Пять экспонатов из музея уголовного розыска

      Маленького роста, почти карлик, с сонными глазами и длинными седыми бакенбардами, которые подчеркивали смуглоту его вытянутого узкого лица, он меньше всего походил на коммерсанта, стремящегося во что бы то ни стало увеличить свое богатство. Покупая вещи, Мецнер всегда назначал «справедливую цену». Продавал он тоже по «справедливой цене», точно и скрупулёзно высчитывая накладные расходы и причитающиеся ему за услуги пять процентов стоимости вещи. «Мои святые пять процентов», - любил говорить Мецнер. Но самым забавным было, пожалуй, то, что покупателем у этого антиквара мог стать не каждый. Мецнер в этом отношении был очень и очень разборчив. У него имелись любимцы, которым он мог порой продать какой-либо уникум, поступившись даже «своими святыми», и покупатели, с которыми он не желал иметь никаких дел.
      Отец поддерживал с хозяином антикварного магазина постоянные дружеские отношения. Ему нравился и сам антиквар, и его страсть к часам. Его собрание часов считалось тогда чуть ли не лучшим в России. Особенно хорошо были представлены старинные настенные часы. Попадались интересные экземпляры и среди других видов часов. Так, Мецнеру удалось приобрести в Мюнхене одни из первых переносных механических часов, сделанных Питером Генлейном.
      Не меньший интерес представляли в его коллекции так называемые гравитационные часы, основанные на принципе использования веса механизма часов для привода этого же механизма. Таким образом, часы не имеют ни гири, ни пружины.
      Предметом зависти всех коллекционеров часов были «секретные часы», сделанные, как он охотно рассказывал всем любителям, знаменитым лондонским часовщиком Джоном Шмидтом. Это были небольшие карманные часы со стеклянным прозрачным циферблатом и одной единственной часовой стрелкой. Впрочем, назвать произведение Шмидта часами даже язык как-то не поворачивался. Механизм отсутствовал. Полностью. Ни пружинки, ни колесиков - ничего. Одна стрелка, которая вращается по окружности, показывая время. А почему эта стрелка движется - известно только лондонскому часовщику Джону Шмидту. Очень была эффектная штука. А секрет заключался в стрелке. В ее удлиненной части находился маленький пружинчатый часовой механизм, который медленно вращался небольшим грузиком. Вместе с изменением его положения изменялось и положение центра тяжести стрелки, которая сама двигалась по циферблату, как и положено каждой уважающей себя часовой стрелке.
      Мецнер великолепно ориентировался в часах всех эпох и всех систем. Но особое место в его душе и памяти занимал Кулибин, которого Мецнер считал не королем, а богом часового дела. Старый антиквар относился с каким-то благоговением к гениальному самоучке и его творчеству. Достаточно сказать, что легенда о часах Бомелия, которые предрекли рождение Кулибина, была записана у него в восьми или десяти вариантах.
      Когда отец приехал к Мецнеру, тот сразу же догадался о причине визита.
      - Насколько я понимаю, Петру Никифоровичу не дает спать попугай?
      - Не смею отрицать, - развел руками отец.
      Мецнер приказал принести птицу. Попугай оказался меньше спичечного коробка. Трудно было поверить, что внутри такой миниатюрной вещи находится сложнейший механизм.
      - Неужто сам Кулибин делал?
      - Так, по крайней мере, считают часовщики.
      - Попугай действительно пел арии?
      - У меня нет оснований в этом сомневаться.
      - И отвечал на вопросы?
      - Могу лишь повторить уже сказанное мною.
      - А когда его починят?
      - Ответ на этот вопрос интересует меня самого, - сказал Мецнер. - Пока я не могу подобрать часовщика, который бы взялся за эту работу. Кулибины рождаются раз в двести лет, а Штернберги - не чаще, чем в полустолетие.
      - И все-таки вы рассчитываете найти специалиста?
      - Надеюсь, - сказал Мецнер. Но уверенности в его голосе отец не почувствовал.
