Хождение в Москву

      В древности перед проездными башнями Кремля выстроили дополнительные укрепления - предмостные башни; они стояли у реки или перед рвом, заполненным водой. Со временем рвы засыпали. Неглинку спрятали в трубу. Сохранился только один мост и одна только предмостная башня - Кутафья.
      Над ней единственной не построили шатра, более того, даже появившийся позже свод разобрали, так что стоит теперь она ничем не прикрытая.
      - А была когда-то похожей на другие кремлевские башни, - утверждает Алексей Васильевич Воробьев, показывая мне свои рисунки, где Кутафья башня изображена с крышей, с двурогими кремлевскими зубцами, гораздо выше, чем сейчас, с решетками по бокам, которые опускались перед врагом, попадавшим в нее, как в каменный мешок, в ловушку...
      Кутафья башня, оказывается, в свое время была похожей на свою соседку - Троицкую, до того как последнюю надстроили в XVII веке. Это подтверждает средневековый Сигизмундов план, об этом же свидетельствуют последние обследования А. В. Воробьева.
      - У обеих башен, - рассказывает архитектор, - одинаковый характер кладки. В Троицкой, в частности, мы нашли бойницы для подошвенного боя, через них стреляли, находясь на земле, у подошвы башни. Такие же бойницы обнаружены у Кутафьей башни, они частично сокрыты наросшим за века "культурным" слоем земли. Главный вывод такой: строилась Кутафья башня одновременно со всеми другими башнями Кремля в XV веке, а не в XVI веке, как считалось до сих пор. Это тоже одно из открытий последних лет. Оно не последнее на нашем пути...
      А теперь ответ на такой вопрос, который, естественно, возникает, когда смотришь на Кремль.
      Кто строил стены и башни? История донесла до нас несколько имен.
      "Тою же весною, 29 мая (1485 года), была заложена на Москве-реке стрельница у Шишковых ворот и под нею выведен тайник; строил же ее Антон Фрязин". Это летописное известие сообщает нам о начале строительства Тайницкой башни и имя ее автора. Этот же мастер построил красивую угловую башню у впадения Неглинки в Москву-реку, сейчас ее мы зовем Водовзводной. Другой архитектор, Марко Руффо, возвел стоящую напротив в другом углу стены над Москвой-рекой круглую Москворецкую башню, называемую также Беклемишевской.
      Прибывший в Москву спустя пять лет после начала строительства Кремля Петр Антонио Солярио начал Боровицкую башню, так удивляющую всех своей пирамидой. Он же построил стену между Боровицкой и Водовзводной башнями, соорудил также Константино-Еленинскую башню с воротами. Спустя год Петр Антонио начал сооружать башню, ставшую самой главной - Спасскую. Беломраморные две доски, одна на латыни (со стороны Красной площади), другая на русском языке (со стороны Кремля), установленные над воротами, буквами, высеченными в камне, гласят: "В лето 6999 (1491 год) июля Божиею милостию сделана бысть сия стрельница повелением Иоанна Васильевича государя и самодержца всея Руси и великого князя Володимерского и Московского и Новгородского и Псковского и Тверского и Югорского и Вятского и Пермского и Болгарского и иных в 30 лето государства его, а делал Петр Антонио Солярио от града Медиоланта", то есть Милана.
      Да, башня произвела, очевидно, сильнейшее впечатление на современников, если имя зодчего было удостоено чести стоять в одном ряду с именем "самодержца всея Руси".
      Более того, Петр Антонио заложил Никольскую башню "не по старой основе", "да и стену до Неглимны". Через год Солярио, обладавший неистощимой фантазией, соорудил Угловую Арсенальную, шестнадцатиугольной формы. То было последнее "сказание" Петра Антонио. В этом же году он скончался, успев украсить Кремль прекрасными стрельницами.
