трибунал, поликлиника, больница, жилые дома... Какая тут может быть "пешеходная зона", когда позарез требуется подъехать к подьездам домов?)
      ...На углу Столешникова переулкаи Петровки открыта новая гостиница "Аврора". Восстановлен фасад дома, где было старое фотоателье. Часовня на месте сломанной церкви Рождества открыта с утра до вечера, напоминая о варварстве большевиков. Восстановят, верю, сломанные домики пушкинских времен... История Столешников продолжается.
      Глава тринадцатая
      ПЕТРОВКА
      Обитель Петра и Павла. - Петровский театр
      становится Большим. - "Мюр и Мерилиз",
      Петровский пассаж. - Вина Депре. - "Последний
      крик Петровки", - Москвоведы Бочаров и
      Клепиков. - "Рабочий". - Офицеры проводят
      тайный съезд. - "Кредитка". - Госплан РСФСР в
      усадьбе. - "Очень благодарю товарища Наппельбаума. Ленин". Библиотекарь Рудомино. - Площадки
      "Динамо". - Поэт Алексей Хомяков. - Хомякова
      роща. - Дом с ротондой. - Кавалергард и
      француженка. - Рождество Богородицы.
      Петровские линии. - "Русский музей Карабанова". - Леденцовское общество. - Вертинский живет в
      "Марселе". - Шедевр Матвея Казакова. - Зураб
      Церетели создает музей. - "Свеча Яблочкова".
      Что сломано?
      Как все древние улицы, Петровка начиналась у крепостных ворот. Она тянулась от Троицкой башни Кремля вдоль Неглинки и, подчиняясь направлению русла, поднималась по склону холма, ведя к селу Высокому и Петровскому монастырю, что "на Высоком". Теперь ее воротами служат Большой театр и Центральный универмаг. Заканчивается она прославленной Юлианом Семеновым "Петровкой, 38". По этому адресу находятся Московский уголовный розыск и прочие милицейские службы города.
      Высокопетровский монастырь пережил ураган большевистского вандализма. Он чудом сохранил все храмы, за исключением часовни Казанской Божьей Матери, от которой, как пишет автор "Сорока сороков" Петр Паламарчук, "никаких следов не осталось".
      На высоком месте предстает картина чудного небесного града, оказавшегося в осаде домов града земного, подступившего к нему со всех четырех сторон. В ансамбле монастыря шесть храмов, каждый из них - памятник не только церковного зодчества, но и истории Москвы. По легенде Иван Калита увидел на месте села высокую гору, покрытую снегом, который внезапно расстаял. "Гора высокая - это ты, князь, а снег - я, смиренный. Мне прежде тебя должно отойти из сей жизни", - так истолковал сон князя митрополит Петр.
      Обитель основана князем и митрополитом в честь апостолов Петра и Павла. Один из них, бедный еврейский рыбак Симон, забрасывавший сети в Галилейское море. Первым пойдя за Христом, получил от него второе имя: "Ты Петр ( по-гречески - камень), и на сем камне я создам церковь мою..." Второй апостол - иудей из колена Вениаминова, слыл ученым фарисеем, носил имя Саула в честь израильско-иудейского царя. Слыл гонителем христиан, но потом поменял веру и имя, вошел в историю под именем Павла, проповедника христианства среди язычников. Подобно Петру и Павлу наш московский митрополит Петр писал послания, поучения. Занимался иконописью. Перенес митрополичью кафедру из Владимира в Москву, сделав ее духовной столицей всех русских княжеств. Заложил первый камень Успенского собора Кремля, где и похоронен.
      Возвышение Высокопетровского монастыря среди других монастырей-крепостей, в средние века кольцом охвативших Москву, произошло в царствование Петра I. Вместе с братом Иваном, формально вторым царем, он приезжал сюда на освящение собора Петра Митрополита, что дошел до наших дней. Прежде на его месте стояла каменная церковь начала ХV1 века, построенная Алевизом Фрязиным, а до нее - деревянная. Кто построил сохранившийся дивный храм - неизвестно, но установлено, именно от него ведут родословную другие щедро-украшенные храмы, воздвигнутые в селах вокруг Москвы в стиле нарышкинского барокко.
      Сооружая церковь, молодой государь и его родня со стороны матери благодарили за победу над царевной Софьей и стрельцами святого митрополита Петра. В его честь назвал любимого сына-наследника Алексей Михайлович. Этот святой почитался покровителем царя Петра.
      В дни бунта стрельцов Петр вернул власть, спасшись в стенах Троице-Сергиевой лавры, основанной Сергием Радонежским. Поэтому в память о свержении Софьи и Милославских построена церковь Сергия Радонежского.
      До всех этих событий по указу юного Петра сооружена главная в монастыре - Боголюбская церковь. Молодой царь вложил в нее вывезенную из древнего Боголюбова икону Божьей Матери. (По преданию, в 1157 князь Андрей с иконой Богоматери переезжал в Суздальскую землю. На пути произошла непредвиденная остановка: лошади, которые везли киот с иконой, не могли тронуться с места. Князь Андрей после молитв под утро удостоился видения Богоматери со свитком в правой руке. Она повелела оставить ее образ во Владимире, а на том месте, где произошло видение, основать храм. Князь исполнил ее волю и заказал лучшим иконописцам написать образ Богоматери таким, каким видел его в явлении.)
      В храме похоронили его деда - Нарышкина и двух родных братьев матери, павших от рук стрельцов. С тех пор монастырь и храм служили усыпальницей рода Нарышкиных.
      Еще одна - Толгская церковь, ХYIII века, построена родственницей Петра, статс-дамой Нарышкиной также в память о спасении в лавре. Это случилось 8 августа 1689 года, в день праздника Толгской иконы Богоматери.
      При Петре построена дошедшая до наших дней Покровская церковь. Последняя по времени появления в ансамбле церковь Петра и Павла относится к середине ХYIII века.
      Сам царь ничего в монастыре по своим проектам не возводил, новаций, которым распахнул дверь в новой столице, не допустил. Поэтому, войдя в стены обители, попадаешь в мир средневековой Москвы, не поднятой на дыбы. Во дворе видишь монолитную галерею, по которой шествовали монахи и знатные богомольцы. Колокольня, храмы, кельи дают представление о старой русской архитектуре, нарышкинском барокко, после чего началась европеизация, которая привела к торжеству классицизма в Москве.
      Таким образом, Высокопетровский монастырь, он же Петровский, самый древний памятник Петровки. Пережив лихолетье, ограбленный, разоренный возвращен церкви. Наиболее старые строения датируются концом ХVII века. Но храмы, названия монастыря и улицы напоминают нам не только о царе Петре, но и о митрополите Петре и святом апостоле Петре, распятом римлянами вниз головой на кресте. В его честь воздвигнут самый большой в мире христианский собор святого Петра в Риме.
      В Москве храмы возводились в честь и Петра, и Павла. Монастырь несколько веков назывался Петропавловским. Ныне он возрождается, его покидают квартировавшие здесь базы, склады, учреждения, в том числе Литературный музей, занимавший старинные палаты.
      Вернемся к истоку улицы, Большому театру, называвшемуся Петровским, затем Большим Петровским. Смена названий совпадает с важными этапами в истории старейшего московского театра. Его основал губернский прокурор по должности, очарованный сценой князь Петр Васильевич Урусов. У него служил антрепренером механик по профессии, такой же прирожденный театрал англичанин Майкл Маддокс, вошедший в историю русского искусства под именем Михаила Медокса. Их театр на Знаменке сгорел, разорившийся князь от дела отошел.
      Медокс устоял и построил в 1780 году новый театр на Петровке. Ради артистов заложил в Опекунском совете не только все нажитое, но и самого себя. В конечном счете из частных рук театр, испытывавший нехватку денег, попал в казну, стал императорским. Это спасло от краха, но не от огня. Пожар уничтожил Петровский театр в 1805 году. Через несколько лет сгорела вся Москва.
      Но без оперы она жить не могла. Из Петербурга прислали проект нового Большого Петровского театра, созданный архитектором Андреем Михайловым. Его проект попал в руки Осипа Бове, игравшего роль главного архитектора Москвы, возрождавшего город по законам классицизма.
      В этом стиле и построен был Большой Петровский театр, украшенный восьмиколонным портиком с квадригой Аполлона. В партере, амфитеатре и ложах вмещалось 3 тысячи зрителей. Московская опера была больше миланской оперы "Ла Скала", неаполитанской -"Сан Карло" и венецианской - "Фениче".
      И этому театру суждена была недолгая жизнь. Морозным утром 1853 года начался невиданный силы пожар, бушевавший двое суток. Снег вокруг здания расстаял.
      По замыслу Альберта Кавоса, создававшего проекты лучших театров Санкт-Петербурга, на пепелище началось строительство театра, который получил имя - Большой. Москва заимела зал с замечательной акустикой, даже слабый звук на сцене слышен под высоким потолком.
      Не буду перечислять великих и знатных, которые побывали здесь, тех кто пел и танцевал, возвысив русскую оперную и балетную культуру до высот гималайских. Исключение сделаю для двух литераторов, один из которых бывал здесь как зритель, другой служил. Первый - Александр Пушкин. Однажды он появился в тот вечер, когда в театре находился император. Внимание поэт к себе привлек не меньше, чем царь. Другой писатель, Михаил Булгаков, заведовал в Большом литературной частью, куда ему удалось поступить по протекции товарища Сталина, питавшего слабость к автору "Белой гвардии".
      Только пушки войны заставляли музы замолчать. В октябре 1941 фугасная тяжелая бомба попала между колоннами. Закрытый маскировочными сетями театр походил на крепость.
      Пурпурно-золотой зал Большого выглядит так, как во времена Кавоса. Парадный занавес сцены менялся неоднократно, последний раз - в 1955 году. Ппоэтому на нем видим символы советские: аббревиатуру - СССР, красное знамя, серп и молот, звезду... После предстоящей реконструкции заменят и этот занавес, напоминающий, что именно в этом прекрасном зале на сьезде Советов в конце 1922 года произошло образование СССР.
      После распада Союза Россия сооружает рядом с Большим еще одно здание оперы, филиал театра. Вторая сцена позволит начать долгожданную модернизацию, не прекращая жизнь театра, каждый вечер зажигающего фонари у Петровки, куда выходят служебные подъезды.
      "Зачем вам программка, пусть лучше она девочке останется на память на всю жизнь", - сказала мне билетерша на галерке в тот давний вечер, когда Сергей Лемешев последний раз пел Ленского в Большом, вызывая восторг поклонниц. Сегодня другие звезды светят под небесным плафоном Большого. Стоящие на подходах к театру перекупщики билетов - одно из доказательств этого тезиза.
      Не склонный к преувеличениям путеводитель 1917 года "По Москве" отнес Петровку к "одной из лучших улиц". Высокий эпитет заслужила она в первую очередь пассажами, магазинами, лавками, среди которых находился первый в России многоэтажный универсальный торговый центр европейского типа. Впервые под крышей огромного здания функционировала одна фирма - "Мюр и Мерилиз". Англичанин шотландского происхождения Арчибальд сын Арчибальда Мерилиз успешно торговал в Питере, получив второе русское имя и отчество - Архип Архипович. Брат его жены шотландец Эндрю Мюр завел дело в Москве, стал, как и Арчибальд, купцом первой гильдии, не порывая связи с родиной, они постоянно жили в России. В 1878 году фирма арендовала, потом купила трехэтажный дом рядом с Малым театром.
      То было типичное старомосковское строение, где на первом этаже находились лавки, а на верхних - меблированные комнаты. Огонь расправился со зданием осенью 1900 года. На пожарище торговый дом "Мюр и Мерилиз" построил новый, во много раз больший, магазин с большим выбором разных товаров. По типу тех, что возникли тогда в Лондоне и Париже и Вене, где не только богатые, но и люди среднего достатка, даже бедняки могли сделать покупку по карману. Постоянным покупателем "Мюр и Мерилиза" был Чехов, покупавший в нем одежду. Он же заказал здесь большой письменный стол, за которым не успел поработать... На открытии магазина были профессорские дочки Муся и Ася, Марина и Анастасия Цветаевы, обрадованные морем света его витрин, пораженные и напуганные движущейся комнатой - лифтом.
      Проект заказали преуспевавшему московскому архитектору Роману Ивановичу Клейну, сумевшему воздвигнуть в Москве на рубеже ХIX-ХХ веков множество крупных зданий. Подобное удалось Матвею Казакову на стыке ХVIII-ХIX веков. Средние торговые ряды на Красной площади, музей изящных искусств на Волхонке, "Колизей" на Чистых прудах, "Чай" на Мясницкой, Бородинский мост, Трехгорный пивоваренный завод, больницы на Девичьем поле, десятки других сооружений принадлежат одному автору. Его творческий путь прервала революция. Мастер мог творить в любом стиле, будь то классическом, будь то неорусском. Угождая вкусу англичан, он сотворил фасад в "англоготическом" духе. Наступившая после революции 1905 года свобода влияла и на зодчество, никто, как в прошлом это делал Осип Бове, не приводил фасады московских домов к единому знаменателю.
      Таким образом Роману Клейну и англичанам-шотландцам удалось летом 1908 года поразить Москву, отпраздновав открытие магазина, который ни внутри, ни снаружи не походил на соседние торговые заведения. Всевозможные товары одежда, обувь, парфюмерия, мебель, электроприборы, ювелирные изделия и так далее - доставлялись и от поставщиков двора его величества, и из домов трудолюбия, из России и Европы. Впервые бог торговли Меркурий получил в Москве залитый светом дворец в семь этажей, заполненный всем, что душе было угодно.
      "Это здание первое в России, стены которого построены из железа и камня, - писали в отчетах по случаю открытия "Мюр и Мерилиза". - Постройки из железа и камня особенно распространены в Америке, где такая конструкция вызывается высотой зданий в несколько десятков этажей".
      Металлический каркас российского производства весил 90 тысяч пудов. Стены с окнами от пола до потолка, чтобы здание не поддавалось огню, облицевали гранитом и мраморной массой. В нем работало 800 служащих, а всего у торгового дома было 3 тысячи служащих, занятых в 78 отделениях, на собственной мебельной фабрике и в типолитографии. Корпуса большой фабрики выстроили в Малых Грузинах, в Охотническом переулке, переименованном в 1922 году из-за нее в Столярный. (Все это рухнуло при ленинской национализации в 1918 году, когда семейную фирму после умерших в Англии основателей дела вел пасынок покойного Эндрю Мюра Уолтер Филипп, не бросивший тонущий корабль. Вместе с ним пошел на дно. Он умер в том же году, не пережив разграбление и конфискацию).
      Так рядом с Большим и Малым театрами возник дом, напоминающий готический замок. С тех пор в палитре центра Москвы, где торжествовали охряные, светлые цвета стен, появился цвет густо-серый, что лично меня печалит.
      Радует, как всех, обилие товаров нынешнего Центрального универмага, какое наблюдалось во времена "Мюр и Мерилиз". Как в дурном сне вспоминаю недавние годы, когда отсюда уходил с пустыми руками. Перед поездкой за границу, не найдя на прилавке белой рубахи, поднялся однажды в кабинет директора, где встретил радушный прием, как оказалось, своего давнего почитателя. Подарил с радостью коренной москвич Георгий Иванович Фокин так нужную мне адресно-справочную книгу "Вся Москва" за 1913 год, где рекламировали товары сотни магазинов одежды. Но при развитом социализме даже он помочь мне при всем желании не смог.
      "Хочешь, продам белые простыни", - предложил в утешение вместо белой рубахи, в которой я мечтал ходить по летнему Парижу.
      Рядом с "Мюром" торговал первый в Москве пассаж "Галерея с магазинами князя М. Н. Голицына". От князя пассаж перешел купцу Голофтееву, который также пострадал от огня. Для купца после пожара инженер Иван Иванович Рерберг построил двухэтажный пассаж, получивший название Голофтеевского.
      Далее, на углу с Кузнецким мостом, был еще один пассаж. Земля здесь выглядела столь притягательной для мирской жизни, что на месте сгоревшей в 1812 году церкви Введения и прилегающих к ней строений появился дом с роскошным магазином "Город Париж". Позднее владение перешло в руки известного купца Г. Г. Солодовникова, его именем и назвали пассаж.
      Оба старинных пассажа, Голофтеевский и Солодовнический, затмил построенный в 1906 году Петровский пассаж, обновленный в наши дни, сияющий зеркальными окнами, мрамором стен, наполненный дорогими товарами лучших фирм мира.
      В так называемые застойные годы пассаж являлся филиалом Центрального универмага и торговал женской одеждой. Но в одном из потаенных залов под крышей продавались дефицитные товары для иностранных студентов, в том числе дубленки, согревавшие африканцев на московском морозе. Даже директор ЦУМа не распоряжался в этой лавке, аналоге "сотой" секции ГУМа. Поэтому "отоварить" здесь ветеранов книжного издательства, по случаю юбилея, попросил я шефа московской торговли Николая Петровича Трегубова, оказавшегося за решеткой в годы горбачевской перестройки. Поразил он меня энергией, приветливостью и сверкающими запонками на рукавах белой ослепительной рубахи, которую мне так и не удалось купить...
      - Хрен с ними, ветеранами, - дружелюбно прореагировал на мою просьбу Н.П. - Тебе дубленку могу дать.
      Уступил я ее издателю. В результате этой операции, каюсь, вышла моя долго лежавшая в столе книга о Москве...
      Кроме "Мюр и Мерилиз" - Центрального универмага, Роман Клейн на Петровке в конце ХIX века построил жилой дом с магазином по заказу общества "Депре и Ко", наследников легенадарного виноторговца. Депре служил консулом Бельгийского посольства и одновременно с этим содержал магазин марочных вин и гаванских сигар. Магазин не раз упомянут классиками, знавшими толк в отличных винах.
      "Вино, разумеется, берется на Петровке, у Депре", вспоминал Александр Иванович Герцен, разбуженный, по известным словам, декабристами, пившими за нашу свободу заморские напитки. Граф Лев Толстой помянул Депре в "Анне Карениной": "Портвейн и херес, взятые от Депре, подавались на обеде у Облонских".
      Поскольку я начал цитировать классиков, уместно вспомнить, что поэт революции Владимир Маяковский при всей страсти к футуризму, городам будущего, полным архитектурных монстров, признавался, не без покаяния, в любви к старым московским улочкам, Петровке, в частности:
      Люблю Кузнецкий (простите грешного),
      Потом Петровку, потом Столешников...
      Владимир Владимирович зарифмовал улицу и в одной из агиток, появившихся в недолгие годы нэпа, новой экономической политики, когда заполненный после "военного коммунизма" товарами бывший "Мюр и Мерилиз" снова открыл двери под вывеской "Мосторга".
      С восторга бросив подсолнухи лузгать,
      Восторженно подняв бровки,
      Читает работница: "Готовые блузки.
      Последний крик Петровки.
      До революции писатель-москвовед Петр Дмитриевич Боборыкин, автор романа "Китай-город" и мемуаров о московской жизни, дал такую характеристку улице: "Это как бы московский Париж с прибавкой Вены, Берлина, Варшавы" имея в виду не только магазины, но и облик улицы.
      На Петровке жил знаток Москвы Николай Петрович Бочаров, совмещавший модную в ХIX веке профессию статистика с москвоведением. В 1881 году вышли его историко-статистические очерки под названием "Москва и москвичи". Бочаров повторил название очерков, написанных основателем художественного москвоведения, автором истори- ческих романов Михаилом Загоскиным за 40 лет до этого. Спустя еще полвека появилась знаменитая "Москва и москвичи" Владимира Гиляровского...
      Век назад вышла брошюра Бочарова "К 750-летию Москвы (историческая справка)". Но многие изыскания краеведа остались в рукописях и хранятся в Историческом музее.
      Другой известный москвовед-библиограф Сократ Александрович Клепиков жил на Петровке в наш век. Никто лучше его не знал книжные иллюстрации, лубки, гравюры, открытки, картины, планы и карты, где изображалась Москва. Он издал "Библиографию печатных планов г. Москвы ХV1-ХIX веков" и "Москва в гравюрах и иллюстрациях. Опыт библиографии альбомов и крупных серий". А также подготовил альбом "Москва в изобразительном искусстве".
      Во владениях, где квартировали москвоведы Бочаров и Клепиков, их номера 16 и 22, никто больше не живет, потому что Петровка, как другие прекрасные московские улицы на наших глазах осталась без постоянных жителей...
      Петровка после многих лет обрушения, обнищания и советского опрощения капитально ремонтируется, обновляется и тем самым опять европеизируется. Становится такой, какой была в старой Москве. Прибавилось света фонарей и рекламы. Торгуют магазины самых известных фирм мира. Сияют чистотой фасады. Зеркальные витрины заполнены модными товарами. Зажигаются огни кафе, ресторанов... Изобилие! Все это вернулось после вихрей тотальной национализации Ленина и Сталина.
      О прошлом, утопическом плане "ленинской монументальной пропаганды" напоминает встроенный в 1921 году в стену Петровского пассажа барельеф, изображающий рабочего. Черный квадрат с образом труженика призван был символизировать идею Ленина: власть в советской России принадлежит рабочему классу. Исполнен барельеф в цементе скульптором Матвеем Манизером, прославившимся в свое время не только фигурами Ленина и Сталина, но и монументами вблизи Петровки, где под землей на станции метро "Площадь Революции" предстают в бронзе матросы и солдаты, рабочие и крестьяне, дети и физкультурники, осчастливленные ленинской революцией.
      "Рабочий" упоминался всеми советскими путеводителями, забывавшими сказать, что появился он на Петровском пассаже тогда, когда торговля здесь умерла. Место товаров заняли экспонаты промышленной выставки ВСНХ, Высшего Совета Народного Хозяйства, другие советские учреждения, в их числе трест Дирижаблестрой, запускавший в небо аэростаты.
      Проект Петровского пассажа выполнил московский архитектор Борис Владимирович Фрейденберг, построивший на Петровке два больших жилых дома, 18 и 20, не считая многих других крупных зданий в центре, в том числе Сандуны. К пассажу руку приложил великий московский инженер Владимир Григорьевич Шухов, создавший конструкцию его прозрачных стеклянных крыш.
      После "Мюр и Мерилиз", Голофтеевского и Солодовнического пассажей это была четвертая крупная звезда из созвездия Меркурия на Петровке, не считая десятков звезд и звездочек меньшей величины, заполнявших этажи и подвалы улицы.
      Петровка, как все древние проезды, пережила несколько этапов развития. На жалованных монархами землях первоначально селились князья и бояре, вельможи петровских и екатерининских времен.
      Огромный участок земли на Петровке, 12-16, некогда принадлежал графу генерал-поручику Иллариону Воронцову, владевшему большой усадьбой с главным домом и прилегающими к нему строениями. Об исчезнувшей усадьбе напоминает у Петровского пассажа дом с массивными колоннами и портиком. Иногда пишут, что это и есть старинная усадьба, памятник XVIII века. Однако пред нами типичный сталинский новодел, творчество советских зодчих, на месте классического дворца построивших после войны министерство с колоннадой и портиком на Петровке, 14.
      От Воронцовых усадьба на Петровке перешела к надворной советнице М. А. Раевской. Она любезно предоставила свой дом господам офицерам, собравшимся на тайный съезд, где обсуждались планы захвата власти, свержения монархии. В историю эти заговорщики вошли под именем декабристов, которые, по определению Ленина, "страшно далеко были от народа". На первом заседании председательствовал граф Михаил Орлов, после восстания на Сенатской площади пощаженный Николаем I, по причине нам известной.
      Позднее дворец, как многие другие крупные частные здания, перешел в казну. Его заняло вполне рыночное учреждение - Московское городское кредитное общество, ссужавшее клиентов на домостроительство. В просторечии это общество называлось "Кредиткой". Его часто упоминали в газетах. Во-первых, потому, что в Большом зале общества проходили концерты с участием лучших музыкантов. Во-вторых, потому что в связи с банкротствами, судами, тяжбами случались скандалы, дававшие пищу фельетонистам и куплетистам.
      Много лет уже в "Кредитке"
      Полный царствует хаос,
      От нее лихие пытки,
      Москвичам признать пришлось.
      На самом же деле лихие чекистские пытки все без исключения домовладельцы испытали только тогда, когда замолкли куплетисты, закрылись либеральные газеты и все кредитные общества.
      В строениях усадьбы располагались после революции разные российские административно-командные учреждения, такие как Госплан РСФСР, Росглавбумпром, наркомат пищевой промышленности... Эту отрасль десятки лет опекал соратник Сталина умнейший Анастас Микоян, построивший в Москве громадный мясокомбинат, (сохранивший его имя в новом названии "Микомс"), много хлебных заводов, фабрик-кухонь, которыми советская власть мечтала раскрепостить женщин-работниц. Коммунисты с переменным успехом пытались спланировать народное хозяйство на одной шестой земного шара, накормить сотни миллионов людей, производить продукты, бумагу, которой, как хлеба и мяса, постоянно не хватало. Как долго в результате их безуспешных усилий пришлось мне писать на листах хлипкой сероватой бумаги, где расплывались чернила!
      На рубеже ХIX-ХХ веков Петровка обогатилась многими зданиями. Верхние этажи заселяли жильцы. Нижние - заполнялись лавками, гостиницами, ресторанами, фотоателье, выставочными залами, кинотеатрами и театрами. Они не отличались постоянством и размахом императорского Большого, жили по законам рынка. Возникали, набирали силу и закрывались по разным причинам.
      Квартиры снимали, по современной терминологии, люди среднего класса. Так, жителем Петровки на закате жизни и на вершине славы стал врач и писатель Антон Павлович Чехов, с женой поселившись весной 1903 года во дворе дома 19. Улицу он выделял среди других, будучи далеко от Москвы, мечтал "пройтись по Петровке". В квартиру на третьем этаже смертельно больному туберкулезом приходилось подниматься без лифта, что было для него "подвигом великомученичества". В этом доме автор прочитал труппе Художественного театра "Вишневый сад". С Петровкой и ее переулками связаны важные события в жизни Чехова. Первую книгу "Сказки Мельпомены" он выпустил в лучшей тогда московской типографии А. А. Левенсона. В соседний Театр Корша отнес первую пьесу "Безотцовщина", где она с успехом прошла, побудив заняться драматургией. На Петровке лечился у врача Оболенского, фотографировался...
      С момента появления фотографии здесь стремились снять ателье первые профессионалы, сначала это были иностранцы, такие как А. Давиньон, "Михаил Покарт и компания", потом появились русские. На Петровке, 15, обосновалось представительство акционерного общества "Кодак", чья пленка сегодня есть чуть ли не в каждой московской лавке.
      С улицей связана деятельность многих фотохудожников Москвы, создавших документальные портреты современников, в том числе знаменитых писателей, артистов. Последний прижизненный снимок Федор Михайлович Достоевский сделал в ателье А. Ф.Эйхенвальда, студия которого находилась на Петровке, 12.
      В 20-е годы на Петровке, 5, помещалось популярное ателье фотохудожника Моисея Наппельбаума. Он прославился снимками многих звезд искусства и литературы, Анны Ахматовой, в частности, а также первой официальной фотографией председателя Совнаркома "тов. В. И. Ульянова-Ленина". То был первый камень в основание культа вождя -пирамиды Ленина, быстрее, чем коммунизм, построенной его соратниками. Ильич, лбом которого залюбовался мастер, работой остался доволен, расписался и сделал надпись на снимке: "Очень благодарю товарища Наппельбаума. Ленин". Заслужившему доверие "товарищу" поручили возглавить первую московскую государственную "специальную портретную фотографию при ВЦИК", запечатлевавшую для истории вождей и функционеров партии, партийные съезды и конференции. На этих снимках можно увидеть тех, кого эта партия приказала уничтожить. Сломали новые хозяева Москвы и старинный дом Анненковой, где помещалось ателье Наппельбаума. Прелестный особняк украшал угол Петровки и Кузнецкого моста. На его месте построен торгово-деловой центр "Берлинский дом".
      Раньше, чем фотографы, облюбовали Петровку продавцы книг и нот, владельцы типографий и издатели, самые известные и уважаемые. На одних Петровских линиях насчитывалось свыше десяти книжных издательств, магазинов. Лавки "Гроссман и Кнебель", "Знание", "Книжный мир", Николая Лидерта, Натальи Печковской знали многие. Библиотеки "Петровская", "Новое дело", "Французская библиотека для чтения Рено" и другие при магазинах имели адреса этой улицы. Книгами занимались чуть ли не в каждом доме.
      Многие из них попали в руки двадцатилетней Маргариты Рудомино, чудом создавшей в голодной, холодной, нищей, малограмотной Москве библиотеку иностранной литературы. Из Саратова привезла методическую литературу, собранную покойной матерью, преподавательницей иностранных языков. "И всюду мы находили книги", - рассказывала она о том времени. Находили потому всюду, что все частные книжные магазины, издательства закрылись. Как вспоминает известный германист Лев Копелев, на Петровских линиях выдавалась литература на дом и хранилась часть фонда. Как водилось тогда, новому советскому учреждению на Петровке дали имя революционера - Петра Кропоткина.
      Та разросшаяся библиотека с миллионами томов - ныне на Яузе, в большом доме, построенном героическими усилиями все той же Маргариты Ивановны Рудомино, чье имя она носит по праву. Сразу после смерти в 1990 году ее назвали "великим библиотекарем".
      В конце 20-х годов, окончив романо-германское отделение Университета, она покрыла Москву сетью кружков в клубах заводов и парках, где каждый бесплатно(!) мог изучать немецкий, французский, английский. Идея-фикс коммунистов "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" и лозунг ЦК ВКП(б) "Иностранные языки - в массы!", - поразительным образом соотнеслись с мечтой Маргариты Рудомино. Она хотела, чтобы все мы могли говорить и читать книги не только на русском. Поэтому основала в молодости высшие курсы иностранных языков, ставшие ядром первоклассного института, ныне лингвистического университета...
      На Петровке с комфортом можно было не только жить, делать покупки, развлекаться, но и лечиться, заниматься физкультурой и спортом. В конце прошлого века здесь открылась первая в городе зубоврачебная школа, позднее "Первая московская механическая лечебница Цандеровского института", где пользовали методом шведского физиотерапевта Цандера. Теперь в старинном доме 23, построенном Матвеем Казаковым, (поменявшим сто лет спустя классический стильный наряд на европейскую модную облицовку), еще один деловой центр.
      Напротив, пройдя арку дома 26, неожиданно попадаешь на теннисные корты, расстилающиеся перед еще одним старым особняком. Это все, что сохранилось от некогда большой княжеской усадьбы, где пережила пожар Москвы 1812 года Молодая гвардия Наполеона и штаб французской армии во главе с маршалом Бертье. (Работа его штаба стала нормой для армий Европы). Он покончил с собой через три года после отступления из Москвы.
      В сохранившемся особняке давно уже спортивный зал "Динамо". Зимой корты до недавних лет превращались в каток. Это каток исторический. На его месте находился пруд, арендовавшийся Московским речным яхт-клубом, первой спортивной организацией города. Летом члены яхт-клуба проводили на воде, зимой занималсиь фигурным катанием и бегали на льду до тех пор, пока в 1889 году не возникла идея провести первый чемпионат России по скоростному бегу на коньках. Москву представляли известные велосипедисты. Из Питера приехал бегун Александр Паншин. Он и стал чемпионом № 1. Соревновался на катке длиной 200 метров, и, чтобы пробежать три версты, ему пришлось сделать 60 поворотов! Чемпион прошел дистанцию за 7 минут 21 секунду, прочертив на льду Петровки победную траекторию, по которой устремились другие наши чемпионы-конькобежцы, ставшие лучшими в Европе.
      Задолго до того, как Президент России и мэр Москвы с фирменными ракетками и коробками импортных мячей проложили маршрут к Лужникам, сотни рядовых московских интеллигентов крепко полюбили пыльную Петровку, 26. Приходил и я сюда с одним-единственным лысым мячиком, опасаясь при неточном ударе безвозвратно запустить дефицит через тренировочную стенку куда-то в сторону Цветного бульвара.
      Хотя Петровка упоминается в документах времен Ивана Калиты, сплошная линия домов по ее сторонам образовалась только после того, как Неглинка ушла под землю. До этого весенние разливы задержали формирование плотной застройки. Улица слыла болотистой, топкой, славилась непросыхающей лужей даже в теплые дни. Дома строились на сваях. Преображение Петровки в "лучшую улицу" произошло на рубеже ХIX и ХХ веков.
      В первую очередь осваивалась нечетная, отдаленная от Неглинки сторона. На ней сохранился у Большого двухэтажный ампирный дом Хомяковых, появившийся в 1824 году. Рядом с ним тянулся еще один принадлежавший Хомяковым деревянный дом, сгоревший от взрыва газа в 1898 году. В нем в молодости жил известный славянофил, талантливый публицист, богослов и философ, поэт Алексей Степанович Хомяков, певец объединения славян под главенством России. В Московском университете он защитил диссертацию по математике. Но известен стихами, пьесами, статьями, переводами с греческого. И запретным стихотворением "России", ходившим в самиздате с такими крамольными строчками:
      В судах черна неправдой черной
      И игом рабства клеймена...
      Вдохновляли поэта Москва, Кремль. Услышав однажды утром на пасху 1849 года звон Ивана Великого, сочинил стихотворение о кремлевской заутрене, призвав "кичливые умы" к братству со "страждущими":
      В безмолвии, под ризою ночною,
      Москва ждала, и час святой настал:
      И мощный звон промчался над землею,
      И воздух весь, гудя, затрепетал.
      Певучие серебряные громы
      Сказали весть святого торжества,
      И слыша глас, ее душе знакомый,
      Подвиглася великая Москва.
      Путеводителями из жизни Хомякова упоминается единственный эпизод: на его квартире однажды собрались московские литераторы (в том числе два великих поэта - Александр Пушкин и Адам Мицкевич, отбывавший ссылку в первопрестольной), чтобы отпраздновать выход первого номера журнала "Московский вестник". "Нечего описывать, как весел был этот обед, свидетельствует историк Михаил Погодин, - сколько было тут шуму, смеха, сколько рассказано анекдотов, планов, предположений".
      Жизнь Хомякова прошла в постоянном общении с друзьями, среди которых был великий Гоголь, собиравшимися в его доме "для обмена мыслей и для споров". В другом хомяковском доме на Арбате долгое время все сохранялось так, как было в 40-е годы ХIX века, даже музей существовал в первые годы советской власти. Судьба этого хомяковского дома печальна, его снесли в хрущевские времена, чтобы проложить проспект...
      А на Петровке, 3, на месте сгоревшего дома Хомякова - много сделавший для Москвы архитектор И. А. Иванов-Шиц до революции возвел (надстроенный в сталинские годы двумя этажами) большой дом на углу с Кузнецким мостом, занятый ныне ведомством речного флота России.
      В анналы истории Москвы вошел родственник поэта дворянин Алексей Степанович Хомяков, владевший перед революцией участком земли рядом со сгоревшим строением. На ней он посеял траву и посадил несколько деревьев, оказавшихся посреди улицы. В Москве этот скверик, огороженный решеткой, прозвали Хомяковой рощей. Это сюжет другого рода, порожденный страстью к наживе. Газеты и Дума годами уламывали его продать злосчастный клочок земли, чтобы расширить проезд.
      И многие годы неслышно прошли.
      И подняли спор из-за этой земли
      Владелец и город: о куще зеленой,
      Железным забором кругом обнесенной,
      Полились и льются, как звонкий ручей,
      Каскады живых и горячих речей.
      Хозяин земли запросил 100 тысяч за 55 квадратных метра. По одной версии, испугавшись, что в газете появится карикатура, изображающая пасущегося в роще осла с головой Хомякова, владелец сбавил цену. По другой версии, точку в деле поставил суд.
      Поэтому, войдя в рынок, Москва сдает охотно в аренду недвижимость, но не спешит продавать саму землю, чтобы на пути ее развития не выросли в ХXI веке "хомяковы рощи".
      Сталинская реконструкция не обошла Петровку. Ей нанесли страшный удар, когда снесли церковь Рождества и линию домов между Кузнецким мостом и Столешниками.
      Зачем? По Генплану 1935 года предполагалось пробить по древним переулкам так называемое Центральное обходное полукольцо. Ставилась задача их "выпрямить и расширить с 12-15 до 35 метров". То есть увеличить проезжую часть в три раза, сломав фасадные дома.
      Конечно, это была еще одна утопия, реальностью стала потеря замечательных зданий. Угловой дом с ротондой, как это принято было в старой Москве, полукружием связывал Петровку и Кузнецкий мост.
      Дом с ротондой назывался по имени известной причудами Анны Ивановны Анненковой, страдавшей от холода. Молодые горничные горячими телами грели ей одежду, толстая служанка-немка ягодицами утепляла кресла и сиденья в карете. Барыня, отходя ко сну, облачалась в бальное платье, очевидно служившее ей еще одним одеялом.
      Сын ее, Иван Анненков, сопровождавший матушку на Кузнецкий мост, увидел однажды в магазине модной одежды де Монси красавицу - дочь французского офицера Полину Гебль, служившую приказчицей. История их страсти послужила сюжетом Александра Дюма в романе "Записки учителя фехтования". Она еще не раз вдохновит литераторов как пример прекрасной любви.
      Молодой кавалергард член Южного общества декабристов, был сослан в Сибирь. Туда же поспешила Полина Гебль, выхлопотав у императора право следовать за любимым и обвенчаться с ним. Что и произошло в церкви, куда жениха и шаферов доставили под конвоем.
      Дом Анненковой описан в записках Полины Гебль, помянут мемуаристами. В его главном зале устраивались публичные концерты. В нижних помещениях располагались книжные лавки и библиотека, гостиница "Франция", кинотеатр "Мефистофель". Внизу полуротонды помещалось популярное кафе "Трамбле", после революции называвшееся "Музыкальной шкатулкой", куда хаживали поэты. Чтобы сфотографироваться в ателье у модных фотографов-художников Свищева-Паоло и Наппельбаума, сюда приходили многие великие люди...
      Обо всем этом можно писать, увидеть дом Анненковой на Петровке, 5, нельзя. На его месте "Берлинский дом". А хотелось, чтобы на прежнем месте воссоздан был замечательной архитектуры особняк, который Игорь Грабарь приписывает Василию Баженову.
      На Петровке, как на каждой порядочной московской улице, была своя церковь, называлась она Рождества Богородицы, что в Столешниках. Каменной стала в 1699 году, упомянута в церковной книге 1677 года, но и до этого стоял лет двести маленький деревянный храм. Вокруг него в средние века располагалась слобода столяров-столешников. На свои деньги - построили пятиглавый храм с шатровой колокольней. Сотни лет он украшал, утешал, укреплял дух и веру тех, кто жил здесь. К празднику - десятилетию Октября большевики решили благоустроить город, "очистить" его от не ремонтировавшихся по их вине святынь, не вписывавшихся в юбилейный образ "красной" Москвы.
      Варварство обосновывалось требованиями масс. В газете "Вечерняя Москва" появилась заметка "Церковь, которую надо снести", где утверждалось, что жители Петровки просят оградить их от "приятного соседства". Несмотря на протест, под которым стояли реальные подписи тысячи москвичей, ходатайства многих учреждений культуры и науки, древнюю церковь казнили.
      Теперь о ней напоминает освященная в 1997 году часовня, построенная на месте сломанного храма.
      Историк Петр Сытин, автор непревзойденного по полноте описания многих улиц Москвы, в очерке о Петровке, появившемся полвека назад, утверждает:
      "В ХIX веке, кроме перестройки в 1856 году архитектором А. К. Кавосом сгоревшего Большого театра, никаких значительных построек на Петровке не производилось. Возведенный Петровский пассаж (архитектор М. Дурнов) нельзя отнести к замечательным сооружениям".
      Так ли это?
      В ХIX веке кроме Большого на Петровке появился комплекс домов "Товарищества Петровских линий". Два больших протяженных дома вместе с Сандунами на Неглинной образовали завершенный ансамбль: в одном масштабе, одном ритме, одном стиле, что редко наблюдается в Москве.
      Надо ли доказывать, что Петровский пассаж украшает улицу? Это здание не ХIX, а начала ХХ века. После произошедшего недавно капитального ремонта выглядит пассаж вполне "значительной постройкой", я бы сказал даже, "замечательным сооружением". В сущности зданию вернули лицо, опрощенное социализмом.
      Строительный бум, начатый во второй половине ХIX века, продолжался в начале ХХ века, пока его не прекратила война и революции. Из строений 30 владений улицы (внутри Бульварного кольца) многие либо появились, либо перестроены на рубеже веков, при царизме и капитализме.
      Почему крупный москвовед, доктор исторических наук, не заметил, кроме Большого, другие дореволюционные постройки ХIX-ХХ веков, почему так пренебрежительно высказался о Петровском пассаже? Я беседовал с ним, когда он уже ослеп, но мужественно работал, и поразился его красивой речью, произношением каждого слова так, как умели говорить артисты Малого театра, русские интеллигенты, обучавшиеся в гимназиях и царских университетах. Однако архитектуру Москвы, какой она стала после великих реформ, по-моему, Сытин не особенно жаловал... Чем это объяснить, только ли конформизмом, цензурой? Вряд ли.
      В российском либеральном и советском общественном мнении утвердилась мысль, все, что сооружалось в Москве после Осипа Бове посредственно, все не так. Срабатывал при такой оценке "классовый подход". Раз музыку в архитектуре заказывали не представители просвещенного дворянства, родственники декабристов, а выходцы из буржуазии, "купчины толстопузые", стало быть, она не достойна нашей эпохи. По этой причине все советские путеводители не называли имена заказчиков, а если удостаивали такой чести, то наделяли негативными эпитетами.
      "В 1874 году группа капиталистов во главе с В. И. Якунчиковым образовала "Товарищество Петровских линий" и скупила всю эту землю, после чего построила на ней два огромных здания (Петровка, 18, 20), оформленных весьма пышно... Между зданиями проложили проезд, само название которого Петровские линии, показывает, что это всего-навсего проход между рядами магазинов. Проезд с большой помпой был преподнесен в дар городу".
      Это цитата из последней вышедшей при советской власти книги об улицах Москвы Юрия Федосюка, метнувшего много ядер в дома, построенные на рубеже ХIX и ХХ веков.
      Между тем в истории города мало примеров, когда бы домовладельцы прокладывали в гуще застройки проезды-улицы и преподносили Москве такие дорогие подарки. Так поступили однажды великие меценаты братья Павел и Сергей Третьяковы, проложив известный в Китай-городе проезд, в их честь благодарной Думой названный Третьяковским.
      Кто такой упомянутый "капиталист В. И. Якунчиков"?
      "Якунчиковы были одной из московских купеческих фамилий, которая довольно скоро отошла от торгово-промышленной деятельности и ушла в дворянство". Так пишет биограф московских купцов-меценатов и сам крупный меценат, инициатор "музея старой Москвы" Павел Афанасьевич Бурышкин в книге "Москва купеческая". И там же мы узнаем: "Их имя было известно с первой четверти прошлого столетия, но почетное место они заняли несколько позднее, благодаря Василию Ивановичу Якунчикову".
      Этот Якунчиков, зять художника Василия Поленова, долгое время учился в Англии. По словам другого известного литератора, В. А. Кокорева, "возвратился домой, нисколько не утратив русских чувств и русского направления... продолжающий свое коммерческое поприще с достоинством и честью для родины".
      Иллюстрацией этим цитатам служат появившиеся в конце ХIX века на планах города благодаря Василию Якунчикову Петровские линии. Он проложил фактически новую улицу и построил по ее сторонам те самые "пышные" дома, которые никому теперь не позволят снести или перестроить.
      Известен стал и автор ансамбля Петровских линий. Им оказался не некий "М. Дурнов", а крупный московский архитектор второй половины ХIX века Борис Владимирович Фрейденберг. Мастер построил десятки больших зданий в центре, в том числе на Петровке, где ему принадлежат Петровский пассаж, Петровские линии и расположенные рядом корпуса Сандуновских бань. Понадобился век, чтобы в его постройках начали находить достоинства, но и поныне делаются оговорки: пластика характеризуется "тяжеловесной", хотя за ней признается импозантность, пышность, эффектность силуэта, в "котором часто доминируют купола". Неблагодарность потомков видна и в том, что неизвестно точно, когда родился Борис Фрейденберг, когда умер.
      В советских книгах о Москве утвердилась традиция, за исключением нескольких официально признанных имен, замалчивать деятельность меценатов, благотворителей, собирателей бесценных коллекций. Даже фамилий не упоминают. Петровка - тому пример. Все авторы путеводителей отмечают, что усадьба, сохранившаяся на улице под номером 23, возведена по проекту Матвея Казакова и век спустя неузнаваемо перестроена. Это так, но что в ней жили Павел Федорович Карабанов и Христофор Семенович Леденцов, не говорят. А между тем оба они достойны нашей памяти.
      Первый из них собрал на Петровке "Русский музей Карабанова", ставший при его жизни лучшим частным собранием старины. Личные вещи Ивана III, Петра I и Екатерины II, медали и монеты, эстампы, рукописи, документы, книги, иконы, портреты - сосредотачивалось в его руках. Все экспонаты отечественные. Карабанов составил "Списки замечательных лиц русских", собрал их воспоминания. Все завещал Николаю I. Император распылил коллекцию между Оружейной палатой, Эрмитажем, Архивом министерства юстиции... Собирателя похоронили в 1851 году, написав на могильном камне: "Здесь лежит древний русский дворянин, любивший Отечество, Павел Федорович Карабанов".
      Другой великий патриот, купец, родом из Вологды, где его похоронили, Христофор Семенович Леденцов жил в особняке на Петровке до 1907 года. Меценатствовал на поприще новом для своего времени, подставив плечо под русскую науку. Вначале инкогнито дал полмиллиона франков на премию тем, кто "с минимум капитала произвел максимум пользы (блага) для человечества." Потом, так же не называя себя, внес в кассу Московского университета 100 тысяч рублей ценными бумагами. Все движимое и недвижимое имущество, весь капитал завещал Обществу содействия успехам опытных наук и их практических применений, образовав его под крылом Московского университета и Технического училища. Сама же мысль об этом пришла к нему в полдвенадцатого ночи накануне Пасхи, праздника христианской любви и всепрощения. История отпустила Леденцовскому обществу до 1917 года несколько лет. За это время на его средства построил физиологическую лабораторию академик Иван Павлов, где провел всемирноизвестные эксперименты на собаках. Леденцову обязаны "отец русской авиации" профессор Николай Жуковский, профессор Петр Лебедев, основатель московской школы физиков. Даже изгой официальной науки Константин Циолковский нашел в Леденцовском обществе понимание и деньги для опытов.
      Благодаря культивируемому (не только советской, но и либеральной критикой) очернительству всего, что делала Москва купеческая, стала возможна легкость, с которой большевики уничтожали древнюю столицу. Ее улицы, где причудливо сосуществуют строения разных стилей, в отличие от архитектуры петербургской, классической, казались мэтрам, воспитанным на публицстике либералов, некрасивыми. За исключением единственной постройки Матвея Казакова ни одна другая - на Петровке не значилась памятником архитектуры, не охранялась законом, который хоть как-то сдерживал в СССР порыв разрушителей. Поэтому Петр Сытин не заметил на старой улице ничего значительного. А Юрий Федосюк перестроенные в ХIX веке строения обозвал "громоздкими купеческими домами-сундуками".
      Петровка начиналась театрами, магазинами и гостиницами. И продолжалась ими. На углу со Столешниками в большом пятиэтажном, построенном в 1899 году доме, с окнами от пола до потолка, и в здании в его дворе располагались сразу три гостиницы: "Надежда", "Декаданс" и "Марсель". Постояльцем последней был юный бард Александр Вертинский, которому требовалось перейти дорогу, чтобы оказаться в стенах Петровского театра, где его ждал всегда триумф...
      За высокими окнами на втором этаже Петровки,15, располагались залитые светом выставочные залы. В них с начала века проходили вернисажи "Мира искусств" и Союза русских художников. В последний - входили такие самобытные живописцы, как Абрам Архипов, Аполлинарий Васнецов, Константин Юон...
      Выставки молодых объединений художников, шедших на смену постаревшим и ослабевшим "передвижникам", становились событиями. В ноябре 1902 года торжествовали "мирискуссники", ими себя считали Валентин Серов, Константин Коровин, Борис Кустодиев, Николай Рерих... За "мирискуссниками" в декабре того же года прошла выставка модернистов.
      Москва увидела после Александра Бенуа и его единомышленников неизвестных художников, которые исповедовали новую религию живописи, ломали форму, расщепляли цвет, входили в ХХ век под знаменами, ныне развевающимися над музеями мира.
      Заканчивалась Петровка в кольце бульваров гостиницей "Петровская". До революции в ней снимал номер врач Сергей Голоушев, увлекавшийся живописью и литературой. Завистники славы Михаила Шолохова после выхода "Тихого Дона" приписали этому умершему и забытому к тому времени писателю авторство гениального романа.
      В 20-е годы постояльцем "Петровской" отмечен Константин Мельников. Будучи тогда на гребне славы, государственным архитектором, он мечтал жить в собственном доме. Автору саркофага Ленина, павильона СССР на выставке в Париже дали в Республике Советов, как ни странно, редчайшую возможность не только спроектировать личный дом-фантазию, но и реализовать мечту в Кривоарбатском переулке. Сюда многие приходят, чтобы увидеть цилиндр с ромбовидными окнами, где прожил долгие годы великий архитектор, оказавшийся ненужный своей стране. Сталин, тяготевший к классике, невзлюбил набравший было в стране силу индустриальный стиль. Конструктивизм признали враждебным рабочему классу. Мельникову даровали жизнь, но творить запретили навсегда.
      "Петровскую" перестроили в институт, авиационно-технологический, присвоив, когда полетели спутники, имя Константина Циолковского, не имеющего к авиации отношения, поскольку гений космонавтики занимался дирижаблями и ракетами.
      На Петровке перед революцией самым популярным местом были Петровские линии. Роли между их двумя зданиями распределились так. В левом - сдавались внаем квартиры, обосновались издательства, библиотеки и книжные магазины. В одном из них торговала прославленная фирма Глазуновых, основавших свою первую книжную лавку в Москве при Екатерине II.
      В правом доме помещался электротеатр, то есть кинотеатр "Россия", Петровский театр миниатюр, ресторан, гостиница. Ее изначальное имя "Ампир", потом "Элит", теперь отель знают как "Будапешт". Менял названия ресторан. Под именем "Астория" я увидел его пышно-мрачный послевоенный интерьер во время киносъемки "Дела пестрых". Попал сюда без гроша в кармане статистом, протанцевав фокстроты и танго всю ночь без угощения с такой же, как сам, голодной студенткой. Оба заведения, гостиница и ресторан чудом пережили все испытания социализма.
      На Петровке, 16, бывшем флигеле усадьбы Раевской. возникло "Товарищество электрического освещения П. Н. Яблочкова и Ко". Его коммерческое агентство принимало заказы на установку "свечей Яблочкова". Ими русский изобретатель дуговой лампы без регулятора поразил Париж. В Москве предприимчивый электротехник показал возможности ламп, устроив иллюминацию не только в магазинах, но и осветив Петровские линии. Свет стал еще одним магнитом Петровки.
      В Петровском театре светила звезда юного Александра Вертинского. Из-за плохо выговариваемой буквы р, Константин Сергеевич Станиславский не принял его в статисты Художественного. Поэтому пришлось ему без ансамбля исполнять в маленьком театре-варьете песенки собственного сочинения. Песни Вертинского не забыты, они волнуют и на закате века, чуть было не сгубившего наркотиками хрупкого певца.
      Лучшие гостиницы и жилые дома Москвы, взяв власть, большевики объявили своими. Гостиница Петровских линий значилась 2-м Домом Советов. Отель стал общежитием номенклатуры. Часть помещений заняли профсоюзы. Дважды выступал здесь дорогой гость, товарищ Ленин. Один раз, в ноябре 1918 года, призвал рабочих правильно распределять продукты, их доедали из старых запасов. Второй раз, весной 19-го, в разгар гражданской войны, агитировал вступать в истекавшую кровью Красную Армию.
      После революции Петровка пережила бурную бюрократизацию. На месте товариществ, банков, акционерных обществ возникла масса советских учреждений, занявших прежние гостиницы, доходные дома, пассажи.
      Здание бывшей гимназии на Петровке, 25, где получил образование поэт Валерий Брюсов, историк Юрий Готье, филолог Александр Шахматов, классический дворец, в истории архитектуры называемый домом Губина, заняли красноармейцы. Одной казармой стало больше.
      Шестиколонный портик этого дома Матвей Казаков расположил напротив Петровского монастыря. Искусствоведы относят этот дворец к вершинам творчества мастера, исполнившего заказ Михаила Павловича Губина. Что известно об этом человеке, заимевшем в Москве усадьбу, не уступающую лучшим княжеским и графским - конца XVIII века? Его называют купцом, преуспевшим на железоделательных заводах Урала, упоминают, что увлекался археологией. Вот и все.
      Много лет дом Губина занимал институт туберкулеза, больница, которая довела его до руин. В конце 1997 года стены возрожденного дома посетили в полном составе члены Российской академии художеств. Президент Академии Зураб Церетели показал мэтрам обновленный его усилиями дворец, преображаемый им в музей современного искусства.
      Другая больница доживает свой век на углу Петровки и бульваров. Вдоль деревьев тянется фасад замечатльного московского дворца. Он пережил пожар 1812 года. До нашествия Наполеона здесь помещался Английский клуб, с триумфом принимавший князя Багратиона. При французах усадьбу занял штаб, где служил интендантом офицер Анри Бейль. Миру известен его псевдоним Стендаль.
      Дворец и примыкающий к нему старинный сад передается Музею истории Москвы. Рядом с больничным садом находится всем известный сад "Эрмитаж" с Новой оперой, построенной в 1997 году рядом со старыми театрами. Таким образом на Петровке формируется большой центр культуры. Все это произошло за несколько лет благодаря правительству Москвы, мэру Юрию Лужкову. На торжественном открытии Новой оперы мэр рассказал, что узнал о ее бедах от журналиста "Вечерней Москвы" Бориса Бринберга и решил помочь музыкантам. Таким образом в городе теперь пять оперных театров!
      Чего лишила Петровку советская власть?
      Сломала квартал между Кузнецким мостом и Столешниками. Разрушила церковь Рождества. Снесла замечательный Солодовнический пассаж, торгово-культурный центр, содержавшийся купцом Г. Г. Солодовниковым. В нем торговали, играли спектакли, устраивали вернисажи. Художник Куинджи представил здесь мерцающие неземными красками "Ночь на Днепре" и "Березовую рощу"...
      Сегодня на месте сломанного пассажа разбит сквер у Центрального универмага, теснимый торговыми павильонами, недостойными такого места. По-моему, здесь необходимо построить здание, чтобы возродить порушенную планировку, строй домов Петровки и Кузнецкого моста.
      В 70-е годы пристроили к ЦУМу, под стать ему, торговый корпус. Что еще нового? Переделали большой некогда жилой дом для райкома и райисполкома. В нем теперь заседает Московская городская дума, состоящая из 35 депутатов. Этот законодательный орган заменил буйное демократическое вече, состоявшее из 400 ораторов, Моссовет эпохи перестройки, сметенный огнем орудий октября 1993 года.
      Нет худа без добра, благодаря застою Петровке удалось во многом сохраниться. Однако пройдет еще не один год, когда удастся залечить глубокие раны.
      Глава четырнадцатая
      НЕГЛИННАЯ
      Самая молодая улица. - Маленький
      Санкт-Петербург. - Канал уходит под землю.
      Сильвио Зандукели строит Сандуны. - Роскошные
      бани поручика Гонецкого. - Шаляпин поет
      в номерах. - Галина Закина - тоже. - Ее подруга
      Екатерина Фурцева, министр культуры.
      "Центральные" бани. - Ресторан "Серебряный
      век". - Номера Ечкина.- "Хороший бой!" - Госбанк России. - Театральное училище. - Михаил Щепкин и Мария Ермолова. - Река затопляет проезд. - По
      Неглинке на плоту. - Салат Оливье.
      "Эрмитаж". - Татьянин день. - Танеевские
      обеды. - "Белый зал". - Приемная Минздрава.
      Выстрел у порога "Узбекистана".
