Пять Ватсонов (№4) - Лекарство от хандры

Он тщательно подбирал слова, стараясь говорить убедительно, но я не верила ни единому слову. Во-первых, судя по моим впечатлениям, отношения этой парочки совершенно не вписывались в схему «хозяин — телохранитель» Я готова была поспорить, что лидером в их тандеме был как раз рябой Василий. Во-вторых, я печенкой чувствовала, что нужна им вовсе не как приятная собеседница и даже не в качестве девочки для утех, а по какой-то другой, и весьма серьезной, причине. Слишком уж настойчиво и напряженно меня уговаривали. А ведь я вполне определенно дала понять, что в обществе не нуждаюсь. Вряд ли ответ в такой резкой форме можно было принять за кокетство. И вообще, если уж на то пошло, не тяну я ни на роковую красавицу, ни на девицу легкого поведения, и нужно быть слепым кретином, чтобы этого не заметить.

— Понимаю, что выгляжу навязчивым, что моя просьба вам неприятна, — и готов заплатить хорошую компенсацию за моральный ущерб. Сколько вы хотите за получасовую беседу с моим капризным хозяином?

— Тысячу долларов, — брякнула я первое, что пришло мне на ум. Заламывая несусветную плату, я преследовала вполне определенную цель — прощупать своего собеседника. Если Василий не врет, и я нужна ему, чтобы исполнить дурацкую прихоть босса, то сейчас он повернется и уйдет. Я, конечно, не очень хорошо знакома с прейскурантом на подобные услуги, но думаю, две тысячи долларов в час многовато даже для первоклассной гейши. Если же я права и причина, по которой эти двое не желают оставить меня в покое, более основательна, рябой начнет торговаться.

— Договорились, — быстро сказал он и, увидев мой разинутый рот, рассмеялся. — Я не спятил, честное слово. Просто, если Анатолий устроит дебош, это обойдется ему куда дороже. Вы не думайте, я не из своего кармана собираюсь платить. Завтра босс протрезвеет, поймет, каких дел едва не натворил, и все мне вернет, еще и сверху накинет. Чего-чего, а денег у него хватает. Правда, дури тоже.

«Вот это да! — думала я ошалело. — Дело-то, стало быть, нешуточное, если они готовы такую сумму выложить. Какого же черта им нужно? Может, это парочка сексуальных маньяков, убивающих особо изощренными способами? Но тогда им придется убрать и проводницу — она, надо полагать, хорошо разглядела своих пассажиров, пока точила с ними лясы. Милиция с ее слов сделает фоторобот, развесит на всех столбах и рано или поздно поймает душегубов… Фу ты, какая чушь в голову лезет! Где это видано, чтобы маньяки потрошили женщин в таких неподходящих условиях? Нет, тут что-то другое… Но что? Я не имею отношения ни к влиятельным персонам, ни к шпионским секретам, для продажи в бордель слишком стара, для банального грабежа слишком бедна. Денег при мне меньше, чем они заплатили за свое отдельное купе, не считая мзды студентам, одолжившим им паспорта. В чем же дело?»

Брюнет истолковал мое молчание по-своему.

— Думаете, обману? Я готов заплатить вперед. — Он полез в карман, вытащил пачку зеленых купюр и отсчитал десять бумажек. — Вот. Хотите припрячьте куда-нибудь. Мне выйти?

— Выйдите. — Я не видела особого смысла прятать деньги. Весь мой багаж состоял из одной сумки, и при желании не составляло труда отыскать в ней все, что угодно. Но мне нужно было побыть одной, чтобы решить для себя, чем чревато принятие этого приглашения.

Василий кивнул, открыл дверь и шагнул в коридор.

— Так мы договорились? — спохватился он, уже закрывая дверь. — Вы придете?

— Я же взяла деньги. Но помните, вы оплатили только получасовую беседу. Других услуг от меня не ждите.

— Можете не сомневаться. Только полчаса безобидной болтовни.

