Множественные умы Билли Миллигана

Но Ли не ограничился смешными историями. Он начинил сигареты Аллена: соскреб серу с нескольких спичек, палочку подержал в сладкой воде, потом обвалял ее в сере и спрятал в табаке. Пару таких сигарет он положил в пачку Аллена, и когда кто-нибудь из заключенных просил сигарету, Ли давал ему «начиненную» сигарету. Идя по коридору или выходя из кафетерия, он слышал гневные крики жертвы, когда сигарета разгоралась ярким пламенем. Некоторые из них взрывались прямо в лицо Аллену.

Однажды утром, когда работа с кровью была закончена, Артур, задумавшись о проценте серповидно-клеточной анемии среди чернокожих заключенных, сошел с пятна. Ли, которому в этот момент нечего было делать, решил устроить шутку. Он открыл банку с экстрактом лукового масла, макнул туда тампон и обвел ободок окуляра.

– Эй, Стоми, – сказал он, протягивая медику предметное стекло, – доктор Стейнберг хочет срочно сделать анализ крови на лейкоциты. Посмотри это под микроскопом.

Стоми положил предметное стекло на столик микроскопа и навел фокус. Вдруг он резко откинул голову, глаза его наполнились слезами.

– Что случилось? – невинно спросил Ли. – Это настолько печально?

Не в силах контролировать себя, Стоми зарычал, смеясь сквозь слезы:

– Ах ты, сукин сын! Как только тебя земля носит! Он пошел к раковине и промыл глаза.

Вскоре после этого Ли увидел, как вошел заключенный и дал Стоми пять баксов. Стоми взял с полки колбу 11-С, вынул пробку и передал колбу заключенному, который сделал большой глоток.

– Что это? – спросил Ли, когда заключенный ушел.

– «Белая молния». Сам приготовил. Пять баксов за глоток. Если меня не будет поблизости, когда кто-нибудь из заключенных придет, можешь заменить меня, получишь один бакс из пяти.

Ли ответил, что будет счастлив оказать услугу.

– Послушай, – продолжал Стоми, – доктор Стейнберг хочет привести в порядок аптечку. Ты не сделаешь это? У меня есть другие дела.

Пока Ли приводил в порядок аптечку, Стоми взял колбу 11-С с полки, вылил спирт в мензурку, наполнил колбу водой и обвел края колбы горьковато-сладким концентратом.

– Мне нужно сходить к доктору Стейнбергу, – сказал он Ли. – Не забудь о бизнесе, о'кей?

Через десять минут в лабораторию вошел огромный чернокожий заключенный и сказал:

– Дай мне 11-С, парень. Я заплатил Стоми десять баксов за два глотка. Он сказал, что ты знаешь, где это.

Ли передал ему колбу. Чернокожий быстро приложил колбу ко рту и опрокинул ее вверх. Вдруг глаза его округлились, он плюнул и стал блевать.

– Ты, белый сукин сын! Какого дерьма ты мне подсунул?

Он делал странные движения губами, пытаясь стереть рукавом мерзкий вкус. Потом схватил колбу за горлышко, грохнул ею о стол так, что донышко отлетело и жидкость забрызгала зеленую форму Ли, и стал размахивать рваным краем колбы.

– В клочья порву, сволочь белая! Ли отступил к двери.

– Рейджен, – прошептал он. – Эй, Рейджен! Охваченный ужасом, Ли ждал, что Рейджен придет к нему на помощь. Но никто не пришел. Он рванул в дверь и побежал по коридору, чернокожий бросился за ним.

Рейджен хотел было встать на пятно, но Артур сказал:

– Ли должен получить урок.

– Но я не могу позволить, чтобы его порезали, – сказал Рейджен.

– Если его не остановить, – сказал Артур, – в будущем он может представлять для нас большую опасность.

Рейджен последовал совету и не стал вмешиваться, пока Ли бежал по коридору, в ужасе крича:

– Рейджен, где же ты, черт возьми?

Когда Рейджен почувствовал, что Ли достаточно проучен и ситуация становится слишком опасной, он с силой вытолкнул Ли с пятна, остановился и швырнул больничную койку прямо под ноги преследователю. Великан упал на разбитую колбу и поранил себе руку.

– Хватит! – рявкнул Рейджен.

Чернокожий вскочил, трясясь от гнева. Рейджен схватил его, кинул в рентгеновский кабинет и прижал к стенке.

– Достаточно! – сказал Рейджен. – Нажми на тормоза, иначе я тебя сломаю.

Чернокожий остолбенел от внезапной перемены. Вместо испуганного белого мальчишки его загнал в угол матерый уголовник с русским акцентом и диким взглядом. Рейджен поймал его мощным захватом сзади, рукой стиснув ему шею, и прошептал на ухо:

– Давай остановимся. Нужно привести все в порядок.

– Да, да, все в порядке, все в порядке… Рейджен отпустил чернокожего. Тот попятился:

– Без обид, парень, все нормально… И чуть не бегом бросился прочь.

– Варварский способ справляться с ситуацией, – заметил Артур.

– А ты бы что сделал? – спросил Рейджен. Артур пожал плечами:

– Вероятно, то же самое. Если бы у меня была твоя сила.

Рейджен кивнул.

– А что делать с Ли? – спросил Артур. – Тебе решать.

– Он «нежелательный».

– Правильно. Что хорошего в человеке, вся жизнь которого состоит из розыгрышей? Он – бесполезный андроид.

Ли был лишен права вставать на пятно. Но вместо того чтобы жить в постоянной темноте вокруг пятна, не в состоянии вынести существования без розыгрышей и смеха, он предпочел совсем исчезнуть.

И очень долго никто не смеялся.

Письма Томми стали отражать непредсказуемые перемены настроения. Он писал Марлен: «У меня распухли костяшки пальцев» – и описывал драку с заключенными, которые крали у него почтовые марки. 6 августа он клялся, что покончит с собой, а через пять дней попросил ее прислать акриловые краски, чтобы он снова мог рисовать.

Артур поймал четырех мышей и стал приручать их. Он изучал их поведение и начал писать длинную статью о возможности пересадки кожи мышей на обожженные места человека. Однажды вечером, когда он сидел в лаборатории и делал некоторые записи, вошли трое заключенных. