Детство в Соломбале (№1) - Детство в Соломбале

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

НАШЛИ

На первом боте мы лишь перемазались в саже и ни­чего интересного не нашли.

Бот был погорелый. Может быть, он горел в море, возвращаясь из дальнего рейса. Искры сыпались с бор­тов и с шипеньем гасли на волнах. Если была осенняя темная ночь, зловещее зарево с ужасом наблюдали с бе­рега жители поморских посадов и становищ. Если стоял ясный день, море курилось черным ползучим дымом.

Осматривая старые суда, забираясь на мачты, загля­дывая в трюмы и кубрики, можно было представить множество разнообразных историй, загадочных, страш­ных и веселых.

Хозяин красавицы шхуны «Белуха», наверно, был богачом. Он плавал в море без всякой цели, гулял по волнам, предпочитая их иногда Троицкому проспекту. «Белуха» была маленькой плавающей дачей.

А вот на этом боте люди работали, спуская за вахту по семь потов. Бот и сам походил на измученного тер­пеливого труженика. Когда он плыл в Архангельск, в трюмах лежала рыба или поваренная соль. Когда бот выходил из порта в море, он вез для поморов всякую хозяйственную утварь.

Хозяин этого бота был скряга и живодер. Сам он ходить в море боялся. Старый бот мог в каждом рейсе развалиться; он давно отслужил, что ему полагалось.

Капитан на боте был старый помор, не знавший страха. Ему все равно, где умирать – в избе на пола­тях или в море под волной. Матросов он гонял, как пес кошек. «Я работал, – кричал он, – работайте и вы!» Может быть, этого капитана матросы сбросили за борт. Бывали такие случаи…

Зато капитана со зверобойного судна матросы, долж­но быть, любили. Это был добродушный человек, отваж­ный мореход и охотник.

Он первым спускался на лед к лежке морского зве­ря и багром укладывал первого тюленя. С его легкой руки начинались хорошие промысловые дни.

Надо думать, на «Промышленнике» был славный парень-кок. По уверению команды, он умел из топори­ща варить суп, из речного песка раскатывать пироги и пел забавные песенки.

И вся команда этого судна состояла из смелых и трудолюбивых зверобоев – в море, весельчаков и бездомников – на берегу.

На одной шхуне в каюте мы заметили в двери не­сколько маленьких круглых отверстий. Это были следы от пуль. Одна пуля застряла в доске. А на полу так и остались несмытыми пятна крови.

Конечно, мы сразу же сочинили самый страшный рассказ о нападении на шхуну морских разбойников.

Но вот осмотрены все корабли. А трубинское сокро­вище не найдено. Все наши поиски оказались напрас­ными.

Снова день подходил к концу. Нужно было возвра­щаться домой.

И вновь тоскливые мысли напали на нас.

– Может быть, шхуна с кладом затонула, – сказал я. – Может быть, сундук лежит в трюме вот этого судна.

Шлюпка покачивалась у шхуны с высоко поднятой кормой и обломанным рулем. Большая часть корпуса шхуны была под водой.

– Да, все перерыто, – ответил Костя, оглядывая бухту. – Остались утопшие да баржи. Баржи новые, на них даже лягушек не найдешь. А в трюмы утопших не попасть… Ладно, поедем домой! Только ты не гово­ри, куда ездили… Дурачки мы с тобой, Димка! Это только в сказках клады находят.

– А бывает и не в сказках.

– Вранье! Не бывает. Никаких кладов больше не буду искать. Ищи один. Я на фронт побегу, к красным. Теперь фронт близко, красные наступают.

Не спеша мы поплыли по бухте к нашему лагерю. У крутого, стеной уходящего в воду берега стояла не­большая баржа. На носу баржи было написано «Лит. В».

Что-то знакомое мелькнуло в моей памяти. Где я видел такую же странную надпись?..

И тут я вспомнил чистку котлов на «Прибое», вет­реный осенний день, машиниста Ефимыча, открытые кингстоны.

– Костя!.. Костя, посмотри, та баржа… помнишь?

– Помню. Зачем ее сюда привели? Она совсем но­вая и целая.