      Одна из рек, которым город обязан возникновением, течет под землей. О той, что дала ему имя, знает каждый, она у всех на виду катит волны мимо стен Кремля. Другая - река Неглинная, она же Неглимна, Неглинна, Неглинка, в средние века богатая рыбой, прудами, мельницами, банями, кузницами, мостами - упрятана в подземную трубу. Поэтому площадь, где она прошла, назвали Трубной. А проезд, образовавшийся на месте засыпанного русла Неглинным. Титул улицы присвоен ему в 1922 году.
      Таким образом, Неглинная - самая молодая из всех в старой Москве. Ее история определялась характером небольшой, но буйного нрава рекой и ее берегами. Правый, низменный - затопляло, заливало водой не только в половодье, но и после сильных дождей, левый крутой берег возвышался горой.
      С конца XV века, в пору возвышения Москвы, на Неглинке возник Пушечный двор, которому требовалось для литейных нужд много воды. Поэтому реку запрудили, образовался пруд, не очень чистый, прозванный Поганым.
      Сотни лет берега Неглинки хранили девственность, зарастали ветлами, город здесь выглядел как село, земля использовалась под огороды, горожане ходили по протоптанным предками тропинкам.
      Всему этому пришел конец в просвещенный век Екатерины II. В ее правление Неглинку облагородили и придали, по примеру Петербурга, облик цивилизованный, исполнив царскую волю: "Быть каналу и бассейнам реки Неглинной с проездами по сторонам". Тогда появилось сложное гидротехническое сооружение -канал с мостиками, лестницами, украшенный решеткой, фонтанами, бульваром. На месте Поганого пруда образовался бассейн. Из подмосковных Мытищ, богатых чистейшей водой, проложили водопровод, обогащавший посветлевшую Неглинку. Из фонтанов питьевую воду разбирали в бочки и ведра, у Кузнецкого моста встал "припорный столб", откуда била прозрачная струя, смотреть на которую приходили толпы любопытных.
      Историк Москвы профессор Иван Михайлович Снегирев, будучи студентом, ходил в Университет вдоль канала, который называли канавой из-за непроходимой грязи в пору дождей. "...Я пробирался по камням. Канава вела на каменный Кузнецкий мост, на который надобно было всходить ступеней пятнадцать под арками, - вспоминал профессор в 1866 году. - Теперь все это сравнено так, что и следу нет арок и ступенчатой лестницы, на которой сиживали нищие и торговки с моченым горохом, разварными яблоками и сосульками из сухарного теста с медом, сбитнем и медовым квасом предметами лакомства прохожих".
      Затея с каналом при всем старании инженеров XVIII века не оправдала себя, не превратила этот район Москвы в маленький Санкт-Петербург. Кроме описанной грязи появилась еще одна головная боль у городской власти. Напора воды не хватало, чтобы унести попадавшие в канал бытовые отходы. Поэтому после пожара 1812 года было решено - открытый канал "по недостаточному в нем течению воды от накопляющейся нечистоты, производящей неприятность в воздухе, перекрыв арками, засыпать".
      Задуманное осуществили в 1819 году. Так образовался проезд, Неглинная улица. Бывшие прибрежные подтопляемые земли были дешевы, их распродали с непременным условием застроить домами не ниже 9,2 метров в течение 5 лет. То есть непременно двухэтажными домами. Что и было сделано довольно быстро.
      Мытищинской водой поились знаменитые Сандуновские бани. По топким берегам московских рек бани строились издавна. Но та, что возникла в Неглинном проезде по идее актера императорских театров Силы Сандунова начала новую главу в многовековой истории московских бань, установила традиции и порядки, сохранившиеся во многом до наших дней.
      Требовался талант артиста, творческая фантазия, размах, чтобы заурядное заведение, рутинное дело помывки превратить в праздник, ритуал, некое радостное действо. В сооружении, напоминающем театр, участниками этого действа становился каждый посетитель.
      Возникновению Сандунов предшествовала романтическая история, можно сказать, спектакль. Его исполнили Екатерина II, светлейший князь Александр Андреевич Безбородко и актеры - любимец публики, комик, игравший простаков, Сила Сандунов и госпожа Елизавета Уранова. Звонкий сценический псевдоним в честь звезды получила актриса от поклонницы ее таланта, драматурга и матушки-царицы в одном лице. Пьесы государыни исполняли на сцене придворного Эрмитажного театра.
      На пути актеров, решивших пожениться, встал любвеобильный и холостой богатый князь, который характеризуется биографами не только как "крупный государственный ум", но и как человек, искавший утешение "в разгульной жизни и в легкомысленных похождениях с женщинами, поклонником которых, страстным и неразборчивым, он был". Влюбленным ничего не оставалось, как броситься в ноги матушке-царице. Со сцены ей в руки была подана записка плачущей героиней, исполнившей роль Дуняши в опере "Федул с детьми". Либретто оперы написала Ее величество. Слезы тронули сердце сентиментальной писательницы. Она быстро обвенчала актеров в придворной церкви и справила со своим участием свадьбу, сделав невесте царский подарок - бриллианты.
      Подарил в шкатулке бриллианты новобрачным и посрамленный князь. Но играть, как прежде, стало невозможно, нашлись и у вельможи друзья, в их числе директор театра. Пришлось перебираться артистам в Москву, где в Петровском театре их принимали так же горячо, как в столице.
      После всех переживаний Силе Сандунову (Сильвио Зандукели), потомку грузин, переселившихся вместе с грузинским царем в Грузины, Москву, пришла мысль завести собственное доходное дело, не зависящее от капризов вельмож. За бриллианты Екатерины купили участок земли у Неглиннки "с каменным жилым строением в два этажа", сад и незастроенный двор. На этом пространстве выстроил Сандунов здания мужских и женских простонародных и дворянских бань. И семейное отделение в них, с серебряными тазами и шайками.
      Первым помылся на серебре почетный гость князь Юрий Владимирович Долгоруков, отставной военный губернатор и главнокомандующий Москвы, пользовавшийся в городе безграничным уважением за "бескорыстие, гостеприимство и любовь к изящным искусствам". За князем потянулись другие знатные особы. Из серебряных шаек в женском отделении стали мыть богатых невест перед свадьбой. Так возникла славная московская традиция, продержавшаяся до 1917 года.
      Любовь Силы Сандунова и Елизаветы Урановой не оказалась долгой, брак распался, но Сандуновские бани на Неглинной прописались навсегда. Они выдержали испытание на прочность, устроенное революцией 1917 года, и "перестройкой" 1991 года. Запущенные, обветшавшие и обнищавшие на закате советской власти бани возрождены, хотя не все в них так, как было в блистательном прошлом.
      Это не те ветераны, что видели Сандунова. Восемнадцать каменных строений его бань были сломаны одним махом в 1894 году. На их месте через год появились новые здания, достойные внимания как самые замечательные сооружения города. На Неглинной на прежнем месте появились роскошные Сандуны-2. Но и сюда, как в прошлом, мог прийти за копейки бедняк. Богатые, уплатив полтинники и рубли, мылись в номерных банях, каждый вступал в чертоги из черного дерева и белого камня.
      На Неглинной появился ансамбль строений. Улицу украсил трехэтажный роскошно отделанный доходный дом с магазинами внизу и квартирами наверху. Фасад нарисовал художник-архитектор, известный нам, Борис Викторович Фрейденберг, мастер эклектики. Он придал дому вид дворца, украсив фасад пышной лепниной, пилонами, аркой, чуть ли не триумфальной. За ней возникает на московской улице арабский дворик...
      С улицы дверь вела в богатый магазин, где до революции торговал известный всем, кто в России пел и играл на музыкальных инструментах. То был магазин Петра Ивановича Юргенсона, крупнейшего в России издателя и продавца нот. Он состоял в дружеских отношениях с Николаем Рубинштейном и Петром Чайковским, был первым и единственным издателем всего, что написано гениальным композитором. При магазине находилась бесплатная нотная читальня с библиотекой. Поблизости на Неглинной, 10, Юргенсон основал большую нотную типографию.
      Над магазинами на улицу выходили окна многокомнатных квартир, отделанных по лучшим европейским стандартам. Одиннадцать комнат занимал отставной поручик Алексей Гонецкий и его жена Вера Фирсанова, дочь богатого лесопромышленника. На ее унаследованные капиталы молодой деятельный муж построил бани - дворец, напоминаю- щие роскошью термы античности.
      Собственно Сандуны располагались на втором плане Неглинной, выходя окнами в переулок и двор. Под сводами русской бани плескалась вода бассейна, своды зала подпирали белые колонны карарского мрамора, добытого в каменоломнях, где брали камень ваятели, титаны Возрождения.
      Появлению Сандунов-2 предшествовала, как и Сандунам-1, любовь, вспыхнувшая в душе дочери купца Веры Фирсановой к бедному поручику, сыну генерала, ставшему ее мужем, несмотря на разницу в финансовом положении и происхождении. Гонецкий перечитал литературу по банному делу, увидел своими глазами лучшие бани Европы, в том числе те, с бассейнами, которыми славится Будапешт. Он взял на заметку все, что там было хорошего. И веники березовые доморощеные не забыл. Денег не пожалел на автономную от города электростанцию и собственный водопровод, протянувшийся от плотины на Москве-реке, откуда поступала тогда чистая вода. Электрический свет и вода заливали залы, где были и парилки, и душ Шарко, и ирландские сухие бани...
      В Сандуны зачастил прославившийся тогда молодой певец Шаляпин. Федор Иванович признавал лишь Сандуны, где не только парился и мылся, но пел и пил с замечательной компанией. Акустика в бане не хуже, чем в Большом, голос звучал прекрасно, усиленный влажными стенами. Арий солист Большого в номерном отделении не исполнял, но песни, такие как "Вдоль по Питерской" и "Эй, ухнем!" пел с радостью один и с подпевавшим ему хором, увеличивавшимся в составе после каждого посещения. Люди забывали, зачем пришли в номера. Многие приходили, чтобы только посмотреть на Шаляпина в костюме Адама и послушать даровое пение, за которое в театре надо было немало платить. Компанию артисту составляли Максим Горький, Сергей Рахманинов, Иван Москвин и другие известные в городе люди.
      Тогда и предложила Вера Фирсанова, дружившая с певцом до конца дней своих, посещать Сандуны в воскресенье, небанный день, когда, как и в среду, персонал приводил заведение в идеальный порядок после трех дней усиленной эксплуатации.
      Дела шли хорошо. Но в личной жизни счастья ни Фирсановой, ни Гонецкому Сандуны не принесли. Поручик запутался в картежных долгах. И в конце концов пустил в себя пулю, когда жена закрыла перед ним дверь дома. Сандуны оказались долговечнее и этой любви.
      Шаляпинскую традицию в Сандунах в наш век поддержали Екатерина Фурцева и ее подруга, которую автор книги "Сандуны" Анатолий Рубинов представляет словами: "певица, поющая зычным голосом". Кто она? Сейчас отвечу. Но сначала скажу о ее подруге. Бывшая ткачиха, увлекавшаяся в молодости авиацией, окончившая институт тонкой химической технологии и волею партии ставшая в конце карьеры министром культуры великой державы. Она дружила с иностранкой - Надей Леже русского происхождения, женой известного французского художника Леже. Надя исполнила два мозаичных портрета Фурцевой. Ходили ли они вместе в Сандуны? Не могу сказать. Но точно знаю, с кем регулярно посещала бани член Советского правительства и ЦК КПСС. "Зычным голосом", еще и красивым, пела в номерах Зыкина, Людмила Георгиевна, народная артистка СССР, дружившая со страдавшей одиночеством (несмотря на замужество и высокую должность) министром культуры СССР. Фурцева прошла путь в партии от секретаря райкома до секретаря ЦК. Не обижена была природой ни красотой, ни умом. Но дважды накладывала на себя руки. Не от несчастной любви. Первый раз резала вены и впадала в депрессию после того, как товарищи по Политбюро вывели ее из состава этой всемогущей компании и освободили от должности секретаря ЦК и первого секретаря Московского горкома партии. То была, скажу молодым, старые и так знают, должность губернатора, главнокомандующего Москвы. Ее славно исполнял как раз князь Долгоруков, первый помывшийся в Сандунах из серебряной шайки.
      Второй раз Екатерина Алексеевна не выдержала унижения, когда все те же товарищи из Политбюро и ЦК партии нашли криминал в постройке подмосковной дачи, за которую Фурцева уплатила по документам 25 тысяч рублей. Деньги ей вернули, но дачу конфисковали. В свете нынешних дачных сюжетов эта давняя история кажется не стоящей выеденного яйца. Но тогда представлялась позором. Его гордая Екатерина пережить не смогла.
      Я видел ее на лестнице Колонного зала, где, накинув на светлую голову косынку, вообразив себя, как в молодости, ткачихой, она рассаживала на ступенях смущавшихся делегатов городской партконференции от Краснопресненского района и Трехгорки. В центре разношерстной группы, сколоченной по принципам партдемократии, Фурцева выглядела яркой, веселой кинозвездой. О ней когда-нибудь напишут. Во всяком случае, недавно такую недостижимую для меня цель поставили в хорошем издательстве.
      Во дворе Неглинной, напротив "Метрополя", торговали до недавних лет березовыми вениками у стен других знаменитых Центральных бань, некогда соперничавших с Сандунами.
      В конце ХIX века, в 1890 году, построены бани, названные не без основания "Центральными". Вход в общие отделения был со двора. С Неглинной, в парадном подъезде, начинался путь в дорогие номера. И здесь был бассейн, в круглом зале с расписными стенами. Живопись сохранилась, а бань больше нет. В чаше осушенного бассейна стоит большой круглый стол, где встречаются кавалеры ордена Святого Константина, одного из старейших в Европе, похороненного революцией, ныне возрожденного.
      У дверей зала, где когда-то и я прыгал в воду, установлен снятый с корабля штурвал. Рыцарь ордена Зураб Церетели встал за этот штурвал в позе бронзового Петра, рожденного его фантазией над Москвой-рекой. И дал возможность фотографам сделать редкий снимок, обошедший газеты и журналы. В рыцари ордена посвящены не только известные художники, артисты, но и первые лица правительства Москвы Юрий Лужков и Владимир Ресин, не давшие погибнуть Сандунам и другим достопримечательностям Неглинной.
      Все видимые старые строения появились лишь в первой четверти ХIX века. От того времени сохранились двухэтажные каменные дома. Среди них отмечено мемориральной доской здание на углу с Пушечной, где в 1822 году открылось Военное сиротское училище, построенное по эскизу члена "Комиссии для строения Москвы" архитектора Осипа Бове. Этой комиссии и зодчему Москва многим обязана, в том числе появлением Неглинной. (О нем - ниже.)
      Ее ширина от Театрального проезда до бульвара, оставшегося от прежнего канала, определена была в 21,3 метра. В просторечии улица называлась Трубой, так как простиралась над трубой, где текла река. Как и Москва, улица не сразу строилась. Автор первой книги с названием "Москва и москвивич" писатель Михаил Загоскин оставил картину Неглинной 40-х годов ХIX века:
      "Ступайте по широкой улице, которая называется Трубою, и вы тотчас перенесетесь в другой мир! Позади, в шагах в пяти-десяти от вас кипит столичная жизнь в полном своем разгуле, одна карета скачет за другой, толпы пешеходцев теснятся на асфальтовых тротуарах, все дома унизаны великолепными французскими вывесками; шум, гам, толкотня... А впереди вас и кругом вас тихо и спокойно. Изредка проедет извозчик, протащится мужик с возом, остановятся поболтать две соседки в допотопных кацавейках... Работницы в простых сарафанах и шушунах идут с ведрами за водой. Вот расхаживают по улице куры с цыплятами, иногда гуси, а иногда вам удастся увидеть жирную свинку, которая прогуливается со своими поросятами. Я по крайней мере не раз встречался с этими интересными животными не только на Трубе, но и на Рождественском бульваре".
      Запечатлел Неглинную в балладе, датированной 1855 годом, Николай Некрасов, поведавший историю, как некий московский Каин на глазах умиравшего жадного отца, признавшегося сыновьям в тяжких прегрешениях, поднял руку на брата. И случилось это в роскошном барском доме, где разбогатевший скупец жил, как нищий, в конуре:
      В счастливой Москве, на Неглинной,
      Со львами, с решеткой кругом,
      Стоит одиноко старинный,
      Гербами украшенный дом.
      Он с роскошью барской построен,
      Как будто векам напоказ;
      А ныне в нем несколько боен
      И с юфтью просторный лабаз...
      По всей вероятности, этот дом со львами плод поэтического воображения, московские аристократы обошли Неглинную вниманием.
      Из знаменитостей в прошлом веке жил на Неглинном проезде Александр Гурилев, композитор, сочинивший романс "Однозвучно гремит колокольчик" и другие шедевры, ставшие народными песнями. Но богатства музыка ему не дала. Возможность свободно жить в Москве он получил в 28 лет вместе с вольной как крепостной графа Владимира Орлова. В неволе однако мог учиться не только у отца, крепостного музыканта, но и Джона Фильда и И. И. Геништы, служивших у графа. Приписанный к сословию ремесленников-мещан Гурилев жил в доме по соседству с небогатыми людьми. На этом месте теперь стоят чередой несколько двухэтажных строений, появившихся во второй половине ХIX века, образующих ворота улицы на Трубной площади.
      На четной стороне тянется с рядами бесконечных окон дом дешевых "номеров Ечкина", служивших до 1917 года общежитием бедных студентов Московского университета. Эти постояльцы номеров Ечкина описаны в рассказах Чехова, как люди "без денег, без родных и... без будущего".
      В доме Ечкина на первом этаже находилась одна из булочных Филиппова, куда после разгрома революции 1905 года доставляли тайно литературу, изданную подпольной типографией большевиков. По всей видимости, обитатели этих номеров вышли на улицу в дни первой русской революции, взявшись за оружие. Это дало повод писателю, звавшему тогда народ на баррикады, "буревестнику революции" - Максиму Горькому, с радостью сообщать в Петербург 10 декабря 1905 года:
      "Сейчас пришел с улицы. У Сандуновских бань... идет бой. Хороший бой! Гремят пушки - это началось вчера с 2-х часов дня, продолжалось ночь и непрерывно гудит весь день сегодня... Большой успех! На улицах всюду разоружают жандармов, полицию..."
      Артиллерия била по двухэтажным домам, стоявшим рядом с номерами Ечкина, откуда стреляли из револьверов по рецептам, выписанным стратегом революции Владимиром Ульяновым, призывавшим восставших в случае отсутствия оружия поливать стражей порядка с крыш кипятком и кислотой.
      Перед революцией 1905 года и после нее Неглинная быстро застраивалась новыми домами. При этом однажды случилась катастрофа, потрясшая трагизмом Москву. Известный архитектор Александр Каминский для Московского купеческого общества по своему проекту строил большой дом на углу с Кузнецким мостом, 10. Каменщики работали быстро, но с грубыми нарушениями строительных норм и правил. В результате недостроенное здание рухнуло.
      "Сегодня на Кузнецком в присутствии сестры обвалилась высокая кирпичная стена, упала через улицу и подавила много людей", - писал Чехов. Погибло одиннадцать человек.
      Дом достроили в 1892 году, в нем помещалась контора Николая Шмита, владельца мебельной фабрики, разгромленной артиллерией во время восстания на Пресне. И магазин ювелира Фаберже.
      На Неглинной архитектор Константин Михайлович Быковский на месте старинного сада построил дворец в стиле ренесанса, предназначенный для Государственного банка. Казенный, то есть государственный, ассигнационный банк появился в Москве в 1769 году на углу Мясницкой улицы и переулка, до наших дней в память о нем называющемся Банковским. Спустя сто лет Московская контора Госбанка обосновалась на Неглинной, где пребывает до наших дней рядом с растущей пред ним ветлой, единственной оставшейся на бывших берегах реки.
      Стены банка декорировал скульптурами на заданную тему "Земледелие, промышленность и торговля" Александр Михайлович Опекушин. Его бронзовый монумент Александру Пушкину стал гордостью родины поэта Москвы, опередившей сановный Петербург, убивший великого стихотворца. Опекушин вошел в историю не только как автор больших монументов, Александру II и Александру III, судьба которых нам известна. Он много времени отдавал малым формам, заведуя в Москве фигурным отделением скульптурной мастерской А. С. Козлова. Из нее выходили в большом количестве популярные статуэтки из терракоты, папье-маше, алебастра... Они, очевидно, не были конфискованы, как золотые и бронзовые изделия, революционерами и, по всей видимости, украшают квартиры москвичей.
      По обеим сторонам здания Быковского другой поклонник классики архитектор Иван Жолтовский возвел в стиле классицизма флигеля, намного выше центрального здания. Произошло это при советской власти в 1927-1929 годах, на закате нэпа, новой экономической политики, когда рубль свободно менялся на доллар.
      Охраняемый как крепость дом Госбанка России стоит в бушующем океане экономики, отражая с переменным успехом накаты и удары волн финансовых цунами, сотрясающих мировую экономику...
      Напротив Госбанка находилось Министерство финансов РСФСР, игравшее, как все республиканские министерства в Советском Союзе, второстепенную роль в экономике, которая в конечном итоге рухнула, похоронив под обломками развалившуюся страну.
      Еще одно известное имя архитектора-классика связано с Неглинной. По рисунку Осипа Бове на Неглинной выстроено в первой четверти ХIX века Военное сиротское училище. В 1883 году, в год смерти великого русского актера Михаила Щепкина, здание заняло Московское императорское театральное училище, основанное Александром I. Принятая в училище дочь суфлера Мария Ермолова была после первых уроков признана бесперспективной, но вскоре доказала свое право играть на сцене. Будучи ученицей, в семнадцать лет заменила в спектакле заболевшую Гликерию Федотову, после чего всю долгую жизнь под бурные аплодисменты выступала в Малом, став любимицей Москвы. Многие прославленные актеры этого театра прошли школу на Неглинной.
      Учились здесь не только артисты драмы и комедии, но и балета. В классах у станка годами стояли Екатерина Гельцер, Майя Плисецкая, Екатерина Максимова, многие другие звезды Большого театра...
      (Сорок лет тому назад каждое утро в дверь квартиры, где я снимал угол, кто-то стучал и протягивал с порога в приоткрытую на цепочке дверь букет цветов, предназначавшихся не моей хозяйке, а Майе Михайловне, соседке по лестничной площадке дома на Кутузовском...)
      Во дворике старинного ампирного дома установлен памятник Михаилу Щепкину, тридцать лет преподававшему в училище и не прекращавшему выступать на сцене Малого. Жизнь многих замечательных русских актеров прошла на этом клочке московской земли между берегами Неглинки, протекавшей у них под ногами, под зданием театра, воздвигнутого на сваях.
      И этот театр выстроен по проекту Осипа Бове. Позднее его перестраивал Константин Тон, автор храма Христа Спасителя и Большого Кремлевского дворца. Малым - театр называется по сравнению с Большим, вместе с которым он входил в созвездие государственных императорских театров. В его зале тысяча мест, это в десятки раз больше, чем в действительно малых современных театрах, появившихся в атмосфере наступившей творческой свободы. После всех переделок и ремонтов Малый театр остался самым уютным и милым, самым домашним, и в то же время державным...
      Итак, Малый, Театральное училище, Сандуны... А под ними невидимо течет Неглинка. На моих глазах она дважды выходила из берегов, откуда-то из преисподней поднималась большая вода, превращая улицу в русло реки. Совсем неожиданно появлялась на волнах лодка, плывшая по течению к центру... То были последние буйства речной стихии, после чего город решил раз и навсегда обуздать реку, чего не удавалось сделать со времен Екатерины II.
      Ни канал XVIII века, ни труба ХIX века не обезопасили центр Москвы от наводнений. Они грозили не только весной, в ледоход, когда поднимается по закону природы уровень рек. Неглинка приходила в неистовоство после каждого сильного дождя.
      Застигнутый однажды ливнем на Неглинной Владимир Гиляровский стал свидетелем сцены в пивной, где люди пережидали дождь:
      "Ливень усиливается... Через порог набегает вода. Гости ставят ноги на перекладину столиков. И вдруг водопадом через порог хлынули волны мутной воды... Кто-то лезет на стол, стулья всплывают.
      Вода прибывает и прибывает... Ужас на лицах...
      В окна доносились неистовые крики: спасите!
      Тонул кто-то.
      Это Неглинка не вместила в себя огромной массы воды...
      Широкая, великолепная Неглинка".
      Наводнение ускорило давнее желание журналиста изучить московское дно. Это стремление возникло после чтения романа "Отвеженные" Виктора Гюго, подробно описашего подземные клоаки Парижа. Гиляровский в 1884 год первый раз, надев охотничьи сапоги, с двумя провожатыми опустился в мрачную зловонную трубу. И оказался под сводами в рост человека, по колено в воде, потоках тины. Путь преграждали заносы грязи, мусора, сброшенных в подземный поток останков домашних животных. (И как показалось составителю криминальной хроники "дяде Гиляю" - людей, сброшенных сюда преступниками из близлежавших притонов.)
      Городская дума отреагировала на заметки в газете решением - очистить русло. Однако Неглинка не сдалась окончательно. Второй раз постаревший репортер спустился в Неглинку, будучи сотрудником "Вечерней Москвы", в 1926 году, когда ее вновь после наводнения взялись приводить в порядок. Гиляровскому казалось, наводнения происходят из-за пробок грязи. Причина была в другом. Под "Метрополем", когда строили гостиницу, инженер Щекотов выложил из кирпича трубу диаметром 5 метров, настолько просторную, что в нее способен войти поезд метро. Здесь Неглинка не буйствовала. Выше по течению зауженное русло не вмещало бурный поток, поэтому он находил выход через люки Неглинной улицы.
      Так продолжалось до 1964 года. Тогда-то произошло последнее сильное наводнение, затопившее пороги домов, после чего город, стремившийся стать "образцовым коммунистическим", решил раз и навсегда обуздать Неглинку. Вместе с Алексеем Прокофьевичем Ивлевым, всю жизнь присматривавшим за подземной рекой, я прошел по новому руслу, проложенному на глубине 8 метров под землей. Увидел прямоугольный бетонный коридор, на финише расходящийся рукавами, тремя тоннелями, чтобы дать свободный выход любому полноводному потоку.
      С тех пор о Неглинке Москва забыла.
      А я ее навсегда запомнил, потому что проплыл полкилометра по ее воде на плоту, сколоченном из двух шпал, скрепленных скобой. Такой плот придумал Алексей Прокофьевич, однажды чуть не погибший во время ливня, застигнутый потоком снега и дождя. С помощью такого транспортного средства его помощники не только быстро следовали от колодца к колодцу, но и обследовали дно, нуждавшееся в постоянном ремонте.
      Тогда река быстро, как горный поток, текла в старой николаевской трубе, уложенной в устье под сильным наклоном, 6 сантиметров на 1 метр. Плот цеплялся за неровное дно, вставал на дыбы, нас как щепку бросало то вперед, то опрокидывало назад, швыряло по сторонам. Настолько бурным был водопад, стремившийся на соединение с Москвой-рекой.
      Неглинная начинается Малым театром. Заканчивалась "Эрмитажем". Так назывался первоклассный ресторан, о котором путеводители информировали: самая лучшая французская кухня - в ресторане "Эрмитаж". На углу улицы и Трубной площади, где торговал недоброй славы "Афонькин кабак", французский повар Люсьен Оливье с русским купцом Яковом Пеговым построил ресторан, перед дверью которого тормозили самые дорогие упряжки лошадей. Француз придумал салат "Оливье", увековечивший его имя в Москве, как Сандунова. Все другие блюда ресторана, где священнодействовал на кухне шеф-повар из Франции, были на таком же уровне, удовлетворяя вкус гурманов.
      Перейдя позднее в руки торгового товарищества, без Оливье, "Эрмитаж" стал еще роскошнее. В комплексе с рестораном открылись номерные бани, гостиница, благоухал вечнозеленый сад, играл оркестр на хорах Белого колонного зала...
      В летопись города ресторан вошел не потому, что в нем икру подавали в серебряных ведрах и резали аршинную стерлядь на глазах у богатых гостей. Икры хватало и в других ресторанах. Но только в "Эрмитаже" после каждого Нового года, 12 января, в Татьянин день по традиции отмечалась годовщина образования Московского университета. "Эрмитаж" преображался. Толпы студентов вместе с профессорами, выпускниками факультетов, ставшими врачами, юристами, учителями, литераторами, направлялись в ресторан по улицам с пением на латинском языке гимна "Гаудеамос" и русской "Дубинушки". Толпа входила в настежь распахнутые двери, где с утра ждали.
      "Дорогая шелковая мебель исчезала, пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья... Это был народный праздник", - пишет свидетель тех дней Владимир Гиляровский.
      В императорской Москве задолго до революции 1905 года в залах "Эрмитажа" происходило по сути не только шумное застолье, но и оппозиционная вполне легальная демонстрация. Произносили политические речи, каждый мог свободно высказаться, даже провозгласить лозунг: "Долой самодержавие!" под аплодисменты либеральных профессоров и литераторов, не догадывавшихся, что с ними всеми будет, когда монархия их усилиями рухнет.
      Еще одна традиция соблюдалась учеными. Без студентов они собирались на танеевские обеды, которые проходили под председательством адвоката Владимира Ивановича Танеева, социалиста по глубокому убеждению, состоявшего в переписке с самим Карлом Марксом! В дни обедов сходились шумно и весело под одну крышу известные ученые, художники, артисты. То был прообраз современных демократических "тусовок". Застолье превращалось в заседания политического клуба, где русская интеллигенция усердно рыла себе могилу, вырабатывала "общественное мнение" по злободневным проблемам.
      Еще одну традицию установили "таланты и поклонники", посещавшие "Эрмитаж" после спектаклей, ночью. Так было и после триумфа в Художественном пьесы Максима Горького "На дне". В ресторане появился смущавшийся автор в косоворотке и сапогах, и с ним звезды самого популярного театра.
      В Белом колонном зале был задан банкет по случаю столетия со дня рождения Александра Пушкина. В его стенах собрались тогда все живые классики России. В 1879 году в "Эрмитаже" чествовали здравствовавшего Ивана Сергеевича Тургенева, в 1890 году - Федора Михайловича Достоевского, и эти события стали достоянием не одного города, всей империи.
      Проходили также торжества тихие, но попавшие в анналы истории. Здесь Петр Ильич Чайковский представил друзьям после венчания жену, состоялась свадьба, за которой последовала трагедия разрыва.
      История "Эрмитажа" оборвалась в 1917 году, когда лозунг "Долой самодержавие!" был претворен в жизнь. В годы нэпа несколько лет снова шла разгульная жизнь. Затем, как все знают, началась коллективизация, есть стало нечего. В опустевшем, захиревшем здании советская власть открыла недолго просуществовавший Дом крестьянина. После войны здесь обосновалось министерство. Потом издательство.
      От Моховой, где сохранилось несколько факультетов Университета, студенты не ходят сюда, отмечая, как прежде, Татьянин день. Потому что некуда. Пока.
      Верю, "Эрмитаж" возродится, как Сандуны.
      Двухэтажный запущенный дом на углу Неглинной и бульвара утратил нарядную башенку над крышей, из трех балконов на фасаде сохранился однин без решетки. В Белом колонном зале с потолка свисают неукраденные бронзовые люстры. На стенах привяли цветы эклектики: лепнина, зеркала, статуи, резьба по дереву. В историческом зале играет театр "Школа современной пьесы"...
      Есть на Неглинной заурядный кирпичный почерневший от времени дом, номер 25, чей адрес знали многие на просторах бывшего Советского Союза, потому что дверь его вела в приемную Минздрава СССР.
      Сюда адресовал меня микрохируг Святослав Федоров, который без бумажки из этой приемной не мог прооперировать мою мать. Без пяти минут летчик - он попал под трамвай и лишился всякой надежды летать. Стал глазным хирургом. Рискуя головой, под вой и улюлюканье коллег, вживил в пораженный катарактой глаз девочки Лены Петровой искусственный хрусталик. Тем самым проложил новый путь не только себе, но микрохирургии глаза. Сидя за рулем подаренного американским обществом офтальмологов "Мерседеса", он промчал меня по Москве между дегунинской районной больницей, где ему выделили палату для больных, и своей лабораторией, рядом с которой шла большая стройка. Подняв меня на крышу будущей крупнейшей в мире клиники, он, стоя на пронизывающем ветру, нарисовал картину, которая казалась фантазией. Над земным шаром летают самолеты с бригадами хирургов, владеющих методикой Федорова. По морям и волнам плывут океанские корабли, плавучие операционные, где в Африке, Латинской Америке и Австралии микрохирурги оперируют за доллары аборигенов по методике Федорова. Во всех столицах республик СССР и в больших городах открываются филиалы московского Центра микрохирургии глаза, выросшего из крохотной лаборатории. Все так и вышло, как мечтал 30 лет назад этот большой человек.
      И если бы ему Президент Ельцин доверил руль страны, как это чуть было не случилось в 1991 году, уверен, собственные загородные дома были бы не только у сотрудников Центра Федорова, но и у многих врачей, учителей, инженеров, которые, дружными рядами пойдя за Борисом Николаевичем, пришли к нищете...
      У устья Неглинной угнездился некогда популярный и недорогой ресторан "Узбекистан". Перед ним в 60-е годы застрелили человека, это происшествие попало на страницы всех газет. То был первый в советской Москве случай, когда убивали у дверей ресторана. Кто бы мог тогда подумать, что в свободной Москве такие убийства станут нормой жизни!
      Неглинная не потеряла за годы советской власти ни одного храма, поскольку их на ней никогда не было. Почти ничего здесь не сносили. Поэтому осталась такой, как была, когда загремел на ней в 1905 году первый уличный бой, так порадовавший Максима Горького.
      Глава пятнадцатая
      РОЖДЕСТВЕНКА
      Стрелка компаса. - Обитель в честь Рождества
      Богородицы. - "Неплодная смоковница". - Легенда о Кудеяре. - Убийство монахини Варвары.
      Усыпальница Лобановых-Ростовских. - Пушечный
      двор. - Дом на три улицы. - Читальня Черенина. - Террористы "Ада". Немецкий клуб. - Дебют
      Алексеева-Станиславского. - Подарок партии
      ЦДРИ.- Аджубей в ударе - Первый триумф Ильи
      Глазунова. - Строгановское училище. - Граф
      Строганов и его род. - МАРХИ. - Институт
      востоковедения Евгения Примакова. - Архитектор
      Карл Бланк. - Роковая любовь Сухово-Кобылина.
      "Свадьба Кречинского". - Мария Андреева, жена
      Максима Горького. - Ленин уходит от полиции.
      Герасим Хлудов и его род.
      Улице возвращают имя.
      У Рождественки одна особенность. По ней можно ориентироваться как по стрелке компаса. Один конец нацелен на север, другой - на юг. Вторую особенность приписывают зря, по страницам книг кочует выдумка, что этот проезд - самый малый радиус Бульварного кольца. Но соседка, Большая Лубянка, короче...
      Это обычная старомосковская улица, которая вела от ворот Китай-города к Рождественскому монастырю. Ему она обязана именем. На краю Кучкова поля меж диких лесов и сел, вдали от города поднялась над берегом Неглинки маленькая деревянная церковь под крестом. Для каждого, кто ее видел, то был символ единения с великой Византией, откуда лился свет православия, знак, что на московской земле живут по заповедям Христа.
      Возникла обитель в 1386 году в честь Рождества Богородицы - девы Марии. Земная мать Иисуса происходит из израильско-иудейского царского рода Давида. Родители Марии Иоаким и Анна долго страдали от бесплодия, моля Бога о даровании дитя. Чудо рождения произошло у праведников, как у Сарры и Авраама, в старости. С трех лет Мария прислуживала в Иерусалимском храме, дав обет безбрачия. Поэтому ее выдали замуж за престарелого праведника Иосифа, в семье которого случилось чудо девственного материнста, рождество Хри-стово.
      Русское имя Мария происходит от еврейского - Мариам, что значит сильная, прекрасная. В честь ее две тысячи лет слагают гимны и стихи, пишут картины и иконы, строят храмы, называют детей.
      Имя Мария самое распространенное на Руси, его носила мать князя Владимира Храброго. На ее средства на краю Кучкова поля и крутого склона Неглинки выстроили деревянный храм Рождества Богородицы, ставший со временем собором монастыря.
      В монастыре жил одно время вместе с матерью князь Владимир. Титул Храброго молодой 26-летний князь удостоился после Куликовской битвы. Прославился тем, что во главе Засадного полка внезапно ударил во фланг Мамаева войска, обратив татар в бегство.
      Жил в монастыре, дав обет молчания, монах Кирилл, скрывшийся за его стенами от гонений. Уйдя отсюда, основал на Сиверском озере ныне всем известный Кирилло-Белозерский монастырь.
      Княгиня Мария, став монахиней Марфой, завещала похоронить себя в обители. Приняла монашество вдова Владимира Храброго, княгиня Елена. Примеру княгинь последовали вдовы воинов, погибших на поле Куликовом. На их средства обустроили этот женский монастырь, один из древнейших в Москве.
      В нем насильно постригли жену Василия III, унаследовавшего от отца, Ивана III, свободную и возвысившуюся державу. Прекрасную Соломонию выбрали на смотринах из 1500 невест, свезенных из разных городов в Кремль. Брак оказался несчастным. За двадцать лет супружества княгиня ни разу не родила, что вселяло ужас в сердце стареющего князя, опасавшегося за судьбу громадного царства.
      - Кому по мне царствовати на русской земли, и во всех городех моих и в пределех. Братии ли дам? Ино братья своих уделов не умеют устраивати.
      - Государь, - отвечали бояре. - Неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда.
      Так князь и поступил при поддержке митрополита, бояр. Но встретил противодействие патриарха в Константинополе. Вместо благословения получил от святейшего суровое предостережение:
      - Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо: царство твое наполнится ужаса и печали, кровь польется рекою, падут главы вельмож, грады запылают...
      Даже это пророчество не остановило князя, воспылавшего желанием заиметь потомство подобно всем сущим тварям на земле.
      В молитвах, сохранившихся на страницах летописей, он обращался к Богу:
      - Люте мне! Кому уподоблюся? Аз не уподобихся ни птицам небесным, яко птицы небеснии плодовити суть; ни зверем земным, яко звери земнии плодовити суть; ни водам, яко плодовити суть: волны бо их утешающе, и рыбы их глумящеся.
      Несчастную княгиню насильно привезли в обитель, где после рукоприкладства остригли и выслали в один из суздальских монастырей под именем старицы Софьи.
      Драма в семье князя породила в народе устойчивый слух, что якобы беременная Соломония после пострижения родила в неволе сына, ставшего разбойником Кудеяром.
      В действительности после второго брака с Еленой Глинской у Василия III на свет появился долгожданный наследник, будущий царь Иван Васильевич, он же Иван IV, он же Иван Грозный. Как видим, пророчество патриарха сбылось, кровь полилась рекой и Москва наполнилась ужасом и печалью. По летописи, в момент рождения наследника великого князя вспыхнула ослепительная молния и раздались раскаты оглушительного грома. В народе же родилась легенда о Кудеяре. По одному из мифов именно он привел к Москве войска хана, наделавшего много бед. Об атамане Кудеяре Шаляпин поет так, что мурашки бегут по коже:
      Жило двенадцать разбойников,
      Жил Кудеяр-атаман,
      Много разбойником пролито
      Крови честных христиан.
      При Иване III возвели в монастыре каменный храм Рождества на месте сгоревшего деревянного. В прошлом веке пристроили к нему два придела Сошествия Святого Духа и Дмитрия Ростовского. Под этим именем вошел в историю Даниил Саввич Тупталло (1651-1709). Родился на Украине, умер митрополитом Ростовским. Прославился как просветитель, церковный деятель и религиозный писатель. Автор многотомного свода житий святых "Четьи-Минеи", проповедей, драм, составлял летопись о происхождении славян. Основал большую школу, где учили русский, греческий, латынь. За свои деяния причислен к лику святых.
      В XVII веке у церкви Рождества построили усыпальницу князей Лобановых-Ростовских. Этот княжеский род ведет происхождение от Рюрика. Его потомка в ХIX колене Ивана Ростовского прозвали Лобаном, от него пошла ветвь Лобановых-Ростовских, давших России воевод, бояр, генералов, сенаторов, министров...
      В XVII веке монастырь обнесли каменной стеной с башенками на деньги княгини Фотинии Ивановны Лобановой-Ростовской. Ее же усилиями взамен деревянной соорудили каменную церковь в честь Иоанна Златоуста, жившего в IV веке нашей эры. Этот епископ Константинополя в Византии и на Руси считался идеалом проповедника и обличителя. Он служил примером протопопу Аввакуму, не страшившемуся царя и патриарха. Пятиглавый храм тогда же расписали. К нему позднее пристроили приделы Николая Чудотворца и Филарета Милостивого. (Филарет - родом из Пафлагонии, области в Малой Азии, раздавал богатство бедным).
      Монастырь пережил грозу 1812 года. Его сокровища спрятали в трех тайниках: трапезной, усыпальнице Лобановых-Ростовских и под колокольней. Ворвавшиеся в ворота обители французы ничего не выведали о тайниках. Им даже не удалось украсть серебряную ризу с иконы Казанской Божьей Матери, которую в дни оккупации каждый день с молитвами обносили вокруг стен. Сдиравший оклад грабитель поранил себя так сильно, что солдаты поспешили ретироваться от греха подальше.
      Вместо старинной колокольни, разрушенной молнией, в ХIX веке воздвигли новую - и под ней - церковь Евгения Херсонского. (Греческий монах-богослов, вынужденный покинуть родину. По рекомендации Фридриха Великого Екатерина II назначила Евгения придворным библиотерем, позднее - епископом Словенским и Херсонским.) Церковь постролили на деньги тайной советницы Штерич в память о ее умершем сыне Евгении.
      В стенах монастыря строительство продолжалось и в начале ХХ века, тогда встал над горой большой храм Казанской Божьей Матери. Того же времени трехэтажные кельи с классами церковноприходской школы.
      Если от французов монахи спасли ризницу с сокровищами, то от большевиков золото и серебро, дорогую церковную утварь уберечь не удалось. Колокола сбросили на переплавку. Монастырь, где проживало около 800 человек, закрыли. Некоторым монашкам разрешили доживать век в образовавшихся на месте келий коммуналках.
      Но кое-что из ризницы чекисты не увезли. Одна из манахинь -Варвара, казначей монастыря, дожила до 1978 года. Быть может, здравствовала бы еще, если бы ее не задушил алчный сосед, позарившийся на иконы старухи. Кроме них она хранила ценности, упрятанные покойной настоятельницей. Из рук банды награбленное попало заграничным охотникам за русскими шедеврами. На границе таможне удалось их спасти.
      Если Петровский монастырь служил усыпальницей Нарышкиных, породнившихся с царями, то Рождественский - хоронил Лобановых-Ростовских. Историки выделяют двух князей Лобановых-Ростовских. Один из них, Алексей Борисович, живший в 1824-96 годах, служил послом, министром иностранных дел. Известен как историк, инициатор Русского генеалогического общества, издатель, составитель "Русской родословной книги". Он коллекционировал картины, рукописи, монеты, книги. Его как ученого интересовал XVIII век, судьбы людей загадочной, трагической судьбы.
      Другой Лобанов-Ростовский, Александр Яковлевич, даты его жизни 1788-1866, генерал-майор, собирал полевые карты и книги по военному искусству, переданные Главному штабу. Коллекция портретов Петра I перешла в Публичную библиотеку. Изображений шотландской королевы Марии Стюарт в его коллекции насчитывалось 800! Он опубликовал три тома ее писем, конечно, на свои средства. Князь собирал в архивах сведения, относящиеся к русской княжне Анне Ярославне, жене французского короля Генриха I.
      Веками в монастыре хоронили Лобановых-Ростовских. Их могилы затоптаны. Сохранились чудом три надгробные плиты князей Долгоруких... При всем при том хочу с радостью сообщить, что в отличие от других московских монастырей полностью или частично разрушенных большевиками, Рождественский - сохранил все церкви! Втиснутая в монастырский двор коробка школы стоит, оказывается, не на месте храма, а на земле вырубленного сада. В ограбленных церквях и кельях возрождается утраченное.
      Еще об одной достопримечательности Рождественки напоминает название церкви "Софии у Пушечного двора". Она стоит в объятиях новых многоэтажных корпусов госбезопасности на Пушечной, бывшей Софийке. (София и три ее дочери Вера, Надежда и Любовь жили в древнем Риме и пострадали за веру в 137 году при мператоре Адриане.)
      Пушечного двора давно нет. Иван III пригласил в Москву строить Кремль Аристотеля Фиораванти, великого зодчего и литейщика. Этот кудесник и его соотечественники научили русских лить не только большие колокола, но и лучшие по тем временам пушки. Пушечный двор запечатлен на известной акварели художника и историка древней Москвы Аполлинария Васнецова, нарисованной на основе Сигизмундова плана 1610 года. На рисунке огороженный корпусами кузниц и забором двор между Неглинкой и Рождественкой напоминает крепость с громадной башней. Над ее конусом-крышей вьется густой дым. В башне клокотала доменно-плавильная печь.
      На Пушечном дворе работали литейщики и кузнецы. Самый прославленный из них, Андрей Чохов, отлил здесь Царь-пушку, весом 2400 пудов, одно из чудес Московского Кремля. Она не только грозная, но и красивая, с портретом царя Федора Иоановича и всадника на коне. С Пушечного двора в Кремль перевезли самые ценные пушки, не польстились предки на металл... У каждой такой пушки есть имя, предстающее в образе "Троила", царя Трои; "Аспида", злого духа крокодила; "Единорога", лошади с рогом... А какие на орудиях надписи, некогда грозные, теперь умиляющие детской простотой, как, например, на "Единороге":
      "Еинорог яблоко держит. Пушка ядро пусти. Яблоко ядром умертви и Ирода супостата победи".
      Тяжелые орудия, украшенные орлами, коронами, выставлены у стен кремлевского Арсенала. Они напоминают об исчезнувшем Пушечном дворе с кузницами, приказами и избами... Долговечнее всех оказалось Артиллерийское депо, где помещалась канцелярия и склад. Корпус депо тянулся вдоль Рождественки и простоял до 1812 года. При переустройстве сгоревшей Москвы на месте двора появились жилые дома с лавками. Стены депо, как полагают, вобрал в себя громадный доходный дом, выстроенный вдоль трех улиц: Рождественки, Пушечной и Кузнецкого моста.
      Его мы видим на месте, хотя время не пощадило задуманный автором образ, пострадавший от множества ремонтов и переделок. Кто не знает этот дом? С Рождественки в толще стены здания прорублены арки для входа на станцию "Кузнецкий мост".
      Все началось с того, что разбогатевший подрядчик коммерции советник Александр Логинович Терлецкий купил три каменные строения, стоявшие на трех упомянутых улицах, в том числе Артиллерийское депо. Купил с правом сломать и на их месте построить дом с квартирами и лавками. Что и было сделано с редким размахом для 60-х годов ХIX века.
      Как полагают москвоведы, проект заказали Константину Тону. По его рисункам и чертежам возведены самые значительные здания Москвы ХIX века: Большой Кремлевский дворец, храм Христа и вокзал Николаевской железной дороги на Каланчевке. Почерк, ярко выраженный мастером в этих строениях, просматривается и на фасадах здания с тремя адресами. По Рождественке это владение номер 6, по Пушечной - 9, по Кузнецком мосту - 20. Последнее владение нам известно: в его здании находились помянутые ранее книжный магазин Готье, музыкальный магазин Циммермана и гостиница "Захарьевка"...
      Не только архитектор Тон, но и заказчик Терлецкий был известным человеком в империи. Ему и некоему господину Синебрюхову царское правительство дало колоссальный подряд на поставку леса для строящейся железной дороги Москва- Санкт-Петербург. Подряд измерялся суммой свыше миллиона рублей...
      Напомню строчки, с детства знакомые до боли, возникающей при воспоминании о домашнем задании - заучить наизусть протяженную "Железную дорогу" Николая Некрасова:
      В синем кафтане - почтенный лабазник,
      Толстый, присадистый, красный как медь,
      Едет подрядчик по линии в праздник,
      Едет работы смотреть...
      Праздный народ расступается чинно...
      Пот отирает купчина с лица
      И говорит, подбоченясь картинно:
      "Ладно.. нешто... молодца!.. молодца!
      С Богом, теперь по домам, - поздравляю!
      (Шапки долой, коли я говорю!)
      Бочку рабочим вина выставляю
      И недоимку дарю!
      Если все так было, не исключено, что бочку вина под криики "ура!" выкатили на радостях по команде Терлецкого, Александра Логиновича. Он сказочно разбогател на подряде, ставшем могилой для "русских косточек", оплаканных поэтом и поколениями русских гимназистов и советских школьников. Ну а "купчина", коммерции советник, вложил заработанное в доходный дом на Рождественке, сдав его жильцам, в том чсле Анатолию Федоровичу Черенину.
      Кто такой? Когда-то эту фигуру хорошо в Москве знали либералы и демократы, и не только они... Рядом с квартирой этого господина на углу Рождественки и Софийки дверь вела в книжный магазин, библиотеку и читальный зал. На вывеске значилась фамилия - Черенин. Его дело считалось поставленным на "лучшую ногу", либеральные газеты писали о нем с придыханием: выбор книг характеризовал хозяина как разночинца, человека передовых взглядов. Таковыми считались взгляды социалистические, материалистические.
      Поэтому если кого интересовали сочинения Чернышевского, Прудона, Дарвина, писателей-демократов, свежие номера журналов "Современник" и "Русское слово", будораживших умы интеллигенции, того прямая дорога вела сюда, к гостеприимному хозяину. Он издавал библиографический журнал "Книжник", рекламировавший публикации тех, кто, обходя "препоны и рогатки цензуры", звал народ грудью проложить дорогу в светлое будущее, звал к топору. В читальный зал поступало около 40 русских и пять зарубежных газет.
      Сюда повадились ходить молодые люди, студенты Московского университета и Петровской сельскохозяйственной академии, поглощенные вечными русскими вопросами: "Кто виноват?" и "Что делать?".
      На оба эти вопроса они формулировали свои ответы, встречаясь среди новых книг и свежих либеральных журналов и газет. Во главе сообщества правдоискателей возвышался сын почетного потомственного гражданина волжанин Николай Ишутин. В детстве воспитываля в дворянской семье двоюродного брата Дмитрия Каракозова, в Саратовской губернии, откуда родом Чернышевский, звавший Русь к топору.
      Сегодня террактами никого не удивишь, они случаются каждый день, если не в Москве, так в другом городе. Кровавое дело начиналось в прошлом веке и связано с именами студентов Университета Сергея Нечаева и Николая Ишутина. Первый известен тем, что создал тайную "Народную расправу" и убил товарища. Второй возглавил подпольную "Организацию", но не успел сам никого убить, поэтому менее известен.
      Оба террориста исповедовали принцип: "Цель оправдывает средства", оба принадлежали к поколению первых русских революционеров-террористов, которые ради "счастья народного" готовы были на топор, пулю и бомбу.
      Николай Ишутин, числясь вольнослушателем Московского университета, организовал переплетную и швейную мастерские, ватную фабрику. Более того собирался открыть железоделательный завод. Не только для прибыли, но и пропаганды, вербовки единомышленников, готовых пойти за ним для захвата власти. Под его началом возникла не только "Организация", имевшая филиалы в Петербурге и других городах, но еще более секретная группа "Ад".
      Почему "Ад"? На Трубной площади, куда впадает Рождественка, в угловом сломанном не так давно трехэтажном строении находился воровской трактир "Ад". (На месте того здания - МГК партии возвел Дом политпросвещения.)
      Подобно аду трактир помещался в преисподней, в подвале, куда не наведывалась полиция, где делили и сбывали награбленное, проигрывали добычу в карты, бились смертным боем и пили, пили, пили... Знали в "Ад" дорогу не только уголовники.
      "Заходили иногда сюда косматые студенты, пели "Дубинушку" в зале, шумели, пользуясь уважением бродяг и даже вышибал, отводивших их в каморки", - свидетельствует Владимир Гиляровский, описавший трактир на Трубе, хорошо ему известный как репортеру криминальной хроники. - Вот по имени этого притона группа ишутинцев и назвала себя "Ад".
      Каморки назывались "адскими кузницами". В них уединялись члены "Ада", называвшие себя "смертниками", задумывая лихие дела, за которые грозила петля.
      Таких радикалов Федор Достоевский окрестил именем "бесы", представив на страницах гениального романа с таким же названием.
      Артель, именовавшаяся "Ад", переплетала книги господина Черенина. Коммуна наборщиц набирала издания господина Черенина. А 26-летний вольнослушатель Ишутин и его двоюродный брат Каракозов с единомышленниками общались в библиотеке и читальном зале господина Черенина, вдохновляясь идеями революционных демократов, выпускавших толстые журналы. Они читали их запоем. Встречались до тех пор, пока один из ишутинцев не взял в руки вместо топора пистолет и вместе с ним отправился в Петербург. У решетки Летнего сада, где любил прогуливаться Александр II среди своего народа, Каракозов выстрелил в императора. Но, к счастью, промахнулся.
      На этом "терракте" оборвалась жизнь повешенного Каракозова, прекратилась "оргработа" его двоюродного брата Ишутина и деятельность книготорговца Черенина. Поскольку жандармы установили связь между столь непохожими лицами.
      На запрос из Петербурга относительно библиотеки Черенина штабс-офицер Воейков доносил, что она "обращала и до сего времени на себя внимание тем, что представители оной, в лице составляющие как бы отдельную корпорацию, равным образом посетители и подписчики этой библиотеки, навлекают какое-то сомнение в отношении политической благонадежности, чему служит лучшим доказательством то, что большая часть арестованных лиц... были постоянными посетителями и подписчиками в библиотеке Черенина".
      Ишутинцев судили, главаря приговорили к пожизненной каторге, где он сошел с ума. Магазин и библиотеку на Рождественке закрыли. Черенина ненадолго выслали из Москвы, куда он вернулся хлопотать об открытии своего дела.
      "Надеюсь, что оно ему не будет разрешено", - наложил резолюцию император на запросе жандармов.
      С мнением Александра II не посчитались. Книжник формально передал магазин родственникам. В его доме произвели обыск после того, как сюда прислал прокламации и письма главный "бес", убийца Сергей Нечаев, скрывавшийся от русской полиции в Швейцарии.
      В 1879 году Черенин официально взял дело в свои руки. Еще через два года Александра II убили последователи Каракозова...
      Дом Терлецкого столь большой, что в его стенах со стороны Софийки оборудовали зрительный зал на несколько сот мест. Сюда в октябре 1860 года пришвартовался колесившийся по Москве Немецкий клуб.
      То был один из старейших московских клубов, которых всего в первой половине ХIX века насчитывалось пять - Английский и Дворянский, Купеческий, Охотничий и Немецкий. Последний основали в 1819 году иностранцы, среди которых в городе преобладали немцы.
      Автор известных мемуаров "Из прошлого" адвокат Н. В. Давыдов, вспоминая о Москве 50-60-х годов ХIX столетия, писал:
      "Немецкий или "шустер-клуб", как его называли в насмешку, мало посещавшийся, но знаменитый скандалами, которые учинялись на его балах и маскарадах не его члены, а гости из русских, которых затем обязательно выводили".
      Шустер по-немецки - сапожник, основал Немецкий клуб ремесленник Мартин Шварц, он же Матвей Андреевич Шварц. Членами клуба состояли не только ремесленники, но и музыканты, коммерсанты, врачи, аптекари, чьи имена значились на вывесках московских фабрик и мастерских, лечебниц и аптек.
      Спустя полвека со дня основания в Немецкий клуб начали принимать не только иностранцев, но и русских. На его танцевальных вечерах играл популярный оркестр Максимилиана Сакса, пели под его аккомпанемент цыгане, вызывая у публики взрывы восторга.
      "Горячая страстность их пения жгла кровь, огонь пробегал по жилам, слушая их пение, хотелось жить во всю ширь..." - пишет литератор и певец Павел Богатырев в "Московской старине", упоминая об оркестре Сакса. Как полагают, им дирижировал родственник Адольфа Сакса, изобретателя духового музыкального инструмента, названного в его честь саксофоном.
      В залах Немецкого клуба весной 1883 года состоялся вернисаж художника-баталиста Николая Верещагина, очевидца русско-турецкой войны на Балканах. По вечерам картины освещались электрическим светом, вызывавшим интерес у публики не меньший, чем живопись. Желая сделать выставку общедоступной, автор брал за вход всего пять копеек. Дешево! Губернатор, узнав об этом, в знак протеста решил не удостаивать выставку вниманием. Возможно, то был предлог, поскольку картины Верещагина не понравились императору Александру III. В его царствование русские добились триумфальной победы над турками, едва не войдя в желанный Константинополь.
