 |
|
Популярные авторы:: Кларк Артур Чарльз :: Чехов Антон Павлович :: Горький Максим :: Борхес Хорхе Луис :: Joyce James :: Толстой Лев Николаевич :: Фармер Филип Хосе :: БСЭ :: Лондон Джек :: Азимов Айзек Популярные книги:: The Boarding House :: Единственный способ :: Подземная Москва :: Чужое :: Бурый волк :: Справочник по реестру Windows XP :: Движущая сила :: Алчность и слава Уолл-Стрит :: Легенды о звездных капитанах :: Операция «Мэйфлауэр» |
Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзииModernLib.Net / Поэзия / Коллектив авторов / Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
И в обратный путь. Дорогой, ровной, как пульс. Евгения Костюкова. Любовь Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе На кустах – жемчужины улиток. Детство – срез иного бытия, где "семь я" писали только слитно, где целебным стал словесный яд. Дворник жизнь будил метлою звонкой, голосили кошки вразнобой. Пострелятам дедушка с болонкой всё грозил забавною клюкой. В тесной кухне бабушка и мама пирожки с черёмухой пекли. Ощущенье храма, но без рамок. Память-вишня в собственной любви. Узнавая шаги, обнажаю клыки и срываюсь с цепи, только хвост выдаёт неизбежность собачьей тоски, а мерцающих глаз купорос на тебя о тебе за тебя за тобой. Я давно, сумасшедший мой бог, обитаю за взлётно-нездешней чертой — выше неба, но, всё же… у ног. Мне зима – не зима, мне луна – не луна. Поминальные вьюги метут. Ждать – единственный жребий на все времена — неизбывно, отчаянно жду. Что по холке потреплешь, что пнёшь – всё равно. Звездных косточек мне не хватать. А собачья любовь, как немое кино, где нелепо о боли кричать. Завывает волком неотложка. Пахнет хлоркой, ложью и картошкой. Постоянство здесь непостоянно. У меня одна молитва – "Анна". Для тебя пойду на что угодно. Коридор больничный-змей холодный. Пелена наркоза… лица, тени, череда расплавленных ступеней. Знаешь, кроха, твой братишка-ангел верит в нас. Мы непременно, Анна, выстоим пять месяцев до встречи. Ужас повторения – не вечен. Только бы тебе внутри хватило света, соков, материнской силы. Мартовский старик, вздохнув туманно, в книгу жизни впишет имя – Анна. Клавдия Смирягина. Из приснившегося Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе Попавшее в оконный переплёт, сырое небо бьётся грудью в стену гостиной, где безмолвно и степенно сто лет столетник бабушкин растёт, где ходики воркуют в тишине, где вазочки на вязаных салфетках, где кенар спит в накрытой пледом клетке, присвистывая тоненько во сне. И бабушка, вздыхая, прилегла на круглый валик старого дивана. В студёном ноябре темнеет рано, и сделаны домашние дела. И снится нашей бабушке вокзал, прощанье на заснеженном перроне, а после – степь, дорога, сани, кони, и ночь, и узкий горный перевал… ……………………………………………………… Её нашёл наутро старший внук, когда принёс продукты, как обычно. (Она с годами стала склеротична — обычный в этом возрасте недуг). Что дальше было, что там за дела, не помню… помню только снег и дали, и тёплый свет на синем перевале, который я когда-то перешла. Подумаешь, каких-то двести лет — три жизни… ну, не три, пускай четыре — прошло с тех пор, как мой безвестный дед любил жену, сидел хмельной в трактире, пахал. Да-да, конечно же, пахал! Не зря меня весной на грядки тянет. Встав затемно под пенье петуха, шёл к озеру с рыбацкими сетями… . Всё было так. Дрожит тугая нить длиной в четыре выгоревших следа. И мне сегодня шага не ступить, не отозвавшись эхом песне деда. . Вон он – сидит у Бога на виду, устало свесив