– Давай посмотрим!

Не раздумывая долго, мы забрались на баржу и при­нялись за осмотр ее.

Дверь каюты и люковая крышка трюма были зако­лочены гвоздями. Но у нас был топор. Отогнув гвозди у двери, мы спустились в маленькую каюту, где обычно на баржах живут шкипер и водолив.

Маленькая дверца, которая вела из каюты в трюм, была заперта на внутренний замок. Сколько ни старал­ся Костя открыть дверь лезвием топора, она не подда­валась. Тогда он обухом топора выбил одну нижнюю доску. Доска отскочила, но сразу же во что-то уперлась.

Костя просунул в щель руку. Мучимый любопытст­вом, я замер в ожидании.

– Что-то железное, – шепнул Костя, – и деревян­ное. Кажется, ружье…

– Ну-ка дай, Костя, посмотреть!

Просунув руку в щель, я ощутил холод смазанного железа и гладкую, полированную поверхность дерева. Насколько было возможно, я протягивал руку все даль­ше. Там были два приклада, три… четыре…

Признаться, мы здорово перепугались. А вдруг здесь, на кладбище, кто-нибудь есть!

– Пойдем посмотрим, – шепотом предложил Кос­тя. – Если кто тут есть, надо тикать.

Мы выбрались из каюты и осмотрели всю баржу. Нигде ничего подозрительного не заметили.

Снова спустившись в каюту, мы выбили еще одну доску. Костя зажег спичку.

Десятки винтовочных затыльников, густо покрытых маслом, смотрели на нас глазками шурупов.

– Вот так клад!

– Что же нам делать, Димка?

– Не знаю.

– Нужно посмотреть трюм с палубы. Гвозди у трюмного люка были крепкие и большие, настоящие барочные. Топору они не поддавались. Мы исцарапали руки и облились потом, прежде чем откры­ли крышку. Под крышкой лежал двойной слой просмо­ленной парусиновой прокладки.

Трюм баржи был заполнен ящиками с патронами. Удивленные, мы долго молчали. Что же делать нам с этакой находкой?

– Заявить? – Костя вопросительно взглянул на ме­ня и, не дожидаясь ответа, сказал: – Ни за что на свете!

– Что же будем делать, Костя? Так и оставим?

– Если бы у меня был отряд, всех бы вооружил!

– Костя, а если бы нам взять по одной? Пригодят­ся, когда на фронт побежим.

– Возьмем по две и спрячем, а остальные все в во­ду. Чтобы белым не досталось!

Мы вернулись в лагерь. Мне было жалко топить вин­товки и патроны. Может быть, пригодятся. И тут я вспомнил: оружие нужно архангельским большевикам.

– Какие мы с тобой болваны, Костя! – крикнул я. – И как мы сразу не догадались… Нужно об этом сказать Николаю Ивановичу.

Костя даже подпрыгнул и щелкнул себя в лоб: го­лова дубовая! Как он сам не догадался!

– Нужно увести баржу в другое место, – сказал я. – Кто-то о ней знает.

Однако вдвоем мы не смогли даже и пошевелить плавучий склад оружия и боеприпасов.

Пришлось закрыть люк и двери и покинуть баржу. Нужно было скорее ехать в город. Кое-как мы промая­лись до рассвета. Спать не могли. Кто же сможет спать, пережив такое удивительное приключение!

Когда солнце вылезло из-за верхушек деревьев, мы залили костер, подняли парус и поплыли, держа курс на Архангельск.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ОРУЖИЕ ЕСТЬ!

Когда мы прибежали к Николаю Ивановичу и сооб­щили о находке, нам не поверили.

Мы рассказывали торопясь, захлебываясь и переби­вая друг друга.

– Все шхуны старые престарые, а баржа эта новенькая. Зачем такая баржа на кладбище стоит… Тут я и говорю Димке.

