Барышня и хулиган

— Топаешь как слон! — ворчала Даша, стараясь не разбудить чутко спавшего Олега, в темноте наткнулась на стул и упала. Услышав злобный рык, они ринулись в спальню и, со смехом забившись в постель, наконец затихли.

— Алка, мы, кажется, еще не вышли из пионерского возраста. Нам сегодня осталось только вымазать Олега и Маргошу зубной пастой, — заметила Даша. — А еще можно зажечь фонарик и поиграть в палатку под простыней!

Алка молчала, смотрела куда.то в угол, и губы ее мелко дрожали.

— Зря ты послушалась Галину Ивановну, Игорек никому не позволит принимать решения за него. Ты сказала, что уходишь от него, а он уже сам… — Даша чуть не сказала «выгнал тебя». — …Сам с тобой расстался. Для него самое важное, чтобы он сам все решал… Неужели ты этого про него не поняла?

— Я понимаю, понимаю… — заторопилась Алка. — Не знаю, что со мной было! Мама сказала… и папа!.. А я так устала!

— Устала, так давай спать! — рассеянно ответила Даша.

— Дашка, я, наверное, даже благодарна Маринке, что так получилось… хотя я же по-настоящему не хотела с ним расстаться… Но ты не представляешь, что он со мной проделывал, а я же не развратная… Что он с Маринкой спал, просто ерунда по сравнению с другим. Наверное, это для меня был просто повод, я больше не могла!

— Тогда все хорошо? Смотри, уже светает! Давай притворимся, что спим, тогда Олег Маргошку сам в садик отведет… — похлопав ее сверху по одеялу и укладываясь поуютнее, ответила Даша.

Игорек никогда не бывал у Даши один, без Алки, но через несколько дней появился без звонка, что было не принято в компании. Несмотря на светскость и открытость Дашиного дома, они уже были взрослые и оберегали себя от неожиданных вторжений.

Игорек возник на пороге с напряженным лицом, боясь, что в доме, который ему хотелось сохранить, он уже неуместен, ему не рады и вместо вспыхнувших от радости Дашиных глаз его встретит что угодно, только не Дашина радость. Он развязно улыбался, но в глазах его читалась робкая просительность и одновременно готовность к отпору. Если его сейчас не примут, он нахамит и оскорбит.

Мгновенно уколотая жалостью Даша преувеличенно радостно подалась ему навстречу, заметив, что напряженное выражение его лица и готовность к обиде сменились счастливым облегчением. Она вдруг поцеловала его, как всегда целовала в дверях друзей, друзей знакомых и знакомых друзей, но никогда Игорька. Он растерянно качнулся, и поцелуй пришелся ему между щекой и ухом. Целуя Игорька, Даша почувствовала сильный ответный импульс благодарности и растроганности, как будто взяла на руки намучившегося ободранного кота.

Даше самой необъяснимо захотелось сохранить чужого, неуместного в ее жизни Игорька. А Игорек, как всегда, построив маленький план, сделал то, что намеревался, — решительно обозначил свое присутствие в качестве Дашиного друга детства. Ему не хотелось терять этот дом.

Пристыдить Игорька не вышло. У него была собственная версия происшедшего, которая состояла в том, что Алка его бросила. Реальные события были для него не важны и неочевидны настолько, что он не помнил даже выкинутый на улицу узел с Алкиными пожитками.

Тряпичной кукле, привычно-беспомощно лежащей на его коленях, всего лишь на секунду закралось сомнение в болтающуюся голову, стоит ли продолжать мучиться? Расценив сомнение как предательство, Игорек искренне считал, что Алка его бросила, и смотрел такими несчастными глазами, что его хотелось пожалеть.

Марина. 1987 год

Наконец-то Марина добилась своего. Она живет теперь с Андреем в маленькой снятой квартирке. Хозяева оставили в квартире старый полуразломанный диван, одно кресло и покарябанный ножом стол. Марина покрыла диван клетчатым пледом, на табуретку в изголовье поставила принесенную от Юли лампу, а под стол, чтобы не шатался, подложила кусочек картона.