      Таким образом, то, что я вычитал в «Санкт-Петербургских ведомостях», превратилось если и не в удачу, то во что-то на нее похожее.
      В остальном же отцу не везло. Здорово не везло. Безвозвратно исчезли, не оставив никаких следов, сделанные Кулибиным в Нижнем Новгороде часы «Илья Муромец», «Птичий двор», «Жар-птица», «Царевна».
      А исправленные и «возобновленные» мастером часы, «представляющие между разных растений пень дубоваго дерева с отрослями, листьями и желудками», будто сквозь землю провалились.
      Неудача за неудачей, поражение за поражением.
      И вдруг…
      Просматривая подшивки старых журналов, отец наталкивается в 23-м номере «Москвитянина» за 1853 год на небольшую заметку «Кулибинские часы», подписанную неким Обнинским.
      Белов достал из своей папки очередной документ и прочел мне:
      - «К реестру произведений Кулибина в 14 номере «Москвитянина» прошу редакцию позволить мне прибавить следующее: стенные астрономические часы большого формата, недельные.
      В середине циферблата - золотой двуглавый орел, под ним вензель государыни Екатерины II. Кругом на серебряной доске надпись: «Приеменито имя ея во веки». Вверху - луна в голубиное яйцо. В циферблате золотое солнце показывает ход обеих планет. Двенадцать месячных знаков. Затмения солнца и луны. Черный и белый круги, показывающие время дня и ночи. Стрелка, показывающая високосные годы. Течение и перемены разных планет. Числа дней, названия месяцев и сколько в котором дней.
      На дверцах футляра - круг географический. Другой круг - отгадывающий, сколько у кого денег в кармане (столько раз часы ударят), лишь бы было не более 84 рублей.
      На минутной стрелке устроены удивительно маленькие часы в гривенник, не имея никакого сообщения с общим механизмом часов, показывают время очень верно.
      Еще несколько штук, которые определить может астроном.
      История часов следующая. Граф Бутурлин, имевший свой дом в Немецкой слободе, купил оные часы у Кулибина за 18 тысяч ассигнаций. Перед нашествием французов в Москву граф уехал в Воронежскую вотчину. А смотритель дома в Москве, желая сохранить драгоценные часы, снял оные с футляра, завернул в циновку и опустил в домашний пруд.
      Так часы пролежали в пруду до весны. После их вынули, графский часовщик Леонтьев вычистил, и часы идут до сих пор у меня.
      Если угодно редакции прислать освидетельствовать во всякое время дня, то я очень рад буду, что диковинное произведение нашего русского механика, стоившее ему много труда и соображений, не погибнет в реке неизвестности.
      Жительство имею в Москве на Пятницкой, против церкви святого Климента, в собственном доме.
      П.Н. Обнинский.
      Ноябрь, 21».
      Василий Петрович дочитал до конца опубликованное в журнале письмо Обнинского и аккуратно положил его обратно в свою папку.
      - Можете себе представить, голубчик, какое впечатление произвела эта публикация на отца, - сказал он. - О том, что граф Дмитрий Петрович Бутурлин, адъютант Потемкина, а впоследствии директор Эрмитажа, был большим поклонником Кулибина и приобрел у Ивана Петровича описанные Обнинским часы, ни для кого тайной не являлось. Но не являлось тайной и другое. В 1817 году Бутурлин уехал во Флоренцию. Предполагалось, что часы Кулибина вместе с другими экспонатами своего домашнего музея и богатейшей библиотекой он перевез в Италию (после его смерти библиотека продавалась в Париже с аукциона. С молотка пошли и картины известных художников, скульптура, ювелирные вещи).
      Говорили, что часы Кулибина были куплены на аукционе каким-то богатым англичанином. А бывший сослуживец отца уверял его, что видел собственными глазами эти часы в доме некоего римского фабриканта, который перепродал их своему родственнику.
      И вот оказывается, что часы Кулибина никогда не покидали Москву.
      Но так ли это?
      Может быть, Обнинский - жулик, решивший спекулировать на интересе к творчеству Кулибина?