Костя перевел дух и взглянул на меня. А я не вы­держал:

– Стой! Ведь это я тебе, Костя, говорю «Помнишь, Костя, та самая баржа…»

Николай Иванович сидел у стола, расчесывал своп пышные седые усы гребеночкой и, должно быть, думал, что мы с ума сошли или вычитали всю эту нелепую ис­торию в книжке. Он чуть заметно улыбался, но не останавливал нас. Давайте, мол, рассказывайте для развлечения, пока время есть. Забавно! Вот ведь какие штуки можно в книге вычитать! Ребята – они ребята и есть.

На кровати лежал человек, которого мы раньше не встречали. Он лежал, не сняв пиджака, закинув ноги на стул, чтобы не запачкать одеяло. Николай Иванович называл его товарищем Королевым.

Королев курил, смотрел в потолок в одну точку и, наверно, что-то обдумывал. Потом он стал посматривать на нас и прислушиваться. Наконец он даже присел на кровати.

– Тогда я схватил топор, – с жаром рассказывал Костя, – да ка-а-ак ахну по двери! Доска так и вы­летела…

– Я туда руку запустил и…

– Да подожди ты, Димка' Дай по порядку… Вот не поверите, смотрю – винтовка. Спросите у Димки…

Мы замолчали – что скажет на это Николаи Ива­нович?

– Постойте, ребята, а какая это баржа? – вдруг спросил Королев. – На ней написано что-нибудь? Ну, название есть?

– Названия никакого нету, – покачал головой Костя. – А написано на носу только желтыми буквами…

– «Лит. В»! – добавил нетерпеливо я.

Мне все казалось, что Костя рассказывает чересчур медленно. Тянет и тянет!

– Да, «Лит. В», – подтвердил Костя. – Мы толь­ко никак не могли отгадать, что это за «лит» такое.

– Эх, черт возьми! – вскричал Королев так, что мы даже испугались. – Да ведь это же та самая баржа!

Он схватил Костю в охапку и закружил его. Потом так же схватил меня и поднял до потолка.

– Нет, неужели этот Прошин правду писал?.. Нико­лай Иванович, принеси-ка мне мою зеленую папку.

Ошеломленный механик выбежал из комнаты. Он вернулся с канцелярской папкой, завязанной тесемками.

Королев порылся в папке и вытащил вчетверо сложенный листок бумаги.

– Да-да, да да… – повторял он, читая про себя. Потом он передал письмо Николаю Ивановичу. – Видите, видите, ясно сказано «Литерная В находится в надежном месте». По правде, я не очень верил этой записке. Прошин писал ее в тюрьме. Но только его так измучили, что бедняга не выдержал… помешался. Пом­нишь, Николай Иванович, я говорил тебе об этом… А кроме того, я плохо знал этого Прошина. Могла быть провокация. А теперь можно предполагать…

…Вероятно, в тот самый день, когда был потоплен «Прибой», моторист Прошин заметил одиноко плыву­щую по Двине баржу. По осадке легко было определить, что баржа с грузом. Обнаружив в барже винтовки и патроны, Прошин отбуксировал ее своим катером на кладбище кораблей. По возвращении в Архангельск он был арестован. И тайна оружия ушла с ним в тюрьму.

Зимой Королев получил от Прошина записку, но подпольщикам уже было известно, что моторист после допросов и пыток сошел с ума.

Так вот как попала баржа на корабельное кладбище! Конечно, Прошин не указал места, опасаясь, что запис­ка может попасть в руки тюремщиков. Кроме того, он, может быть, надеялся, что его скоро освободят.

– А что же вы там делали, на этом кладбище? – неожиданно спросил Николай Иванович.

Было немножко стыдно и смешно признаваться и рассказывать о поисках клада.

Николай Иванович и Королев долго смеялись и хва­лили нас. Потом Николай Иванович угостил нас чаем, и мы отправились домой счастливые и веселые.

Спустя три дня мы снова поплыли на кладбище ко­раблей. Когда наша «Молния» вышла на широкую реку, Костя сказал.

– Смотри лучше, они должны быть тут!..

На реке было тихо. На востоке ровный бледно-розо­вый восход солнца предвещал ясную и безветренную погоду. Поеживаясь от ночной прохлады, Костя неторопливо греб и напевал.

Нас ни в чем нельзя было заподозрить: в шлюпке лежали удочки и донницы, банка с червями-наживкой и сачок. Обычное дело – ребята поехали ловить рыбу.

На середине реки я заметил две лодки.

Костя трижды поднялся со скамейки во весь рост. Это был условный знак – «свои».

Верст пять мы плыли одни, не сближаясь с лодоч­никами, направлявшимися также на корабельное клад­бище. Три лодки, плывущие вместе, могли вызвать по­дозрение.

Только когда Архангельск скрылся за поворотом реки, мы подплыли к лодкам и поздоровались с под­польщиками. Среди них был знакомый уже нам Коро­лев. Николай Иванович на кладбище не поехал. Во-пер­вых, он был уже стар, чтобы работать на разгрузке, а во-вторых, ему нельзя было покинуть свою паровую шаланду.

Королев на этот раз надел не пиджак, а синюю мат­росскую куртку. Широколицый, загорелый, он и в са­мом деле походил на архангельского моряка. И только разговор выдавал его: он говорил чисто, гладко – по-петроградски.

Из предосторожности нам вскоре опять пришлось разделиться.

Мы плыли долго, но ни разу не приставали к берегу.

И вот снова перед нами корабельное кладбище: скло­ненные мачты шхун, узкий изогнутый островок, тихая бухта, яркая зелень листьев балаболки.

Меня высадили на островке. Отсюда было видно всю реку до поворотов.

Я должен был наблюдать за рекой и противополож­ным берегом, пока подпольщики разгрузят баржу и спрячут оружие в лесу. Если на реке покажется какая-нибудь лодка или катер, мне немедленно подать услов­ный сигнал продолжительным свистом.

Костя отправился вместе с Королевым и другими подпольщиками к барже.

В бухте корабельного кладбища было по-прежнему тихо и уютно.

У песчаного мыска на мели игриво плескалась ры­бешка, рассыпая на воде быстро исчезающие круги. Пе­реливчатый птичий посвист долетал из кустарников.

Я лежал на траве, укрывшись за ивовым кустом, зорко всматривался вдаль и прислушивался. Косте досталось, пожалуй, более интересное дело – показать подпольщикам баржу и работать с ними. Однако и на­блюдать – поручение тоже не пустяковое. Тут нужно иметь прежде всего зоркий глаз. И уж, ясное дело, не каждому мальчику можно доверить наблюдение.

Вскоре до меня донесся стук топора и скрип отди­раемых с гвоздей досок. Начали!

Лежать и наблюдать пришлось очень долго. Сколь­ко прошло времени, я не знал, но только оно тянулось неслыханно медленно, это томительное время ожидания.

Уже солнце стало клониться к берегу, когда я, на­конец, услышал поскрипывание уключин. Это приехал за мной на «Молнии» Костя.

– Закончили! – сказал он. – Поедем. Нужно по­есть – и домой!

Все очень устали, и потому было решено немного отдохнуть, прежде чем отправиться в обратный путь.

Костра не разжигали. Мы поели соленой селедки с хлебом и запили водой из реки. Конечно, мы могли наловить свежей рыбы, но сейчас об этом некогда было и думать. Королев прилег на траву.

– Итак, господа Пуль и Айронсайд, ваше дело про­играно, – сказал он, улыбаясь и играя головкой осы­павшейся ромашки. – Теперь вам только и остается – насмолить лыжи. Иначе вашим бокам достанется еще покрепче.

Мы знали, что Пуль и Айронсайд – английские ге­нералы, находившиеся в Архангельске.

– Вот получен последний номер, – продолжал Ко­ролев, развертывая перед товарищами газету. – «Опе­ративная сводка. На Северо-Двинском направлении на­шими войсками после упорного боя захвачено несколь­ко селений по реке Северной Двине. Под могучими уда­рами красных войск союзники и белые отступают. Во всем Шенкурском уезде восстановлена Советская власть».

– Откуда такая газета? – спросил я Костю.

– Из Москвы.

– Союзники уже, кажется, удирают, – сказал мо­лодой рабочий, который лежал рядом с Королевым. – Судов много уходит, и все с полным грузом.

– Грабят, – подтвердил другой подпольщик.

– Да, грабят, – кивнул Королев. – Но ничего, землю-то русскую им с собой не увезти. Они тут хотели навсегда остаться, колонией наш Север сделать. Не вы­горело! И не выгорит никогда!

Из разговоров подпольщиков мы узнали, что най­денными винтовками будет вооружен отряд архангель­ских рабочих, который начнет боевые действия с при­ближением частей Красной Армии к городу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В ПОГРЕБЕ

Наступила зима. Англичане и американцы еще осенью, вслед за французами, оставили наш город. Тем­ными ночами уходили пароходы с войсками.

В Архангельске теперь оставались белогвардейцы во главе со своим генералом Миллером.

В Соломбале же открыто говорили, что красные громят белогвардейцев и скоро займут Архангельск.

Однажды со стороны Северной Двины послышалась пальба. Нам не нужно было объяснять, что случилось. Мы давно ожидали этого дня и знали, что он скоро наступит.

Мы лишь переглянулись с Костей, поспешно спрята­ли свои лыжи и дворами, через заборы, выбрались на соседнюю улицу.

Это был самый удобный и безопасный для нас путь – дворами, через заборы. Никто не остановит, не задержит, а к Двине мы попадем быстрее.

На Никольском проспекте мы увидели отряд рабо­чих с красными повязками и винтовками. По площади бежали солдаты и стреляли. У них тоже на рукавах были красные повязки.

Но главные события происходили на Двине.

По реке, разбивая толстый лед, уходил в сторону моря ледокол «Минин». Из двух широких труб ледоко­ла валил густой черный дым. Кочегарам, видимо, при­казали угля не жалеть. Даже издали, с берега, была заметна сумятица, царившая на ледоколе.

С палубы еще не убрали горы тюков, мешков, чемо­данов, в спешке погруженных как попало. Среди воен­ных папах и башлыков можно было различить шляпы, высокие каракулевые шапки и платки.

Многие архангельские богатей тоже решили бежать на ледоколе за границу.

Вместе с ледоколом «Минин» в море уходила большая паровая яхта «Ярославна». И она была переполне­на белогвардейцами.

Группы рабочих и матросов с берега обстреливали из винтовок отплывающие суда.

Мы с Костей спрятались во дворе небольшого доми­ка и смотрела через открытые ворота на Двину.

– Эх, винтовку бы нам! – сказал Костя. – Вот бы стрельнули… Давай побежим туда!

Пригибаясь так же, как это делали матросы, мы пе­ребежали к самой реке и укрылись за катером.

– А где сам Миллер? – спросил один из рабочих, стоявших вместе с нами за корпусом катера.

– На «Минине», – ответил другой. – У него весь штаб на «Минине», уже сколько дней!

– Так ведь он уйдет! Надо на лед выходить.

– С одними винтовками ледокол не задержать. Сю­да бы орудие! По капитанскому мостику ударить да по рулю.

Рабочие побежали дальше, то и дело стреляя по ле­доколу.

Вдруг на «Минине» грянул орудийный выстрел.

– Ложись!

Мы рухнули в снег.

Вслед за первым грохнул второй выстрел, потом третий.

Один снаряд разорвался на берегу, подняв в воздух облако снега и угольной пыли. Второй угодил в крышу маленькой деревянной церкви.

– Не разобрал сдуру, куда бьет! – засмеялся мо­лоденький матрос, привстав на колено и укрываясь за причальными тумбами. Вкладывая в магазин винтовки обойму за обоймой, он торопливо прицеливался и стре­лял по ледоколу. – Эк, струхнули! Неужели уйдут, гады?..

– В спину поветерь! – пожелал белогвардейцам какой-то старик.

«Минин» уходил все дальше и дальше.

Мы вернулись на главную улицу Соломбалы. Тут и там развевались красные флаги. С красными повязками шли в колоннах рабочие и пели песни.

Стало известно, что в город уже вступили части Красной Армии.

– Вот бы Николая Ивановича увидеть! – сказал я.

– Сейчас ему некогда, не до нас, – ответил Костя, пристраиваясь к колонне рабочих. – Потом увидим еще.