Она с гордостью называет Андрея Михайловича «мой». «Мой вчера прочитал потрясающую лекцию, мой вчера принес рыбу, мой сказал…»

Каждый вечер Марина готовит ужин, красиво накрывает на стол, ставит свечи, бутылку коньяка и сидит одна, потому что Андрей с работы едет домой и ухаживает за своей женой Ниной — после травмы она с трудом ходит. «Домой?! Ты опять едешь домой! — кричит Марина и сразу начинает плакать. — Там для тебя дом?! А я, где я у тебя?! В снятой квартире?!»

Сидя одна в чужой квартире, она бросается мыслями в разные стороны. Иногда вдруг пугается, что так неосмотрительно быстро развелась с Женькой. Он сам настоял на разводе, испугался остаться связанным… бормотал, улыбаясь, что-то невнятное о своем нежелании официально состоять в бессмысленном браке…

Эмоции свекрови оттянули на себя неприятности Владислава Сергеевича, похоже, его скоро выгонят на пенсию. Оправившись от потрясения, вызванного Марининым уходом, Евгения Леонидовна общалась с ней дружески и даже несколько заискивающе. Свекрови хотелось, чтобы Женька как можно скорее стал свободным.

Иногда в клубке Марининых горестных мыслей проскальзывала смешная обида, что они поторопились от нее избавиться. Теперь она никому не нужна, даже собственной матери!

Юля, поджав губы, сказала, что не желает расставаться с Женькиной семьей врагами. А сам Андрей не спешит разводиться, не хочет травмировать жену. Получается, что раньше Марина была и женой, и любовницей, а теперь она никто и называется мерзким словом «сожительница».

Поздно вечером Андрей приходит подавленный и мрачный, свечи прогорают зря, потому что ужинают они молча. Так же молча они ложатся спать и яростно любят друг друга. Они любят друг друга даже слишком яростно, нервно и старательно доказывая самим себе, что их любовь так же сильна, как прежде.

Развод Марины и Женьки оказался настолько естественным и безболезненным, что даже не дал пищи для переживаний, советов и оценок. Обсуждались только менее очевидные темы, к примеру, общение Женьки с Андреем Михайловичем, которым Женька гордился как единственным завоеванием, вынесенным из своего брака.

— Мумзель, Маринка меня с ним познакомила, мы замечательно поговорили. Андрей — человек очень достойный… мне их обоих жаль. Хорошо, если я ошибаюсь, но мне кажется, что Марина не будет с ним счастлива, — многозначительно надуваясь, рассказывал он. Женька был преисполнен сознанием собственной широты и благородства.

— Что Андрей делает с нашей Маринкой? Она всегда была такая веселая, а теперь… ее страшно тронуть, она как натянутая струна, — заметила Даша в ответ. — Зато развелись вы легко, как будто вместе выросли из детских штанишек! А зачем вам развод, вот Алка с Игорьком даже и не думают разводиться. Ты собираешься жениться на всех барышнях оптом?

— Какую чушь ты несешь, дружок Мумзелевич! А вдруг у нее родится ребенок, а я официально ее муж! А если мне срочно понадобится чистый паспорт… мало ли что может случиться в жизни, — уклончиво отвечает Женька. — Но я должен признать, что это был совершенно безболезненный и даже очень милый развод.

— Марина меня удивила своей непрактичностью. Я думала, что она будет тянуть, ждать, пока Андрей сам разведется. Вдруг он на ней не женится!

Женька пожал плечами.

— А у него жена больная… Как-то это нехорошо! Существуют же простые нравственные правила. Если их не придерживаться, то люди черт знает куда придут!

— Стыдно, ты не на трибуне, Даша! Не суди других и не пытайся измерить чужую боль своим домашним сантиметром. — Женька так строго посмотрел на Дашу, что ей стало неловко, но тут же смягчился. — Читай классику, хотя бы «Вини-Пуха», если это по силам твоему жалкому интеллекту. Там каждая фраза многомерная, в ней несколько смыслов. И люди такие же, как луковицы… неизвестно, что из кого вдруг полезет! Учишь тебя жизни, учишь, бессмысленный ты червяк…

Маринка то ждала Андрея Михайловича, то готовилась его ждать, поэтому бывала у Даши нечасто. Забежав в гости, она, упоенная своими переживаниями, торопилась как можно подробнее рассказать о своей новой жизни.

