Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Маршал Тухачевский

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Коллективные сборники / Маршал Тухачевский - Чтение (стр. 2)
Автор: Коллективные сборники
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Да и не только я.

В нем очень рано и очень определенно выявились командирские качества. Вспоминается эпизод, относящийся к сентябрю – октябрю 1914 года. Полк занимал позиции неподалеку от Кракова, по правому берегу Вислы. Немцы укрепились на господствующем левом берегу. Перед нашим батальоном посредине Вислы находился небольшой песчаный островок. Офицеры нередко говорили о том, что вот, дескать, не худо бы попасть на островок и оттуда высмотреть, как построена вражеская оборона, много ли сил у немцев… Не худо, да как это сделать?

Миша Тухачевский молча слушал такие разговоры и упорно о чем-то думал. И вот однажды он раздобыл маленькую рыбачью лодчонку, борта которой едва возвышались над водой, вечером лег в нее, оттолкнулся от берега и тихо поплыл. В полном одиночестве он провел на островке всю ночь, часть утра и благополучно вернулся на наш берег, доставив те самые сведения, о которых так мечтали в полку.

Картины молодости с удивительной четкостью откладываются в памяти. Я и сейчас вижу Мишу Тухачевского, вылезающего из лодки. Он неуверенно улыбается, еще не ведая, что его ждет – то ли поощрение, то ли нагоняй начальства…

Зима 1915 года застала семеновцев под Ломжей. Здесь, как, впрочем, и на других направлениях, немцы располагали большим превосходством в артиллерии. При поддержке крупных калибров в ночь на 19 февраля 1915 года они перешли в атаку. 7-я рота почти полностью была уничтожена, а остатки ее вместе с М. Н. Тухачевским попали в плен.

Четвертый взвод 6-й роты, которым я тогда командовал, в том бою не участвовал – мы находились в резерве. Но утром 20 февраля пришел и наш черед. На сей раз счастье изменило мне: получил тяжелое осколочное ранение в голову.

Пять суток пролежал пластом в ломжинском госпитале не приходя в сознание, а когда очнулся, был эвакуирован в Петроград. Здесь меня оперировали, и я постепенно стал оживать. Возвращалась память. Припоминались недавние события. «Где сейчас Михаил, что с ним, какова его судьба?» – тревожно думал я. Но ответов на эти вопросы получить не мог. Не получил я их и через месяц, когда опять вернулся в свой полк.

Мы встретились с М. Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить.

Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер-офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа.

Отмирали извечные, казалось, истины. Рождались новые взгляды, и он их принимал близко к сердцу. Пожалуй, именно в это время у него созревали решения, определившие его дальнейшую, всем хорошо известную судьбу…

Последующие наши встречи относятся уже к советскому времени, когда Михаил Николаевич стяжал себе славу выдающегося полководца, а я после демобилизации стал издательским работником. Каждая из этих встреч была счастливым событием. Разговор неизбежно возвращался к минувшему, к пережитому в годы первой мировой и гражданской войн. Я видел, как дороги Михаилу такие воспоминания, как прочно держит он в памяти имена прежних боевых товарищей. Но его отношение к любому из них всегда определялось местом, которое тот занял в боях за Советскую республику.

Как-то Тухачевский рассказал мне, что во время мирных переговоров с Польшей ему в вагон передали визитную карточку Сологуба, бывшего офицера нашего Семеновского полка.

– Ты с ним виделся? – спросил я.

– Нет, не счел нужным. Он в трудный момент покинул родину, стал даже ее врагом…

Зато своим единомышленникам Михаил Николаевич сохранял верность всю жизнь. И всегда приходил на помощь им в трудную минуту. Я имел возможность лично убедиться в этом.

В 1934 году меня необоснованно репрессировали. На положении заключенного «переселили» из Ленинграда в Казахстан.

Как только представилась возможность, я дал телеграмму Тухачевскому. В эти же дни к нему обратился за помощью и мой родственник Владимир Иванович Немирович-Данченко.

Старый испытанный друг не проявил малодушия. Благодаря его вмешательству я вскоре был освобожден.

Такое не забывается.