      Солярио сменил спустя два года Алевиз Фрязин, его подлинное имя Алевизио да Каркано, то есть из Каркано. Он строил стену "градную каменну возле Неглимны не по старой основе, града прибавиша". Этот мастер заложил Троицкую башню и другие стрельницы с этой стороны Кремля. Предполагают, что он же построил Набатную и Сенатскую башни... Вот этим-то блистательным мастерам, сынам эпохи Возрождения, прибывшим в далекую Москву из итальянских городов, мы обязаны тем, что они, сохранив пространственно-планировочную структуру белокаменного Кремля Дмитрия Донского, сумели вместе с московскими каменщиками соорудить небывалой красоты и мощи ансамбль и украсили землю.
      В 1625 году Христофор Галовей и Бажен Огурцов с товарищами возвел над Спасской башней шатровый верх. Одна за другой стрельницы подняли в небо свои новые главы, так радующие всех своей сказочной красотой.
      Впоследствии при перестройках и восстановлениях к Кремлю приложили руку лучшие зодчие, такие, как М. Казаков, О. Бове и другие.
      Идем по стене, и с одной стороны видна панорама Москвы, а с другой стена Арсенала, врезавшегося в тело Средней Арсенальной башни. За ее впадины в форме арок звали ее также Граненой. Стоит она как раз посреди Арсенала, поодаль от берега Неглинки. Поэтому в XVII веке, когда другие башни обветшали, была она, как отмечалось, "вся цела". В двадцатые годы прошлого века констатировалось, что на ней "растет трава", но и тогда все здесь сравнительно хорошо сохранилось. "Стройная и серьезная она глядит оконным проемом своей дозорной вышки, как страж недремлющим оком", замечает о Средней Арсенальной С. П. Бартенев. Это "око" напоминает окно Набатной башни, стоящей вблизи Спасской башни. Бартенев высказал мысль, что Средняя Арсенальная служила Набатной при Троицкой; очевидно, так и было.
      Во времена Ивана Калиты и Дмитрия Донского, когда Кремль был меньше, как раз на месте Средней Арсенальной находился угол крепости. В XV веке стену удлинили в восточном направлении.
      Над ее зубцами выглядывают два этажа окон Арсенала. Для этих оконных проемов, чтобы через них беспрепятственно проходил свет, и срезали часть стены Кремля, опустили зубцы на несколько метров. К такому выводу пришел Алексей Васильевич Воробьев. Доказательства этому сохраняются и видны на теле Угловой Арсенальной башни в зарубках на камнях. Следы прошлой кладки говорят, что стена примыкала к башне гораздо выше.
      Перед Арсеналом, у Троицкой башни, зубцы вдруг резко опускаются лесенкой для того, чтобы раскрыть окна Арсенала.
      Возле него высится многогранник еще одной замечательной постройки Угловой Арсенальной башни. Звалась она до появления Арсенала Собакиной, потому что тут находился двор, принадлежавший боярину Даниле Собаке.
      Когда в 1812 году в Кремле прогремел взрыв, половина Арсенала взлетела в воздух, а башня эта, хотя и была рядом, устояла, только покрылась трещинами. Прочнее башни нет. У Угловой Арсенальной восемнадцать граней, они сливаются в один округлый мощный столп. Он защищал не только две стены, но и источник воды, поэтому сделана башня вдвойне неприступною. Как пишет С. П. Бартенев в книге о Кремле, "гениальный зодчий заключил родник, необыкновенно обильный водою, сохранивший свою мощь и до наших дней".
      В конце прошлого века исследователи пытались выяснить, что это за вода. Сутки откачивали ее насосами и не осушили - значит, подземный ключ неистощим. По каменному желобу вода из родника стекает в Неглинку, текущую в трубе под землей.
      Одним из "чудес древнего Кремля" называют этот родник, и, чтобы увидеть его, открываем железную дверь в башню. Делаем шаг вперед - и летний зной, солнечный свет сменяется тьмой, вечной прохладой и дыханием живой воды. Она дает о себе знать, едва переступаем порог. Однако на стенах влаги нет. И это позволило в прошлом веке разместить внутри башни большой архив. Бумаги от такого соседства не страдали.
