Журнал «Последняя среда» - Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Прошлое)

Остывших губ,

Пробьет широкими штыками

Остывший труп.

Она пока еще – нетленна,

Светла ладонь…

Так пусть и плечи и колена

Пожрет огонь!

Спешите! Поджигайте разом

Могильный шелк,

Пока надел противогазы

Смятенный полк.

Смотрите! На уступе голом

В последний час

Огромным черным ореолом

Встает фугас.

У стен бетонного редута

Весь полк склонен,

В ревущем пламени мазута

Узор знамен.

И небо круглое ослепло…

Не верьте снам.

Она вернется в виде пепла

Обратно к нам!

Осыпав гроздья мертвых галок,

Подкрался газ

И синим запахом фиалок

Дохнул на нас.

Но Анна пламенем воспета,

И Анны – нет!

…У черной койки лазарета

Дежурит бред.

Она – тепла и осиянна —

Сошла ко мне.

Пустое! – Тень аэроплана

Летит в окне…

1934

МАРИНА

Пыльный шум толпится у порога…

Узкая Виндавская дорога,

Однопутье, ветер да тоска…

И вокзал в затейливых причудах —

Здесь весь день топорщатся на блюдах

Жабры разварного судака.

Для тебя ни солнца, ни ночлега,

Близок путь последнего побега,

Твой царевич уведен в подвал,

Свет луны и длителен и зыбок,

В показаньях множество ошибок,

Расписался сам, что прочитал.

Паровоза огненная вьюга,

И в разливах тушинского луга

Вспоминай прочитанную быль —

Здесь игра большая в чет и нечет,

Волк в лесу, а в небе ясный кречет,

А в полях ревет автомобиль.

Обжигай крапивою колена,

Уходи из вражеского плена

По кустам береговой тропы!

За Филями на маневрах танки,

У тебя ж, залетной самозванки,

Прапоры да беглые попы.

Да старинный крест в заречной хате…

А сама служила в Главканате

По отделу экспорта пеньки.

Из отчетов спешных заготовок

Убедилась в прочности веревок,

Сосчитала пушки и штыки…

Посмотри, прислушайся, Марина,

Как шумит дежурная дрезина,

Шелестят железные мосты,

Как стрелки берут на изготовку

Кто клинок, кто желтую винтовку,

Как цветут и шевелятся рты.

И стрелки в своем великом праве

Налетят, затравят на облаве,

Не спастись ни в роще, ни в реке.

А на трупе – родинки и метки,

Четкий шифр из польской контрразведки,

Что запрятан в левом каблуке…

1929

* * *

Если голубая стрекоза

На твои опустится глаза,

Крыльями заденет о ресницы,

В сладком сне едва ли вздрогнешь ты.

Скоро на зеленые кусты

Сядут надоедливые птицы.

Из Китая прилетит удод,

Болтовню пустую заведет,

Наклоняя красноватый гребень.

Солнце выйдет из-за белых туч,

И, увидев первый теплый луч,

Скорпион забьется в серый щебень.

Спишь и спишь… А солнце горячо

Пригревает круглое плечо,

А в долине горная прохлада.

Ровно дышат теплые уста.

Пусть приснится: наша жизнь чиста

И крепка, как ветка винограда!

Пусть приснятся яркие поля,

глыбы розового хрусталя

На венцах угрюмого Тянь-Шаня!

Дни проходят, словно облака,

И поют, как горная река,

И светлы свершенные желанья.

Тает лед ущелий голубой.

Мир исполнен радостного смысла.

Долго ль будет виться над тобой

Бирюзовой легкою судьбой

Стрекозы живое коромысло?

1933

Михаил СВЕТЛОВ (1903–1964)

Родился в небогатой еврейской семье в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) – городе с богатой традицией еврейских погромов. Первое стихотворение «Песня юных борцов» напечатали в 1917-ом в газете «Голос солдата».

За годы гражданской войны власть в Екатеринославе менялась около двадцати раз: гайдамаки, большевики, немцы, атаман Григорьев, Махно, Деникин… – «большая дорога военной удачи».