жилистые ноги, на облаке, как сиживал в страду на смётанном любовно пышном стоге. У нас одна небесная стреха, и шар земли, катящийся по блюдцу. А двести лет – такая чепуха, пройдут – и не успеешь оглянуться… Детей у них не было, видимо, Бог не дал, а может, не больно хотели, хотя сначала она колыбельку частенько во сне качала. Потом перестала. Устала. Прошли года. . Он стал ей и мужем, и сыном, но вышел срок, и он не проснулся обычным осенним утром. Она на поминках не плакала почему-то. Друзей проводила, защёлкнув дверной замок. . Отчётливо зная, что утром к нему уйдёт, легла на кровать, примостившись привычно с края. И вспомнила вдруг, окончательно засыпая, что завтра голодным останется рыжий кот. . С тех пор миновало двенадцать протяжных лет. И кот вечерами на кухне мурлыкал звонко. Когда схоронила кота, принесла котёнка. Зовёт его мальчиком. Гладит. И в сердце – свет. Саша Резина. Там высоко Финалист второго Открытого второго чемпионата России по литературе «Опять, разбужена стихом, встаю…» опять, разбужена стихом, встаю: ноль шесть– ноль три…с печалью (первым петухом), сигналящей внутри…а дальше кофе с коньяком, с туманом горький лес…опять разбужена стихом! и запахом чудес…и скажет стих: "полёт мой пей, и будешь ты не эльф, не мошка и не воробей, а многокрылый лев". и горький лес мне подсластит не солнечный коньяк, а рифма «кит» и «полетит», «рассвет-дурак» и «мрак». кровь-с молоком и смерть-с водой из долгой подземли. о ком мой стих, о ком мой злой? позли еще, позли! ведь злость как кофе в коньяке не даст мне опьянеть. и ложки кость в моей руке обглодана до «нет» – до «нет» обглодан ранний стих… я сплю почти опять, душа так-так, часы тик-тик: любовь, ноль семь-ноль пять. это такое глупое ноу-хау: окна сдвигают брови, а я – застыла. в мыслях моих копается доктор хаос, ветром стальным рассверливая затылок. в парк прилетит, заблокирует мой «аккаунт» между двумя березами в мокрой гуще… культи дубов лечит лето то мхом то градом. зИмы во льду хоронят живых лягушек. глупое ноу-хау: грущу, не каюсь, звезды роняю в воду промерзшим уткам. космос – моя больница. мой доктор – хаос. ночь прислоняется к нам своим лунным ухом: бьется ли птица в березовом подреберье?… тьма-ингалятор – от проблесков задыхаюсь… я обещаю поправиться и не бредить верой в рассвет и в себя. только в хаос… так неужели расставшись, мы канем?… дождь и в москве и в аду — время стучит каблуками о камни, напоминая: иду. так неужели сей фатум лелеять? — свет во дворе и в раю, как в домино, наши лавочки склеил там, высоко, на краю… Улица Горя, Потери Аллея, смерть на земле и под ней, время за смертью бежит, что-то блея про «не гоните коней». так неужели еще надо четче волку сказать «отступись»? красные: шапка, кровь, небо и щечки… рано тебе, отвернись… так неужели опять когти в клавишах: марш похоронный в раю — осень, пустые и мокрые лавочки там, высоко, на краю… Инна Олейник. А пока Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе Утро с прищуром целует в веснушки. Лето. Мама в косички вплетает тепло и ленты. Завтрак – омлет, галеты. И сандалета Где-то запряталась. Выбежишь босиком. Лето не пахнет, лето благоухает Спелой малиной, мамиными духами. Мчишься по улице, лето в себя вдыхая. Смотришь сквозь челку бесхитростно и легко. Небо за крыши цепляется облаками. Лето порывистым ветром тебя арканит. Август кладет тебя в пасть свою пеликанью. Скоро рябина доспеет до сочных бус. Ну, а пока ты срываешь с соседской груши Сладость свободы, испачкав лицо и рюши. И, отдаваясь