Плачущий осел

У меня в письменном столе был бы спрятан для вас подарок. Подписана была бы открытка. У меня в комнате стояла бы зеленая елка! Господи, как хочется домой. Неужели 1992 год мне придется встречать в этом проклятом интернате?! Прошлую субботу я провела в нем. Было скучно. Читала. Слонялась по аллеям. Апатия ко всему. Даже к учебе. Раз в две недели нам было обещано выдавать по 30 шекелей на проезд, но это, во-первых, очень мало и, во-вторых, поговаривают, что даже их выдавать не будут. А мне так хотелось собрать немного денег. Для вас. Рассчитаться с долгами. За девять месяцев это было бы 540 шекелей, что составляет на сегодняшний день 225 долларов. На советские деньги это, примерно, 31500 рублей. Пасик, при твоей зарплате, если бы ты мог откладывать ее всю, ни копейки не тратя, тебе пришлось бы, чтобы собрать такую сумму, работать два с половиной года. Самая маленькая зарплата в Израиле около 1200 шекелей в месяц, или 500 долларов. По нашим меркам это много, по здешним - чуть выше уровня бедности. Жить в Израиле, так говорят все новоприбывшие, чертовски тяжело. Пасик и масик, я не хочу больших денег. Если бы они у меня сейчас были, я отдала бы их все безоговорочно за минутное удовольствие видеть вас. Знали бы вы, в какую среду меня окунула жизнь. Местные дети нас ненавидят и сторонятся. Без иврита найти общий язык ни с ними, ни с преподавателями, ни с администрацией интерната практически невозможно. Я чувствую, как я тут глупею. Господи, какое это ужасное чувство! При одной мысли о вас у меня на глазах наворачиваются слезы. В последнее время я стала нервной, взвинченной и плаксивой. Ненавижу себя за то, что не могу дать достойный отпор тем, кто меня обижает (конкретных примеров приводить не буду, хотя их более, чем предостаточно). И в этом моем несчастьи прежде всего виноваты вы, потому что такой вы меня воспитали. Но я все равно люблю вас. Дорогие пасик и масик, не надо мне больше звонить в Израиль. Я узнала, что минута телефонного разговора со мной вам обходится в 200 рублей. Не тратьтесь. Все равно по телефону я ничего серьезного вам сказать не могу. А теперь о самом для меня неприятном. У меня на теле, обычно к вечеру, появляется какая-то странная сыпь - большие красные волдыри. И чешутся они невозможно. К утру покраснение и почесуха проходят. В четверг я ходила к интернатовской медсестре и пыталась объяснить на моем скверном иврите, что со мной происходит. Она дала мне какой-то крем и сказала, что в понедельник поведет меня к врачу. Сегодня суббота. Близятся сумерки. Мне кажется, что моя кожа горит. Зашла в ванную комнату. Закрылась и быстро сбросила одежду. Сыпь ползет - дошла до шеи. Появилась на ногах и спине. Мне страшно. Боже, что со мной будет? А вдруг я заболела какой-то дурной неизлечимой болезнью? Только бы не дошло до лица. Я этого не переживу. Асе и Александру я ничего не сказала. Они не догадываются. Хорошо, что погоды холодные. Я хожу в джинсах и в кофточке с длинными рукавами. С нетерпением жду понедельника. Целую - Лина?.
      Мы решили не отсылать письмо - зачем пугать родителей? Вполне может быть, что у Лины не так все страшно, как она описывает. Как сделать, чтобы она рассказала нам о своей болезни сама? Сегодня уже среда. Понедельник позади. Водила медсестра Лину к врачу или нет? Что с Линой? Мы решили немедленно побывать в интернате. В разговоре с ней (благодаря прочитанному письму) мы сразу же заметили на ее шее красные пятна. И вот Ася решилась: ?А что это у тебя такое?? - спросила, притронувшись к воротнику ее свитера.
      67
      Сегодня прочитал в ивритской газете ?Маарив? небольшую заметку. Ельцин предупреждает мировое сообщество, что Советский Союз до середины октября распадется на ряд независимых государств. ?В связи с этим, - говорит Ельцин, - Горбачев должен будет сложить свои полномочия?. 68
      Через три дня в клубе литераторов состоится встреча с сотрудниками журнала ?11?. И вот, в который раз за полтора года (со времени отправки в редакцию подборки моих стихов), звоню господину Мануилу Нудману. ?Когда опубликуете?? - спрашиваю. И снова ничего определенного: ?Может быть в ближайшем номере. Позвоните через неделю?. Снобистские интонации в его голосе приводят меня в неописуемое бешенство. Меня подмывает крикнуть в телефонную трубку: ?Вонючая падла!? 69
      Врачиха сказала: ?Насчет вредного воздействия не беспокойтесь. Я назначила для приема внутрь маленькую дозу. Ее должно быть вполне достаточно. Если такое сильнодействующее лекарство, как преднизолон, не помогает, значит ничего не поможет. Крапивница не аллергического порядка, а психического. Девочка, по всей видимости страдает от ностальгии. Единственное спасение - вернуть ее в прежнюю, привычную ей среду?. Вместо рецепта врачиха выписала справку, в которой рекомендовала администрации интерната немедленно отправить Лину домой.
      А. Кобринский, "ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ", роман-дневник
      продолжение IX
      70
      Тель-Авив. Архивный отдел ?Двенадцати колен? закрыт. Мне сказали, что если заведующая ушла, то помочь мне может только главный редактор - Эрнест Молотобойцев: у него вторые ключи. Ловлю знаменитость в коридоре. Пытаюсь заговорить, но ощущаю, что меня не хотят слушать. ?Я принимаю только по предварительной договоренности!? - обрывает меня на полуслове суховатый чиновничий голос. ?Но моя просьба до такой степени не доросла, - ответил я с подчеркнутой резкостью, - помогите попасть в архивный отдел. Меня интересуют публикации господина Соломона Игрека?. ?Но я архивным отделом не ведаю! - ответил мне главный редактор, - подождите заведующую, она в столовой?. Буквально через минуту я увидел Терезу. Она шла по коридору с какой-то женщиной. Увидев меня, спросила: ?Что вас к нам привело?? Ни слова о Лойфмане, ни слова о моей заметке и приложенной к ней фотографии. Лицо непроницаемое.
      ?Мне необходима подшивка ?Двенадцати колен? за последние три месяца?. ?Зачем?? - спросила Тереза. ?Хочу выписать некоторые интересующие меня моменты из публикаций Соломона Игрека. Да вот, пришел неудачно - в архиве никого нет?. Тереза Маршайн картонно улыбнулась: ?Заведующая архивом, представила она женщину, - но зачем вам архив? Материалы трехмесячной давности в архив еще не сданы. Сейчас я их принесу. Подождите меня в коридоре?. ?Тереза, не занимайтесь глупостями. Я доложу Молотобойцеву, что вы тратите редакционное время впустую!? - сказала заведующая архивом со вспышкой непонятного для меня раздражения - то ли оно было порождено какими-то подводными течениями (может быть она была на ножах с Терезой из-за любовного соперничества?), то ли все объяснялось гораздо серьезнее и проще - израильское чиновничество с братским радушием абсорбирует ?руководство нового типа? - советское.
      На этот раз Тереза проявила непоколебимое упрямство: ?Он мой коллега по перу, сказала она, - писатель!?
      Я не люблю, когда это довольно таки затасканное слово используется как непробиваемый щит, но черт с ним - трехмесячная подшивка ?Двенадцати колен? в моих руках. Нахожу и выписываю: ?Я против ?охоты за ведьмами?: слишком многие из сексотов оказались несчастными жертвами, искалечившими не только чужие, но и свои жизни. Но - при одном условии: пусть в нынешние, иные времена, они сидят тихо в своем углу и раскаиваются в содеянном, а не занимаются общественным воспитанием душ. Кстати, именно так к этому относятся в Восточной Европе. Сексотам не запрещено избирать, но быть избранными запрещено - под страхом разоблачения. А наш (имярек), хоть и посмертно, стал избранным... Так вот, я против его ?избрания?. Неожиданно ко мне подошел человек - седой, голубоглазый, коротко стриженный: ?Вы Каркай Икс?? - спросил прикартавливая. Я молча кивнул. ?Соломон Игрек!? сказал он, протягивая мне руку. ?А как вы узнали, что я - это я?? - спросил я у него. ?Вы присылали мне как-то свою книгу на отзыв. На обложке есть ваша фотография. Вот и узнал?, - ответил он. Поинтересовался, что я тут делаю. ?Выписываю цитаты из ваших публикаций?. ?Зачем? Может быть, я могу вам чем-то помочь?? ?Нет, - сказал я, - навряд ли, - и спросил, - вы будете присутствовать на литературном вечере?? ?На каком?? ?Посвященном творческой встрече с сотрудниками журнала ?11?. ?Вы же знаете, что я член редколлегии этого журнала, - сказал он, - а вы придете?? ?Обязательно!? ?Вот и чудесно! - сказал Соломон Игрек, - там поговорим более обстоятельно. Было интересно с вами познакомиться, - и после короткой паузы, - спешу!?
      Попрощавшись, он резко, почти по-военному направился в глубину коридора. Возвращая подшивку в компьютерный отдел, я увидел его снова, но он меня не заметил - он смотрел на экран компьютера, сосредоточенно работая над текстом очередной статьи.