      Может быть, но всё-таки не похоже - «жительство имею в Москве на Пятницкой, против церкви святого Климента, в собственном доме».
      Жулики, как правило, предпочитают не сообщать своего адреса.
      Кто же этот П.Н. Обнинский?
      Отец навел справки. Оказалось, что Петр Наркизович Обнинский - уважаемый человек, старый москвич. Кончал университет по юридическому факультету, затем работал какое-то время в Калужской губернии мировым судьёй, вернулся в Москву. Теперь служит прокурором Московского окружного суда. Опытный юрист, по убеждениям либерал.
      Итак, с самим Обнинским никаких подвохов. Но из того, что часы когда-то ему принадлежали, вовсе не следует, что они и сейчас являются его собственностью. Он мог их продать или подарить.
      Нет, знакомые Обнинского утверждали, что часы по-прежнему у него.
      Отец никак не хотел поверить в свою удачу.
      Но через день или два он получил возможность не только посмотреть на кулибинские часы, но и, как положено истинно русскому, пощупать их руками.
      - Не верю, что они передо мной, - признался он гостеприимному хозяину. - Будто всё во сне.
      - Хотите, чтобы они угадали, сколько при вас денег?
      - Буду весьма признателен.
      Обнинский нажал на какую-то кнопку, и часы поспешно, словно боясь опоздать, пробили двадцать один раз.
      - Двадцать один рубль? - торжествующе спросил Обнинский.
      Отец засмеялся.
      - Двадцать. Им уже больше ста лет. Так что следует сделать скидку на старость. А на один рубль при подсчете даже я могу ошибиться. Чего же от них требовать?
      - Нет, нет, Петр Никифорович! - запротестовал Обнинский. - Они не ошибаются. Получше проверьте карманы.
      - Извольте. Но…
      - Проверьте, проверьте!
      Отец вывернул карманы, и из них посыпалась мелочь.
      - На рубль не наберется.
      - А вы пересчитайте.
      Отец пересчитал.
      - Нуте-с?
      - Почти рубль. Девяносто пять копеек. Двадцать рублей девяносто пять копеек. Так что прошу у часов извинения.
      - А это? - Обнинский достал закатившийся под диван пятачок. - Ровно двадцать один рубль, Петр Никифорович. А заметьте: не только в гимназии, но даже в церковноприходском арифметике не учились. Своим умом дошли.
      - Или кулибинским.
      - Это вы верно заметили, - развеселился Обнинский.
      Отец осторожно перевел разговор на свою коллекцию часов, рассказал о поисках часов, сделанных Иваном Петровичем Кулибиным, легенду про Бомелия и его пророчества.
      - Весьма любопытно, - заметил Обнинский. - Но я гляжу, что самый главный для себя вопрос вы тщательно обходите…
      - Что вы имеете в виду? - сделал недоумевающее лицо отец.
      - Вы хотите приобрести у меня часы Кулибина, не так ли?
      - Да.
      - А что пророчествовал по этому поводу злой волхв Бомелий?
      - Боюсь, что по этому вопросу он не успел высказать своё мнение.
      - Я тоже этого опасаюсь, - согласился Обнинский. - Тогда решать нам. Я не коллекционер, Петр Никифорович, и признаю, что часам Кулибина больше понравится у вас. Но без них мой дом сразу же опустеет. Уж больно я к ним привык. Я хочу подумать. Мой ответ через месяц вас устроит?
      - Конечно. Я вас очень хорошо понимаю.
      - Вот и отлично.
      Часы оказались в хорошем состоянии. Надо было лишь отрегулировать ход - они отставали на шесть минут в сутки, - починить механизм стрелки, указывающей на затмения солнца и луны.
      - Часовщикам не показывали?
      - Избави бог! - испугался Обнинский. - Я их к этим часам на пушечный выстрел не допускаю. Святое правило.
      - Очень разумное правило, - согласился отец. - Но мне думается, что сейчас можно сделать из него исключение.