Я встал рядом с Костей. Мы прошли в рядах всю Соломбалу.

Костя шагал серьезный, сосредоточенный и тонень­ким, срывающимся голосом подтягивал песню, которую пели рабочие. Он отставал в пении, потому что не знал слов песни и лишь повторял их окончания.

Усталые и возбужденные, мы пришли домой только к вечеру. Я уже хотел лечь спать, но в это время к нам прибежал Костя:

– Димка, пойдем смотреть прожектор! Красиво!

Мы выскочили во двор. Морозило. В вышине горели крупные, удивительной чистоты звезды. Тонкий луч про­жектора перекатывался по небу. Он то падал за крыши домов, то вдруг снова поднимался белым высоким стол­бом, упираясь в мягкую темноту неба.

Мы любовались прожектором, пока он не погас.

Было холодно.

– Теперь отец вернется, – сказал Костя и задум­чиво добавил: – Если не расстреляли…

– Не расстреляли, – уверенно, чтобы подбодрить Костю, ответил я. – Ведь Николай Иванович говорил!

– Он давно говорил… А этим теперь зададут! – Костя погрозил в сторону орликовской квартиры.

Из окон сквозь тюлевые занавески во двор проби­вался яркий свет, отражаясь на снегу белыми квад­ратами.

– Теперь Советская власть будет! – сказал Костя, и глаза его сверкнули. – Ребятам можно будет учить­ся, на кого они захотят.

– А ты, Костя, на кого будешь учиться?

– Я инженером буду!

– А что инженеры делают?

– Я буду строить пароходы, которые по океану пла­вают. Большие! И потом я изобрету такую машину, ко­торая и по земле ходит, и по воде плавает, и по воз­духу летает.

– Как ты изобретешь, Костя?

– Выучусь и изобрету. При Советской власти будет нужно много разных машин, чтобы легче работать ра­бочим было…

– А что бы такое мне изобрести?

– Ты изобрети такой дом… – Костя на договорил.

Заскрипела калитка. Во двор вошли какие-то люди. Разглядеть их было невозможно.

Костя присел на корточки в тени от погреба и мах­нул мне: «Садись!»

Притаив дыхание и не шевелясь, мы сидели на снегу и ждали.

– Кто это? – шепотом спросил я.

Костя опять махнул рукой:

– Молчи!

Незнакомцы поднялись на высокое крыльцо парад­ного входа, которое находилось у самой калитки. Было видно, как один из них надавил кнопку звонка.

На лестнице послышался голос Юрия Орликова:

– Кто?

– Откройте!

Дверь наверху захлопнулась.

Пришедшие позвонили вторично, потом начали сту­чать, да так сильно, что дверь гулко задрожала. Кто-то из них чуть слышно, но зло выругался.

Опять дверь наверху отворилась, и на этот раз жен­ский, похожий на Маришин голос испуганно спросил:

– Кого нужно?

– Юрия Орликова.

– Его нет.

– Врут! – прошептал Костя.

– Откройте! – потребовали снизу.

Мариша осторожно сошла по лестнице и открыла дверь. Люди поднялись наверх.

Мы поняли: красноармейцы пришли за Юркой Орликовым.

Врут, врут, врут! Мы уже хотели бежать и сказать красноармейцам, что Орликов дома. Наверно, он где-нибудь спрятался. Не верьте этим гадам! Он тут, пря­чется дома, этот прапорщик, который предавал больше­виков и сам арестовывал их, а может быть, и расстре­ливал! Это он выдал отца Кости Чижова!

Да, мы уже были готовы вскочить, но в этот момент приоткрылась дверь черного хода квартиры Орликовых. Кто-то вышел и тихо у забора стал пробирать­ся в нашу сторону, к погребу. Я дрожал от волнения и холода. Костя ещё ближе прижался к стене погреба.

– Это Юрка! – прошептал он. – Тес…

В самом деле, это был Орликов-сын. Он постоял не­которое время, озираясь по сторонам. Потом решительно подошел к погребу, рванул дверь и шмыгнул туда. Видимо, он хотел подождать в погребе до ночи, чтобы ночью незаметно улизнуть из города.