      Прежде чем спуститься вглубь, останавливаемся у окна-бойницы. Стоя возле него, видишь неимоверную толщу кладки - метра на четыре. Оконный проем выложен в форме раструба. Широкий край таков, что я могу стать в этот раструб, не рискуя удариться головой о верхний косяк. Но чем ближе к прорези бойницы, тем уже и меньше проем. Таких бойниц в стакане башни насчитывается восемь ярусов. Прежде пол каждого яруса был выложен досками, лежавшими на толстых бревнах. Теперь дерево заменили бетон и железо. Лестницы, перекрытия сделаны из долговечных материалов.
      А к источнику, как и прежде, ведет та лестница, что Петр Антонио Солярио выложил в толще камня. Она круто уходит вниз. Ширина ее такова, что позволяет проходить по одному, не сгибаясь. Отсчитав примерно ступеней сорок, вместе с архитектором Алексеем Васильевичем Воробьевым осторожно спускаемся.
      Луч фонаря высвечивает из мрака под ногами кирпичную трубу, растущую из-под земли. Большие кирпичи, великолепная кладка, которая не позволяла плохо работать нашим современникам, когда они недавно реставрировали эту трубу в земле. В диаметре она метров пять. Что это?
      Над головой свод, точно мы в подземном храме. В центре свода круглый проем. А сбоку узкая щель, предназначенная для верхнего света. Когда луч еще раз скользит по низу трубы, то вижу на дне ее голубоватую воду, тихую и спокойную, спящую в этом подземном хранилище под охраной самой мощной башни Московского Кремля.
      Это и есть тайник, самый древний московский источник, заключенный в кирпичную трубу, как колодец. Сколько лет прошло с тех пор, как он бьет? Никто сказать не может. Не исключено, что он ровесник Москвы, не исключено, что поил он людей и тогда, когда не было Кремля на Боровицком холме. Ключ этот древен и вечен, как Москва.
      Реставраторы вделали внутри трубы стальную лестницу. Так что можно опуститься в колодец. По этим ступенькам спускаюсь с банкой в руке, чтобы зачерпнуть воду из источника. Несколько метров вниз, и вот уже касаюсь холодной воды и уношу с собой полную банку, стараясь не расплескать.
      На свету видим - вода прозрачная, без запаха. Не удержавшись, пробую. Вода вкусная, прохладная, очищенная самой природой, как и положено быть родниковой влаге.
      Поднимаемся в шатер, воздвигнутый над восемнадцатигранником Петра Антонио. Он высок, как колокольня, и светел - через оконные проемы падают отвесно лучи солнца. На пути вверх видим еще два свода, не считая подземного. Так что источник находится теперь под тройной защитой кирпичных крыш.
      Есть у Угловой Арсенальной башни еще одна тайна. Чтобы увидеть ее, надо пройти вначале по той же лестнице, что ведет к ключу. А потом на полпути Алексей Васильевич Воробьев сворачивает в сторону, и мы оказываемся в узком боковом проходе. Еще один поворот - снова коридор в толще кирпича. Он-то и выводит нас к месту, которое манило поколения исследователей Кремля.
      Луч фонаря осветил возникший перед нами из мрака сводчатый зал. Ни окон, ни даже узкой щели, напоминающих о существовании света. Даже сильный звук не доходит сюда, под стену Кремля! Не был нужен ни свет, ни звук этому подземелью, выстроенному для того, чтобы прятать.
      В середине подземного зала стою во весь рост, рукой достаю свод. Значит, высота в этом месте достигает двух метров. А по краям свод спускается к полу. Не то что стоять, даже сидеть в углу было бы трудно. Кирпичный ровный пол словно срезает круглую каменную трубу пополам.
