Лис пустыни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель

Уже тогда у заговорщиков возникло намерение в случае удачи провозгласить маршала «вторым Гинденбургом» и назначить его рейхспрезидентом временного правительства. Встреча состоялась в имении Роммеля в Герлингене в конце января 1944 года. Сохранились воспоминания Штрёлина об этой встречи, важные для понимания позиции генерал-фельдмаршала по некоторым военно-политическим вопросам:
      Штрёлин: — Вы верите в то, что Германия все еще может выиграть войну?
      Роммель: — Знание реального военного положения не позволяет мне верить в победу.
      Штрёлин: — Вы допускаете возможность того, что так называемое «оружие возмездия» в состоянии повлиять на общий ход войны?
      Роммель: — Кроме того, что говорит об этом оружии пропаганда, мне ничего не известно.
      Штрёлин: — Как вы считаете, Гитлер отдает себе отчет в возможности грядущей военной и политической катастрофы?
      Роммель: — Нет. Аналитическое мышление не самая сильная сторона его личности!
      Штрёлин: — Вы не могли бы честно и открыто поговорить с Гитлером и открыть ему глаза на наше безвыходное военное положение?
      Роммель: — Я уже неоднократно пытался сделать это, но всякий раз получал жесткую отповедь. Тем не менее, я попробую попытаться в очередной раз. Правда, в Ставке относятся ко мне с таким подозрением, что вряд ли позволят разговаривать с фюрером один на один. До сих пор мне всякий раз не давал это сделать Борман.
      Штрёлин: — Если вам не удастся добиться личной встречи с Гитлером, не могли бы вы изложить свою точку зрения письменно и призвать его сделать, наконец, выводы из создавшегося положения?
      Роммель: — Я так и сделаю, хотя это ничего не изменит в нашем безвыходном положении.
      Штрёлин: — (Сообщает Роммелю о Герделере и антиправительственных кругах в Берлине, о решении отстранить Гитлера от участия в управлении Восточным театром военных действий.) Все вышеизложенное чревато гражданской войной. Движению не достает яркой личности, пользующейся достаточным авторитетом в стране и определенным уважением за рубежом. Мы убеждены, что нашли в вашем лице патриота, готового послужить делу спасения Германии…
      Роммель: — (Колеблется и не дает прямого ответа.)
      Штрёлин: — Вы понимаете, какую грязную игру затеяла партийная пропаганда? За вашим именем и вашей славой они пытаются скрыть правду о военном положении, а после совершенно неизбежного поражения во Франции эта же пропаганда сделает вас «козлом отпущения» за ошибки Гитлера и ОКБ.
      Роммель: — Я всегда выступал против преувеличения моих скромных заслуг на воинском поприще. А о возможных для меня последствиях поражения я осведомлен так же хорошо, как и вы.
      Штрёлин: — Вы сами видите, насколько спасительными для Германии могут оказаться ваши дальнейшие действия.
      Роммель: — Что же, жребий брошен. Я принимаю ваше предложение.
      Позже состоялась встреча Штрёлина с начальником штаба группы армий «Б» Гаузе. Во время беседы был затронут приблизительно круг тех же проблем, которые обсуждались на недавней февральской встрече с Роммелем, когда Герделер, Хаан и Штрёлин обратились к генерал-фельдмаршалу в поисках флагмана движения «Сопротивления» и заручились его полной поддержкой.
      Связь с Штрёлином продолжалась и углублялась и после того, как связанный с заговорщиками Шпай-дель сменил на посту начштаба Гаузе.
      На Троицу была назначена встреча в Фриденштадте между маршалом, бывшим министром иностранных дел фон Нейратом и Штрёлином. Служебные дела не позволили Роммелю приехать в рейх на праздники, но он отправил на встречу своего представителя — Шпайделя. Накануне Троицы в рамках подготовки к совещанию в Фриденштадте Роммель обсуждал положение на Западном фронте с главнокомандующим экспедиционными войсками во Франции, генералом фон Штюльпнагелем, и главнокомандующим экспедиционными войсками в регионе Северная Франция — Бельгия, генералом фон Фалькенхаузеном. Роммель и Штюльпнагель были хорошими приятелями со времен совместной преподавательской работы в пехотной школе Дрездена. Сейчас генерал Штюльпнагель организовал прямую связь с группой Штауффенбер-га — Бека через откомандированного в его штаб оберст-лейтенанта фон Хофакера. Генерал-фельдмаршал фон Рунштедт не был связан с заговорщиками, но соглашался с позицией своих подчиненных и часто повторял:
      — Роммель, расскажите нам, что же нужно сделать, чтобы избежать катастрофы!