ПЛЕН ИПОБЕГ

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ

А. В. БЛАГОДАТОВ

То, что я хочу рассказать в этих заметках, относится к давнему времени, к годам нашей молодости – моей и Михаила Николаевича Тухачевского. Случай свел нас в форту № 9 крепости Ингольштадт, где немцы в период первой мировой войны содержали особенно «неспокойных» военнопленных, уже неоднократно пытавшихся бежать.

Германская крепость Ингольштадт – старинное фортификационное сооружение, окруженное глубоким и широким рвом, заполненным водой. Окна приземистых казарм схвачены железными прутьями толщиной в два пальца. Стальные двери. Часовых не меньше, чем пленных.

Стремясь затруднить и без того почти невозможный побег, немецкие власти собрали там представителей разных национальностей – русских, французов, бельгийцев, итальянцев. Попробуй сговориться!

Но, несмотря ни на что, молодых офицеров (а они составляли большинство обитателей форта) не покидали светлые надежды. Всех нас объединяло стремление к побегу. Никто не утратил чувства человеческого достоинства. При стычках с администрацией мы выступали дружно, сплоченно, сообща отстаивая свои интересы. Тем не менее, как и в каждом коллективе, у нас были люди наиболее деятельные и люди, отличавшиеся наименьшей активностью. К первым неизменно относился Михаил Николаевич Тухачевский. Он буквально покорял своих товарищей по несчастью жизнелюбивостью и дружелюбием. Военнопленные всегда были готовы пойти за ним на любое самое рискованное дело.

Вспоминается наша демонстрация против нового коменданта форта. Он отменил проверку по казематам и приказал нам для этой цели выстраиваться на площадке. Мы не выполнили его приказ. Комендант вызвал караул, дал команду зарядить винтовки. В ответ раздались свист, улюлюканье, выкрики. Французы запели «Марсельезу». Побоявшись, как видно, что пленные набросятся на караул и произойдет драка, комендант махнул на все рукой и ушел.

М. Н. Тухачевский был одним из зачинщиков этой демонстрации.

Для тогдашних настроений Михаила Николаевича, да и вообще для настроений, господствовавших в форту № 9, характерен и такой запомнившийся мне эпизод. В день взятия Бастилии мы собрались в каземате французских военнопленных. На столе появились бутылки с вином и пивом, полученные к празднику нашими французскими друзьями. Каждый стремился провозгласить какой-нибудь ободряющий тост. Михаил Николаевич поднял бокал за то, чтобы на земле не было тюрем, крепостей, лагерей…

О взглядах Тухачевского в плену хорошо рассказал впоследствии один из французских офицеров, находившихся вместе с нами. В своих воспоминаниях он приводит слова Михаила Николаевича, смысл которых таков: если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной державой, то он, Тухачевский, пойдет за Лениным.[2]

Михаил Николаевич был очень близок со многими французами и некоторым из них помог осуществить заветную мечту о побеге из Ингольштадта.

Когда началась подготовка к побегу французского офицера Дежобера, Тухачевский принял самое деятельное участие в изготовлении для него немецкой формы, а потом при перепиливании оконной решетки устроил нечто вроде концерта самодеятельности, чем отвлек внимание часовых. Дежобер пролез в окно и, пользуясь темнотой, пристроился к сменявшемуся караулу. Ему удалось пройти вместе с караульными по мосту и добраться до железнодорожной станции. Вскоре мы получили весть о том, что Дежобер через Голландию пробрался к себе на родину. А еще через некоторое время узнали, что он сбил немецкий самолет.

Удача Дежобера окрылила Тухачевского, всеми силами стремившегося вырваться из плена. Однако она оказала влияние и на охрану форта. Часовые усилили бдительность. Появились дополнительные проволочные заграждения с колокольчиками. Через несколько дней при попытке к бегству был убит французский морской офицер капитан Божино. Но Михаил Николаевич не изменил своих намерений.

А тем временем в России уже свергли царя. К нам в крепость неведомыми путями доходили волнующие вести о многих революционных преобразованиях, и в частности о захвате крестьянами помещичьих земель. В памяти не сохранились подробности разговоров на эту тему с Михаилом Николаевичем. Но я отлично помню, как один из пленных, богатый помещик Леонтьев, с возмущением жаловался мне на Тухачевского, защищавшего «взбунтовавшуюся чернь» и утверждавшего, что земля должна принадлежать тем, кто на ней работает.

Откровенное сочувствие революции еще больше усилило тягу Михаила Николаевича в Россию, заставило его пренебречь опасностями и форсировать свой побег.

Тут как раз подвернулся удобный случай: на основании международного соглашения военнопленным разрешили прогулки вне лагеря, хотя каждый должен был дать письменное обязательство не предпринимать при этом побега. Тухачевский и его товарищ капитан Генерального штаба Чернявский сумели как-то устроить, что на их документах расписались другие. И в один из дней они оба бежали.

Шестеро суток скитались беглецы по лесам и полям, скрываясь от погони. А на седьмые наткнулись на жандармов. Однако выносливый и физически крепкий Тухачевский удрал от преследователей. Через некоторое время ему удалось перейти швейцарскую границу и таким образом вернуться на родину. А капитан Чернявский был водворен обратно в лагерь.

Мы долго ничего не знали о судьбе Михаила Николаевича и очень волновались за него. Примерно через месяц после побега в одной из швейцарских газет прочитали, что на берегу Женевского озера обнаружен труп русского, умершего, по-видимому, от истощения. Почему-то все решили, что это Тухачевский. В лагере состоялась панихида. За отсутствием русского попа ее отслужил французский кюре.

И вдруг, когда я уже сам вернулся из плена и вступил добровольцем в Красную Армию, в оперативных сводках мне стала встречаться знакомая фамилия – Тухачевский. Первоначально мне даже в голову не приходило, что это тот самый поручик, с которым мы вместе мыкали горе в Ингольштадте. Был твердо уверен, что это однофамилец. Недоразумение разъяснилось лишь в 1924 году: на совещании в Реввоенсовете Республики я лицом к лицу встретился с Михаилом Николаевичем.

Я РЕКОМЕНДОВАЛ ЕГО В ПАРТИЮ

Н. Н. КУЛЯБКО

Закончив музыкальную школу Гнесиных – было это в 1911 году, – я перешел учиться к профессору Николаю Сергеевичу Жиляеву. Как-то раз он посоветовал мне послушать способных мальчиков Тухачевских и указал их адрес.

– Пойдите, не пожалеете, – сказал Николай Сергеевич.

Так в 1912 году я познакомился с семейством Тухачевских.

В один из воскресных дней, когда я беседовал с двумя братьями Тухачевскими, пришел третий. Отец представил его мне. Это был Михаил Николаевич. Он только что окончил Московский кадетский корпус и поступал юнкером в Александровское военное училище.

Чтобы понять, какими глазами я в тот день смотрел на Михаила Николаевича, надо кое-что знать обо мне и моей семье. Уже тогда меня захватили революционные настроения. Я общался со своим дядей Юрием Павловичем Кулябко и его женой Прасковьей Ивановной. Они состояли в большевистской партии, активно участвовали в революции 1905 года. Ю. П. и П. И. Кулябко встречались с В. И Лениным в Петербурге, а позже, когда он находился в эмиграции, ездили к нему за границу. Под их влиянием и мой отец, железнодорожный служащий Николай Павлович Кулябко, помогал большевикам, добывал оружие для боевых дружин, а моя мать Ядвига Иосифовна прятала в своей квартире революционеров, скрывавшихся от полиции.

К 1912 году мои политические взгляды уже определились, и я не без предубеждения отнесся к юнкеру Тухачевскому. «Будущая опора трона», – подумал я о нем. Однако не кто иной, как сам Михаил Николаевич, тут же заставил меня усомниться в правильности этого моего предположения.

Братья сообщили Михаилу, что они готовятся к посещению Кремлевского дворца, где обязательно будут «августейшие» особы. К моему удивлению, он встретил это сообщение довольно скептически.

– Что же, ты не пойдешь? – удивились братья.

– Меня это не очень интересует, – пожал плечами Михаил и заторопился к себе в училище.

Из дома мы вышли вместе. По дороге завели разговор о революции пятого года. Михаил с острым интересом расспрашивал меня, и я окончательно убедился, что мой спутник – юноша серьезный, думающий, отнюдь не разделяющий верноподданнических взглядов, характерных для большинства кадетов и юнкеров.