Дверь захлопнулась. Я уставилась в окно на свое отражение. Итак, передо мной стоят два вопроса. Первый: чего от меня хотят? И второй: чем это мне грозит? Не ответив на первый, не узнаешь ответа и на второй. Мне не пришло в голову ни единой приемлемой версии. Рябой говорит, что у босса неприятности. На вокзале у меня сложилось впечатление, что неприятности у обоих. Предположим, странная парочка влезла в какой-то криминал, попала под следствие и дала подписку о невыезде. А неотложные дела требуют их присутствия в Питере. Тогда ясно, почему рябой Вася зыркал на вокзале по сторонам, — боялся, что у них проверят документы. И сцена с чужими паспортами тоже ясна. Если выяснится, что они уезжали, им могут — как это называется? — изменить меру пресечения, то есть попросту посадить. Но при чем здесь я? Не приняли же они меня за милицейского агента? Не психи же они, в самом деле. А если приняли, то чего им нужно? Дать мне в такой завуалированной форме взятку, чтобы помалкивала? Опять ерунда какая-то! Если уж я милиционерша и веду за ними наблюдение, то помалкивать не стану: надо же будет как-то оправдать перед начальством поездку в Питер. А если они собираются меня убрать, то зачем такой сложный подход? Могли бы потихоньку, не привлекая к себе внимания, подкараулить меня у туалета, стукнуть по голове и выбросить в окошко. Нет, гипотеза не годится. Тогда другой вариант: попутчики удирают от бандитов. Но на бандитку я похожа еще меньше, чем на милиционершу. Какой же им от меня прок? Или они надеются, что у меня черный пояс по каратэ и, подружившись с ними, я встану на их защиту? Я с сомнением поглядела на свое отражение: маленький заморыш с нездоровой синевой под глазами. Ничего общего с Брюсом Ли или Арнольдом Шварценеггером. Придется тебе, Варвара, придумать что-нибудь поправдоподобнее.

Но остальные версии, до которых я додумалась, выглядели еще сомнительнее. Может, моим соседям действительно загорелось душевно поболтать с девочкой? Правда, тысяча долларов за такое развлечение — многовато, но, возможно, они по глазам оценили всю глубину моего интеллекта и поняли, что такой шанс выпадает раз в столетие и упускать его никак нельзя? Я выразительно хмыкнула. Похоже, предварительный анализ ничего не даст. Чтобы выяснить причину этой непонятной жажды общения, нужно отправиться в логово врага. Во всяком случае, от физической расправы я могу себя как-то подстраховать. Заодно и денежки припрячу. Не то чтобы мне было их жалко, просто не хотелось, чтобы меня держали за дуру.

Вытащив из сумки старенький термос, я отвинтила крышку, вынула колбу, сунула доллары в корпус и вставила колбу на место. Потом достала из бокового кармашка два пакетика чая, бросила в термос и вышла в коридор.

В купе проводников сидели уже две девицы: давешняя пухлая блондинка и миниатюрная шатенка. Они оживленно болтали и на меня посмотрели с явным неудовольствием.

— Девушки, у меня к вам две просьбы, — заявила я властным тоном, чтобы им не пришло в голову, будто они могут этими просьбами пренебречь. — Во-первых, у меня в этом термосе лекарственный чай, который нужно настаивать не меньше сорока минут. Не могли бы вы завтра утром, перед тем как начнете будить пассажиров, плеснуть сюда кипятку? Я оставлю термос здесь, на столе.

Возможно, моя просьба и не вызвала у проводниц восторга, но начальственный тон сделал свое дело, и девушки закивали.

— Во-вторых, пассажиры из соседнего купе попросили у меня получасовую консультацию — я по профессии психотерапевт. Но они не вызывают у меня особого доверия, поэтому, если через тридцать минут я не выйду из купе, пожалуйста, пусть одна из вас постучит к ним и поинтересуется, все ли в порядке. А вторая в случае чего-нибудь подозрительного свяжется с начальником поезда.