 

СОВЕЩАНИЕ В ФРИДЕНШТАДТЕ

      27 мая в квартире Шпайделя в Фриденштадте состоялось запланированное совещание между бывшим министром иностранных дел, бароном Константином фон Нейратом, обер-бургомистром Штрёлином и Шпайделем. Фон Нейрат, отстраненный от должности 24 февраля 1938 года вместе с главнокомандующим сухопутными силами, генерал-оберстом бароном фон Фричем, и президентом Рейхсбанка, доктором Шахтом, сделал внешнеполитический обзор последних событий, крайне безрадостных и беспросветных для Германии, на фоне беспрецедентной заносчивости и некомпетентности Гитлера и всего высшего руководства рейха. Фон Нейрат упомянул, что несколько раз в течение шести лет своей вынужденной отставки пытался предостеречь Гитлера от опрометчивых шагов, но тот так и не удосужился его принять, а письменные послания остались без ответа. Нейрат считал необходимым еще до начала вторжения заключить сепаратный мир на Западе. Гитлер абсолютно неприемлемая фигура для переговоров, поэтому он должен быть отстранен во имя будущего Германии, а официальным представителем временной государственной власти может быть только один человек — Роммель — как один из руководителей движения «Сопротивления», кристальной честности и порядочности офицер и необыкновенно популярная в массах личность. Потом от имени и по поручению Герделера выступил Штрёлин и особо подчеркнул, что в преддверии неизбежного конфликта с режимом организацию непременно должен возглавлять такой человек, как Роммель. Необходимо действовать оперативно, поэтому нужно просить фельдмаршала любыми доступными средствами попытаться заключить мир и остановить войну, хотя бы на Западе.
      Даже немецкий писатель и мыслитель Эрнст Юнгер сумел связаться с маршалом Роммелем и передал ему свой «Трактат о мире», в котором излагались пути выхода из общеевропейского кризиса на основе христианской этики и взаимного сотрудничества.
      Инженерно-строительные работы на побережье — подчас самые примитивные, но не ставшие от этого менее нужными — шли своим чередом, несмотря на возросшую активность вражеских ВВС. Ковровые бомбардировки и отдельные точечные удары сверхбомбами по 5 000 кг каждая, после которых бесследно исчезали с лица земли укрепления и открытые артиллерийские позиции, не оставляли сомнения в том, какая судьба уготована тому участку фронта, где предпримут свою высадку союзники. Никогда не забуду, как во время одной из инспекционных поездок южнее Гавра мы попали на позиции, только что с дьявольской точностью накрытые бомбовым «ковром». Закусив губу от ярости, Роммель шагал по изрытой воронками земле и со слезами на глазах смотрел, как всего лишь несколько оставшихся в живых солдат из всего подразделения управления батареей выкапывали из земли тела своих товарищей. Потом он подошел ко мне и произнес:
      — Сюда бы этих господ — Кейтеля и Йодля. Тогда бы они поняли, что такое вторжение.
      Продолжались оперативные совещания высшего военного руководства Западного фронта. Все были настроены весьма решительно, но никто не отваживался взять на себя ответственность. Нехитрый выбор между победой или поражением в предстоящем сражении парализующе действовал на генералов. Никто не хотел рисковать своей репутацией и играть с судьбой в «русскую рулетку». В свою очередь Ставка продолжала «кормить обещаниями» и набившими оскомину пояснениями, что вы, мол, видите только часть целого, а положение не так уж и плохо, а после появления на фронте «оружия возмездия» вообще изменится к лучшему. Гитлер и Геббельс утверждали, что нужно продержаться максимум несколько недель, а «потом свое веское слово скажут «Фау» и мы повернем войну вспять».