      Славился Немецкий клуб не только скандалами, карточной игрой, приносившей большой доход правлению, балами, маскарадами, вернисажами, но и театральными представлениями. На сцене играли любители и ожидавшие ангажемента провинциальные актеры.
      Обо всем этом, возможно, не вспоминали, если бы не вмешался в описываемый мною сюжет его величество случай. Пожар, происшедший в Охотничьем клубе, срывал премьеру новой пьесы Льва Толстого "Власть тьмы". Великий автор доверил впервые исполнить пьесу никому не известной новой профессиональной труппе. Пришлось артистам (их возглавил представитель богатейшей купеческой фамилии Константин Сергеевич Алексеев) перенести репетиции на сцену Немецкого клуба, хотя это им не хотелось.
      Режиссер долго мучал актеров, добиваясь абсолютной невиданной прежде в Москве сценической правды, что ему удалось сделать к восторгу публики и театральных рецензентов. Премьера состоялась 8 февраля 1891 года. Эта дата стала вехой в истории русского театра. В Немецком клубе побывал мечтавший о своем театре Владимир Иванович Немирович-Данченко, решивший объединиться с состоятельным купцом, поразившим его не только замечательной игрой, но и режиссурой. В спектакле дебютировала в плеяде будущих звезд Художественного театра скрывшаяся под псевдонимом - Комина юная актриса, опасавшаяся навредить репутации отца, известного певца Федора Комиссаржевского. Кто его помнит? Дочь его, Вера Комиссаржевская, не забыта. Ее имя носит театр в Санкт-Петербурге, где она прославилась как великая драматическая актриса.
      На стенах бывшего дома Терлецкого-Захарьина на Пушечной, 9, укреплены две мемориальные доски. Одна с образом Станиславского-Алексеева, начавшего здесь путь к мировой славе, своему театру и методу, возлюбленному не только демократической публикой, но и вождями Октябрьской революции Лениным и Сталиным...
      Другая мраморная доска с образом Ильича. Ленин побывал по этому адресу спустя несколько лет после революции, о чем вскоре пойдет речь.
      Задолго до Октября воспетый Некрасовым в "Железной дороге" подрядчик продал за 650 тысяч громадный дом на трех улицах известному нам доктору Григорию Антоновичу Захарьину. Но это обстоятельство никак не отразилось на судьбе Немецкого клуба.
      После начала войны с Германией Немецкий клуб переименовали из патриотических чувств в...Московский славянский клуб. Но после захвата власти большевиками в 1917 году плохо пришлось и наследникам великого доктора, лишившимся домовладения, и членам правления, потерявшим обустроенный клуб, просуществовавший без малого сто лет. Его помещение взял в руки новый хозяин, победивший буржуазию пролетариат.
      Под громкое пение мажорного "Интернационала" и минорного гимна "Вы жертвою пали..." открылся под длинным названием "Клуб Центрального Союза всех местных комитетов городских служащих и рабочих". Коротко - клуб коммунальников.
      В нем, как везде, стали проходить всякие казенные собрания, заседания и съезды. На одном из них выступил в январе 1920 года вождь революции перед делегатами съезда народного хозяйства, к тому времени окончательно разваленного коммунистическими методами. Ленин произнес речь о коллегиальности и единоначалии, с помощью последнего административного средства начав спасать российскую промышленность.
      Спустя несколько месяцев Ленин ораторствовал в этом же зале на съезде работников медико-санитарного труда. Приехал поздно вчером в клуб, где его долго ждали в жуткой тесноте 700 человек. После непременного "Интернационала" Ильич повел речь о материях приземленных, призывая врачей и санитарных работников вместе с рабочим классом уничтожить "гнет нищеты, болезней и грязи". Той весной родились в Москве новые революционные почины, такие как "банная неделя", когда всем предоставлялась возможность помыться горячей водой с кусочком бесплатного казенного мыла, "неделя стрижки", "неделя очистки" улиц и дворов, домов, оставшихся без дворников и хозяев...
      Таким образом дом на углу Рождественки и Софийки вошел в биохронику вождя, "Лениниану". На фасаде Константина Тона мемориальная доска не дает нам забыть об этих двух выступлениях Владимира Ильича в 1920 году.
      Перед второй мировой войной, после кровавого сталинского "большого террора", партия делала советской интеллигенции щедрые подарки, награждала орденами, удостаивала почетных званий. Широкий жест власть сделала 9 мая 1939 года. В тот день в бывшем Немецком клубе, бывшем клубе коммунальников, торжественно под музыку и приветственные речи распахнул двери ЦДРИ Центральный дом работников искусств. На его открытии исполнил написанную по этому случаю песенку премьер Большого театра непревзойденный тенор Сергей Лемешев:
      Новый клуб еще не вышел из пеленок,
      Он лежит в кроватке недвижим,
      Но глаза уже ясны и голос звонок,
      Он для нас не может быть чужим.
      Такие, как, он прославленные советские артисты-орденоносцы, любимцы народа и товарища Сталина, принимали знатных людей труда, шахтера Алексея Стаханова, еще не спившегося, героя-полярника радиста Эрнста Кренкеля, знатную ткачиху Дусю Виноградову. Их имена не сходили со страниц газет как героев труда, олицетворявших рождение нового советского человека, воспитанного партией.
      "Жить стало лучше, жить стало веселей!" - этот тезис из доклада вождя зарифмовали в строчках песни. Ее запел бодро и весело хор русской народной песни имени Птяницкого. Еще одним доказательством тезиса товарища Сталина стал новый клуб творческой интеллигенции, вытеснившей коммунальников с насиженного места.
      Работники искусств переехали из стен старого маленького клуба в Пименовском переулке в хоромы, где был Большой и Малый, Каминный залы, клубные комнаты, хороший ресторан, буфеты с дефицитными продуктами. Лепота!
      Не буду называть известных советских артистов, художников, писателей, политиков, выступавших и бывавших в стенах ЦДРИ на правах гостей и хозяев. Можно сказать без особого преувеличения - были здесь все. Назову только два имени.
      Слушал я здесь однажды Алексея Ивановича Аджубея в пору его славы. Набитый до отказа зал, затаив дыхание, внимал каждому слову импровизации главного редактора "Известий" о визите его тестя, Никиты Сергеевича, в Англию. В тесном кругу не состоявшийся актер, голубоглазый блондин, не стеснялся в выражениях. Он рассказал, как наши "ребята", военные летчики чуть было "не трахнули английскую королеву". Самолет, в котором она следовала в Лондон, оказывается, слишком близко пролетел над военным кораблем, на котором высокий гость Хрущев прибыл к туманным берегам.
      Несколько лет спустя Аджубей, опущенный из кресла главного редактора "Известий" на стул очеркиста журнала "Советский Союз", поплыл по маршруту Одесса-Батуми в группе московских репортеров. Две недели пути, сопровождавшегося лукулловыми обедами и возлияниями за грузинским, абхазским и аджарским столом, страшился я, ответственный за поездку, как бы дорогой Алексей Иванович, глушивший смертную тоску известным русским способом в каюте капитана, ресторане и в трюме машинной команды, не выпал за борт старенькой "Колхиды".
      Скажу еще об одном эпизоде из истории ЦДРИ. В студенческие каникулы зимой 1958 года в Доме прошла выставка ленинградского студента Ильи Глазунова. Он привез на Пушечную 80 картин и рисунков.
      Что творилось тогда! Конная милиция сдерживала напор толпы, жаждавшей увидеть историю любви, протекавшей на фоне прекрасного города, в запущенных блокадных дворах, на набережной Невы, улицах, в комнате, где обнаженная натура представала во всей телесной красе, запрещенной соцреализмом...
      На выставку потянулись дипломаты, иностранные корреспонденты. Выставка закончилась бурным обсуждением в переполненном зале, где ораторы, выступая, выдавливали из себя раба.
      После такого исхода ЦК партии запретил в Москве вернисажи без ведома партийных инстанций. Триумфатора подвергли проработке на Старой площади, в центральной прессе. Так начали "делать биографию" самому популярному русскому живописцу ХХ века. Спустя годы в километре от Рождественки он создаст Российскую академию живописи, ваяния и зодчества.
      Рождественка связана с историей двух других художественных институтов, возникших во владении графа Иллариона Воронцова. Судьба графской усадьбы на этой улице типична для всех других, появившихся на месте средневековых палат с непременным дворцом, флигелями, прудами, окруженных садами с фонтанами. Сады вырубили, пруды засыпали, застроив доходными домами, дворец из частных рук перешел в казну.
      Сад приглянулся аптекарям и врачам Императорской медико-хирургической академии, занявших главный дом усадьбы. В академию чаще всего поступали выпускники духовных семинарий, знавшие латинский язык, они становились врачами и ветеринарами. При академии была больница на 200 мест. Таким образом улица стала центром высшего медицинского образования. Другим таким центром был медицинский факультет Московского университета. Их объединили и в перестроенном здании на Рождественке открыли клиники - терапевтическую, хирургическую и акушерскую. Сюда приходили учиться, потом служить бывшие студенты, чьи имена носят Институт имени Склифосовского, Остроумовская больница, клиника Снегирева... На бывшем анатомическом корпусе установлена мемориальная доска в память о профессоре хирургической клиники Иноземцеве, одной из лучших в мире. Удостоился бы такой чести самый популярный врач ХIX века Захарьин, хаживавший много лет на Рождественку. Но этому помешали при советской власти не столько его крепкие выражения при анемнезе и политический консерватизм, сколько богатство, домовладение с фасадами на три улицы.
      Когда клиники переехали на Девичье поле, их строения заняло Строгановское училище. Вот тогда и потянулись сюда художники. Они украсили фасад "альма-матер" многоцветной рельефной керамикой с образами двенадцати великих европейских художников: Романо, Лепорта, Берна, Дюрера, Луини, Гужона...
      Прославилось училище именами русскими, тех художников, кто в нем учился и преподавал. Студентами были Николай Андреев, творец памятника Гоголю и Островскому, автор "Ленинианы", Федор Федоровсий, художник кремлевских звезд, заслуживший три Сталинские премии за декорации в Большом. Учился Владимир Егоров, главный художник "Закройщика из Торжка" и ста других советских кинофильмов. Преподавали такие корифеи, как Врубель, Константин Коровин, Шехтель, Щусев.
      То был редчайший случай, когда именем графа и генерала царская власть назвала художественно-промышленное училище. Имя графа - Сергей Григорьевич Строганов. Этот замечательный человек основал в 1825 году в Москве бесплатную "Школу рисования в отношении к искусствам и ремеслам". Ее выпускников с охотой принимали художниками на ситценабивные мануфактуры, фарфоровые фабрики, литографии, учителями рисования и чистописания.
      Какое отношение к искусству имел генерал, который вел родословную не от князя Рюрика, а крестьянина Строганова, чьи потомки застроили Урал заводами, завоевали Сибирь, заслужив у царя высочайший титул "именитых людей"?
      Этот род обессмертил себя в названии "строгановской школы". Так называют одно из основных направлений русской иконописи XVI-XVII веков. Промышленники-меценаты воздействовали на творческий процесс не только несметным богатством, но и тонким вкусом, умением поддержать истинный талант. Фамильная метка Строгановых на обратной стороне икон служит для искусствоведов знаком высшего качества.
      "Строгановским временем" называют эпоху в истории Московского университета, когда его попечителем служил граф Сергей Строганов. Тогда засияли имена Буслаева, Грановского, Соловьева и других профессоров историков, филологов, которых он выдвинул на первый план, доверив кафедры, чтение лекций, ставших событием в жизни Москвы.
      Имя рода носит, наконец, одно из лучших высших художественных училищ, которое даже в советские времена, официально именуемое художественно-промышленным, в скобках указывало - (б. Строгановское). Отныне это Художественно-промышленный университет имени С. Г. Строганова.
      За что такая честь? Граф, по образованию инженер путей сообщения и офицер в одном лице. Диплом инженера защитил Николай I, кстати сказать, хорошо рисовавший. Став неожиданно для себя императором, он охотно поддержал графа-инженера, когда тот предложил открыть в Москве школу рисования. Граф разработал демократический устав этой художественной школы, первой в городе. Она начала набирать силу, создавать свои методы обучения, расширяться, получив со временем престижное здание на Рождественке, 11.
      К бывшему дому Воронцова, где помещался музей и библиотека, в 1915 году, когда шла война, училище пристроило пятиэтажное здание мастерских. То было одно из первых в Москве железобетонных строений, с окнами от пола до потолка.
      Спустя два года на императорское училище, как и на Российскую империю, обрушился удар страшной силы. Начались коммунистические преобразования. Училище переименовали во Вторые Государственные свободные художественные мастерские. Потом - в Высшие художественно-технические мастерские, они на новый советский манер назывались аббревиатурой Вхутемас. Затем возник Вхутеин, что значило - Высший художественно-технический институт. В результате всех этих перетрясок, эвакуации в годы войны художники лишились своих зданий на Рождественке и на Мясницкой.
      Воссозданному в 1945 году Высшему художественно-промышленному училищу предоставили здание школы на Большой Спасской. В конечном итоге оно оказалось за пределами исторического центра, где на Волоколамском шоссе построили новые здания.
      А на Рождественке открыл двери Московский архитектурный институт МАРХИ, отделив таким образом со школьной скамьи художников от зодчих, в прошлом обучавшихся первым делом рисовать. Из его стен вышло поколение архитекторов, претворявших в жизнь сталинский Генплан Москвы. Они построили лучшее в мире метро, улицу Горького, набережные, мосты, безжалостно ломая памятники древней столицы. Они же после войны возвели на московских окраинах коробки домов, похожих друг на друга как близнецы...
      Назову только два имени, связанных с МАРХИ, профессоров Бориса Иофана и Михаила Посохина, оказавших в ХХ веке наибольшее воздействие на Москву. Первый построил громадный дом на набережной, нарисовал эскиз "Рабочего и кохозницы", создал объемно-пространственную композицию Московского университета на Воробьевых горах, реализованный другими. И чуть было не осуществил, чему помешала война, свой гениальный, но губительный для города проект Дворца Советов со статуей Ленина до небес.
      Маленького доброжелательного улыбчивого мэтра я встречал много раз, когда он вместо сталинских планов и утопий реализовывал проекты типовых кварталов и Института физкультуры в Измайлове, мучительно вспоминая о не сбывшихся мечтах.
      С Михаилом Посохиным, бывшим студентом и профессором МАРХИ, не успел написать задуманную книгу о Москве, но взял последнее интервью, появившееся, когда его лишили высшей власти. Читавший "Московскую правду" первый секретарь МГК Виктор Васильевич Гришин на берегу Черного моря, куда ему в дни отпуска газету каждый день отправляли самолетом, отреагировал резко:
      - Он ничего больше не значит!
      Но к тому времени Посохин-старший успел построить больше всех коллег, будучи дружен с премьером Косыгиным. Молодым при Сталине стал автором высотного дома на площади Восстания. При Хрущеве и Брежневе с ним связаны все уникальные большие проекты, начиная со Дворца съездов в Кремле, кончая Генштабом на Арбатской площади. Небоскреб бывшего Совета Экономической Взаимопощи - СЭВ, ныне мэрия Москвы, Олимпийский стадион, Хаммер-центр, Академия Генштаба на Юго-Западе - первым в списке авторов этих и других зданий стоит Посохин...
      Еще один институт занимает бывшую усадьбу на четной стороне в доме 12, во владении, некогда принадлежавшем князю Андрею Петровичу Оболенскому. Будучи попечителем Московского университета, восстанавливал его после пожара 1812 года, строил новые здания.
      Во второй половине ХIX века в доме живут профессора Консерватории, художник Верещагин, в нем помещалась клиника, родильный приют. В начале ХХ века до революции процветал ресторан "Берлин", после войны с Германией поменявший название на "Париж-Англия".
      С этим домом последние десятилетия связана история Института востоковедения Академии наук. Его основали на базе Азиатского музея в Ленинграде в 1930 году, где служили российские знатоки Востока. Спустя 20 лет Институт перевели в Москву, разместив в здании Лазаревского института в Армянском переулке, где сложилась школа московских востоковедов. Отсюда Институт передислоцировали на Рождественку.
      Среди академиков и профессоров, специалистов "тонкого дела", работавших в Институте востоковедения, есть ученый, которого знают не только специалисты. Это Евгений Максимович Примаков, академик, бывший член Политбюро, бывший шеф внешней разведки, министр иностранных дел и премьер России. Ему удалось предотвратить войну на Ближнем Востоке в 1998 году, когда армады американских самолетов и кораблей намеревались обрушить бомбы и ракеты на Багдад. Этот дипломатический триумф академика-министра будет изучаться историками всех стран.
      Предполагают, что усадьбу на Рождественке построил для графа Иллариона Воронцова архитектор Карл Бланк, потомок саксонского кузнеца, приглашенного в Россию Петром I. И бесспорно, церковь Николы в Звонарях в стиле барокко в графской усадьбе принадлежит этому мастеру, считавшемуся в 60-е годы XVIII века главным архитектором Москвы. На монолитный прямоугольник, четверик, поставлен им восьмигранный барабан с завершающим куполом под фонарем, увенчанным главкой. Церковь завершена в 1781 году, пережила века относительно благополучно. Славилась чудотворной иконой Божьей Матери "Взыскания погибших".
      На Большой Ордынке сохранилась церковь Екатерины Мученицы, возведенная Карлом Бланком по заказу Екатерины II, благоволившей архитектору. Он с детства жил в Москве, где учился у отца-архитектора, лучших московских зодчих. В молодости, представленный императрице, быстро получил один за другим звания - гезеля, поручика, заархитектора, капитана, секунд-майора, наконец, высшее звание - архитектора. Его собственный дом (не сохранился), располагался на Рождественке, рядом с графской усадьбой, оказавшейся долговечнее...
      На Рождественке под номером 8 предстает надстроенный двумя этажами старый дом, принадлежавший надворному советнику М. Д. Засецкому. Его арендовал славившийся бриллиантами магазин Фульда, в квартирах жили люди с положением в обществе, профессора, врачи, актеры, художники. В этом приличном доме снял квартиру, но не для себя светский лев Александр Васильевич Сухово-Кобылин, богатейший жених. Перед молодым философом, поклонником Гегеля, слушавшим лекции германских профессоров, выпускником Московского университета, открывались двери лучших домов. Он водил знакомства с первыми лицами. Но ни служить, ни жениться не спешил, жил в свое удовольствие.
      По этому адресу поселил даму сердца, Луизу Симон-Деманш. Роман с ней завязался в Париже, откуда она переехала жить в Москву. С Рождественки рукой подать до магазина на Кузнецком мосту, где француженка поначалу служила. Из модистки за деньги возлюбленного вскоре превратилась в "московскую купчиху", включившись в коммерческие предприятия Сухово-Кобылина. Преуспевал он на скачках, где побеждали лошади его конюшни. Страстная любовь длилась несколько лет, на виду общества, но к венцу не шла и закончилась неожиданно трагически. В те часы, когда Александр проводил время в обществе другой, Луизу зверски убили. Изуродованный труп нашли за Пресненской заставой. Подозрение в тягчайшем преступлении пало на Сухово-Кобылина. Его уделом стали обыски, допросы, тюрьмы, суды - муки следствия длились семь лет! Только тогда с него сняли клеймо убийцы, полностью оправдали.
      Потеряв Луизу, Сухово-Кобылин понял, как ее любил. Он ходил пешком через весь город на Немецкое кладбище, где ее похоронили. В день именин посещал церковь Людовика на Малой Лубянке, где ее отпевали. В результате этой трагедии в отечественной драматургии родилась впервые трилогия, засверкали на сцене новые типы русской литературы - Кречинского, Расплюева, Тарелкина... В неволе написаны лучшие сцены "Свадьбы Кречинского", поставленной с триумфом в Малом театре. На аплодисменты автор не вышел. Прижав к груди портрет Луизы, махнув рукой на рукоплескания, отправился домой, где его ждал великий Щепкин с друзьями.
      Женился Сухово-Кобылин спустя девять лет после убийства Луизы, полюбив француженку Марию де Буглон. И она приехала в холодную Москву. Через год умерла на руках мужа от туберкулеза. Последний брак через семь лет с англичанкой Эмилией Смит длился еще короче. Через три месяца после приезда в Москву она простудилась и умерла.
      А три классические пьесы Александра Сухово-Кобылина "Свадьба Кречинского ", "Дело" и "Смерть Тарелкина" бессмертны.
      Жила на Рождественке еще одна роковая женщина, с именем которой связана загадочная смерть Саввы Морозова, покончившего самоубийством в 1905 году. На гроб покойного возложили венок белых лилий с надписью "От Марии Андреевой и Максима Горького", раздосадовавший вдову.
      На имя Марии Андреевой покойный оставил страховой полис в сумме 100 тысяч рублей. Большую часть этих денег она передала через адвоката Леониду Красину. Таким путем они попали в руки главного тайного агента Ленина, ведавшего оружием и боеприпасами.
      Имя Андреевой украшало афишу Художественного театра, где актриса играла главные роли, пленяя зрителей талантом и красотой. Пленила она блистательного миллионера фабриканта Савву Морозова, мецената, построившего МХАТ, дворец в стиле модерн на Спиридоновке. На морозовские деньги Андреева издавала большевистскую газету "Новая жизнь". Но ушла от мужа действительного статского советника Желябужского не к Савве Морозову, к его другу Максиму Горькому, став гражданской женой писателя. С ним уехала в богатую Америку собирать деньги для ленинской партии.
      Революция дала ей должность комиссара театров и зрелищ Петрограда, директора Дома ученых в Москве. Пощадила чудом, не перемолола на жерновах Лубянки, дав умереть в старости, в год смерти Сталина.
      На Рождественке актриса снимала квартиру в 900-годы в богатом доме № 1, главным фасадом выходившим на Театральный проезд. Ее соседом был известный архитектор Лев Кекушев, который построил этот дом с конторскими и торговыми помещениями в нижних этажах.
      До революции в доме кроме квартир помещалось правление Русского технического общества и его Музей содействия труду. Содействовал он не только труду, в нем в дни революции 1905 года проходили заседания Московского Совета и его исполкома, начавшего кровавое восстание, подавленное огнем пушек. В марте 1906 года здесь назначено было собрание актива большевиков. На него должен был прийти находившийся в городе нелегально Владимир Ульянов-Ленин. Но раньше него наведался в музей околоточный надзиратель.
      На подходе к дому вождя предупредили о грозящей опасности, и он, не искушая судьбу, срочно уехал в Питер, вернувшись в Москву в марте 1918 года в должности председателя Совнаркома, то есть правительства.
      После того как срезали высокий берег Неглинки, которая потекла в трубе, на образовавшемся ровном участке грузинские царевичи Герасим и Окропир Георгиевичи, осевшие в Москве, построили два дома с домовой церковью Рождества Богородицы. Один из них примыкал к Рождественке, другой к Неглинному проезду.
      Где они? Один дом вобрало в себя здание, сооруженное архитектором Семеном Эйбушицем, мастером эклектики. Представление об этом стиле дают нижние четыре этажа нынешнего министерства по чрезвычайным ситуациям. Они надстроены двумя этажами.
      Другой дом грузинский царевичей трансформировался в многоэтажное здание министерства-департамента морского флота, сгоревшее синим пламенем зимой 1998 года на виду всей Москвы. (В нем до перестроек жили Мария Андреева и Лев Кекушев.)
      Оба эти строения в одном домовладении перед революцией принадлежали не грузинским царевичам, а богатому, как Крез, Герасиму Ивановичу Хлудову.
      Фамилия Хлудовых всплыла из небытия в недавние годы, заняв по праву место рядом с Третьяковыми, Морозовым, Мамонтовыми и другими знаменитыми купцами, которым Москва обязана в ХIX веке бурным прогрессом, замечательными музеями и театрами.
      Фамилия московских купцов-фабрикантов братьев и сестер Хлудовых заслуживает уважение потомков, как фамилия братьев Третьяковых. В наши дни появляется информация, проливающая свет на деятельность династии, которой Москва многим обазана. Потому что в городе были построены на ее средства:
      Богадельня Г. И. Хлудова.
      Палаты для неизлечимо больных женщин.
      Бесплатные квартиры имени П. Д. Хлудовой.
      Бесплатные квартиры имени Г. И. Хлудова.
      Бесплатные квартиры имени К. и Ел. Прохоровых (в девичестве Хлудовых).
      Ремесленная школа.
      Детская больница имени М. А. Хлудова.
      Эта фамилия дала название собраниям картин и книг, о которых сейчас расскажу.
      Братья Хлудовы, сыновья подмосковного крестьянина, промышлявшего ткачеством, известны были не только как преуспевавшие фабриканты, одними из первых начавших применять паровые машины. Алексей Иванович Хлудов, третий сын большой семьи, не получил никакого образования, что не помешало с размахом вести дела и собрать ценнейшую коллекцию древних русских, греческих, югославских рукописей и старопечтных книг. В его руки попали сочинения Максима Грека, Иосифа Волоцкого, Иоанна Дамаскина в переводе опального князя Курбского с его собствен- норучными пометками. Рукописей насчитывалось 430, старопечатных книг - 624! Они образовали Хлудовскую библиотеку, завещанную Никольскому монастырю.
      Другой Хлудов, Герасим Иванович, в отличие от русофила Алексея Ивановича слыл англоманом, водил знакомства с министрами финансов и высшими чинами администрации, хаживавшими в его хлебосольный дом с садом над Яузой. Коллекционировал живопись, тяготея к русским современным художникам. Первый купил у молодого Василия Перова жанровую картину "Приезд станового на следствие". У него же приобрел позднее "Первый чин дьячковского сына". В хлудовскую коллекцию попала известная картина Павла Федотова "Разборчивая невеста", картины маринистов Ивана Айвазовского, Алексея Боголюбова и других мастеров, чьи картины заполняют музеи.
      Вот этот Герасим Иванович Хлудов купил два дома грузинских царевичей и начал их модернизировать и расширять. Его наследники построили в конце ХIX века во дворе владения замечательные для своего времени бани, получивших название "Центральных", конкурировавшие с Сандунами.
      На Рождественке в ХХ веке мало что изменилось. Поэтому она за исключением нескольких строений выглядит такой, как в 1917 году. Почему тогда старую московскую улицу в 1948 году назвали именем Жданова, Александра Александровича?
      Он здесь не жил, не служил, думаю, ни разу не заезжал сюда. В Архитектурном институте не выступал, не выправлял "генеральную линию партии" в зодчестве. Но с другими музами тесно пообщался. Учил, какую писать музыку, Шостаковича и Прокофьева, какое снимать кино - Эйзенштейна. Громил писателей-земляков Зощенко и Ахматову, ленинградские журналы "Звезда" и "Ленинград", театральных критиков, "космополитов"... Много успел наделать бед за несколько лет пребывания в Кремле этот секретарь ЦК, одно его имя наводило ужас на каждого, кто занимался литературой и искусством.
      За что ему выпала такая честь, почему имя Жданова носит Рождественка? Надо бы ей вернуть прежнее историческое имя, заодно стереть с планов Москвы и уличных указателей одиозные имена "всесоюзного старосты" Калинина, освящавшего своими указами жуткие репрессии, "первого маршала" Ворошилова, проигравшего все сражения... Такие мысли я изложил на листах, поданных на стол Михаилу Никифоровичу Полторанину в начале 1987 года. Будущий соратник Ельцина, министр первого правительства свободной России, сказал тогда:
      - Про Жданова убери, Зайков, наш первый секретарь МГК, как Жданов, из Ленинграда, сам понимаешь... Про Калинина и Ворошилова оставь.
      Оставшегося хватило, чтобы разгневать членов Политбюро. Не только консерватор Егор Кузьмич, ведавший в партии идеологией подобно Жданову, возмутился, но и Михаил Сергеевич запротестовал: "Здесь проявляется какая-то падкость на сенсации. Разве это должно быть свойственно нашей прессе?.." Пришлось пережидать грозу в командировке, а газете давать задний ход, печатать опровержение.
      Где сейчас действующие лица той недавней истории? Михаил Полторанин грудью прокладывал Борису Николаевичу дорогу к вершинам власти в Кремле, откуда бывший друг сбросил его на землю.
      А бывшая улица Жданова опять Рождественка.
      Глава шестнадцатая
      БОЛЬШАЯ
      ЛУБЯНКА
      Село боярина Кучки. - Мария Египетская.
      Владимирская Богоматерь. - Сретенский
      монастырь. - Звонарь Сараджев. - "Хованщина". - "Лубянский пассаж". "Детский мир". Архитектор Душкин. - Погибшие храмы. - Князь Пожарский. Третья гимназия. - Граф Ростопчин. - Убийство
      Верещагина. - Пожар 1812 года. - Кто поджег
      Москву? - Купец Варгин. - Гостиница "Билло".
      Страховое общество "Якорь" и многие другие.
      Первый адрес ВЧК. - Где завертелось "Красное
      колесо". - Дорогой гость чекистов. - Дома общества "Россия". "Империал". - Новостройки. - Судьба шефов Лубянки. - Сталинодар. - Стихи Андропова. - Агент Терлецкий. - "Общество межпланетных
      сообщений". - Автограф профессора Чижевского. - Свержение Феликса. Лужков берет
      Старую площадь. - Малая Лубянка.
      Одним загадочного происхождения словом Лубянка в начале ХIX века назвали улицы - Большую и Малую Лубянку, Лубянский проезд и Лубянскую площадь. По одной версии, на этом месте прежде росли деревья, с которых драли лубок, кору молодых лиственниц. По другой версии, название принесли псковичи и новгородцы, насильно переселенные в Москву. Лубком в Пскове называли лукошко, Лубяницей - улицу в Новгороде.
      Дома новгородцы и псковичи поставили на Кучковом поле, на вершине одного из семи легендарных холмов, где по преданию возникла Белокаменная. Самый большой холм раскинулся в междуречье Неглинки и Яузы. На нем задолго до возникновения города располагались богатые села боярина Кучки. Он и его села упоминаются в Повестях о начале Москвы, написанных в средние века. Легенда гласит, боярин непочтительно встретил князя, за что поплатился головой и селами, приглянувшимися Юрию Долгорукому. А дальше случилось следующее событие:
      "Юрий Владимирович возходит на гору и обозрев с нея очима своими семо и овамо по обе стороны Москвы-реки и за Неглинною, и возлюби села оны, и повелевает на месте том вскоре соделати мал древян град, и прозва в званием Москва-град по имени реки, текущия под ним".
      Правда в этом известии есть, новый град на Боровицком холме в конце XI1 века назывался двояко в летописях, где можно прочитать такие слова: "...идоша с ним до Кучкова рекше до Москвы".
      На этом поле судили и рядили, казнили, все москвичи собирались на нем, чтобы выбрать тысяцкого, имевшего самую большую власть в городе после князя. Дмитрий Донской покончил с установившейся традицией и казнил тысяцкого, избранного москвичами против его воли. На месте пролитой крови поставили маленькую церковь святой Марии Египетской. Кто она такая? Раскаявшаяся блудница, жившая в 5 веке в Александрии, ставшая праведницей. После семнадцати лет разгула пошла с паломниками в Иерусалим, предаваясь по пути утехам. Невидимая сила воспрепятствовала ступить в храм. Пораженная Мария дает обет покончить с прошлым, просит Деву Марию быть ее заступницей и входит в храм, поклоняясь кресту. Уверовав во Христа, с тремя хлебами ушла отшельницей в заиорданскую пустыню. Сорок семь лет пребывала в полном одиночестве, мучимая жаром, холодом и голодом, но обрела блаженный покой. Не будучи грамотной познала священные тексты, обрела способнось к левитации, зависанию над землей, ходила по воде "немокренно". Иван Акасаков написал в ее честь поэму "Мария Египетская". В финале "Фауста" Гете Мария Египетская вместе с Марией Магдалиной на глазах Девы Марии молят о прощении Фауста...
      По Кучкову полю пролегала важная дорога в столицу великого княжества Владимир, уступавший в междоусобной борьбе главенствующую роль возвышавшейся Москве. В тревожные дни, когда на Русь двинулся жестокий завоеватель мира Тамерлан, из Владимирского Успенского собора вынесли главную святыню народа - икону Владимирской Божьей Матери. По преданию, ее написал евангелист Лука. Хранимая в Константинополе, чудотворная икона перевезена была в Киев, столицу Киевской Руси, откуда после утраты им могущества ее доставили в великий Владимир.
      (Ныне святыня хранится в Третьяковской галерее, где в зале поддерживается постоянная влажность и температура, необходимые, чтобы икона начала XI1 века сохранялась всегда. Ее написал неизвестный греческий мастер, создавший образ, волнующий поколения людей материнской скорбью и любовью.)
      То давнее движение Владимирской Богоматери по Владимиро-Суздальской Руси состоялось в дни, грозившие небывалой бедой, страшней нашествия Батыя. Летописцы точно зафиксировали: 26 августа 1395 года под охраной княжеской дружины чудотворную икону на руках торжественно пронесли из Владимира в Москву. Бесчисленные толпы народа стояли на всем ее пути вдоль дороги, преклонив колени, и со слезами на глазах взывали, воздев руки к небу: "Матерь Божия! Спаси землю Русскую!".
      Москвичи всем городом встретили икону на Кучковом поле, у церкви Марии Египетской, стоявшей на обочине дороги. Тамерлан не двинулся на Москву, выславшую ему навстречу полки, отступил без боя в тот же день. Чудесное избавление связали с чудотворной иконой. Такое событие не могло не быть отмечено. На "устретеньи", на месте торжественной встречи иконы, рядом с церковью Марии Египетской построили второй храм в честь иконы Владимирской Божьей Матери и основали мужской Сретенский монастырь. У его ворот появилась в конце семнадцатого века церковь Николая Чудотворца.
      Так сформировался ансамбль Сретенского монастыря, веками возвышавшийся и украшавшийся. Большой пятиглавый Владимирский собор на месте деревянного воздвигнут в камне, в 1679 году, неизвестным мастером, придавшим ему мощь и святость. Стены расписали костромские мастера. Монастырская церковь Марии Египетской считалась третьей по времени появления в городе.
      Ни древность, ни красота не спасли Марию Египетскую и Николая Чудотворца, сломанных в 1930 году. Рухнули колокольня и стена Сретенского монастыря под предлогом, что они мешают движению транспорта.
      "Отец города", а им был тогда член партии с 1907 года, бывший слесарь и директор завода "Динамо" Константин Уханов, получил с "коммунистическим приветом от Н. С. Попова" письмо с требованием:
      "Жду Ваш ответ.
      Тов. Уханов!
      Ты хозяин Москвы, обрати внимание на Б. Лубянку. Стоит тут развалюха, называемая храмом Божьим, живут в нем какое-то Братское общество и т. п., а улица от этого страдает: уже не один человек в этом месте раздавлен трамваем. Улица в этом месте благодаря этой балдахине имеет искривленный вид и, если ее снести, а снести ее надо, то будет совершенно другая улица с свободными проходами. Улица слишком бойкая. Во дворе как раз в этом месте, где стоит эта чертова часовня, где гуляют только кошки и мыши, стоит еще колокольня, где сумасшедший какой-то профессор выигрывает на колоколах разные божеские гимны, ничего абсолютно нет. Тебе как хозяину Москвы во имя благоустройства города надо в конце-концов обратить внимание".
      Хозяин Москвы обратил внимание. Колкольню сломали, колокола отправили на переплавку...
      Кто подразумевается под сумасшедшим профессором, "выигрывающим на колоколах"?
      Это был Конастантин Константинович Сараджев, человек с гениальным слухом, знавший звуковые особенности всех благовестных колоколов Москвы и ее окрестностей. Этот музыкант-звонарь, сочинявший композиции для исполнения на колоколах, их он досконально изучил и описал, играл на них с 15 лет.
      Ему разрешили командировку в Гарвардский университет, где он соорудил колокольню из звонов, проданных амерканцам за ненадобностью. О забытом Сараджеве первой вспомнила Анастасия Цветаева, автор очерка "Мастер колокольного звона", есть теперь о звонаре статья в энциклопедии "Москва". А в Сретенском монастыре построена во дворе новая небольшая колокольня, поднявшаяся вблизи стен сохранившегося собора.
      Возрождение Сретенского монастыря произошло в 1991 году, когда кончилась советская власть. Впервые после революции 8 сентября 1995 года от ворот Кремля к монастырю направился Крестный ход во главе с патриархом Московским и всея Руси Алексием II. Верующие москвичи торжественно пронесли Владимирскую Богоматерь к месту первой встречи на Кучковом поле. За восстановленной оградой в тихой обители вновь началась церковная жизнь.
      Семнадцатый век предстает толщью побеленных каменных стен и маленькими оконцами во дворе Большой Лубянки, 9, окруженных новыми домами госбезопасности, где чудом сохранились спасенные реставраторами "палаты Хованского". Того самого, чьим именем названо крупное московское восстание 1682 года. И опера "Хованщина" Модеста Мусоргского.
      Советские историки спорили, прогрессивное ли оно было или реакционное. Но точно известно, что кровавое, притом "бессмысленное и беспощадное", как высказался о русском бунте Пушкин.
      На глазах малолетнего Петра в Кремле полетели с Красного крыльца на пики стрельцов родственники матери, его дяди, сторонники Нарышкиных. В сердце юного царя зародилась жажда мести и жесткость, выход которым он дал во время массовой казни стрельцов на Красной площади.
      Парадокс истории, не укладывающийся в рамки "классовой борьбы", в том, что во главе разбушевашихся, напившихся кровью стрельцов, убивавших и грабивших бояр, встал начальник Стрелецкого приказа боярин из древнего рода Гедиминовичей, Иван Хованский, прозванный современниками Тараруем, болтуном. Царевна Софья бежала из Кремля, трон зашатался. Иван Хованский в мыслях примерял на своей голове шапку Мономаха.
      Но голова его полетела на пыльную подмосковную дорогу, где нашел князь позорную смерть, погубив и себя, и сына.
      Эта трагедия вдохновила Модеста Мусоргского написать музыку гениальной оперы, народной драмы. В финале оперы звучит музыкальная картина "Рассвет над Москва-рекой", звучащая как гимн великому нашему городу.
      Следы еще одной палаты петровских времен видны на другом конце Большой Лубянки, в глубине двора дома 17. На двухэтажном строении сохранились окна с наличниками, какими украшались стены, где жили богатые москвичи. Палаты принадлежали купеческим семьям, потом - соседнему монастырю, сдававшему в перестроенном здании квартиры. Одну из них занимал сын купца Сергей Михайлович Волнухин, прославивший свой род искусством. Пятнадцать лет учился рисовать, потом долгие годы преподавал в Московском училище живопиcи, ваяния и зодчества до его закрытия в 1918 году, когда античные слепки разбивали молотками и выбрасывали из мастерских. Волнухин признан основоположником московской школы скульптуры, его учениками были Николай Андреев, Анна Голубкина, Сергей Коненков и другие знаменитые ваятели, чьи монументы украшают музеи, улицы и площади Москвы. Сам Волнухин прославился, когда в Москве воздвигли памятник первопечатнику Ивану Федорову у стены Китай-города, вблизи Лубянской площади.
      До революции на ней под номером 1 помещался "Лубянский пассаж", комплекс магазинов с трактиром, позднее рестораном. То было излюбленное место книготорговцев и бедных литераторов, писавших по заказу, не претендовавших на славу. Они молниеносно сочиняли тексты, подобные детективам и романам про любовь, которыми завалены сегодня прилавки.
      На месте "Лубянского пассажа", взяв власть, Никита Хрущев построил огромный "Детский мир".
      Такого магазина как "Детский мир" нет, можно сказать, нигде в мире. Длина его прилавков превышает два километра, за ними - свыше тысячи продавцов. При советской власти государство устанавливало низкие цены на товары для "привилегированного класса". Цены не стимулировали ни фабрики, ни торговлю. Гигантский магазин должен был подстегивать легкую промышленность, делать крупные заказы фабрикам, задавать тон детской моде. Таким образом Хрущевым наглядно была продемонстирована загранице смена приоритетов его правительства, начавшего застраивать город жилыми домами, магазинами, школами, садами и яслями.
      "Детский мир" был последним большим проектом Алексея Душкина, автора высотного дома у Красных ворот, станций метрополитена, которые считаются красивейшими. В столицу провинциала Душкина "вызвали", когда он стал одним из лауреатов конкурса проектов "Дворца Советов". Вблизи задуманного здания построена была в 1935 году станция метро "Дворец Советов", она и прославила имя архитектора. Под современным названием "Кропоткинская" станция изучается студентами-архитекторами как пример использования форм древнего Египта в зодчестве ХХ века. После станции второй линии "Маяковская" мастер прослыл корифеем подземных дворцов.
      Ничего бы Душкин не создал, если бы ему в жизни крупно не повезло. Не только как конкурсанту, но и как узнику Лубянки. Попал он в поле зрения агентов в штатском, дефилировавших по площади, когда с блокнотом в руках зарисовывал церковь Гребневской Божьей Матери, приговоренную к сносу.
      Неизвестно чем бы закончилось сиденье в камере, если бы в советскую Москву не приехали высокие гости из Англии, обратившие особое внимание на проект станции, напоминающей древнеегипетский храм в Карнахе. Британцы пожелали побеседовать с творцом поразительной станции. Пропавшего нашли на Лубянке, откуда его освободили.
      Нет больше Гребневской церкви, всего, что украшало Лубянскую площадь сотни лет. Исчез купол Пантелеймоновской часовни, самой крупной в городе. Святой Пантелеймон считается покровителем больных, поэтому часовня пользовалась исключительной популярностью, многие верующие приезжали сюда отовсюду, со всей России, чтобы помолиться о здравии своем и близких.
      Площадь окаймляла стена Китай-города с Владимирской башней. Она называлась по имени стоявшей рядом с воротами церкви Владимирской Божьей матери. Ее построила Наталья Кирилловна Нарышкина, овдовевшая царица, мать Петра Первого. Эту икону она чтила особенно, поскольку ее рождение пришлось на тот самый день, когда чудотворную принесли в Москву. Этой иконой родители благославили дочь перед счастливым браком с Алексеем Михайловичем. Церковь поставили на улице, по которой внесли Владимирскую Божью матерь в Кремль. Одноглавый храм в стиле нарышкнского барокко получил название по фамилии Нарышкиных, украшавших усадьбы строениями, отличавшимися роскошным декором.
      Еще одна церковь Троицы в Полях стояла у площади на том "поле", где в средневековой Москве сходились в смертном поединке истец и ответчик, чтобы выяснить под приглядом судьи - кто прав. Истец мог по болезни или немощи нанять вместо себя бойца, доверив в его руки свою судьбу.
      Все вместе - ворота, стена, храмы и часовня создавали замечательный ансамбль Лубянской площади, сохранившийся только на фотографиях.
      На Большой Лубянке жили в собственных домах два человека, сыгравшие исключительную роль в истории. Большое владение, начинавшееся с угла Фуркасовского переулка принадлежало князю Дмитрию Пожарскому. Имя его знает каждый школьник. В ЗЗ года возглавил народное ополчение, спасшее Москву и Россию от поляков и литовцев. На свои средства построил Казанский собор на Красной площади.
      На месте палат князя его наследники, князья Голицыны, возвели дворец, поражавший современников роскошью. Как многие дворцы вельмож XVIII века и этот - в ХIX веке служил общественным нуждам. Его купила Третья Московская мужская гимназия, одна их первых в городе, основанная Николаем I. В сущности гимназии давала тогда высшее образование, в роли учителей выступали в классах профессора университета, ученые, защитившие диссертации, внесшие вклад в науку. Так на Большой Лубянке, например, преподавали Буслаев, Поливанов, Ершов.
      Энциклопедист Федор Буслаев занимался языкознанием, литературоведением русским и западноевропейским, фольклором не только русским, но и народов Востока, этнографией, археологией, искусствознанием древней Руси и Византии...
      До 1917 года все знали частную мужскую Поливановскую гимназию, основанную автором учебников по русской литературе, комментатора сочинений Державина, Карамзина, Пушкина. (С ней мы встречались на Пречистенке.)
      Третий названный мною преподаватель, инженер Ершов, известен как один из основателей Московского высшего технического училища, ныне технического университета, где создана одна из лучших в мире инженерных школ.
      В гимназии помещались Лубянские женские курсы, педагогические курсы, где преподавали профессора - цвет московской науки. Назову только одно имя. Историк Василий Ключевский. По его учебникам, "Курсу русской истории" училось несколько поколений гимназистов и студентов.
      Аттестат зрелости гимназии получил поэт и критик Владислав Ходасевич, один из многих литераторов, кто вырвался из Советской России, не в силах жить при диктатуре. После того как большевики в 1917 ударили по Москве из пушек, он написал:
      Семь дней и семь ночей Москва металась
      В огне, бреду. Но грубый лекарь щедро
      Пускал ей кровь - и, обессилев, к утру
      Восьмого дня она очнулась. Люди
      Повыползли из каменных подвалов
      На улицы. Так переждав ненастье,
      На задний двор, к широкой луже, крысы
      Опасливой выходят вереницей...
      В 1912 году, когда праздновалось трехсотлетие освобождения Москвы от непрошенных гостей, на стене гимназии установили мемориальную доску: "Здесь был дом, в котором жил освободитель Москвы от поляков в 1612 году князь Дмитрий Михайлович Пожарский". Доску дополнял бронзовый Георгий Победоносец, на ограде красовались бронзовые доспехи воинов: шлем, латы и щиты.
      Где все это увидеть, где дом бывшей Третьей Московской гимназии? Отвечу погодя, сейчас же хочу сказать вот что.
      Московские гимназии, основанные в первой и второй половине ХIX века росли, покупали просторные дома, строили новые здания по собственным проектам с актовыми и спортивными залами, научными кабинетами. Так, Третья гимназия гордилась минералогическим кабинетом, чья коллекция камней собиралась под руководством крупнейшего естествоиспытателя ХIX века профессора Карла Рулье. Он автор книги "О животных Московской губернии". В каждой гимназии вырабатывали свои методы обучения, формировались традиции, создавалось сильное информационное поле. Все это богатство советской власти не понадобилось, ВСЕ московские гимназии закрыли в 1918 году, превратив в типовые "трудовые" школы...
      В большом владении князя Пожарского на рубеже XVIII-ХIX веков построили в глубине двора еще один дворец, чудом сохранившийся на Большой Лубянке, 12, в более поздней архитектурной экипировке. Этот дворец приобрел перед войной 1812 года граф Федор Васильевич Ростопчин, назначенный главнокомандующим Москвы, военным губернатором в чине генерала от инфантерии.
      Выбор Александра I пал на него не случайно. Трудно было во всей империи найти человека, который идейно был бы так готов к войне с Наполеоном, как Ростопчин. Из под его пера вышла повесть "Ох, французы" и другие сочинения антифранцузского содержания. В молодости граф слушал лекции в Лейпцигском университете, много путешествовал, воевал, штурмовал Очаков... Его считали человеком "большого ума и редкого остроумия", спосбным не только красиво говорить, но и расмешить даже скучавшего великого князя Павла. Придя к власти, Павел I осыпал чинами и орденами любимца, возвысил его безмерно. И также внезапно отправил в ссылку, в подмосковное Вороново, где пришлось генерал-адьютанту долго ждать своего часа.
      Став губернатором, граф Ростопчин начал искоренять тлевшие со времен Екатерины II гнезда массонов, казавшиеся ему предателями. В поле его зрения попал купеческий сын Верещагин, который перевел с французского речь Наполеона перед главами Рейнского союза и письмо королю Пруссии. Губернатор счел это преступлением, даже обратился к императору с просьбой наказать Верещагина пожизненной каторгой или предать смертной казни. Своей властью он арестовал беднягу.
      Когда началась война, граф Ростопчин сочинял "Дружеские послания главнокомандующего в Москве к ее жителям", называвшиеся "афишками", чтобы поднять дух москвичей. Он формировал полки ополченцев, обещая повести их в бой против "супостата". Губернатор закрыл винные лавки, превратил свой дворец в госпиталь, эвакуировал архивы, сокровища Кремля, монастырей...
      На Большую Лубянку вечером 1 сентября 1812 года прискакал из Филей курьер с известием о сдаче Москвы. Ночью Ростопчин собрал подчиненных и приказал, после того как через город пройдет армия, поджечь армейские и городские склады боеприпасов, военного имущества, фуража, леса... Из Москвы вместе с солдатами ушли по его команде все пожарные с "огнегасительными снарядами"...
      Утром перед домом Ростопчина собралась толпа, жаждавшая знать - будет ли Москва сдана. Но этого губернатор не сказал, а приказал вывести двух арестованных - француза Мутона, учителя фехтования, и купеческого сына Верещагина.
      Стоя на балконе дома, губернатор вынес Верещагину приговор, прокричав толпе, что это единственный предатель в городе. И приказал драгунам зарубить невинного саблями. Но приказ они не выполнили, потому что роль палача сыграла жаждавшая крови толпа.
      На глазах многих зрителей Ростопчин еще раз продемонстрировал актерские способности. Обращаясь к Мутону, он сказал так, чтобы его все слышали:
      "Я оставляю тебе жизнь. Ступай к своим и скажи им, что несчастный, которого я наказал, был единственным из русских, изменник своему Отечеству".
      После самосуда граф с черного хода сел в поданную ему карету и, бросив дом на произвол судьбы, тайком покинул Москву, поспешив в свое имение. Дворец в Вороново, полный картин, дорогой мебели, имение и конный завод он поджег, оставив записку:
      "Французы! В Москве я оставил два дома и движимости на полмиллиона рублей, здесь вы найдете только пепел".
      Полицеский пристав выполнил приказ губернатора "старатья истреблять все огнем", в этом ему помогали колодники, выпущенные из тюрем заключенные. Поджигались лавки, каретные мастерские, которые бросились грабить генералы-победители, жгли лавки и сами немногие оставшиеся в городе купцы.
      Так 2 сентября 1812 года начался грандиозный пожар Москвы, потрясший воображние современиков, и в их числе Джона Байрона, утверждавшего, что с гибелью Москвы сопоставим будет только грядущий огонь конца света. На волновавший всех тогда вопрос, кто сжег город, поэт дал однозначный ответ:
      Кто ж раскалил пожар жестокий в ней?
      Свой порох отдали солдаты,
      Солому с кровли нес своей
      Мужик, товар свой дал купец богатый,
      Свои палаты каменные - князь,
      И вот Москва отвсюду занялась!
      Оставленная без пожарных и водяных насосов столица, застроенная деревянными домами, горела как пороховой склад. Из свыше девяти тысяч строений сгорело почти шесть с половиной тысяч. Из 329 церквей сохранилось 121.
      Загорелся даже Кремль, который покинул спешно Наполеон, с трудом выйдя из разбушевавшегося моря огня. Погиб Московский университет, картинные галереи и библиотеки вельмож. Испепелились летописи, рукописные книги, погиб оригинал "Слова о полку Игореве", породив так называемую "проблему авторства", которую невозможно решить без вещественного доказательства текста гениального сочинения.
      Шесть дней бушевал пожар. Город сгорел бы целиком, если бы не хлынувший запоздалый дождь, сыгравший роль пожарного.
      Большая Лубянка и дом Ростопчина не сгорели. Разыгравшаяся перед ним сцена самосуда описана Львом Толстым на страницах романа "Война и мир". Сочувствие писателя, конечно, на стороне Верещагина. Ростопчин и сам не рад был всю последующую жизнь тому, что сделал в горячке в то роковое утро.
      Посетивший дом губернатора интендант Анри Бейль поражен был библиотекой. Он увидел в ней много французских книг. Попал ему тогда в руки роскошный переплет с надписью на обложке "Святая Библия". Но книга оказалась антирелигиозная, доказывавшая "небытие божье". Этот интендант, известный миру под псевдонимом Стендаль, писал сестре из Москвы: "Этот город был незнаком Европе, в нем было от шестисот до восьмисот дворцов, подобных которым не было ни одного в Париже...самое полное удобство соединялось здесь с блистательным изяществом".
      Примерно такую же оценку Москве дал Наполеон в письме жене: " Я не имел представление об этом городе. В нем было 500 дворцов, столь же прекрасных как Елисейский, обставленных французской мебелью с невероятной роскошью, много царских дворцов, казарм, великолепных больниц. Все исчезло, уже четыре дня огонь пожирает город. Так как все небольшие дома горожан из дерева, они вспыхивают как спички. Это губернатор и русские, взбешенные тем, что они побеждены, предали огню этот прекрасный город... Эти мерзавцы были даже настолько предусмотрительны, что увезли или испортили пожарные насосы".
      За исключением явного преувеличения числа дворцов - все здесь истинно.
      Во время французской оккупации в доме Ростопчина жил граф Лористон, который ездил в ставку Кутузова с предложением мира.
      Кутузов не скрывал, кто сжег Москву. Лористону он сказал : "Я хорошо знаю, что это сделали русские. Проникнутые любовью к родине и готовые ради нее на самопожертвование, они гибли в горящем городе".
      Погибли не только многие мирные жители, но и две тысячи раненных, оставленных на милость победителей.
      Вернувшись в Москву, Ростопчин содрогнулся от увиденной картины. С присущей ему энергией бросился помогать погорельцам, спасать больных и раненых, восстанавливать дома. В своем доме по случаю победы устроил бал с фейерверком, о котором город забыл за два года войны.
      Но многие москвичи, оставшись без крова, имущества, не простили ему пожара Москвы. Не был доволен губернатором Александр I, не забывший казалось бы такую мелочь на фоне народного бедствия, как казнь Верещагина. В письме губернатору император писал:
      "Я слишком правдив, чтобы говорить с вами иным языком, кроме языка полной откровенности: его казнь была бесполезна и при том ни в коем случае не должна была совершиться таким образом".
      Тень покойного сына купца, "мальчики кровавые в глазах", мучили Ростопчина до смерти. Граф до конца жизни не признался, что Москва сгорела по его вине, в написанной брошюре "Правда о пожаре Москвы" доказывал, что это произошло по воле случая. Версию Ростопчина поддержали и развили дружно... советские историки, доказывавшие, что подожгли город французы. Почему очевидное представлялось невероятным? Сталинские историки полагали, что возлагать вину на русских, значило "низкопоклонствовать перед Западом". Поэтому мне на уроках в школе внушали лживую версию. Детским умом я понимал, Наполену не было смысла сжигать в день триумфа завоеванный город, резиденцию в Кремле.
      После отставки Ростопчин эмигрировал во Францию, к нелюбимым французам, где его, как героя борьбы с Наполеоном, ждал восторженный прием. В Москву он вернулся умирать.
      В 1812 году богатые дворяне на свои деньги снаряжали полки, все вместе они пожертвовали три миллиона рублей на нужды армии. Московские купцы на алтарь отечества положили десять миллионов рублей! О чем это говорит? Уже тогда отечественные предприниматели крепко стояли на ногах, могли покупать недвижимость, которой прежде владели аристократы.
      Так, престижное владение Голицыных на углу Большой Лубянки и Кузнецкого моста перешло к серпуховскому купцу Василию Васильевичу Варгину. То был настолько богатый человек, что смог построить здание, которое арендовал у него Малый театр. Его называли "домом Варгина". Гоголь оставил характеристику: "Василий Васильевич Варгин, умный купец в Москве", он видел в его лице того самого "положительного героя", чей образ так не давался ему в "Мертвых душах".
      Участок земли на углу Кузнецкого моста и Большой Лубянки у наследников купца Василия Варгина выкупило "Первое Российское страховое общество от огня". Оно построило в начале улицы сложной конфигурации дом, где до революции жили и торговали, а при советской власти правили бал чиновники министерств. (Снова на нижних этажах зажглись огни рекламы магазинов...)
      Вплотную к этому зданию примыкали до недавних лет два небольших дома. Они были хорошо известны в ХIX веке многим иностранцам. Некто Эдуард-Фридрих Билло арендовал помещения этих строений под гостиницу, носившую его имя "Билло". В ней было всего сорок номеров, но каждый стоил не дешевле полутора рублей в сутки. Люксы весили по десять рублей.
      В гостинице "Билло" москвичи поселили дорогого гостя - великого Рихарда Вагнера, пригласив его для выступлений на сцене Большого театра. Перед началом концерта маэстро неожиданно для всех повернуся лицом к оркестру, спиной к публике, что тогда считалось неприличным. С тех пор все дирижеры в Москве выступают только так, как продемонстрировал Вагнер, принятый тогда на "ура!".