И не успел я опомниться, как Костя подскочил к две­ри погреба и набросил щеколду.

– А-а-а… попался! – прыгая и торжествуя, кричал Костя. – Попался, белогад проклятый!

Ошеломленный, я все еще сидел на снегу и не мог приподняться. Юрке Орликову бежать не удалось, и за­держал его Костя Чижов! Вот когда ты, Юрка, будешь расплачиваться! За все – за искалеченного на горке Мишку Сычова, за избиение Гришки Осокина, за свое барство, за отца Кости Чижова, за всех, кого предал и арестовал!

– Открой! – в испуге прохрипел Орликов. – Маль­чик, открой!

Он смотрел в «иллюминатор» и почти плакал. Ниче­го, зато ты смеялся, когда у Гришки Осокина текла из носа кровь! Ты смеялся, когда плакали дети рабочих, уводимых тобой в тюрьму.

– Попался, попался! – продолжал кричать и пры­гать Костя. – Димка, иди зови наших!

Орликов протянул в «иллюминатор» руку, и я заме­тил в его руке револьвер.

– Костя, берегись! – заорал я.

– Открой, говорю! – зашипел Орликов. – Открой, а то пристрелю!

Костя отскочил от «иллюминатора». Но Орликов выстрелить побоялся Он, должно быть, сообразил, что выстрел услышат в доме

– Димка! – закричал на меня Костя. – Чего ты стоишь? Беги зови!

Орликов убрал револьвер и зашептал:

– Не надо, мальчик! Я тебе денег дам. Сейчас дам денег. Открой, прошу тебя… пожалуйста, открой!

– Денег? Купить хочешь… А вот чего не хочешь? – Костя показал кулак.

Стуча зубами от холода и волнения, я взбежал по лестнице к Орликовым. Я не мог говорить и заикался:

– Он там… в погребе! Мы его… поймали. Он… хо­тел убить Костю! Скорее!

… Больше я ничего не помнил. В тот вечер я просту­дился и заболел. Несколько дней я лежал в постели, объятый жаром, и бредил. Мне чудилась наша улица, извилистая речка Соломбалка, широкая снежная рав­нина Северной Двины. Я слышал продолжительные зо­вущие гудки пароходов и видел задумчивые, но счаст­ливые глаза моего друга Кости Чижова.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОВЕТЫ!

Дед Максимыч снова растянул в комнате свои сети. Тихий мартовский ветер принес неожиданную оттепель. Еще не ясные, но волнующие признаки ранней весны уже беспокоили и радовали старика.

Простудившись и пережив страшное волнение в тот памятный вечер, я пролежал в постели почти месяц.

Дедушка Максимыч сам ухаживал за мной. Кряхтя, он ходил около кровати. Он измерял мне температуру, прогревал меня чаем до поту и пел мои любимые по­морские песни. Милый мой дедушка!

– Скоро, внук, на рыбалку, за окуньём! – говорил дед, подбадривая меня.

Каждый день, возвращаясь из школы, к нам захо­дил Костя

– Помнишь, когда я лежал ошпаренный, а ты при­ходил ко мне? – вспоминал Костя. – Давно это было. Мы тогда письма носили Николаю Ивановичу от дяди Антона.

– Да, давно, еще при белых, – отвечал я.

Действительно, казалось, что все это было очень-очень давно. Теперь мы обо всем могли говорить гром­ко, не боясь ни Мхов, ни Мудьюга. Как хорошо, когда можно думать и разговаривать, и мечтать так свободно!

Однажды, когда я уже начал вставать с кровати, прибежал Костя. Он что-то кричал и прыгал, и смеялся. И я ничего не мог понять, что он говорил. Только успо­коившись, он более внятно сказал:

– Как ты не поймешь? Завтра приезжает папка! Завтра! Ура-а! – он продолжал прыгать и кричать: – Завтра! Ура-а-а!!!

На другой день действительно котельщик Чижов вернулся домой. Но я его еще не видел.

…Было воскресенье, и потому ребята в школу не пошли. Они играли на улице. Я смотрел на них из окна.