      Откопали этот зал в прошлом веке, когда русские археологи искали библиотеку, которая получила имя Ивана Грозного. Здесь, в Угловой Арсенальной башне, ее не оказалось. Но кто знает, сколько еще таких древних тайников сокрыто в недрах Боровицкого холма?
      А теперь нам навстречу встает Никольская башня, напоминающая готический собор. От приземистого прямоугольного основания ввысь вздымается стройный красно-белый шпиль со стрельчатыми щелевидными проемами. Из красного кирпича и белого камня русские мастера выстроили нечто вроде колокольни с узкими прорезями окон. По ее сторонам белеют четыре маленькие башенки такого же типа. Этот готический шпиль украсил башню сравнительно недавно, после 1812 года, когда восстанавливали Кремль. Тогда-то и была надстроена высоким верхом Никольская башня. На рисунках XVIII века башня стоит вровень с Арсеналом, а завершалась она тогда куполом. Этот купол взлетел вверх в 1812 году.
      В старину у Никольской башни разрешались споры, часто возникавшие на торговой площади. Сюда приходили спорщики и целовали крест, призывая в свидетели висевший на воротах образ Николая Угодника - "заступника и утешителя всех скорбящих", который, как верили, карает клятвопреступников.
      Но случалось и такое. Однажды во время крестного хода на глазах сотен людей в этот образ бросил палку бесстрашный бунтарь, схваченный и судимый. "Санкт-Петербургские ведомости" сообщили, что "на площади сожжен богохульник и иконоборец Шуйского уезда Василия Змиева крестьянин Ивашка Красный".
      И на Никольской башне дежурили "дозорщики", и на ней красовались в прошлом часы, последний раз упоминаемые в 1612 году. Тогда после изгнания польских интервентов через эти ворота вошло "все воинство и все православные народы во граде Кремль во мнозе радости".
      На месте Арсенала находился Оружейный приказ - сборное место стрельцов. Отсюда они, собравшись вместе, выходили на Красную площадь, чтобы начать путь к полю брани.
      От Никольской башни стена Кремля поднимается от земли высоко-высоко над Красной площадью. В центре ее - Сенатская башня, за ней - здания бывшего Сената, где теперь резиденция президента. Башня эта ничем особенным не знаменита. С. П. Бартенев находил, что "несколько удлиненная форма шатра придает Сенатской башне вид суровой недоступности". На старых планах обозначалась на этой стене еще одна башня, но след от нее пропал...
      Спустя год после Октябрьской революции у Сенатской башни собралась вся Москва. Скульптор Сергей Коненков украсил башню цветным барельефом размером 7х8 аршин. То была мемориальная доска "Павшим в борьбе за мир и братство народов", солдатам революции, похороненным у стены Кремля после боев в октябрьские дни 1917 года.
      Сам автор так описывает этот барельеф: "Крылатая фантастическая фигура Гения олицетворяет собой Победу. В одной ее руке темно-красное знамя на древке с советским гербом, в другой зеленая пальмовая ветвь..."
      Скульптор и его помощники, в срочном порядке устанавливая доску, дневали и ночевали возле стены. Ночью горел костер, работа вызывала пристальный интерес москвичей.
      "Прохожие, - вспоминает Сергей Коненков, - спрашивали: "Что здесь происходит?"
      А одна старушка поинтересовалась: "Кому это, батюшка, икону ставят?" "Революции", - ответил скульптор.
      На церемонии открытия доски присутствовал Ленин. Коненков протянул ему специально сделанную по сему случаю шкатулку, где лежали ножницы и печать со словами: "Московский Совет рабоче-крестьянских депутатов". Ленин перерезал ленточку, открыл доску, а шкатулку и печать попросил передать в Московский Совет, чтобы сохранить для будущего музея.
      - Ведь будут же у нас свои музеи...
      В сочиненной по этому случаю "Кантате" Сергей Есенин писал:
      "Спите, любимые братья.