      На выходе из коридора, где расширенный пятачок позволил поместиться двум креслам и журнальному столику, я увидел Терезу. Она курила и плакала. Это была настоящая Тереза - не картонная, а объемная. По-видимому, стычка с архивным ефрейтором привела ее к такому нервному срыву, что сквозь маску профессиональной невозмутимости выплеснулась мятущаяся душа - одинокая, неустроенная, беззащитная, страдающая и ранимая... Но, вполне вероятно, что я ошибаюсь и слезы эти совсем другого рода... Позвонила, например, Тереза в Министерство абсорбции и выяснила окончательно, что на амидаровскую квартиру в районе Тель-Авива она может не рассчитывать. ?До свидания, мне искренне жаль видеть вас в таком настроении?, - сказал я приостановившись. ?До свидания?, - ответила она всхлипывая. Я вышел. На улице моросил холодный декабрьский дождь. ____________________________________________ * Прошу господина Соломона Игрека не подавать на меня в суд за несущественное, с моей точки зрения, вынужденное изменение текста - вместо имени и фамилии легендарного советского поэта я позволил себе написать ?наш (имярек)?. 71
      Дом писателей. 8 часов вечера. Небольшой переполненный людьми зал. Перед зрителями на ступенчатом возвышении длинный стол, покрытый голубой скатертью - слава Богу, не красной. За столом главный редактор журнала ?11? Мануил Нудман и редакционная коллегия - Наина Коктебель, Неонилла Шлехтина и Соломон Игрек. Четыре эти человека за годы своего израильского эмреповства снискали репутацию интеллектуальной избранности и бескорыстного подвижничества. Но слава портит - не потому ли снобистские интонации то и дело проскальзывали в голосе господина Мануила Нудмана - в его долгой и скучной речи, в которой запомнилась лишь концовка. Оратор, сославшись на значительные экономические трудности, испытываемые при выпуске каждого очередного номера журнала, просил любителей русской словесности не скупиться на пожертвования. Затем выступила Наина Коктебель, рисуясь перед наивными читателями журнала ?11? оригинальностью своего, якобы, парадоксального мышления. ?Европейские евреи, - сказала она, - в том числе и те, которые считают себя блюстителями иудейской веры, от мозга до костей пропитаны христианской культурой и практически являются ее энергоносителями. Арабы настроены к ним более враждебно, чем, например, к марокканским евреям потому, что по их мнению, европейские евреи являются миссионерами христианства. В этом, - резюмировала она, - причина обостренной ненависти арабов к европейским евреям. И в этом причина скрытого конфликта между репатриантами из России и репатриантами из тех стран, где еврейским традициям не пришлось пройти сквозь прокрустово ложе христианской религии?. Затем последовало короткое выступление Неониллы Шлехтиной. Она рекламировала своей речью, несвойственную женщине, метафизическую изощренность ума и энциклопедичность познаний, насыщая каждую фразу умышленно усложненной терминологией. Но тело ее жило другой жизнью - ею же самой выставленное напоказ, обтянутое кофточкой и брюками, завораживало откровенными подробностями и ярко напомаженными, минетно артикулирующими губами - мешало воспринимать осмысленно ее голос. И, наконец, познакомил себя с присутствующими господин Соломон Игрек. На фоне предыдущих ораторов речь его отличалась выгодной простотой. Он не выпендривался, но в его простоте просматривалась дебильная гомосоветикусная прямолинейность. И снова поднимается господин Мануил Нудман. ?Мы не нуждаемся в пиететах, - говорит он в заключительном слове, - просим выступить и тех, у кого есть какие-либо претензии к тематике журнала, к его художественному оформлению, к его стилю и, может быть, к его редакционной коллегии?. И вот я на этой небольшой сцене. Называю свою фамилию. Вижу, что господин Мануил Нудман заерзал на стуле. Разворачиваю его отрицательную рецензию и зачитываю слово в слово. Затем то же самое проделываю с положительным отзывом о моем творчестве господина Соломона Игрека. ?Полтора года тому назад?, - говорю я, пытаясь рассказать о том, как главный редактор ?11? поступил с присланными мною для публикации стихами. ?Вы ведете себя неэтично, - говорит господин Соломон Игрек и, чтобы вразумить меня, повторяет, - неэтично!? Возмущенный моим выступлением, господин Мануил Нудман покидает зал. В поединок вступает госпожа Наина Коктебель. Она заявляет, что это мое выступление не к месту и не ко времени. Я пытаюсь возразить, но она перебивает меня, не дает говорить. Ей помогают зрители - поклонники журнала ?11?. И тогда я вбиваю железный гвоздь в эту программу. ?Стукачей публикуете!? - говорю громко и отчетливо. ?Назовите фамилии!? - ее голос доходит до крика. Глаза навыкате... Ничего ей не ответив, возвращаюсь к своему креслу. Объявляется маленький перерыв. Вестибюль. Кулуарные разговоры. Ко мне подошел господин Соломон Игрек. ?О каких стукачах вы говорили?? - спросил. ?Например, о Лойфмане!? ?А, сказал господин Соломон Игрек, - он действительно стукач, но мы узнали об этом уже после публикации, - и продолжал, - а что касается вас, то должен признаться, что давая свой положительный отзыв на вашу книгу ?Столкновение?, я не имел в виду уровень журнала ?11?. До этого уровня вы еще не доросли?. ?Прекрасно! - сказал я, глядя господину Соломону Игреку в глаза, - я согласен с вами на все сто процентов. Но это означает, что вы считаете ?11? журналом для избранных. И, кстати, в одной из ваших нашумевших статей, вы говорите (я раскрыл свою записную книжечку и зачитал) ?сексотам не запрещено избирать, но быть избранными запрещено - под страхом разоблачения?, - закрыв записную книжечку, я продолжал, - готов поверить вам, что Лойфман опубликован по неведению, но где же тогда ваше разоблачение, которое этот стукач и подонок заслужил??