природе своей зверушьей, Делаешь все по желанию – наобум. Завтра ты станешь взрослой. За школьной партой Тетя расскажет, что мир разделяет карта. Что чудеса – это просто модель стандарта Точных, доказанных опытами наук. Ну, а пока небом дышится васильково. Мир не разбросан, не сломлен, не забракован Тетей с указкой и дядей в большом толковом. Зелен, песочен, светел и большерук. Ну, а пока ты уверена: люди – боги. Ты еще знаешь счастливых, неодиноких. Пыль, поднимаясь, целует босые ноги. С каждым мгновением в жизнь открываешь дверь. Скоро ты вырастешь, станешь чуть-чуть взрослее. Мир тебе выставят лгущим и злым. Теплея, Вечер весенний прошепчет, как здесь тебе я: ''Только не верь им, пожалуйста! Им не верь!'' В полночь, Джек, небо синее, как наливной инжир, И густое, Густющее, словно вишневый джем. Ночь, по полочкам звездочки разложив, Наливается теплым джином в пустой фужер. После двух, Джек, мне нравится слушать джаз, Разбирать мир от башен до самых гнилых пружин. Люди дремлют в объятиях старых цветных пижам. Я шепчу: ''Расскажите, что снится вам, расскажи…'' Сквозь оконную раму дым вьется седым ужом. Раскрывая окно, разрушаю его ажур. Воздух свеж, аж колюч, впрочем, даже почти ежов. Звезды выглядят снизу, как сладкий в горсти кунжут. Под окном у меня, Джек, щетинится старый Джим. Он оранжевый весь. Он, как солнце. Еще рыжей. Он сидит до рассвета и пристально сторожит Наши вещие сны, наши выдохи. Он блажен. Под прицелом луны мысли движутся, словно жук, Совершая полет и такой баджи-джамп/прыжок, Что я вряд ли когда-нибудь это изображу, Разве только тогда, когда перерожусь стрижом. Ты есть ты. Я есть я. И нам незачем подражать. Мир устал и уснул. Он широк и непостижим. Ты сопишь, Джек, легонько подушку рукой прижав. И мне хочется… Хочется просто жить! Осень приходит в бедро целовать словами. Джимми, давай-ка забудем, как нас сломали. Джимми, давай-ка забудем, как те и эти В нас с тобой умерли люди, погибли дети. Как не хватило ни веры, ни сна, ни сил нам. Как было солоно, как было больно сильно, Когда в этой чертовой жизненной хирургии Отрезались самые близкие и самые дорогие. Джимми, давай не думать, что, может, завтра, Нам распахнутся жуткие «двери» Сартра, Или о том, что нас могут пометить чеково В самой шестой и ужасной палате Чехова. Как заставляют стонать нас, скулить и корчиться Филипы Моррисы, Праймы, Рогани, Хортицы. Как нас смертельно заботливо усмирили Теми продуктами дьявольской индустрии. Джимми, а с нами Бог неизбежно был (ли?) Джимми, давай припомним, что мы забыли: Брось забывать любить и любить забыться! Будем менять манеры, привычки, быт сам. Джимми, куда ведь дальше, под нами днище. Видишь, у нас с тобой силы на тыщи нищих? Молчи словами, разговаривай лишь касаниями. Руками не думай, пускай решают сами они. К черту одежды, замаскированные под Прада. Только обнаженному телу известна правда. Как-то непринужденно, небрежно, просто мы Станем наэлектризованными, как простыни. Будем купаться в дайкири любовных стонов. Осень замрет от страха, как будто сто нас. Станем единым целым, сойдясь чужими. Осень уходит прочь, замечаешь, Джимми? Мы с тобой не умеем самбу, сумеют пальцы. Станем счастливыми буддистами, как непальцы. Словно мы поселились в сердце Индии. Ну, а там мы Учимся непридуманному счастью у Гуатамы. Джимми, у нас здесь такое оплотище штилевое! Джимми, мы с тобой целый воин, пока нас двое, Пока мы о любви поцелуями – не словами, Молятся Божьи ангелы над нашими головами… Гуппи. Ничья Финалист второго Открытого чемпионата России по литературе "чтоб тебе родиться птицей, надо прежде умереть."