В 19-ом с приходом красных вступает в комсомол, заведует отделом печати губкома комсомола. В 20-ом несколько месяцев стрелком служит в 1-ом екатеринославском территориальном полке, созданном для борьбы с окрестными бандитами. Перебирается в тогдашнюю столицу Украины Харьков, работает в отделе печати ЦК комсомола. Выходят книги стихов «Рельсы» и «Стихи о ребе». В 22-ом приезжает в Москву, учится на литературном факультете университета и в литературно-художественном институте им. Брюсова.

В 1924–1929 годах выходят еще четыре книги его стихов. Светлов воспевает прошедшую гражданскую войну, как предтечу Мировой революции – освобождения всего человечества, когда «походные трубы затрУбят на Запад», «красные пули дождутся полета» и «зажгутся пространства от моей небывалой игры». В 26-ом появляется самое знаменитое стихотворение Светлова «Гренада»:

……………….

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

……………….

И мертвые губы

шепнули: «Грена…»

Но советский режим оказывается слишком буржуазным для его еврейско-коммунистического мессианства. Апологет мировой революции Троцкий в 29-ом изгоняется из страны. Светлова за «троцкизм» исключают из комсомола. Следующая книга стихов Светлова выйдет только в 59-ом году. Да, собственно, и писать стихи ему было уже особо не о чем. Писал пьесы. Во время Отечественной войны был фронтовым журналистом. После войны преподавал в Литинституте. Разойдясь с эпохой, надел на себя вериги острослова и алкоголика. В 1967-ом посмертно получил Ленинскую премию за последнюю книгу стихов.

ДВОЕ

Они улеглись у костра своего,

Бессильно раскинув тела,

И пуля, пройдя сквозь висок одного,

В затылок другому вошла.

Их руки, обнявшие пулемет,

Который они стерегли,

Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед,

Никак оторвать не могли.

Тогда к мертвецам подошел офицер

И грубо их за руки взял,

Он, взглядом своим проверяя прицел,

Отдать пулемет приказал.

Но мертвые лица не сводит испуг,

И радость уснула на них…

И холодно стало третьему вдруг

От жуткого счастья двоих.

1924

ПИРУШКА

Пробивается в тучах

Зимы седина,

Опрокинутся скоро

На землю снега, —

Хорошо нам сидеть

За бутылкой вина

И закусывать

Мирным куском пирога.

Пей, товарищ Орлов,

Председатель ЧеКа.

Пусть нахмурилось небо,

Тревогу тая, —

Эти звезды разбиты

Ударом штыка,

Эта ночь беспощадна,

Как подпись твоя.

Пей, товарищ Орлов!

Пей за новый поход!

Скоро выпрыгнут кони

Отчаянных дней.

Приговор прозвучал,

Мандолина поет,

И труба, как палач,

Наклонилась над ней.

Льется полночь в окно,

Льется песня с вином,

И, десятую рюмку

Беря на прицел,

О веселой теплушке,

О пути боевом

Заместитель заведующего

Запел.

Он чуть-чуть захмелел —

Командир в пиджаке:

Потолком, подоконником

Тучи плывут,

Не чернила, а кровь

Запеклась на штыке,

Пулемет застучал —

Боевой «ундервуд»…

Не уздечка звенит

По бокам мундштука,

Не осколки снарядов

По стеклам стучат, —

Это пьют,

Ударяя бокал о бокал,

За здоровье комдива

Комбриг и комбат…

Вдохновенные годы

Знамена несли,

Десять красных пожаров

Горят позади,

Десять лет – десять бомб

Разорвались вдали,

Десять грузных осколков

Застряли в груди…

Расскажи мне, пожалуйста,

Мой дорогой,

Мой застенчивый друг,

Расскажи мне о том,

Как пылала Полтава,

Как трясся Джанкой,

Как Саратов крестился

Последним крестом.

Ты прошел сквозь огонь —

Полководец огня,

Дождь тушил

Воспаленные щеки твои…

Расскажи мне, как падали

Тучи, звеня

О штыки,

О колеса,

О шпоры твои…

Если снова

Тифозные ночи придут,

Ты помчишься,

Жестокие шпоры вонзив, —

Ты, кто руки свои

Положил на Бахмут,

Эти темные шахты благословив…

Ну, а ты мне расскажешь,

Товарищ комбриг,

Как гремела «Аврора»

По царским дверям

И ночной Петроград,

Как пылающий бриг,

Проносился с Колумбом

По русским степям;

Как мосты и заставы

Окутывал дым

Полыхающих

Красногвардейских костров,

Как без хлеба сидел,

Как страдал без воды

Разоруженный

Полк юнкеров…

Приговор прозвучал,

Мандолина поет,

И труба, как палач,

Наклонилась над ней…

Выпьем, что ли, друзья,

За семнадцатый год,

За оружие наше,

За наших коней!..

1927

Приложение

В приложении стихи трех великих русских поэтов – современников сталинской эпохи. Они эту эпоху преодолели, заплатив каждый свою цену. Только они, преодолевшие, и могут ее судить.

БОРИС ПАСТЕРНАК (1890–1960)

У Бориса Пастернака был большой счет к дореволюционному режиму. Главное состояло в том, что, говоря словами Бернса и Маршака, – «любовь раба богатства и успеха». Поэтому старый мир и зашел в тупик мировых войн. Временами Пастернаку казалось, что из этих военных родов, из сморщенного, покрытого кровью и слизью плода, со временем образуется здоровый счастливый человек. Но иллюзии относительно советского режима развеялись после «писательской» поездки в 32-ом на голодающий после коллективизации Урал. В отличие от собратьев по перу, привозивших новые стихи, Пастернак вернулся с нервным расстройством. В этом нервном расстройстве вполне мог привидеться ему знаменитый телефонный разговор со Сталиным, надежных свидетелей которому нет, когда Пастернак сказал вождю, что хотел бы поговорить «о жизни и смерти». Похоже, для него власть «гения поступка» и «бездне унижения бросающая вызов женщина» стянулись в узел, так же, как в полудетском впечатлении, описанном в «Охранной грамоте»: «вне железа я не мог теперь думать уже и о ней и любил только в железе, только пленницею…»

Да и о чем бы то ни было Пастернаку проще было разговаривать со Сталиным, чем с его подручными. И убило его не трагическое сталинское, а «шкурное» хрущевское время.

Из поэмы «Спекторский»

Поэзия, не поступайся ширью.

Храни живую точность: точность тайн.

Не занимайся точками в пунктире

И зерен в мере хлеба не считай!

Недоуменьем меди орудийной

Стесни дыханье и спроси чтеца:

Неужто, жив в охвате той картины,

Он верит в быль отдельного лица?

И, значит, место мне укажет, где бы,

Как манекен, не трогаясь никем,

Не стало бы в те дни немое небо

B потоках крови и Шато д’Икем?

Оно не льнуло ни к каким Спекторским,

Не жаждало ничьих метаморфоз,

Куда бы их по рубрикам конторским

Позднейший бард и цензор ни отнес.

Оно росло стеклянною заставой

И с обреченных не спускало глаз

По вдохновенью, а не по уставу,

Что единицу побеждает класс.

Бывают дни: черно-лиловой шишкой

Над потасовкой вскочит небосвод,

И воздух тих по слишком буйной вспышке,

И сани трутся об его испод.

И в печках жгут скопившиеся письма,

И тучи хмуры и не ждут любви,

И все б сошло за сказку, не проснись мы

И оторопи мира не прерви.

Случается: отполыхав в признаньях,

Исходит снегом время в ноябре,

И день скользит украдкой, как изгнанник,

И этот день – пробел в календаре.

И в киновари ренскового солнца

Дымится иней, как вино и хлеб,

И это дни побочного потомства

В жару и правде непрямых судеб.

Куда-то пряча эти предпочтенья,

Не знает век, на чем он спит, лентяй.

Садятся солнца, удлиняют тени,

Чем старше дни, тем больше этих тайн.

Вдруг крик какой-то девочки в чулане.

Дверь вдребезги, движенье, слезы, звон,

И двор в дыму подавленных желаний,

В босых ступнях несущихся знамен.

И та, что в фартук зарывала, мучась,

Дремучий стыд, теперь, осатанев,

Летит в пролом открытых преимуществ

На гребне бесконечных степеней.

Дни, миги, дни, и вдруг единым сдвигом

Событье исчезает за стеной

И кажется тебе оттуда игом

И ложью в мертвой корке ледяной.

Попутно выясняется: на свете

Ни праха нет без пятнышка родства:

Совместно с жизнью прижитые дети —

Дворы и бабы, галки и дрова.

И вот заря теряет стыд дочерний.

Разбив окно ударом каблука,

Она перелетает в руки черни

И на ее руках за облака.

За ней ныряет шиворот сыновний.

Ему тут оставаться не барыш.

И небосклон уходит всем становьем

Облитых снежной сывороткой крыш.

Ты одинок. И вновь беда стучится.

Ушедшими оставлен протокол,

Что ты и жизнь – старинные вещицы,

А одинокость – это рококо.

Тогда ты в крик. Я вам не шут! Насилье!

Я жил, как вы. Но отзыв предрешен:

История не в том, что мы носили,

А в том, как нас пускали нагишом.

(1925–1931)

1917–1942

Заколдованное число!

Ты со мной при любой перемене.

Ты свершило свой круг и пришло.

Я не верил в твое возвращенье.

Как тогда, четверть века назад,

На заре молодых вероятий,

Золотишь ты мой ранний закат

Светом тех же великих начатий.

Ты справляешь свое торжество,

И опять, двадцатипятилетье,

Для тебя мне не жаль ничего,

Как на памятном первом рассвете.

Мне не жалко незрелых работ,

И опять этим утром осенним

Я оцениваю твой приход

По готовности к свежим лишеньям.

Предо мною твоя правота.

Ты ни в чем предо мной неповинно,

И война с духом тьмы неспроста

Омрачает твою годовщину.

6 ноября 1942

ДУША

Душа моя, печальница

О всех в кругу моем,

Ты стала усыпальницей

Замученных живьем.

Тела их бальзамируя,

Им посвящая стих,

Рыдающею лирою

Оплакивая их,

Ты в наше время шкурное

За совесть и за страх

Стоишь могильной урною,

Покоящей их прах.

Их муки совокупные

Тебя склонили ниц.

Ты пахнешь пылью трупною

Мертвецких и гробниц.

Душа моя, скудельница,

Все, виденное здесь,

Перемолов, как мельница,

Ты превратила в смесь.

И дальше перемалывай

Все бывшее со мной,

Как сорок лет без малого,

В погостный перегной.

1956

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ (1891–1938)

В юности Мандельштам увлекался марксизмом, хотел вступить в боевую (террористическую) организацию социалистовреволюционеров, но принят не был, вероятно, по причине малолетства. Однако война и революция выработали у него отвращение к любому, а не только государственному, терроризму. В 19-ом в Москве эсер-чекист Блюмкин в присутствии Мандельштама похваляется ордерами на расстрел, куда можно вписать любую фамилию. Мандельштам устраивает скандал и сообщает о Блюмкине его начальнику Дзержинскому. Самому Мандельштаму, опасавшемуся мести Блюмкина, пришлось уехать из Москвы в Киев. Киев с его кровавыми переходами власти из рук в руки оказался не лучшим местом для Мандельштама, который по выражению Надежды Мандельштам «всегда привлекал к себе злобное внимание толпы и начальников всех цветов». Из Киева он уезжает в Крым, где его арестовывает врангелевская полиция. К счастью, его выпускают, он перебирается в Грузию, там его снова арестовывают. В конце концов, не захотев жить в Петербурге, где расстреляли Гумилева, он поселяется в Москве. Здесь до 28-го года даже печатаются книги его стихов и прозы. В 30-тые, когда «век-волкодав» снова стал бросаться ему на шею, Мандельштам сделал попытку полюбить «шинель красноармейской складки» и «руки брадобрея». У него не вышло. Жить в согласии с требующей любви кровавой властью и «учить щебетать палачей» он не захотел.

* * *

День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток

Я, сжимаясь, гордился пространством за то,

что росло на дрожжах.

Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, —

слитен, чуток,

А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.

День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,

Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —

Расширеньем аорты могущества в белых ночах —

нет, в ножах —

Глаз превращался в хвойное мясо.

На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!

Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась

хорошо.

Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!

Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?

Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,

Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов —

Молодые любители белозубых стишков.

На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!

Поезд шел на Урал. В раскрытые рты нам

Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой…

За бревенчатым тылом, на ленте простынной

Утонуть и вскочить на коня своего!