      Снова родная земля
      Неколебимые рати
      Движет под стены Кремля."
      Наконец, за Сенатской башней вновь на нашем пути появляется Спасская башня.
      До революции колокола вызванивали марш Преображенского полка и "Коль славен наш Господь...".
      Специалисты московских часовых фирм запросили за ремонт часов и перестройку курантов баснословную по тем временам сумму в 240 тысяч рублей. Пришлось отказаться от их услуг. Почетное и срочное задание выполнено энтузиастами. Работник наркомата, ведавший московскими памятниками, архитектор Николай Дмитриевич Виноградов привлек к этому делу, как сообщает он об этом в своих воспоминаниях, родственника, знающего часовое дело токаря Харьковского политехнического института. Тот выяснил, что поломка довольно простая: снаряд перебил вал, вращавший стрелки одного из циферблатов, и погнул его шестерни. Исчез также диск маятника. Все же остальное оказалось цело... Так был установлен диагноз. Починить часы взялся слесарь Н. В. Беренс, работавший в Кремле, который до революции присматривал за часами, ежедневно подтягивал гири. Он пустил часы, а куранты перестроил молодой тогда художник М. М. Черемных. Колокола заиграли революционные песни "Интернационал" и "Вы жертвою пали...".
      Всю эту работу токарь, слесарь и художник выполнили не за страх, а за совесть...
      Так, в 1918 году вновь зашагали часы Спасской башни, отмеряя время жизни нового государства, время жизни Кремля. Много лет спустя сотрудники Московского института НИИчаспрома провели генеральную реставрацию часов. Их ремонтировали в середине прошлого века часовщики братья Бутеноп. А в основе своей, как полагают, это механизм, сохранившийся со времен начала XVII века, - куранты Христофора Галовея, "аглицкого" мастера, получившего много щедрых даров за свою работу. Теперь на часах, помимо таблички братьев Бутеноп, есть и памятная медная доска с именами 15 специалистов, наших современников, чинивших часы в 1974 году.
      Пятьсот лет прошло с тех пор, как началось строительство тех стен и башен, которые украшают Москву и поныне. При виде их у всех вырываются восхищенные слова. Ученые и писатели в разные времена награждали Московский Кремль самыми восторженными эпитетами, пытаясь сравнением с величайшими центрами городов древнего мира выразить величие и значение Кремля в судьбах государства и народа, его породившего.
      КАК ОДИН КАМЕНЬ
      Это случилось 20 мая 1474 года. В тот день, отмеченный русскими летописями, во время "труса", то есть землетрясения, рухнули стены возводимого в Кремле Успенского собора, вызвав всеобщую печаль в городе.
      Пришлось искать мастеров за границей. За ними в великую Венецию отправили посла.
      Московский посол сулил итальянским зодчим, считавшимся лучшими в Европе, златые горы. Только один из них согласился - уж очень далека была столица на берегах заснеженной Москвы-реки. Впрочем, один он стоил десятерых. Звали его Аристотелем, по отцу - Фиораванти. В то время в Италии любили давать детям античные имена. Русские летописцы полагали, что итальянец получил имя за свою великую "хитрость": мастерство и ум. И думали так не без основания.
      Что мы знаем о нем? В Москву приехал уже в годах: было ему лет шестьдесят. Из них сорок пять лет строил. Начал подмастерьем у отца и дяди, известных в Болонье зодчих, стал затем строить самостоятельно. Умел он все. Разрабатывал планы перестройки Рима, вел в "вечном городе" раскопки. В родной Болонье передвинул колокольню с колоколами. В другом городе выправил падающую башню. Проложил Пармский канал. Строил госпиталь в Милане. Там же - крепостные стены и здания. Сделал модель дворца для Болоньи. Построили его в отсутствие уехавшего в Москву Аристотеля. И по этому дворцу делают вывод, что тяготел Аристотель к формам сдержанным, лаконичным и величественным.