— Я теперь простила отца, — радостно объявляет она. — Он тоже имел право жить как хочет. Помнишь, какая я была сучка? Андрея дочка, Наташа, нас не осуждает, приходит в гости… Вот вчера рассказывала, что у нее в «мухе» подачу третий раз не приняли… Тоже мне, способная! Самая способная на свете! — В ее голосе звучат недоброжелательные нотки.

— Мне его жену жалко, ведь он с ней так долго прожил… Извини.

— А меня тебе не жалко, я его люблю, он меня тоже… Она же не умирающая! Ей всего-то трудно ходить! Ну сколько мне можно было мучиться?

— Маринка, мне тебя тоже жалко, не сердись!..

— По-твоему, я об этом не думаю? То есть стараюсь не думать… Я каждый вечер сижу одна и выпиваю немножко, почти целую бутылку коньяка за неделю выпила. Я так алкоголичкой стану, — обиженно требует сочувствия Марина.

— Не пей, пожалуйста, лучше приходи чаще. Что же делать, если ему нужно навещать жену.

— А я буду одна сидеть? Тебе хорошо говорить! Я ведь его не просила, ну, то есть не заставляла, он сам решил уйти, честное слово!

— Успокойся, все образуется…

— А знаешь, что самое страшное? Это когда он дома. Он молчит. Лежит, держит книгу, но не читает… Может два, три, четыре часа молчать. Дашка, я, кажется, больше не могу!

Подруги. 1989 год

С двумя коробками пирожных из «Севера» Марина, Алка и Даша пришли в Юлину квартиру на Некрасова. В комнате ничего не изменилось, только вещей прибавилось. На пузатых комодах умещались телевизор «Sony», видеомагнитофон, телефон с автоответчиком и сверкающий кухонный комбайн, которому, видимо, не нашлось места на кухне.

Техника вытеснила часть антикварных безделушек на подоконник, фарфоровые фигурки мешали открыть окно, и воздух в комнате был немного спертым.

— Девчонки, имейте совесть, оставьте мне картошку! — крикнула Марина из кухни.

— Ты уже две слопала, пока несли, нет, три! — посчитала Алка.

— Маринка, ты на какой диете сейчас сидишь? — невинно поинтересовалась Даша.

Войдя в комнату с чайником, Марина, ровная полнота которой теперь вылезала из джинсов небольшим мягким животиком, важно подняла палец и ответила сразу обеим:

— Я съела не три, а четыре! А могу съесть хоть всю коробку, это не важно! Главное, съесть пирожные отдельно от всего остального.

— Как это, отдельно от чая, что ли?

— Серые вы личности, — снисходительно объяснила Маринка. — Можно есть все, но раздельно: овощи, макароны, картошку. Ешь раздельно сколько хочешь и не толстеешь.

— Я ем все, что хочу и с чем хочу, — заявила Алка, изловчившись и ущипнув ее за жировую складку на спине под лифчиком. — И, между прочим, в отличие от тебя, до сих пор могу влезть в свою школьную форму!

Марина обиженно взглянула на стройную Алку и напряглась, пытаясь найти, чем бы ее уколоть.

— Алка, зато ты у нас дурочка! — вспомнив, расцвела она. — Помнишь, я вам с Дашкой пару лет назад подарила по коробке «тампаксов»? Ты тампон вставила, а потом мне из автомата с Невского звонила и спрашивала, можно ли тебе теперь писать! Весь «Интурист» умирал от смеха!

Алка с Дашей засмеялись. Вытягивая сигарету из Марининой пачки «Мальборо», Алка махнула рукой:

— Ладно, Маринка, черт с тобой, ешь всю картошку, а я тогда, чур, съем еще одно буше!