      Как раз в это время люди были приглашены в зал. ?Извините, - сказал господин Соломон Игрек, - как-нибудь поговорим?. Вестибюль опустел. Комедия, именуемая творческой встречей с сотрудниками журнала ?11?, продолжалась... Но уже без меня! 72
      Утром я отправил заказное письмо на имя господина Соломона Игрека.
      ?Исходя из моральных соображений, - написал я ему, - вынужден отказаться от Вашей письменной характеристики моего творчества, идущей вразрез Вашей кулуарной оговорке. Подразумевая эту оговорку, вынужден сообщить, что положительный отзыв я получил не от одного Вас. И если израильские писатели при написании этих отзывов имели в виду то же самое, чти и Вы и я об этом узнаю от Вас, например, или лично от них, или от какого-нибудь другого достойного человека, обещаю немедленно вернуть эти отзывы так же, как возвращаю Ваш. Надеюсь, что и Вы на моем месте поступили бы в подобном случае так же, как и я. Поэтому - с прежним дружеским отношением к Вам - Каркай Икс с ибино!? 73
      Аэропорт. Лина улетает. Провожающие - я, Ася и работник интерната. Интернатовская администрация отправляет еще троих детей. Самый юный из них, галантный и шустрый, уличен в алкоголизме - об этом мы узнали со слов Лины. Другой отчислен за самовольные отлучки. Третий ребенок - девочка такого же примерно возраста, как и Лина. Она воровала у своих товарищей деньги и вещи. Была поймана на месте преступления самими детьми. Жестоко ими избита. После этого тронулась в уме. В Израиль вызвали отца. Он прилетел немедленно и сейчас молчаливый и подавленный возвращается вместе с дочкой домой. Таня, так звали эту девочку, сидела на чемодане и, посматривая на отца, то смеялась, то плакала без всякой на то видимой причины. 74
      Сегодня поступило сообщение, что Горбачев сложил свои полномочия президента великой державы, поскольку таковой больше не существует. Советский Союз распался на ряд суверенных государств.
      А. Кобринский, "ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ", роман-дневник
      эпилог
      Извини, Якуб, что заставил тебя читать такое большое и необычное по форме послание. Авторская слепота не позволяет мне судить о его художественных достоинствах и недостатках. Это неизменное право я оставляю за тобой, моим духовным наставником и учителем. Буду заканчивать. Вчера осел в апельсиновом саду неподалеку от нашего амидаровского дома кричал таким жалобным голосом, что Ася не выдержала и решив, что он плачет от голода, пошла в магазин и купила свежее, вкусно пахнущее мясо. Я и раньше не сомневался, что у моей боевой подруги доброе сердце. Сердобольные восточные дети, присматривающие за беспризорным ослом, увидев в протянутой к морде осла Асиной ладони куски мяса, восприняли эту картину совершенно серьезно, без малейшего намека на насмешку. Произошел библейский диалог:
      -Тетя, он не кушает мясо.
      -А что он кушает?
      -Траву.
      -Какую?
      -Сухую.
      -Почему же он кричит так, будто плачет?
      -Все ослы так кричат, - сказали дети и один из них, светловолосый, сын нашего бееряковского ашкеназского раввина, добавил, - шла бы ты домой, Пенелопа!
      Кто бы мог подумать, что ослу для полного счастья нужен пучок обыкновенной сухой травы!