На этот раз девушки отреагировали эмоциональнее. В глазах у них вспыхнул интерес, у блондинки порозовели щеки, и закивали обе куда энергичнее.

— Не беспокойтесь, мы не подведем, — заверила шатенка. — А зачем им понадобилась консультация?

— К сожалению, это профессиональная тайна, — вздохнула я, подогревая ее любопытство. Теперь можно было не сомневаться, что девицы глаз не спустят с подозрительной двери.

* * *

— Ну наконец-то! — воскликнул мордастый Анатолий, когда я явила ему свой светлый лик. — А мы уж начали опасаться, что вы нас кинули.

Он заметно опьянел с тех пор, как приходил ко мне в купе. Розовые щеки превратились в пунцовые, в серых глазках появился подозрительный блеск. Я предусмотрительно приземлилась на противоположную полку рядом с Василием, который выглядел все таким же трезвым и бдительным.

— Ну-с, — сказал Анатолий, разливая по стаканам остатки коньяка. — За знакомство? Как вас величать, милая фройляйн? Или, может быть, фрау?

— Фройляйн, фройляйн, — успокоила я его. — Земфирой меня величать.

— Как, как? — Толик выпучил глазки.

— Земфирой. Это цыганское имя. — Я гордо тряхнула вороной гривой.

Потом я вдохновенно врала, что работаю танцовщицей в цыганском кабаке, что в Питер еду присмотреть себе ангажемент повыгоднее, поскольку после кризиса родной кабак обеднел; что петь я не умею — нет-нет, и не просите, Бог слуха не дал; что бабка моя еще кочевала с табором, а мать вышла замуж за артиста театра «Ромэн» — и так далее и тому подобное. К концу оговоренного срока я окончательно изолгалась, и язык у меня начал заплетаться, даром что выпила совсем немного — граммов семьдесят, не больше.

Когда я встала и возвестила о своем намерении отправиться на боковую, к моему изумлению, удерживать меня не стали. Я была настолько ошарашена, что даже задержалась в дверях и обвела собеседников недоуменным взглядом. Но нет, никто и не подумал предложить мне посидеть еще немного.

Чувствуя себя обманутой и разочарованной, я вяло помахала проводницам, высунувшимся из своего купе, и удалилась к себе. Неожиданно оказалось, что я совершенно измотана. Мне едва хватило сил снять тапочки и залезть под одеяло.

— За что же мне заплатили тысячу долларов? — пробормотала я и отключилась.

* * *

Проснулась я оттого, что меня ожесточенно трясли за плечо. Продрав глаза, я не сразу поняла, что тормошит меня проводница.

— Вставайте! — причитала она. — Уже приехали. Ну же, просыпайтесь!

Голова была тяжелой и гудела, как пивной котел, тело словно набили ватой. «Боже, вот что значит вставать в несусветную рань! И как только люди каждый день ходят на работу?» Недоумевая по поводу необъяснимого всеобщего героизма, я заставила себя сесть.

— Ну слава богу! Я уж решила, что вы заболели. Кстати, вот ваше лекарство.

— Какое еще лекарство? — Я тупо уставилась на протянутый термос.

— Господи, да проснитесь вы наконец! Сейчас состав в отстойник отправят, будете два часа выбираться!

Угроза подействовала. Приложив нечеловеческие усилия, я оторвалась от матраса и, путаясь в штанинах, начала лихорадочно натягивать джинсы прямо поверх тренировочных брюк.

— Где же вы раньше-то были? — процедила я, рванув замок молнии.

Девица покраснела как маков цвет.

— Я стучала, говорила, что подъезжаем. Думала, вы слышали.

Продолжать прения было некогда. Я наспех впихнула в сумку пожитки, натянула сапоги, схватила куртку и бросилась вон из вагона. Состав тронулся.

Питер встретил меня оттепелью. Влажный ветер чмокнул в щеку и шутливо растрепал волосы.

— Привет, — шепнула я городу и, несмотря на сонную одурь, почувствовала себя почти счастливой.