      Из этого неполного перечня работ видно, как много Аристотель успел сделать у себя на родине, где познал и славу, и богатство, неудачи, арест по ложному доносу. К его услугам нередко обращались иностранцы. Так, для венгерского короля сооружал он укрепления и мост через Дунай для отражения натиска турок. С другой стороны, турецкий султан пригласил Фиораванти в завоеванный Константинополь построить огромный дворец.
      Но Аристотель предпочел великому Царьграду неизвестную Москву. И не просчитался.
      Так в 1475 году на арену московской истории вышел человек, которому суждено было обессмертить свое имя многими славными делами.
      Аристотель выглядел моложе своих лет. В сорок ему давали тридцать. В одном из сохранившихся свидетельств за 1455 год о нем сказано: "Человек среднего роста, около 32 лет от роду, малоразговорчивый, опрятный, совершенно подходящий для герцога Сфорца". Совершенно, однако, подошел он Ивану III.
      Полагают, что родился Аристотель не ранее 1415 года. В Болонье. А умер не ранее 1485 года. Возможно, в Москве.
      При жизни писали о нем так: "Удивительный гений, не имеющий равного во всем мире".
      За службу обещали ему платить 10 рублей в месяц, деньги по тем временам не очень большие. Но, очевидно, мастера прельщало не только вознаграждение. Манили его даль и неизвестность, необыкновенная страна и люди, возможность поохотиться в краях, богатых зверем.
      Взял он с собою в дальнюю дорогу, как пишет летописец, "сына своего, Андреем зовут, да паробка, Петрушею зовут". Высказывают предположение, что Петрушею этим был не кто иной, как Петр Антонио Солярио, прославившийся позднее строительством Спасской башни Кремля.
      Поселился Аристотель в белокаменном Кремле, неподалеку от дворца князя. Известно, что дом его находился у западной стены, близ стоящей по сей день древнейшей церкви Лазаря и Потешного дворца.
      Дел в Москве у Аристотеля было больше, чем когда бы то ни было за шестьдесят лет. Кроме Успенского собора, ему поручили множество других заданий. И он от них не отказывался.
      Первым делом он осмотрел руины и, как побывавшие здесь до него эксперты - псковские мастера, похвалив "гладость" стен, поругал известь за то, что она "неклеевита". И камень ему не понравился - "нетверд".
      - Плита, - сказал Фиораванти, - тверже камня, а потому своды надо делать плитою.
      То есть из кирпича.
      Прошло всего двадцать дней, как приехал в Москву Аристотель. За это время он успел не только устроиться на новом месте, но и приступить к делу, за ходом которого пристально следила вся Москва. Летописцы отмечали каждый шаг зодчего.
      Решив делать своды собора в кирпиче, Аристотель основал под Москвой кирпичный завод. Осмотрел окрестности города и нашел подходящую глину вблизи Андроникова монастыря, у села Калитникова. Следы аристотелевского завода в виде ям можно и сегодня увидеть у Калитниковского кладбища. Эти ямы перерезала ветка железной дороги Курского направления. А древнее село отдало свое название Калитниковским улицам, проезду, переулкам да Калитниковской площади.
      Там, на заводе, Аристотель научил москвичей обжигать хороший кирпич. Летописец замечает, что он был "нашего русского кирпича уже, продолговатее и тверже".
      Научил также Аристотель изготавливать и замечательную известь. Сделанная по его рецепту, она густо замешивалась мотыгами и была настолько тверда, что к утру и ножом невозможно было расколупать.
      Поразил Аристотель Москву тем, как разбивал каменную кладку собора. Соорудив стенобитную машину, названную москвичами "бараном", на глазах всех сокрушал стены. Летопись в деталях сообщает про это: "Поставил три бревна и соединил их верхние концы, дубовый брус повесил на веревке посреди них поперек, а его конец оковал железным обручем и, раскачивая, разбил стены, а другие стены разобрал снизу и все поставил на поленья, зажег поленья, и стены упали. Удивительно было видеть, что три года делали, он развалил в одну неделю и меньше того, так что не успевали убирать камни, а говорят, в три дня хотел развалить".