      К тому времени Мецнер через своих петербургских знакомых разыскал придворного часовщика Генриха Вольфа, репутация которого не вызывала никаких сомнений. По приглашению Мецнера Вольф приехал в Москву и уже успел доказать, что ему не зря так густо курили фимиам. Он, правда, ещё не вернул попугаю Микешина его былую разговорчивость, но всё же механическая птица вновь запела. И неплохо запела. А это немало. И отец посоветовал Обнинскому (он никогда потом не мог себе этого простить) отдать часы Кулибина для починки Мецнеру.
      - Надо воспользоваться представившейся возможностью. Когда Вольф опять окажется в Москве, одному богу известно, тем более что поговаривают, будто он собирается вернуться на родину.
      - А он откуда родом?
      - Из Баварии.
      - Сколько он еще пробудет у Мецнера?
      - С неделю. А учитывая, что Мецнер старый поклонник Кулибина, ваши часы он исправит в первую очередь.
      - Ну что ж, спасибо за добрый совет, - сказал Обнинский. - Не премину воспользоваться услугами Вольфа.
      На следующий день Обнинский завез Мецнеру кулибинские часы. Мецнер был так счастлив, будто Обнинский сделал ему бесценный подарок.
      - Вы себе даже не представляете, как я вам благодарен, - беспрерывно повторял он, прижимая руки к груди. - Если я смогу быть вам чем-либо полезен, я к вашим услугам.
      Обнинский поинтересовался, когда часы будут готовы.
      - Вольф ими займется тотчас же, так что не позднее субботы. Я не ошибаюсь, господин Вольф? - обратился он к голубоглазому человеку с идеально правильными чертами бледного лица, который что-то изучал в глубине комнаты.
      - Простите?
      - Я говорю, что часами Кулибина вы займетесь сегодня же. И, учитывая, что они в приличном состоянии, господин Обнинский, оказавший нам честь своим доверием, сможет их получить не позже субботы, не так ли?
      - Я, я, я, - утвердительно закивал Вольф.
      - Итак, жду вас в субботу, господин Обнинский.
      А в пятницу Мецнер был убит. Его убили в спальне выстрелом из револьвера. Убийца совершил преступление ночью, но труп антиквара был обнаружен его приказчиком в восемь утра. Самые ценные вещи, в том числе кулибинские часы, были похищены. Обнинский рвал на себе волосы. Страшно переживал случившееся и отец, который, помимо всего прочего, был очень привязан к старому антиквару. Вскоре коллекция часов Мецнера была продана его наследниками какому-то богатому англичанину, а магазин покойного приобрел антиквар Васильев.
      - Кто же убил Мецнер а?
      - Насколько мне известно, розыски велись месяца два или три, но закончились ничем. Убийцу так и не нашли. Кто убил Мецнера - осталось тайной.
      - Но подозревали, разумеется, Генриха Вольфа?
      - Нет. У Вольфа было, как вы обычно выражаетесь в своих повестях и романах, «железное алиби».
      - Он что, накануне убийства уехал из Москвы?
      - Нет, он просто не приезжал в Москву.
      - То есть?
      - Всё это время Генрих Вольф находился в Петербурге, где его видели сотни людей.
      - Чудеса!
      - Никаких чудес. Всё объяснилось предельно просто. Часовщик двора его величества и не думал покидать Петербург, чтобы погостить в Москве у Мецнера. Приглашением Мецнера воспользовался совсем другой человек, который выдал себя за Генриха Вольфа. Ведь Мецнер никогда раньше с Вольфом не встречался и в лицо его не знал. Так что обмануть антиквара было не так уж сложно.
      - А кем в действительности оказался человек, выдававший себя за придворного часовщика?
      - Неизвестно. Этого полиция не установила.
      Мы помолчали, а затем я сказал:
      - А вам не кажется, что в вашем детективе есть некая накладка?
      - Ну, ну, с удовольствием выслушаю мнение профессионала, - усмехнулся Василий Петрович.
      - Прежде уточним некоторые детали.