Наспех умывшись и причесавшись в вокзальном туалете, я поднялась в зал ожидания и выпила в буфете две чашки черного кофе. То ли он был недостаточно крепок, то ли неурочное пробуждение сказалось на мне сильнее обычного, но вареная курица показалась бы в сравнении со мной образцом бодрости. Отчаянно зевая, я вышла на площадь Восстания, обогнула ее и поплелась по Невскому.

Однако шаг за шагом кровь потихоньку побежала по жилам, походка стала ритмичнее, голове полегчало. Дойдя до Аничкова моста, я почувствовала себя уже вполне сносно. Что же до настроения, то оно было просто превосходным. Меня ждала долгая неспешная прогулка по любимым набережным и улицам, а вечером дружеские посиделки с Сандрой — самым замечательным человеком в Питере. Я улыбнулась своим мыслям и свернула на набережную Фонтанки.

* * *

Если я не упомянула Сандру, когда перечисляла своих друзей, то лишь потому, что, несмотря на многолетнее знакомство, общались мы сравнительно немного. Если количество поваренной соли, съеденной мною совместно с Прошкой, Марком, Лешей и Генрихом, исчисляется пудами, то с Сандрой мы разделили едва ли пару фунтов означенного минерала. И лиха нам вместе тоже хлебать не доводилось, но это вовсе не означает, что я недостаточно высоко ценю наши отношения.

Мы познакомились, когда я еще училась в школе. В выпускном классе родители сделали мне ко дню рождения подарок, лучше которого я в жизни не получала: меня отпустили в Питер одну, без сопровождения.

В тот год первое апреля в Ленинграде выдалось удивительно солнечным. Я блуждала по городу, пьяная от счастья и свободы. Ближе к вечеру, когда ноги загудели и уже с трудом отрывались от асфальта, я забрела в кафе на углу Владимирского и Невского — легендарный «Сайгон», тогда еще официально безымянный. Нынче он уже не тот, но многие, наверное, помнят, какие замечательные тусовки собирались там в конце семидесятых — начале восьмидесятых.

Компания молодых людей в живописных обносках шумно приветствовала мое появление и пригласила к своему столу. Через несколько минут меня уже втравили в ожесточенный спор о смысле жизни, судьбах вселенной и прочей чепухе. Все оголтело драли глотки, почти не слушая друг друга, и только одна девушка, сидевшая рядом со мной, помалкивала и загадочно улыбалась. Она вообще выбивалась из компании. Во-первых, не носила униформу — ленточку на лбу, драные джинсы и холщовую котомку. Во-вторых, я впервые встретила сверстницу, столь точно воплощавшую собой расхожие представления о русской красавице: высокая, статная, полноватая, с толстенной русой косой и милыми ямочками на щеках. Для полноты образа ей недоставало только синих глазищ — глаза у красавицы были черными, как угольки. Но все это я заметила мельком, поскольку была поглощена спором.

Народ хлестал кофе и, болтая, дымил за столиками. Тема разговора в очередной раз непостижимым образом поменялась, и речь зашла о Петре Первом. Вертлявая девчонка напротив меня костерила его на чем свет стоит. Я дождалась небольшой паузы в обличительной речи и вставила осторожно:

— Возможно, Петр был неприятной личностью, но благодаря ему появился Петербург. Если красота спасает мир, то большая часть грехов должна ему проститься.

— А сколько душ он на это положил! — заверещала девица. — На костях да на крови стоит его проклятый Петербург.

— Знаешь, если бы я знала, что на моих костях будет стоять такой город, я бы не задумывалась о смысле жизни.

Девица ринулась в бой, но я пропустила ее тираду мимо ушей, потому что незнакомка, сидевшая рядом со мной, положила руку мне на локоть.

— Давай выйдем ненадолго. Я хочу тебе кое-что сказать, а здесь слишком шумно.

Заинтригованная, я последовала за нею на улицу.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Варвара. Можно называть Варькой, только ни в коем случае не Варей.

— А меня Александра. В принципе мне не нравятся всякие уменьшительные образования, но я понимаю, что полное имя чересчур длинно. Поэтому можешь выбрать сокращение на свой вкус.

— Сандра подойдет?

— Сандра? Вот это здорово! Почему же раньше никто не додумался до такого простого варианта? Ну скажи мне, что общего между Александрой и Сашей или тем более Шурой?

— Ничего, — согласилась я.

— Вот и я о том же. Ты из Москвы? А здесь где остановилась?

— Нигде. Я на один день приехала.

— Жаль, — опечалилась Сандра. — А еще на денек задержаться не можешь? Не так часто удается встретить человека, который произносит вслух твои собственные мысли. Завтра побродили бы по городу, я бы показала тебе свои любимые уголки.

— Да я и так сегодня прогуляла занятия. Боюсь, родители не придут в восторг, если я не появлюсь утром. Но можно позвонить им и наврать, что билет удалось купить только на завтра.

На том и порешили. Я отправилась к Сандре домой и провела там незабываемую бессонную ночь. За разговорами мы и не заметили, как на улице рассвело. А потом Сандра устроила мне волшебную экскурсию по старой части города. Казалось, она знает историю каждой улочки, каждого дома. Слушая ее, я совершенно забыла об усталости и сбитых ногах.

С тех пор, бывая здесь, я останавливаюсь у Сандры. Помимо общей страсти к Питеру нас связывает острый взаимный интерес друг к другу. Мы настолько несхожи и внешне, и по характеру, что просто диву даешься. Однажды Сандра призналась, что несколько лет считала, будто я ломаю перед ней комедию. «Ну не может нормальный человек быть таким непредсказуемым», — заявила она. «Это я-то непредсказуема? — Моему возмущению не было границ. — На себя посмотри! Я до сих пор не могу даже приблизительно разобраться, как работают у тебя мозги».

И я не кривила душой. Сандра была для меня загадкой. Если меня через два месяца сидения на одном месте охватывает невыносимая тоска, то Сандру ни за какие коврижки невозможно выманить из обожаемого ею Питера. За всю свою жизнь она даже в отпуск ни разу не съездила. Если от более или менее продолжительного общения с чужими людьми я просто заболеваю, то у Сандры дома идет перманентная тусовка. По-моему, у нее перегостила половина населения бывшего Советского Союза. В Питере не найдется бездомного, которого она хотя бы разок не приютила. Я уже не говорю об автостопщиках, которые «вписываются» к ней через два дня на третий и как святыню передают друг другу ее адресок.

Великодушие Сандры не знает границ. Если бы не бдительные друзья, очередь желающих сесть ей на шею выстроилась бы до самого Выборга. (Попробовал бы кто-нибудь сесть на шею мне!) Сандру невозможно задеть или вывести из себя, о ее флегматичности ходят анекдоты. (Хотя я человек на редкость незлобивый, задевать меня не советую никому.) Во всем, что не касается ее увлечений, Сандра страшно ленива. Все свободное время, если не бродит с фотоаппаратом по городу, она проводит на диване. (Особым трудолюбием я тоже не отличаюсь, но полного безделья в больших дозах не выношу.) Сандра вегетарианка и сладкоежка. (Я без мясного долго не протяну, а сладкого в рот не беру.) Сандра завернута на астрологии и питает слабость к любовным романам. (К астрологии я отношусь со здоровым скепсисом, а вид обложек с целующимися парочками вызывает у меня тошноту.)

Все это нисколько не мешает нам получать удовольствие от общества друг друга. Об отношении Сандры ко мне убедительно свидетельствует тот факт, что к моему приезду она выгоняет из квартиры тусовку, закупает мясо и берет отпуск за свой счет, чтобы вместе со мной побродить по городу. Я же, в свою очередь, являюсь к ней с мешком конфет, дамских романов и терпеливо обсуждаю наши гороскопы на ближайшие дни.

* * *

— Дура ты, Варька, — беззлобно сказала Сандра, возлежавшая в любимой позе на кухонном диване. — Они же просто тебя ревнуют!