      Еще один великий музыкант был постояльцем "Билло". Он дважды приезжал в Москву. Первый раз выступал в Колонном зале Дворянского собрания. Во второй приезд дал грандиозный концерт в Манеже. Там перед Гектором Берлиозом выстроилось 700! музыкантов и хористов. С необычайным подьемом они исполнили не только сочинения автора, дирижировавшего этой армией артистов, но и Моцарта, Бетховена, Глинки.
      Взволнованный Берлиоз сообщал в Париж жене: "Я просто не знал, куда деваться. Это самое громадное впечатление, какое я только произвел за всю свою жизнь". На следующий год Николай Рубинштейн исполнил в Манеже "Реквием" Берлиоза, дирижируя хором и оркестром в составе 500 человек...
      Где была гостиница "Билло"? Сейчас отвечу на этот вопрос.
      Но прежде скажу, что в прошлом на Большой Лубянке жили люди не только богатые деньгами, но и богатые талантом. В их числе трагической судьбы художник Василий Пукирев и тенор Большого театра Федор Усатов.
      Имя первого знают все, кто хоть один раз побывал в Третьяковской галерее и видел картину "Неравный брак". Художник изобразил сам себя в образе несчастного героя, на глазах у которого любимая девушка венчается с престарелым аристократом...
      Квартира Пукирева была в трехэтажном доме 28, в нем прежде находились меблированные комнаты "Муром" и "Лондон".
      Гостиницы и меблированные комнаты занимали многие здания Лубянки. В соседнем доме 26 помещались меблированные комнаты "Эльзас", "Эжень". В доме 20 - сдавались не только приезжим, но и москвичам, меблированные комнаты "Бель Вю" и "Слава"... В доме 18 помещалась дорогая гостиница "Лобади". В ее стенах регулярно собирался основанный в 1867 году Артистический кружок, клуб московских литераторов, художников и артистов. На его сцене читали новые стихи первые поэты России, и в их числе Афанасий Фет.
      О жизни своей в Москве им написано в "Ранних годах моей жизни" и "Моих воспоминаниях". Оставил Фет и стихи о Москве:
      Эх, шутка-молодость! Как новый, ранний снег
      Всегда и чист и свеж! Царица тайных нег,
      Луна зеркальная над древнею Москвою
      Одну выводит ночь блестящей за другою.
      Что, все ли улеглись, уснули? Не пора ль?..
      На сердце жар любви и трепет, и печаль!..
      Бегу! Далекие, как бы в вознаграденье,
      Шлют звезды в инее свое изображенье.
      В сияньи полночи безмолвен сон Кремля.
      Под быстрою стопой промерзлая земля
      Звучит, и по крутой, хотя недавней стуже
      Доходит бой часов порывистей и туже..
      На сцене кружка ставились пьесы, здесь два года играл сын основателя прославленной династии артистов Малого театра Прова Садовского - Михаил. Отсюда он перешел в Малый, где исполнил 60 ролей в пьесах Александра Островского. Знаток Москвы, артист писал очерки о жизни московских мещан и купцов.
      Еще одна линия прослеживается на Большой Лубянке, где после великих реформ Александра II, развязавших руки отечественному капиталу, одно за другим учреждались страховые общества. Не было в Москве улицы с таким количеством агентств, где можно было бы застраховать все, что угодно: дом, имение, фабрику, жизнь свою и близких от любой напасти, даже от "градобития" с небес...
      В книге "Вся Москва" за 1917 год я насчитал на одной этой улице около двадцати страховых обществ! На доме 1 была вывеска "Заботливца", на доме 3 - "Варшавского страхового от огня общества". Далее в собственном доме помещалось "Первое Российское страховое общество", основанное в 1827 году. За Варсонафьевским переулком клиент подходил у угловому дому 9, где была контора общества "Якорь", занятого страхованием на морском и речном транспорте в то время не столь безопасном как сейчас. Окна общества выходили на улицу и прелестный переулок, чьи дома толпились на крутом склоне Неглинки. Соседом "Якоря" было московское отделение общества "Русский Ллойд", фирмы, по сей день пользующейся мировой известностью. Такая же картина вырисовывалась на противоположной стороне улицы, где среди отечественного страхового капитала функционировала французская контора "Урбэн": поблизости проживала московская французская колония...
      Задержимся на Большой Лубянке, где сохранились два трехэтажных дома под одним номером 11. (Прежде 9 и 11). Оба строения представляет особый интерес для пишущих о Москве, потому что на этом самом месте началась история, принесшая улице печальную известность в мире. В этих уютных некогда стенах зародился злокачественный "ген Лубянки", который начал контролировать и управлять всеми реакциями рожденного в 1917 году государственного организма под названием Советская Россия.
      Московская охранка занимала один двухэтажный особняк в Большом Гнездниковском переулке, поблизости от резиденций генерал-губернатора Москвы и градоначальника, ведавшим как полицией, так и тайной полицией. В этом же особняке работала Сыскная полиция, московский уголовный розыск, считавшийся лучшим в Европе.
      Охранка знала все, что замышлялось в штабах экстремистских партий, знала о чем говорили за границей в ЦК ленинской партии болшевиков, потому как среди агентов были члены этого ЦК.
      Переехав из Петрограда в Москву, Всероссийская Чрезвычайная Комиссия ВЧК, во гаве с Феликсом Дзержинским заняла дворец на Поварской, поблизости от Новинской тюрьмы. Московская Чрезвычайня Комиссия - МЧК, захватила бывший дом охранки в Большом Гнездниковском. Когда же решили объединить усилия двух комиссий, подыскали для их аппарата дома 9 и 11 на Лубянке, на углу с Варсонафьевским.
      Объявление в газетах приглашало всех граждан к тесному сотрудничеству с новой властью и ее тайными агентами:
      "Все заявления, письменные или устные, по делам комиссии должны быть направлены по адресу: Москва, Лубянка, дом страхового общества "Якорь", телефон N 5-79-23".
      Что это за дома, какие события происходили в них до отчуждения чекистами? До "Якоря" в середине ХIX века владение принадлежало богатому московскому антиквару Дмитрию Александровичу Лухманову. Он построил здесь свой дом (№ 9), чтобы расширить торговлю. Его крупная лавка напоминала музей. В одном зале выставлялись старинные часы, в другом - фрагменты большой картины, изображающей деяния апостолов. Холст привез из-за границы сподвижник Петра граф Ягужинский. В третьем зале выставлялись бронза, фарфор, мрамор, драгоценные камни. Под крышу лавки наведывались все серьезные коллекционеры Москвы, уважавшие вкус и эрудицию хозяина, знатока эпохи Возрождения.
      Соседний трехэтажный дом (№ 11) также перешел в руки Лухманова, потом к его родне, сдавшей строение в аренду. В нем открыли книжный магазин и издательство совладельцы - сын великого артиста Н. М. Щепкин и крупный книгоиздатель Козьма Солдатенков. На Большой Лубянке они принимали в стенах фирмы вернувшегося из ссылки поэта и художника Тараса Шевченко, задав в его честь торжественный обед, где за здоровье автора "Кобзаря" пили московские писатели, уважавшие талант великого украинского поэта и художника.
      Перед революцией в этом доме разместились два страховых общества "Помощь" и "Российское общество застрахования капиталов и доходов".
      После предпринятой Лениным "кавалерийской атаки на капитал", с наступлением эры "военного коммунизма" вся кипучая деятельность страховых российских обществ и банков прекратилась, словно их не существовало в природе.
      Тогда и появилась на Лубянке ВЧК. На угловом здании установлена мемориальная доска с профилем "Железного Феликса", чей служебный кабинет находился в его стенах. Здесь он работал, неделями не выходя из здания, с апреля 1918 года по декабрь 1920 года, то есть все годы гражданской войны.
      На первом этаже в бывшем архиве "Якоря" устроили "внутреннюю тюрьму", следственный изолятор, где на нарах в тесноте, но не обиде, жили, спали в одежде, играли в карты, ели, что бог подаст, люди, попавшие в облавы ВЧК, арестованные по доносам, офицеры, юнкера, студенты... Одних после допросов отпускали, других отправляли в тюрьму, третьих убивали.
      Где казнили? В разных местах, на Ходынке, Калитниковском кладбище... На большой скорости маховик массового террора перемалывал кости во дворе дома N 7 в Варсонафьевском переулке, огороженном забором. Чтобы прохожие не слышали предсмертные крики, заводили моторы грузовых машин. Заключенных группами проводили сначала на четвертый этаж дома, там они оставляли верхнюю одежду. Потом вели в белье во двор. Убивали у стенки гаража, называвшегося расстрельным. Для этой же цели использовали подвал, где приговор приводили в исполнение выстрелом в затылок.
      Поразительно: можно проводить экскурсии по местам "боевой славы палачей ВЧК", с показом двора в переулке, бывших кабинетов следователй и легендарного Феликса. Все на месте, все в полном порядке.
      Открыв дверь, которая вела в "Якорь" и ВЧК, попадаешь в вестибюль с парадной лестницей. На верхней площадке ступени расходятся по сторонам. По этой лестнице спешил на Арбат с бомбой в портфеле Яков Блюмкин, чтобы бросить ее в старика, посла Германии графа Мирбаха. Где-то рядом был кабинет эсера Александровича, заместителя Дзержинского, поднявшего против советской власти полк ВЧК...
      На площадке стоял пулемет. В нише стены, как встарь, красуется в полный рост античная богиня, подняв над головой фонарь. В этот мирный буржуазный вестибюль попадали и заключенные, и их родственнки, приходящие за справками.
      В этом доме закрутилось, завертелось "красное колесо" революции, набиравшее обороты, захватывая в свои жернова все новые жертвы. Дзержинский допрашивал всегда ночью, добиваясь одной цели - признания.
      - А какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого? - утверждал Феликс Эдмундович, давая интервью на Лубянке "Известиям".
      (По данным Генпрокуратуры, в убийстве телеведущего Владислава Листьева, как сообщалось в газетах, добровольно без принуждения призналось сорок человек!)
      Дзержинский лично проводил обыски, выезжал на место происшествия, устраивал очные ставки, допрашивал обвиняемых. И сам подписывал смертные приговоры.
      Конечно, с высоты прожитых лет, зная какие злодеи пришли на смену основателю госбезопасности, образ его представляется романтичным. Разведчики чтут шефа ВЧК за высокий профессионализм, гениальные провокации, активные методы борьбы, охват агентурной сетью чуть ли не всего земного шара, за другие известные только им достоинства, что позволило ВЧК-ГПУ-ОГПУ-КГБ выходить победителем в поединке с лучшими разведками Западной Европы. О Дзержинском много написано легенд, о нем сочинял сказки хороший писатель Юрий Герман, Владимир Маяковский призывал юношей, обдумывающих житье, брать пример с товарища Дзержинского.
      В конце 1918 гола произошло разделение аппарата на ВЧК и МЧК, в "Якоре" всем стало тесно. Московская ЧК перебралась в бывшую усадьбу графа Ростопчина, заняв дворец и флигеля. Так завертелось еще одно "красное колесо", образовав колесницу, перемалывавшую людские кости. Приговоренных вели в подвал флигеля усадьбы, который назывался "кораблем смерти", поскольку крутая лестница вниз напоминала корабельную.
      И в этом дворе гремели выстрелы под грохот грузовиков. Шум долетал в окна наркомата в соседнем Милютинском переулке. Заместитель наркома Георгий Соломон, одним из первых номенклатурных работников ЦК сбежавший при жизни Ленина на Запад, долго не понимал, почему так часто гудят моторы. Ему прояснил суть дела прикрепленный к наркомату чекист Александр Эйдук.
      - Это наши работают!
      Эйдук, не какой-то рядовой сотрудник органов, нет, он руководящий работник, соратник "железного Феликса", член коллегии ВЧК!, чья должность утверждалась Лениным. В литературном сборнике "Улыбка ЧК" этот чекист напечатал такие строчки:
      Нет больше радости, нет лучших музык,
      Как хруст ломаемых жизней и костей.
      Вот от чего, когда томятся наши взоры,
      И начинает бурно страсть в груди вскипать,
      Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
      Одно бестрепетное: "К стенке! Расстрелять!".
      Тогда же чекисты изъяли у Москвы дома на Малой Лубянке, в Большом и Малом Кисельном переулке, в Варсонафьевском переулке.
      (Последний переулок известен также тем, что в его доме позднее разместились камеры сверхсекретной лаборатории Х, где доктор химических наук полковник медицинской службы Григорий Майрановский и его сотрудники создавали яды, испытывая их на заключенных. Они же под видом медицинских процедур лично убивали приговоренных к смерти ядами).
      В доме 13 на Большой Лубянке чекисты устроили клуб. Сюда в первую годовщину революции приезжал Ленин. Не один раз, как гласит надпись на мемориально доске. Два вечера подряд общался с "рыцарями революции" Ильич. Сюда же вождь приезжал в 1919 году несколько раз по ночам, когда работа набирала максимальные обороты. Об этих визитах мемориальная доска не сообщает. О чем говорили Дзержинский и Ленин - нам никогда не узнать.
      И что любопытно, ни один террорист не пытался бросить бомбу в дверь дома, стоящего рядом с тротуаром, по которому ходили прохожие. Почему? Этот вопрсо интересовал Феликса Эдмундовича, когда он допрашивал Доната Черепанова, швырнувшего огромную бомбу в зал, где собрались коммунисты. И получил исчерпывающий ответ:
      - Вы, гражданин Дзержинский, являетесь орудием партии, и, следовательно во всей политике ответственна партия. Мы и метали бомбу в сторону ответственных работников коммунистической партии, тем более, что на этом собрании предполагалось присутствие Ленина..."
      Как ни много захвачено было строений в первые годы революции, всех их оказалось мало. Дошла очередь до Лубянской площади, застроенной домами страхового общества "Россия".
      Владимир Гиляровский в очерке "Лубянка" оставил нам такую историческую справку: "В девяностых годах прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные дома. И вот на Лубянской площад, между Большой и Малой Лубянкой вырос огромный дом. Это дом страхового общества "Россия", выстроенный на владении Н. С. Мосолова".
      Известный московский гравер и коллекционер академик Мосолов был богатейшим человеком. Жил он на широкую ногу один, сдавая помещения арендаторам. Он продал участок вместе со всеми строениями, где помещались меблированные комнаты, гастроном, колбасная, трактир, страховому обществу "Россия".
      Проектирование нового большого доходного дома "Россия" заказала талантливому архитектору Александру Васильевичу Иванову, жившему в 1845-1917 годах. Это мастер, незаслуженно забытый, много построивший домов в центре. Гостиница "Балчуг" - его проект. Гостиница "Националь" на Тверской - его создание. Внутри и снаружи этого здания дружно сосуществуют ренессанс, классицизм и модерн, а между окнами шестого этажа красуются четыре пейзажа из цветной керамики.
      Но самое замечательное творение Александра Иванова радовало глаз на Лубянской площади. То, что Гиляровский называет "домом" представляло из себя комплекс зданий в одном стиле любезной Иванову эклектики. Каждое из них напоминало старинный резной комод. Один такой комод, на углу Большой Лубянки, был с пятью ящиками, другой, на углу Мясницкой, с четырьмя ящиками-этажами. Над крышей каждого громоздились башенки. Несколько зданий тянулись вдоль Фуркасовского переулка. Внизу - торговали. На верхних этажах жили. Все вместе строения, между которыми были оставлены проходы, образовывали в плане обширный квадрат. В просторном дворе заключалось еще одно строение, где до революции были меблированные комнаты "Империал".
      Вот на этот обширный комплекс зданий положили глаз чекисты во главе с Феликсом Дзержинским, прибрав их к рукам в конце 1920 года. Комнаты доходных домов заняли сотни сотрудников. А бывшая гостиница "Империал" превратилась в знаменитую "внутренную тюрьму" Лубянки...
      На Лубянской площади началась новая кровавая глава в истории. В этом замкнутом квадрате больше не заводили моторов. Высокие стены домов служили надежной звукоизоляцией. Крики пытаемых разносились по всему двору и долетали в окна камер.
      Хватило всех доходных домов ненадолго, как и здания Третьей Московской гимназии на углу Большой Лубянки и Фуркасовского переулка. Ее сломали в 1928 году, чтобы построить самое высокое и большое по тем временам в городе административное строение, точнее комплекс зданий, 8-15 этажей...
      Напротив него, на другой стороне Фуркасовского переулка, протянулся еще один строй огромных зданий...Как пишет о них не без умиления Юрий Федосюк в книге "Москва в кольце Садовых": "Мощный обьем здания, обрамленный высокими спаренными полуколоннами, рождает впечатления величия и спокойствия".
      Да, действительно рождается тревожный покой, тихий ужас, когда попадаешь в этот город спаренных полуколон и фасадов, облицованных черным камнем.
      Попробуем разобраться, кто и что здесь созидал. Это довольно трудно, потому что все советские книги по архитектуре Москвы, от греха подальше, не помещали фотографий новостроек НКВД- МГБ-КГБ.
      К этому городу руку приложил влиятельный в прошлом архитектор Аркадий Лангман, ставший с 1927 года фактически главным архитектором НКВД. Ему принадлежит авторство стадиона "Динамо", он же построил всем известное здание в Охотном ряду, где заседает в наши дни Дума.
      Под одним словом Лубянка подразумевается комплекс строений, который венчает по терминологии чекистов "Большой дом". Его построил Лангман на месте доходного дома Иванова на Б. Лубянке, 2, на месте сломанных строений 4, 6, 8, 10 по этой же улице, а также на месте строений на четной стороне Фуркасовского переулка. Это всем известный облицованный черным лабрадором громадный корпус с железными воротами и глазком. Сей исторический страшный дом открыл ворота пред "черными воронами" в 1933 году при наркоме Генрихе Ягоде, за год до убийства Кирова. По уличному указателю это теперь одно владение 2 на Большой Лубянке.
      Далее следует сразу дом N 12. Как раз здесь, на месте Третьей Московской гимназии построен блок зданий, заказанный НКВД в эпоху наркома Менжинского. Этот комплекс состоит из трех разных по стилю строений. На Большую Лубянку выходит дверь, ведущая в клуб с театральным залом на 1500 мест. Вверху окна дома круглые, как иллюминаторы корабля. В нижних этажах горят огни люстр большого гастронома. Дом со спаренными пилонами построен Иваном Фоминым в стиле "пролетарской классики", его специалисты соотносят с западноевропейским стилем "Ар Деко". Примыкает к восьмиэтажному строению вертикальный пятнадцатиэтажный корпус с балконами. Это было самое высокее здание в довоенной Москве, оно выходило парадным подъездом в Фуркасовский переулок. Вплотную к башне примыкает еще один восьмиэтажный корпус, с фасадами в этот переулок и на Малую Лубянку. Геометрического стиля часть комплекса, без всяких архитектурных затей геометрическую фигуру, построил Аркадий Лангман.
      Историки архитектуры называют все три здания "Домом "Динамо". Когда начиналось строительство в 1928 году, то не делали секрета, что в нем 6000 квадратных метров конторских помещений, 120 квартир, столовая и зал на 1500 мест. Никто, конечно, здесь не живет, по ночам окна не светят. Квадратные метры красноречиво говорят, что сюда на службу по утрам спешат сотни сотрудников.
      Дальше - больше. Перед войной к проектированию новых зданий чекисты привлекли самого уважаемого в Кремле архитектора академика Алексея Щусева, автора мавзолея Ленина. Ему дали задание реконструировать дома страхового общества "Россия". Это задание он выполнил в два захода. Во-первых, надстроил доходный дом, тот, что стоял ближе к Б. Лубянке и обьединил с тем, что примыкал к Мясницкой в один монолитный обьем. С крыши исчезли башенки, упростился фасад, но следы эклектики не исчезли. Во-вторых, Щусев кардинально переделал второй дом, придав зданию черты классициза. Но довести дело до логического конца, обновить в том же духе фасад лубянского дома - не успел, дав нам им полюбоваться, оставив работу потомкам, архитекторам Борису Палую и Глебу Макаревичу.
      В книге о КГБ одна московская журналистка подсчитала, что в Москве у госбезопасности... семь зданий. Она, как мы видим, глубоко заблуждается. В конце "застоя", когда ничего в центре не строили, началось новое созидание на Лубянке. Полетели старые строения на Кузнецком мосту. Рядом с работавшей круглые сутки без выходных и перерывов на обед приемной выросло громадное черно-серое монументальное многоэтажие со щитами и мечами над подъездами. Облицовано здание суровым финляндским камнем, на родине ничего подобного по фактуре и цвету найти не удалось. Фасады выходят и на Кузнецкий Мост, и на Большую Лубянку, и на Пушечную, образуя сложной конфигурации комплекс строений, между которыми утонула церковь Софии. Это проект Бориса Владимировича Палуя, играющего последние десятилетия роль лейб-архитектора и при Брежневе, и при Ельцине, роль, аналогичную той, которую в прошлом играл Константин Тон. В паре с ним трудился главный архитектор Москвы Глеб Макаревич.
      Тогда же дошла очередь до дома страхового общества "Россия", сохранявшего прежний облик. Его полностью переделали, и он стал выглядеть точно так, как здание Щусева с часами под крышей. Так был реализован довоенный замысел автора мавзолея. С тех пор на Лубянскую площадь выходит одно громадное сооружение с фасадами на все четыре стороны света. Его крыша служила тюремным двором. Как пишет Александр Солженицын, прогуливавшийся по этой поднебесной площадке, заключенные внимали доносившимся сюда гудкам автомобилей и звонам трамвая.
      Остался во дворе этого крепостного квадрата старожил - протянувшаяся через внутренний двор бывшая гостиница "Империал", бывшая "внутренняя тюрьма" Лубянки. "Пролетая над гнездом кукушки", с вертолета хорошо виден этот старинный корпус с мезонинами, как и опустевший тюремный двор над плоской крышей. Видны другие безликие сооружения, в том числе здание с глухими стенами и высокой квадратной трубой. По всей вероятности, как об этом сообщалось в прессе, это труба некогда пылавшей печи крематория.
      Управление КГБ по Москве и Московской области, бывшая МЧК со времен Дзержинского поселившееся на четной стороне Большой Лубянки, воздвигло рядом с приземистыми старыми строениями многоэтажную резиденцию в форме куба. Этот большой дом-пресс поставлен в глубине участка так, что строй улицы разрушен, планировка утратила историчеки сложившуюся конфигурацию.
      Теперь отвечу на давно поставленный вопрос, где была гостиница "Билло". Она красовалась на Большой Лубянке там, где выстроен еще один новый, серый как мышь, корпус, украшенный классическими кувшинами и пилонами, но без традиционных щитов с мечами. Его номер 9. Вывесок на нем нет, как и на примкнувшем к этому дому со стороны Варсонафьевского переулка еще одного рослого многооконного новодела. Надо полагать, что и здесь трудятся бойцы невидимого фронта. Таким образом и на этом пространстве сформировался замкнутый, как тюремный двор, комплекс строений конфиденциального назначения.
      Еще одна новостройка Лубянки представляет собой многоэтажное здание Вычислительного центра на углу Лубянского проезда и Мясницкой. Она вобрала в себя доходный дом, где была "комнатенка -лодочка" поэта революции. Музей Маяковского сохранен, как и популярный книжный магазин. Но все другие этажи двух старинных домов, где, в частности, помещалась первая нотариальная контора, ушли чекистам. Дом Маяковского слился с госбезопасностью, чему Владимир Владимирович был бы рад, как искреннний поклонник товарища Дзержинского. Здесь, таким образом, сформировался из нескольких старых и новых строений еще один замкнутый каменный многоугольник спецназначения.
      Так сколько зданий у Лубянки?
      Я не знаю.
      Хочу обратить внимание на неприметное маленькое двух-трех этажное строение у Лубянской площади. Вот где когда-нибудь будет музей геноцида народов СССР, напободие того, что построили в Иерусалиме в память о шести миллионах жертв фашизма. Сколько жертв коммунизма? Миллионы!
      В доме, где теснится городской военный комиссариат, заседал в годы "большого террора" трибунал, судивший маршалов и генералов Красной Армии, самых прославленных и известных. Тухачевский, Егоров, Блюхер, Уборевич, Якир... Сюда они входили без именного оружия и орденов, без ремней. И не выходили отсюда живыми, потому что сразу же после вынесения приговора, а он всегда оглашался один, их вели под конвоем по лестнице в подвал и убивали выстрелом в затылок. Рассказывая о Лубянке, надо не забывать, что отсюда передислоцировались разведчики. Некогда Первое Главное управление КГБ, ныне служба внешней разведки, занимает построенное вдали от центра комплекс в Ясенево. Сюда подальше от глаз любопытных уехали с насиженного места закордонные агенты, тяготившиеся соседством со следователями и прочими сотрудниками, имевшими в прошлом отношение к репрессиям и "большому террору".
      Подведем черту. С марта 1918 года до августа 1991 года шефами Лубянки было 20 персон. Один из них, генерал Огольцов, упросил-таки товарища Сталина не утверждать его в этой высокой должности. Остальные 19 потрудились кто долго, кто коротко. Кто они? Сыновья дворян, фармацевта, рабочих и крестьян. Два поляка, еврей, сын народов Поволжья, остальные славяне. Песен о них не споют. За штурвалом колеса Лубянки каждый терял лицо. Пятеро - Ягода, Ежов, Берия, Меркулов, Абакумов - расстреляны. Остальных снимали с должности с шумом и треском. Последний - побывал на нарах в Лефортово.
      Несколько слов скажу только об одном из них, самом страшном. В "Большой дом" партия направила в 1935 году секретаря ЦК ВКП(б) и кандидата в члены Политбюро Николая Ивановича Ежова. Из рабочих. Не буду описывать его всем известные злодейства, расскажу об одной акции, подготовленной агентами, имевшей прямое отношение к Москве.
      В адрес ЦК ВКП(б), где за наркомом Ежовым, генеральным комиссаром госбезопасности, оставалось кресло секретаря ЦК, поступило три письма от "трудящихся". Первое прислал 28 декабря 1937 года москвич член партии Д. Зайцев, убежденный, что все человечество земного шара с радостью воспримет переименовние Москвы в... Сталинодар. Второе письмо прислала персональная пенсионерка москвичка Е. Чумакова. Она выразила эту же мысль стихами:
      Мысль летит быстрей, чем птица,
      Счастье Сталин дал нам в дар.
      И красавица столица
      Не Москва - Сталинодар!
      Третье письмо пришло от сотрудницы правительственного санатория Кисловодска, ей захотелось, чтобы у города было двойное имя Сталинград-Москва...
      На основании этих заявлений сотрудники секретариата Ежова сочинили представление в инстанции о переименовании Москвы в Сталинодар. (К тому времени Сталинград, Сталин, Сталиногорск, Сталинск, Сталинобад уже значились на карте необьятного Союза.)
      На фасаде "Большого дома" на Лубянской площади была установлена только одна мемориальная доска с профилем Юрия Владимировича Андропова. Его служебный кабинет значился под номером 370. На письменном столе лежал перекидной календарь, в стакане торчали карандаши и ручки, лежали папки. Украшали канцелярский интерьер часы в штурвальном колесе.
      Пятнадцать лет рулил этот человек колесом госбезопасности и один год штурвалом государства. Он - среди немногих, о ком помнят больше хорошего, чем плохого.
      Среди рабочих бумаг покойного нашли листок со стихами, сочиненными, очевидно, в служебном кабинете, страдающим от болезней человеком:
      Мы бренны в этом мире под луной.
      Жизнь только миг. Небытие навеки.
      Кружится во Вселенной шар земной,
      Живут и исчезают человеки...
      Как не похожи стихи председателя КГБ Андропова на стихи члена коллегиии ВЧК Эйдука!
      Не только палачи служили в органах, но и их жертвы, не только злодеи, но и герои, нередко в одном и том же лице.
      Кабинет № 755 занимал на седьмом этаже "Большого дома" Павел Судоплатов, генерал-лейтенант, отсидевший пятнадцать лет в советской тюрьме после очередной "чистки" органов. После недавней смерти генерала называют публично героем...
      В мемуарах Павла Судоплатова я прочел, что в годы войны агент Яков Петрович Терлецкий, кандидат физических наук, отправлен был им лично с тайной миссией за кордон. Именно он встретился с Нильсом Бором и в беседе с ним выведал у него важную информацию, пригодившуюся нашим физикам, делавшим атомную бомбу. При чтении этого эпизода я вспомнил, по словам поэта, "тихого еврея", профессора Якова Петровича Терлецкого, моего давнего знакомого. Весной 1968 года я пригласил профессора посмотреть описанное в "Московской правде" загадочное явление природы - телекинез. Это явление (вместе со мной) было подвергнуто бичеванию на страницах "Правды". Телекинез демонстрировала гениальная Нинель Кулагина, причисленная к шарлатанам органом ЦК КПСС. Три дня опыты с ее участием проходили на физическом факультете Московского университета, куда я пригласил Якова Петровича в качестве свидетеля. В отличие от многих физиков он пытался телекинез научно обосновать. Кулагина была в ударе и двигала под стеклянным колпаком лабораторные предметы, не прикасаясь к стеклу пальцами. Терлецкий первый без уговоров подписал протокол эксперимента.
      Физики не скрывали неприязни к нему. Хотя за атомные дела он получил Ленинскую и Государственную премии, ордена, коллеги выжили Якова Петровича из университета. Я думал, что это случилось из-за научной смелости Терлецкого, теперь понимаю, физики знали о секретной миссии агента генерала Судоплатова и не простили ему сотрудничества с органами. Много лет я безуспешно пытался поговорить с Яковом Петровичем о телекинезе. Но его не подпускала к телефону верная жена, опасавшаяся, что начну копаться в его лубянском прошлом. Перед смертью Терлецкий позвонил мне неожиданно сам. Но поезд ушел, телекинез больше не нуждался в его поддержке. И мы не встретились.
      Сын коллеги Судоплатова, генерала Рясного, начальника первого главного управления КГБ, работал в нашей газете. Статьи, отличавшиеся легкостью пера, он подписывал В. Рясной. Однажды звонит в редакцию читатель и задает вопрос: "Не тот ли этот Рясной, который на Лубянке выламывал мне руки?"
      С одним разведчиком, сам того не зная, встретился у трапа самолета, следовавшего в Данию.
      - Первый раз лечу за границу, - сказал я при посадке руковдителю группы туристов. Им был по совместительству международник "Известий" Вадим Леднев. И услышал :
      - А я лечу заграницу двадцать пятый раз...
      - Разойдись, - приказал он нам, сбившимся в кучу, в Копенгагене. И я пошел бродить один по улицам, не опасаясь провокаций, которыми в Москве запугивали всех нас, туристов. Леднев повел группу в кино и показал фильм о похождениях агента 007, который укладывал в постель комсомолку-разведчицу и взрывал советское посольство... С ним мы пили замечательное датское пиво и ходили по ночному Копенгагену как свободные люди. И только недавно я узнал, покойный Вадим Леднев служил в разведке.
      В ту поездку увидел я датскую ферму, где хозяин-барон получал урожаи, за который ему следовало бы в СССР давать каждый год Золотую звезду Героя соцтруда. Видел завод, который мог сравнить с родным, чумазым и грохочущим, про который рабочий поэт Сеня Пролейко сочинил ставшими народными строчки:
      Шумит как улей родной завод
      А нам то что, .... он в рот!
      Этот же рабочий сочинил про лагеря:
      Сибирь заполнили до края заключенные,
      И им не верилось, что все, все, все они
      На медленную смерть судьбою обреченные
      В прославленные сталинские дни.
      Из первой поездки в капстрану вернулся с убеждением, нам никогда не догнать не только большую Америку, но и маленькую Данию.
      Чекист в штатском часами просиживал с красавицей донской казачкой Майей, корректором нашей газеты, на скамейке Чистых прудов, где была "МП". Склонял не к сожительству. Уговаривал сотрудничать. Ее сводный брат в Америке, куда занесло угнанную немцами из Ростова мать, руководил атомным центром. После этих уговоров с лица Майи быстро сошла краса...
      А первый раз в Москве чекистов увидел во дворе Моховой, куда они завели двух работяг-шахтеров с сундучками в руках, повозмущавшихся порядками в очереди к "всеосюзному старосте", чья приемная помещалась рядом с университетом. Отсюда повели бедняг пешком на площадь, что называлась тогда именем Дзержинского.
      Вернемся на Большую Лубянку, бывшую улицу Дзежинского. Рядом с гнездом чекистов, бывшим обществом "Якорь", примостился дом 13. Теперь это культурный центр внутренних войск МВД, прежде клуб ВЧК. Вверху дома в 1904 году установили нацеленный в небо телескоп. В тот год здесь торжественно открыли "магазин оптических товаров" Трындиных, век торговавших в Москве стеклами для очков.
      Наверх на крышу этого дома я поднимался после запуска Юрия Гагарина вместе с бывшим каторжаниным, членом партии с 1907 года, хлебнувшим горя от родной партии, бывшим председателем Общества межпланетных сообщений Григорием Крамаровым. Оно, как оказалось, заседало под крышей дома над чекистами в 1925 году. Сюда приходили письма и брошюры из Калуги от почетного члена общества Константина Эдуардовича Циолковского. По вечерам здесь выступал с горящими глазами инженер завода "Мотор", обращавшийся к слушателям с призывом: "Вперед, на Марс!". Со стороны могло показаться, что у него маниакальная идея и место ему не среди членов научного общества, а среди душевно-больных.
      Но спустя восемь лет инженер, уйдя с "Мотора", стал бригадиром, построил в подвале дома на Садовой-Спасской, найденного и описанного мною, ракету "ГИРД-10". Эту ракету носил на плече инжнер Сергей Королев, чтобы показать военным в коридорах власти. Она была запущена под Москвой на полигне в Нахабино в 1933 году. До триумфального старта инженер не дожил. Шатавшегося от голода и переутомления энтузиаста друзья уговорили поехать на курорт, куда отправился нищий инженер в общем вагоне, где заразился тифом. В Кисловодске памятник на могиле Фридриха Артуровича Цандера, призывавшего современников лететь на Марс, установили после запуска спутника. Деньги на камень дал главный конструктор ракет академик Сергей Павлович Королев, бывший начальник ГИРДа, Группы изучения реактивного движения. За страсть к ракетам Королева доставили на Лубянку, после чего отправили на Колыму. Побывал на Лубянке и основатель космонавтики Циолковский, заподозренный в заговоре против советской власти.
      Еще одно сообщество энтузиастов ракет объявилось в районе Лубянки в 1923 году! Его возглавил Александр Леонидович Чижевский, земляк и молодой друг Циолковского. Этот писавший стихи и картины гениальный человек получил дипломы археологического и коммерческого институтов, он же семь лет обучался на физико-математическом и медицинском факультетах Московского университета. Вошел в историю науки как основоположник гелиобиогии и один из основателей космической биологии. Вместе с ним на редакционной "Волге" колесил я по переулкам Лубянки, пытаясь найти дом, где проходили заседания забытого общества. Чижевский подарил мне с автографом статью "Аэроионы и жизнь". Подарил брошюру "Солнце и мы", где изложена его теория. Но не мог подарить самую сенсационную монографию "Физические факторы исторического процесса". Ее упрятали в спецхран. Чижевский устанавливал в этой работе связь между вспышками на Солнце и катаклизмами на Земле, такими как Октябрьская революция. Монография попала на глаза вождю народов, и он хорошо запомнил имя автора. Чижевского всю жизнь не выпускали за границу, даже на международный конгресс, где его избрали почетным председателем. Хотя Сталин называл Чижевского "известным деятелем науки", тем не менее отправил его на Лубянку, затем в лагерь. Смертельно-больного "лже-ученого" добивал в 1964 году на моих глазах журнал "Партийная жизнь"... Горжусь, что протянул профессору руку тогда, когда другие шарахались от него.
      Много заговоров мнимых и реальных раскрыли чекисты. Последний - по сценарию аналитиков Лубянки - бездарно разыграл на улицах Москвы член ГКЧП председатель КГБ генерал Крючков. Его агенты подслушали разговор Горбачева, Ельцина и Назарбаева, пытавшихся спасти Советский Союз от развала сменой курса, отставкой правительства, отставкой непопулярного генерала. И он решился на путч...
      ...Танки ушли, раздавив три молодые жизни на Садовом кольце. 22 августа Лубянская площадь заполнилась толпой, собиравшейся штурмовать подъезд, где висела мемориальная доска. Ее облили краской и намалевали на профиле Андропова свастику.
      Накинув петлю троса на шею бронзовому Феликсу, люди пытались повалить монумент. Премьеру правительства Москвы по телефону доложили, что весит он 87 тонн и при падении может повредить подземные коммуникации, которых так много под Лубянкой.
      То была толпа, не похожая на ту, что защищала накануне Белый дом. В ее рядах собралось много приезжих, жаждавших помахать кулаками после драки, много любопытных и уголовников, захотевших поживиться. Толпу, как пишет бывший мэр Москвы Гавриил Попов, подогревали стукачи, стремившиеся сжечь архивы КГБ со следами их тайной службы. По этой причине горела охранка в 1917 году...
      Попытка ворваться в парадный подъезд не удалась, из приоткрытой двери в лица нападавшим брызнула струя газа, охладив пыл горячих голов. Протестанты занялись монументом. Им на помощь Юрий Лужков вызвал такелажников и монтажников...
      С Лубянки толпы потекла на соседнюю Старую площадь. Зазвенели стекла окон и витрина с надписью "Центральный комитет Комммунистической партии Советского Союза".
      Примчавшийся к месту погрома премьер увидел толпу в состоянии злобы и ожесточения
      - Я не ожидал, - признается Юрий Лужков, что русские могут испытывать такую ненависть к поверженному...
      Вот тогда проявил он характер. Площадь услышала его приказ: "Опечатать входы в здание...Отключить воду... Отключить электричество... Отключить все системы снабжения!"
      И в наступившей тишине, не спеша, закончил:
      - Кроме канализации! Чтобы не наложили себе в штаны!
      И этот штурм не состоялся. Старая площадь сдалась без боя Юрию Лужкову, взявшего ситуацию под контроль.
      Прибывшие к вечеру на площадь такелажники сняли крепления монумента. Под ликующие крики народа кран поднял бронзовую фигуру основателя ВЧК. Так закончилась еще одна глава в истории Лубянки.
      У Большой Лубянки есть Лубянка Малая. На ней, единственной в городе, сохранилась память о давнем французском влиянии на Москву. Имя "портного мастера французской нацыи Петра Ивановича Фуркасье" носит Фуркасовский переулок, соединяющий обе улицы.
      Московские французы за редким исключением не ждали Наполеона, многие сражались в русской армии. Многие обнищали в результате пожара. Настоятель деревянного храма на Малой Лубянке отец Адриан не воспользовался милостью Наполеона, в дни его недолгого пребывания в Москве, отказался вернутья на родину, потрясенный обрушившемся на паству несчастьем. Он заболел и умер в 1812 году.
      На месте деревянного костела построен в 1829 году каменный, святого Людовика Нэрильского, покровителя королей Франции. В нем есть орган, на котором в прошлом играл композитор и чудный пианист, создавший жанр ноктюрна, Джон Филд, живший постоянно в России и похороненный в Москве.
      В этой же роли органиста выступал Иосиф Геништа, чех и русский композитор. Играли на органе костела отец, сын и внук Гедике, чья фамилия долго не сходило с афиш Большого зала консерватории.
      Вокруг костела Людовика в старой Москве возник культрно-благотворительный комплекс. До революции 1917 года его составляли французская библиотека, "Убежище Святой Дарьи", основанное графом де Консюном в честь русской жены Дарьи Петровны, в девичестве Одоевской. На деньги француженки мадам Детуш построили школу святой Екатерины. Кроме школы девушки могли учиться в пансионе благородных девиц. Все это развеяно ветром Октября.
      Так же исчезла церковь Иоанна Предтечи, основанная по преданию Иваном Калитою, разрушенная при Сталине в годы войны. Это было нетипично для тех лет, когда вождь разжал руку на горле Русской православной церкви. Храм стоял во владении номер 6, рядом со школой церковного пения.
      Долгое время обитал на Малой Лубянке тенор Большого театра Дмитрий Усатов. Его имя может быть давно бы забыли, но не дает нам его забыть Федор Иванович Шаляпин, много раз поминавший имя наставника добрым словом. Шаляпин, как известно, университетов и консерваторий не кончал, но год брал (бесплатно) уроки у Усатова. Певец не только обучил тонкостям вокала, игры голосом, но и пристрастил к музыке Мусоргского, в чьих операх раскрылся гений Шаляпина. Одна из опер - "Хованщина" увековечила князя Ивана Хованского, жителя Лубянки...
      Глава семнадцатая
      СРЕТЕНКА
      16 переулков одной улицы. - Храмы печатников
      и пушкарей. - Сухарева башня. - "Математическая и навигационная школа. - "Арифметика" Леонтия
      Магницкого. - "Невеста Ивана Великого".
      Приговор Сталина: "Ее надо обязательно снести!". - Доска почета. Успение Богородицы и Троица
      в Листах. - Пушкину тут делать было нечего.
      Дурная слава сретенских переулков.
      Главполитпросвет. - Невыполненное решение
      МГК и Моссовета. - Во дворах играют дети.
      За бульварами Большая Лубянка плавно перетекает в Сретенку. Она тянется на восемьсот метров по вершине Сретенского холма, где простирается Кучково поле.
      Некогда дорога в Ростов-Великий и Суздаль, к берегам Белого моря, в первый морской порт страны Архангельск - прошла над высоким берегом Неглинки. С нечетной, левой стороны улицы, крутого склона падают к реке семь переулков. С другой стороны их еще больше - девять. Шестнадцать - на одной улице! Чуть ли не каждый дом омывается переулками.
      В Москве больше нет такой мелко порезанной на кусочки домовладений земли, даже на Арбате, который, казалось бы, сплошь усеян переулками.
      По подсчету автора книги "Из истории московских улиц" П. В. Сытина, в одной из сретенских слобод проживали в шестидесяти дворах представители тридцати двух профессий: плотники, скорняки, сапожники, серебряники, рыбники, седельники, дегтяри, кафтанники... Домовладения были значительно меньше, чем в других частях города. К мастерским и лавкам требовались проезды. Со временем они превратились в переулки, образовав уникальную планировку.
      На Сретенке поселились слободой мастера первого московского Печатного двора, основанного Иваном Федоровым в царствование Ивана Грозного. В середине улицы жили мастера Пушечного двора. С севера Москву прикрывал стрелецкий полк, в его расположении насчитывалось 500 дворов. Этим полком командовал Лаврентий Сухарев, проявивший верность Петру, чуть было не лишившемуся власти в борьбе с царевной Софьей, сводной сестрой...
      У Сретенки лил колокола завод Моториных, стояли дома, где жил мастер и работники. Хозяин завода, Иван Моторин, и его сын Михаил в царствование Анны Иоановны отлили в Кремле самый большой в мире Царь-колокол весом свыше 12 тысяч пудов. А на заводе отливали обычные колокола, о чем напоминает Колокольников переулок.
      Печатники построили в 1695 году слободской храм Успения в Печатниках, в самом начале Сретенки. Пушкари обзавелись двумя храмами, Сергия и Спаса. Стрельцы возвели церковь Панкратия и большую церковь Троицы в Листах.
      Что уничтожено в тридцатые годы? Сергий в Пушкарях помянут летописью в XV1 веке. Каменный храм освятили в 1684 году. Он считался главным храмом всех артиллерийских полков. Каждый год 1 августа, в день когда произошло крещение Руси, от него начинал шествие крестный ход, следовавший по Сретенке к Пушечному двору на Неглинной, где собирались толпы народа на праздник артиллерии. Пушкари палили из орудий на потеху москвичам.
      Пятиглавый храм с шатровой колокольней стоял на углу Колокольникова и Б. Сергиевского переулков. На его месте - появилась школа. Ломали церковь под предлогом строительства клуба для глухонемых.
      Еще одна школа там, где был Спас Преображения в Пушкарях на Сретенке, 20, между Просвириным и Головиным переулками. И это был пятиглавый храм второй половины XVII века с колокольней середины XVIII века. Сломали его потому, что якобы жителям мешал колокольный звон, который, как сказано в сфабрикованном заявлении, "нарушает отдых и покой трудящихся".
      Церковь святого Панкратия возведена позднее других, при Петре Первом в 1701 году в начале Панкратьевского переулка. Называлась она по имени придела Панкратия, главный храм в честь Всемилостивого Спаса. (Панкратий первый христианский епископ Сицилии, ученик апостола Петра, убитый язычниками около 60 года нашей эры.) Еще один придел построили в 1838 году во имя Усекновения Главы Иоанна Предтечи. Для ее уничтожения придумали другой предлог, якобы требовалась земля "под рабочее строительство".
      Самая большая потеря улицы и всей Москвы произошла на площади, куда выходит на Садовом кольце Сретенка. Здесь в начале царствования Петра Первого на месте обветшавших деревянных ворот Земляного города, которые охранял полк Лаврентия Сухарева, воздвигли новые, не похожие на все другие. То были высокие в два яруса палаты с проездными арками и башней. Строили их в стиле московского, нарышкинского барокко, почитавшегося Львом Кирилловичем Нарышкиным, дядей царя по матери. Башню стали называть Сухаревской, как полк, охранявший ворота.
      Вернувшись из долгого путешествия по Западной Европе, полный новых планов, молодой царь надстроил над палатами еще один ярус, поднял выше восьмигранный столп, по сторонам которого виднелись циферблаты курантов, как на Спасской башне. Над вершиной шатра с проемами, откуда разносился звон колоколов курантов, парил двуглавый орел. В целом новая башня выглядела как ратуша европейских городов. Но каждая ее деталь, каждое украшение, окна, двери, крыши - представляли из себя произведение московской архитектуры. По европейскому календарю шел 1701 год.
      Понадобилось это чудное здание не только для проезда через стены Земляного города, но и чтобы разместить в просторных палатах "Математическую и навигационную школу", основанную Петром. В классах занимались 500 учеников, получавших по тем временам высшее образование. Отсюда выходили служить России молодой, петровской - штурманы дальнего плавния. На башню установили телескоп, ставший прибором астрономической обсерватории, где впервые наблюдали солнечное затмение.
      Одна из зал школы называлась Рапирной, в ней обучались фехтованию. Математику преподавали англичане и наш Магницкий, из крестьян. Фамилию ему придумал Петр, которого бесфамильный Леонтий сын Филиппов своими способностями "природными и самообразованными" привлек к себе, как магнит железо. Леонтий Магницкий автор первой русской "Арифметики". Обучали здесь с 12 до 17 лет детей всех сословий: "кто похочет, а иных паче и с принуждением". Здесь будущие штурманы и учились, и жили, и представляли "комедии" на потеху Петру. После основания Петербурга морская школа передислоцировалась в новую столицу, а в башню начали ходить ученики, которые постигали азы математики.
      Через ворота Сухаревой башни пришел в Москву с соляным обозом земляков сын помора Михаил Ломоносов, будущий один из основателей Московского университета. Начинал же он учиться математике в Сухаревой башне по учебнику Леонтия Магницкого.
      По описанию историка Ивана Снегирева: "Вышина всей башни от подошвы до герба 30 сажен. Ширина при подошве 19 сажен 1 аршин, а длина 11 сажен 1 и 34 аршина кроме лестницы ко входу". Сажень, как известно равна 2,13 метра, аршин 71,1 сантиметра. Вот и считайте, какой высокой была эта рукотворная вершина, наполнявшая при взгляде на нее сердце каждого русского радостью и гордостью: есть в Москве такая красавица!
      Кто архитектор? Большой вопрос. Предполагают, планы вычерчивал Петр Первый. Называют имя художника Михаила Чоглокова. Бесспорно одно. Москва на излете XVII века, щедрого и счастливого для русской национальной архитектуры, была покрыта венцом творенья. Впервые в городе появилось столь крупное и красивое общественное здание, явно предназначенное не для молитв.
      Не раз Сухарева башня меняла функцию, служила резервуаром мытищенской воды, трансформаторной станцией, Коммунальным музеем... Но всегда она оставалась гордостью Москвы, ее отличительным знаком, символом таким, как Иван Великий и Меншикова башня. В 1926 году посетивший в день открытия Коммунального музея башню Владимир Гиляровский на радостях сочинил экспромт:
      Вода ключевая
      Отсюда поила
      Московский народ.
      Отныне живая
      Знания сила
      Отсюда польет.
      К тому времени написано и сказано о Сухаревой башне было много, миллионы открыток с ее изображением разошлись по всему белу свету. Поэты и писатели не проходили равнодушно мимо нее. Забытый автор Е. Л. Милькеев сочинил в середине ХIX века стихотворение "Сухарева башня", воспевающее Петра и достопамятное зданье посреди Москвы:
      Колосом крепости и славы
      Воздвиглась башня перед ней,
      Как отголосок величавый
      Заслуг и мужества тех дней.
      Сухаревой башне посвятил панегирик поэт прошлого века Михаил Дмитриев:
      Что за чудная, право - эта зеленая башня!
      Высока и тонка; а под ней, как подножье, огромный
      Дом в три жилья, и примкнулось к нему на откосе, под крышей.
      Длинное сбоку крыльцо, как у птицы крыло на отлете.
      Кажется, им вот сейчас и взмахнет! - Да нет, тяжеленька!
      Поэт сочинил миф, что якобы Петр возвел башню в благодарность Лаврению Сухареву и его полку, не изменившему в роковую ночь молодому царю, ускакавшему в страхе в Троице-Сергиеву лавру: "Именем верного, в память ему, Петр и прозвал ту башню"
      Но надпись на памятной доске не дает основания к такому заклчению: "Построены во втором Стрелецком полку по Земляному городу Сретенские ворота, а над теми вороты палаты и шатер с часами ... а начато то строение строить в лето 7200, а совершенно 7203, а в то время будущего у того полку стольника и полковника Лаврентия Панкратьева сына Сухарева".
      Менялся не раз цвет окраски камней, но неизменной оставалась привязанность к чудному творению рук человеческих. Радость "дяди Гиляя" по случаю открытия музея города длилась недолго. По щекам восьмидесятилетнего старика покатилась слеза, когда на его глазах начали крушить камни, источавшие живую силу знания о прошлом Москвы...
      "...великолепная Сухаревская башня, которую звали невестой Ивана Великого, ломается. Ты не думай, что она ломается как невеста перед своим женихом, кокетничает как двести лет перед Иваном Великим, - нет. Ее ломают, - писал Владимир Гиляровский дочери. - Первым делом с нее сняли часы и воспользуются ими для какой-нибудь другой башни, а потом обломали крыльцо, свалили шпиль, разобрали по кирпичам верхние этажи, и не сегодня-завтра доломают ее стройную розовую фигуру. Все еще розовую, как она была! Вчера был солнечный вечер, яркий закат со стороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу и рассыпался в умирающих останках заревом.
      Жуткое что-то! Багровая, красная,
      Солнца закатным лучом освещенная,
      В груду развалин живых превращенная.
      Все еще вижу ее я вчерашнюю
      Гордой красавицей, розовой башнею...
      В 1925 году Сухареву башню основательно обновили. Нашли ей новое применение. И вдруг она стала поперек горла большевикам, вплотную занявшимся переустройством Москвы. После того как взорвали соборы монастырей Кремля, храм Христа, пришла очередь "невесты Ивана Великого" и "сестры Меншиковой башни".
      Ударили во все колокола московские художники, архитекторы. Посыпались письма на самый верх, товарищу Сталину, генеральному секретарю Центрального комитета партии, товарищу Кагановичу, секретарю Московского комитета. Последнему приписывается главная роль в уничтожении Сухаревой башни. Но по документам, обнародованным перед крахом КПСС, видно, ответственность за уничтожение взял на себя Иосиф Виссарионович. Из Сочи, где Сталин отдыхал с другом Климом Ворошиловым, 18 сентября 1933 года на Старую площадь поступила на имя Кагановича лаконичная правительственная телеграмма, написанная рукой великого вождя, за подписями "Сталин, Ворошилов" с таким приговором:
      "Мы изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее надо обязательно снести. Предлагаем снести Сухареву башню и расшить движение. Архитектора, (так в записке - Л. К.) возражающие против сноса - слепы и бесперспективны".
      В числе слепцов оказались хорошо известные Сталину художник Игорь Грабарь, архитекторы Иван Фомин, Иван Жолтовский, Алексей Щусев, умолявшие не совершать разрушение башни, "равносильное уничтожению картины Рафаэля".
      Сталин ответил, что при всем уважении к просителям, не может оказать им "услугу" и согласен с решением правительства - о разрушении башни:
      "Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня".
      Тем же решением "правительства", то есть ЦК ВКП(б), сломана была стена Китай-города...
      Взамен башни на Сухаревской площади, переименованной в Колхозную, построили Доску почета московских колхозов.
      Спустя полвека после злодеяния здравствовавший Лазарь Каганович, оправдываясь перед потомками, писал дочери в заметках, озаглавленных им как решение ЦК, "О Сухаревой башне":
      "И здесь мы долго ходили вокруг да около, не решаясь ее ломать, но когда движение усилилось, особенно автомашин (ежедневно там убивали до 10 человек), мы начали искать решение вопроса..."
      Ничего другого, как сломать, не нашли. Архитекторам разрешили обмерить обреченную, снять и сохранить некоторые детали. Два окна попали в музей архитектуры. Четыре крупноформатыные папки с документами бережет исторический архив Главмосархитектуры, где я видел старые планы ХIX века, чертежи, фотографии всего сооружения и отдельных деталей. Есть все информационные даннные, чтобы возродить Сухареву башню. В архиве музея архитектуры хранятся обмеры, сделанные в трех масштабах: 1:100, 1:50 и 1:25. Прочерчены каждое окно, каждая дверь, не забыта ни одна деталь от подножья до орла.
      Двуглавый орел, охранявший московское небо со времен Петра, сбит был в 1919 году. Башня стерта с лица земли в 1935.
      Какие памятники сохранились на улице?
      В начале Сретенки устояла колокольня и церковь Успения Богородицы в Печатниках. К ней в 1727 году пристроили придел Усекновения главы Иоанна Предтечи. В 1763 году появился придел Николая Чудотворца, переложенный в 1902 году.
      В храме, несмотря на грабеж и пожар 1812 года, сохранялись древние иконы. В ризнице была реликвия времен Христа, древняя еврейская монета один из тридцати сребреников, врученных Иуде, предавшему Учителя. Нумизматы относили чеканку монеты ко времени римского императора Августа, современника Христа.
      До 1991 года под сводами церкви помещалась выставка Морского флота СССР, где репортеры встречались на пресс-конференциях с министром. Среди мужчин была одна молодая женщина, признанная королевой репортажа, корреспондентка "Комсомольской правды". Она писала о летчиках, ходила в экспедиции, в дальние походы с моряками. Астрономы кратер на Луне назвали ее именем - Таня. И вдруг она ушла из журналистики, встретив на жизненном пути актрису, которую знал весь мир. О ней одной вспоминала перед смертью Галина Уланова. Забросив газету Татьяна Агафонова посвятила жизнь гениальной балерине, беспомощной в быту. Уланова завещала ей квартиру и имущество, но смерть распорядилась по своему и скосила первой Татьяну Владимировну, оставив Галину Сергеевну в одиночестве оплакивать кончину верной подруги.
      В конце Сретенки устояла, утратив колокольню, церковь Троицы в Листах. Жившие поблизости печатники фабриковали кустарным способом лубки, примитивные картинки, пользовавшиеся большим спросом у народа. Как и гравюры они назывались листами. Ими торговцы увешивали ограду церкви, к которой пристало название - "в Листах".
      То был приходский храм стрелецкого полка, разбившего войско Степана Разина, доставившего атамана в Москву. За это царь Алексей Михайлович пожаловал стрельцам 150 тысяч кирпичей, из них сложены стены храма в 1661 году. Тогда к нему пристроили трапезную с приделом Покрова. Петр Первый "за поимание бунтовщика Федьки Щегловитова" дал стрельцам 700 рублей на ремонт храма.
      В Москве советской обезглавленный храм взывал к людской милости, превращенный в бесформенный склад. Его возродили и вернули церкви в 1990 году с двумя принадлежавшими прежде зданиями.
      Сретенка в целом сохранила облик второй половины ХIX века. На ней всего один доходный дом. Все остальные - двух-трехэтажные "дома с лавками". В каждом - на первом этаже торговали или занимались ремеслом.