      - Валяйте, - сказал он.
      - Насколько я понимаю, приглашение Мецнера было адресовано непосредственно Вольфу?
      - Совершенно верно.
      - Тогда возможны только два варианта. Первый вариант: неизвестный узнал о приглашении лично от Вольфа. В таком случае убийца - хороший знакомый петербургского часовщика. Второй вариант: убийца узнал о приглашении от людей, близких Вольфу. И в том и в другом случае Вольф должен был стать отправной точкой в установлении личности преступника, тем более что убийца, судя по вашему рассказу, был немцем и весьма квалифицированным часовщиком, который даже смог починить попугая - ведь попугай запел, не так ли? Более того, убийца, если я не ошибаюсь, знал о намерении Вольфа покинуть Россию?
      - Да, - подтвердил Василий Петрович. - Мецнер с его слов сказал об этом моему отцу.
      - Кстати, Вольф действительно уехал в Баварию?
      - Да, через два или три месяца после убийства антиквара. Но в чем же все-таки накладка?
      - В том, что вы умолчали обо всём, что имело какое-либо отношение к Вольфу, который был ценнейшим источником сведений о самом преступнике и о совершённом им преступлении. Вольф не мог не быть в курсе происшедшего. Поэтому полиция наверняка начала с него. Что же он показал на допросе?
      - Ничего, - коротко сказал Василий Петрович.
      - Он что, отказался давать показания?
      - Нет, Вольф не отказывался. Просто его никто не допрашивал.
      - Но почему?
      - Именно такой вопрос задал мой отец начальнику Московской сыскной полиции, которого он навестил месяца через полтора после убийства Мецнера, - сказал Василий Петрович. - Сыск тогда возглавлял некий Сорин, циник с весьма ироническим складом ума, которого считали пройдохой и карьеристом. Начальник сыскной полиции встретил отца любезно, но настороженно. «Почему до сих пор не опрошен Генрих Вольф, - спросил его отец, - а сыск, не в обиду будь вам сказано, ведется настолько вяло, что уже никто не возлагает больше надежд на полицию?»
      Этот вопрос очень тогда развеселил Сорина. И знаете, что он ответил? Он сказал: «Уважаемый господин Белов, я очень польщен вашим любезным визитом и восхищен проявленным вами в этом деле энтузиазмом. Но, к глубочайшему своему прискорбию, должен вас огорчить. Вы, как я понимаю, разделяете убеждение миллионов подданных Российской империи, что русская полиция предназначена для розыска и задержания преступников. Это глубочайшее заблуждение, уважаемый господин Белов. Главная задача полиции вовсе не в этом. Она заключается не в том, чтобы искать преступников, а в том, чтобы искать благоволения начальства. Именно поиски второго рода приносят ищущим деньги, чины и ордена. Объясните мне, зачем нам опрашивать Вольфа и тем самым компрометировать его? Чтобы заполучить в его лице и в лице его покровителей злейших врагов или, в лучшем случае, просто недоброжелателей? Давайте с вами пофантазируем. Допустим, - я подчеркиваю: допустим - сегодня я допрашиваю Вольфа и узнаю от него, что разыскиваемый нами преступник - его баварский родственник. Более того, Вольф по своей непроходимой тупости признается, что тот узнал о приглашении Мецнера от него и поделился с ним, Вольфом, своими планами убить и ограбить московского антиквара. Это я, допустим, узнаю сегодня. А о чем я узнаю завтра, как вы думаете? А завтра я узнаю о том, что отстранен от должности начальника сыскной полиции и отправлен на пенсию. Мне жаль Мецнера, но мне жаль и себя, уважаемый господин Белов. А впрочем… Хочу вас заверить, господин Белов, что полиция не пожалеет ни сил, ни средств, чтобы разыскать злоумышленника».
      Так что, как видите, никаких накладок в этой детективной истории у меня нет. Накладки были у полиции, которая предпочитала закрыть глаза на все происшедшее. Никто Генриха Вольфа не беспокоил, и человек, выдававший себя за придворного часовщика, благополучно скрылся из Москвы, убив Мецнера и ограбив его магазин. Его фактически не искали.