Постепенно я все больше проникался симпатией к Михаилу Николаевичу. Наши беседы раз от разу становились все более откровенными. Михаил не скрывал своего критического отношения к самодержавию и так называемому «высшему обществу».

Откуда взялось такое свободомыслие?

Вероятно, сказывались прежде всего воззрения, господствовавшие в семье Тухачевских. Да и сам Михаил, будучи юношей умным, впечатлительным, не мог оставаться равнодушным ко всем тем мерзостям, которые везде и всюду сопутствовали царизму.

Однажды я разговорился о Михаиле Николаевиче с его курсовым офицером А. М. Кавелиным (впоследствии он служил в 5-й армии, которой командовал М. Н. Тухачевский). И Кавелин признался, что его удивляет этот юнкер. Способный к военным наукам, начитанный, признанный авторитет среди товарищей, он оставался совершенно равнодушным к своей будущей карьере и месту «в свете».

Но я тогда уже неплохо знал Михаила Тухачевского и вполне понимал то, что оставалось еще загадкой для курсового офицера.

Летом 1914 года М. Н. Тухачевский закончил военное училище и был произведен в подпоручики. Его имя, как преуспевавшего в учении, значилось первым в списке выпускников. По существовавшим тогда правилам он мог сам выбирать себе место службы и избрал лейб-гвардии Семеновский полк, в котором некогда служил А. В. Суворов.

Выезд в полк совпал с началом первой мировой войны. Михаил Николаевич должен был догонять семеновцев, уже выступивших на фронт. Для него, безусловно, очень еще далек был тогда тезис большевиков о превращении войны империалистической в войну гражданскую. В то время многие честные интеллигенты находились в состоянии душевной раздвоенности: они ненавидели царизм, но любили родину, народ. Они считали, что, воюя против немцев, служат своей стране, а не царизму. Вероятно, и Михаил Николаевич испытывал нечто подобное. Во всяком случае, воевал он храбро и осенью 1914 года за отличие при наступлении в Галиции был награжден орденом Владимира IV степени.

Война разлучила меня с М. Н. Тухачевским на довольно длительный срок. Мы встретились вновь лишь в марте 1918 года. Он уже успел поработать в Военном отделе ВЦИКа. А меня IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов избрал членом ВЦИК. После переезда правительства из Петрограда в Москву я был назначен военным комиссаром штаба обороны Москвы, потом стал заместителем председателя Всероссийского бюро военных комиссаров. В эти дни как раз и возобновились наши дружеские связи с Михаилом Николаевичем.

Я видел, что он уже твердо стоит на позициях большевиков, слышал его восторженные отзывы о Владимире Ильиче и потому предложил ему вступить в ряды Коммунистической партии. М. Н. Тухачевский был глубоко взволнован этим предложением. Он очень серьезно обдумал его и согласился.

Вместе мы отправились в Хамовнический райком партии, который помещался тогда, кажется, на Арбате.

Я дал М. Н. Тухачевскому устную рекомендацию и подтвердил ее письменно. Делал это без малейших колебаний, твердо веря, что, став коммунистом, Михаил Николаевич принесет еще большую пользу Советской власти, которая очень нуждалась в преданных военных специалистах.

Во Всероссийском бюро военных комиссаров подбирались тогда кадры для так называемой Западной завесы. Она должна была прикрыть центр России на случай, если германские империалисты нарушат Брестский мир. По моему предложению М. Н. Тухачевский был назначен военкомом Московского района Западной завесы. А когда на Волге вспыхнул мятеж белочехов, я имел случай доложить о Тухачевском В. И. Ленину. Владимир Ильич очень заинтересовался им и попросил привести «поручика-коммуниста».

Присутствовать при состоявшейся вскоре беседе Владимира Ильича с Тухачевским мне не пришлось. Но со слов самого Михаила Николаевича кое-что знаю о ней. Владимир Ильич сразу задал ему два вопроса: при каких обстоятельствах он бежал из немецкого плена и как смотрит на строительство новой социалистической армии? Тухачевский ответил, что не мог оставаться в плену, когда в России развернулись революционные события, и затем стал подробно излагать свои мысли о том, как соединить разрозненные красногвардейские отряды в настоящую регулярную армию.