      "Гостиниц и меблированных комнат здесь чрезвычайно мало, но зато великое обилие всяких трактиров и кабаков средней и низшей пробы с органами и развеселыми девицами. Приезжему, собственно, здесь делать нечего, но если с целью купить что-нибудь недорого вы уже забрели сюда, то прижмите карманы покрепче". Так наставлял приезжих путеводитель по Москве 1884 года.
      Пушкину и Лермонтову здесь делать было нечего. Они вряд ли вообще бывали когда-либо на Сретенке и в ее переулках. В "Памятных местах Москвы" Борис Сергеевич Земенков лишь раз упомиает Сретенку, где в доме 17 проживал автор памятника Ивану Федорову скульптор Волнухин. В этом же доме одно время квартировал Николай Рубинштейн и помещались музыкальные классы, кочевавшие по Москве, пока не появилась на Большой Никитской консерватория. Другие великие люди пока здесь не выявлены москвоведами.
      Из больших поэтов косвенно помянул Сретенку Владимир Маяковский в одном из ранних стихотворений "Из улицы в улицу", где фигурирует Сухарева башня. Под ней юный футурист проезжал на трамвае мимо церквей и колоколен:
      Лебеди шей колокольных,
      Гнитесь в силках проводов!
      В небе жирафий рисунок готов
      Выпестрить ржавые чубы.
      Пестр, как форель, сын безузорной пашни.
      Фокусник рельсы тянет из пасти трамвая,
      Скрыт циферблатами башни.
      В поэме "Маяковский начинается" его друг Николай Асеев нарисовал картину дореволюционной улицы:
      На Сретенке были дешевые лавки
      Готовой одежды. Надень и носи.
      Что длинно, то здесь же возьмут на булавки.
      Что коротко - вытянут на оси.
      Хотя лавки Сретенки не шли ни в никакое сравнение с лавками Кузнецкого моста или Петровки, сами здания, где они помещались, выглядели (и выглядят сегодня) столь же капитально, одетые по архитектурной моде, которая здесь как везде в городе, менялась. На каменных фасадах, появившихся в XVIII веке и позже - видны черты классицизма, эклектики.
      Сретенские переулки не чета арбатским, пользовались они дурной славой. Из классиков в студенческие бедные годы познал этот район Чехов, родители которого снимали дом на Трубной улице, где проживали мелкие торговцы, ремесленики, чиновники. Завернув в Большой Головин переулок, студент-медик увидел запомнившуюся ему навсегда картину дна жизни, описанную в рассказе "Припадок". Жили Чеховы и в Малом Головином переулке, куда к начинающему писателю нашел дорогу классик - Николай Лесков, подаривший будущему классику свои книги.
      На Сретенке, 4, в 1913 году зажглись огни кинотеатра "Гранд-Электрон", он же позднее "Фантомас", в советские годы "Хроника". На Сретенке, 19, до 31 января 1977 года был популярный кинотеатр "Уран", пока на месте сломанного здания теперь театр.
      После революции Главполитпросвет занял здание на Сретенке, 8. Этим советским комитетом руководила жена Ленина, Надежда Крупская. Ведал он политическим просвещением народа и членов партии. Занимался комитет не только ликвидацией неграмотности взрослых. Отсюда по библиотекам СССР рассылались списки с названиями книг, которые библиотекари обязаны были снять с полок. В этих списках фигурировала вся церковная, религиозная, историческая, философская литература, если она не была марксисткая. В макулатуру отправлялись сочинения Достоевского и других классиков, признанных реакционными, изымались книги Бунина, писателей-эмигрантов. Под запретом с 1929 года оказался Сергей Есенин...
      Рядом с Главполитпросветом в доме 10 помещался Союз воинствующих безбожников. Можно лишь удивляться, как Емельян Ярославский и другие вожаки этой "массовой атеистической организации", терпели напротив своего штаба купола и колокольню Успения в Печатниках. "Советская историческая энциклопедия" в 16 томах не поминает о ней ни слова, как будто этой многомиллионной армии не существовало. Но следы незаживающих ран, нанесенных маньяками-разрушителями, долго еще будут проступать на теле города.
      Напротив Троицы в Листах Сретенка завершалась универсальным магазином, державшим рекорд по товарообороту. Универмаг "Щербаковский" сломали, после того как в день открытия Московского фестиваля 1957 года рухнула крыша, не выдержавшая тяжести облепивших ее москвичей. Они забрались повыше, чтобы увидеть проезд на платформах открытых грузовых машин делегаций многих стран мира, следовавших из района Выставки в Лужники. Одетые в национальные одежды красивые и молодые девушки и юноши играли, пели и танцевали, превратив платформы в сцены на колесах. Тогда впервые железный занавес на границах СССР был приподнят волею Никиты Хрущева, и в Москву впервые с 1917 года хлынул поток иностранцев.
      После принятия Генерального плана 1971 года МГК партии и Моссовет приняли решение, обязывавшее архитекторов и строителей срочно, за несколько лет, обновить Сретенку и ее переулки, самый трущобный район советской Москвы. Но эта задача оказалась невыполнимой для города при социализме.
      Сегодня там, где Чехов встречался с "отбросами общества" предстают старые возрожденные дома и новые здания дорогих квартир. Вновь появились уютные дворы, где играют дети. Значит, у древней Сретенки появилось будущее.
      Глава восемнадцатая
      Мясницкая
      Дорога в Юрьев-Польский. - Храмы улицы.
      Где родился Лермонтов. - Красные ворота.
      Госторг. - Шедевр Корбюзье. - Тайная экспедиция. - Гохран. - Меншикова башня. - "Орлов". - "Дом
      Юшкова". - Усадьбы. - Почта и банк. - "Дорожные жалобы" Пушкина. "Домик малый". - Измена
      Долгорукого. - Библиотека Черткова.
      "Миллионщик Карташев". - "Горе от ума".
      Московский Медичи. - Фон Мекк и роман в письмах. - Училище живописи. Путь к вокзалам.
      Строительный бум. - "Голубая роза". - Технические конторы и вывески. Металл всей Европы.
      Духовная консистория. - Ночной визит Ильича.
      "Свободные мастерские". - Квартира профессора
      Пастернака. - "Комнатенка-лодочка". - Каганович и Хрущев строят метро. - Новокировский
      проспект. - Наркомат авиапромышленности.
      Штаб ПВО. - Ставка Сталина. - Полковник
      Высоцкий и его сын. - Президенты Келдыш и
      Александров. - Коллекция Лангового. - Академия
      живописи Ильи Глазунова.
      Длина Мясницкой достигает полутора километров. Она возникла на Стромынской дороге, что вела в Юрьев-Польский, основанный в полях Юрием Долгоруким после Москвы. На этой дороге великий князь Иван III перед походом на Новгород заложил церковь Успения на бору. Стояла она, как видно из название, у соснового бора.
      У церкви Иван III поселил после удачного похода влиятельных новгородских бояр и купцов. Они были первыми жителями улицы. Во времена Ивана Грозного заселили ее мясники, тяготевшие к рынку у городских ворот, где торговали скотом, который пригоняли в Москву на продажу.
      Иван Грозный Успенский храм перестроил в камне и преподнес ему чудотворную икону Гребневской Матери. История ее такая: подарили икону Дмитрию Донскому жители города Гребня. Святыню взял с собой в поход на Новгород его правнук Иван III и, вернувшись с победой, в знак признательности за дарованную удачу украсил икону серебром и драгоценными камнями. С этой иконой москвичи сражались в поляками и литовцами в 1612 году.
      Она сгорела в огне пожара XVII века, а церковь Гребневской Божьей Матери простояла до 1935 года, привлекая внимание искусствоведов шатровой колокольней, резным иконостасом и образами семнадцатого века, бронзовым литым паникадилом.
      В храме погребли Никиту Зотова, учителя Петра, ставшего, когда царь вырос, собутыльником в разгульных пирах, "всешутейным патриархом"; Леонтия Магницкого, автора первой русской арифметики; поэта Василия Тредиаковского, реформатора российского стиха... Это его слова: "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй", - взял эпиграфом к свой многострадальной книге "Путешествие из Петербурга в Москву" Александр Радищев.
      Маленькая Гребневская церковь начинала строй домов на четной стороне улицы. Долго здесь зиял пустырь, на его месте выстроен многоэтажный Вычислительный центр госбезопасности. Беспощадная власть при Сталине уничтожила все храмы Мясницкой улицы. Их было пять! Следом за Гребневской церковью возвышалась с 1471 года церковь святого архидиакона Евпла. Она стояла на первом изгибе улицы. Ее за размеры называли "Евпл великий" и улица звалась на этом участке одно время Евпловской. В середине XVIII века на месте обветшавшей церкви возвели новую, с колокольней. В первом ярусе находилась церковь Евпла. (Священномученик архидиакон Евпл жил в области Катанья, в Сицилии, при императоре Диоклетиане, подвергавшем христиан жестоким гонениям. Евпл хранил священные книги, читал язычникам в хижине Евангелие, обращая в христианство. С Евангелием в руках привели его к судье, который услышал от обвиняемого слова из священного писания. Евпла мучили голодом, жаждой, склоняя к отречению от Бога. Евпл был тверд в вере. Меч оборвал его жизнь. Память о Евпле отмечалась 11 августа, именно в этот день (до Куликовской битвы) на речке Воже русские полки одержали первую победу над татарами, уверовав, что их можно обращать в бегство. В память о той победе поставили в Москве храм, не пощаженный большевиками.)
      Стены Евпла прорезывались арками с плоской крышей, служившей площадкой для расположенной на втором ярусе церкви Троицы. Сюда можно было подняться по лестнице с улицы. Третьим ярусом возвышалась шестигранная башня с окнами. Над ней на каменном барабане поднимался маленький купол. Такой же четырехчастной формы была колокольня.
      На плоской крыше Евпла в толпе стоял однажды десятилетний Саша Пушкин с дядькой, ожидая появления Александра Первого, проезжавшего по Мясницкой. Этот либеральный царь сослал через несколько лет поэта на юг России за вольнолюбивые стихи.
      "В 1810 году в первый раз увидел я государя, - оставил запись поэт. Я стоял с народом на высоком крыльце Николы на Мясницкой. Народ, наполнивший все улицы, по которым должен он был проезжать, ожидал его нетерпеливо..." В этой записи, как установили пушкинисты, две неточности. Александр Первый приезжал в первопрестольную в 1809 году, высокое крыльцо с площадкой было не у Николы, а у церкви Евпла...
      Евпла снесли в 1926 году, чтобы возвести на его месте некий дворец трестов. До сих пор что-то строят...
      Третий храм Фрола и Лавра украшал улицу у Мясницких ворот. В камне церковь возвели в 1657 году вместо деревянной, упоминавшейся в известии о пожаре 1547 года. (Родные братья каменотесы, Флор и Лавр, жили во втором веке в Иллирии у Адриатического моря, где уверовали во Христа. По заданию гегемона отправились строить языческий храм. Когда закончили работу, несколько сот язычников, обращенных Флором и Лавром в христиан, решили поставить в храме крест и принялись крушить идолов, которым прежде поклонялись. Власти предали их суду. Связанных Флора и Лавра казнили, бросив умирать в безводный колодец, засыпав его землей. День памяти Флора и Лавра отмечается 18 августа. В России священномученики считались покровителями скота, лошадей, которых так много было в Москве.)
      Ежегодно на Мясницкой отмечался веселый праздник. Каждый уважавший себя ямщик, каждый хозяин считал за долг приехать в день Флора и Лавра к воротам церкви. Одетый в красные ризы священник окроплял лошадей святой водой.
      Шатровую колокольню и пятиглавый храм построили на деньги мясников. В храме хранились иконы XVII века. По обеим сторонам алтаря в условной манере изображены были со свитками в руках античные философы Платон, Аристотель и Солон, один из "семи мудрецов" древней Греции.
      Четвертый храм Николы Чудотворца в Мясниках, помянутый Пушкиным, располагался в середине улицы и хорошо обозревался от бульваров и Садового кольца. Одноглавую Никольскую церковь построили в XVI веке новгородские мастера, ориентируясь на вкус заказчиков-земляков. Крещатый свод вызывал пристальное внимание искусствоведов, восхищавшихся его выразительностью и великолепной сохранностью. Рядом с Никольской стоял придел Cошествия Святого Духа с высокой колокольней. Считается, этот храм выстроен был по плану Петра Первого, увлекавшегося архитектурой.
      Наконец, пятый храм Трех святителей завершал Мясницкую там, где сейчас сквер и вестибюль станции метро "Красные ворота". Изумительных Красных ворот и храма нет с 1927 года. Тогда, в год десятилетия советской власти, большевики рьяно вырубали в "Красной Москве" все, что казалось им белым, напоминало о царской власти, религии.
      Храм Трех Святителей с приделом Иоанна Богослова возвели у ворот Земляного города в 1699 году. Спустя полвека выросла колокольня. В ХIX веке к ансамблю пристроили простороную трапезную с приделом святого Харлампия, казненного в 113 лет в 202 году римлянами.
      Христиане почитают Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста как церковных писателей. Первый прославился "Шестидневом", толкованием библейского рассказа о сотворении мира. Вместе с Григорием Богословом Василий написал "Любомудрие", одно из самых популярных произведений у русских христиан. Поэтические перлы Григория служат церковными песнопениями.
      Иоанн Златоуст, обучавшийся ораторскому искусству у греческого ритора, поражал современнников даром слова, проповедями, обличавшими пороки духовенства и власть имущих, отправивших его в ссылку на Черное море, где он умер, оставив сочинения, чтимые поколениями верующих на Руси.
      Придел церкви был назван в честь Иоанна Богослова, сына еврейского рыбака Заведея и матери Саломии, любимого ученика Христа. После ареста Христа проявил твердость духа в то время, когда другие апостолы предались отчаянию. Умирая, Иисус завещал ему заботу о матери - деве Марии. Иоанн жил до ее смерти в Иерусалиме. Его подвергали гонениям, отправили в ссылку в пустыню, где он написал Евангелие от Иоанна и Апокалипсис или Откровение от Иоанна.
      В церкви хранилась метрическая книга, где одна из записей документально подтверждала: в ночь со 2 на 3 октября 1814 года в России родился великий поэт:
      "В доме покойного господина генерал-майора и кавалера Федора Николаевича Толя, у живущего корпуса капитана Юрия Петровича Лермонтова родился сын Михаил... Крещен того же октября 11-го дня".
      Дом, где жили родители новорожденного, стоял вблизи церкви на площади Красных ворот. И его сломали, чтобы построить высотное здание.
      Толпы народа осаждали церковь Трех Святителей утром 28 июня 1882 года. Тогда в ней отпевали героя, любимого народом генерала Михаила Дмитриевча Скобелева, скоропостижно скончавшегося в московской гостинице в 39 лет в обьятьях иностранки. Генерал был холостяк. Предполагают, что эта дама была подослана, чтобы умертвить русского военачальника. Во всем славянском мире чтили его как выдающегося полководца. Войска под командованием Скобелева дошли до Стамбула-Константинополя... Популярности "белого генерала", появлявшегося на поле боя на белом коне в белом кителе и под такого же цвета папахой, мог позавидовать император. Генерал принес свободу от многовекового турецкого ига болгарам.
      За год до разрушения Трех Святителей не стало триумфальных Красных ворот. Они возвышались посреди площади, куда выходила Мясницкая. Обычай сооружать триумфальные арки ввел Петр Первый после взятия Азова, где русский флот заявил о себе миру. Тогда московские купцы соорудили недолговечные триумфальные ворота с портретом императора и статуями, символизирующими триумф победы. Через эти ворота дорога от Мясницкой вела к Красному селу и Красному пруду, возможно, за это, а также за красоту их уже тогда назвали Красными. На этом месте строились временные триумфальные ворота по случаю коронации Екатерины I. Потом появились триумфальные ворота по случаю коронации Елизаветы Петровны. Они были деревянными и через несколько лет сгорели.
      Сенат решил это место в Москве отметить капитальными каменными воротами. Поручили их создать молодому архитектору, двадцатилетнему князю Дмитрию Ухтомскому, что он и сделал, доложив: "Триумфальные Красные ворота каменною работою совсем во окончание приведены". Украшенные позолоченными скульптурами, резными картушами они радовали поколения москвичей с 1757 года.
      Многие протестовали, узнав, что Красные ворота приговорены к смерти под предлогом "упорядочения уличного движения", которому они тогда в городе, где насчитывалось мало машин, не мешали.
      Красные ворота "являются единственными в своем роде не только во всесоюзном, но и мировом масштабе", - выступал против варварской акции Народный комиссариат просвещения, как и другие государственные и общественные организации. Но была сила посильнее Наркомпроса, она исходила из стен Кремля. Ее выразил в статье в советском официозе "Известия" Герострат по фамилии Коробкин:
      "Что же касается художественной красоты Красных ворот, то едва ли кто решится отстаивать ценность этого тяжеловесного замоскворецкого барокко, не характерного ни для настоящего французского барокко, ни для русских построек XVIII века".
      Все "замоскворецкое" считалось тогда чуждым и враждебным, как вся "купеческая" Москва, которую большевики стремились сделать "пролетарской", убирая с глаз долой триумфальные арки, храмы и монастыри...
      Так злая косная сила уничтожила великий памятник, оплакиваемый искусствоведами и москвоведами.
      Как много замечательных творений, высших проявлений духа и мастерства, называемых "памятниками истории и культуры", создано было на одной этой улице. Они невидимыми нитями связывали живущих с предками, идеалами христианства, православия. Идя по Мясницкой, москвич осенял себя крестным знаменем, глядя на кресты церквей Гребневской Божьей Матери, архидиакона Евпла, Николы Мясницкого, Флора и Лавра, Трех Святителей, Каждый житель города и его гость попадал в поле нравственного тяготения почитаемых святых, некогда живших на земле людей. Войдя с улицы под своды храма, верующий оказывался один на один с образом Божьей Матери, написанном в Византии, во втором Риме, передавшем Третьему Риму - Москве веру и культуру.
      Весь этот музей под открытым небом, этот мир, возвышавший людей, наполнявший их сердца гордостью и любовью с родной стране, первому ее городу, был за несколько лет уничтожен злой волей большевиков. Не стало и названия Мясницкой.
      После революции ее переименовали в Первомайскую. С 1935 года назвали именем Кирова, Кострикова Сергея Мироновича. Никогда этот соратник Сталина, который ревностно помог ему вместе с другими членами ЦК взобраться на вершину власти, в Москве не жил и не служил. Именно Киров в декабре 1922 года на первом Съезде Советов СССР предложил построить в Москве невиданных масштабов дворец, символ победы коммунизма над капитализмом. Во исполнение этой утопии уничтожен был храм Христа.
      Кирова застрелил в коридоре Смольного террорист. Сталин возложил вину за убийство на политических противников, Льва Каменева, Григория Зиновьева, многих, кто работал под их руководством в Москве и Ленинграде. Хрущев переложил ответственность за преступление на самого вождя и органы госбезопасности, поплатившихся головами сотен чекистов за смерть Кирова. Теперь известно, во всем виноват ревнивец Николаев, отомстивший любимцу партии и любовнику жены, за поруганную честь.
      Доставленный с почестями из Ленинграда гроб с телом Кирова от вокзала провезли по Мясницкой. После чего переименовали улицу, невзирая на то, что на ней мало что было советского. На пути траурного кортежа тянулись доходные дома, особняки, где в прошлом жили аристократы, богатые купцы...
      В этом строю резко выделялись объемами плоских застекленных стен два современных здания. То были первые ласточки конструктивизма, прилетевшие из-за моря в 1925 году. Тогда в разгар нэпа на Мясницкой, 47, начали строить "Госторг", противостоявший частному капиталу. Шесть симметричных плоских семиэтажных железобетонных корпусов объединялись в одно целое, над которым предполагалось поднять первый советский небоскреб в 14 этажей. О таких домах для пролетариев грезили футуристы. Самый голосистый из них, Владимир Маяковский, в сторону новостройки, запустил такую поэтическую стрелу:
      А теперь задираю голову мою
      На Запад и на Восток
      На Север и на Юг,
      Солнцами сияет Госторг,
      - Ваня и Вася,
      Иди, одевайся!
      После "Госторга" во времена социализма здесь помещались наркомат, министерство торговли РСФСР, тщетно пытавшееся заполнить товарами прилавки магазинов...
      Поблизости от "Госторга" на Мясницкой, 39, другой богатый тогда заказчик Центросоюз (Центральный союз потребительских обществ СССР) пожелал построить административное здание. Что и было сделано. Для главного офиса этой кооперативной организации возвели супер-современный дом, шедевр конструктивизма. Ничего подобного древняя русская столица не видала. Проект исполнил французский архитектор Ле Корбюзье. В конце двадцатых годов мировая архитектура жила под влиянием идей и практики этого зодчего, прославившегося своими постройками и теорией "пуризма", возносящей очищенную от деталей лаконичную геометрическую форму плоских строений. Что мы и видим в натуре на Мясницкой.
      Ле Корбюзье выиграл международный конкурс, предложив воздвигнуть на Мясницкой огромный дом сложной конфигурации. Его не смутила малоэтажная старая Москва, над которой доминировали купола и колокольни, сложившаяся в веках структура, куда он вторгался гигантским домом, как слон в посудную лавку. Для реализации проекта сломали Николу Мясницкого и прилегающие к нему строения. Не смутила эта необходимость уничтожения старины потому, что как теоретик архитектуры Ле Корбюзье считал радиально-кольцевую планировку и архитектуру Москвы не соответствующими образу города будущего. Он участовал в разработке нового генплана и рекомендовал сохранить только Кремль и несколько примыкающих к нему ансамблей, всю же остальную Москву предлагал сломать. Ради чего? Чтобы вырос на ее месте город-сад с высящимися над зеленым морем небоскребами.
      Хотя в концепции сталинского Генплана 1935 года такая идея официально отвергалась, именно она оказала злое влияние на практику нескольких десятилетий.
      На Мясницкой Ле Корбюзье (его проект претворял в жизнь московский архитектор Николай Колли) впервые получил возможность явить миру все свои пять принципов, "пять отправных точек современной архитектуры". Вот они, эти точки: столбы-опоры для всего здания, плоская крыша-сад, свободная внутренняя планировка, ленточное застекление окон, ненесущая фасадная стена, то есть не несущая нагрузки на здание.
      На Мясницкую потянулись паломники из разных стран, чтобы увидеть наяву многоэтажную стену, представлявшуюся с улицы одним громадным окном, в то время как на торце дома, облицованного фиолетово-розовым туфом, нет ни одного даже самого маленького окошка. Такая же, как стена, плоская крыша. Здание опирается на столбы, между ними можно было пройти и выйти на противоположную сторону, где задумывался проспект будущего города-сада.
      Пространство между столбами застроено, к печали поклонников Ле Корбюзье. Не удалось соорудить северное крыло здания. Но и обезображенный, незавершенный, лишившийся нескольких отличительных черт дом, описывается всеми путеводителями Москвы, восхищающимися новаторством архитектуры.
      "Его масса не давит, дом легок и пропорционален, простота его линий, чуждая монотонности, и благородство фактуры радуют глаз, - читаем в одной из таких книг. - Какая графическая четкость очертаний, строгих без сухости, как все уравновешено и целесообразно!"
      Москва рисковала стать сплошь застроенной такой "простотой", но, к счастью, этого не случилось.
      История Мясницкой делится на несколько периодов. Первый соотносится со временем, когда ее заселяли новгородцы, жившие рядом с Гребневской Божьей матерью и Николой. Все связанное с новгродцами, кроме названий проездов, утрачено. Второй период связан с жизнью мясников. От их домов и церквей также ничего не осталось. Лишь возрожденное название Мясницкой улицы и площади Мясницких ворот, Мясницкого проезда, напомниает о средневековой слободе рубщиков мяса.
      (В разгар перестройки идеологический отдел ЦК КПСС попросил написать справку о возможности возврата старинным московским улицам прежних названий. "Давайте ваши предложения!" - сказали мне по телефону и дали адрес, куда явиться. Бумагу принес на Старую площадь. Когда при состоявшемся доброжелательном обсуждении дошла очередь до Мясницкой, товарищи закачали головами. Мясницкая?! Название неблагозвучное... Да и мяса-то в магазинах нет!)
      Третий период на Мясницкой представляют владения бояр и церкви. В начале улицы появилось Рязанское подворье, резиденция Рязанского владыки. Подобные владения принадлежали Вятскому, Псковскому, Коломенскому подворьям. Каждое из них состояло из палат с церквями, они сохранялись до конца XVIII века. Позднее строения подворий служили как доходные дома, сдавались под торговые и другие нужды.
      Палаты Рязанского подворья Петр Первый передал Тайной канцелярии, где добывали истину кнутом. Таким образом великий реформатор начал у Лубянки историю пыточных дел, с таким размахом продолженных в ХХ веке наследниками лютого князя Федора Ромодановского. Где находилось лихое подворье? В истоке Мясницкой, где сейчас клинышком зеленеет скверик, должен был бы стоять дом номер 1. Подвалы сломанных сводчатых палат, возможно, находятся здесь, засыпанные грунтом, где растет трава на земле, обильно политой кровью.
      До ХХ века сохранялся старый дом, заселенный чиновниками. Квартиры помещались в низких сводчатых комнатах, из толстых стен которых торчали ржавые крючья и железные кольца. Их видел Владимир Гиляровский, оставивший подробное описание "дома ужасов". Ниша в стене, служившая шкафом, в прошлом использовалась как "каменный мешок", куда помещали обреченных. Их подвешивали на крючьях за ребра...
      При Екатерине II в подвалах зверствовал другой кат - Стапан Иванович Шешковский. Одно его имя наводило на современников страх и ужас. Шеф Тайной экспедиции повесил в застенке иконы, пытал заключенных, напевая акафисты.
      Пушкин записал анекдот, диалог светлейшего князя Григория Потемкина с обер-палачом:
      - Что, Степан Иванович, кнутобойничаешь?
      - Помаленьку, ваша светлость, - с поклоном ответил Шешковский.
      На этом месте допрашивали с пристрастием Емельяна Пугачева. Сюда привозили Салтычиху. Побывал в палатах издатель Николай Новиков, заподозренный императрицей Екатериной II в государственных преступлениях. Ее сын, Павел Первый, пытки запретил. (ЦК партии их узаконил в ХХ веке.)
      Когда "дом ужасов" ломали, то откопали двухъярусную тюрьму с каменными мешками, дубовыми, обшитыми железом, дверями и прикованным к стене скелетом.
      Таким образом нечетная сторона Мясницкой начинается с небольшого сквера, похожего на пустырь. Но функция, определяемая словом тайная, закрепилась твердо. На четной стороне под номером 2 возвышается многоэтажное здание с табличкой, сообщающей прохожим, что это Вычислительный центр, построенный архитекторами Глебом Макаревичем и Борисом Палуем. Что там вычисляют, подсчиты- вают, какие сводят баланасы, никто не знает. Да и знать не хочется.
      Напротив, за сквером, стоит дом № 3. В годы СССР - дом без вывески. Стало быть и здесь тайна. Что там, за дверью? Михаил Кольцов когда-то писал, что каждый приезжавший в Москву иностранный журналист желал бы увидеть подвалы Лубянки и Гохрана. Я тоже этого пожелал, когда начал работать в "МП". В подвалы Лубянки мне не хотелось. Но Гохран увидел после недолгих поисков. Они привели как раз в дом без вывески. На стук дверь открыли, и я оказался в кабинете начальника Гохрана Николая Яковлевича Баулина. Встретил меня тепло, угостил чаем, возможно из любопытства: журналистов здесь никогда не видели. Вынул из сейфа пистолет и, шутки ради, направил ствол в меня. Потом дал подержать в руках. Ходил он по Москве без охраны и оружия. "Я богаче Ротшильда", - шутил Баулин.. Да, в его руках были колоссальные ценности, драгоценные камни, в том числе знаменитые "Орлов", "Шах", все семь исторических камней России, царские регалии, усыпанные бриллиантами. Их увидел я до того, как в Кремле открылась в 1967 году выставка "Алмазного фонда СССР". Горы бриллиантов увидел не там, куда постучал в дверь, а в Филях, подземном хранилище. Еще одну сокровищницу современных алмазов, добываемых на Урале и в Сибири, показал Баулин в Настасьинском переулке, где при Николе II построили Казначейство.
      К тому времени, когда в Кремле подростал Петр, будущий преобразователь России, относится запись голландского посла, побывавшего в Москве:
      "Улицы просторны и широки, но осенью и в дождь очень топки и грязны: устланы они деревянными бревнами. Мясницкая же, где часто ездит его величество, поверх бревен устлана еще досками."
      Как видим, уже в 1675 году, к которому относится запись, Мясницкая выделялась среди всех прочих в городе. Тогда она была главной в силу той роли, которую играла, будучи путем между Кремлем и резиденцией царя в Преображенском. Эта роль возросла, когда при Петре возвысилась Немецкая слобода, появилось Лефортово, новая резиденция молодого царя.
      Средневековый пейзаж улицы с палатами, стоявшими в глубине дворов, где на передний край, к проезжей части, выступали хозяйственные постройки, начал меняться при Петре Первом. Он внедрял европейскую планировку. Фасады один лучше другого начали украшать Мясницкую, познавшую и барокко, и классицизм.
      Первым взялся за преобразования Александр Меншиков, решивший в родном городе обзавестись усадьбой. К тому времени он был сержантом Преображенского полка, стал через год после новоселья поручиком. Но уже тогда был правой рукой Петра, ближайшим соратником и другом. Великие дела на берегах Балтики не оставляли ему времени, чтобы пожить в Москве. Сын конюха, торговавший в детстве пирожками с лотка, так и не научившийся грамоте, приглянулся Петру, когда служил бомбардиром Преображенского полка. Он храбро воевал с турками и шведами. Любил строить, как Петр, который поручил ему возвести Петропавловскую крепость и Кронштадт. В пушкинской "Полтаве" Меншиков предстает в числе героев:
      В трудах державства и войны
      Его товарищи, сыны:
      И Шереметев благородный,
      И Брюс, и Боур, и Репнин,
      И, счастья баловень безродный
      Полудержавный властелин.
      В Москве имя "полудержавного властелина" увековечено в названии Меншиковой башни, построенной по велению князя в его мясницкой усадьбе. Эта башня относится к числу самых замечательных достопримечательностей, таких как сломанная Сухарева башня и неколебимый Иван Великий. С кремлевским исполином, будучи в зените славы, Александр Данилович решил посостязаться, задумав соорудить самую высокую колокольню Москвы и России.
      К башне прислонилась церковь, известная с 1520 года, как центр Гаврииловской патриаршей слободы. Сохранившийся до наших дней каменный храм появился в 1679 году в честь архангела Гавриила.
      Гавриил в переводе с еврейского означает "человек божий", "сила божья". Это один из старших ангелов, архангел, вестник и толкователь видений и божественных событий в трех религиях - иудаистической, христианской и мусульманской. Он предсказывает рождение Иоанна Крестителя, извещает Деву Марию о рождении Христа и велит назвать его Иисусом. Гавриил, по верованию христиан, возглавляет стражей, охраняющих рай.
      Этим Гавриил особенно близок был Александру Меншикову, возглавлявшему при Петре военную коллегию. По его заказу Иван Зарудный, крупнейший архитектор и подрядчик петровских времен, приступил к возведению башни, которая должна была подняться выше Ивана Великого. В этом деле Зарудному помогали иностранцы, архитекторы и скульпторы. Кирпичную кладку выполняли каменщики из Костромы и Ярославля. Над Москвой поднялось шесть ярусов башни, завершавшейся шпилем, увенчанным фигурой выкованного из меди золоченого архангела Гавриила.
      От удара молнии, попавшей, как в громоотвод, в эту фигуру, начался пожар. Рухнули пятьдесят колоколов и часовой заморский механизм, проломив своды, разрушив почти отделанный храм.
      Так после вмешательства небесных сил остался нереализованным честолюбивый проект Александра Меншикова. Но ему удалось Поганый пруд, загаженный мясниками, очистить. С тех пор появились Чистые пруды. Храм Гавриила Великого, что у Поганого пруда теперь называют церковью Архангела Гавриила. Она же Меншикова башня.
      После пожара башню достроили, но без верхнего деревянного сгоревшего яруса. И в этом виде столп поражает высотой и красотой, не похожей на все другие московские колокольни. Потому что завершили Меншикову башню по заказу жившего поблизости от башни масона Гавриила Измайлова, богатого домовладельца. В приходе храма жил главный московский масон, основатель ложи, профессор Московского университета Шварц, крупнейший издатель Новиков, масон, и другие члены этого сообщества единомышленников. "Вольные каменщики" собирались в сводах башни на тайные собрания. Интерьер церкви украшали аллегорические фигуры и знаки масонской символики. Летел к солнцу орел, надпись по-латыни под ним гласила "По доблести отцов", круг сопровождался изречением "Без конца" и так далее... Все эти надписи и изображения уничтожены в середине ХIX века по требованию митрополита Филарета. Но и без масонских символов фасад и интерьеры башни-храма выделяются рельефами, изображающими архангелов Гавриила и Михаила, сцену "Входа в Иерусалим"... Внутри храм поражает обилием скульптуры, живописи.
      Иконостас перенесен сюда из уничтоженного в 60-е годы нашего века храма Петра и Павла у Преображенской площади.
      ...Когда золотили шпиль Меншиковой башни, я узнал от реставраторов, что высота ее 79 метров, всего на два метра ниже Ивана Великого. В каменной толще храма на земле есть небольшая узкая дверь. Через нее попал в каменный колодец. Прижимаясь к стене, поднялся в первом четырехграннике, четверике, потом во втором. Шел, плечами касаясь кладки. Отсюда вошел в восьмигранник, сначала в один, потом в другой.... Над ними навис купол, служащий голубятней. В пустых стенах висели когда-то колокола, переплавленные на трактора и пушки. На самом верху взбирался по деревянной лестнице, столь же крутой. Идти было трудно, ведь подняться на 79 метров, все равно, что взойти на 25 этажей. Несколько временных лестниц опоясывали шпиль. Над ним увидел крест, укрепленный растяжками. Взялся рукой за растяжку и площадка реставраторов вместе с крестом ушла из под ног. Ветер крест раскачивал как мачту корабля.
      ...От высоты и красоты Москвы с птичьего полета кружится голова, кажется, не стоишь на башне, летишь над городом...
      В усадьбе на Мясницкой ( N 26) Меншикову не пришлось доживать свой век, он погиб в ссылке в Березове. После его падения дворец на Мясницкой переходил из рук в руки. Им обладал Александр Борисович Куракин, друг Павла I, которому в день коронации император пожаловал четыре тысячи крепостных. Куракин служил вице-канцлером и при Павле, и при его сыне Александре I, был одним из тех, кто заключил Тильзитский мир. Служил послом России в Париже перед войной с Наполеоном. За пристрастие к драгоценным камням звали этого Креза "бриллиантовым князем", а за страсть к ярким нарядам - "павлином". Во время пожара, случившегося на балу, он лишился бриллиантов, сильно обгорел, но спасся благодаря тяжелому как панцирь камзолу, окованному золотом. Прославился холостяк Куракин эпикурейством, любовными романами с женщинами, родившими ему 70 внебрачных детей.
      Из рук "бриллиантового князя" усадьба перешла к эмигрировавшему из мусульманской Персии Лазарю Назаровичу Лазаряну, носившему в России фамилию Лазарева. Ему и его детям, четырем сыновьям, Екатерина II пожаловала потомственное дворянство. Москва обязана замечательной армянской семье Лазаревским институтом, крупнейшим центром востоковедения, чья библиотека и коллекиции были гордостью города.
      Глава семьи купил княжеский дом на Мясницкой, 26. С именем Лазаревых связана история самого крупного алмаза Российской империи. Фаворит императрицы граф Григорий Орлов за 400 000 рублей приобрел у обслуживавшего царский двор Ивана Лазарева драгоценный камень весом в 189,62 карата. (Его взвесили случайно в 1914 году, когда бриллиант выпал из оправы скипетра.)
      Камень называли в средневековой Индии, откуда он родом, "Великим Моголом". Потом переименовали источавший сияние бриллиант в "Море света". Под этим именем камень попал в сейфы амстердамского банка. Там его выкупил Иван Лазарев. От него перешел он в руки графа Орлову, который преподнес камень вместо букета в день рождения императрице. Это случилось в 1773 году. С тех пор называют бриллиант "Орловым". (Увидеть одно из семи чудес Алмазного фонда России можно в Кремле...)
      При Петре Первом продолжилось возвышение Мясницкой. Юный царь по ней мчался в Преображенское, где квартировал Преображенский полк, в Немецкую слободу, к любимой Анне Монс, в Лефортово на ассамблеи, в построенные любимцами царя дворцы на Яузе, сохранившиеся до наших дней.
      На Мясницкой помимо Меншикова владел домом, стоявшим неподалеку от церкви Флора и Лавра, во владении № 15, еще один "птенец гнезда Петрова", генерал-фельдмаршал, крупнейший ученый своего времени Яков Вилимович Брюс. Знатный шотландец верой и правдой служил русскому царю, приблизившему его к себе короче, чем многих родовитых бояр. В Полтавской битве Брюс блестяще командовал артиллерией, он подписал победоносный Ништадский мир, давший России Балтику. После смерти Петра вышел в отставку, посвятил себя науке астрономии, математике, физике. Известен также много раз переиздававшимся "Брюсовым календарем", настольной книгой его современников.
      За стеной Белого города, на Мясницкой, 40, находился дом третьего сподвижника Петра - Феофана Прокоповича. До того как возвыситься в Москве и Петербурге он был ректором украинской Киево-Могилянской академии. В России стал вице-президентом Синода, архиепископом Новгородским. Прославился как проповедник деяний Петра, которого назвал Великим. Известен не только как иерарх русской православной церкви, но и как ученый, историк, литератор, поэт, драматург. Он автор "Истории императора Петра Великого от рождения его до Полтавской баталии", повлиявшей на исследования поздних авторов.
      Вдоль улицы по обеим ее сторонам в XVIII веке выросли палаты и дворцы Долгоруких, Глебовых-Стрешневых, Лобановых-Ростовских, Дмитриевых-Мамоновых, Одоевских, знатных и богатых фамилий, которые заполнили страницы отечественной истории. В XVIII веке на улице насчитывалось 42 владения, принадлежавших главным образом аристократам, четырем монастырям, двум духовным лицам, трем иностранным подданным, одному именитому гражданину и всего трем купцам. Ни мещан, ни крестьян нет. Почти столько же насчитывается владений и сейчас, но домов значительно больше, так как некогда привольные усадьбы с садами, прудами застраивались новыми владельцами, стремившимися получить максимальный доход от аренды строений.
      При Екатерине II Мясницкую украшают лучшие архитекторы. Напротив бывшей усадьбы Меншикова генерал-поручик Иван Юшков построил на Мясницкой, 21, четырехэтажный дом-дворец. В нем много света, комнат, вестибюлей, лестниц, колоннад. Генерал состоял в масонской ложе, собиравшейся на тайные заседания в этом доме. Его полукруглая ротонда хорошо просматривается от Мясницких ворот. Дворец всем в Москве знаком. Кто его автор? Академик Игорь Грабарь приписал по косвенным доказательствам "дом Юшкова" Василию Баженову.
      Сын генерала-масона Петр Юшков, унаследовал от отца страсть к приемам, балам, безудержному гостеприимству. Однажды закатил на загородной даче у Новодевичьего монастыря прием, длившийся три недели! Все это время гремела музыка, пели и плясали цыгане, небо по ночам озаряли огни фейерверка. Шумное веселье нарушило работу близлежавших фабрик, рабочие по ночам толпились у забора усадьбы, а монашки поднимались на стены монастыря, чтобы посмотреть невиданный разгул.
      Рядом с масоном Юшковым в собственном доме жил другой известный масон майор М. Д. Измайлов. Выкупившие позднее это владение (№ 17-19) богатые купцы Кусовниковы получили вместе с домом обитую черным сукном комнату, где белел человеческий скелет, служивший масонам неким символом во время ритуальных собраний. Кусовниковы, муж и жена, жили отшельниками, никого не принимали, спали днем, ночью ездили по Москве. Страшась ограбления, возили в карете собственные капиталы. Спрятанные на даче в печи деньги охвачены были однажды огнем, когда непосвященный в тайну дворник решил летом протопить дом...
      Еще один дворец украсил Мясницкую, 43, в конце царствования Екатериы II. Как считают, знаменитый итальянский архитектор Кампорези перестроил старо-русские палаты Лобановых-Ростовских в европейском стиле дворец для наследников графа Петра Ивановича Панина. Это шедевр классицизма. В отличие от других подобных московских дворцов главный вход венчает не портик с колоннадой, а арка, опирающаяся на две спаренные полуколонны.
      Граф в молодости отличился в сражениях с Пруссией, был одним из генералов, бравших Берлин. Он же взял Бендеры. Самой большой наградой императрицы - мечом с алмазами, орденом Андрея Первозванного - удостоен за подавление восстания Пугачева. Донской казак выдавал себя за царя Петра III. Этот лже-царь убивал попавших в его руки дворян. Панин его взял в плен и доставил для допросов и казни в Москву.
      Соседями князей и графов оказались потомки кузнеца, богатейшие горнозаводчики Демидовы, владевшие одно время палатами на Мясницкой, 38. (Более известны демидовские дворцы в Гороховском переулке и в Большом Толмачевском переулке, но они построены во второй половине XVIII века.) На старинных стенах некогда купеческого дома висит мемориальная доска в память о забытом профсоюзе почтово-телеграфных служащих, в числе первых заварившем крутую кашу революции 1905 года. Надо бы помянуть в камне и Демидовых, сыгравших важную роль в истории Москвы. Им обязан многим Воспитательный дом, Московский университет, восполнивший погибшие в 1812 году коллекции демидовскими, умело собранными.
      На Мясницкой, 34, владела домом княгиня Евгения Сергеевна Долгорукая.. Ее отца казнил Емельян Пугачев, на руках у вдовы осталось шестеро детей. Екатерина II помогла всем получить образование. Княгиня закончила Смольный институт, играла на сцене, где прославилась в главной роли пьесы "Нина, или Безумная от любви". В обществе поэтому ее звали Ниной. Вышла Екатерина-Нина замуж за князя Ивана Долгорукого, коренного москвича, поэта и драматурга. Князь без устали воспевал любимую жену в стихах, а после ранней смерти от чахотки посвятил покойной сборник "Сумерки моей жизни". Этот князь как поэт заслужил добрые слова Белинского. Потрясенный пожаром 1812 года он сочинил вдохновенный "Плач над Москвой":
      У матушки-Москвы есть множество детей,
      Которые твердят по новому пристрастью,
      Что прах ее не есть беда России всей...
      Утешит ли кого сия молва народна?
      Отечества я сын, и здесь сказать дерзну:
      "Россия! ты колосс, - когда Москва свободна;
      Россия! ты раба, когда Москва в плену.
      Такие люди владели домами на Мясницкой в блистательном XVIII веке до того, как город сгорел. В том же веке улица начала служить городу как центр деловой жизни. Это началось с того времени, когда бывший дом Демидовых перешел в руки казны и в нем открылся в 1742 году московский почтамт, с тех пор постоянно прописавшийся на Мясницкой. Отсюда почта доставлялась в самые отдаленные уголки империи. От почтамта начинали путь в разные города почтовые кареты.
      Рядом с бывшей усадьбой Меншикова, ближе к центру, между двумя переулками, на Мясницкой, 24, выделялось большое каменное здание с двумя флигелями, пред которым разбит был пруд с каналами. Такой эта роскошная усадьба стала стараниями графа Андрея Шувалова, воспитанного в "чисто французском духе академиком Le Roy", как сказано о нем одним из биографов. Писавший изящные французские стихи, редактировавший написанные по-французски письма Екатерины II, этот гуманитарий разбирался в рыночных отношениях, состоял в Комиссии для рассмотрения коммерции. Императрица назначила его первым директором Петербургского и Московского ассигнационных банков в 1768 году. По этой причине в его владении (перешедшем позднее барону Строганову) на следующий год открылся Ассигнационный банк "для вымену государственных ассигнаций", преобразованный в Московскую контору Государственного ассигнационного банка. Память о нем хранит название крошечного Банковского переулка Мясницкой.
      Почта и банк начали процесс, который с каждым годом набирал силу, превращая частные владения в общественные, учебные, коммерческие, деловые и торговые.
      Почтамт в 1792 году купил за казенные деньги самую видную усадьбу Меншикова-Куракина-Лазарева. Сад усадьбы превратился в служебный двор, огражденный с улицы забором и воротами. При почтамте жил почт-директор Иван Пестель, будущий сибирский губернатор. В этом доме родился и провел детство его сын Павел, казненный после неудавшегося в 1825 году восстания декабристов. Полковника, командира Вятского полка, главу Южного общества Павла Ивановича Пестеля советские историки считали основателем республиканских традиций в русском освободительном движении. Первый республиканец не только сочинил Конституцию, но и строил конкретные кровавые планы, предусматривающие после свержения монархии самые крайние меры, казнь царя и его семьи. Эту меру он испытал на себе, будучи повешенным по приказу Николая I в числе пятерых главных заговорщиков, начавших расшатывать трон Романовых, расстрелянных летом 1918 года в подвале доме уральского губернского города.
      (Патриархальный вид усадьба почтамта с обширным двором сохраняла до 1912 года, когда на ее месте выстроено было по проекту петербургского архитектора Оскара Мунца современное здание Московского почтамта с операционным залом под стеклянной крышей, сооруженной по проекту инженера Владимира Шухова. Залитый светом некогда операционный зал почтамта служит ныне для торгов биржи.)
      Мясницкая уступила на рубеже XVIII-ХIX веков роль главной улицы Тверской, сохранив за собой роль второй главной улицы. После пожара 1812 года она быстро восстановилась. На ней известно пять адресов, связанных с жизнью Пушкина. В наши дни на Мясницкой, 44, возрожден в стиле барокко одноэтажный особняк, построенный, как считают историки, в 1740 году. Поэт мог видеть его стены в другой одежде, ампирной, бывая здесь в гостях у тайного советника сенатора Александра Александровича Арсеньева. С ним Александр Сергеевич был "коротко" знаком. Сенатор состоял членом Комиссии строений, восстанавливавшей город после пожара 1812 года, и много сил приложил к тому, чтобы речку Неглинку, которая текла у стен Кремля, упрятали под землю и на ней разбили три сада, известные нам под одним именем Александровского. В дни войны 1812 года сенатор был московским уездным предводителем дворянства и знал многое, что интересовало поэта-историка.
      Дом сенатора принимал Ференца Листа, когда тот жил в Москве, будучи на гастролях, происходивших с триумфом в 1843 году. По словам композитора Верстовского: "Лист Москву свел с ума, играет везде и для всех. В публичных и приватных концертах". Происходили они на Мясницкой, 44, у сенатора, с которым, как свидетельствует очевидец, Лист "ежедневно виделся...и всегда с готовнностью садился за рояль".
      Другой пушкинский адрес на Мясницкой, 43, связан с известным уже нам домом-дворцом, построенным для графа Панина, с ним соотносятся многократно-цитируемые стихи, написанные далеко от Москвы в пути. В "Дорожных жалобах", датируемых 1830 годом, есть такие хрестоматийные строчки:
      То ли дело быть на месте,
      По Мясницкой разъезжать,
      О деревне, о невесте
      На досуге размышлять.
      То ли дело рюмка рома,
      Ночью сон, поутру чай;
      То ли дело, братцы, дома!..
      Ну, пошел же, погоняй!..
      О какой невесте упоминает Александр Сергеевич? О Наталье Гончаровой. Ассоциировалась она в его мечтах с этой улицей потому, что по делам свадьбы бывал жених не раз на Мясницкой, 43. Его принимали в доме Алексея Федоровича и Анны Петровны Малиновских. Она участвовала в его сватовстве, вела переговоры с будущей тещей, была посаженой матерью невесты на свадьбе, состоявшейся в том же году в Москве.
      Малиновский служил управляющим Московским архивом Коллегии иностранных дел. Под его началом состояли в должности переводчиков блестяще-образованные молодые аристократы, знакомые поэта. Их он увековечил в "Евгении Онегине" словами, ставшими крылатыми.
      Архивны юноши толпою
      На Таню чопорно глядят
      И про нее между собою
      Неблагосклонно говорят.
      С управляющим архива, которого поэт называл "одним из истинно" ученых людей, Пушкину было о чем поговорить, хотя многие считали его недобрым и черствым человеком, получившим прозвища "наш сахар Малиновский", "кисло-сладкого, как прозвание его". При этом мало кто из современников знал, что этот человек был крупным знатоком прошлого Москвы, что он написал один из лучших путеводителей столицы своего времени. Этот научный труд до недавних лет хранился в архиве и впервые издан под названием "Обозрение Москвы" в 1992 году! Малиновский переводил и редактировал первое издание "Слова о полку Игореве", был одним из тех, кто видел подлинную рукопись гениального творения, которое многие считали мистификацией. Пушкин был одним из немногих истинных поэтов, который любил и умел рыться в архивах, вдохновляться страницами документов, хранившихся в архивной пыли.
      Весной 1830 года перед свадьбой Пушкин часто приезжал на Мясницкую еще и потому, что дочь Малиновского, Екатерина, была близкой подругой его невесты.
      На самой улице поэт, приезжая в Москву, не останавливался, но бывал у многих знакомых и друзей, обитавших на Мясницкой и в ее переулках. В Кривоколенном, 4, сохранился особняк, где жил гениально-одаренный Дмитрий Веневитинов, один из "архивных юношей". Природа наделила его талантом поэта, художника, музыканта, философа и критика. Будучи вольнослушателем, сдал экзамены в Московском университете и поступил на престижную службу в архив. Синеоокий, красивый как античный бог, Веневитинов поражал современников глубиной мысли и образованностью.
      О муза! Я познал твое очарованье!
      Я видел молний блеск, свирепость ярых волн;
      Я слышал треск громов и бурей завыванье;
      Но что сравнить с певцом, когда он страсти полн?
      Прости! питомец твой тобою погибает
      И погибающий, тебя благославляет.
      Это лишь одно из пророчеств Веневитинова, написанное за год до смерти, в 1825 году. Безнадежно влюбленный в красавицу княгиню Зинаиду Волконскую, он получил в утешение из ее рук бронзовый античный перстень. Его откопали в развалинах засыпанного пеплом при извержении вулкана города Геркуланума. Внезапно умершего после простуды в холодном Петербурге 22-летнего поэта друзья похоронили в Москве с перстнем. Он успел и в его адрес написать пророчество, сбывшееся в ХХ веке:
      Века промчатся, и быть может,
      Что кто-нибудь мой дух встревожит
      И в нем тебя откроет вновь.
      Так и случилось, когда могилу Веневитинова потревожили большевики, разрушившие Симонов монастырь и кладбище, где покоился прах поэта. Перстень вынули из гроба и передали в Литературный музей...
      В узком семейном кругу Веневитиновых Пушкин читал "Бориса Годунова". Дмитрий был в восторге, о чем поведал историку Михаилу Погодину, и они решили устроить в Кривоколенном еще одно публичное чтение трагедии. Примерно сорок гостей внимали каждому слову Александра Пушкина, хорошо понимая, кто явился перед ними.
      Погодин оставил нам картину того, что произошло тогда в доме Веневитинова:
      "В 12 часов он является. Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно... Кровь приходит в движение при одном воспоминании. Надо припомнить, - мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть... Наконец, надо представить себе самую фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства, - это был среднего роста, почти низенький человек, с длинными несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в небрежно-повязанном галстуке. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и вместе с тем пиитическую, увлекательную речь! ... Кончилось чтение, мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину, начались обьятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. ...Явилось шампанское, и Пушкин одушивился, видя такое действие на избранную молодежь".
      Автор этих воспоминаний, плакавший при вести об убийстве поэта, поселился на Мясницкой, 8, на углу с Большим Златоустовским переулком, в двухэтажном доме с мезонином, типичном для послепожарной Москвы. Сюда пришел Пушкин, написавший после этого посещения стихотворение "Новоселье":
      Благославляю новоселье,
      Когда домашний свой кумир
      Ты перенес - а с ним веселье,
      Свободный труд и сладкий мир.
      Ты счастлив: ты свой домик малый,
      Обычай мудрости храня,
      От злых забот и лени вялой
      Застроховал, как от огня.
      "Домик малый" на столь видном и прибыльном месте конечно не сохранился. Но стоявший напротив на Мясницкой, 7, особняк, называемый краеведами "домом Черткова", устоял, сейчас в строительных лесах. И в нем побывал поэт, и в нем читал стихи, незадолго до дуэли, всем известные, слова из которых высечены на пьедестале пушкинского монумента. Они называются "Памятник".
      Другой великий писатель читал здесь "Мертвые души". Пушкин и Гоголь приезжали сюда, когда хозяином особняка был Александр Дмитриевич Чертков, превративший свой дом в центр притяжения самых образованных и умных людей, попадавших в нем в атмосферу высокой культуры, в залы и комнаты, заполненные книгами, картинами, древними монетами, вазами...
      Однако рассказ об этом уникуме Мясницкой надо начинать не с Черткова. Каменные палаты на этом месте появились в конце XVII века, когда в них доживал свой век бездетный потомок ханов Золотой Орды, татарский царевич с русским именем Ивана Васильевича. После царевича домом завладел потомок Рюриковичей, основателя Москвы князь Алексей Григорьевич Долгорукий, жизнь которого подтверждает мысль, что зло непременно наказуемо.
      Князь Александр Меншиков считал его верным другом и доверил ему воспитание подраставшего внука покойного Петра, обрученного с дочерью "полудержавного властелина". После смерти Петра фактически Меншиков правил страной. Но князь Долгорукий подло обманул друга. По его наущению взошедший на престол малолетний Петр II сурово покарал Меншикова, лишив власти и несметных богатств, сослал в Березов умирать вместе с дочерью, несостоявшейся императрицей, своей невестой. Долгорукий расстроил брак императора с княгиней Меншиковой и повторно обручил Петра II. Со своей дочерью. Божий суд наступил в день бракосочетания. Петр II внезапно умер от черной оспы. Вслед затем в тот же Березов ссылается со всей семьей и несостоявшейся императрицей Долгорукий, где погибает. Сына его подвергают пыткам и страшной казни - колесуют. Дом на Мясницкой пустеет, долго остается без хозяина.
      Без малого век строение после Долгорукого принадлежало роду Салтыковых. Жена штабс-ротмистра лейб-гвардии конного полка А. С. Салтыкова продала каменный двухэтажный дом с двумя флигелями, оцененный в 150 тысяч рублей, полковнику в отставке московскому губернскому предводителю дворянства Александру Дмитриевичу Черткову.
      Это случилось в 1831 году, когда новому хозяину пошел пятый десяток и за его плечами была служба в армии, война с Наполеоном, битвы под разными городами, двухлетнее путешествие по странам Европы... Образованнейший дворянин владел французским, немецким, латинским и итальянским языками. Но как ученый интересовался всецело русской историей, превратив дом на Мясницкой в хранилище книг и рукописей, карт, планов и видов городов, портретов и эстампов, посвященных России. Десятки лет разрабатывал Чертков одну тему, определяемую термином Rossika. На Мясницкую поступали по почте из разных стран тяжелые ящики с книгами для постоянно пополняемой библиотеки.
      Чертков написал и издал описание своего собрания, в котором насчитывалось двадцать тысяч книг, под названием "Всеобщая библиотека России или Каталог книг для изучения нашего отечества во всех отношениях и подробностях".
      До него такой библиотеки не было. Чертков мечтал сделать свое собрание доступным не только для избранных, друзей и знакомых. Для этого требовалось построить здание библиотеки. Его мечту реализовал сын, Григорий Александрович Чертков. Он пристроил со стороны Фуркасовского переулка трехэтажное здание с железными колоннами и мозаичными полами, чугунными дверями, противостоящими возможному пожару. Коллекцию монет, археологичские находки, особо ценные книги хранились наверху. В шести залах установили шкафы с литературой.
      Заведовал Чертковской библиотекой нам известный Петр Иванович Бартенев, человек с гениальной памятью, выдающийся историк, библиограф, издатель. Он разместил и описал в каталогах, алфавитном и систематическом, книги по принципу, разработанному библиотекой Британского музея, считавшейся лучшей в мире.
      На Мясницкой, 7, начал издаваться "Русский архив", редактором которого, позднее собственником, стал хранитель Чертковской библиотеки. Полвека выходил журнал, на полках лучших библиотек хранятся 598 его томов, вобравших бесчисленное множество фактов, эпизодов, воспоминаний, посвященных одной теме - России и русским.