Я добралась до нее два часа назад и вот, после небольшого пиршества и обмена сплетнями об общих знакомых, рассказала о своем конфликте с друзьями.

— Ты в своем уме? Я им не невеста и не жена. С какой стати они будут ревновать?

— А вот с такой! Что станется с вашей чудной компанией, если ты выйдешь замуж и нарожаешь детей? Смогут они после этого заваливаться к тебе в любое время суток? То-то и оно! А ваши безумные приключения? Кто, как не ты, обычно заваривает кашу, которую вы потом впятером с трудом расхлебываете? И они прекрасно понимают, что с твоим замужеством все вы превратитесь в заурядную команду скучных стареющих обывателей.

— Мне, конечно, было очень лестно услышать твое мнение, — сказала я с сарказмом, — но только я никогда никакой каши не завариваю. Я тихое, кроткое существо, которое по нелепой прихоти судьбы всегда становится жертвой обстоятельств. Это во-первых. Убери ухмылку, или я с тобой не разговариваю! А во-вторых, я не собираюсь замуж, о чем не меньше тысячи раз объявляла этим олухам. Кстати, именно на эту глупость они когда-то энергично меня подбивали!

— Это же была просто игра, как ты не понимаешь! Именно потому, что они были уверены в отсутствии у тебя матримониальных замыслов, им нравилось тебя дразнить. Ну-ка вспомни: после того как ты познакомилась со своим следователем, они хоть раз позволили себе пошутить на тему твоего замужества?

— Они уже давно на эту тему не шутят. С тех пор как я два года назад представила им в качестве жениха очаровательного молодого человека в наколках и с золотом во рту. Видела бы ты, какой он произвел фурор! А что касается ревности конкретно к Селезневу, то я в свое время весьма доступно объяснила всей честн'ой компании, что мы не питаем друг к другу ни малейшего сексуального интереса.

— Вот видишь, ты оправдывалась. — Сандра, не приподнимаясь, лениво потянулась за яблоком. — Это их и насторожило.

— Ничего я не оправдывалась! Я дала необходимые объяснения во избежание дурацких домыслов, которые в противном случае возникли бы непременно. Дело в том, что ребята впервые увидели Дона, когда тот держал меня в объятиях…

Сандра поперхнулась яблоком.

— И после этого ты еще будешь утверждать…

— Буду! Это вышло совершенно случайно. И я не пожалела усилий, чтобы у них не осталось на этот счет никаких сомнений. Ты же знаешь, а они — тем более: я никогда не вру под честное слово. Так что о ревности речь не идет.

— Ну хорошо, допустим, они тебе поверили. Но где гарантия, что нежное чувство к Селезневу не зародится в тебе со временем?

— Да почему оно должно зародиться, если до сих пор я прекрасно без этого чувства обходилась? Заметь, мне уже далеко не семнадцать лет. В моем возрасте привычек не меняют.

Сандра хмыкнула.

— Много ты понимаешь!

— Ладно, давай не будем спорить на эту тему. Согласись: принимать человека в штыки только потому, что у меня, возможно, возникнет к нему светлое чувство — как-то уж слишком даже для моих неортодоксальных дружков…

— Ладно, согласна. — Сандра метко швырнула огрызок в мусорное ведро. Но все-таки мне кажется, я права. Ревность ведь бывает разная. Помнишь Гулю Салимову — раскосая брюнетка, вечно ходит в черной коже? Так вот, она однажды пыталась вскрыть себе вены только потому, что ее подружка на какой-то вечеринке чересчур оживленно болтала с новой знакомой. А Гульнара не из розовых, у нее постоянный парень вот уже три года.

— Мало ли психов на свете!

— Случай, конечно, нетипичный, но такие чувства знакомы многим. Ты сама представь: вот кто-нибудь из твоих друзей, скажем, Леша, начинает зазывать на ваши сборища совершенно постороннюю девицу…

— Леша?! Это нонсенс!