Костя с красным флагом стоял на тумбе и что-то с жаром говорил ребятам. Вероятно, в игре он был командиром красногвардейского отряда. Флаг легко вился над его головой, и мой друг в самом деле был похож на командира.

На улице все еще лежали снежные сугробы, но солнце теперь не искрилось в них. Сугробы потемнели и осели, им недолго оставалось лежать. Скоро весеннее солнце совсем растопит их.

Я услышал, как ребята закричали «ура». Они под­прыгивали и размахивали руками. Должно быть, Костя Чижов сказал им что-то очень интересное.

Еще долго ребята прыгали и кричали, как вдруг Костя, соскочив с тумбы и показывая рукой в сторону речки, побежал туда. Огласив улицу воинственно-радост­ными выкриками, ребята устремились за своим коман­диром.

Что они могли там увидеть?

Я готов был сам выбежать из дому и узнать, что же случилось. Но мне нужно сидеть дома еще целый день. А завтра я уже пойду в школу.

Вскоре я услышал странный шум, напоминающий шум автомобиля. Я прильнул к стеклу. Да это же и был самый настоящий грузовой автомобиль!

Из-за переплета оконной рамы показались передние колеса. Грузовик с трудом пробирался по узкой, необъ­езженной дороге. Ведь по нашей улице никогда не про­ходил ни один автомобиль. На радиаторе грузовика краснел маленький флажок. Припрыгивая, увязая в снегу и крича, ребята бежали рядом с машиной.

И вот грузовик остановился у нашего дома. Нет, он не застрял в снегу. Шофер специально остановил ма­шину. Об этом можно было судить по тому, что он не­медленно открыл дверцу и вышел из кабины. Потом из кабины вышел и другой человек. Это был не кто иной, как сам Николай Иванович.

Из кузова выпрыгнул еще один человек. К нему тут же подбежал Костя. Я, конечно, сразу же догадался: это отец Кости, котельщик Чижов.

Сопровождаемые ребятами, Николай Иванович, отец Кости и шофер вошли в нашу комнату.

– Рыбачить собираешься? – Николай Иванович обнял деда. – Давно не видел тебя, старик!

– Слыхал от внука, что все еще с машинами возишься, – ответил смущенно дед. – Ну, да ты моло­дой, разницы у нас лет десять будет. А я рыбачу на своей посудине помаленьку. Да нынче рыба путаная и хитрая пошла. Не те времена.

– Тебе пенсию теперь дадут, старик! – весело ска­зал механик. – Век свой трудился, а теперь в твои годы отдохнуть полагается. А смотри, Максимыч, жизнь-то какая начинается! Новая жизнь – без пароходных ком­паний, без Макаровых, без ульсенов и фонтейнесов, без орликовых. Теперь мы, Максимыч, сами всему хозяева! И заводам и пароходам – хозяева!

– Хозяева – это верно, – сказал дедушка и взгля­нул на Чижова. – Только больно дорого это досталось. Вот он выдержал, выстоял, жив, слава богу, остался. А сколько народу русского доброго загубили белогады да иноземные пришельцы. Вот видишь, и нашего соседа капитана Лукина нету…

Котельщик Чижов нахмурился, наклонил голову.

– Лукин на моих глазах погиб, на Мудьюге, – проговорил он глухим голосом, и было видно, что ему очень тяжело вспоминать об этом. Но он снова поднял голову и продолжал:

– Может быть, помнишь, Максимыч, был в тракти­ре у Коновалова официант по прозвищу Шестерка… Та­кой большеголовый, лысый…

– Как не помнить, – отозвался дед.

– Так вот, этот Шестерка оказался при белых в тюрьме надсмотрщиком, а потом перебрался на Мудьюг, выслужился и свирепствовал страшно. Что только он ни творил – вспомнить жутко. Сколько он погубил наших! Летом он сбрасывал рубаху и ходил среди нас, работающих каторжан, в одной руке – плеть, в дру­гой – револьвер. На груди у него татуировка – череп и кости. Должно быть, для того, чтобы еще свирепее казаться. Потому и прозвище у нас новое получил – Синий Череп.