(с) Десятки солнц разбитого стекла, звенящий голос. Mир, упавший на пол. Мой кот внизу – в квадратике окна — сидит и отрешенно лижет лапу. Сгорают связи, рушатся мосты, мелеют вены, мысли и колодцы. Сквозь перистые рваные бинты меня несет под воспаленным солнцем за тридевять, досрочно, наобум. Под звуки гаммы рвутся быль и небыль. Впервые рада вылететь в трубу — в нее в момент свернулась полость неба, и глас трубит восход – иже еси!.. Но до-мажор завис всего в полтоне от выхода – буксует нота си, а глас фальшивит и летально гонит. Hе выход запасной – простой исход, логичный, будто эхо после крика, и небо – не вокруг, не над, не под, оно – внутри мигает аварийкой… Тоннель, воронка, вОроны, стрижи… Пульсация секунд, свет – ближе, ближе… Но кто-то в белом требует: дыши! И кто-то рядом молится: живи же!.. Крепки узлы. Тягуча пелена. Невнятны голоса, размыты лица. Отчетлив кот, глядящий из окна вслед улетевшей нерожденной птице. Я больше не приду сюда — ни в этот двор, ни в эти стены, где постоянно переменны удача, ветер и судьба, где столько лет за кругом круг меня вели чужие боги и отжимали грубо соки вращеньем будней-центрифуг, где плющ крадется по крыльцу и умирает у порога, где дождь – холодный недотрога — руки не даст, бьет по лицу, где солнце медленно за шкаф сползает, прячась в пыль вселенной, и, улыбаясь лицемерно, слепит врасплох, исподтишка, где окна – тихая вода — так глубоки, темны и немы… Чужая жизнь, чужая тема. Я больше не приду сюда. Мы встретились. Паршивых две овцы. Два комика из пошлой оперетты — напившиеся августа глупцы. Две рыбины из высохшего лета. Настроим звук и наведем мосты. Заглавие останется в кавычках. Mы будем говорить до темноты о чем угодно, только не о личном. Изгибы улиц подчеркнет неон, и вечер будет плыть, шуметь и петься, a твой невозмутимый баритон – взрывать мое смеющееся меццо… Придут счета, дожди, осенний грипп. Hад линиями Наска древних инков парить под солнцем будет пара рыб, считая друг у друга чешуинки. Шершавым языком из рыбьих кож залижет время будние печали. Но все же ты когда-нибудь уйдешь. А может, я, хвостом вильнув, отчалю. И воздух станет сразу тяжелей, и кто-то, спотыкаясь о пороги, где лУны абразивных фонарей шлифуют мокрых улиц водостоки, пойдет по кнайпам, пО миру, в народ. Забьет крест-накрест зону циферблата, отрежет дреды, чешую сорвет и забинтует тайные стигматы. Он будет пить и осенять крестом веселую подвыпившую паству… Но по сюжету это всё – потом. Сейчас – вокзал, перрон, глаза и… "Здравствуй…" Влад Васюхин. Рождественский репортаж Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе У новости будет вселенский охват: «Смотрите, к Мессии пришли три волхва! Явились с дарами персидские маги…» На это не жалко минут и бумаги, звенят голоса и сливаются в хор: «Зовут их Гаспар, Балтазар, Мельхиор… Смотрите, вот золото, ладан и смирна… Цари поклонились и замерли смирно…» Реклама. «Мы снова в эфире! И лучше расскажет об этом Иосиф Обручник». Опять комментатора вспыхнет cadenza — под светом звезды и на крике младенца. И слушает молча планета глухая, как дышит вертеп Его, благоухая… 24 декабря 2012 Я проходил заросшим садом в деревне тихой и чужой, где лето подбивало сальдо и мялась осень за межой. Среди отяжелевших яблонь и гроздьями висящих слив мне говорить хотелось ямбом — был вдохновения прилив. За мной следили из-за ставен, где золотых шаров стена, и та, кем был тот сад оставлен, и тот, кем брошена