      Помощником Бартенева служил другой человек с такой же гениальной памятью, которого современники называли "изумительным философом" и "идеальным библиотекарем". Николай Федоров был из тех, кто всю жизнь спешил делать добро. О нем помнил основатель космонавтики Константин Циолковский, написавший, что ни у кого в жизни не видел такого доброго лица. Чертковская библиотека была университетом гения, который в юности стеснялся ходить на публичные лекции из-за глухоты. Федоров стал профессором Циолковского, направлял его самообразование, подбирал литературу, поощрял интерес к межпланетным путешествиям, ко всему, что теперь называют одним словом космонавтика.
      "Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет Федоров - друг Толстого и изумительный философ и скромник. Он раздавал все крохотное свое жалование беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пенсионером, но это ему не удалось; я чересчур дичился".
      Книги Черткова были завещаны Москве. Их перевезли в библиотеку Румянцевского музея, не смешивая с другими бывшими частными собраниями. Осюда они перешли в Историческую библиотеку, созданную в 1938 году, послужив ее основой.
      Родственица Чертковых, княгиня Наталья Гагарина, став хозяйкой владения, пристроила к дому со стороны Милютинского переулка здание, где открылся магазин семян и растений Эрнста Иммера, ученого садовода, к которому хаживал Чехов и все, кто серьезно занимался садоводством. Из рук княгини дом в 1890 году переходит "московской 1 гильдии купчихе" Клавдии Николаевне Обидиной, заплатившей за него 722 тысяч рублей серебром, не считая пошлин. Откуда такие деньги? И это история, достойная памяти. Незадолго до совершения купчей умирает известный всей Москве "миллионщик" Григорий Никонович Карташев. Клейменный золотыми перьями классиков презренный Шейлок снял бы шляпу пред этим ростовщиком, не знавшим в жизни никакой другой привязанности кроме страсти к деньгам. Сделки он совершал в захудалом трактире, где доедал вчерашнюю кашу с чаем. Ходил в рванине, но давал в долг только большие суммы и под бешеные проценты. Сорок миллионов хранил не в банке, в железных сундуках, в подвальном тайнике за печкой. После его смерти в квартире одинокого миллионщика нашли пустые сундуки и разбросанные на полу и в отдушинах печи деньги, всего миллион рублей. Раньше полиции и журналистов в квартире побывала сестра покойного, она-то и оставила один миллион, с которого заплатила налог на наследство.
      На эти карташевские деньги куплен был "Дом Черткова", который хозяйка сдавала в аренду в хорошие руки - Московскому архитектурному обществу, Артистическому кружку... Значит, стены особняка, Большой, Дубовый и прочие именные залы видали и слышали до 1917 года цвет русской интеллигенции.
      После "залпа Авроры" этот дворец разделил судьбу Москвы. Его разграбили, выломали полы, даже кирпич стен понадобился для кладки печей, которые не давали людям замерзнуть в "Красной Москве". При нэпе дом отремонтировали и передали Деловому клубу, директором которого стал управляющий делами ВСНХ, Высшего совета народного хозяйства, Виктор Таратута. Именно этот деловой хозяйственник, до революции член ленинского ЦК, по заданию большевиков ухаживал за одной из сестер Николая Шмита, завещавшего деньги большевикам. По словам Ильича, он "зубами вырывал" эти деньги.
      Еще один клуб в стенах особняка организовали "красные директора". Позднее их объединили в Клуб работников народного хозяйства, которому присвоили имя покойного Феликса Дзержинского. Главный чекист по совместительству с тайными делами ведал промышленностью страны победившего социализма. Главой клуба стал его заместитель, Мартын Лацис, прославившийся репрессиями в годы массового террора. По-видимому, и в клубе Лацис не забывал о своих прямых обязанностях, да и его подчиненные вслушивались, о чем говорят расслабившиеся спецы.
      Имя Дзержинского до недавних дней носил Дом научно-технической пропаганды, фактически клуб инженеров. На одном из вечеров поведал о "современных проблемах науки и техники" докладчик, которого представили под псевдонимом. Скрывался под ним инженер, ставший академиком и главным конструктором ракет, Сергей Павлович Королев. Как мы помним, прошедший через Лубянку и лагеря.
      (Книжку "Земная трасса ракеты" о первых секретных запусках под Москвой маленьких "изделий", где о Королеве я в 1965 году писал как о безымянном "начальнике ГИРДа", Сергей Павлович с благодарностью принял с автографом. Сказал, что любит получать подарки, какие не купишь в магазине. Но на предложение - написать о нем книгу, заказанную Политиздатом, ответил: "Рано еще, по решению ЦК я "закрытый ученый", подождите..." Через полгода после этого разговора по телефону правительственной связи Королева с воинскими почестями похоронили на Красной площади.)
      Мясницкая каким-то чудом сохранила не только этот дом, чья история укладывается в триста лет, но и несколько усадеб XVIII века. Все они предстают за бульварным кольцом, где видны ограды бывших роскошных дворцов, о которых нельзя не рассказать, когда речь идет о Мясницкой.. Под номером 42 значится "Дом Бегичева". Во-первых, его построил Матвей Казаков. Он включил в структуру особняка сводчатые средневековые палаты, но придал и фасаду и залам классический вид, украсив главный вход колоннадой. Уцелели частично интерьеры времен Казакова.
      Одно время домом владел Степан Бегичев, сослуживец по армии и ближайший друг Александра Грибоедова. Здесь, а не в родном гнезде на Новинском бульваре, поселился прибывший в Москву в отпуск с Кавказа автор двух актов "Горе уму. Комедии в стихах". Вскоре все узнают это сочинение под несколько другим названием. Нигде не появляясь в свете, на балах, в театрах, Грибоедов сочиняет день и ночь в предоставленном ему кабинете, где свет горит до утра. Одиночество вдруг сменяется бурной светской жизнью, посещением гостиных друзей и знакомых, где гремит музыка, танцуют, играют в карты, пьют и едят всю ночь до утра, когда в замоскворецких домах купцы встают...
      - Что с тобой сталось? - спрашивал Степан Бегичев, пораженный столь крутой переменой в образе жизни друга.
      - Степан, мои старания не пропадут даром!
      Желание окунуться в водоворот бурной московской светской жизни вызвалось творческой потребностью, стремлением пообщаться с теми, кто вскоре заговорит на всю Россию словами Чацкого, Фамусова, Скалозуба... Все они, как бы к ним не относился автор, выражаются крылатыми словами, вошедшими в русский язык. Они звучат сегодня, когда угас обличительный пыл главного героя, как гимн Москве и москвичам:
      Возьмите вы от головы до пяток,
      На всех московских есть особый отпечаток.
      В Москве ведь нет невестам перевода;
      Чего? Плодятся год от года;
      А, батюшка, признайтесь, что едва
      Где сыщется столица как Москва.
      По моему сужденью,
      Пожар способствовал ей много к украшенью.
      Старания надворного советника завершились явлением комедии "Горе от ума", вызвавшей восторг современников и вечную признательность потомков. Никто до Грибоедова не писал столь реалистично и образно о современной жизни древней русской столицы. О ней мы хорошо знаем благодаря "Грибоедовской Москве". Задолго до выхода в свет стихи стали общеизвестными, комедию переписывали от руки и размножили таким способом тиражом, которого не имели печатные книги.
      В доме на Мясницкой всесторонне одаренный Грибоедов сочиняет вальс, блестяще играет на рояле. Необычайная музыкальность притягивала к нему московских композиторов. Один из них, "весельчак" Алексей Верстовский, пел в доме Бегичева сочиненный им романс "Черная шаль", аккомпанировал ему автор "Горе от ума".
      В особняке на Мясницкой Грибоедов читал отрывки из незавершенной пьесы другу, который высказывал настолько серьезные замечания, что после них автор сжег многие страницы рукописи и написал некоторые сцены заново. В стенах этого красивого и гостеприимного дома пролетели лучшие дни жизни писателя в Москве. Перед дальней дорогой, получив назначение в далекую страну, уезжая навстречу гибели от рук озверевшей толпы фанатиков-мусульман, Грибоедов сказал:
      - Прощай, брат Семен, вряд ли мы более с тобой увидимся, предчувствую, что живой из Персии не вернусь... Вблизи "дома Бегичева", на площади Мясницких ворот установлен памятник творцу комедии, прославившей Москву.
      Напротив "дома Бегичева" за оградой между домами на Мясницкой, 37, притаился особняк, перестроенный из палат Осипом Бове в стиле ампир. Еще раз дом модернизировался в середине ХIX века. Последнюю переделку выполнили по заказу Козьмы Терентьевича Солдатенкова. Он прожил здесь почти полвека с 1857 года по 1901 год. Одним словом его не охарактеризуешь. Текстильный король, выгодно вкладывавший капиталы в удачные дела. Это крупная фигура купеческой Москвы ХIX века. Солдатенкова избирали членом разных комитетов, он заседал в суде, ему доверяли важные общественные поручения. На его деньги построена на Ходынском поле больница, получившая название Солдатенковской, одна из лучших в городе. Ее врачам Ленин доверил извлечь пулю, застрявшую в теле после выстрела Каплан. Советская власть переименовала больницу, мы знаем ее как Боткинскую.
      Солдатенков первый опубликовал сказки и легенды, собранные А. Н. Афанасьевым, первый издал "Отцы и дети" Ивана Тургенева, он выпускал книги русских и зарубежных классиков, труды историков, с которыми тесно общался: Грановского, Забелина, Ключевского... Все нераспроданные книги своего издательства, права на них завещал Москве. В доме на Мясницкой библиотека насчитывала восемь тысяч книг и пятнадцать тысяч томов журналов. Собирал Солдатенков картины русских художников.
      Его отец, купец-старообрядец не дал сыну образования. Простояв молодость за прилавком, Козьма наверстал упущенное в зрелые годы, прослушав курс лекций по древней русской истории, который читал в Московском университете Грановский.
      За несметные богатства и хороший вкус его звали московским Медичи. По желанию Солдатенкова залам дома придали неповторимый образ, декорировали в мавританском, византийском, античном стиле. Стены и потолок гостиной облицевали резным деревом в стиле эпохи Возрождения. В таком же стиле была мебель. Краснодеревщики сделали редкой красоты монументальный буфет, у его стойки угощались многие знаменитости минувшего века от аксаковских до чеховских времен.
      В этом дворце хозяин открыто жил гражданским браком с любимой женщиной, непохожей на девушку из старообрядческой семьи, которую бы желал видеть невесткой батюшка. Была избранницей француженка Клеманс, с ней Солдатенков совершал путешествия по Европе, возвращаясь из дальних стран на Мясницкую, где общался с Богом в старообрадяческой молельной.
      Стены особняка украшали скульптуры и картины крупных мастеров. Первую работу собиратель приобрел лично у Карла Брюлова. Восемь картин купил у Александра Иванова, консультировавшего коллекционера. Всего собрал 269 холстов, музей! Шкафы заполняли редкие книги.
      Оба собрания, и книги, и картины, завещал Москве, продолжив традицию истинных сынов отечества. Они пополнили сокровищницу Румянцевского музея, состоявшего в прошлом из картинной галереи, библиотеки и этнографической выставки. До революции картины Солдатенкова можно было, согласно его завещанию, увидеть в отдельных залах, теперь они растворились в залах Третьяковской галереи. И в Русском музее, далеко от Москвы...
      Иконы ушли в Покровский собор старообрядческого Рогожского кладбища. Где они сейчас?
      Напротив Солдатенкова в бывшем доме сенатора Аресеньева, где бывал Пушкин, на Мясницкой, 44, жила Надежда Филаретовна фон Мекк. Столь же состоятельная, как сосед, Московский Медичи, поскольку была женой Карла Федоровича Мекка, инженера путей сообщения, строителя Московско-Рязанской дороги, концессионера железных дорог, миллионера. Она любила и знала музыку. В доме фон Мекк постоянно жили музыканты, служил учителем детей молодой француз Клод Дебюсси, ставший основоположником импрессионизма в музыке. Он сопровождал Надежду Филаретовну в путешествии по Европе, дважды гастролировал в Москве и Петербурге.
      Но кумиром этой дамы был другой творец, Петр Ильич Чайковский. Его музыка приводила ее в экстаз. Каждый год фон Мекк переводила на имя композитора шесть тысяч рублей, была не только меценатом, но и другом. Издательство "Аcademia" издало в 1934-36 годах три тома переписки Надежды Филаретовны с Петром Ильичом. Письма предстают памятником редкой в истории платонической любви. Фон Мекк восторженно почитала гениального творца, она завязала переписку вдовой, будучи матерью одиннадцати детей, бабушкой, обремененной заботами по управлению домами и имениями. Но сердце и душа ее были полны Чайковским:
      - В Вашей музыке я сливаюсь с Вами воедино, и в этом никто не может соперничать со мною. Здесь я владею и люблю...
      - Если бы знали, как я люблю Вас. Это не только любовь, это обожание, боготворение, поклонение...
      В ответ он писал:
      - Нужно ли мне говорить Вам, что Вы тот человек, которого я люблю всеми силами души, потому что я не встречал в жизни еще ни одной души, которая бы так, как Ваша, была мне близка, родственна, которая бы так чутко отзывалась на всякую мою мысль, всякое биение моего сердца...
      Они жили в одних городах, имениях близко друг от друга, но никогда не общались, даже среди людей. Лишь однажды на лесной дороге, на повороте, встретились взглядами и тотчас разъехались по сторонам. Разошлись, как в море корабли.
      Роман в письмах длился четырнадцать лет. Чайковский жил и творил в роскошном дворце фон Мекк на Рождественском бульваре, где ему отвели 3 комнаты из 52. Жил на Мясницкой в особняке зимой 1886 года с братом Модестом. То были напряженные дни перед премьерой в Большом театре оперы "Черевички", где Петр Ильич впервые дирижировал оркестром. Но как всегда гостил, когда хозяйки не было дома...
      Чем обьяснить эти уникальные отношения? Дело не в том, что обремененная семьей, детьми, будучи дамой высшего света фон Мекк не спешила сблизиться с музыкантом, поначалу нуждавшемся в ее финансовой поддеркже. Причина в другом. Чайковскому природа отпустила редчайший по силе дар творца, но лишила простой способности, присущей большинству мужчин - любить женщин. Донжуанского списка у "Пушкина в музыке" быть не могло, влюбляться как Ленский, как все герои сочинений Чайковского, автору гениалных опер и балетов, симфоний и романсов было не дано, как ни печально об этом писать. По этой причине, приносившей страдания Чайковскому, как мы знаем распался скоротечный брак Петра Ильича. По этой же причине не желал композитор видеть ближайшего друга, Надежду Филаретовну.
      Переписка, ставшая частью жизни двух замечательных людей, прекратилась неожиданно по воле фон Мекк, решившей не только больше не субсидировать Петра Ильича, но и оборвать роман в письмах. О тайной страсти друга она узнала позже многих. И простить Чайковскому умолчание не смогла.
      Чайковский к тому времени не нуждался в деньгах, но он страдал от внезапного разрыва, случившегося за три года до смерти. И, конечно, догадывался, какая причина оборвала казалось бы вечную духовную связь до гробовой доски. Имя фон Мекк было последним, которое умиравший в муках от холеры композитор с проклятием называл в предсмертном бреду.
      И такая бывает любовь...
      На Мясницкой началась история не только почтамта и банка, но и двух главных художественных школ Москвы. Во дворце Кампорези на Мясницкой, 43, проходили занятия основанной в 1825 году и финансируемой первые годы графом Сергеем Строгановым "Школы рисования в отношении к искусствам и ремеслам". В нее первоначально принимались дети, обучавшиеся шесть лет. Эта школа позднее получает государственный статус, в 1860 году преобразуется в училище технического рисования, а еще позже получает имя основателя и название художественно-промышленного. Оно прочно и казалось бы навсегда укореняется на Мясницкой, 24, во владении, некогда принадлежавшем графу Шувалову и барону Строганову...
      Училище, чтобы укрепить финансовое положение, строит в начале ХХ века по проекту Федора Шехтеля комплекс жилых доходных зданий, сдавая нижние этажи под магазины и конторы, верхние под жилье. Поэтому сегодня между Банковским и Кривоколенным переулками мы видим городок пятиэтажных корпусов, выстроенных в стиле "модерн", украшенных майликовыми панно. Они исполнены в мастерских Строгановского училища по рисункам архитектора. Вот только художникам этот квартал не принадлежит с 1917 года...
      Другая художественная школа обосновалась в "доме Юшкова" в 1844 году на Мясницкой, 21, когда владение перешло Московскому художественому обществу. И здесь история повторилась. Сначала образовался маленький кружок любителей живописи, собиравшийся рисовать по вечерам то в одной, то в другой квартире. И у этого кружка нашелся идейный вдохновитель и меценат, ровня графу Строганову. Имя его, граф Михаил Федорович Орлов, с ним мы встречались на Пречистенке, на Малой Дмитровке, знаем о его прошлом, связанном с декабристами. К сказаннному хочу добавить, что генерал отличался либерализмом, отменил в дивизии, которой командовал, телесные наказания, обучал солдат в школах... Но дисциплина в дивизии упала от либерализма, пришлось командиру выйти в отставку.
      Князь Петр Вяземский дал ему характеристику в трех словах: "Рыцарь любви и чести". Более развернутую характеристку оставил в "Былом и думах" Александр Герцен, наблюдавший за графом со стороны:
      "Бедный Орлов был похож на льва в клетке. Везде стукался он в решетку, нигде не было ему простора, ни дела, а жажда деятельности его снедала.... Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившие ему дороже, чем он их продавал, и книгу принимался писать "о кредите", - нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже дать волю своему языку".
      Герцен сгустил краски, не знал, что кое-что опальному графу сделать удалось. Он стал одним из директоров-учредителей "публичного художественного класса". (Двумя другими директорами-учредителями были известный нам предводитель дворянства А.Д. Чертков и адъютант военного генерал-губернатора Ф. Я. Скарятин.) Орлов привлек к преподаванию художника В. А. Тропинина, взял на себя расходы, когда класс остался без средств к существованию. Он составил устав, по которому в школу могли приниматься дети всех сословий, разного вероисповедания. Это предопределило демократический дух, воцарившийся в стенах бывшего дома генерал-поручика. В нем началась славная история Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
      Наиболее талантливые ученики освобождались от платы за обучение. В число таких пенсионеров приняли мальчика по имении Исаак. Он терпеливо ждал, когда товарищи пообедают и разойдутся, чтобы попросить у доброго старика-буфетчика бутерброд и стакан молока в долг. После занятий незаметно исчезал наверху и оставался, тайком от сторожа, в опустевшем доме, чтобы "один коротать ночь в тепле". Такими словами описал Михаил Нестеров жизнь друга Исаака Левитана, будущего великого русского художника-пейзажиста, профессора училища.
      С годами это учебное заведение крепло, его выпускники были уравнены в правах с выпускниками Петербургской академи художеств, училище превратилось в центр высшего художественного образования.
      "Живое, просто образцовое училище... Жизнью веяло от этой молодой, простой и своеобразной школы", - восхищался от виденного в Москве Илья Репин.
      Своеобразие выражалось в классическом мастерстве, культивируемом в классах, в реалистическом, демократическом направлении, которого придерживались отцы-основатели, профессора училища, вдохновляя учеников писать картины о жизни русского народа, его истории, родной природе.
      На фасаде здания установлена мемориальная доска в память о преподававшем здесь художнике Саврасове, авторе пленительного пейзажа "Грачи прилетели". Такими досками можно было бы увешать весь фасад, потому что на Мясницкой сложилась московская школа живописи, прославленная многими именами мастеров ХIX-ХХ веков.
      И дом, и вся улица оживлялась, когда проходили ежегодные выставки выпускников, вернисажи Товарищества передвижных выставок. Тогда сюда спешили меценаты, коллекционеры, люди, стремившиеся вложить капиталы в картины. Публика раступалась при появлении Павла Третьякова, Козьмы Солдатенкова, пополнявших свои галереи картинами, созданными реалистами.
      За "передвижниками" на авансцену искусства вышли художники других направлений, искавшие новые пути в стороне от "правды жизни", казавшейся им слишком простой. В конце ХIX века возникло объединение "Мир искусства", образовался "Союз русских художников". В начале ХХ века московские художники создали объединения с эпатирующими названиями "Голубая роза", "Бубновый валет" и "Ослиный хвост", такими же эпатирующими были и их картины. Многие живописцы, изменившие реализму, прошли школу в классах на Мясницкой.
      Среди них был Казимир Малевич. Имя, гремящее в ХХ веке. Он автор "Черного квадрата", картины-манифеста современного искусства, хранимой в Третьяковской галерее.
      И это училище, как строгановское, до революции занималось коммерческой деятельностью. За фасадом "дома Юшкова" в обширном дворе выросли два массивных красно-кирпичных доходных дома. Сдаваемые в них квартиры приносили большую прибыль...
      Мясницкая из барской, аристократической, превратилась в капиталистическую, купеческую, в выставку промышленного капитала, в главную деловую улицу Москвы. Это побудило дирекции художественных училищ возвести именно на ней доходные дома.
      В хронике улицы переломным, наиважнейшим был 1851 год, когда к Каланчевскому полю прибыл первым рейсом поезд, доставивший из Петербурга гвардию и императора. С вокзала Николай I со свитой проследовал в Кремль по Мясницкой. Если прежде из Петербурга въезжали в город по Тверской, то теперь всех из града Петра принимала Мясницкая. Так определилась новая роль улицы, для многих она стала дорогой к вокзалам, сначала Николаевскому, откуда следовали к берегам Балтики, потом к двум другим, Рязанско-Казанскому и Ярославскому.
      Рядом с пассажирскими вокзалами строились товарные станции, откуда начинали путь по всему миру изделия московских мануфактур, фабрик и заводов. К ним потянулись тысячи московских извозчиков, вагоны конки, трамвая, потом машины, с пассажирами и грузами. Где многолюдно, там спешит утвердиться капитал, если не конторой, магазином, витриной, то хотя бы рекламой.
      Поэтому Мясницкая как никакая другая улица резко изменила лицо. На рубеже ХIX-ХХ веков на всем протяжении от Лубянской площади до Красных ворот поднялись на месте старинных зданий большие дома, вставшие рядом с Гребневской Божьей Матерью, Евплом, Флором и Лавром, Николой Мясницким... На церкви никто руку не поднимал, но палаты, усадьбы, особняки не щадили.
      Улица превратилась в строительную площадку, куда поспешили во главе с Романом Клейном и Федором Шехтелем десятки других архитекторов. Им "купеческая Москва" предоставила простор для творчества.
      Свидетель перемен, житель Мясницкой, на глазах которого произошла строительная лихорадка, Борис Пастернак писал:
      "С наступлением нового века на моей детской памяти мановением волшебного жезла все преобразилось. Москву охватило деловое неистовство первых мировых столиц. Бурно стали строить высокие доходные дома на предпринимательских началах быстрой прибыли. На всех улицах к небу потянулись незаметно выросшие кирпичные гиганты. Вместе с ними, обгоняя Петербург, Москва дала начало русскому искусству - искусству большого города, молодому, современному, свежему".
      На Мясницкой, 8, на месте "домика малого", вдохновившего Пушкина написать "Новоселье", выстроил Федор Шехтель здание с крупными окнами. Не для литератора, для "Товарищества фарфорового и фаянсового производства М.С. Кузнецова".
      Для его однофамильцев, братьев Кузнецовых, архитектор Борис Великовский (построивший первый советский небоскреб Госторга на Мясницкой) соорудил крупный шестиэтажный дом (№ 15), украшенный изваяниями львов и Меркурия, бога торговли.
      Не всем эти строения пришлись по душе. Скорбила о подминаемых под колесами ХХ века, сметаемых особняках Марина Цветаева, написавшая эллегию:
      Домики с знаком породы,
      С видом ее сторожей,
      Вас заменили уроды
      Грузные, в шесть этажей.
      Да, это так. И не так, поскольку кроме шести этажей и грузности у новых московских домов была незнакомая прежде красота, гармония и удобства: ванны, паровое отопление, газ, лифты, электрическое освещение, о которых не помышляли в прошлом.
      Владельцем строения на месте "домика малого" стал Матвей Сидорович Кузнецов, хозяин заводов стеклянной и фарфоровой посуды. В большом зале магазина выставлялись "кузнецовские" сервизы, чайники, тарелки, чашки, произведенные в Дулеве, Конакове, славившимися фарфором и фаянсом. Фирме потребовалось сто лет, прежде чем она развернулась на всю империю и далеко за ее пределами, обзавелась построенными по последнему слову техники заводами, смогла выстроить фирменный дом. Редкий случай в истории советской Москвы, магазин Кузнецова не "перепрофилировали", здесь и по сей день продают посуду.
      Весной 1907 года этот дом превратился в выставочный зал, утопавший в цветах. Дорогая мебель и ковры служили фоном картин шестнадцати московских художников: Павла Кузнецова, Сергея Судейкина, Николая Крымова... Все они вышли из стен училища на Мясницкой, но выставились не в родных стенах, где торжествовали передвижники. Они входили в жизнь под флагом обьединения "Голубая роза". Такого цвета розы нет в природе, но это обстоятельство не смущало новаторов, не стремившихся копировать натуру.
      "...Подобного не видали никогда. Благоухала выставка цветами, невидимый оркестр как-то тихо и чувствительно играл, красота нежных мягких красок в картинах, наряднейшая красивая толпа, небольшой размером каталог, на обложке его по рисунку Сапунова голубая роза - нежная блеклая, - все так сгармонировано, чарующе, так цельно, красиво и радостно", - писал очевидец-художник.
      Все это пиршество красок в цветах и музыке, выставка в голубом - стали возможны, потому что у современного русского искусства в Москве появился на несколько лет меценат - Николай Павлович Рябушинский, член одной из самых богатых семей купеческой Москвы. Он не походил на Павла Третьякова, как ХIX век на ХХ. Среди шестнадцати живописцев выставлялся и Рябушинский, представавший перед публикой как художник и как издатель роскошного журнала "Золотое Руно". Он покупал картины тех, с кем дружил, о ком писал, с кем выставлялся, особенно любя Павла Кузнецова. В отличие от основателя Третьяковской галереи Николай Рябушинский музея не основал, прожигал жизнь, пировал, кутил, играл в карты и в конце концов проигрался. Из советской Москвы сбежал в Париж. Но "Голубая Роза" и "Золотое Руно" не позволят о нем забыть.
      Как считают искусствоведы, вернисаж 17 марта 1907 года был первым праздником "Серебряного века", отдавшего приоритет символам, мистике, фантастике, праздника молодого искусства, с которым Москва вошла в ХХ век с гордо поднятой головой.
      В начале ХХ века на Мясницкой первый этаж улицы принадлежал всецело коммерсантам. Они заказывали проекты, вызывавшие всеобщее удивление, такие, как например, "Чайный дом". Это не то трехэтажный доходный дом, не то китайская пагода. Именно таким захотел видеть фасад принадлежавшего ему строения на Мясницкой, 19, московский чаеторговец Сергей Перлов. Ему стало известно, что регент китайского императора, приглашенный в Москву на коронацию Николая II, намерен был остановиться у одного из двух московских чаеторговцев, закупавших товар в Китае. Оба они носили фамилию Перловых. Но кому выпадет честь принять гостя и тем самым повысить престиж фирмы? Чтобы обратить на себя внимание, Сергей Перлов срочно перестроил фасад дома в китайском духе. Эклектика такую возможность давала. Регент в Москву прибыл, но с вокзала отправился на Мещанскую, к другому Перлову. До революции китайский чай, лучшие его сорта, большими партиями прибывали в Москву, где на него был большой спрос.
      Не перловский чай, не кузнецовский фарфор были главенствующим товаром на Мясницкой. На ней господствовали магазины, торгующие метизами, металлом, инструментом, машинами, механизмами... Эти изделия высшего качества производились главным образом за границей, поэтому вывески пестрели именами иностранных фирм. Жильцами новых доходных домов были иностранцы, служащие контор, фирм.
      Американский инженер Бари, владелец завода "Парострой", содержал техническую контору на Мясницкой, 20, где главным инженером служил Владимир Шухов. Если когда-нибудь Москва начнет устанавливать монументы не только поэтам и маршалам, но ученым и инженерам, то первый такой памятник в центре следовало бы установить ему. Металл, стальные конструкции были подвластны этому инженеру как скульптору - глина. Шухов строил по всей России котлы, клепаные баржи, нефтехранилища. В Москве его стеклянные крыши Верхних торговых рядов, Петровского пассажа, Брянского-Киевского вокзала, Нового здания Московского университета на Моховой...
      Венцом творения поднялась над Шаболовкой высочайшая радио-башня, гиперболоид инженера Шухова.
      (...На нее я поднялся однажды, когда пришла пора, это случается регулярно раз в семь лет, окрашивать башню по международным правилам в два цвета, белый и оранжевый. Вместе с мачтмейстером Николаем за семнадцать минут вознесся в железной клети, подвешенной за трос, на высоту 165 метров. Шесть гиперболоидов, вписанных один в другой, поднялись на высоту небоскреба в 50 этажей. На металлических фермах я с близкого расстояния увидел массу заклепок и услышал легенду
      - Когда инженер Шухов умирал, он завещал башню народу и сказал, что она простоит 50 и 100, и 200 лет, но только если при ремонте ее будут клепать, а не сваривать...
      Замерзающая Москва в 1919 году начала строить самую высокую радиобашню в мире, какой не было у Америки!
      "Даже в тяжелые моменты, будучи совершенно голодными и плохо одетыми и, невзирая на жертвы, происшедшие при крушении башни, рабочие, воодушевляемые своей коммунистической ячейкой остались на посту", отмечалось в праздничном циркуляре N 25366 наркома почт и телеграфа по случаю завершения строительства в 1922 году. Тогда занесли на Красную доску имя Владимира Шухова, инженера Александра Галанкина, отличившихся рабочих.
      Зачем понадобилась голодной республике такая супербашня? В интересах мировой революции, о которой мечтал Ленин в Кремле, чтобы над всем миром звучал гимн "Интернационал" и призыв: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Вот зачем.
      За полвека наклонилась Шухова башня всего на 6 сантиметров. Испытание на прочность выдержала перед войной, когда за трос, связывавший ее с соседней мачтой, зацепился почтовый самолет. Машина рухнула на землю, башня устояла.
      Париж с птичьего полета показался мне сизым. Москву я увидел в тот ясный солнечный день розовой.)
      В другой технической конторе на Мясницкой, 24, недолго служил отставной подпоручик Александр Куприн, искавший путь в жизни конторщиком, актером, грузчиком, рыбаком, церковным псаломщиком, и нашедший его в литературе.
      Буквально в каждом доме, за исключением храмов, размещалась "техническая контора", или "контора технических работ", они арендовали конторские помещения и в доме церкви Гребневской Божьей матери, и в здании Московского училища живописи, ваяния и зодчества, и в доме Духовной консистории. Повсюду втречались учреждения ныне забытые, где инженеры, уполномоченные заводов и фабрик, предлагали моторы, турбины, станки, локомобили, любые технические новинки. Они брались не только эти сложные изделия продать, поставить, но и установить, наладить, ввести в эксплуатацию. По вывескам этих мясницких контор можно судить, что Москва к 1917 году стала центром научно-технического прогресса. Город имел все, что только могла предложить современная индустрия.
      Фасады зданий от тротуаров до крыш покрывали вывески, рекламные щиты, с названием товаров, фамилиями производителей и продавцов. Выглядела реклама яркими цветными пятнами, было кому ее исполнить быстро и за умеренную плату, ведь Мясницкую заполняли ученики двух лучших художественных училищ.
      Читайте железные книги!
      Под флейту золоченой буквы
      Полезут копченые сиги
      И золоткудрые брюквы.
      А если веселостью песьей
      Закружат созвездия "Магги"
      Бюро похоронных процессий
      Свои проведут саркофаги.
      Когда же, хмур и плачевен,
      Загасит фонарные знаки,
      Влюбляйтесь под небом харчевен
      В фаянсовых чайников маки!
      Краски витрин и вывесок, маки на боках рекламных чайников, вдохновили Маяковского написать "Вывески", зарифмовав в нем название фирмы "Магги". Она изготавливала бульонный экстракт и рекламировала бульонные кубики световой рекламой, дополняя огнями электричества масляные краски рекламных щитов.
      Не один громкогласый Маяковский заворожен был московскими вывесками. Эллинист, переводчик древних греков и римлян поэт Сергей Соловьев, не издававшийся все годы советской власти, описал путь по июльской Москве 1913 года от Кузнецкого моста до Мясницкой:
      Но дальше, дальше в путь. Как душно и тепло!
      Вот и Мясницкая. Здесь каждый дом поэма,
      Здесь все мне дорого; и эта надпись "Пло",
      И царственный почтамт, и угол у "Эйнема".
      Кто такие Пло и Эйнем, помянутые поэтом подобно Яру, о котором думал вдали от Москвы Пушкин?
      До революции название фабрики "Эйнем" (по-советски: "Красный Октябрь") знал каждый лакомка, который мог купить везде лучший в мире шоколад, производимый не где-нибудь за морем, на Якиманке. Дело основал Фердинанд Эйнем, выходец из Германии. Он придумал выпускать пиленый сахар, который до него продавался головками, он же первый выбросил на рынок плиточный шоколад. "Товарищество Эйнем" фабриковало десятки сортов шоколада и конфет, они продавались до 1917 год во всем мире и в шестнадцати фирменных магазинах Москвы, в том числе на Мясницкой.
      "Л. Ф. Пло. Мясницкая, д. Ермаковых. Телеф. 10-96 и 10-72". Эта реклама из справочной книги "Вся Москва", она же украшала Мясницкую, 17, где находился также магазин и склад изделий, которые выпускал механический завод фирмы на Малой Серпуховской, тогдашней окраине. Торгуя, в частности, слесарным и столярным инструментом, фирма занимала дом, где в советские времена помещался лучший магазин "Инструменты", единственный в этом роде на всю улицу, где до революции стальными изделиями, слесарным, столярным инструментом торговали на каждом углу.
      Если в XVIII веке Кузнецкий мост считался французским, где царила мода Парижа, то в ХIX веке Мясницкая стала витриной лучших европейских фирм, германских, французских, английских. Львиная доля технических контор, заполнивших улицу, принадлежала иностранцам.
      Так, "Бергер и Ко" предлагали дымовые трубы, железобетонные сооружения. "Вернер и Пфлейдерер" делали деньги на оборудовании для пекарен, бисквитных, колбасных фабрик. "Оскар Гааг" поставлял полный комплект машин для фабрик прядильных, ткацких. "Отто Дейтц" завозил "настоящие упрощенные нефтяные двигатели"...
      Иностранцев подпирал отечественый капитал. Контора И. А. Строганова занималась топками, инженер-механик К. М. Груднев - электричеством, водоснабжением и канализацией, на том же специализировался "М. Г. Филимонов и Ко". Но такие имена тонули в море фамилий, оканчивающихся на "ер", "ан", "инг" - "В. Ю. фон Денфер, "К. Гофман и Ко", "Братья Кертинг" и так далее.
      Так же много на Мясницкой окопалось строительных контор, где можно было договориться о возведении чего угодно. Они соседствовали с техническими конторами, в тех же зданиях, где выделялся обилием инженеров дом Строгановского училища. Под одним № 24 помещались "Инженерное дело" Шумилина А. И. и Эпштейна М. Н., "Международное технико-промышленное товарищество" и многие другие инженерные бюро. В этой сфере русский капитал преобладал.
      Чем объяснить, что концентрация деловой жизни произошла на Мясницкой, где осталось место одной гостинице, нескольким меблированным комнатам, трактирам и чайным, оттесненным на другие улицы?
      Металлические товары как магнит притягивали вокзалы и товарные станции. А также почта, телеграф и телефон. Все важнейшие средства связи на одной улице! Первый телеграф заработал в Кремле в 1856 году и обслуживал царскую семью и Николаевскую железную дорогу. Через несколько лет телеграфные аппараты заняли дом на углу Мясницкой и Чистых прудов, рядом с почтамтом. Отсюда провода протянулись до Владивостока, линии уходили за границы империи. На телеграф, работавший круглые сутки, спешили курьеры сотен фирм с депешами, адресуемыми по всему миру. Первые телефонные столбы недолго шагали от Кузнецкого моста, где возникла первая телефонная станция. Вскоре провода потянулись от Мясницкой. В Милютинском переулке, на углу с улицей, возвели башню Центральной телефонной станции, ее первая очередь на 12 тысяч номеров вступила в строй в 1904 году. Перед революцией емкость станции достигла 55 тысяч номеров, без телефона и телеграфа коммерция стала невозможна.
      Чтобы взять власть в Москве следовало в первую очередь захватить телеграф, телефон и почту, значит - Мясницкую.
      История трех революций прошла по ее камням. В помещении Варваринского акционерного общества, доме N 20, средоточии инженерных контор, собрались 6 декабря 1905 года члены первого Московского Совета, избранные на московских заводах и фабриках. На том заседании, побуждаемые большевиками и социалистами-революционерами делегаты проголосовали за всеобщую политическую забастовку и вооруженное восстание. Оно не заставило себя долго ждать. Об этом событии на доме до 1991 года напоминала мемориальная доска.
      Тогда Мясницкую перегородили баррикады. Загремели выстрелы боевиков. В ответ им ударили пушки. Но тогда почту, телеграф и телефон восставшим захватить не удалось.
      Спустя двенадцать лет история пошла другим путем. Баррикады не строили. В атаку пошли солдаты 56 пехотного полка и с боями захватили улицу, установили новую власть без помещиков и капиталистов. Всем им пришлось покинуть особняки, доходные и торговые дома, технические конторы...
      Чем объяснить, что Москва, столица торгово-промышленного капитала, бурно развивавшийся город, где проживало два миллиона человек, после десяти дней боев сдалась?
      Подойдем к истоку Мясницкой, 3-5, где она начинается трехэтажным домом в русском стиле. Этот дом и земля, где сквер, принадлежали до 1917 года Духовной Консистории. Название происходит от латинского слова "consistorium", означающего - совет. То был совет церковный, по управлению Московской епархией.
      "Попал черт в невод и в испуге вскрикивал: "Не в Консистории ли я?", такую поговорку привел Владимир Гиляровский в "Москве и москвичах", где подробно описал это учреждение, наводившее страх на людей, вынужденных обращаться сюда по гражданским делам. Не только люди духовного звания шли к этот совет, где без взятки, как правило, ничего не решалось. Компетенции Консистории подлежали все бракоразводные процессы православных.
      "Дела такого рода решаются, как вам известно, духовным ведомством; отцы же протопопы в делах такого рода большие охотники до мельчайших подробностей...Письма, без сомнения, могут подтвердить отчасти; но улики должны быть добыты прямым путем, то есть свидетелями", - это цитата из "Анны Карениной". Так говорит адвокат Каренину, пытавшемуся было развестись с изменившей ему женой. По закону требовалось рассказать суду в мельчайших деталях обстоятельства "прелюбодеяния", для этого нанимались лжесвидетели, ради денег готовые на любую выдумку и злонамеренную клевету. Другой герой Льва Толстого, Федя Протасов, предпочел стать "живым трупом", но не участвововать в таком процессе: "Лгать, играть гнусную комедию, давая взятки в консистории, и вся эта гадость невыносима, противна мне..."
      Адвокату пришлось нанять двух лжесвидетелей, чтобы они убедили в "неверности" Петра Ильича сбитую с толку его жену, вынуждая таким образом ее обратиться за разводом в консисторию...
      Это лишь одна из проблем, которая не решалась Николаем II. Да, в училище живописи приняли двух братьев Левитан, один из них стал великим русским художником. Но ему же пришлось скрываться от полиции, когда по указу Александра III евреев выдворили из Москвы...
      В объявлении о приеме в императорский межевой институт в 1917 году открытым текстом сказано: принимаются "только русские подданные христианского происхождения"... Женщинам дорога в Московский университет, как и во многие другие высшие учебные заведения, была закрыта. Еще одна проблема...
      За "дом Черткова" купчиха Обидина выложила семьсот тысяч рублей, а у массы прохожих по Мясницкой не было рубля, чтобы пообедать в трактире...
      Вот почему, когда измотанная тремя годами окопной войны армия истекала кровью на фронте, не желавшие там воевать солдаты запасного 56 полка взяли почтамт, телеграф и телефонную станцию...
      Что произошло после революции с Мясницкой?
      Иду. Мясницкая. Ночь глуха.
      Скачу трясогузкой с ухаба на ухаб.
      Сзади с тележкой баба.
      С вещами на Ярославский хлюпает по ухабам.
      Сбивают ставшие в хвост на галоши.
      То грузовик обдаст, то лошадь.
      Балансируя - четырехлетний навык!
      Тащусь меж канавищ, канав и канавок.
      Это картина бывшей респектабельной, залитой светом, полной деловой жизни улицы. Не стало дворников, закрылись магазины, опустели склады, как грибы после дождя вместо технических контор возникли советские учреждения, занятые распределнием скудных пайков и выдачей талонов на самое необходимое: керосин, дрова, галоши, за которыми надо было еще постоять в хвосте очереди.
      На четвертом году революции зимой, за час до полуночи на Мясницкую, 21, приехал с охраной Ленин, чтобы повидать как живет в студенческом общежитии Варвара Арманд. После смерти ее матери, Инессы Федоровны, Ильич опекал осиротевшую девушку.
      Жена московского фабриканта, мать пятерых детей бросилась с головой, как в омут, в революцию, став ближайшим соратником Ленина. Но, как мы уже знаем, не только соратником...
      Вождю с охраной пришлось пройти по темному двору и подниматься по обледенелой лестнице (лифт и отопление не работали) в кромешной мгле, зажигая спички, чтобы увидеть номер нужной квартиры. Студенты было подумали, что снова приехала машина ЧК брать кого-то из жильцов и обрадовались, что смогут утром поживиться еще в одной опечатанной квартире. В комнате "Первой коммуны", где жили комсомольцы и члены партии, было светло, все лампочки выверули из подъезда и брошенных квартир полупустого жилого дома училища живописи, ваяния и зодчества, преобразованного во Вхутемас, Высшие художественно-технические мастерские. Ночью дом освещался в виде исключения, оказавшись на одной линии с соседями - почтамтом и телефонной станцией.
      Студенты забыли про водопровод и канализацию, жили в холоде, на хлебе и крупе, грелись "буржуйкой" и манящими огнями коммунизма. Они со страстью молодости и неофитов боролись со станковой живописью, музеями, стремились связать искусство с политикой. Поэтому расписывали стены своего клуба имени Поля Сезанна "беспредметным динамическим орнаментом". Писали плакаты, сочиняли лозунги типа: "Мы буржуев и попов передавим как клопов". Упивались стихами Маяковского...
      Мы разносчики новой веры,
      Красоте задающей железный тон.
      Чтоб природами хилым и не сквернили скверы,
      В небеса шарахаем железобетон.
      Все это узнал тогда, приехавший на ночь глядя, высокий гость. "Его интерес к училищу не случаен, - утверждает в очерке о Мясницкой, чтимый мною, Юрий Маркович Нагибин. - Он придавал большое значение монументальной пропаганде, хотел, чтобы столицу украсили памятники великим революционерам, мыслителям, ученым, писателям, художникам, композиторам..."
      Все это так и не так, потому что в тот вечер главная цель визита Ленина была не в интересе к "монументальной пропаганде", не в том, чтобы убедить комсомольцев чтить Пушкина, а не Маяковского, реализм, а не футуризм.
      В комнату, где жила Варвара Арманд его привела любовь к ее покойной матери Инессе Федоровне Арманд.
      "Живым трупом" называла себя перед смертью в дневнике эта 46-летняя все еще очень красивая женщина-француженка, заведующая женским отделом ЦК партии: "Теперь я ко всем равнодушна. А главное - почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и к В. И."
      Под инициалами В. И. скрывался Владимир Ильич Ленин. "Горячее чувство" было отнюдь не к товарищу по партии. Она умерла от холеры, как голод и холод производной от все той же революции, которую свершил ее возлюбленный с помощью таких как она интеллигентов, руками поверивших в коммунизм рабочих и крестьян.
      О посещении Ленина напоминает мемориальная доска на фасаде и по сей день кажущегося большим бывшего общежития Вхутемаса, ныне жилого дома. На нем есть еще одна доска в память о жившем здесь художнике Николае Касаткине. За что такая честь?
      В строениях училища проживали его служащие. В царской России так было принято в казенных учреждениях. В данном случае этими служащими были художники. Назову только несколько имен. Жильцом на Мясницкой, 21, был автор одной из самых популярных картин Третьяковской галереи "Неравный брак", он же преподаватель училища Пукирев. Картины другого преподавателя Перова, такие как "Охотники на привале" и "Чаепитие в Мытищах" видел каждый русский, если не в музее, то на репродукциях. Сменивший в классе умершего Перова художник Маковский прославился картиной "Крах в банке", также всем известной. Занимал казенную квартиру друг Перова популярный жанрист Прянишников. И его картины заполняют страницы хрестоматий.
      После революции 1917 года в классах на Мясницкой тон задавали гении авангарда, абстракционизма, суперматизма, ниспровергатели основ реализма. В их рядах выступал Василий Кандинский, чье имя вызывает трепет у каждого поклонника современного искусства. В роли преподавателя подвизался бывший студент Казимир Малевич! Преподавали Владимир Татлин и другие авторитеты, картины которых украшают лучшие музеи мира, продаются на самых престижных аукционах за баснословные суммы, миллионы долларов!
      Недолго после революции мастерские назывались Свободными, недолго живописцы могли, как в прошлом, объединяться в сообщества, выставляться без оглядки на власть. Вернувшийся после революции из Европы в Россию Кандинский эмигрировал в 1921 году. Россию покинули замечательные художники, которым не стало места на родине: Константин Коровин, Филилипп Малявин (рисовал с натуры Ленина), Наталья Гончарова, Михаил Ларионов, Сергей Судейкин, - все они учились на Мясницкой, любили Москву. Но жить и умирать им пришлось на чужбине. О них не напоминают буквы на мраморе.
      За что же Николаю Касаткину такая честь? Он первый из передвижников обратился к теме рабочего класса. Его учеником считал себя Борис Владимирович Иогансон, некогда первое лицо в советском искусстве, президент Академии художеств СССР, глава Союза художников СССР, который прославился картинами "Допрос коммунистов", "На старом уральском заводе". Потому и нашлись у советского гсударства деньги на мемориальную доску.
      А многие бывшие соседи Касаткина уехали из России и никогда больше на Мясницкой не показывались. Уехал в Англию с детьми Леонид Пастернак, прожив там остаток жизни. Его сын Борис не эмигрировал, стал жильцом коммунальной квартиры, навсегда запомнив годы, прожитые на Мясницкой. Он описал двадцать лет жизни здесь прозой в "Охранной грамоте", в "Людях и положениях". И в стихах:
      Мне четырнадцать лет.
      Вхутемас еще школа ваянья.
      В том крыле, где рабфак,
      Наверху мастерская отца...
      Семья профессора училища Леонида Пастернака жила в несохранившемся флигеле, позднее в "доме Юшкова", квартире, оборудованной из классов. На Мясницкой прошло детство и юность поэта, мучительно искавшего собственный путь в музыке, философии и неожданно для всех обретший себя в литературе.
      "Солнце вставало из-за почтамта и, соскальзывая по Кисельному, садилось на Неглинке. Вызолотив нашу половину, оно с обеда перебиралось в столовую и кухню. Квартира была казенная с комнатами, переделанными из классов. Я учился в университете..."
      До университета была гимназия на Поварской, детство, запомнившееся встречами со Скрябиным и Львом Толстым, приходившим в училище на выставки, в мастерские и в квартиру Пастернаков, чтобы послушать музыку в исполнении матери и ее друзей, профессоров консерватории.
      Мясницкую можно назвать улицей Пастернака, которую он любил особенно, когда она состояла "из домиков малых" и церквей, не потревоженной выстрелами, громом пушек, подавивших восстание 1905 года, происходившее на его глазах.
      "В девяностых годах Москва еще сохраняла свой старый облик живописного до сказочности захолустья с легендарными чертами третьего Рима или былинного стольного града и всем великолепием своих знаменитых сорока сороков. Были в силе старые обычаи. Осенью в Юшковом переулке, куда выходил двор Училища, во дворе церкви Флора и Лавра, считавшихся покровителями коневодства, производилось освещение лошадей, и ими, вместе с приводившими их на освещение кучерами и конюхами, наводнялся весь переулок до ворот Училища, как в конную ярмарку."
      На глазах великого поэта Мясницкая из царской стала ленинской, потом сталинской, советской. Об одном из советских проектов потомки сохранят благодарную память. В доме 20 под руководством Глеба Кржижановского, друга юности Ленина, подкармливаемые усиленными красноармейскими пайками голодные профессора и инженеры-электротехники разработали Государственный план электрификации России, знаменитый план ГОЭЛРО. Ленин назвал его второй программой партии. Этой программе мы обязаны светом и теплом, недостатка в которых Москва не испытывала в самые трудные годы. И сегодня город залит морем огней, зажженных пионерами электрификации. В годы нэпа Мясницкая запестрела вывесками магазинов и складов, частных контор, которым дали возможность возродиться после жутких лет "военного коммунизма". Сохранилась картина улицы, написанная А. Ф. Родиным, известным в прошлом москвоведом.
      "Каждая вывеска или витрина являются заголовком страницы, а вся улица - громадной главой книги, повествующей об усилиях и достижениях промышленности СССР. Мясницая - это улица металла, электричества, цемента, леса, стекла. Все это нужно для грандиозного строительства города и деревни, - от гвоздя до двигателя, от бревна и бочки цемента до оборудования электрических станций - все это идет с Мясницкой или через Мясницкую. Громадные магазины-выставки, внушительные конторы хозяйственных центров, колоссальные зеркальные окна, солидные деловые вывески и ... вечно беспокойный поток людей, пролеток, автомобилей, трамваев - вот что составляет облик Мясницкой".
      Такой видел улицу Маяковский, постоянный житель Мясницкой, который радовался, что "громоздится лесами почтамт" и "бумагу везут в Главбум". Ему нравился шум машин и свет, ему было не по душе, когда ночью в заснувшем городе "в тишине нет ни гудка, ни шины нет". Тихую Москву сорока-сороков он ненавидел:
      Храпит Москва деревнею,
      И в небе цвета крем
      Глухой старухой древнею
      Никчемный черный Кремль.
      Если Мясницкая первой трети ХIX века это улица Пушкина, то Мясницкая первой трети ХХ века - Пастернака и Маяковского.
      ...Красивый и молодой поэт "уплотнил", как водилось тогда, квартиру некоего "буржуя", где ему дали с одним окном "комнатенку-лодочку". В нем он проплыл "три тыщи дней", до смерти, которую приблизил выстрелом в сердце.
      Много лет комната была необитаемой, на дверях висели сургучные печати музея Маяковского на Таганке. Рядом с комнатой, где все сохранялось как в 1930 году, жили соседи, слышавшие как Владимир Владимирович покончил с собой. Им показалось, на кухне взорвался примус.
      ...В этой комнате я побывал, когда она была опечатана. Застал в живых соседку, печатавшую стихи, ставшую машинисткой под воздействием соседа, предложившего размножать его рукописи. На стене увидел фотографию Ленина, с которым, как известно, как с живым, разговаривал Маяковский. И образ Лили Брик, любимой поэта, о которой поминать не рекомендовалось. Мой очерк "Московский рабочий" опубликовать не смог, потому что некто Воронцов, помощник главного идеолога партии Суслова, ненавидел Лилю Брик. В изданном его усилиями сборнике воспоминаний все, связанное с ней, либо очернялось, либо замалчивалось. Благодаря Воронцову и его шефу появился на Мясницкой музей Маяковского, в то время как музей на Таганке закрыли. Почему? Там жила Лиля Брик с мужем и Маяковским в одной квартире.
      Слышал по телефону скороговорку Лили Юрьевны, когда уточнял некоторые факты, связанные с жизнью Маяковского в Москве. Он первый из советских писателей привез из-за границы авто, но машину не водил, имел шофера. Подарил эту машину Лиле Брик, у которой конфисковали ее, когда началась война.
      Вот этот поэт, имевший все, о чем другие мечтали, певец Октбяря, Ленина, которым изваял в бронзе строк памятники-поэмы, не захотел жить в "нашей буче, боевой кипучей". Застрелился, когда любовница актриса Вероника Полонская убежала на репетицию в театр к строгому режиссеру Немировичу-Данченко. На лестнице услышала выстрел. Зря пишут, мол, убили Маяковского соседи-чекисты, похоронившие самоубийцу по первому разряду. Лубянке был он нужен живой.
      С Мясницкой в мемориальную комнату ведет оформленный в стиле футуризма вход, где установлен бюст поэта. От старого дома осталась лестница и повисшая на ней комнатка. Нет коммунальной квартиры, где жили соседи, у которых знаменитый жилец одалживал на мелкие расходы, нет кухни и коридора, где без устали вышагивал Маяковский, выстраивая лесенки рифм и строк. Все остальное жизненное пространство бывшего жилого дома, кроме 14 квадратных метров жилплощади и проема лестницы, перешло в ведение госбезопасности...
      Перед гибелью Маяковский успел увидеть, как начали рыть землю метростроевцы:
      Дыры метровые потом политы,
      Чтоб ветра быстрей под землей полетел,
      Из под покоев митрополитов
      Сюда чтоб вылез метрополитен.
      По Мясницкой в середине 80-х годов ХIX века пролегли рельсы конно-железной городской дороги, начавшей опутывать Москву стальной колеей с 1872 года. Спустя время, пара гнедых потащила за собой вагон с пассажирами. В конце века, в 1899 году, по тем же рельсам покатили трамваи из центра к вокзалам, окраинам. И тогда же московские инженеры начали предлагать городской Думе проекты подземных дорог, дублирующих под землей радиально-кольцевую планировку Москвы, в том числе один из ее главнейших радиусов - Мясницкий.
      Этот радиус предусматривался планом, принятым в июне 1931 года, когда город испытывал жесточайший транспортный и жилищный кризис, вызванный сталинской коллективизацией и индустриализаций. Каждый год в Москве прибавлялись сотни тысяч жителей! В город устремились из охваченных голодом деревень крестьяне, ставшие рабочими новых заводов-гигантов.
      Тогда и началось строительство первой очереди метро, линия которой прошла под Мясницкой. На трассе появились шахты, куда спускались не только профессиональные горняки, шахтеры. В забои устремились, как на фронт, добровольцы, молодые, полные энтузиазма комсомольцы, уверовавшие, что строят они не только метро, но и новую жизнь, коммунизм.
      В те дни первое лицо Москвы Лазарь Каганович сказал второму лицу московской партийной организации Никите Хрущеву:
      "Дела идут не очень-то хорошо. Поскольку у тебя есть опыт работы на шахтах, возьми-ка это дело в свои руки и наблюдай за строительством метро..."
      Предложение Кагановича было разумным... Когда он рубил деревья, щепки, как говорится, так и летели, но силы и энергия его не иссякали. Он был столь же упорным, как преданным".
      С тех пор Хрущев и Каганович стали рубить топорами вместе. Работа шла под лозунгами. Строительство считалось задачей политической. Сталин и его соратники хотели народу доказать реальность социализма, его преимущества над капитализмом, опровергнуть утверждения Запада, что партия подавляет индивидуальность, творчество. Поэтому станция "Мясницкая" строилась по проекту Николая Колли, станция "Красные ворота" по проекту Ивана Фомина, лидеров архитектуры того времени. Не пожалели мрамора и бронзы на отделку станций, представших пред изумленным миром некими дворцами социализма.
      - Что ни станция, то дворец, что ни дворец, то по особенному оформленный. Но каждый из этих дворцов светит одним огнем, огнем идущего вперед, побеждающего социализма! - говорил на торжестве по случаю открытия движения поездов Лазарь Каганович, имя которого метрополитен носил много лет. Исключенный из партии соратник Сталина прожил без малого век и умер в год смерти социализма, 1991. Но построенное под его руководством метро вечно.
      Каганович и Хрущев приняли стратегически важное решение, поддержали инженеров, которые хотели прокладывать метро не по-немецкому траншейному методу, а по-английскому - тоннельному, глубоко под землей. Так работать было значительно труднее, сталкиваясь в недрах с коварством подземной стихии, но этот способ давал городу не только станции, но и бомбоубежища, столь пригодившиеся спустя несколько лет...
      Таким образом в начале, середине и конце Мясницкая получила три станции метро.