Взяв из коробки буше, Алка забралась с ногами на тот самый диван, на котором Юля не разрешала им сидеть в детстве, и с полным ртом деловито скомандовала:

— Ну, давай, ты обещала что-то рассказать! Меня только на два часа отпустили, мне уже скоро надо Тяпу укладывать!

— Что она, без тебя не заснет, что ли? Ты и так из дома выходишь только с ребенком, у тебя скоро рука к коляске прирастет! — насмешливо заметила Даша, выхватывая у Марины последнюю картошку.

Алкино лицо расплылось от нежной гордости.

— Она только со мной засыпает… Давай, Маринка, не тяни, рассказывай!

Марина зачем.то подошла к окну и, отвернувшись от подруг, тихо сказала:

— Я уезжаю… завтра в восемь утра самолет. Придете проводить?

— Я не смогу, — быстро ответила Алка. — Я должна ребенка кормить. А ты надолго? Куда ты летишь?

— В Америку, в Цинциннати. Я замуж вышла. — В ее голосе звучало торжество.

Даша с Алкой, онемев от изумления, смотрели на нее.

— Что значит «замуж»? — помолчав, наконец спросила Даша, не в силах поверить в такую предательскую скрытность. — А как же Андрей?

Марина села к столу и, сцепив побелевшие пальцы в замок, принялась горячо рассказывать, поочередно заглядывая подругам в глаза. Она говорила без единой паузы, очевидно, много раз, усиливая аргументацию, рассказывала все это себе самой.

— Мне тридцать лет, а у меня ничего нет! Нет своей квартиры и не будет, потому что Андрей никогда не разменяет квартиру жены, а Юля ни за что не разменяет эту. — Марина безнадежно махнула рукой в сторону комода, на котором в окружении вазочек и фарфоровых фигурок стоял телевизор. — В новой жизни Андрею с его порядочностью нет места! Он никогда не будет заниматься бизнесом, как Олег с Игорьком…

— При чем здесь порядочность, — обиженно прервала ее Даша. — Ты хочешь сказать, что Олег — непорядочный человек?

— Не важно, я сейчас не об этом. Он никогда не будет зарабатывать деньги! Ты, Дашка, уже была в Париже, а я могу только мечтать об этом, вытирая носы туристам. А на чем ты сюда приехала, Дашенька, может быть, на троллейбусе?! Олег купил новую машину, а «пятерку» отдал тебе! А у меня даже шубы нет! — Маринкины глаза налились слезами.

Даша подобралась поближе к своей песцовой шубе, брошенной в углу дивана, и зачем-то вывернула ее наизнанку.

— Но ты же всегда много зарабатывала в «Интуристе». — Алка, мгновенно откликнувшись на ее слезы, быстрым движением погладила Марину по плечу.

— Посмотри вокруг. — Маринка обвела взглядом комнату. — Это мой потолок — техника, тряпки и кофе из гостиничных буфетов. Вы помните диван у нас в комнате? Он каждую ночь складывается пополам, потому что на нем три поколения хозяев до нас спали! Почему я должна трахаться на старом потрепанном диване пятидесятилетней давности?

— Кто пятидесятилетней давности, твой Андрей? — рассеянно спросила Алка, на минуту улетевшая мыслями к своей Тяпе.

— Точно! Андрей тоже старый, потрепанный, пятидесятилетней давности… — в запале отвечает Маринка.

Даша засмеялась со всхлипом и, умоляюще сложив на груди руки, попросила:

— Прости мне мою шубу! Если хочешь, давай прямо сейчас раздерем ее в клочья, только расскажи подробно, как тебе удалось выйти замуж, живя с Андреем!

Дашин смех снял напряженность. Марина, поняв, что никто ее не осуждает, расслабилась и, не упуская ни одной подробности, рассказала, как год назад в нее влюбился один из ее туристов. Для ничем не примечательного тридцатисемилетнего инженера из Цинциннати полноватая светловолосая Марина была экзотической русской красавицей.

— Знаете, что его привлекло? Ну, кроме того, что в Америке модно иметь русских жен… Никогда не догадаетесь!

— Что? — синхронно подавшись к ней, в один голос спросили Алка и Даша.