Видимо, эти мысли понравились Владимиру Ильичу, и очень скоро вчерашний поручик получил назначение на пост командующего 1-й Революционной армией Восточного фронта. Ему предоставили возможность самому сводить разрозненные отряды в регулярные соединения. И он, как говорится, не ударил лицом в грязь. Под его командованием 1-я Революционная армия одержала славные победы.

Михаил Николаевич называл меня партийным отцом и потому, очевидно, считал своим долгом отчитываться передо мной. Он часто писал мне о своих фронтовых делах. Письма эти, к сожалению, не сохранились. Но недавно товарищи передали мне копию уцелевшей телеграммы от 8 июля 1918 года. Вот ее текст:

«Лосиноостровская Нижегородская дача Ермакова – Николаю Кулябко. Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты и Сызрань взята с бою.

Командарм 1-й Тухачевский».[3]

Это был первый успех Михаила Николаевича на Восточном фронте, и он делился своей радостью. Подписью «Командарм» он как бы говорил мне: «Смотри, я оправдываю твои надежды!»

Осенью 1919 года меня назначили членом Сибревкома. В только что освобожденном от колчаковцев Омске я опять встретился с моим давнишним другом. Надо ли говорить о том, как радостна была эта наша встреча, сколько волнующего о боях и походах узнал я от возмужавшего М. Н. Тухачевского. Но вскоре нам снова пришлось расстаться. Меня свалил тиф. Тухачевского ждали новые фронты, новые сражения. В памяти сохранилось относящееся к тому времени постановление Реввоенсовета Республики: «Наградить Командующего Пятой армией тов. Тухачевского за блестящее руководство победоносной армией орденом Красного Знамени».

С гордостью воспринял я это известие. Это чувство не раз посещало меня и в последующем, когда узнавал о победах наших войск под руководством М. Н. Тухачевского на Кавказском и Западном фронтах, при подавлении Кронштадтского мятежа и разгроме антоновщины.

Чуждый малейшей самоуспокоенности, М. Н. Тухачевский продолжал плодотворно трудиться и в мирное время, играя все более значительную роль в совершенствовании и оснащении нашей армии.

Узнав об аресте Тухачевского, я немедленно написал протестующее письмо Сталину. И тут же был арестован сам.

Прошли долгие годы, прежде чем меня реабилитировали. Но не меньшую радость принесла мне реабилитация моего незабвенного друга Михаила Николаевича Тухачевского, которого я рекомендовал в партию и который до конца был верным ее сыном.

КОМАНДАРМ – КОММУНИСТ

Б. Н. ЧИСТОВ

Время, когда М. Н. Тухачевский командовал 1-й Революционной армией, несомненно, явилось для него периодом полководческого и партийного становления. Здесь он получил первую серьезную партийную закалку, которая в свою очередь способствовала развитию его как полководца нового типа.

Партийное возмужание Михаила Николаевича проявилось, в частности, в его тесном сотрудничестве с Симбирской большевистской организацией, отдавшей много сил делу создания 1-й армии.

Автор этих строк был тогда работником Симбирского комитета РКП (б), являлся членом партийной военной комиссии, и ему представилась счастливая возможность довольно близко наблюдать командарма-коммуниста.

Хорошо помню, как он появился в наших краях.

В последних числах июня 1918 года телеграф принял из Казани «Декрет № 8 Реввоенсовета Востфронта».[4] Этим декретом смещался с поста командующего 1-й армией И. А. Харченко и назначался М. Н. Тухачевский. Фамилия нового командарма ничего нам не говорила. Тухачевского у нас не знали ни военные специалисты, ни партийные работники. Но от него ждали многого.

После жестоких поражений советских войск у Безенчука, у Липягов, под Самарой и Сызранью в район действий 1-й армии были двинуты новые отряды, созданные местными совдепами и присланные из центра. Прибыли три бронепоезда, броневики. Началось сведение разрозненных отрядов в группы.

После этого продвижение противника стало медленнее, однако решающего перелома не чувствовалось. Попытки координировать действия советских войск срывались не изжитой еще автономностью отдельных отрядов, предпочитавших вести войну партизанскими методами. Особенно отличались своеволием и недисциплинированностью отряды анархистов и левых эсеров.