— Ну хорошо, пусть Прошка…

— Прошка выкидывает такие фортели почти каждый месяц.

— Да, но ты прекрасно знаешь, что в следующий раз будет уже другая девица. А если он начнет приходить с одной? А если к тому же станет уверять, будто она интересует его чисто по-человечески, не как женщина, а как личность?

Я мысленно представила себе такую ситуацию и, честно признаюсь, она мне не слишком понравилась.

— Не знаю… Если бы девица показалась мне действительно интересной, я бы, наверное, постаралась к ней проникнуться…

— Не обманывай себя. Будь она хоть самым расчудесным человеком, ты бы скрежетала зубами при каждой встрече.

Я задумалась. Объяснение, предложенное Сандрой, перестало казаться мне таким уж абсурдным.

— Что же мне делать? — спросила я жалобно.

— Ну, если ты категорически не согласна расставаться со своим Доном, наберись терпения. Рано или поздно вы влипнете в очередную криминальную историю, и Селезнев, как истинный рыцарь, придет вам на помощь. Тогда уж твоим друзьям придется его признать. А со временем они, возможно, разглядят те несравненные достоинства, которые заметила в нем ты. Кстати, он хорош собой?

Я рассмеялась.

— Ты в своем репертуаре, Сандра. Не знаю. Никогда не рассматривала его с этой стороны. Если хочешь, могу нарисовать его портрет. — Я потянулась к сумке и достала блокнот с ручкой, но, сделав несколько штрихов, спохватилась:

— Да у меня же есть фото!

Сандра любила разглядывать чужие фотоснимки, и, потворствуя ее страсти, я всегда привозила с собой целую пачку. Поставив сумку на колени, я залезла в основное отделение и начала там копаться. Рука наткнулась на термос, и я выложила его на стол, чтобы не мешался. Отыскав кожаную сумочку-визитку, я извлекла оттуда пакет с фотографиями и вручила Сандре, а сама решила проверить, на месте ли деньги и паспорт. Убедившись, что они никуда не делись, я подняла глаза и уперлась взглядом в термос. Возможно, если бы я не пересчитывала непосредственно перед этим свою наличность, в голове у меня не возникла бы ассоциация «термос — деньги», и вся эта история окончилась бы совсем иначе.

— Селезнев — это тот, кто с лыжами? Ничего, симпатичный… — Сандра подняла глаза и осеклась. — Что ты делаешь?

Я нервно отвинчивала крышку, потом, вынув колбу, перевернула термос и начала его трясти. На стол посыпались зеленоватые бумажки.

— Это твои? — удивилась Сандра. — Зачем ты привезла столько денег? Хочешь здесь прибарахлиться?

— Нет. Завтра пойдем кутить. Сейчас я расскажу тебе одну загадочную историю. Может, ты в отличие от меня что-нибудь поймешь.

И я подробно описала Сандре встречу с таинственной парочкой, а также все, что за этим последовало. Мой рассказ настолько захватил подругу, что она даже соизволила сесть. Ее неподдельный интерес вызвал у меня приступ вдохновения, в результате которого были созданы две талантливые карикатуры героев повествования. Сандра взяла блокнот и некоторое время задумчиво разглядывала мои шедевры.

— Довольно неприятные, — сказала она наконец. — Вроде бы не уроды, а что-то в них такое есть… скользкое. Конечно, художник еще более субъективен, чем фотограф, и ты наверняка вложила сюда свое отношение, но… В этом лице, она показала на портрет брюнета, — определенно проглядывает жестокость, а в этом — алчность. А ведь ни того, ни другого они не проявили, значит, скорее всего, в рисунках твоя предвзятость не сказалась… Не знаю, Варька, что тебе и сказать. Я тоже ничего не понимаю.

— Ну и ладно. Не забивай голову. В конце концов, бодяга уже закончилась. Нам остается только пропить шальные деньги.