      И на земле шла стройка. За фасадами Мясницкой, параллельно ей, между бульварами и Садовым кольцом, пробили широкий Новокировский проспект. По его сторонам поднялись новые дома. Главным фасадом на магистраль вышло здание Ле Корбюзье. Напротив него встали корпуса наркомата авиационной промышлености СССР. Их возвели, когда наркомом был Михаил Каганович, родной брат "железного наркома" Лазаря Кагановича. На склоне лет соратник Сталина помянул в мемуарах старшего брата, старого члена партии, обратившего его в коммунистическую веру. Но забыл сказать, что брата арестовали и расстреляли.
      Кабинет заместителя наркома занял Александр Яковлев, конструктор истребителей. На Новокировский проспект зачастили с новыми идеями Андрей Туполев, Виктор Ильюшин, Артем Микоян, Семен Лавочкин, Николай Поликарпов, Владимир Петляков... За плечами каждого стояло свое конструкторское бюро. Их проекты под приглядом Сталина исполняли старые, такие как бывший "Дукс", и новые московские авиационные заводы. Москва превратилась в крупнейший в мире центр авиастроения, каким остается поныне. В доме наркомата рассматривались проекты новейших истребителей и бомбардировщиков. Их судьба окончательно решалась в Кремле, кабинете вождя, ставшего шефом авиации, развивавшейся стремительно в преддверии грядущей мировой войны. Для немцев зловещей неожиданностью оказались в небе штурмовики "ИЛы", скоростные истребители "ЯКи", "МиГи"...
      (В это министерство принес я очерк о полете на ТУ-144, сверхзвуковом лайнере, летавшем со скоростью "три звука", 2500 километров в час. На нем слетал однажды за полчаса от Москвы до Саратова, поражаясь тишине и комфорту в стратосфере. Не хотели в министерстве публиковать очерк о самолете, на котором, как мне казалось, мы влетим в ХXI век. Там словно чуяли, что громадный ТУ-144 рухнет под Парижем во время демонстрационного полета, к ужасу людей, наблюдавших за его падением.)
      Особым вниманием Кремля к авиации обьясняется строительство перед войной на улице Кирова, 35, здания Главного управления Войск противовоздушной обороны территории СССР, сокращенно ПВО. На его этажах оборудовали кабинеты генералов и офицеров Московской зоны ПВО, позднее переименованной в Московский фронт ПВО. Этот воздушный фронт защищал столицу. Москву перед началом Отечественной войны обороняли шестьсот новейших самолетов-истребителей и свыше тысячи зенитных орудий! В первый ночной налет, случившийся ровно месяц спустя после начала войны, на город ринулись 250 бомбардировщиков. Каждый десятый из них был сбит! То была первая победа Красной Армии, отмеченная приказом Сталина, наградившего летчиков и зенитчиков орденами. Небесный фронт столицы, в отличие от земного, прорвать не удалось, воздушное наступление на Москву провалилось. Столица не была разрушена с воздуха, как другие города Европы, хотя находилась в нескольких десятках километрах от передовой.
      Здание ПВО повисло над детским садом, бывшим особняком Козьмы Солдатенкова... На этот "домик малый" спешили сбросить бомбы германские летчики, когда им удавалось прорваться к центру. Почему улица Кирова оказалась в зоне особого внимания бомбардировочной авиации? Не потому, что на ней почтамт и телефонная станция, не потому, что немцы знали адрес штаба войск ПВО. А потому что стремились разбомбить Ставку Верховного Главнокомандования и Генеральный штаб!
      Из Кремля и с улицы Фрунзе (ныне Знаменка) они в начале войны передислоцировались в особняк и здание ПВО. В нем был оборудован подземный узел управления войсками ПВО, который не имели тогда ни Наркомат обороны, ни Генштаб, ни правительство. Понадобилось время, с июня 1941 года по март 1942 года, чтобы подземный бункер в Кремле мог функционировать. Этот неопровержимый факт доказывает, Советский Союз не собирался нападать на Германию, как об этом стало модным писать.
      Генштаб занял верхние этажи Наркомата авиапромышленности и нижние этажи дома войск ПВО, откуда курсировал лифт на подземный пульт связи. За ним открывался в недрах тоннель, который вел к станции метро "Кировская". На ней разместился узел связи Генштаба, кабинет начальника Генштаба. Рядом был кабинет Сталина.
      А скрывавшийся за непроницаемым забором "домик малый" с первого дня войны стал второй после Кремля резиденцией Ставки. Самая красивая комната, столовая особняка с большим резным буфетом, служила кабинетом Верховного Главнокомандующего. Рядом с ним был кабинет начальника Генштаба. Бомбы падали на улицу Кирова, порой достигая цели. Тогда гибли люди, увозили раненных офицеров, не покидавших рабочих мест в часы налетов. Зажигательные бомбы попадали во двор особняка, где их тушила подготовленная команда бойцов. Одна зажигалка пробила крышу и вызвала пожар, когда Сталин после объявления воздушной тревоги не спустился в метро.
      Тоннели "Кировской", ныне станция "Чистые пруды", в часы налетов служили бомбоубежищем для москвичей. Они не знали, что рядом с ними за дощатой преградой, охраняемой часовыми, находится Генштаб и Ставка. Вот когда пригодилась станция "глубокого заложения"!
      О Ставке на улице Кирова, 37, я узнал от генерала армии Дмитрия Лелюшенко, назвавшего адрес Ставки, куда он приезжал с фронта. Это произошло в "Московской правде", собиравшей накануне 25-летия Московской битвы маршалов и генералов, ее участников. На тех встречах родилась идея ходатайствовать о присвоении Москве звания города-героя. Многие этому противились, памятуя жуткий день 16 октября 1941 года, когда люди побежали из осажденного города.
      ...В особняке на улице Кирова, 37, несколько раз побывал я с бывшим начальником объекта "Ставка", майором госбезопасности Александром Черкасским. Он тушил зажигательную бомбу на крыше, ходил с Верховным по маршруту из наземного кабинета в метро, видел Сталина в самые трудные дни Московской битвы.
      - Сталин из Москвы никуда не уезжал, в тупике, где стоял под парами правительственный поезд, не был. Зачем сочинять мифы о нем?
      Нельзя называть Сталина "ничтожеством", как утверждает Виктор Астафьев и другие литераторы и историки, не считая недорослей из желтой прессы. Да, кровавый тиран, диктатор, главный виновник трагедии 1941 года, мучений миллионов в лагерях. Но история не Невский проспект, как учили нас революционные демократы. С началом войны именно эта зловещая фигура, став Верховным Главнокомандующим, сумела ценой громадных потерь, изменить ход войны, сумела, как Петр I и Екатерина II, окружить себя талантливыми исполнителями, выдвинуть на посты командующих замечательных генералов, ставших в сражениях маршалами. И победила вместе с ними под Москвой...
      То была победа и во всей войне, хотя длилась она после боев на полях Подмосковья еще три с половиной года, 1418 дней. Самый отчаянный из них выпадает на 15 октября 1941 года, когда правительство решило покинуть Москву. Даже Генштаб во главе с маршалом Шапошниковым эвакуировался. Но Сталин, как предполагалось тем решением, вызвавшим панику в городе, не уехал.
      - Мой кабинет в те дни был рядом с кабинетом Верховного, - рассказал мне Александр Васильевич Василевский, маршал Советского Союза, генерал-лейтенант осенью 41-го, вспоминая о Ставке на улице Кирова.- Вместе со мной осталась в Москве группа офицеров Генштаба, не более десяти человек... Это и был тогда основной рабочий орган Ставки.
      Идея контрнаступления под Москвой возникла в Ставке Верховного Главнокомандования в начале ноября..."
      Значит, гениальный план контрнаступления под Москвой родился на Мясницкой, в самые трагические дни войны. Вот почему генерал-лейтенант Василевский после Московской битвы возглавил Генштаб...
      Маршал Георгий Константинович Жуков на мой вопрос, какое из выигранных им сражений считает важнейшим, ответил не задумываясь - битва за Москву. И отчеканил, медленно подбирая слова: "Великая победа народа. Тяжелая победа. Враг шел на Москву самый сильный. И мы его разгромили!"
      Солнце Победы взошло над Москвой!
      В "домике малом" после Отечественной войны жил маршал Леонид Говоров, дважды Герой Советского Союза, победивший под Ленинградом. Его войска прорвали блокаду великого города, длившуюся девятьсот дней.
      После войны о Новокировском проспекте забыли. Тогда построили, не мудрствуя лукаво, типовую коробку с балконами, оказавшуюся за особняком, где была Ставка, по соседству с шедевром Ле Корбюзье. Безликая башня стоит навытяжку как солдат, попавший в строй между генералами.
      Одним из жильцов дома был полковник в отставке Семен Владимирович Высоцкий и его вторая жена Евгения Степановна Лихолатова. Сын полковника с детства называл ее мамочкой. По решению народного суда при разводе супругов Высоцких мальчик был оставлен в новой семье Семена Владимировича, с которым с радостью уехал в Германию, по месту службы отца. В практике советского суда при разводе детей редко присуждали отцам. Причиной исключительного вердикта были обиды, испытанные ребенком от отчима. Что о нем, и о первой жене, Нине Максимовне, говорил полковник - не берусь повторить.
      С полковником в отставке я встретился возле его дома в школе почтамта, где он служил начальником. От него узнал, что дедушка по линии отца никаких не "польских корней", как пишут, а еврей Вольф Шлемович, он же Владимир Семенович Высоцкий, живший в Киеве. Этот хорошо образованный дед служил коммерческим директором, юристом на московском мыловаренном заводе. Другой дед, Максим Иванович Серегин, русский, работал швейцаром в гостинице "Балчуг". Киевская бабушка - украинка, медсестра. Подмосковная бабушка, из деревни Утицы, русская, домохозяйка. Как оказалось, "с матерью и батей на Арбате" никогда поэт не жил, в воспетом доме на Большом Каретном обитал вместе с отцом и его женой до 1955 года. И про легендарный "черный пистолет" выяснил, то был трофейный "вальтер", с залитым свинцом стволом, выброшенный от греха подальше Евгенией Степановной в мусорный ящик...
      Она спешила домой, когда с крыши сбрасывали снег, кусок падавшего льда убил ее наповал, перед порогом, ставшим для нее роковым два года назад... Полковник Высоцкий после ее гибели затосковал и вскоре умер.
      После войны появился на улице Кирова новый жилой дом с красными стенами, получивший номер 40а, втистнутый в строй старых строений. В нем жил академик Мстислав Келдыш, избранный после полета Юрия Гагарина президентом Академии наук СССР. Он заслужил три Золотые звезды Героя Социалистического труда. В газетах под псевдонимом "Главный теоретик" скрывался Келдыш. Космонавтикой занялся не по зову сердца в юности, как Сергей Королев, а по долгу службы, как математик, прикладывая ее к авиации, космонавтике, другим оборонным отраслям.
      На все журналистские просьбы - женоподобным голосом отвечал твердо нет. Не разрешил посетить ФИАН, Физический институт, где очень хотелось увидеть прибор, предвосхищенный в фантастическом романе Алексея Толстого "Гиперболоид инженера Гарина". За него вместе с американцем два наших московских физика Николай Басов и Александр Прохоров получили Нобелевскую премию.
      Пришлось президента обойти. По фотографии в газете нашел в толпе депутатов, описывавших круги в кулуарах театра, где проходила сессия Московского горсовета, обоих лауреатов. Сначала услышал среди гула голосов разговор о каких-то проблемах, далеких от бюджета Москвы. Потом сличил лица со снимком, предъявив его удивленным физикам. На следующий день с формой № 2, открывавшей допуск с секретным документам, вошел в ФИАН на Ленинском проспекте. Историю его ведут от физического кабинета, кунсткамеры Петра I. Этот один институт дал нам шесть Нобелевских лауреатов: Черенкова, Тамма, Франка, Сахарова, Прохорова и Басова.
      Дорогу к академику Басову, в "закрытую" лабораторию, показал часовой. Там увидел на столе невзрачный приборчик, составленный из зеркал, линзы, полированного стержня... Это и был достойный выставляться в музее первый квантовый генератор, который вслед за американцами мы стали называть лазером. Тогда увидел и услышал удар красного луча, пробившего отверстие в стальной пластинке...
      О сменившем Келдыша на посту президента АН СССР Анатолии Петровиче Александрове вспоминаю с радостью. Физики за лысый череп звали его Фантомасом, но любили. Подолгу говорил с ним по вертушке о телекинезе, о котором физики знать ничего не желали. Слышал от него многим рассказанный анекдот про киевских тетушек, вертевших тарелки и веривших в потустороннюю силу. Но исследования по телекинезу и экстрасенсорике разрешил. Публикацию о полученных результатах - подписал. Из Овальной комнаты президента в Нескучном дворце уходил я по опустевшим к полуночи коридорам.
      "У нас такое горе", - сказал Александров с печалью после Чернобыля, когда я было по инерции вознамерился продолжить с ним разговор на излюбленную тему.
      Завершая очерк об улице, хочу назвать еще одно незаслуженно забытое имя и адрес - Мясницкая, 38. До революции дом в этом владении принадлежал известному врачу, профессору медицинского факультета Московского университета Алексею Ланговому. Знали его в городе не только как хорошего терапевта, гласного Московской думы, но и как ценителя искусства, коллекционера. В квартире профессора хранились картины одной из лучших частных коллекций. Ланговой любил русских мастеров, своих современников, но не "передвижников", тех, кто стоял под знаменами "Союза русских художников" и "Мира искусств". Чтобы стать обладателем работы Валентина Серова заказал ему свой портрет. Ланговому принадлежало шесть творений Левитана... При советской власти профессор, как большинство известных врачей, не эмигрировал, им жить было легче, чем всем другим интеллигентам.
      Написанные им воспоминания "История моего собрания картин и знакомства с художниками" полностью не опубликованы и хранятся в Третьяковской галерее. Одним из членов ее Совета профессор состоял несколько лет. Ланговой умер в 1939 году.
      Невдалеке от Лангового жили два художника. На Мясницкой, 46, снимал квартиру Константин Юон, плененный Москвой. Редкий случай: художник вдохновлялся с молодости до смерти одним и тем же городом, Москвой. По его картине "Военный парад на Красной площади 7 ноября 1941 года" потомки будут представлять, как прошел героический парад армии и народа, не утратившего веру в победу, когда под стенами столицы окопались полчища врагов. Юон созал картину, не изобразив на ней подобострастно первое лицо парада, которое точкой видится на трибуне мавзолея в окружении соратников. О нем позаботились другие летописцы.
      В большом красно-кирпичном доме на Мясницкой,48, занимал квартиру Константин Коровин. Лучше него никто не писал картины на открытом воздухе, пленэре. Отсюда, получив приглашение быть декоратором Парижской Гранд-опера, он, нехотя, уехал из России, пережив самые страшные годы гражданской войны здесь. Каждую ночь приходили с обысками разные патрули, комиссии, задававшие первым делом вопрос:
      - Золото у вас есть, товарищ?
      Грабители с мандатами очистили квартиру преуспевавшего мастера от драгоценностей, даже бронзовые часы унесли. В этой квартире оставался ночевать с другом Федор Шаляпин, с горя пивший самогон, просыпавшийся ночью от мучавших его кошмаров. Оба они эмигрировали, покинув Москву навсегда.
      В "застойные" годы улица Кирова превратилась в оплот командно-административной системы. Ее самые значительные здания занимали министерства, главки, комитеты: тороговли, газовой, химической, авиационной промышленности, военной прокуратуры, статистическое управление. На месте сломанных старых строений за бульварным кольцом воздвигнуто было громадное здание министерства радиопромышлености СССР, ставшее соседом штаба войск ПВО.
      В муках четверть века сооружали комплекс министерства электронной промышленности СССР. Две вертикали у Мясницких ворот одобрил министр Александр Иванович Шокин, эксперты. Но проект отверг первый секретарь МГК Гришин, игравший роль главного архитектора Москвы.
      - Москва всегда была городом вертикалей, сорок сороков церквей - это значит сорок сороков вертикалей, - защищал проект архитектор Феликс Новиков.
      - А мне низкий вариант больше нравится, - парировал все доводы Гришин.
      Под его давлением (слово партии - закон!) замысел в корне изменили, но все же автору и заказчику удалось построить некое подобие башни, зажатой двумя примыкающими к ней в форме растянутой гармони корпусами. Справить новоселье у Мясницких ворот Александру Ивановичу не пришлось. А жаль, страна ему многим обязана. Этот инженер родился и всю жизнь работал Москве, из них двадцать лет министром. Но прижизненный памятник, бронзовый бюст, полагавшийся как дважды Герою Социалистического труда, ему установили за сорок километров от столицы, в городе-спутнике Зеленограде, перед институтом электронной техники. Потому что Зеленоград, жители которого заняты одним делом, микроэлектроникой, сотворил он. Шокин разрешил мне побывать на считавшихся секретными заводах в Черемушках, Измайлово, Филях, Зеленограде, где им основаны заводы и институты с названиями "Микрон", "Ангстрем", "Элма", "Зенит"... Без них не было бы ни спутников, ни межконтинентальных ракет, ни лучших в мире самолетов и вертолетов...
      Башни у Мясницких принадлежат теперь другому хозяину, ЛУКОЙЛу. Измученный эпопеей строительства Феликс Новиков уехал строить вертикали и горизонтали в Америку...
      От площади трех вокзалов до Мясницких ворот проложена широкая асфальтовая полоса, получившая название проспекта академика Сахарова. Фигуру академика я увидел в коридоре больницы, где он прогуливался с соседом по палате, доктором наук "honoris causa". Этой чести удостоила Академия наук СССР Ари Штернфельда. Я пришел навестить его вместе с женой. Автор опередившего время "Введения в космонавтику", изданного в Москве в 1935 году, на удивление всем, приехал тогда в СССР из Франции, поверив в "страну победившего социализма", откуда рвались в обратном направлении многие ученые. Письменный стол теоретика Штернфельда, прозванного рабочими "французом", в Реактивном институте - РНИИ - стоял вблизи стола инженера Королева. После ареста и расстрела руководителей РНИИ, эмигрант тихо отошел от практических дел, занявшись более безопасными проблемами отдаленного будущего. Лежа на больничной койке, Штернфельд обдумывал тоннель, пробитый через земной шар. Из такой стартовой пушки, как он высчитал, можно отправлять в межпланетное пространство корабли по наиболее оптимальным орбитам.
      Что занимало в то время голову академика Сахарова, всем известно. Он обдумывал проект устройства будущего союза республик Европы и Азии в условиях двухпартийной системы.
      - Как вы представляете себе на практике процесс образования второй партии? Ведь люди будут бояться записываться в нее?
      Сахаров не стал вступать в полемику с задавшей ему этот вопрос женой, а ответил спокойно, сведя дискуссию к иронии над собой:
      - Наверное, я со своими проектами выгляжу наивным идиотом...
      Мне он таким не показался. На фоне окна в торце коридора его фигура выглядела прямой, высокой. Сахаров выглядел вполне здоровым человеком. Совсем не таким, каким вернулся из ссылки в Москву, когда умер Брежнев и другие старцы, упустившие шанс перестроить страну по сахаровской конституции...
      На всем протяжении проспект заполнен изогнутыми дугой крупными зданиями-близнецами, облицованными белым камнем. Собирались по сторонам магистрали создать жилой район. Выросли одни банки, советский Уолл-Стрит, пригодившийся рыночникам. В руки банкиров попало и новое, 90-х годов, построенное рядом со старыми, времен Кагановича, здание министерства авиационной промышленности, ставшее офисом "Менатепа".
      Сломали без всякой нужды Тургеневскую бибиотеку-читальню, выстроенную в 1895 году у Мясницких ворот после смерти писателя, как памятник Тургеневу. Деньги дала "миллионерша" Варвара Морозова, с которой мы встречались на Воздвиженке.
      Вместо библиотеки - асфальтовый пустырь. Такой же пустырь у Мясницких ворот, где исчез Водопьяный переулок, где жил Маяковский с Бриками.
      "...Народу в комнате всегда много. Тут редактируют "Леф", и Маяковский пишет плакаты, и приходит Родченко...", - писал в книге "О Маяковском" его друг Виктор Шкловский. В переулке у друзей неожиданно появлялся странствовавший по России, побывавший в Персии (о чем мечтал Есенин) оборванный Велемир Хлебников. Его отогревали, откармливали и одевали, после чего поэт снова внезапно исчезал, уходил, куда глаза глядят, бродить по земному шару, "председателем" которого себя считал.
      Поэт-будетлянин, поэт-футурист грезил о городах будущего с домами, напоминающими "стеклянные развернутые книги". Не этот ли образ вдохновил творцов Нового Арбата и проспекта Сахарова? Обащаясь к Москве, Велемир Хлебников вопрошал:
      Москва, ты кто?
      Чаруешь или зачарована?
      Куешь свободу
      Иль закована?
      Чело какою думой морщится?
      Ты - мировая заговорщица.
      Ты, может, светлое окошко
      В другие времена,
      А может, опытная кошка...
      От Водопьяного переулка не осталось никаких следов, только воспоминания тех, кто бывал у Маяковского, жителя Мясницкой. А пробитая ценой потерь переулка, Тургеневской библиотеки, улицы Домниковки, магистраль от Мясницких ворот к центру не пройдет, как задумал Михаил Посохин и его соратники, сломавшие ради нее много зданий. Идея проспекта оказалась утопией, как проект Дворца Советов.
      Вместе с архитектором, автором проекта, Павлом Штелеллером полдня ходил я в 1967 году по маршруту будущего "Новокировского". Начали мы путь от гостиницы "Ленинградской", прошли по Домниковке, где теперь громоздятся банки. За бульварами дорогу преграждали многоэтажные дома бывшего Училища живописи с мемориальными досками, старинная усадьба... Путь преграждали "дом Черткова", бывшие палаты Долгоруких. И все это собирались стереть с лица земли...
      Дров наломали много. На пустыре против почтамта был дом, куда ходил на службу Николай Васильевич Никитин, главный конструктор Останкинской телебашни.
      - Долго ли простоит ваша башня?
      - Пока не надоест, - ответил, склонный к парадоксам, Никитин.
      Он нарисовал на память, на подвернувшемся под руку листке, несколькими линиями - силуэт башни, и обзначил два размера - у основания и вершины бетонного ствола, изобразив таким образом сюжет гениального инженерного сооружения ХХ века, оказавшегося в одном ряду с башней Шухова.
      Самая высокая в мире - 533 метра - железобетонная башня по проекту Никитина опирается на пятачок фундамента, заложенного всего на несколько метров в глубину. Не падать на семи ветрах ей позволяют туго натянутые стальные тросы внутри бетонного ствола. Он подобен луку, за концы стянутый тетивой.
      Начав рыть котлован, строители ушли с площадки, потому что нашлись специалисты, утверждавшие: на фундаменте Никитина башня рухнет.
      Не рухнула... Академия наук СССР присудила ему без защиты диссертации звание доктора технических наук. Вскоре после триумфа инженер умер. А башня стоит, пока не надоест...
      (Если на Шухову башню и на Меншикову башню поднимался я однажды, то на Останкинской бывал столько раз, сколько писал о ней - много. Поднимался в будни, когда она медленно росла, и в праздники, когда сравнялась в росте с Эйфелевой башней, потом - с Эмпайром стейт билдингом, после чего выросла выше всех до проектной отметки - 533 метра. Высота притягивает, вдохновляет, на высоте работают умелые, смелые и добрые люди. Они меня представили к ордену по случаю окончания строительства. Его получил покойный начальник, ни разу не побывавший на башне.)
      Трудно поверить, но вернули художникам "дом Юшкова", захваченный у них во время войны, плотно заселенный учреждениями. Казалось, пребывать им на насиженном месте вечно. И не мне одному так казалось, писавшему статьи в "МП" о печальной судьбе исторического здания.
      - Томский не сумел, Вучетич не смог, брось гиблое дело, побереги себя, - советовал Илье Глазунову ректор Суриковского художественного института, правопреемник училища, помещавшегося на Мясницкой.
      Неистовый Глазунов нашел союзников. Побывал в Кремле на приеме у генсека КПСС Горбачева, премьера Рыжкова, главного идеолога Яковлева, который перед аудиенцией удостоверился, будущий ректор не имеет, как о том шептались, никакого отношения к черносотенному обществу "Память". Решение прорабы перестройки приняли, деньги дали. Даже награду первую в жизни получил Илья Сергеевич, когда Михаил Сергеевич, беседуя с художником, узнал, что у того на груди нет ни ордена и ни самой захудалой медали. Но окопавшиеся в "доме Юшкова" арендаторы, за каждым из которых стояли министерства с министрами, членами ЦК, не отдавали художникам строение.
      Решительный удар по засевшим в здании конторам нанес кулаком Егор Лигачев, член тогда всесильного Политбюро. Он после беседы с Глазуновым приехал на Мясницкую, посмотрел на хлев, в который превратили советские учреждения дворец, возмутился увиденным и принял "волевое решение". Кому звонил, кому что говорил - не слышал. Только после его визита конторы вылетели с Мясницкой.
      Сегодня "дом Юшкова" возрождается. В отремонтированные корпуса по утрам приходит несколько сот студентов академии, основанной автором "Мистерии ХХ века". В Актовом зале на стене восходит солнце и Аврора, богиня утренней зари, приветствует молодых художников в тот день, когда они получают из рук Ильи Глазунова дипломы живописцев, скульпторов, архитекторов, искусствоведов...
      ...Один за другим восстанавливаются старые дома, предназначавшиеся на снос, в жертву утопии. Реставрирован в стиле барокко особняк Арсеньева-фон Мекк, принимавший Пушкина, Листа, Дебюсси, Чайковского. "Дом Черткова" в лесах. Строят деловой центр на месте Евпла, что очень даже нехорошо. Надо бы городской Думе принять закон, запрещающий на месте сломанных храмов воздвигать любые подобные сооружения.
      Тургеневская библиотека въехала в обновленный дом в Бобровом, бывшем Юшковом, переулке. На месте шахты Метростроя появится еще одна станция метро у Мясницких ворот. Жизнь продолжается, и улица обновляется, возвращаясь в лучшие времена.
      Глава девятнадцатая
      МАРОСЕЙКА
      Питейный двор. - Государева дорога. - Обет
      Ивана III. - Никола в Блинниках. - Школа пастора Глюка. - Гимназистка Мария Ульянова.
      Граф Румянцев-Задунайский. - Поэт и министр Иван Дмитриев. Резиденция маршала Мортье.
      Сенатор Салтыков, тесть Дельвига. - "Живет себе на Маросейке..." "Двадцать писем к другу", Алексею Каплеру. - Контора инженера Красина. Церковь
      Матвея Казакова. - Врач-профессор Лодер.
      Физик Петр Лебедев.
      Маленькая Маросейка хранит в названии память о питейном дворе и подворье для "малороссийских городов казаков и мещан, которые будут к Москве приезжать для всяких своих дел и с товарами". Рядом с подворьем торговала фартина, прозванная "Маросейка". От нее название перешло улице, при советской власти именовавшейся - Богдана Хмельницкого. Однако ни великий гетман, ни другие высокие гости с Украины сюда не наведывались, останавливаясь в более престижных палатах.
      Точно известно, на Маросейке проживало в средние века много "немцев", иностранцев, иноверцев, в один для них невеселый день царским указом Алексея Михайловича переселенных в Немецкую слободу. Там, вдали от Кремля, на окраине Москвы, они могли чувстовать себя как дома, имели право построить кирху, палаты, как в "фатерланде". Сюда зачастил царь Петр Алексеевич, нашедший в слободе и дружбу, и любовь, и измену любимой...
      До его воцарения на престоле Маросейка служила дорогой государевой. Царь со свитой ездил по ней в подмосковные резиденции в Покровском, Измайлово, Преображенском. Простой народ ходил по удице из Китай-города в Огородную, Казенную и Басманную слободы. До царей великие князья следовали по улице в загородные усадьбы среди цветущих садов. По этой причине один из переулков улицы называется Старосадским.
      Во время большого пожара Иван III дал обет, что построит церковь, если всевышний избавит Кремль от беды. Огонь заглох у Ильинских ворот Китай-города. В благодарность Богу князь выстроил в начале улицы "обетную" церковь Симеона Дивногорца.(Проповедовал на Дивной горе у Антиохии, обращал в христианство окрестных жителей, давал советы византийским царям Феодосию Младшему и Маркиану, умер в 459 году.) К этому храму пристроили в 1657 году каменную церковь Николая Чудотворца. Храм стали называть Никольским, "что у решетки", так как возле него улица по ночам загораживалась сторожами от лихих людей. Церковь с колокольней сохранилась, и мы видим над квадратными окнами подклета двусветный, в два окна, четверик в стиле московского барокко, под одной главой. С севера примыкает к храму Казанский придел.
      Среди сорока других московских церквей, посвященных Николаю Чудотворцу, этот Никола привязывается к "Блинникам", лавкам, торговавшим блинами. В возвращенном Русской православной церкви храме особо почитается икона Сергия Радонежского с частицей его мощей.
      При советской власти в начале Маросейки воздвигли в стиле конструктивизма серую бетонную коробку Дома трестов, набравших силу при нэпе. Это здание перед войной передали ЦК комсомола, в чьих рядах партия воспитывала смену, кадры функционеров. Они пошли, начиная с 1985 года, "другим путем", отличным от того, что проложил Ленин. Сегодня бывшие функционеры комсомола руководят правительством, крупнейшими банками. Из рядов Центрального комитета на Маросейке в большую политику вышел член бюро ЦК Геннадий Янаев. Его трясущиеся от волнения пальцы видели миллионы людей на экране ТВ, когда будучи несколько дней "и. о. президента СССР", он возглавил неудавшийся правительственный переворот. Этот демарш завершился роспуском не только партии, но и комсомола.
      Вблизи великокняжеских "старых садов" и загородной резиденции появились дворы знатных фамилий - Салтыковых, Собакиных, Куракиных, Шереметевых, Нарышкиных... Войдя под арку дома 11, во дворе видишь фасад в стиле барокко, высокие окна, из которых выглядывали в далеком прошлом во двор головы школяров, учеников пастора Эрнста Глюка. Ученый богослов и лингвист до Москвы жил в Мариенбурге, переводил Библию на латышский и русский, изучал восточные языки. В его семью в услужение поступила рано осиротевшая девочка по имени Марта, росшая с детьми пастора. Глюк воспитал ее в духе лютеранства, но читать и писать не научил. Из взятого русскими Мариенбурга пастор и его бывшая служанка, успевшая выйти замуж за драгуна, последовали в Россию.
      Судьба обоих сложилась так. Марта полюбилась победителям, Шереметеву, Меншикову, потом Петру Первому, плененному ее красотой и умом. Марту Скавронскую короновали в Москве в 1712 году под именем Екатерины Алексеевны, что не помешало ей изменять мужу, за что фаворит поплатился головой, преподнесенной императрице на блюде.
      Пастора Глюка Петр в 1703 году назначил начальником учрежденной им школы при семи учителях. На царской службе Глюк время зря не терял, составил славяно-латино-греческий словарь, написал русские учебники по географии и граматике. Программа его школы поражает обилием предметов. В ней учили семь языков: латинский, греческий, еврейский, сирийский, халдейский, немецкий и французский. Постигали философию, риторику, арифметику, географию, танцы, верховую езду, учились объезжать лошадей. Таким образом воспитывали детей, способных послужить России молодой в армии, дипломатии, вести дела с иностранцами.
      В прочных стенах старого дома, которые перешли в ХIX веке Человеколюбивому обществу, помещались богадельня, лечебница, училище для бедных. Спустя два века после гимназии пастора Глюка открылась Елисаветинская женская гимназия. Аттестат зрелости с большим трудом получила в ней младшая сестра государственного преступника, повешенного за покушение на императора, Мария Ульянова. В отличие от других детей в семье Ульяновых, Мария училась плохо, пятерок, как любимый брат Володя, не получала, переживала из-за плохих отметок в выпускном классе. Брат, живя за границей, утешал 16-летнюю сестру, как мог: "С твоим взглядом на гимназию и занятия я согласиться не могу... Мне кажется, теперь дело может идти самое большее о том, чтобы кончить. А для этого совсем не резон усиленно работать... Что за беда, если будешь получать тройки, а в виде исключения двойки?.. Иначе расхвораешься к лету не на шутку. Если ты не можешь учить спустя рукава - тогда лучше бросить и уехать за границу. Гимназию всегда можно будет кончить..."
      Выпускница гимназии Вера Марецкая, великая актриса советского театра и кино, осыпанная золотыми медалями лауреата Сталинской премии, в фильме "Член правительства" сотворила миф о советской Золушке, непохожий на американский, творимый в Голливуде, где бедные провинциалки перерождались в королев. Героиня Марецкой из забитой деревенской женщины волею партии превращалась в депутата советского парламента, трибуна, произносящего перед вождями и народом речь в Кремле.
      История этого владения на Маросейке прослеживается со времен Михаила Романова, когда оно принадлежало голландскому купцу Рутцу. Его двор за долги перешел в казну, стал Посольским. Снова попал в частные руки. После пожара школы пастора Глюка, строением завладел пожалованный в графы потомок боснийских князей Савва Рагузинский, известный русский дипломат. Он представлял Россию в разных европейских странах и Китае, составил записки об этой далекой и загадочной стране, карты Восточной Азии.
      Другой знаменитый хозяин дома - Николай Репнин, екатерининскй орел, победитель турок, генерал-фельдмаршал, с именем которого связаны Кючук-Кайнарджийский мир и Ясский договор, давшие России после многих войн широкий выход к Черному морю.
      Как одно из самых замечательных строений Москвы фасад и план дома попали в "Архитектурные альбомы" Матвея Казакова. Попал в эти альбомы дворец на Маросейке, 17, построенный купцом первой гильдии М. Р. Хлебниковым в 1780-х годах. Творца здания Казаков не назвал, поэтому по косвенным внешним признакам его архитектуру приписывают Василию Баженову, как это принято в отношении ряда замечательных строений, авторство которых точно не установлено. Такое мнение утвердилось благодаря академику Игорю Грабарю, автору монографии "Неизвестные и предполагаемые постройки В. И. Баженова", написанной в разгар борьбы Сталина с "космополитизмом" и "преклонением перед Западом". Выводы Грабаря оспариваются авторитетными искусствоведами.
      Приобрел этот большой дом в конце царствования Екатерины II генерал-фельдмаршал Петр Румянцев-Задунайский. Титул Задунайского получил в 1775 году за победы над турками за Дунаем. Новаторские идеи в области военного искусства сформулированы фельдмаршалом в "Инструкции", "Обряде службы" и "Мыслях". Эти труды, повлиявшие на уставы и реформы русской армии, изучаются в офицерских академиях в ХХ веке.
      Пожить долго на Маросейке вышедшему в отставку графу не удалось, он умер в том же году, что и императрица, высоко ценившая Румянцева-Задунайского за успехи на поле боя. Дворец перешел сыновьям графа Румянцева-Задунайского погодкам, Сергею и Николаю, двум творцам политики империи. Первый из них известен как дипломат, инициатор закона о свободных хлебопашцах, почетный член Акадмии наук. Второй - руководил и внешней, и внутренней политикой, заслужил высший гражданский чин канцлера. Но обессмертил свое имя - Румянцевским музеем. Пора бы вернуть имя Румянцева, предававшееся забвенью, национальной библиотеке, обязанной ему больше всех.
      В доме Николая Румянцева в окружении книг замечательной библиотеки хозяина после пожара Москвы поселился поэт Иван Дмитриев. И жил на Маросейке до тех пор, пока не построил на Спиридоновке собственный дом, по своему проекту, где главенствовали книги и эстампы. Песни на слова поэта "Стонет сизый голубочек" и "Ах, когда б я прежде знала" стали в прошлом веке народными. Популярными были его сказки "Модная жена", а также "Причудница", написанные в шутливой манере, живой речью:
      В Москве, которая и в древни времена
      Прелестными была обильна и славна,
      Не знаю подлинно, при коем государе,
      А только слышал я, что русские бояре
      Тогда уж бросили запоры и замки,
      Не запирали жен в высоки чердаки,
      Но следуя немецкой моде,
      Уж позволяли им в приятной жить свободе...
      Современники знали стихотворца как преуспевавшего сановника, занимавшего высшие посты в столице. Император назначал его обер-прокурором Сената и министром юстиции. Уходя в отставку, Дмитриев покидал столицу и переселялся в любимую Москву. "С самой нежной молодости моей въезд в Москву бывал всегда для меня праздником", - признавался он во "Взгляде на мою жизнь", изданном после его смерти в 1837 году, в том самом, когда погиб его младший друг на дуэли.
      В каком ты блеске ныне зрима,
      Княжений знаменитых мать!
      Москва, России дочь любима,
      Где равную тебе сыскать?
      Последние две строки из этих стихов, написанных Иваном Дмитриевым после освобождения Москвы в 1812 году, Пушкин взял в качестве эпиграфа к VI1 главе "Евгения Онегина". Что лучше всяких слов говорит, как уважал он почтенного поэта, с которым всю жизнь поддерживал добрые отношения.
      Работая над "Историей Пугачева" Пушкин ввел в нее свидетельство Дмитриева, очевидца казни Емельяна Пугачева, От него в детстве пришлось вместе с родителями бежать в Москву. Тем не менее ненависти к поверженному предводителю вольницы поэт не испытывал, дал его словесный портрет, вполне объективный, примерно такие портреты составляют современные профессионалы-криминалисты.
      " Я не заметил в чертах лица его ничего свирепого. На взгляд, он был сорока лет; роста среднего, лицом смугл и бледен; глаза его сверкали; нос имел кругловатый; волосы, помнится, черные, и небольшую бороду клином".
      На столбе ворот усадьбы Румянцевых каменотесы выбили надпись: "Свободен от постоя", то есть от размещения солдат. Чтобы заслужить такое право и не превращать дом в филиал казармы, следовало заплатить налог на строительство казарм, что, конечно, было под силу титутованным владельцам дома.
      С Маросейкой, 15, связано имя еще одного сына XVIII века, археографа и историка Николая Николаевича Бантыш-Каменского-старшего. До нашествия Наполеона ему принадлежало владение, где сейчас тянется вдоль улицы трехэтажный дом, вобравший в себя средневековые палаты. На первом этаже здесь давным-давно существует популярная в Москве гомеопатическая аптека. Она, как ни стремилась Академия медицинских наук СССР раздавить "лже-науку" - гомеопатию, пережила три революции и две мировые войны.
      Бантыш-Каменский спас в 1812 году бесценный Московский архив Коллегии иностранных дел, вывез документы на подводах в Нижний Новгород. Тридцать лет не только управлял архивом, но привел в порядок и описал огромное количество дел, его четыре тома "Обзора внешней политики России" считаются классическими.
      Бантыш-Каменский-младший, Дмитрий Николаевич, с которым мы встречались на Большой Никитской, пошел по стопам отца, спас на Украине многие летописи и документы, на их основе написал в четырех томах "Историю Малой России". Ему принадлежит известный каждому любителю истории "Словарь достопамятных людей Русской земли". В него вошло 631 биография, они не дадут никогда забыть о многих сынах России и Украины, между которыми отец и сын не делали различия.
      Пожар 1812 года прошелся по правой стороне Маросейки. Огонь не затронул крайний дом (№ 2) графини В. П. Разумовской. Его ротонда двести лет видна на углу с Лубянским проездом. Как выглядел он перед нашествием Наполеона, мы можем представить по альбомам Матвея Казакова. Описывая Москву перед взятием города французами, Лев Толстой помянул дом в романе "Война и мир":
      "У угла Маросейки, против большого, с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленых людей в халатах и оборванных чуйках".
      В доме с ротондой жил маршал Мортье, назначенный Наполеоном военным губернатором. Тогда он провел в Москве больше месяца, по его приказу взорвали Кремль. Но дом на Мясницкой и другие городские строения не уничтожил. После отступления из сожженной русской столицы Мортье прожил годы, полные потрясений. Ему пришлось подписать акт о капитуляции Парижа. Перейдя на сторону Бурбонов, маршал получил звание пэра Франции. Но изменил королю, когда свергнутый Наполеон вернулся на "сто дней" во Францию. Спустя несколько лет Мортье простили, вернули звание пэра. В этом звании и в должности посла Франции в России он возвратился в непокоренную страну. Участник многих сражений погиб в дни мира. Будучи военным министром, маршал был убит во время покушения на короля Луи Филиппа.
      А где было Малороссийское подворье и фартина "Маросейка" Эти исчезнувшие строения XVII века, а также помянутые в документах "харчовые лавки" XVIII века занимали современное владение, чей номер 9. В более близком нам ХIX веке, в пушкинские годы, в центре участка находился двухэтажный особняк, принадлежавший "нежинскому греку Ивану Павлову сыну Бубуки". В его доме квартировал сенатор Михаил Александрович Салтыков, добрый знакомый Пушкина со времен "Арзамаса". В этом дружеском литературном объединении каждый член наделялся шутливым прозвищем. Салтыков получил их сразу два: "природного члена" и "почетного гуся". Последняя кличка, очевидно, связана с тем, что Салтыков был почетным опекуном Воспитательного дома.
      Сенатор Салтыков слыл одним из образованнейших людей. Как свидетельствует современник, он превосходно знал литературу, язык, философию и публицистику французов, изумлял их знанием Парижа, и при этом столь же отлично владел родным языком и литературой. Чего не могли о себе сказать многие аристократы его круга, получившие принятое тогда французское воспитание.
      Пушкину пришлось посетить сенатора по печальному поводу, чтобы сообщить весть о смерти Дельвига, друга поэта и зятя сенатора. То была первая угасшая звезда пушкинской плеяды. Антон Дельвиг умер в 33 года. В истории литературы он известен идиллиями, подражаниями древним, стихами в духе народных песен. Этот путь привел его к таким шедеврам как "Соловей", "Не осенний мелкий дождичек", положенным на музыку Алябьевым и Глинкой. Именно Дельвиг, а не его гениальный друг (как пишут), основал, редактировал и издавал "Литературную газету" до тех пор, пока по высочайшему повелению ему было запрещено заниматься редактированием.
      Весть о смерти друга застала Пушкина в Москве, и он отправился на Маросейку. Но сообщить сенатору то, что намеревался, не смог.
      "Вчера ездил я к Салтыкову обьявить ему все - и не имел духу, сообщал Александр Сергеевич в Петербург другу П. А. Плетневу 21 января 1931 года. - Вечером получил твое письмо. Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная".
      Маросейку, как Тверскую и Мясницкую, Пушкин не помянул в стихах, но это сделал его друг, поэт пушкинского созвездия, князь Петр Вяземский, переживший всех друзей. Во второй половине ХIX века, в 1862 году он писал:
      Русь в кичке, в красной душегрейке,
      Она как будто за сто лет,
      Живет себе на Маросейке,
      А до Европы дела нет.
      История улицы сложилась так, что с петровских времен роль связующего звена Кремля с загородными царскими резиденциями взяла на себя Мясницкая. Она же позднее, как мы знаем, стала торговать импортными товарами европейских фирм. В отличие от соседки Маросейка битком была набита лавками и магазинами, но иного свойства, чем на Кузнецком Мосту и Мясницкой. Здесь развернулся русский капитал. Многие купцы торговали на первых этажах домов в лавках, а жили над ними, в квартирах на втором этаже. Эти купеческие двухэтажные, а также надстроенные третьим этажом строения, не сломаны. Именно они определяют лицо маленькой улицы, особенно в ее начале, где появились в XVIII-ХIX веках. Это дом 4, бывший "мясной ряд", лавки XVII века, дом 6, бывшие "харчовые лавки", дома 8, 15, бывшие каменные палаты...
      Как ни странно, коренной житель Арбата, Александр Герцен, будучи в эмиграции, вспоминая родной город, в мыслях мечтал поселиться не среди арбатских милых переулков. Живя в Париже, он писал о желании купить дом... на Маросейке!
      "Я помню, возле дома Боткина на Маросейке удивительные дома".
      Герцен имеет в виду особняк друга в Петроверигском переулке, "удивительными" называет сохранившие масштаб двухэтажные строения улицы, которым, быть может, в наши дни вернут утраченные черты ампира, сглаженные утюгом времени. Но и Маросейка познала на себе удары молота молодого капитализма, лишенного ностальгии по прошлому, сокрушавшего на пути доходных и торговых домов любые памятники истории и культуры, даже если они относились к явлениям уникальным.
      К числу потерь относится дом, попавший в числе шедевров в альбомы Матвея Казакова. То был трехэтажный дворец в стиле барокко, каких очень мало осталось в Москве. В руках знатных фамилий - Салтыковых, Шаховских и Щербатовых - земля под ним была до начала ХХ века, когда разбогатели другие люди. На углу с Большим Златоустинским переулком они снесли обветшавший дворец перед первой мировой войной. На его месте архитектор Адольф Эрихсон, мастер эклектики и модерна, построил для Ивана Сытина шестиэтажный с большими окнами доходный дом. Вверху - квартиры, внизу - контора, склад и книжный магазин.
      После возвращения из лагеря в этом доме на Маросейке, 7, поселился вернувшийся после десяти лет мучений в сталинском ГУЛАГе Алексей Каплер. Он нашел в себе силы начать новую жизнь. Миллионы телезрителей запомнили его лицо, ведущего популярной "Кинопанорамы", которую Алексей Яковлевич вел в не свойственной советскому ТВ свободной манере, без пафоса и административного восторга. Ему адресовала "Двадцать писем к другу" Светлана Аллилуева, дочь Сталина, описав в них историю растоптанной отцом любви... Эта рукопись опубликована была за границей после бегства дочери вождя из СССР.
      Отличился до войны Каплер как сценарист шедших с триумфом на экранах страны фильмов "Ленин в Октябре" и "Ленин в 1918 году". Играл в обеих картинах заглавную роль актер театра Вахтангова Борис Щукин, заслуживший признание не только зрителей, но здравствовавшей тогда жены вождя и его соратников. Это два краеугольных камня культа Ленина и культа Сталина, представшего на экране правой рукой Ильича. За талантливые лжеисторические картины кинодраматург получил в 1941 году Сталинскую премию.
      Отечественная война началась, когда ему шел 37 год. Спустя полтора года офицер, военный корреспондент "Правды", друг Василия Сталина, на правительственной даче знакомится с его сестрой-школьницей Светланой. Между шестнадцатилетней девушкой и без малого сорокалетним мужчиной возникло притяжение. "Нас потянуло друг к другу неудержимо", - написано в 16 письме к несчастному другу, заплатившему десятью годами страданий за несколько месяцев платонической любви.
      Когда шли кровопролитные бои на Волге, в "Правде" появился очерк специального корреспондена Алексея Каплера "Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда", адресованное не только миллионам читателей органа ЦК, но и любимой. Под инициалом Л., скрывался Люся, как звали в дружеском круге баловня судьбы - артиста, режиссера и писателя Алексея Яковлевича Каплера. То было беспрецедентное по смелости признание в любви, достойное памяти. За стихи: "Я помню чудное мгновенье..." Александр Сергеевич ничем не рисковал, публикуя послание Анне Керн. Алексей Яковлевич за свои прозаические строчки рисковал головой, поскольку внимательным читателем газеты был Верховный Главнокомандующий Сталин. Ему успели доложить о прогулках несовершеннолетней дочери с офицером. "Письмо" в газете заканчивалось словами, от которых сжалось от страха сердце девушки в квартире грозного отца: "Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля".
      После возвращения с фронта окрыленного лейтенанта Л. роман начал набирать усиленные обороты. Участились свидания, удлинились разговоры по телефону, прогулки по Москве, хождения в музеи, театры, на выставки. За каждым шагом пары следил чекист, ходивший по пятам, он же нес службу за раскрытой дверью, когда влюбленные решились, будь что будет! в первый и последний раз поцеловаться... Это случилось в день 17-летия Светланы.
      - Уж не могла найти русского! - оскорбился выбором дочери бывший нарком по делам национальностей, решивший принять меры против зарвавшегося искусителя. Его увезли на Лубянку и предъявили обвинение в ...шпионаже. Пыл влюбленного Каплера умерила стужа лагерей...
      Сталину фатально не везло на браки детей. Старший сын женился на еврейке, которая родила внучку и попала в тюрьму, когда ее муж, артиллерист Яков Сталин, оказался в плену. Светлана после романа с Каплером вышла замуж за сокурсника, еврея, Григория Иосифовича Морозова. В браке родился внук Сталина, Иосиф. К мальчику дед привязался, но зятя видеть не пожелал. По версии "Двадцати писем к другу" развод произошел по личным причинам. По версии Григория Морозова, публично обнародованной, Сталин и здесь показал характер. Видеть сына до смерти вождя Морозов не мог, пропуск в Кремль у него забрали. Деда, отца Григория, арестовали, в квартире Морозовых произвели обыск, изъяли переписку со Светланой, паспорт со штампом о регистрации брака...
      (...Имя Светланы Иосифовны Сталиной я прочитал на Моховой, на площадке чугунной лестницы Старого здания университета. У входной двери вывесили "молнию". Фамилия Сталина сияла среди фамилий Асмуса, Радцига, Гудзия и других профессоров, щедро подписавшихся на очередной государственный заем. Рядом с их именами стояли четырехзначные цифры. Студенческая стипендия равнялась 290 рублям. Меня, студента-заочника и такелажника на стройке университета, подписали на месячный заработок, 800 рублей. Были энтузиасты, отдававшие две-три зарплаты. Демобилизованный матрос Тихоокеанского флота на митинге, рванув на груди тельняшку, призвал бригаду обуздать Америку, чьи линкоры, (Братва, я их, гадов, видел!), нацелили пушки на Владивосток. Кто мог после такой речи отказаться от подписки?)
      Еще одно строение XVIII века на Маросейке, 12, сломало "Товарищество резиновой мануфактуры "Треугольник", построив в неоклассическом стиле здание по проекту архитектора М. С. Лялевича. ( Такой же дом по его проекту, но для другой фирмы, украсил Невский проспект.) В галошах "Треугольника" ходила вся Россия, профессора и дворники. И советские люди помнят блестящие черные, как смола, с малинового цвета подкладкой галоши со штампом "Красного Треугольника" на подошве.
      Как водилось, старинные дома на Маросейке с течением времени либо вписывались в новые более крупные здания, либо рушились, а на их месте сооружались более высокие и крупные. Там, где жил сенатор Салтыков, тесть Дельвига, во второй половине ХIX века выросли два четырехэтажных здания. На одном из фасадов сохранилась латинская буква D. Таким образом, не имея герба, отметилась фирма Дютфуа, торговавшая посудой. В этих же стенах располагался высокого класса гастроном А. Д. Белова, магазин люстр и бронзы Р. Кольбе, а также "Маросейская аптека".
      Бывший графский дом Румянцевых перешел в конце ХIX века в руки братьев Грачевых. Их инициал "Г", нечто вроде фамильного герба, предстает на фасаде перестроенного в конце прошлого века дворца, где сейчас посольство Белоруссии.
      В 1912 году сюда по адресу: Маросейка, дом Грачевых - по утрам в одно и тоже время подъезжал на лихаче стройный, подтянутый, одетый по последней моде в дорогой костюм, господин директор Московского отделения германской фирмы "Сименс и Гальске". Это был дипломированный инженер Леонид Борисович Красин. Он же - член ЦК партии большевиков.
      Многие профессиональные революционеры вдохновлялись образами литературных героев. Красин все силы приложил к тому, чтобы стать человеком без тени, как герой Альберта Шамиссо, создавшего "Необычайную историю Петера Шлемиля", поразившего читателей ХIX века, в том числе Красина. Ему это удалось, как мало кому в мире. На Маросейке директор восседал в роскошном кабинете, подписывал счета и документы, отдавал приказы по телефону, удачно расширил дело, получив повышение по службе и должность директора "Сименса", во всей России.
      Агенты "Альфа" и "Омега" в лаборатории военно-морского ведомства под носом адмиралов изобретали для Красина взрывчатые вещества. Именно ему всяческими способами перевозили через границу бикфордовы шнуры, оружие, взрыватели, патроны. Его боевики обучали рабочих стрелять и убивали по команде "Никитича" агентов охранки...
      Историки многое до сих пор не знают о разносторонней деятельности шефа глубоко законспирированной "боевой технической группы ЦК" большевиков, руководимой человеком без тени. За свои "эксы" и акции Леонид Борисович, очаровавший манерами многих современников, (в их числе Савву Морозова и Максима Горького), по законам Российской империи многократно заслуживал виселицы. Но вместо веревки на шее носил самые дорогие модные галстуки, общаясь в высшем обществе.
      Сталин отправил Красина послом в Англию, где он умер в 1926 году, не успев угодить на Лубянку.
      Храмам Маросейки повезло несколько больше, чем церквям на Мясницкой. Это единственная улица в центре, где с 1917 года не порушено ни одного храма. Кроме Николы в Блинниках сохранилась церковь Косьмы и Дамиана. Ее построили по проекту Матвея Казакова в 1793 году. Деревянная церковь на этом месте упоминается в известии о пожаре 1547 года. Творение Казакова искусствоведы считают одним из самых оригинальных произведений "зрелого московского классицизма". Главный храм в честь Спасителя круглый, в форме двусветной ротонды, с небольшой трапезной и двумя ротондами придела в честь Косьмы и Дамиана. Но все что было под сводами церкви, икностас, утварь, росписи, паникадила - утрачено. И эта церковь возвращена общине верующих.
      Над Косьмой и Дамианом нависает черная стеклянная башня бывшего министерства, в простом, как правда, стиле, в котором отличились наши архитекторы, изуродовав подобной стеклянной башней Тверскую.
      Среди каменных домов Маросейки чудом сохраниялось до недавнего времени единственное деревянное строение. Чтобы его увидеть, нужно было пройти за шестиэтажный доходный дом, 13, где неожиданно попадаешь в узкий проход между стенами. Этот проход остался от исчезнувшего переулка, называвшегося по имени известного нам знатного жильца - Рагузинским. Проезд застроили, и он исчез с планов. А деревянный дом не устоял под ураганными ветрами времени. Его предположительно датируют 1763 годом. Рядом с ним, фасадом на Маросейку, в год первой русской революции архитектор Э.К.Нирнзее построил дом 13, которым владел некий Алексей Васильевич Лобозев, ничем в истории не замеченный. Архитектор этот известен другим проектом, самым высоким в старой Москве десятиэтажным строением у Тверской, "Домом Нирнзее".
      В этом владении на Маросейке жил в пушкинские годы профессор медицинского факультета Христиан Иванович Лодер. Тридцать лет он служил лейб-медиком короля Пруссии, профессором медицины в германских городах, дружил с Гете и Гумбольдтом. Несколько лет врачевал Александа I. И двадцать лет до смерти работал в Москве. По его идее построен "анатомический театр" Московского университета. Он автор проекта Первой градской больницы, сооружавшейся под его наблюдением. Фамилия Лодера породила слово для обозначения породы лентяев, занятых праздным делом, оно всем известно лодырь. Профессор устроил в районе Остоженки, "Московское заведение искусственных минеральных вод". В саду лечебницы на виду у прохожих прогуливалиcь под музыку состоятельные люди, попивая из стаканов мариенбадскую минеральную воду. Их стали называть лодырями...
      Типичную метаморфозу пережил на Маросейке, 10, участок, который принадлежал в XVIII веке князьям Куракиным, после них князю А. А. Черкасскому. От него разделенная надвое просторная усадьба перешла Петру и Ивану Черкасским, владевшим особняками в глубине двора, который на улицу выходил конюшней, каретным сараем и прочими неказистыми стрениями. Их, естественно, снесли, и вдоль тротуара поднялись в начале ХIX века два каменных двухэтажных здания. Позднее их объединили в одно, надстроили третьим этажом. А в советские времена еще двумя этажами! Ничего, стоят.
      Когда эти дома были двухэтажными, ими владели Лебедевы, чей сын Петр много лет здесь жил вместе с родителями. Петр Лебедев прославил русскую физику и фамилию. "Теперь нет и не может быть учебника физики, где не встречалось бы имя Лебедева." Это одно авторитетное утверждение. Вот другое: "Если Петербург имеет своего Павлова, то Москва имеет своего Лебедева". В историю мировой физики он вписал свое имя тем, что открыл давление света на твердые тела и газы. В историю города вошел тем, что построил в начале ХХ века в университетском дворе первый Физический институт, где физики в "Лебедевском подвале" могли всецело посвящать себя науке, не отвлекаясь на занятия со студентами.