— Что я полная! Да-да! Я полная, толстая, жирная! — Марина удовлетворенно погладила себя по животу. — Американки тощие и противные, а я толстая и милая! — кружась вокруг стола, приплясывала она.

В течение года шла переписка и подготовка документов для брака. Слава Богу, что Андрей так и не развелся, разрушить еще один брак слишком страшно, она бы ни за что не решилась!

Оформление документов шло само по себе, а ее жизнь с Андреем Михайловичем сама по себе. Иногда казалось, что она все придумала и этот американский брак просто фантазия, пришедшая ей в голову, когда она маялась злобной бессонницей на полусломанном диване.

Все шло своим чередом, Гордон прилетел с документами, сегодня утром они зарегистрировали брак и завтра улетают.

— Понимаете, девочки, я не верила до последней минуты! Поэтому молчала, решила, что могу сама себя сглазить. Если хоть кому-нибудь скажу, ничего не выйдет!

— Не ври! Ты просто боялась, что кто-то из нас проговорится случайно, — холодно замечает Даша.

Она привыкла к откровенности друзей и дорожила тем, что всегда знала о каждом что-то, чего не знали остальные. Маринина скрытность обескуражила ее едва ли не больше, чем ее неожиданное замужество.

— Так что же, ты просто ушла сегодня из дома? Сказала Андрею в дверях «пока» и отправилась в ЗАГС с американцем? — недоверчиво допытывалась Алка.

— Yes! Именно так! Ура! — восторженно закричала Маринка и заплясала, закружилась вокруг стола.

Схватив с полки шампунь, она рассмеялась уже почти истерически.

— Знаете, где он работает? — Маринка тыкала пальцем в белый пластмассовый флакон. — В «Проктер энд Гэмбл».

Она бросила шампунь в угол и упала на диван.

— Я Тяпе покупаю детский крем и присыпку этой фирмы. Они не дешевые! — заметила Алка.

Она вскоре ушла. Сидела, смеялась, как вдруг в одно мгновение лицо ее стало озабоченным. Алка метнулась к телефону и, положив трубку, обернулась к подругам с опрокинутым лицом.

— У нас, кажется, насморк начинается!

Она чмокнула обеих подруг одинаково мимолетно, вспомнив в прихожей, вернулась, коротко обняла Марину и унеслась.

— Я домой больше не поеду, — заявила Маринка. — Я целый месяц потихонечку сюда вещи переносила. Когда мы зарегистрировались, я сразу Андрею позвонила и сказала, что на два дня еду с группой в Новгород.

— А сама со своего дивана прямо в Цинциннати! — печально произнесла Даша.

— Дашенька, солнышко, что же мне было делать?! С Андреем все эти два года не счастье, а сплошные взаимные претензии… Я устала! — Она задумалась и вдруг по-детски пожаловалась: — Так не честно! Понимаешь, я должна быть счастливой, — тихо и убежденно произнесла Маринка. — Я не хочу быть всегда немножко от чего-нибудь несчастной, как Алка!

Даша неуверенно возразила:

— Почему несчастной? Она счастлива… ребенка любит…

— Все любят своих детей, а она своему ребенку служит! Только и разговоров о ее Тяпе! Между прочим, эту дурацкую кличку могла бы оставить для дома, для семьи. Увидишь, она у нее до свадьбы будет Тяпа. Вспомни, какая Алка была всегда живая! А сейчас что с ней стало? «У нас насморк»!

Укоризненно взглянув на Марину, Даша промолчала.

После расставания с Игорьком Алка прожила у родителей полгода, пока не забеременела от случайного Миши. Она не очень дорожила случайным Мишей и небрежно помыкала им в женственно-милой манере, но аборт делать испугалась.

Миша был единственным, кому не досталось Дашиной дружбы. Удивляясь своему неприятию, она встречала его, натужно оскалившись, к тому же всегда боялась перепутать и назвать Петей или Сережей. Чуткая Алка никогда не приходила в гости с условным Мишей, тем более что искренне не хотела встречаться с Игорьком.