* * *

За завтраком мы с Сандрой слегка повздорили. Сначала она наотрез отказалась от моего предложения захватить с собой на прогулку доллары:

— Ни за что! Я собираюсь наслаждаться прогулкой и пейзажем, а не оглядываться ежеминутно по сторонам в страхе перед карманниками.

— И не оглядывайся. Украдут так украдут. Легко пришли, легко и ушли.

— Ну да! А обещанный ресторан?

— Вот и я о том же. Представь, через несколько часов мы устанем, продрогнем, проголодаемся, но вместо того, чтобы чинно отправиться в кабак, потащимся за семь верст за деньгами.

— Отдохнуть и перекусить можно и в дешевой забегаловке. Все равно в ресторан в походной амуниции не пускают.

— Пускают, сейчас в каком хочешь виде пускают, были бы деньги.

— Все равно. Я сама в таком виде не пойду. Погуляем, вернемся домой, отдохнем немного, а вечером выйдем в свет. Чем плохо?

Я поняла, что спорить бесполезно, и смирилась.

Вторая стычка вышла из-за моей экипировки. Я собиралась надеть на себя побольше теплых вещей и идти налегке, без сумки. Сандра же требовала, чтобы я оделась полегче, а запасной свитер и обувь взяла с собой.

— На улице тепло и сыро, даром что январь, — убеждала она. — При быстрой ходьбе с тебя в этаком наряде сто потов сойдет. А сапоги точно промокнут.

Но тут уж верх остался за мной. На все Сандрины уговоры я отвечала коротко и веско:

— Ничего, как-нибудь переживу.

В конце концов она отступилась:

— Заболеешь — пеняй на себя. Не думай, что я буду бегать вокруг твоего одра с микстурами и порошками. — Выпустив эту парфянскую стрелу, Сандра ушла одеваться, спихнув на меня мытье посуды.

Наше паломничество традиционно началось с похода на Заячий остров, в Петропавловский собор, где похоронен Петр Первый. Положив цветочки у саркофага виновника нашего знакомства, мы с чувством исполненного долга отправились бродить по Васильевскому. Это тоже традиционная часть прогулки. Хотя нам с Сандрой знакома здесь каждая трещина в асфальте, мы все равно каждый раз немеем от восторга, а Сандра даже забывает о своем фотоаппарате. Проведя на Васильевском прекрасные два часа, мы перешли по мосту через Неву и побрели куда глаза глядят. Сандра едва ли не каждые пять минут срывала с плеча фотоаппарат с таким видом, будто вот-вот упустит бесценный кадр, хотя деревья, чугунные решетки и пустые скамейки, которые она снимала, вряд ли могли испариться в следующую минуту. Иногда подруга загоняла меня в кадр и заставляла принимать «естественные» позы. Как правило, эта естественность стоила мне вывернутой шеи и перекошенного позвоночника, зато на половине настенных календарей с видами Питера внимательный наблюдатель при помощи лупы без труда обнаружит мою крошечную фигурку, нелепо скрючившуюся в самом неожиданном месте.

Вообще-то Сандра — не профессиональный фотограф. Она работает в порту инженером по технике безопасности, но к своей основной специальности относится с прохладцей. (Если помните, во всем, что не касается ее увлечений, Сандра страшно ленива, и порой безопасность Питерского порта вызывает у меня серьезные опасения.) Зато издательствам, выпускающим календари, альбомы и путеводители, жаловаться грешно. Семь лет назад серия Сандриных снимков получила первую премию на городской фотовыставке, и победительница попала в поле зрения профессиональных полиграфистов. С тех пор ее фотографии пользуются неизменным спросом, а гонорары за них составляют львиную долю Сандриного дохода. Почему она, добившись признания как фотограф, не уволилась из своего порта, остается для меня загадкой. По ее собственным словам, работа там нудная, а зарплата смешная. Остается только предположить, что причина этого необъяснимого трудового подвига кроется все в той же лени. Вероятно, Сандре проще убивать по одиннадцать часов в день на дорогу и исполнение постылых служебных обязанностей, нежели взять лист бумаги и ручку и написать заявление об уходе.