К объективным трудностям, неизбежным при перестройке разрозненных отрядов в регулярную Красную Армию, прибавлялась тайная дезорганизаторская деятельность главкома Востфронта М. А. Муравьева – соучастника заговора ЦК левых эсеров против Советской власти. Прикрываясь шумихой и показной деловитостью, он всячески стремился оттеснить от руководства войсками большевиков и поставить на важнейшие командные посты «своих людей». Начальником обороны Уфы был назначен Ф. Е. Махина, засланный в Красную Армию правыми эсерами. Командующим Симбирской группой войск – крупнейшей в 1-й армии – был утвержден левый эсер Клим Иванов. Сообщником Муравьева был и Харченко.

Среди военных коммунистов и в прифронтовых большевистских организациях царила глубокая неудовлетворенность таким положением. Большевики еще не знали всей глубины предательства Муравьева, не предполагали, что Харченко сбежит потом к белым, но своей последовательной принципиальной борьбой с многочисленными их авантюрами срывали тайные замыслы изменников.

В этой борьбе видную роль сыграли старые партийцы – комиссар 1-й армии О. Ю. Калнин и председатель Симбирского комитета РКП (б) И. М. Варейкис. Они принимали все меры к тому, чтобы усилить позиции коммунистов в руководстве 1-й армией. С помощью приехавшего в Симбирск председателя Высшей военной инспекции Н. И. Подвойского им удалось добиться продвижения нескольких своих работников в губвоенкомат и штаб Симбирской группы войск. Затем О. Ю. Калнин сумел разоблачить Харченко, как бездельника и совершенно бездарного военного руководителя. Калнина решительно поддержали в этом отношении члены Реввоенсовета Востфронта П. А. Кобозев и Г. И. Благонравов, после чего Муравьев вынужден был согласиться на отстранение Харченко. Так был расчищен путь на пост командующего 1-й Революционной армией для М. Н.Тухачевского.


М. Н. Тухачевский и Г. К. Орджоникидзе у захваченного Красной Армией поезда Коледина


М. Н. Тухачевский на трибуне VII съезда Советов Белоруссии (1925 г.)


Симбирские коммунисты, естественно, связывали с новым командармом надежды на лучшее руководство войсками. И он не обманул этих надежд. Сразу же по вступлении Михаила Николаевича в командование 1-й Революционной последовала целая серия приказов, очень дельных по существу и бодрых по своему революционному духу. Группы войск преобразовывались в дивизии, штаб армии усиливался новыми работниками. Особенно важен был приказ о решительных мерах по укреплению революционной дисциплины.


М. Н. Тухачевский на строевом смотре частей Западного фронта (1920 г.)


Моя первая встреча с М. Н. Тухачевским произошла в здании бывшего кадетского корпуса, где размещались губисполком и комитет РКП (б). Там я бывал ежедневно. Работа в политотделе Симбирской группы войск не освобождала меня от моих прежних обязанностей. Я, как и раньше, ведал в Симбирском комитете большевиков партийной техникой.

И вот однажды (это было 3 июля 1918 года) И. М. Варейкис представляет мне молодого человека в ладно пригнанной военной форме:

– Знакомьтесь. Это и есть новый командарм В Инзе[5] пока нет парткома, и товарищ Тухачевский хочет зарегистрироваться у нас.

Михаил Николаевич с приветливой улыбкой пожал мне руку и предъявил членский билет Коммунистической организации Хамовнического района Москвы…

Когда потом в клубе коммунистов я рассказывал друзьям о посещении Тухачевским комитета партии, они восприняли мое известие почти как победу на фронте. И действительно, это была победа в борьбе с левыми эсерами за позиции в армии. В нашей памяти было еще свежо недавнее горькое разочарование, когда приезжавший в Симбирск главком Муравьев не пожелал даже встретиться с коммунистами. Мы невольно сравнивали муравьевское высокомерие с партийной скромностью Тухачевского.

Михаил Николаевич прибыл в Симбирск, конечно, не только для того, чтобы стать на партийный учет. Вступив в командование 1-й Революционной, он сразу понял, что для превращения ее в действительно регулярную армию недостает многого: слишком мало рядового состава, остро чувствуется нехватка опытных командиров и штабных работников, плохо с вооружением. И новый командарм уже на четвертый день обращается за помощью к местным партийным организациям, устанавливает личный контакт с председателем Симбирского комитета РКП (б).