      Многих, в том числе и отца, отношение полиции к совершенному преступлению возмутило. После разговора с Сориным отец написал резкое письмо в Петербург в министерство внутренних дел. Ему ответили. Он снова написал.
      Эта переписка длилась несколько месяцев, но толку от нее не было никакого. Отец ничего не смог добиться. Наверное, - продолжал Василий Петрович, - если бы в 1922 году я не рассказал обо всем этом Евграфу Николаевичу Усольцеву, предыдущая фраза («Отец ничего не смог добиться») была бы последней в истории, которую я вам сейчас поведал. Но в мае двадцать второго начальник Первой бригады Петрогуброзыска целый день провел у меня в роли примерного слушателя.
      Евграф ни разу меня не перебил. Зато, когда я закончил, буквально засыпал вопросами.
      Имя и отчество Мецнера? По какому адресу находился его антикварный магазин? Фамилии тех, кто жил вместе с антикваром? Наследники убитого? У кого мог сохраниться перечень похищенных в магазине вещей? Кто в Московской сыскной полиции непосредственно занимался расследованием убийства и ограбления Мецнера? Как выглядел человек, выдававший себя за Вольфа? С кем именно в министерстве внутренних дел переписывался отец? Сохранились ли ответы его адресата?
      На большинство этих вопросов я не мог ответить ничего вразумительного и чувствовал себя недобросовестным свидетелем, который всячески старается скрыть хорошо известные ему факты. Туго, видно, приходилось людям, которых допрашивал Усольцев!
      - Да, - сказал наконец Евграф Николаевич, убедившись в тщетности всех своих попыток добиться от меня толку, - с памятью у вас неважно. Но тут уж ничего не поделаешь. Будем искать.
      - Что? - не понял я.
      - Искать, говорю, будем.
      - Что искать?
      - Имущество, похищенное у Мецнера, понятно, - в свою очередь, удивился моей непонятливости Усольцев. - Чего же ещё?
      Я ожидал любой реакции на мою историю. Но мне всё-таки не могло прийти в голову, что легенда о волшебных часах Бомелия и Великом часовщике, а также все последующие события, связанные с этой легендой, будут восприняты как заявление, поступившее в Петрогуброзыск от гражданина Белова В.П.
      - Граня, я ведь совсем не имел это в виду…
      - Ну и что?
      - Я, право, не знаю… Да и столько лет уже прошло…
      - А мы все-таки попробуем, - сказал Усольцев.
      - Стоит ли?
      - Стоит.
      И что вы думаете? Через две недели после этого разговора я уже читал разысканные Усольцевым в архивах письма своего отца по поводу нерасторопности и волокиты полиции, расследующей убийство и ограбление Мецнера. Всего шесть писем. Все шесть адресованы в Департамент полиции тайному советнику Трегубову.
      Усольцев обратил мое внимание на подчеркнутые им в одном из писем строки: «Считаю своей обязанностью честного человека сообщить Вам о факте, который не может не вызвать возмущения. Речь в данном случае идет не о бездействии сыскной полиции, что прискорбно само по себе. Третьего дня в Английском клубе я имел честь ужинать с известным коллекционером живописи господином Астановым. Астанов рассказал мне, что на прошлой неделе некий господин по фамилии Баранец предложил ему картину кисти Делакруа, заявив, что действует по поручению сотрудника Московской сыскной полиции господина Мастюрина, которому и принадлежит вышеуказанный холст. Астанов тут же телефонировал Мастюрину, и тот подтвердил полномочия Баранца. Одновременно Мастюрин сообщил Астанову, что картина якобы была приобретена им по случаю год назад в Нижнем Новгороде. Это было явной ложью. Астанов и я видели картину Делакруа в доме Мецнера за месяц до убийства. Мецнер купил её в Тулоне, она ему очень нравилась, и он не собирался с ней расставаться.