Июнь 1935, Воронеж

Рим

Где лягушки фонтанов, расквакавшись

И разбрызгавшись, больше не спят

И, однажды проснувшись, расплакавшись,

Во всю мочь своих глоток и раковин

Город, любящий сильным поддакивать,

Земноводной водою кропят, —

Древность легкая, летняя, наглая,

С жадным взглядом и плоской ступней,

Словно мост ненарушенный Ангела

В плоскоступьи над желтой водой, —

Голубой, онелепленный, пепельный,

В барабанном наросте домов —

Город, ласточкой купола лепленный

Из проулков и из сквозняков, —

Превратили в убийства питомник

Вы, коричневой крови наемники,

Италийские чернорубашечники,

Мертвых цезарей злые щенки…

Все твои, Микель Анджело, сироты,

Облеченные в камень и стыд, —

Ночь, сырая от слез, и невинный

Молодой, легконогий Давид,

И постель, на которой несдвинутый

Моисей водопадом лежит, —

Мощь свободная и мера львиная

В усыпленьи и в рабстве молчит.

И морщинистых лестниц уступки —

В площадь льющихся лестничных рек, —

Чтоб звучали шаги, как поступки,

Поднял медленный Рим-человек,

А не для искалеченных нег,

Как морские ленивые губки.

Ямы Форума заново вырыты,

И открыты ворота для Ирода,

И над Римом диктатора-выродка

Подбородок тяжелый висит.

16 марта 1937

АННА АХМАТОВА (1889–1966)

Взятие заложников – обычная практика тоталитарного режима. Рано или поздно заложниками в руках тирана становится все население его страны. Сталинский режим не брезговал делать заложниками женщин и детей – потенциальных «членов семьи врага народа», но, в первую очередь, конечно, держал в заложниках и уничтожал представителей сильного пола.

Расстрел, смерть от чахотки, самоубийство, эмиграция, арест, смерть в лагере – судьба близких ей мужчин. Сын провел в лагерях 12 лет. В 1965 году Ахматова произнесла в Большом театре речь о Данте, чтобы помянуть в ней «запрещенных» Гумилева и Мандельштама.

Из цикла «Реквием»

* * *

Тихо льется тихий Дон,

Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень.

Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,

Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

1938

Лондонцам

И сделалась война на небе

Апок.

Двадцать четвертую драму Шекспира

Пишет время бесстрастной рукой.

Сами участники чумного пира,

Лучше мы Гамлета, Цезаря, Лира

Будем читать над свинцовой рекой;

Лучше сегодня голубку Джульетту

С пеньем и факелом в гроб провожать,

Лучше заглядывать в окна к Макбету,

Вместе с наемным убийцей дрожать, —

Только не эту, не эту, не эту,

Эту уже мы не в силах читать!

1940

Воспоминание о будущем

Андрей Пустогаров. Почему Гитлер начал войну и почему распался СССР? или процесс индустриализации как мотор современного мира

Как-то во время интернет-дискуссии о причинах Второй Мировой один из участников написал мне, что и Сталину, и Гитлеру выгоднее было начинать войну друг с другом лет на 10 позже, лучше к ней подготовившись. (При этом мы оба были согласны, что в тройке Германия, Запад, СССР наименее виноватым в начале войны был СССР). Я ответил, что Сталин действительно мог обождать, поскольку у него был резерв в виде не доведенной до конца индустриализации страны. А вот у Гитлера этого резерва не было.

Сразу подчеркну, что под индустриализацией я понимаю массовое вовлечение крестьянства в промышленное производство. Скорость этого процесса определяет ход экономического и политического развития в Новое время. Связь его с техническим прогрессом мы обсудим чуть позже.

Для начала статистика: индустриализация Германии проходила во второй половине 19 века и к началу 20-го была уже завершена. Доля городского населения в 1910 году составляла в ней 60 %. В середине 1930-х численность «сельскохозяйственного сословия» составляла 17 млн. человек при общей численности около 70 млн. чел. То есть доля городского населения превысила 75 %. (Сейчас доля городского населения ФРГ чуть меньше 90 %).

Для сравнения приведем данные о соотношении городского и сельского населения в СССР:

Заметим, что германского уровня урбанизации 1910 года СССР достиг только в 1976 году. А к уровню в 66 % СССР подошел к моменту своего распада.