Миша делил с матерью комнату в коммуналке, и полковник с Галиной Ивановной испугались близкой перспективы оказаться в одной квартире с ним и с младенцем. В рекордно быстрый срок они выделили дочь, разменяв свою квартиру на небольшую трехкомнатную для себя и однокомнатную для Алки.

Теперь Алка проживала в зарослях сирени на первом этаже блочного дома, добираться до которого надо было на метро и дребезжащем трамвае, будто переместившемся в Алкин район из шестидесятых годов.

Страшно довольный квартирой, Миша привел Алку пешком из ближайшего роддома с девочкой Оленькой, которую Алка, задыхаясь от нежности, называла только Тяпой. Погрузившаяся в ребенка Алка выныривала из пипеток и ползунков только при появлении в ее квартире Мишиной матери.

Алкина свекровь и бабушка Оленьки-Тяпы не считала себя полностью состоявшейся в этом качестве, поскольку Алка и Миша не были женаты. Алка считала, что она холодно относится к ребенку, ведь свекровь даже не называла девочку домашним именем Тяпа, а только Олей. В ответ на небрежное отношение к Тяпе Алка, в свою очередь, ненавидела свекровь.

Пожениться им не мешало ничто, кроме Алкиной инертности. Ей было неприятно обращаться к Игорьку, не хотелось идти потом в ЗАГС… Даше казалось, что Алка не хотела развода с Игорьком и брака с Тяпиным отцом, потому что ее страстность не была полностью удовлетворена ребенком и, требуя пищи, обратилась теперь в ненависть к свекрови. Годовалая Тяпа и злокозненная полусвекровь составляли пока основное содержание Алкиной жизни.

Марининого счастья было так много, что она не могла больше пользоваться им одна, и, решив обрадовать Дашу своей радостью, наскоро раскрыла оставшиеся секреты.

— У меня уже есть в Америке деньги, мне помогли перевести! Я дачу продала! — радостно блеснув глазами, заявила она. — Я сначала думала вам с Олегом предложить…

— Что ты, — с сожалением ответила Даша, на секунду представив себя владелицей большого дома на тридцати сотках в Репине. — У нас таких денег нет. Погоди! — мелькнула у нее мысль. — Я совсем забыла про твою дачу! Ты же могла продать дачу и купить вам с Андреем квартиру! И новый диван вместо твоего ровесника века!

Марина неопределенно махнула рукой в сторону памятника Некрасову за окном.

— Не хочу здесь ничего!

— Так бы и говорила, что хочешь уехать…

— А еще у меня была мысль отдать деньги в чей-нибудь бизнес, но я решила, что не буду ни с кем связываться. Чем рисковать, лучше довериться американскому банку, — упоенно продолжала она.

Бизнес Олега с Игорьком давал постоянный доход, позволяющий обоим компаньонам беззаботно тратить деньги на недорогие путешествия, хорошую еду и приличную одежду, но все же это была лишь небольшая фирма по оптовой торговле бытовой техникой, а не крупный бизнес с большими деньгами. Олег был доволен стабильным доходом и обычным в мелком предпринимательстве риском, Игорька же манили совсем другие масштабы.

С тех пор как год назад их кухонные посиделки вылились в общую фирму, компаньоны не расставались ни на день, ежедневно находя проблемы, которые они должны были обсудить, допоздна засиживаясь то у одного, то у другого. Игорек брызгал идеями и проектами, которые ведомый в этой паре Олег называл прожектами, а самого Игорька — мечтателем и прожектером. Для него было очевидным, что его компаньону вскоре наскучит их скромное налаженное и не дающее больших денег дело, и он, как говорила Даша, «улетит от Олега на крыльях любви» к новым горизонтам бизнеса. Им казалось, что больше, чем деньги, Игорька манил риск, дающий возможность постоянного куража и ощущения полноты жизни.

— Ладно, — деловито сказала Маринка, взглянув на часы. — Давай съедим остатки пирожных и накроем на стол! Юля придет в одиннадцать, у нас есть три часа. До одиннадцати у меня отвальная, камерная и скромная. Я еще утром позвала Олега с Игорьком и Женьку.