      Надеюсь, Департамент полиции сумеет сделать надлежащие выводы из этого возмутительного случая.
      Сейчас, когда я уже заканчивал письмо к Вам, ко мне пришел приказчик Мецнера Хвостов. Он утверждает, что Мастюрин, осматривая место происшествия, на его глазах снял со стены три миниатюры, исполненные на слоновой кости, и положил их к себе в портфель. Когда-то подобные действия именовали грабежом. А сейчас как они именуются - исполнением служебного долга?»
      Как уже выяснил Усольцев, Департамент полиции не захотел «сделать соответствующие выводы» из письма отца. Мастюрин к уголовной ответственности не привлекался, с него даже не затребовали объяснений.
      По мнению Усольцева, Мастюрин вряд ли имел какое-либо отношение к убийству Мецнера и к человеку, приехавшему в Москву под именем Вольфа. Но то, что Мастюрин приложил руку к разграблению коллекций убитого, никаких сомнений не вызывало.
      Через год после происшедшего Мастюрин вышел в отставку. А десять лет спустя в списке чинов Московской сыскной полиции вновь появилась та же фамилия: Мастюрина-старшего сменил Мастюрин-младший, который, похоже, ни в чём не собирался отступать от семейных традиций. Но ему значительно меньше повезло, чем отцу: незадолго до революции Мастюрина-младшего с позором выгнали со службы и даже посадили. Его обвиняли в «деловых связях» с бандами Сашки Семинариста и Невроцкого. Оказалось, что оборотистый полицейский, который гарантировал уголовникам полную безнаказанность, каждый раз получал от 10 до 15 процентов бандитской добычи.
      Как выяснил Усольцев, после амнистии, объявленной Временным правительством, Мастюрина выпустили на свободу, и он теперь вместе с семьей (Мастюрин-старший скончался год назад) проживает у родственников жены, и не где-нибудь, а совсем рядом, в Гостилицкой волости Петергофского уезда, где содержит маленькую мастерскую по изготовлению замков и ключей.
      Я ожидал, что на этом и закончится уголовно-правовой экскурс Усольцева в историю, но, как выяснилось, я плохо знал начальника Первой бригады Петрогуброзыска. Усольцев старался никогда не делать напрасной работы и, задумав что-либо, доводил все до логического конца.
      - Тут ведь какая петрушка, - сказал мне Евграф Николаевич. - Я пошуровал малость в канцелярии - и не зря. Оказывается, к нам поступал сигнал, что Мастюрин-младший балуется скупкой краденого. Нефедов оправдывается - руки не доходят. Плохие руки - потому и не доходят. Ведь это же просто замечательно!
      - Что замечательно?
      - Что он скупкой краденого балуется.
      - Что же тут замечательного?
      - А то, что у нас есть все юридические основания для допроса и обыска. И мы этими основаниями воспользуемся.
      - Но ведь столько лет прошло!
      - Верно, - согласился Усольцев, - шансов немного, но ведь они всё-таки имеются. Почему же ими не воспользоваться? Авось фортуна и улыбнется.
      И фортуна улыбнулась… В саду родственников жены Мастюрина между двумя клумбами сотрудники Петрогуброзыска нашли зарытыми в землю не только тюки с крадеными шубами и мануфактурой, но и небольшой, аккуратно завернутый в клеёнку ящик со старинными часами.
      - Вот это, пардон, попрошу мне не клеить, - сказал Мастюрин-младший. - Это не мои, это папашины трофеи. А с покойников какой спрос?
      Видимо, большинство часов, обнаруженных в ящике, принадлежало когда-то Мецнеру. Я узнал часы работы Питера Генлейна и «секретные часы» лондонского часовщика Джона Шмидта, которые потом некоторое время находились в музее Петрогуброзыска, удивляя своей необычностью всех посетителей.
      - Что ж папаша не продал их? - спросил я Мастюрина-младшего.