      Гитлер преследовал определенные цели, «бомбардируя» главнокомандующих фронтами и армиями десятками шифрограмм о боевом применении «Фау». В определенном смысле он добился того, что военное руководство колебалось в оценке реальной военно-политической ситуации. В книге «Иллюзия и реальность» Эрих Кордт цитирует свидетельские показания, которые дали министр вооружений Шпеер и начальник отдела радиовещания министерства пропаганды Фриче во время одного из заседаний Нюрнбергского международного военного трибунала:
      — Уже летом 1944 года Гитлер обратил особое внимание Шпеера на то, что в войсках следует систематически распространять слухи о «секретных системах вооружений». Гитлер объяснил, что он всячески приветствует «это мероприятие, исподволь укрепляющее боевой дух армии». Только таким образом он получит необходимое ему время для проведения тайных дипломатических переговоров с противником и заключения мира на Западе. Шпеер сообщил, что в этом случае имело место «двойное очковтирательство»: вермахт тщетно дожидался нового оружия, а эксперты вооружений были вынуждены довольствоваться заверениями, что «все идет по плану и нужно спокойно продолжать работу».
      Начальник радиопропаганды Фриче сообщил, что репортажи о секретном оружии выходили в эфир по прямому указанию Гитлера и Геббельса. Для этого в министерство вооружений был откомандирован штандартенфюрер СС Берг, обладавший достаточной инженерной фантазией, чтобы сочинить более-менее правдоподобную историю о «чудо-оружии», а значительно раньше, и без всякой на то необходимости, Гитлер точно таким же образом морочил голову Муссолини.
 

 

Глава 13.
 
БУРЯ В ПРОЛИВЕ

НОРМАНДСКИЙ ДЕСАНТ

      В последние дни мая и в самом начале июня германский фронт напряженно ждал начала вражеского наступления. Все прекрасно понимали, что буря грянет на ограниченном участке двухтысячекилометровой береговой линии. В расчет принималось буквально все — от приливов и отливов, ненастья и затишья до фаз лунного календаря. Однако все шло к тому, что вторжение не состоится в дни июньского полнолуния, поэтому Роммель решил отправиться в Ставку и предпринять очередную попытку повлиять на Гитлера. Он сделал все, что мог. И теперь после множества оставшихся без ответа критических докладных записок фельдмаршал добивался личной встречи с фюрером, чтобы в последнюю минуту убедить его в полной безнадежности создавшегося положения и потребовать от него решительных и адекватных действий. Гитлер уже не раз демонстрировал полное пренебрежение к его точке зрения, но Роммель пока что окончательно не поставил крест на этом человеке, опрометчиво полагая, что должен же быть предел чудовищному самомнению фюрера, и он, наконец, начнет когда-нибудь думать не только о себе, но и о своей родине и о своем народе.
      Роммель отправился в Берхтесгаден, а сообщение о десантировании дивизий Эйзенхауэра застало его ранним утром 6 июня в Герлингене.
      В ночь на 6 июня под прикрытием массированных ударов авиации союзники выбросили парашютные десанты севернее Карантана и северо-восточнее Кана, а утром высадили морские десанты на побережье департамента Кальвадос в устьях Вира и Орна. Ширина фронта вторжения между Гавром на востоке и Шербуром на западе составила около 100 км, а главный удар англо-американские дивизии наносили в направлении Кана. Всесокрушающая мощь обрушившегося на немецкие позиции удара превзошла самые мрачные прогнозы командования. Больше всех досталось 716-й дивизии, занимавшей позиции между Орном и Виром, — ее атаковали со всех сторон парашютисты и морская пехота, бомбили бомбардировщики и штурмовики, обстреливали танки и корабельная артиллерия противника. В ходе Нормандской операции союзники применили новейшие транспортные и десантно-высадочные суда и десантировались там, где по заверениям экспертов германского ВМФ было «технически невозможно осуществить высадку из-за подводных скал и профиля береговой линии». В свое время именно это и привело к формальному отношению командования к строительству оборонительных сооружений на этом участке Атлантического вала.
      Уже через несколько часов после высадки десанта на позициях 716-й дивизии не осталось ни одного неповрежденного железобетонного укрепления. Солдаты были убиты, ранены, засыпаны землей или пропали без вести, а горстка уцелевших — сильно контужены или находились в глубоком шоке. Превосходящим силам противника удалось одним ударом опрокинуть и сломить слабую оборону немецких войск. Первые драматические часы союзнического вторжения в целом были типичны для всей операции, а штаб-квартира фюрера окончательно утратила чувство реальности и уже не отдавала себе отчета в том, что на самом деле происходит на побережье залива Сены. Оставим историкам подробности дальнейшего хода Нормандского сражения, нас будут интересовать только те его этапы, в которых проявились железная воля и полководческий талант генерал-фельдмаршала Роммеля.
      …Где-то в далекой ночи уже набрала полные обороты военная машина союзников. На позиции Сенекой бухты опустился густой туман, в мутном небе — ни звездочки. Ненастье — это прекрасная погода для тех, кто напряженно ждет атаки с моря или воздуха. В такую погоду в небо не взлетит ни один самолет, а из гавани не выйдет ни один корабль. Даже «доморощенные аналитики» в наших окопах утверждали, что сейчас «томми» и «янки» не полезут! Маловразумительные донесения агентуры вроде бы тоже свидетельствовали о том, что вторжение не должно состояться в ближайшие дни. Прошлой ночью радисты группы армий «Б» случайно перехватили шифровку, из которой следовало о якобы уже объявленном вторжении. Понедельник 4 июня и вторник 5 июня прошли спокойно, поэтому главнокомандование с чистой совестью посчитало, что «томми или лягушатники просто нажали не ту кнопку!»…
      В ночь с 5 на 6 июня, в 00.30, ночную тишину опустевшего к этому времени главного штаба группы армий «Б» разорвала пронзительная трель телефонного звонка. Дежурный офицер, лейтенант Борциковский, взял трубку и записал телефонограмму из канского пункта управления ПВО — «осуществлена высадка десанта в районе Кана и продолжается в восточном направлении». После секундного замешательства Борциковский разбудил отдыхавшего 1-го адъютанта, оберлейтенанта Майша, и доложил: «Только что принял телефонограмму о вражеском десанте в районе Кана». Позже Майш рассказал мне, что не сомневался — это вторжение. Он сразу же связался со штабом 7-й армии — Кан входил в ее зону ответственности — и узнал, что штаб несколько минут тому назад получил донесение от зенитчиков и как раз сейчас занимается его проверкой. Незадолго до 00.01 позвонил начальник штаба 7-й армии генерал Пемзель и сообщил, что в 00.45 противник выбросил воздушный десант под Каном и Сен-Мер-Эглизом. Через некоторое время раздался звонок из штаба 15-й армии, и 1-й адъютант, оберлейтенант граф фон Арманшперг, доложил о воздушном десанте противника под Гавром.
      По телефонным проводам в штабы армий полетела депеша — «Боевая готовность № 2», а это означало осуществление всех предусмотренных в таком случае уставом мероприятий: полная боеготовность в войсках, повышенная готовность армейских резервов, маршевая готовность корпусных резервов, казарменное положение для всех гарнизонов, спецмероприятия в артиллерии и люфтваффе и комендантский час для гражданского населения.
      Около 01.30 снова позвонил генерал Пемзель и беседовал на этот раз с генералом Шпайделем. По поступающим из штаба 7-й армии донесениям можно было судить о том, что союзнический десант — это начальная фаза войсковой операции противника. 7-я армия уже бросила в бой местные резервы. Под Каном к ликвидации вражеского десанта приступила 21-я танковая дивизия генерала Фойхтингера, а на восточном побережье полуострова Котантен, под Сен-Мер-Эглизом, в бой вступила 91-я парашютно-десантная дивизия генерала Фалл аи. Когда Фаллай возвращался в расположение дивизии после срочно созванного совещания дивизионного и армейского руководства, то попал в засаду и был убит в бою, а его штаб и КП захватили британские десантники. Под Гавром 15-я армия нанесла контратакующий удар по позициям американских десантных дивизий. В зоне ответственности 84-й пехотной дивизии союзнические парашютисты приземлились прямо в расположении дивизионного КП и были практически сразу же уничтожены, хотя отдельные группы оказывали сопротивление в течение светового дня.
      Главнокомандующий экспедиционными войсками в Голландии подтвердил абсолютный «штиль» на вверенном ему участке фронта. А в связи с тем, что не поступало никаких известий из зоны Канала, достаточно остро встал вопрос использования оперативных резервов танковой группы «Запад», то есть резервов ОКБ. Командующему танковой группы «Запад» генералу Гейру фон Швеппенбургу, подчинялись все танковые соединения, но только организационно и дисциплинарно, зато в оперативном подчинении находилась только часть танковой группы, а остальные напрямую подчинялись ОКВ. Ни начальник штаба, ни главнокомандующий группой армий «Запад» фон Рундштедт не имели права даже «дотронуться» до учебной танковой дивизии и 12-й танковой дивизии Ваффен СС «Гитлерюгенд».