— А как твой Гордон в постели? — поинтересовалась Даша, и тут раздался звонок.

Марина понеслась открывать. В прихожей Женька поцеловал ее в щеку, а она, протянув ему письмо, строго сказала:

— Отдашь Андрею завтра днем в университете. Не забудь, перед лекцией.

— Как муж номер один мужу номер два? А почему именно перед лекцией?

— Лекцию он ни за что не отменит, начнет читать, отвлечется…

— Ты, Маринка, редкой души человек, — по-супружески насмешливо улыбаясь, заявил Женька и продолжил уже в комнате: — А вообще, милосердная моя, ты все делаешь правильно! Я завидую твоему плановому хозяйству…

— Тоже хочешь замуж в Америку, Мумз? — вкрадчиво спросила Даша.

— Устал спать в НИИ. Кстати, я достиг в этом деле немалых успехов. Главное, научился спать, не облокачиваясь на руку. А то неудобно было, начальник входит, а на щеке отпечатана пятерня. А еще у меня теперь два пальто, одно всегда на стуле висит, а в другом я ухожу. Где младший научный сотрудник Кротов? А пальто вот оно, на стуле! Значит, Кротов на месте, только вышел куда-то…

С приходом Игорька по-семейному спокойная беседа мгновенно прервалась на суету, громкие тосты и смех. Игорек, возбужденный внезапностью ситуации, не сводил с Марины тяжелого взгляда, и вскоре Даша заметила, что он гладит ее под столом по ноге.

Улучив минутку, Марина поманила Дашу на кухню и зажала ее в углу между двумя буфетами:

— Дашка, ты спрашивала, как мой Гордон в постели… Только не говори никому! Он вообще не по этой части… нет, не голубой и не импотент, просто очень-очень умеренный. Будет спать со мной сначала по субботам, а потом раз в месяц, вот увидишь! Слушай! Забирай всех скорее, у нас с Игорьком еще час до Юлиного прихода! — жарко шептала она Даше в ухо, возбужденно пристукивая каблуком по ножке буфета.

— От лица твоих мужей желаю тебе успеха! — раскланялся в прихожей Женька.

Схватив его и Олега за руки, подталкиваемая нетерпеливым Марининым взглядом, Даша потащила их к выходу.

Ранним утром она стояла в зале международного аэропорта Пулково-2 рядом с Юлей.

Довольно высокий, худощавый, рыжеватый и белокожий Гордон выглядел одновременно как типичный white american protestant из американских фильмов и Как вылитый советский инженер восьмидесятых. Одетый в клетчатую рубашку и мятые джинсы, начинающий лысеть со лба, Гордон в своих маленьких пластмассовых очочках был похож на всех советских ребят-инженеров, любящих посидеть зимой на кухне, а летом у костра. Он смотрел на свою жену, Дашу и Юлю с одинаково доброжелательной улыбкой любителя самодеятельной песни. Впечатление портили слегка оттопыренные настороженные уши и широковатые бедра.

«Он очень симпатичный, — подумала Даша, — Марине повезло, ее билет в Америку мог оказаться значительно менее приятным».

— Все инженеры мира похожи друг на друга, посади его на полянке в Репине с гитарой в руках, и от наших туристов не отличишь, — шепнула Даша.

— Правда, симпатичный?! — с утвердительной интонацией произнесла Марина, которой совсем не хотелось шутить. Жестом удовлетворенной собственницы она погладила Гордона по плечу.

— Yes! — горячо подтвердила Даша. — Cool! — И, надув щеки, закатила глаза, как их учительница английского. — Good, Весницкая!! Very good!

Юля с Дашей напряженно вглядывались в проход у паспортного контроля, за которым скрылась Марина. Услышав, что самолет взлетел, неприступно-великолепная в своих серебристых мехах Юля повернулась к Даше и, неловко вдавив ее носом в пушистый воротник, беззвучно заплакала.

Даше было неловко от Юлиных слез и неудобно стоять носом в мех, больше всего ей хотелось сейчас отстраниться, убежать и поплакать одной. Обняв Юлю за плечи, она повела ее к машине.