      Конечно, тому, кто мог передвигать и выпрямлять башни, подобное не представляло особого труда.
      Точно так же, как камень, Аристотелю был подвластен металл. Литейное мастерство Фиораванти знал досконально. Это очень пригодилось Москве, нуждавшейся не только в колоколах для строящихся храмов, но и, что было еще более важно, в пушках. Москве предстояли многие битвы. "Пушечник он нарочит, лити их и бити из них, и колоколы лити и иное все лити хитр вельми" - так характеризует Фиораванти-литейщика летопись.
      Аристотель отлил много пушек, а испытать их ему представилось в бою. И это, по всей вероятности, было ему по душе. Во время походов сооружал Аристотель и мосты. Один из них - через Волхов - перебросили на судах.
      Аристотель - страстный охотник, на своей второй родине охотился на медведей, моржей, горностаев, соболей. Москву Аристотель называл в письме на родину "городом славнейшим, богатейшим и торговым".
      "Вообще можно сказать, что Аристотелю более посчастливилось у нас в России, чем на своей родине", - пишет биограф зодчего К. Хрептович-Бутенев.
      Сохранились отчеканенные мастером монеты. На одной стороне - имя Аристотель, на другой стороне - всадник, бросающий на ветер цветы. Вероятно, в образе человека, украшающего землю цветами зодчества, и представлял он себя.
      Как считает исследователь Московского Кремля С. П. Бартенев, он "непосредственно участвовал в выработке плана постройки кремлевских укреплений", то есть Кремля. И хотя строили стены и башни другие зодчие, Аристотель задал навек Кремлю масштаб, размер, ритм, здесь осталось его сердце. Здесь стоит на Боровицком холме собор, обессмертивший его имя.
      Прошло более пятисот лет с тех пор, как украсил Московский Кремль белокаменный Успенский собор.
      В 1479 году сняли строительные леса, москвичи увидели его и тотчас приняли всем сердцем. "Яко един камень", - в трех словах кратко и изумительно точно передает одну из главных особенностей архитектуры здания летописец, почувствовав его монументальность, цельность.
      Поразило и многое другое, о чем лучше всех последующих писателей сказал тогда же, пятьсот лет тому назад, потрясенный летописец:
      "Бысть же та церковь чудна вельми величеством, и высотою, и светлостью, и звонностью, и пространством, такова же прежде того не бывала в Руси, опроче Владимирские церкви".
      Прежде чем приступить к кладке стен, Аристотель отправился в путешествие по русским землям. Из единственного сохранившегося письма Аристотеля миланскому герцогу известно, что проехал он от Москвы далеко на север, где царил летом вечный день, к берегу Ледовитого океана... На этом пути побывал Аристотель в разных русских городах, в том числе в Великом Новгороде, где увидел Софийский собор. Побывал он и во Владимире, причем похвалил его собор.
      Под влиянием всего виденного Аристотель составил проект свой. Заложил он церковь "продолговату, палатным образом", то есть в виде палаты, дворца. А строили ее "наши же мастера по его указу". Как пишет биограф Аристотеля Фиораванти К. Хрептович-Бутенев: "Тем большая заслуга гениального итальянца, что он сумел так скоро и прекрасно освоиться с лучшими мотивами русской архитектуры, взятыми из разных мест России, что, глядя на Успенский собор, нельзя догадаться, что его создавал не русский человек, а итальянец".
      Стройка длилась пять лет, в теплое время года. Стены выкладывали, как прежде, из белого камня, а своды перекрытия, барабаны пяти глав и некоторые другие части - из красного обожженного кирпича, который с тех пор вошел в силу, вытеснив любимый прежде мягкий белый камень.