      Между 03.00 — 04.00 командование 7-й армии сообщило о предпринимаемой противником высадке с моря под прикрытием корабельной артиллерии в районе Лионсюр-Мера и восточнее, в районе Граншампа. Под ураганным огнем главных калибров союзнического ВМФ вскоре оказались батареи береговой артиллерии Шербура и прибрежной зоны. Регулярно поступавшие донесения позволяли утверждать, что именно здесь обозначилось направление главного удара союзников, а вместе с ночным воздушным десантом и продолжающейся высадкой морской пехоты это свидетельствовало об открытии «второго фронта» в Европе.
      Начальник штаба группы армий «Б» Шпайдель в этот момент испытывал некоторые сомнения и еще не был до конца уверен в том, что «большое вторжение» состоялось. Впрочем, он не был одинок в своем заблуждении, и многие высокопоставленные офицеры считали высадку десанта в бухте Сены «пробой сил» союзников. О некотором благодушии, царившем в рядах немецкой армии, свидетельствуют слова 1-«а» главнокомандующего фон Рундштедта:
      — Черт побери, но это же просто смешно! Так вторжение не начинают, и к тому же в такую погоду…
      Справедливости ради нужно заметить, что союзнический десант ввел немецкое главнокомандование в состояние прострации. Армейские и флотские метеорологи в один голос утверждали, что «погодные условия категорически не позволяют осуществить высадку в обозримом будущем». Этот долгосрочный прогноз появился на свет в тот самый момент, когда Эйзенхауэр мастерски захватил плацдарм в Нормандии и развернул активные боевые действия согласно тщательно разработанному плану и при впечатляющем взаимодействии всех родов войск. Немцы недооценили противника даже в этом аспекте. Погода и в самом деле была ненастной: сильная облачность, туман, нулевая видимость и шторм. В течение нескольких дней до начала вторжения в штабы не поступала информация от подразделений воздушной и морской разведки. К этому времени противник имел абсолютное превосходство в воздухе, а сторожевые катера немцев не покидали стоянок из-за штормового предупреждения и сильного волнения на море. Даже Роммель доверился вполне благоприятным заключениям «квалифицированных экспертов» и отправился в Германию. Так в рядах немецкой армии не оказалось, возможно, единственно нужного ей в этот решающий час офицера, обладавшего бесценным даром находить выход из совершенно безнадежного положения.
 

ПРИКАЗ ГИТЛЕРА

      В первые часы вторжения ОКВ занимало выжидательную позицию и вело себя так, как уже давно привыкло это делать — «милостиво» позволяло информировать себя о ходе событий. Военное руководство принимало донесения к сведению и таинственно хранило свое авторитетное мнение при себе.
      Когда Роммель и 1-«а» группы армий «Б» оберст фон Темпельхоф отправились в Германию, 1 — й адъютант Майш разработал проект приказа о передислокации учебной танковой и 12-й танковой дивизии СС в район Кана. Вначале Шпайдель категорически отказался подписывать документ. Не исключено, что генерал руководствовался нежеланием лишиться единственных резервов сразу же после начала вторжения. Тогда Майш напомнил ему о главном тезисе оборонительной тактики Роммеля — предпринимать попытки сбросить противника в море непосредственно во время высадки. Дальнейшие события показали, что сражение под Каном достигло своей критической точки уже к 7 июня, и без подключения к операции обеих резервных дивизий была бы наголову разбита 21 — я танковая дивизия, ведущая тяжелые оборонительные бои в этом регионе. После долгих размышлений генерал Шпайдель тщательно отредактировал проект приказа и подписал его между 05.00 и 05.30. Около 06.30 удалось связаться с маршалом в его имении в Герлингене и доложить о событиях во Франции. Роммель сообщил, что уже во второй половине дня вернется на свой КП в Ла-Рош-Гюйон.