она… 20 августа 2012 – Чьи это задницы? Чьи это хари? – Ах, неужели? Снова принц Гарри! – О, папарацци, наглые твари! Тут компромата – целый гербарий. – Это скандально! Это пикантно! – Лучше бы мальчик учился бельканто… – Гадкий наш Гарри! Снова в угаре… – Всеми заброшен, как дети в Уганде… – Вот бы его проучила Диана… – Да, не икона! А кто без изъяна? – Ты посмотри-ка, важный, как барин, рыжая бестия! Сладкий наш Гарри… – Ну, а на мой взгляд, олух он сельский, принц называется, Гарри Уэльский!.. – Мы его любим! Души в нем не чаем!.. И не читайте таблоид за чаем! 24 августа 2012 Александру Аверину Быть официантом на Сан-Марко! Смазливым, легким, без усов… Пусть кто другой одет немарко, а я белее парусов. Мой черный чуб набриолинен, шикарен смокинг, но не суть… Важнее, что поднос с "Беллини", как Конституцию несу! И миллион голодных женщин, с усталых глаз сгоняя хмарь, меня запомнили не меньше, чем баптистерий и алтарь. 15 августа 2012 Ренате Литвиновой Толстуха маялась в метро… И вдруг – о, боже! – балерина. Она – толстухи половина, а грудь – о чем базар? – zero. По лицам пронеслась волна, хоть не курсантская казарма: «Какие руки! А спина!.. Ах, эта шея! Бездна шарма!..» Толстуха, прекратив жевать, живот втянула, пряча пончик, и прошептала: «Вашу мать, мне никогда такой не стать! Она – на сцене, я – на почте». Слониха смотрит на газель, терзает всю ее обида: «Ну почему я – не Жизель? Ну почему я – не Сильфида?» Достав из сумочки платок и скомкав с нежностью садиста, она соленый кипяток направила в кусок батиста. А балерина извлекла отнюдь не зеркальце и пудру, а лебединые крыла, сведя обыденность к абсурду! 9 июля 2012 Геннадий Антонов. …стихи без морали… Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе городское небритое грязно-осеннее регги в настроенье нахохленным улицам роль и игра дирижёром отнюдь не французский маэстро легран но и не потерявший работу булгаковский регент происходит публичное действо народно-трамвайно от его обнажённости запросто и онеметь и оглохнуть октябрьски не слыша натужную медь ту что выдули лабухи с лысыми неголовами грубых ветров наждак наточил по-цирюльничьи бритву исскоблил по-парадному плеши угрюмых торжеств внутрь трубы водосточной втекает предзимняя жесть и готовится музыка стыть как строительный битум… …стихи без морали… Отстала птица, зовам вопреки, и голос клина медленно растаял. Канва сюжета лапотно проста, и — узор не гладью – вкрест, да от руки… Прожить одной всю зиму – не крюшон, а самогон, с какого глотка сохнет. Кричать бы ей на птичьем громко: "Ох! Нет!", — да только к зобу крик не подошёл… Отмёрзнут крылья, вмёрзнет в тело боль, загонит голод мысль живую в угол… Случалось многим выть сильней белуги лишь для того, чтоб только быть собой… …сослагательная хотелка… …сунуть голову в снег и как северный страус уснуть, и приснить себе сон, где совсем не полярное лето разливает росу в руки утренних трав-тарталеток, а озёрная гладь прячет в омуте рыбью казну. я, зажатый зимой, как заборным штакетом щенок, дали волю бы мне, снёс бы к чёрту четыре пролёта февраля-коротышки, и путь мой к свободе пролёг бы, заструились ручьи б, как прозрачные змеи у ног… …от прорыва плотин до прорыва такого же – век… чтобы век скоротать, стрелки двигать готов я руками, но вселился в меня целлюлозный столбняк оригами — ни часы подвести, ни поднять даже собственных век… Давай же, март, не думая, плесни в лицо мне снег твой тёплый, ненормальный. Он мне, как песня тысячи шарманок, сгоняющая зимний сон с ресниц. За