      - Старинные часы - вещь дорогая и деликатная, - объяснил он, - не каждому по зубам и по карману. А любители, что с деньгами, коллекцию Мецнера досконально знали. Папаша не раз обжигался, потому и не спешил. Перемудрил папаша, сам себя перехитрил.
      Итак, фортуна улыбнулась нам. Но расчеты Усольцева на её постоянную благосклонность не оправдались. После удачного обыска у Мастюрина-младшего последовала многолетняя полоса невезения.
      Кто же убил Мецнера? кому и для чего было нужно это убийство? Никто не мог ответить на эти вопросы.
      Но недаром говорят, что тайное рано или поздно становится явным.
      И вот много лет спустя нам с Усольцевым удалось пролить некоторый свет на происшедшее. Во всяком случае, мне так кажется…
      - Когда же это случилось? - спросил я.
      - В тысяча девятьсот сорок пятом году, сразу же после окончания Великой Отечественной войны.
 
      - Палитра янтаря содержит все цвета радуги. Есть белый янтарь, желтый, золотистый, коричневый, кремовый, оранжевый, красный, голубой, зеленый, черный, - перечислял Василий Петрович. - Янтарь насчитывает от двухсот до трехсот оттенков. Кстати, когда будете в кремлевской Оружейной палате, обратите внимание на восемь подсвечников из янтаря, собранных из точеных деталей, вазы с резным узором, кружки, рюмки и кубки. Одна из ваз может быть наглядным пособием по разнообразию цветов и оттенков янтаря. Там использованы красноватые цвета, коричневые, золотой, лимонный, яично-желтый, восковой. А как мастер показал пластичность янтаря и его декоративные возможности! На чаше этой вазы с поразительным изяществом вырезаны цветы, листья, фрукты и овальные медальоны с аллегорическими женскими фигурами, символизирующими человеческие добродетели. А на дне чаши - подкладной рельеф. Сквозь темную прозрачную пластинку янтаря проступают силуэты двух людей, несущих виноград.
      Да, декоративные эффекты янтаря неисчерпаемы. Это понимали многие. И среди этих многих был прусский король Фридрих-Вильгельм I, который решил создать в своем дворце в Потсдаме необычный кабинет. В этой комнате все должно было быть сделано из янтаря: стены, украшенные рельефами, картинами и мозаиками, пол, потолок, мебель, скульптуры, подсвечники, люстра, письменный прибор, часы.
      Изготовление Янтарного кабинета король поручил знаменитому резчику по янтарю датчанину Готфриду Туссо, который приступил к работе в 1701 году, а закончил её восемь лет спустя - в 1709-м. Вскоре после завершения работ Янтарная комната по приказу короля была перевезена в Берлин. Здесь её и увидел Петр I. Янтарное убранство кабинета очаровало русского-царя, и в 1716 году Фридрих I, крайне заинтересованный в сохранении дружеских отношений с Россией, дарит Петру янтарное чудо.
      В упакованном виде Янтарная комната была отправлена в Клайпеду, а оттуда - в Петербург.
      В царствование Елизаветы подарок Фридриха I по повелению царицы перевезли из малого Зимнего дворца в Царское Село. Янтарные панели осторожно переносили на своих могучих плечах 76 бравых гвардейцев, специально отобранных для этого важного дела.
      В Царском Селе творение Готфрида Туссо преобразилось. В обновлении Янтарной комнаты, смонтированной в Екатерининском дворце, приняли участие сотни русских умельцев. Появились новые резные фигуры, вензеля, цветочные гирлянды, янтарная мозаика. Между янтарными панелями разместили зеркальные пилястры. Золоченый карниз, который связывал воедино всю композицию, украсили изящные фигурки амуров. Из янтаря дополнительно были сделаны столики, люстры, шахматы, миниатюрный дворец и неизменная принадлежность русского быта - пузатый самовар.
      Так Янтарная комната стала украшением Екатерининского дворца.
      После установления в России Советской власти тысячи трудящихся получили возможность любоваться этим янтарным чудом. Уникальная комната неизменно привлекала внимание и наших и зарубежных экскурсантов.