      Примерно в 10.00 в штабе зазвонил телефон прямой правительственной связи. Майор Фридель из ОКВ в нарушение установленной субординации, минуя такую инстанцию, как главнокомандующий группой армий «Запад» фон Рундштедт, передал категорический приказ фюрера «немедленно остановить перемещение резервных дивизий». Кроме этого, Шпайделю вменялось в обязанность доложить об исполнении «приказа фюрера» в ОКВ и фон Рундштедту. Между тем положение действительно стало угрожающим, и оборонительные порядки Кана требовали срочного подкрепления. Приказ ОКВ был наиболее типичной практикой командования по телефону, из безопасного далека, удобного кресла и с чашечкой чая в руках. Шпайдель под любым мало-мальски благовидным предлогом пытался затянуть выполнение приказа, так что в итоге обе дивизии прилично продвинулись вглубь каннского региона. Но, в конце концов, дивизионные командиры получили-таки этот злополучный приказ и остановились буквально в двух шагах от поля боя. Весь день 6 июня резервные дивизии простояли в полной боеготовности, а рядом, почти, что на их глазах погибала 21-я танковая…
      Принимая это решение, «стратеги из ОКВ» сделали вид, будто не было печального опыта вражеского десанта на Сицилию и в Салерно. Ничему не научил их и горький урок поражения на плацдарме Неттуно. С тех пор наши люфтваффе окончательно «поиздержались», а противник научился преодолевать неизбежный кризис первых дней оборонительных боев за плацдарм. К тому же в Нормандии ему уже не только не угрожала, но даже и не докучала германская авиация — несколько собранных с миру по нитке эскадрилий люфтваффе были уничтожены в первые же дни наступления. К вящему ужасу немецкого фронта небо Франции стало небом союзников!
 

ГДЕ ЖЕ БЫЛ РОММЕЛЬ?

      В книге «Офицеры против Гитлера» Фабиан фон Шлабрендорф сообщает интересные подробности того, что происходило в это время в штаб-квартире фюрера и как Ставка относилась к событиям на побережье Северо-Западной Франции:
      — Начальник оперативного отдела группы армий «Запад», генерал Хойзингер, выступил с докладом о военном положении перед вызванными на совещание к Гитлеру командующими армиями Восточного фронта. Среди прочего он заявил, что «на Западе никто не сомневается в том, что удастся «связать» англичан и американцев на полуострове Котантен. Не может быть и речи о прорыве в долину». Это опрометчивое заявление основывалось на ложной предпосылке, что «в принципе вторжение возможно только в случае невероятного стечения обстоятельств». Что подразумевалось под этими словами мне объяснил Тресков, который в свою очередь узнал это от генерала Шмундта, адъютанта фюрера по сухопутным войскам. Когда на рассвете 6 июня началось вторжение, немецкая сторона испытала форменное потрясение — никто не ожидал активных действий в это время. Несмотря на объявленное Гитлером «казарменное положение», Ром-мель тайно вылетел в Ульм, на празднование дня рождения своей жены. Его начальник штаба «сел на телефон» и принялся разыскивать командира, чтобы сообщить о происходящем. Одновременно по инстанции был отправлен рапорт в ОКВ. Дежурный офицер не рискнул будить Йодля в столь ранний час, поэтому тот узнал о вторжении только к 09.00 утра. В свою очередь Йодль подождал еще один час и около 10.00 известил Кейтеля. Они честно выполнили строгий приказ «не будить отдыхающего фюрера» и сами ничего не предпринимали в это время. Так что о событиях в Нормандии Гитлер узнал только из послеобеденного доклада. Крепкий сон фюрера дорого обошелся нашим войскам. Дело в том, что сразу же за позициями Атлантического вала стоял тан-«ковый корпус, в задачу которого входило атаковать противника в момент высадки и сбросить его в море. Командир корпуса не подчинялся Рундштедту или Роммелю — приказ о введении корпуса в бой мог отдать только фюрер. Только в 14.00 Гитлер бросил корпус в бой, но драгоценное время было уже упущено. Кроме этого, значительная часть авангардной группы была уничтожена вражеской авиацией, так что танкисты контратаковали с опозданием и без присущего им боевого азарта…
      У меня нет достаточных оснований, чтобы усомниться в достоверности приписываемых Хойзингеру и Йодлю слов и поступков, но со всей ответственностью заявляю: все, что написано Шлабрендорфом об обстоятельствах поездки Роммеля в Германию, ложно от первого до последнего слова. В телефонном разговоре с Йодлем генерал-фельдмаршал выразил намерение отправиться в Оберзальцберг для обсуждения положения на Западном фронте. Кроме этого, во время очередного разговора Роммель получил официальное разрешение начальника оперативного отдела ОКВ выехать в Ульм надень рождения жены. Одновременно Роммель испросил разрешения на аудиенцию у фюрера. Эта просьба была удовлетворена и встреча была назначена на 7 июня в Берхтесгадене. Роммель доложил о поездке маршалу фон Рундштедту и также не встретил возражений. Стоит ли говорить о том, что он не «тайно вылетел в Ульм», а выехал на автомобиле — Гитлер еще давным-давно издал специальный указ, запрещающий главнокомандующим пользоваться самолетами из-за уже абсолютного господства союзников в воздухе. Вместе с ним в эту поездку отправились оберст Темпельхоф, 1-«а» группы армий, и гауптман Ланг, адъютант командующего.