Но почему в качестве критерия, определяющего судьбу страны, – в данном случае СССР и Германии, я выбрал степень ее индустриализации, вернее, возможность дальнейшей массовой индустриализации? Потому что именно вовлечение крестьянских масс в промышленное производство позволяет правящему классу страны получить в свое распоряжение огромный прибавочный продукт. Причина проста: за скачок из жизни сельской в жизнь городскую бывший крестьянин готов много работать за небольшие по городским меркам деньги, принося владельцу производства сверхприбыль.

Эту прибыль государство\правящий класс может направить на завоевание (не обязательно военное) или упрочение лидирующего положения в мире. Вряд ли кто-то будет отрицать, что именно мировое лидерство было целью участников, а борьба за него – причиной обеих Мировых войн.

Мне могут возразить, что для достижения лидерства можно использовать не только прибыль от индустриализации, но и прибыль, получаемую за счет технологического превосходства, высокой производительности труда, продажи технологий и т. п.

Однако экономическое лидерство как раз и порождает завоевание и упрочение своего технологического превосходства, в том числе за счет перекупки технологий и «мозгов». Технологическое превосходство не результат, а следствие превосходства в доходах, поскольку первое всегда следует за вторым, но не наоборот.

Покажем это на классическом примере Англии, которую именно резкая индустриализация вывела в мировые лидеры. Заглянув в учебник по истории, мы прочтем, что в начале 17 века Англия переживала кризис, место ведущей морской державы принадлежало Голландии и в европейской политике, в частности в Тридцатилетней войне, Англия не играла никакой роли. Историки пишут, что «военная слабость Англии была очевидна современникам».

А вот в конце 17 века Англия становится ведущей экономической и военной силой Европы. Следом за этим, во второй половине 18 века начинается промышленный переворот. (Промышленным переворотом или революцией мы, как это общепринято, называем переход от основанной на ручном труде мануфактуры к крупной машинной индустрии). Отмечается, что до 18 века в Англии не наблюдалось переворота в сельскохозяйственной технике, а все изменения касались прав на владение землей.

Что же предшествовало получению Англией экономического и военного превосходства, за которыми последовал промышленный переворот? Именно вовлечение крестьян в процесс промышленного производства. Вот что известно о периоде перед революцией 1640 года: «Высокий уровень качества изделий городских цехов, ограничения, налагавшиеся ими на конкуренцию и на выпуск продукции, казались капиталистическим предпринимателям лишь бессмысленными препятствиями на пути свободного производства, мешавшими им удовлетворять требования растущего рынка. Чтобы избавиться от этих оков, предприятия переносились из городов в пригороды, в города без цехового законодательства и в деревни, где производству не грозило постороннее вмешательство и регулирование. Здесь, в рядах крестьянства, разоренного и экспроприированного переменами в сельском хозяйстве, промышленники находили резерв дешевой рабочей силы» (Хилл К. Английская революция. – М.: Изд-во «Иностранная лит-ра», 1947).

Заметим, что, если «рост рынка», о котором пишет Хилли и происходил, то это вряд ли касалось крестьянства «разоренного и экспроприированного».

Однако ко времени буржуазной революции процесс только начинался: «на севере и западе новые перемены даже не коснулись целых больших районов, – и даже там, где такие перемены происходили, еще к 1640 г. значительная часть крестьян сохраняла характер полусамостоятельных земледельцев».

Обратимся теперь к классическому труду Карла Маркса (Капитал, том 1, Гл. 24, 2. Экспроприация земли у сельского населения). Вот что он пишет об Англии: «Насильственная узурпация ее (общественной собственности на землю), сопровождаемая обычно превращением пашни в пастбище, началась в конце 15 и продолжалась в 16 веке. Однако в те времена процесс осуществлялся в виде отдельных индивидуальных насилий, с которыми законодательство тщетно боролось в течение 150 лет. В 18 столетии обнаруживается тот прогресс в этом отношении, что сам закон становится орудием грабежа народной земли… Парламентской формой этого грабежа являются «Bills for Inclosures of Commons» (законы об огораживании общинной земли), т. е. декреты, при помощи которых лендлорды сами себе подарили народную землю на правах частной собственности, – декреты, экспроприирующие народ… систематическое расхищение общинных земель наряду с грабежом государственных имуществ особенно помогло образованию тех крупных ферм, которые в XVIII веке назывались капитальными фермами или купеческими фермами; эти же причины способствовали превращению сельского населения в пролетариат, его «высвобождению» для промышленности…»

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.