      Профессор Лебедев хлопнул дверью и ушел из императорского университета в знак протеста против политики правительства, запрещавшего студентам союзы и собрания. Его приглашают работать за границу. Но он не уезжает, создает в Москве новую физическую лабораторию. Все это происходит в 1911 году, но через год великий физик в 46 лет умирает, тяжело пережив отставку.
      Остается загадкой, почему Маросейка обрывается перед Армянским переулком, а не тянется до бульварного кольца, подобно другим радиальным улицам. Но это факт.
      За Армянским переулком (здесь укоренилась со времен Екатерины II армянская колония) и за Старосадским переулком, где некогда цвели сады князей, сразу без передышки, без площади, начинается улица, чья история неразрывно связана с Маросейкой. О ней - следующая глава.
      Глава двадцатая
      ПОКРОВКА
      Родина Юрия Нагибина. - "Барским крестьянам
      от их доброжелателей поклон". - Успение
      на Покровке. - Воскресение в Барашах. - Свадьба
      Елизаветы Петровны. - "Дом-комод". - Фаворит
      Иван Шувалов и поэт Егор Костров. - Родина
      Тютчева. - "Час битый ехала с Покровки...".
      Коляски Арбатского. - "Дедушка русской авиации". - Четвертая гимназия. - Крестьянин Шинков
      покупает дом. - Слушатель Промакадемии
      Хрущев. - ГУЛАГ в храме. - Концлагерь в монастыре на Покровке. Братья Боткины и их сестра.
      Кинотеатр "Новороссийск". - "Хорошее дело
      задумал т. Степанов! Брежнев.".
      На Покровке до 1917 года построили мало доходных домов, поэтому она выглядит патриархальной, двух-трехэтажной на большем своем протяжении. И у нее есть свой поэт, жил он не в ХIX веке, в наш ХХ век, воспев улицу прозой. Это Юрий Нагибин, автор "Чистых прудов", "Переулков моего детства", "Всполошного звона"... Здесь родился, бегал по дворам босыми ногами, детство запомнилось ему вырубленными садами, сломанными церквями и растаявшими звуками живших с ним людей.
      "Бродя по Маросейке и Покровке и прилегающим переулкам, я переношусь в прошлое. Стоит закрыть глаза, и я слышу протяжные голоса бродячих ремесленников и торговцев: "Ведра, корыта, кровати починяем!..", "Калоши старые покупаем!..", "Точить ножи, ножницы!", "Пельсины, лимоны, узю-у-ум!" И самые томительно-певучие, как будто с древних степей, высокие голоса старьевщиков, именуемых князьями: "Старье берье-е-о-ом!", вдруг прерываемые горловым в упор: "Брука есть?"
      Покровке вернули имя. До недавних лет она звалась улицей Чернышевского. Никогда Николай Гаврилович, волжанин, здесь не жил, вряд ли бывал. Написанным в Петропавловской крепости романом "Что делать?" зачитывались поколения революционеров, в том числе Ленин. Он и вслед за ним советская наука, возносили этого радикального публициста. В Москве Чернышевский изредка бывал по легальным и тайным делам. Одно из последних закончилось для него плачевно. Писатель передал одному из приверженцев прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон". Ее брались нелегально отпечатать в московской подпольной типографии. Но попала прокламация не к крестьянам, которых "доброжелатели" призывали расправиться с помещиками топорами, а к жандармам.
      С тех пор сосланный в Сибирь вождь несостоявшейся крестьянской революции Москву не видал. После 1917 года его именем назвали улицу, переулок, две библиотеки, установили бюст перед Московским университетом на Воробьевых горах и памятник в сквере на улице, носившей до 1992 года его имя.
      Откуда пошло название Покровка? Оно перешло к улице от церкви Покрова в Садех, то есть садах. Сады вырубили, храм разобрали за ветхостью в 1777 году, а на его месте (Маросейка, 2) построили дом, что случалось в старой Москве.
      Покровка интенсивно застраивалась в век Елизаветы и Екатерины в стиле барокко и классицизма. Домовладельцы заказывали проекты лучшим мастерам. Так, князь архитектор Дмитрий Ухтомский по просьбе камергера В. И. Машкова построил каменные жилые палаты. Увидеть их частично сохранившийся фасад (пилястры с капителями в ионическом стиле) можно в глубине владения, за домом № 31 конца ХIX века.
      Ученик князя Матвей Казаков хорошо знал улицу, поместив в "Архитектурных альбомах" два здания, сооруженные до пожара 1812 года. Одно из них, каменные палаты князя А. А. Долгорукого на Покровке, 4, в глубине двора. Их план и фасад запечатлен на страницах альбомов. Еще один дом 1783 года, достойный памяти потомков, Казаков увидел у стены Белого города, тогда еще не разобранной, где теперь бульвары. Это строение на Покровке, 14, несколько раз подновлялось, но в целом дошло до нас. Сам Матвей Казаков построил на Покровке храм, о нем - впереди. В XVIII веке от Ильинских ворот до Земляного города насчитывалось пять церквей, не считая разобранной Покрова в Садех.
      Что от этих храмов осталось, где они?
      Страшной силы удар по национальной архитектуре и искусству обрушился на Покровку у Потаповского переулка, где виден чахлый сквер. Это все что осталось от гениального творения, храма Успения Пресвятой Богородицы в Котельниках.
      Котельниками называлась земля, где жили слободой ремесленники, делавшие котлы. Живший среди котельников богатый гость Иван Матвеевич Сверчков, (палаты купца стоят в Сверчковом переулке) задумал построить небывалый в Москве многоглавый храм. Колокольня его возвышалась пятью шатрами! А всего над трапезной и храмом колосилось восемнадцать глав, созвездие куполов, излучающих сияние божественной красоты. Кто творец шедевра? Неизвестно. Подобные храмы строились на Украине, возможно, оттуда приехал, как едут сейчас на заработки, неизвестный гений, малороссиянин-украинец. Сохранялась на одной из колонок верхнего храма плохо прочитываемая надпись, где вслед за датой - 7214 (то есть, 1705 год) октября 21, прочитывалось несколько слов "...дело рук..." и "...Петруша Потапов..." Вот почему стали считать автором храма Петра Потапова, в его честь Успенский переулок Покровки Московский Совет назвал Потаповским, что не помешало этому же сатанинскому совету сломать рукотворное великолепие.
      "Имея в виду острую необходимость в расширении проезда по ул. Покровке, церковь так называемую Успения по Покровке закрыть, а по закрытии снести". Что и было сделано в 1936 году.
      Таким образом Москва утратила выдающийся памятник барокко. Нижнюю церковь во имя Петра митрополита с приделом Иоанна Предтечи построили в 1697 году (о нем - в главе "Солянка".) Верхнюю Успенскую церковь создали спустя восемь лет.
      Все были единодушны в оценке этого чуда. Лейб-архитектор граф Растрелли восхищался мастерством неизвестного предшественника. Василий Баженов ставил храм в один ряд в Василием Блаженным. Сравнивая Успение с храмом Климента на Пятницкой, он говорил:
      "Церковь Климента покрыта златом, но церковь Успения на Покровке больше обольстит имущего вкус, ибо созиждена по единому благоволению строителя". О Петре Потапове ему не было ничего известно.
      По преданию Наполеон, пораженный увиденным, приказал выставить вокруг храма команду, чтобы спасти его от пожара, восклинув при этом: "О, русский Нотр-Дам!"
      По свидетельству жены Достоевского: "Федор Михайлович чрезвычайно ценил архитектуру этой церкви и, бывая в Москве, непременно ехал на нее взглянуть".
      Наш современник, академик Дмитрий Лихачев признался, что увиденный в молодости храм определил его путь в науке, побудил заняться всецело исследованием древней русской культуры, неизученной достойно.
      Есть надежда, что и этот шедевр вслед за храмом Христа Спасителя возродится, но пока на его месте пустырь.
      От церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи сохранилась колокольня 1772 года, зажатая с обеих сторон домами в конце Покровки. Храм сломали, несмотря на то, что его построил гений классицизма Матвей Казаков. Прихожане Казенной слободы наняли самого популярного зодчего, выполнявшего заказы императрицы. Он воздвиг в 1801 году большой храм-ротонду. О нем хорошо сказал в "Очерках классической Москвы" Юрий Шамурин, видевший эту церковь: "Монументальные рустованные во всю высь стены и громадный круглый алтарный выступ, точно заимствованный от новгородских и старомосковских церквей, воплощают мечту художника эпохи классицизма о гигантской по духу архитектуре".
      Такими гигантскими по духу творениями Матвея Казакова являются ротонда Екатерининского зала Сената в Кремле, всем известный Колонный зал бывшего Дворянского собрания на Большой Дмитровке. Они живы. Ротонду на Покровке казнили большевики...
      Двум другим храмам Покровки повезло несколько больше.
      Церковь Троицы, что на Грязех, впервые упомянута в 1547 году. Откуда такая привязка? Грязь и подтопление производила протекавшая через церковный двор речка Рачка. Однажды из-за нее рухнула колокольня. Поэтому на Покровке, 13, храм сооружен на сваях. Это сделал в ХIX веке известный архитектор М. Д. Быковский в стиле ренессанс. Троицу обезглавили, сломали купол, видневшийся с обеих концов Покровки. Порушена до первого яруса колокольня. Исчезли иконы, писанные художником Пукиревым, автором картины "Неравный брак".
      ...Самая богатая биография у церкви на Покровке, 26, где предстает похожий на двухэтажный дом поруганный замечательный храм в стиле барокко Воскресения в Барашах. Рядом с ним была дворцовая Барашевская слобода, где жили бараши, царские слуги, в обязанность которых входило возить в походах царя шатры и раскидывать их в поле на привалах.
      Верхний храм, как предполагают, построен осыпанным милостями Елизаветы Петровны графом Александром Шуваловым, умершим в тридцать один год в чине генерал-фельдмаршала. На втором этаже находился придел Захария и Елизаветы. (Святые Захарий и Елизавета, отец и мать Иоанна Крестителя. Им, долгие годы бездетным, в старости ангел Гавриил возвестил о рождении сына, которому предстоит крестить Иисуса Христа.) На этом этаже был второй придел в честь мученика Севастиана, преторианского вождя, привязанного к кресту и пронзенного стрелами за веру во Христа. И первый, и второй приделы связаны с императрицей, ее именем - Елизаветы - и днем рождения, выпавшим на день Севастиана.
      Еще одним веским доказательством этой связи служила позолоченная корона, венчавшая купол храма до тех пор, пока ее не сбросили на землю в 1929 году. Корону видели поколения москвичей после того, как Елизавета Петровна отслужила здесь молебен по случаю тайного бракосочетания с Алексеем Разумовским. В память о таком событии императрица повелела под крестом установить корону и построить рядом с церковью дворец мужа.
      Дочь Петра Первого пошла по стопам отца, женившегося на безродной и безграмотной иностранке, бывшей жене драгуна. Любовь взяла верх над обычаями и законами. Елизавета влюбилась в Алексея Розума, безграмотного сына украинского казака, певчего и бандуриста придворного хора. Голос и красота пленили царевну. Ветреная, быстро менявшая избранников царица привязалась к доброму и скромному красавцу, не рвавшемуся к власти, заслужившему титул "друга нелицемерного", редкого при дворе в XVIII веке. Спустя годы после первой встречи любовь не угасла и 24 ноября 1742 года в Москве, вдали от Санкт-Петербурга, Елизавета вышла замуж за Алексея Розума, к тому времени носившего фамилию Разумовского.
      Его имел в виду Пушкин в "Моей родослвной", сравнивая со своим предком:
      Не торговал мой дед блинами,
      Не ваксил царских сапогов,
      Не пел с придворными дьячками,
      В князья не прыгал из хохлов.
      Царские милости посыпались на всю семью любимого, доставленной в Петербург, в том числе на брата Кирилла Разумовского, ставшего гетманом Украины, президентом Академии наук...
      Императрица публично, как мужу, на глазах придворных оказывала Алексею Разумовскому знаки внимания, пожаловала титул графа, чин фельдмаршала, высшие ордена империи, вотчины и дома.
      Один из таких домов мы видим на Покровке, 22, где предстает в миниатюре замок, похожий на дворцы Санкт-Петербурга. И на старинный резной комод, отчего произошло название "дом-комод". Его приписывают придворному архитектору Елизаветы графу Растрелли или его безвестному подражателю, другим известным зодчим, работавшим в Москве в екатерининские времена, во второй половине XVII века. Но ярко-выраженный стиль елизаветинского барокко, овальный план, опровергает эти мнения.
      Красота спасла этот дом от переделок, ни у кого не поднялась рука перерисовать его прелестный фасад.
      Граф Алексей Разумовский жил в Москве после смерти Елизаветы, не мечтая о престоле. На глазах у присланного из Петербурга придворного старик подошел к комоду, отпер стоявший на нем ларец, вынул пакет, обернутый в розовый атлас и, поцеловав бумаги, бросил в огонь камина. Уничтожив таким образом документы, подтверждавшие брак и права на престол. Этим граф заслужил признательность Екатерины II, всю жизнь опасавшейся претендентов на корону Российской империи.
      На Покровке, 38, сохранился дворец последнего фаворита Елизаветы Петровны, который был на много лет ее моложе. Двухэтажный дом с флигелем и парадным двором появился на земле, купленной капитаном Семеновского гвардейского полка Иваном Шуваловым. От него перешло владение сыну, Ивану Ивановичу Шувалову, заимевшему здесь московский дворец. Этот вельможа фактически правил Россией последнее десятилетие царствования Елизаветы. Притом во благо. Все, чем прославлен век дочери Петра в области культуры, произошло его усилиями.
      Иван Дмитриев посвятил ему строки:
      С цветущей младости до сребряных власов
      Шувалов бедным был полезен.
      Таланту каждому покров,
      Почтен, доступен и любезен!
      Каждый школьник учил "Письмо о пользе Стекла", посланное Михаилом Ломоносвым в адрес высокого покровителя, генерал-поручика и камергера:
      Неправо о вещах те думают, Шувалов,
      Которые Стекло чтут ниже Минералов...
      В долгих беседах Ломоносова с Шуваловым родилась и окрепла идея создания в Москве университета по образу и подобию европейских, которую реализовал Шувалов, назначенный первым куратором. В сотую годовщину со дня основания Московского университета отчеканили медаль с тремя образами: Елизаветы, Шувалова, справа от нее, и Ломоносова, по левую руку, подносящими императрице Устав. Во всех официальных речах именно эта пара называлась его основателями. Каждый год в Татьянин день, 12 января, как уже говорилось, студенты и профессора шумно и весело пировали до утра. Потому что в день ангела матери, Татьяны, Иван Шувалов подал императрице на подпись Устав. Этот день стал днем рождения первого российского университета.
      Большевики назвали МГУ одним именем - Ломоносова, великого естествоиспытателя и поэта, к тому же выходца из низов народа, сына помора, покорившего вершины науки. Как же признать, что основателем университета был в неменьшей степени фаворит легкомысленной императрицы, аристократ: паж, камер-юнкер, генерал-поручик, генерал-адъютант... Но то был странный паж, даже во дворце его постоянно видели с книжкой в руках. Он отказался от титула графа и разных "материальных выгод". Его не из-за лести воспевали в одах лучшие поэты России. Не склонный идеализировать людей, Вольтер сказал об Иване Шувалове: "Это один из самых воспитанных и приятных людей, каких я когда-либо видел". За ним укрепился титул, данный не императрицей, а молвой: "Российский Меценат".
      Иван Шувалов не только основал Московский университет, но и через несколько лет совершил второй подвиг. По его проекту в Петербурге основана "Академия трех знатнейших художеств". С нее началась история Академии художеств, первым ее президентом был все тот же фаворит, предоставивший художникам собственный петербургский дом...
      В московском доме Шувалова на Пречистенке жил поэт Ермил Костров, переводчик Гомера, Вольтера, Апулея. Этот сын крестьянина, яркая личность, получил блестящее образование в Славяно-греко-латинской академии, Московском университете, он дружил с Суворовым, ему покровительствовал Шувалов, что не спасло от нужды. Это его, размышляя о горькой судьбе литераторов, помянул добрым словом юный Пушкин в первом опубликованном произведении "К другу стихотворцу", поставив Кострова в один ряд с великими европейцами:
      Не так, любезный друг, писатели богаты;
      Судьбой им не даны ни мраморны палаты,
      Ни чистым золотом набиты сундуки:
      Лачужка под землей, высоки чердаки
      Вот пышны их дворцы, великолепны залы.
      Поэтов - хвалят все, питают лишь журналы;
      Катится мимо них фортуны колесо;
      Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;
      Камоэнс с нищими постелю разделяет;
      Костров на чердаке безвестно умирает...
      Продолжая традицию, заложенную Ломоносовым, Костров писал о Москве, "матери градов", по случаю образования Московской губернии:
      Вещает каждая стихия:
      Венчалась ныне вся Россия,
      Венчая славою Москву:
      Москва, исполнена отрады,
      На прочие взирает грады,
      Подъяв венчанную главу.
      Дом на Покровке Иван Шувалов построил позже "дома-комода" в другом стиле - раннего классицизма, где в плане господствует симметрия. Верхний круглый зал освещался окнами бельведера, ныне исчезнувшего. Нижние окна растесаны под витрины магазина, сбиты с фасада прежние украшения, на месте западного флигеля выстроен доходный дом. Но и после всех унижений дворец на Покровке считается выдающимся памятником архитектуры.
      По документам, во второй половине XVIII века "дом-комод" принадлежал графу М. Ф. Апраксину, унаследовавшему титул от Федора Матвеевича Апраксина, генерала-адмирала, побеждавшего во многих морских сражениях. Его брат, Петр Матвеевич Апраксин, проявил себя в боях и на службе гражданской как губернатор Астраханский и Казанский. Искусствоведы, анализируя сохранившиеся планы, лишают нас увлекательной легенды о жизни в этом доме Алексея Разумовского. Но все ли планы дошли до них?
      От Апраксиных усадьба перешла к представителю столь же известного рода - князю Дмитрию Юрьевичу Трубецкому. Его дочь Екатерина родила в браке с князем Николаем Волконским дочь Марию, ставшую женой графа Николая Ильича Толстого. Стало быть, Льву Толстому хозяин "дома-комода" приходится прадедом...
      В этом здании сговорились о женитьбе Николай Ильич Толстой и Мария Николаевна Волконская, в результате чего родился гениальный русский писатель...
      Связана с домом жизнь первого нашего поэта. Трубецкие и Пушкины состояли в родстве, маленького Александра с сестрой Ольгой возили сюда на "уроки танцевания", где они занимались с маленькими княгинями.
      "Княжны, ровесницы Пушкина, рссказывали мне, что Пушкин всегда смешил их своими эпиграммами, сбирая их около себя в каком-нибудь уголку", воспоминал историк Михаил Погодин, служивший домашним учителем у молодых князей.
      Услышав после долгожданного приезда в Москву, что княжна Александра Трубецкая изменила отношение к Николаю I, поскольку император верул его из ссылки, Пушкин воскликнул: "Ах, душенька, везите меня скорее к ней!"
      И поспешил по знакомому с детства адресу.
      В "дом-комод" на Покровке на уроки танцев приводили двух братьев, Николая и Федора. Однажды на таком детском балу первый и последний раз в жизни встретились сверстники, два великих поэта, Пушкин и Тютчев, чьи дороги больше никогда не пересеклись.
      В ста шагах от Покровки, в Армянском переулке, 11, богатом и гостеприимном доме прошли счастливое детство и юность поэта. Здесь в 11 лет родились первые стихи, посвященные отцу. Он водил детей в близкий к дому Ивановский монастрырь, показывал темницу, где томилась Салтычиха, но не потревожил детские души известием о дальнем родстве с душегубицей. Отсюда Тютчевы уехали в 1812 году и сюда же вернулись в уцелевший дом.
      Тютчев считал себя москвичом, любил Москву и выделял ее среди всех, ставил в один ряд с Римом - "градом Петра", считал столицей "русской географии", которая в его понимании простиралась беспредельно.
      Москва, и град Петров, и Константинов град
      Вот царства русского заветные столицы...
      Но где предел ему? и где его границы
      На север, на восток, на юг и на закат?
      Грядущим временам судьбы их обличат...
      Еще одно имя нельзя забыть, когда пишешь о "доме-комоде". В нем прожил зиму 1848-1849 годов пятнадцатилетний племянник управляющего делами Трубецких, собиравшийся учиться в Санкт-Петербурге. Этим мальчиком был Дмитрий Иванович Менделеев. Ему после долгих раздумий ночью приснилась таблица, которую учат в школе на уроках химии дети во всем мире "Периодический закон химических элементов", один из основных в естествознании.. Менделеев вспоминал, что видел среди гостей князя Николая Гоголя...
      В высокую русскую поэзию Покровка попала однажды в "Горе от ума". Старуха Хлестова при своем появлении в доме Фамусова пожаловалась:
      Легко ли в шестьдесят пять лет
      Тащиться мне к тебе, племянница?.. - Мученье!
      Час битый ехала с Покровки, силы нет;
      Ночь - светопреставленье!
      Как видим, тогда, в первой трети ХIX века, улица казалась отдаленной от центра Москвы. На ней жили не только вельможи. Большая часть владений принадлежала людям не столь родовитым, как Трубецкие. В первых этажах строений теснилось много лавок: овощных, хлебных, мясных.
      Фирменным товаром для всего города были кареты.
      "Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского", - просила Липочка в комедии Александра Островского "Свои люди - сочтемся".
      Популярного каретника поминает в очерках "Среди умеренности и аккуратности" Салтыков-Щедрин, чей родственник жил на Покровке.
      Не забыл мастера знаток Москвы Петр Вистенгоф, писавший в 1842 году в "Очерках московской жизни":
      "Если вы желаете купить экипаж, адресуйтесь на Покровку к Арбатскому".
      Для этого следовало подойти к двухэтажному дому с воротами под номером 9, которым владели купцы Арбатские, очевидно, выходцы с Арбата. Они построили в 1825 году небольшой дом, первый этаж его занимала экипажная мастерская.
      ...Забегая в ХХ век, скажу, на Покровке, 9, в 1917 году жил Борис Иллиодорович Россинский, "пилот-авиатор". На квартире его стояло два телефона уже тогда. Звонили отовсюду, как популярному артисту, приглашая выступить на собственном аэроплане перед публикой, собиравшейся толпами на ипподромах, чтобы посмотреть полет человека в небе. Плакат 1910 года называл его первым пилотом-москвичом!
      Летать москвича научил пионер авиации француз Блерио. На парижском аэродроме молодой Россинский познакомился с эммигрантом Владимиром Ульяновым. Еще одна встреча с ним произошла на Ходынском поле в мае 1918 года, после того как шеф-пилот наркомвоенмора Троцкого благополучно посадил вместе с ним крылатую машину на глазах принимавшего парад Ленина. Троцкий предлагал главе правительства последовать его примеру, побороздить небо. Но жена и сестра удержали его от этого рискованного шага. Так что полетать с Лениным на борту Россинскому не пришлось. Но разговор с вождем состоялся приятный. Ильич вспомнил давнюю встречу во Франции и назвал прилюдно авиатора "дедушкой русской авиации". Таким образом, шутя, дал ему титул, который пилот, склонный к рекламе, не позволил никому забыть. А кроме того дал Ильич авиатору "охранную грамоту" на дом в арбатском переулке, где бывший житель Покровки жил до смерти.
      Единственный из пилотов получил Россинский такую привилегию от советской власти, "уплотнявшей" профессоров, инженеров, артистов, даже Федора Шаляпина!
      В арбатском доме, напоминавшем музей авиации, я услышал воспоминания о встречах с Лениным, Жуковским, по словам вождя, "отцом русской авиации". Тогда, при нашей встрече, Борис Иллиодорович выглядел вполне "дедушкой русской авиации", напоминавшим старого мушкетера. О Троцком дедушка умолчал, однако службы авиатора у главного "врага народа" не забыли старые большевики. Они писали злобные доносы на престарелого аса, когда в обход всех правил и норм партийной жизни решением ЦК КПСС его приняли в члены партии, без кандидатского стажа. Пришлось авиаконструктору Александру Яковлеву вычеркнуть во втором издании мемуаров воспоминания о Россинском, испытывавшем на Ходынке первые самолеты, сделанные в Москве...
      Во второй половине ХIX века роль Покровки, как проезда, резко возросла, она стала путем к вокзалам. На Садовом кольце у Земляного вала открылся в 1860 году Курский вокзал, сюда же переведен был позднее Нижегородский вокзал. Людской поток усилился. В старинных строениях открывались новые гостиницы, меблированные комнаты, магазины, трактиры, лавки. И мужская гимназия.
      В самом красивом здании Покровки, "доме-комоде", обосновалась Четвертая гимназия, она переехала сюда из Пашкова дома на Моховой, переданного Румянцевскому музею. Математику в этой гимназии преподавали авторы известного учебника Малинин и Буренин. На этом месте она просуществовала до 1917 года, после чего разделила судьбу всех других московских гимназий. За полвека из ее стен вышли воспитанники, имена которых навсегда вошли в историю русской культуры.
      На встрече выпускников могли бы собраться вместе основатель Художественного театра Константин Станиславский; директор этого театра, меценат и фабрикант Савва Морозов; философ Владимир Соловьев; филолог Александр Шахматов; писатели Алексей Ремизов, Николай Евреинов, эмигрировавшие из Советской России....
      Назову имя еще одного ученика, недолго здесь учившегося, Миши Шолохова. Отсюда его перевели в гимназию Шелапутина, в Хамовники.
      Трубецкие, продавшие дворец казне, не одиноки в подобной сделке. У многих дворян не только казна, но и купцы выкупали владения, землю и строения, кардинально обновляя их внутри и снаружи по новой архитектурной моде. На Покровке в 1917 году среди 55 владений только два оставались в руках князей - В. М. Голицына и А. П. Ливен, все другие домовладельцы люди неименитые, незнатные. В ежегоднике "Вся Москва" многие из них не удостаиваются чести быть названными фамилией с инициалами, писали просто: дом Родионова, дом Журова, дом Ивановой, дом Шинкова...
      Кто такой Шинков? Крестьянин! Он выкупил дом, бывшие княжеские палаты, которыми владели за двести лет до сделки Голицыны, потом Хитрово, Левашовы. У последних в 1839 году приобрела владение на Покровке, 1, купеческая семья Карзинкиных, нам уже известная, ведущая родословную от ярославского крестьянина. Перед революцией эта фамилия звучала столь же звонко, как некогда Голицыных, звон золотой издавали деньги. Ими располагал Иван Иванович Карзинкин, купец первой гильдии, торговец чаем. В бывшем княжеском особняке помещалась до продажи Шинкову картинная галерея. Рядом с палатами Карзинкин построил двухэтажный дом для конторы и чайного магазина. Интерьеры бывшего карзинкинского заведения в китайском стиле сохранились, в старых стенах торгуют и сейчас чаем. Внук Ивана Карзинкина Сергей содержал до 1917 года "Большую Московскую гостиницу" в собственном доме, его многие помнят. Здесь была гостиница "Гранд-отель", на ее месте выстроен двадцать лет назад новый корпус гостиницы "Москва".
      Удивительно, но факт, дом на Покровке оказался в начале ХХ века в руках крестьянина Шинкова. Не случись революция, и ему удалось бы прославить род, как Карзинкину.
      Еще одна купеческая фамилия - Боткиных - вписана в анналы русской культуры. О старинном особняке на Покровке, 27, московские путеводители с конца ХIX века и до 1917 года сообщали: "Частная картинная галерея Боткина Д.П., собственный дом, произведения иностранных мастеров: Месонье, Деларот, Конт, Фортуни, Макарт, Ахенбах, Гильдебрант, Вотье, Кнаус, Калом и др"
      Фамильный особняк Боткиных среди остатков княжеских садов предстает вблизи бывшей галереи в Петроверигском переулке. Удача сопутствовала купцу первой гильдии Петру Боткину, закупавшему чай в Китае, на Цейлоне, в Лондоне. Он основал фирму в начале ХIX века, ставшую позднее семейным торговым домом "Петра Боткина сыновья". Но у сыновей дело захирело и фирма умерла. Как ему было не захиреть, если о чае они меньше всего думали! Четыре сына - Петр, Василий, Дмитрий, Михаил проявили себя на другом поприще.
      Василий Боткин много лет путешествовал по всему миру, а будучи в Москве, писал статьи для журналов и письма Белинскому, Герцену, Льву Толстому, многим известным современникам, которые никогда не надоест читать. Он дружил и с революционером Бакуниным, и с либералом Грановским, жившим в его доме и собиравшим вокруг себя кружок интеллектуалов.
      Сергей Боткин прославился как врач, основоположник клинической школы, первый русский лейб-медик, получивший на царской службе чин тайного советника. Его именем названа "болезнь Боткина", исследованная им, Боткинские проезды и крупнейшая городская больница, бывшая Солдатенковская.
      Дмитрий Боткин коллекционировал картины на родине и заграницей. В его собрание попал вариант-повторение "Явления Христа народу" Александра Иванова, картины лучших русских художников-реалистов, особенно чтил собиратель Александра Боголюбова, друга и консультанта. Много привезено было в Москву из-за границы холстов европейских мастеров. Из дома отца в переулке собрание переместилось в купленый у банкира Марка дом на Покровке. До национализации здесь насчитывалось 130 картин, часть из них попала на Волхонку, в музей западно-европейского искусства. Галерею Боткина посетил Лев Толстой...
      Четвертый брат, Михаил, не попал на страницы энциклопедии "Москва", но и он известен как художник и гравер, автор книги об Александре Иванове.
      А сестра братьев Мария Петровна вышла замуж за поэта, игравшего на тончайших струнах человеческого сердца, Афанасия Фета, не раз бывавшего в доме Боткиных...
      С Покровки покойных Василия и Дмитрия отвезли в Покровский монастырь. После упразднения обители могилы братьев затоптали. Но помнить о Боткиных Москва будет всегда.
      Что дала Покровке власть Советов? В доме крестьянина Шинкова разместилось после переезда в Москву правительства Российское телеграфное агентство, РОСТА.
      Гостиницы закрылись, меблированные комнаты превратили в общежития. В бывших номерах "Компания" на Покровке, 3, поселились члены комсомольского объединения "Молодая гвардия". Оно издавало журнал с таким же названием, все члены редколлегии заимели здесь койки. Жил тут секретарь "ЛЕФ"а, "Левого фронта искусств", к нему часто захаживал командующий этим фронтом Маяковский. Тут и жили, и учились, приглашая на лекции мэтров, в роли которых выступали Виктор Шкловский, Николай Асеев, Осип Брик. Занятия посещал будущий автор "Тихого Дона". После лекции о сюжете, Михаил Шолохов в качестве домашнего задания написал первый рассказ, использовав литературный прием "обратного эффекта". В этом доме Александр Фадеев написал "Разгром", Артем Веселый "Россию, кровью умытую", а Михаил Светлов "Гренаду", лучшие свои произведения.
      Другое общежитие появилось на Покровке, 40. Здесь жили слушатели Промышленной академии, ковавшей ускоренными темпами кадры индустрии социализма. В числе жильцов оказался молодой функционер Никита Хрущев.
      "Учебный корпус академии помещался на Ново-Басманной, недалеко от общежития, находившегося в доме 40 на Покровке, где я жил, - вспоминал Хрущев. - У меня была отдельная комната. Условия были идеальные".
      Будущему главе партии и СССР, поразившему приемную комиссию невежеством, предложили вместо академии поступить на курсы марксизма-ленинизма. Помог, как не раз бывало, Лазарь Каганович, правая рука Сталина, тянувший за собой друга как иголка нитку. Хрущева не только зачислили, но и избрали секретарем партийной организации Промакадемии. Одним из партгруппоргов была Надежда Аллилуева, жена вождя.
      По Покровке на занятия она следовала из Кремля в машине. Хрущев добирался на трамвае, курсировавшем по улице. Но прожил на Покровке Никита Сергеевич недолго. Недоучившегося слушателя избрали секретарем Бауманского райкома и дали квартиру в "Доме на набережной", откуда дорога повела его в Кремль.
      Недалеко от общежития Промакадемии появилось еще одно детище партии. Вознесение в Барашах, где молилась счастливая Елизавета, отдали Главному управлению лагерей, ГУЛАГу. Таким образом сюда на службу являлись герои, увековеченные на страницах эпопеи Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ". Интерсующихся подробностями отсылаю к третьей книге сочинения, фугасной бомбы, сброшенной на Старую площадь...
      От себя добавлю, первый концлагерь в Москве открылся на Покровке, за стенами Ивановского монастыря. Здесь широко распахнул ворота Покровский концлагерь. Снимок этого образцового советского исправительно-трудового учреждения, где перековывались люди в упорном труде, помещен в книге "Красная Москва", вышедшей к 5-летию Октября под редакцией главы Моссовета Льва Каменева.
      ...Пройдем по Покровке последний раз и увидим, что после 1917 года построили всего несколько домов, не отмеченных печатью гения, как в прошлом, когда здесь творили Потапов, Ухтомский, Казаков... На месте Успения - пустырь, на месте старого дома - "стекляшка" кафе. На месте еще одного - памятник Чернышевскому. В конце улицы одним махом сломали пять двухэтажных, стоявших в линию, зданий с метровой толщины стенами, №№ 47, 49, 51, 53 и 55. Все они были начала ХIX века. В крайнем из них помещался старый кинотеатр, в другом - гастроном...
      Позволили себе управители то, что никогда не сделал бы рачительный хозяин, владеющий такими капитальными строениями. На их месте белеет кинотеатр "Новороссийск". Из Новороссийска привезли морской якорь и водрузили на образовавшейся площади, получившей имя Цезаря Куникова, москвича Героя Советского Союза. Никто бы не удостоил майора, бывшего до войны редактором газеты "Машиностроение", этой чести, если бы на "Малой земле", где он погиб, не воевал начальник политотдела армии полковник Брежнев.
      Была еще одна связь между Генеральным секретарем и новостройкой. Большие кинотеатры не экономичны. Но заказчика - райисполком Бауманского совета и райком партии, это обстоятельство мало волновало. Район выдвигал в Верховный Совет депутатом по неписаному правилу первое лицо партии. Брежнев представлял бауманцев. Район хотел иметь престижный зал. Он его получил в кинотеатре "Новороссийск", не считаясь с расходами.
      ...Мой знакомый, журналист Виктор Степанов, после избрания Брежнева главой КПСС написал по собственной инициативе очерк о Леониде Ильиче как о герое "Малой Земли". Руководство ТАССа, где служил Степанов, попало в затруднительное положение. Как быть? Такой материал в корзину не бросишь без аргументации. И напечатать рискованно, вдруг Брежнев сочтет публикацию подхалимской, осудит с партийных позиций за выпячивание своей персоны. Как быть? Решили отправить очерк на Старую площадь. Пусть там решат. Оттуда панегирик вернули неожиданно быстро с резолюцией героя: "Хорошее дело задумал товарищ Степанов. Л. Брежнев".
      Вот такое "хорошее дело" сработали на Покровке товарищи, построив "Новороссийск". А Покровка лишилась пяти славных домов и исторической планировки.
      Глава двадцать первая,
      последняя
      СОЛЯНКА
      Храм Всех Святых на Кулишках. - Архиепископ
      Амвросий. - Храм Кира и Иоанна. - Ивановский
      монастырь. - Узники обители. - Княжна
      Тараканова и лже-Тараканова. - Концлагерь
      в монастыре. - Хоральная синагога.
      Воспитательный дом. - Иван Иванович Бецкий.
      Дар Прокофия Демидова. - Опекунский совет.
      Пушкин получает деньги на женитьбу.
      Хитров рынок. - Лаборатория Джуны.
      Дворец труда. - Дом народов. - Ильф и Петров
      пишут роман "12 стульев". - "Вали, народ,
      от Яузских ворот!"
      Последняя на нашем пути улица начинается от Солянского проезда и идет по дороге, которая вела в древние русские города - Коломну, Владимир, Рязань. По этому пути на поле Куликово прошли в 1380 году полки Дмитрия Донского. И по нему вернулись с триумфальной победой. В память о всех погибших 8 сентября 1380 года на поле Куликовом поставлен был в Москве храм Всех Святых на Кулишках.
      В городе несколько храмов на Кулишках, в том числе два на Солянке. У слова "кулишки" несколько толкований, по одному из них - это лесная вырубка, полянка, по другому - луг на берегу реки, пойма в излучине, каковой была описываемая местность в ХIV веке.
      За минувшие сотни лет храм Всех Святых неоднократно поновлялся, видимый нами образ, воссозданный реставраторами, сложился к концу XVII века. При раскопках глубоко в земле нашли бревна церкви, срубленной при Дмитрии Донском. У храма, с трех сторон окруженного галереей, одна глава и колокольня. В 1662 году появилось два придела - пророка Наума и Николая Чудотворца.
      (Пророк Наум жил в годы правления иудейского царя Езекии. Этот еврейский царь установил традицию празднования Пасхи, сокрушил идолов и медного змия, получив от пророка Исайи предсказание о плене Вавилонском. В свою очередь Наум предсказал падение Ниневии. День его памяти отмечается православными первого декабря. Вот какой мост переброшен был в XVII веке между Москвой времен царя Алексея Михайловича и Иерусалимом времен царя Езекии!)
      Храм Всех Святых пострадал во время боев с поляками, у его стен стояли пушки москвичей в 1612 году. Священник этой церкви в 1771 году спровоцировал Чумной бунт. Когда смерть разгулялась в Москве, ссылаясь на виденный неким фабричным сон, он поведал обезумевшим прихожанам, что Богородица опечалена, так как они давно не поют молебны и не ставят свечи перед ее иконой у Варварских ворот. Поэтому мол, Дева Мария упросила Христа не насылать на Москву каменный град, ограничиться трехмесячным мором. Весть эта молнией разнеслась по городу. Взбудораженные москвичи отовсюду бросились со свечами и иконами к Варварским воротам, где началось столпотворение. Архиепископ Амвросий, попытавшийя умерить страсти, предотвратить скопление людей, заражавших друг друга, был убит разгневанной толпой, настигшей его в Донском монастыре, где он спрятался, переодевшись монахом.
      Архиепискор Амвросий, образованнейший человек своего времени, знаток архитектуры и искусства, занимался переводами с классических языков. Он присутствовал при освящении церкви, заложенной на Солянке в честь Кира и Иоанна. (Кир считался лучшим врачом Александрии, бессеребренником. Спасаяь от преследования за веру, бежал в пустыню, но вернулся, чтобы помочь семье христианина, обреченной на смерть. Его схватили и после мучений казнили вместе с другим бессеребренником, Иоанном, в 311 году.)
      В день памяти святых произошло счастливейшее событие в жизни Екатерины II, коронованной в Москве на долгое царствование. Она пожелала увековчить память об этом торжестве строительством храма. По ее заказу придворный архитектор Карл Бланк построил в стиле барокко, все еще не сдавшего позиции наступающему на Москву классицизму, создав одноглавый храм с колокольней. (Солянка, 4)
      В 1932 году арестовали священников этой церкви Дмитрия Крючкова и Алексея Козлова, еще через год разрушили храм. На его месте теперь жалкий торговый павильон, уродующий Солянку.
      Еще одна церковь Рождества Богородицы содержит в своем названии привязку к Кулишкам, она же содержит вторую привязку к стрелке, поскольку установлена на углу Солянки и Подколокольного переулка. Трижды в 1600, 1712 и в 1821 годах перекладывалась, но известна с 1547 года, когда была деревянной и горела, что помянуто летописями. У нее два придела, Иоанна Богослова и Дмитрия Солунского. Одна дорога от стрелки вела в Заяузье, другая в исчезнувшее дворцовое село Воронцово, давшее название улице Воронцово поле. (В советские годы - Обуха.)
      На Кулишках, на Ивановской горке, основан Ивановский монастырь, к которому вела Солянка. Помянута обитель в летописи поздно, в 1604 году, но предполагают, что существовала она со времен Ивана III. За стенами этого последнего на нашем пути монастыря хоронили Волконских, Волынских, Оболенских, Шаховских, Щербатовых и других представителей знатных родов.
      Известен монастырь тем, что с начала XVII века служил местом заключения членов царской семьи. В нем заточили насильно постриженную в монахи жену царя Василия Шуйского Марью Петровну. Ее судьбу разделила вторая жена старшего сына Ивана Грозного, царевича Ивана, Пелагея Михайловна. В более близкое нам время сюда доставили под стражей княжну Августу Тараканову, родившуюся в браке Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского. Формально у нее были права на Российский престол. Княжну после рождения отправили за границу, где она прожила сорок с лишним лет. По приказу Екатерины II Августу вернули в Россию и насильно постригли под именем Досифеи. В Ивановском монастыре несчастная прожила до 1810 года. С почестями ее похоронили в усыпальнице Романовых, Ново- Спасском монастыре. Над могилой у колокольни поставлена сохранившаяся часовня.
      В истории известна самозванка, выдававшая себя за дочь Елизаветы Петровны, княжну Тараканову. Она претендовала на престол, ездила по королевским дворам, где ее принимали. Озабоченная этим обстоятельством Екатерина II направила графа Алексея Орлова с секретной миссией по следам лже-Таракановой. Любой ценой ее было приказано доставить в Россию. Что граф и сделал, обольстив лже-княжну, и, заманив на корабль, поднял паруса. Эта "Тараканова" умерла в Петропавловской крепости. Ее история послужила сюжетом художникам и писателям.
      Наконец, в Ивановский монастырь Екатерина II заточила известную нам помещицу Дарью Салтыкову, "Салтычиху", отсидевшую 32 года под караулом. Отсюда ее увезли в гробу на кладбище Донского монастыря.
      Ивановский монастырь несколько раз закрывался, последний раз его возобновили на завещанные средства подполковницы Елизаветы Макаровой-Зубачовой в 1879 году. Две башни-колокольни со Святыми воротами, стены, большой собор Усекновения Главы Иоанна Предтечи и церковь Елизаветы, трапезную, кельи, больничный корпус и другие здания, - все построены по проекту Михаила Быковского в стиле итальянского ренессанса.
      У собора два придела - Казанской Божьей матери и Николая Чудотворца. Церковь святой Елизаветы названа по именинам Елизаветы Макаровой-Зубачовой, выпавшим на 24 апреля. (В этот день отмечается праздник святой Елизаветы, жены иудейского священнослужителя Захария, матери Иоанна Предтечи, Иоанна Крестителя. Обращаясь к народу, Иоанн предсказывал явление Христа, призывал евреев к покаянию и духовному обновлению. В знак обретения ими истинной веры погружал неофитов в воды реки Иордан. Таким же образом Иоанн крестил Иисуса. За предсказание пришествия Мессии схаченный царем Иродом Антипой Иоанн был казнен "усекновением главы".)
      Ивановский монастырь, последний на нашем пути, к счастью, сохранился. Это один из сторожей древней Москвы, первый из которых встретился нам на Воздвиженке, где его стерли с лица земли. Такая же судьба постигла еще пять монастырей, на Большой Никитской, Тверской, Большой Дмитровке, Мясницкой, в Большом Златоустинском переулке... Еще одна дорога с Солянки ведет к храму, но другой более древней религии, первой в мире монотеистической, признающей единого Бога. Иоанн Креститель, он же Предтеча, апостолы Петр и Павел, Иоанн Богослов и масса других евреев, сплотившись вокруг рожденного иудейской девой Марией Иисуса Христа, создали великую религию, которую сегодня на земном шаре исповедывает свыше одного миллиарда человек! В этой религии все люди равны, в ней нет ни эллина, ни иудея, как сказал в послании к галатам, бывший фарисей апостол Павел, носивший до крещения еврейское имя Саул, что значит "испрошенный" у Бога. Петр до крещения звался Симоном, что значит по-еврейски "Бог услышал". Иоанн в переводе с еврейского - "Яхве (Бог) милостив".
      Москва своими "сорока сороков" доказывает мысль Павла об, если можно так сказать, интернационализме и демократизме христианства. Ее церкви посвящены Иоанну Крестителю, Иоанну Предтече, Николаю Мирликийскому, Георгию Победоносцу, Дмитрию Солунскому, Федору Студиту, Марии Египетской, Варваре и многим другим христианам, говоривших не по-русски, без различия национальности, пола, социального положения. У них одно общее - неколебимая вера в Иисуса из Назарета, маленького городка в Израиле, где так много людей сегодня думают и говорят по-русски...
      У евреев и христиан одно Священное писание, собрание основных религиозных книг. Они составляют Ветхий завет Библии. Заповеди, данные Богом Моисею, служат основой нравственности и морали современного мира, который отметил 2000-летие от Рождества Христа.
      На взорье Спасоглинищевского переулка воздвигнут классического стиля дворец Хоральной синагоги. Ее спроектировал Семен Эйбушиц. Этот австрийский подданный получил образование в Москве и здесь же начал много и успешно работать. Он принял русское подданство. С его постройками мы встречались, видели банк на Кузнецком мосту, "Тверской пассаж", Центральные бани, доходные дома на Большой Лубянке, Большой Дмитровке, Мясницкой... Синагога была последним большим проектом архитектора, умершего в 47 лет. Его замысел реализовал в 1911 году Роман Клейн, которому везло до 1917 года...
      В середине Солянки стоят одиноко старинные воротабез ограды, украшенные аллегорическими статуями "Милосредия" и "Воспитания" Ивана Витали. Его бронзовые кони рвутся в небо над колоннадой Большого театра. Ворота ведут к грандиозному Воспитательному дому, некогда самому крупному общественному зданию Москвы, построенному в XVIII веке, веке Просвещения.
      На Солянке гуманистам удалось реализовать проект, внушающий почтение к их благородным фигурам, в первую очередь Ивану Ивановичу Бецкому. Он был назаконнорожденным, носил укороченную фамилию отца фельдмаршала Ивана Трубецкого. Будучи в плену у шведов, Трубецкой женился. Бецкий родился в Стокгольме, получил образование в Копенгагене, много лет прожил в Париже, тесно общаясь с энциклопедистами. Вернувшись на родину, на практике применил заимствованные и собсвенные идеи, стремясь сформировать в России "третий чин людей", то есть третье сословие, в дополнение к двум сословиям, дворян и крестьян. В Петербурге им основан Смольный институт благородных девиц, Сухопутный Шляхетский корпус, куда пытался безуспешно поступить Державин. В Москве Бецкий основал Воспитатальный дом для "приема и призрения подкидышей" с родильным институтом, Коммерческое училище.
      Закладка здания Дома произошла в день рождения Екатерины II. В тот же день сыграли свадьбы 50 бедных невест, которым собрали приданное и выдали замуж за ремесленников. Между Солянкой и Москва-рекой выстроен комплекс зданий в классическом стиле по проекту Карла Бланка. Его двор занимает одну квадратную версту. Длина главного корпуса достигает 400 метров. Под его крышей проживало 8 тысяч человек - воспитанников, преподавателей и квартирантов, пополнявших казну подкидышей.
      Бецкому удалось осуществить мечту жизни благодаря щедрости Прокофия Демидова, прославившегося причудами и страстью к ботанике. Этот вельможа пожертвовал Воспитательному дому 200 тысяч рублей и каменный дом. Его примеру последовали другие, сам основатель перевел сиротам свыше 160 тысяч.
      В классах дети получали начальное и среднее образование, овладевали ремеслом, наиболее одаренные подготавливались для поступления в университет на медицинский факультет, в Академию художеств, отправлялись для продолжения образования за границу, обучались актерскому мастерству и танцам. Из воспитанников дома набрал труппу антрепренер Меддокс, один из основателей Петровского-Большого театра. От класса "театрального танцевания" ведет историю Хореографическая академия, бывшее хореографическое училище Большого театра, от классов профессионального образования - Технический университет, бывшее Высшее техническое училище, носящее поныне имя Николая Баумана.
      Екатерина II заложила прочный экономический фундамент под Воспитательный дом. Ему поступала четверть дохода от клеймения игральных карт, деньги от налога, которым обкладывались театральные зрелища. Дому была разрешена коммерческая деятельность, при нем функционировали Ссудная, Сохранная и Вдовья кассы, чьи доходы поступали на содержание детей. Всей многогранной деятельностью дома руководил Опекунский совет, ведавший призрением сирот, инвалидов, престарелых не только в Москве, но во всей империи, играя роль министерства социального обеспечения. Для него на Солянке, 12, Доменико Жилярди построил в стиле ампир здание с двумя флигелями. (Позднее Михаил Быковский объеденил их в единое целое. В центре Опекунского совета над четырьмя арками входа возвышается ионическая колоннада.)
      На Солянку зачастил Пушкин перед свадьбой, заложив в кассе Опекунского совета наследство, нижегородскую деревню. После выдачи ему ссуды он писал другу:" ...взял 38 000 - и вот им распределение: 11 000 теще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была с приданым - пиши пропало. 10 000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств - деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житье годичное. Взять жену без состояния - я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок - я не в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе..."
      (Здесь на Солянке прощаемся мы с Александром Сергеевичем, коренным москвичом, накануне 200-летия со дня его рождения, которое было отмечено всем миром.)
      На Солянке начиналась дорога к некогда печально-известной Хитровке, по которой прошли сотни тысяч обездоленных. Один раз от стрелки, завернув за угол церкви Рождества Богородицы, прошагал Лев Толстой, написавший после этого похода в "центр городской нищеты" гневную статью "Так что же нам делать?"
      "Уже идя по Солянке, я стал замечать больше и больше людей в странных, не своих одеждах и в еще более странной обуви, людей с особенным нездоровым цветом лица и, главное, с особенным общим им всем пренебрежением ко всему окружающему... Все эти люди направлялись в одну сторону. Не спрашивая дороги, которую я не знал, я шел за ними и вышел на Хитров рынок".
      Владимир Гиляровский провел этим путем на Хитровку актеров Художественного театра. Они смогли полюбоваться типами, которые им вскоре пришлось с триумфом сыграть в пьесе Максима Горького "На дне".
      За исключением одного дома, где помещалась ночлежка "Кулаковка" (на ее месте выстроен четырехэтажный дом в 20-е годы), все другие - сохранились. Каждый может увидеть вокруг неправильной формы площади двухэтажные капитальные строения, где помещались описанные великим репортером трактиры "Пересыльный", "Сибирь", "Каторга". Последний помещался в подвале, "низке" дома 9 Подколокольного переулка, куда "дядя Гиляй" привел друга Глеба Успеснского. Дальше писатель никуда не пошел и закончил экскурсию: ему хватило зрелища одной "Каторги". Во дворе, флигеле, помещалась ночлежка, где опустившиеся интеллектуалы переписывали между запоями тексты пьес для господ актеров. Сюда наведались режиссеры Станиславский, Немирович-Данченко и художник Сомов, сделавший быстро зарисовки, ставшие эскизами декораций.
      (Конец Хитрова рынка произошел в 1923 году методом советским, административным. Тогда милиция оцепила лежбище бродяг, алкоголиков, всякого рода жулья, и приказала немедленно всем разойтись, убираться по своим деревням и городам или отправляться в богадельни. Тех, кто не мог передвигаться, увезли в больницы...)
      Откуда произошло название улицы - Солянка? Во времена Алексея Михайловича сюда со всей Руси по суше и по воде везли соль и складывали товар на казенном Соляном дворе. До 1733 года удерживалась государственная монополия на продажу соли. В амбарах двора купцы покупали соль оптом и только после этого могли продавать ее в розницу по твердым, установленным ценам. Высокий налог на соль, затронувший интересы всех москвичей, послужил причиной кровавого Соляного бунта...
      В самом начале Солянки, 1, на месте отслужившего двора Варваринское общество домовладельцев построило в 1915 году по проекту архитектора Шервуда, автора Исторического музея, комплекс шестиэтажных доходных домов. У них два внутренних двора, глубкие подвалы, доставшиеся от предков, магазины в первых этажах.
      На Солянке ни стрельцы, ни купцы, ни ремесленники не селились слободой, как на других московских улицах. Во времена Ивана III земля здесь считалась пригородом, где среди садов стоял княжеский дворец.
      Сегодня на Солянке, 12, красуется Опекунский совет. Таким этой здание появилось на улице в 1825 году. Рядом с ним сохранилась более ранняя, конца XVIII века, усадьба, принадлежавшая Николаевскому сиротскому училищу.
      Наш ХХ век представляет на месте строений Солянки, 8-10, Фельдсвязь, вставшая в конце "застоя" напротив зданий Варваринского общества. Этот почтамт правительственной связи разместили там, где сохранялись строения старой Солянки. Проектировал монументальное здание архитектор Леонид Павлов, воспетый его учеником по институту архитектуры поэтом Андреем Вознесенским.
      Фельдсвязь разрушила планировку Солянки, она поставлена в глубине двора, с рачетом, что улицу подравняют, сломав прочие двухэтажные строения, сохранившиеся на углу Солянки и Солянского проезда. Архитектор призывал меня написать статью, чтобы, как теперь говорят, информационно обеспечить задуманную им градостроительную акцию. Как видим, даже самые талантливые зодчие, воспитаны были при социализме так, что не могут строить новое без ломки старого, имеющего полное право на жизнь.
      (Три года спешил я на Солянку с Джуной на эксперименты в лабораторию Академиии наук СССР, созданную в Старосадском переулке, 8. В мае 1985 году по этому адресу приехали две черные большие машины. Из одной вышел Николай Байбаков, заместитель председателя правительства СССР, из другой президент Академи наук СССР Анатолий Александров и вице-президент Владимир Котельников, директор института, при котором числилась лаборатория. Три часа академик Юрий Гуляев и профессор Эдуард Годик докладывали о результатах секретных исследований. Они первыми в мире установили реальность не только феномена "Д", бесконтактного нагрева Джуны, но и реальность телекинеза Нинель Кулагиной, феномена "К", и "кожного зрения" Розы Кулешовой, читавшей кончиками пальцев. Всем этим феноменам было дано физическое обоснование.
      "Не подвела меня, Джуна, - сказал мне взволнованный Николай Константинович, рисковавший головой, когда на свой страх и риск финансировал проект государственной программы, легализовавшей явления, считавшиеся в отделе науки ЦК партии лженаучными.
      "Коля, что за баба, эта Джуна, ты ее пробовал? - полушутя, полусерьезно спросил у Байбакова по телефону Брежнев, обеспокоенный слухами, множившимися в Москве летом 1980 года после ее появления в городе. - Возьми Джуну под свое крыло", - заключил генсек разговор с Байбаковым, поручившимся за Джуну. К тому времени она успела себя проявить в поликлинике Госплана, где лечила и больных и врачей...
      Лаборатория находится в пятистах метрах от Опекунского совета, Академии медицинских наук, где ее бывший президент Николай Блохин лег костьми, чтобы такие исследования не проводились.
      - Вы мистически настроенный человек, - вынес он приговор, глядя мне в глаза, когда я убеждал его принять участие в исследованиях.
      Ученые медики по сей день не провели запланированные тогда государственной программой эксперименты...
      Не потому ли произошел такой разгул шарлатанства во врачевании, что Академия медицинских наук умывает руки, не желая заняться трудным делом.
      Солянке, можно сказать, повезло. Ивановский монастырь приглянулся советской власти для устройства концлагеря. Попавший на баланс НКВД-МВД комплекс не погиб и передается в руки церкви.
      Воспитательный дом закрыли и объявили Дворцом труда. О нем дает представление роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова "Двенадцать стульев". Этот "дворец" фигурирует под названием "Дома народов", где учреждений насчитывалось больше, чем зданий в уездном городе. Одних редакций газет и журналов собралось под одной крышей около 50! Среди них на третьем этаже помещалась контора газеты железнодорожников "Гудок". В ней начали путь в литературу будущие авторы романа, писавшие его главы в опустевшей редакции, когда здание затихало до утра. По коридорам "дворца" ходил Никифор-Ляпис-Трубецкой, предлагая любой из редакций "Гаврилиаду", чей главный герой готов был трансформироваться в кого угодно, лишь бы автору заплатили гонорар.
      Самый большой дом Москвы XVIII века Сталин отдал военным, в нем разместилась перед войной передислоцированная из Ленинграда артиллерийская академия имени Дзержинского. Ныне это военная академия ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого...
      "Вали, народ, от Яузских ворот", - приговаривали в прошлом приказчики. Эти ворота за Солянкой, бульварами. Они ведут в Заяузье. О нем, Таганке, Лефортово, Замоскворечье, Китай-городе, Кремле, надеюсь, рассказать во второй книге "Москва в улицах и лицах". А сейчас завершаю очерки о радиусах в пределах Садового кольца, монастырях и храмах, домах, замечательных москвичах.
      До новой встречи, читатель!