      Первый телефонный звонок из Франции раздался в имении маршала в день вторжения — 6 июня. Фрау Роммель рассказала мне, что слышала, как муж взял трубку и сказал: «Да, Шпайдель, что нового?» Начальник штаба рассказал ему о десанте, добавив, что до сих пор не понятно, что это такое — вторжение или отвлекающий маневр; он уже принял необходимые меры и маршалу можно не торопиться, а дождаться еще одного звонка. «Муж сразу же сказал, что немедленно выезжает. Я помогла ему собраться, а он уведомил об отъезде во Францию штаб-квартиру фюрера. Мой супруг очень нервничал, и я назвала бы его тогдашнее состояние каким угодно, но никак не оптимистичным…»
      По пути в Нормандию Роммель позвонил в штаб группы армий из Реймса и уже вечером первого дня вторжения был на своем КП. Когда в Ла-Рош-Гюйоне маршал увидел штабную карту с диспозицией немецких и союзнических войск, то едва оказался в состоянии произнести: «Невероятно…» Впрочем, он тут же добавил, что полностью одобряет все действия, предпринятые Шпайделем в его отсутствие и вряд ли сам избрал бы другую тактику, будь он на месте с начала вторжения.
      После расширения и последовавшего объединения трех захваченных плацдармов, при условии абсолютного воздушного господства, обеспечении регулярной высадки свежих дивизий в искусственном порту Авранша и подавляющего превосходства в технике первый этап «Сражения за Францию» безоговорочно остался за союзниками. «Под колпаком» вражеских ВВС оказались весь фронт вторжения и глубокий тыл германских войск.
      В светлое время суток и при летной погоде стали совершенно невозможны любые перемещения немецких войск по улицам и дорогам Нормандии. Когда Геринг получил первые донесения с фронта, то немедленно связался со штаб-квартирой группы армий «Запад» и потребовал «не нагнетать истерию по поводу вражеского превосходства в воздухе, поскольку у них физически не может быть такого количества самолетов».
      Министерство пропаганды избрало «особую тактику» оповещения общественности о событиях в Северо-Западной Франции. Правдоподобные сообщения безжалостно вымарывались цензурой Геббельса как «противоречащие здравому смыслу и не соответствующие общей концепции рассмотрения проблемы». И только после того, как до Берлина дошли слухи о том, что «Потемкинский вал» — так окрестили Атлантический вал фронтовики — не устоял, Министерство пропаганды с видимой неохотой стало сообщать об истинном положении дел на Западном фронте. По мере ухудшения ситуации поток информации стал ослабевать и перемещаться на последние страницы газет, а первые полосы заняли хвалебные и как всегда преувеличенно оптимистичные репортажи о начале боевого применения пресловутого «оружия возмездия» — «Фау» — и нанесении первых ракетных ударов по Великобритании.
      Оказалось, что во время нашего майского разговора Роммель даже несколько преуменьшил чудовищную диспропорциональность соотношения сил немецких и союзнических ВВС. К началу высадки десанта воздушный флот генерала Шперле насчитывал 320 самолетов, большая часть которых была сбита уже в первую неделю боевых действий. Бывали дни, когда над вражескими позициями не появлялось ни одного бомбардировщика люфтваффе. Небо безраздельно принадлежало союзникам, как, впрочем, и море. Первое время германский ВМФ еще пытался оказывать слабое сопротивление, потом боевые корабли появлялись все реже, а к концу июня вообще перестали показываться у берегов Нормандии. На суше союзники умело пользовались своим преимуществом в танках и артиллерии и совершенно невообразимым для немецкой армии образца 1944 года боепитанием.
      Союзники со всей тщательностью подготовились ко дню «Д». Их подавляющее преимущество выражалось в организации подвоза снабжения, максимальном использовании производственных мощностей города-порта Гавра и искусственных портовых сооружений Авранша, временных взлетно-посадочных полосах из залитых бетоном арматурных сеток для истребительно-бомбардировочных армад и других технических новшествах.
      Такое положение дел вызывало гнев и недоумение на переднем крае.