Посидев немного на Юлиной кухне и выйдя за дверь, Даша уселась на батарее, где они много раз курили, и, тупо рассматривая знакомые надписи на подоконнике, поняла, что Марины не будет в ее жизни больше никогда. Она не обольщалась насчет поспешно заключенного брака, но в любом случае, как бы редко ни выполнял Гордон супружеский долг и каким ужасным мужем ни оказался, голубым, скупым, жестоким или даже переодетой женщиной, Марина уехала не для того, чтобы вернуться.

Даша. 1989 год

Соня курила крайне редко, но сейчас, сидя у Даши на кухне, она вертела в руке тонкую сигаретку и, забывая затянуться, рассказывала Даше и Женьке сон, который приснился ей прошлой ночью.

— Я стою на перроне и плачу, — напряженно глядя сквозь Дашино плечо, медленно говорила она. — Сначала тихо плачу и прошу: «Адка, пожалуйста, не уезжай!» Потом разозлилась и закричала: «Ты не имеешь права оставить меня здесь, ты мне как сестра, мы с первого класса вместе!» А она идет и идет по перрону не оборачиваясь… Я хотела уйти, но оказалось, что у меня в руках ее чемодан и еще маленький портфельчик. Тогда я побежала за ней, бегу и кричу, чтобы она меня подождала… Я бегу-бегу, а поезд уже ушел…

— Ваш сон очень простой, — замечает Женька, последнее время увлекавшийся Фрейдом. — Портфельчик символизирует ваше общее детство, а чемодан — это вся ваша жизнь, все эти годы, которые вы провели вместе. — Он на секунду задумался. — Она уехала в новую жизнь, а свое самое ценное — прошлое — оставила вам…

— Не умничай, Мумз нетактичный! — резко прервала «го Даша. — И без твоего доморощенного психоанализа все понятно.

Боль следующих чередой прощаний была очевидной и не нуждалась в обсуждении. В Даше копошилось еще одно стыдное маленькое чувство, в котором она не признавалась ни Женьке, ни самой себе. Да, именно в таком лорядке — сначала ему, а потом себе.

У нее было ощущение, что ее бросили. Уезжающие друзья были полны планов и надежд, они смотрели вперед, а Даша оставалась на своей кухне. Казалось, что вместе со всем, что они оставляли, они пренебрегали и ею, бросив Даше на хранение за ненадобностью свое детство и юность.

В забытом на перроне чемодане из Сониного сна лежит неактуальный в новой жизни хлам. Скинули балласт Даше на руки и полетели! А ей что же, хранить чемодан с общими воспоминаниями, вынимать их, проветривать, бережно держать в руках… Если так, то она тоже постарается немедленно… что?

У Сони уехали все любимые подруги, вдвоем с Дашей они ходили с проводов на проводы, чувствуя себя двумя сиротками во время застолья в знакомых до последней безделушки, опустевших теперь квартирах. Гости сидели на положенных на табуретки досках за одолженным у соседей столом.

«На следующий год в Иерусалиме!» — радостно звучал обычный тост, и Соня с Дашей понимали, что все встретятся в Иерусалиме или в любом другом городе мира, но уже без них. Они еще сидят здесь, с друзьями, но их уже нет.

У Ады, Фаины и Фиры были дочери, с которыми прошло Дашино детство. Пока взрослые сидели за столом, они играли; став постарше, чинно, как родственники, беседовали. Они и ощущали себя не подругами, но родственницами. Сколько часов, дней, лет они провели вместе; что же, Даше теперь без детства жить?!

Прихватив мужей, детей и внуков, одна за другой улетали Ада, Фаина, Фира. Они рыдали в аэропорту, шепча: «Я умру без Ленинграда!», отвлекались на разбегающихся внуков, снова рыдали и скрывались за паспортным контролем навсегда.

Международный аэропорт был знаком теперь Даше, как закоулки собственной квартиры. Она умела встать так, чтобы как можно дольше, вытягивая шею, видеть хлопотливые, уже не здешние лица друзей.

За последний год уехали все Дашины друзья, друзья и знакомые друзей.