      Успенский собор поднялся своими главами на высоту около 50 метров. Внутри самой верхней главы, куда огню было труднее всего дотянуться, устроил мастер хранилище, казну. Наверх вела лестница, пол выстлан был мелким камнем... Все, что делал Аристотель, одобрялось, за исключением высеченного им из камня креста на латинский манер, который велено было стесать. Стесали также листву, украшавшую круглые могучие столбы, подобно могучим стволам деревьев поддерживавшие своды.
      Четыре несущие столпа круглые, а два - прямоугольные... Сотни лет Успенский собор служил образцом для подражания, удавалось только приблизиться к нему, но не превзойти. "Земным небом, сияющим как великое солнце посреди русской земли" назвал Успенский собор Иосиф Волоцкий.
      У южного входа стоит под многоярусным шатром резной деревянный Мономахов трон. На стенках его резчики изобразили момент встречи Владимира Мономаха с императором Византии, который вручает князю знаки верховной власти - корону, скипетр, державу. Другой рельеф запечатлел победоносный поход Мономаха во Фракию... А сидел на этом троне Иван Грозный, для него его сделали в 1551 году.
      Другая историческая реликвия виднеется в юго-западном углу собора тут шатер из меди. Под ним гробница патриарха Гермогена. В 1612 году он не смирился с польскими интервентами, предпочел мученически умереть, чем признать их власть.
      Внутри собор вмещает сотни людей. Он поражает воображение своими росписями, убранством. Все его пространство стен от пола до парящих на головокружительной высоте куполов, все простенки, столбы - все расписано яркими красками по сырой штукатурке...
      Спустя два года после того, как Аристотель Фиораванти возвел Успенский собор и завершил свою блистательную работу, ее продолжил другой, под стать ему, мастер. На это дело было выделено сто рублей, сумма по тем временам немалая. А заплатили их "мастеру иконнику Денисею, да попу Тимофею, да Ярцу, да Коне", которым ведено было "писати... в новую церковь" иконостас.
      Первым среди них по праву назван художник, вошедший в историю русского искусства под именем Дионисия. Был он живописец, удостоенный таких эпитетов, как "мудрый" и "пресловутый". Его имя ставится рядом с именем Андрея Рублева.
      Признание к Дионисию пришло при жизни. Вместе со своими помощниками он расписывал Успенский собор, после чего одноцветные оштукатуренные стены засияли красками, приводя всех в восторг. Говорили, что Дионисий приготавливает свои прозрачные краски из разноцветной прибрежной гальки северных озер.
      Работа шла здесь долго. Только спустя тридцать четыре года после начала она была завершена. Когда сняли строительные леса и первые самые почетные зрители во главе с князем и митрополитом смогли торжественно войти и увидеть дело рук Дионисия и других художников, то равнодушных не было. Как описывает летописец, вошедшие, "видя превеликую церковь и многочудную роспись, воистину мнили себя, как на небесах стоящими".
      Кто же этот великий мастер, способный так волновать людские души? О нем, как об Андрее Рублеве, дошло мало известий, но по разрозненным откликам, отдельным замечаниям складывается образ человека жизнерадостного, полного сил, одаренного природой не только талантом. Монахом он не стал, очевидно, не хотел смирения. У него было два сына - Феодосий и Владимир, они работали вместе с отцом.
      Где он родился? Полагают, что в тридцатые годы XV века в Москве. Во всяком случае, учился мастер у московских живописцев, среди которых был некто Митрофан.
      Дошедшая до нас одна из легенд о жизни Дионисия рассказывает такой случай: любил художник, несмотря на запрет, приносить в монастырь, где работал, мирские яства. Так, однажды поднял с собой на леса "ходило агнче с яицы учинано", то есть баранью ногу, начиненную яйцами. "Грех", однако, был наказан - яйца оказались несвежими, и Дионисий заболел, но тотчас выздоровел, когда покаялся...
      Так или иначе, а Дионисий мог не только хорошо поесть, мог и помногу работать.