В этом заключался большой принципиальный смысл. Значит, в отличие от своего предшественника трудные задачи создания армии он хочет решать по-партийному, по-большевистски. Значит, сознает, что только при поддержке со стороны партийных организаций и совдепов можно будет поднять широкие массы трудящихся на борьбу с белыми.

При первой же встрече с М. Н. Тухачевским мне довелось стать свидетелем очень интересного разговора между ним и И. М. Варейкисом.

– У нас в Симбирске несколько тысяч офицеров, – говорил Варейкис. – Из них лишь единицы пошли в Красную Армию. Большинство выжидает. Две недели назад губчека раскрыла подпольную белогвардейскую организацию. Но из офицерства в ней участвовали сравнительно немногие, только сынки помещиков и купцов.

Тухачевский подхватил эту мысль:

– Я знаю настроения офицерства. Среди них есть отъявленные белогвардейцы. Но есть и искренне любящие свой народ, Родину. Надо помочь им пойти с народом, а не против него…

Михаил Николаевич увлек Варейкиса к дальнему столу, и они тут же составили совместный «Приказ по 1-й Восточной армии».[6] В небольшом вводном абзаце этого документа разоблачалась роль иностранных империалистов, разжигавших гражданскую войну в России, и разъяснялся патриотический долг офицерства. Далее говорилось:

«Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывшим офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно стать под Красные знамена вверенной мне армии. Сегодня, 4 сего июля, офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к 12-ти часам в здание Кадетского корпуса, ко мне. Неявившиеся будут предаваться военно-полевому суду».

Приказ был опубликован в «Известиях Симбирского Совета» и расклеен по городу. Два дня подряд, 4 и 5 июля, в губвоенкомате М. Н. Тухачевский лично принимал бывших офицеров. В помощь себе по отбору специалистов он пригласил заместителя губвоенкома коммуниста Першина.

Как рассказывал потом Першин, беседы Тухачевского с бывшими офицерами отличались исключительным тактом. Новый командарм произвел на своих собеседников огромное впечатление, и не одна сотня офицеров благодаря ему перешла тогда на сторону Советской власти.

Показательно, что командующий Симбирской группой войск К. Иванов, левый эсер и тайный сообщник Муравьева, от участия в этой работе уклонился, заявив, что его штаб, губвоенкомат и части гарнизона военными специалистами уже укомплектованы. Каков же был подобранный Ивановым штаб группы, можно судить по тому, что при захвате Симбирска белыми он почти целиком перешел на их сторону. И наоборот, военные специалисты, приглашенные Тухачевским на службу в штаб 1-й армии, работали не за страх, а за совесть. Многие из них приобрели впоследствии широкую популярность на Восточном фронте. Таков, например, бывший подполковник И. Н. Устичев, ставший затем начальником административного отдела штаба 1-й Революционной армии, К. П. Диков – начальник оперативного отдела, его помощник И. И. Черноморцев, помощник начальника разведывательного отдела Б. Н. Арсеньев и другие.

Деятельность М. Н. Тухачевского по привлечению в Красную Армию военных специалистов была замечательным примером его умения подходить к сложнейшим вопросам с точки зрения государственных интересов. До того практиковалось привлечение в советские военные учреждения лишь отдельных лиц из старого генералитета и офицерства, и только на добровольных началах. Обязательный массовый призыв офицерства, проведенный М. Н. Тухачевским в полосе фронта, был мероприятием в подлинном смысле новаторским. Тухачевский сумел на деле применить ленинскую идею о необходимости для пролетарской диктатуры использовать знания старой интеллигенции.


Позже И. М. Варейкис рассказывал, что комиссар 1-й армии О. Ю. Калнин поначалу отнесся к М. Н. Тухачевскому несколько настороженно. Ведь он дворянин и в недавнем прошлом – офицер царской армии.

Не обошлось без неприятных объяснений. Тухачевский сразу же хотел внести ясность, где кончается комиссарский партийный контроль и начинается недопустимое вмешательство в функции командующего.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16