песню можешь плату ты взимать. О ней мечтает люд любого ранга! А я согласен быть твоею Вангой, пророча: скоро кончится зима! И зеркала, что скрыты под шугой, откроют вскоре нам свои владенья — мелькнёт там Ихтиандра привиденье, в упор посмотрит сам Ларошфуко. Качнут солнцеворотные весы той чашей, где насыпан ворох света, посыплются грачи горохом с веток, покатятся ручьи, как в масле сыр. Такой воображения Грааль, пока я рот на тёплый день разинул. А снегом март – обманывает зиму. А та ему не верит ни на грамм… Вложив монетку в ладонь печали, ночная птица, отпев, стихает. Отдаст швартовы рука сухая вселенской скорби, и ночь отчалит. Пройдётся красным по глади кровель арбузно-свежий востока ломтик. Проснутся окна. Зевотно. Ломко. Прохожий первый насупит брови. Ещё не люди, а миражи мы. Стать кровью, плотью нас день обяжет. Ну а пока что, забыв себя же, живём в себе же, собой и живы… Ирина Гольцова. Единицы речи Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе Душа моя невнятная, Ты друг ли мне? Нам, пряная да мятная, Гореть в огне. В прозренье адском плавиться Нам, как в смоле, Непоправимым маяться В бесслёзной мгле. Зачем же, словно пленница Большой луны, Хранишь, душа-медведица, Больные сны? Зачем лететь артачишься, Мой свет, в окно, А тихо в клетку прячешься Клевать пшено? Ким по жёрдочке скакал, Щебетал задорно, Сцены средний пьедестал Штурмовал проворно. А споткнётся – не беда, Не заметим даже. А заметим – и тогда Ничего не скажем. Если сфинкс умеет петь И скакать по веткам — Это надо посмотреть, Это очень редко! Одинокие слова — Единицы речи, Мы бессмысленны сперва, Мы пусты до встречи. Он загадку задаёт И не ждёт ответа, А закрыв глаза, поёт, Что ответа нету. Разбуди меня в пять или в шесть. Не сердись, если стану сердиться: В гущу сна так отрадно осесть, Как чаинка, как в заросли птица — Невесомо и сладко осесть… Как усталый глазастый птенец: Что колючки ему – что кочевья — Что эпохи бесславный конец — Для него существуют деревья. Что эпохи ему – что конец… Игорь Козин. Философское Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе "Так вспыхивает свет и создается мир — Его по-своему образовать желает Кецалькоатль – Перо на чешуе, Орел-Змея, Паренье в небесах и Стланье по земле". Вот и окончен бой. Был он жестоко скорым, Гибель неся с собой Воинам тем, которых Вдовам не долго выть Воем на этом свете В хижинах из листвы, Где под листами – дети… Солнечные блестят Зайчики на кирасах, Шлемах, мечах солдат Дона Вилья-Лас-Каса. Конкистадоров сброд, Вырезав всю деревню, Свой продолжать поход Сможет в столицу древних Храмов и пирамид Бога Кецалькоатля… Только вот семенит В чёрной сутане падре. Дону испанский поп, Молвил смиренно: "Слушай, Надо младенцев, чтоб В ад не попали души, Нам покрестить – водой Сбрызнуть святой. Успеешь Всех перебить потом". – Делай. Да побыстрее! Перекрестили их… И – головой о камень. Вздрогнуло хоть на миг Небо над облаками? Или, забыв шуметь, Синие волны море Остановило? Нет — Море не знает боли, Небу неведом страх, Кецалькоатлю – жалость. Числящимся в богах Каждому дали малость: Кровь убиенных жертв К Солнцу поднимет паром; Время, известный лжец, Жизнь заберёт задаром; В Мира круговорот Трупы, как удобренье; Ну, а Христос возьмёт Души, венец творенья. А командор Лас-Кас Взмахом руки на Запад Молча отдаст приказ Банде своей азартной Дальше вперёд идти, Чтобы судьбу и память Где-то в конце пути В золото переплавить… "Всё, что не от веры, есть грех" "Слово изреченное есть ложь" 1, 2, 3, 4 |
|||||||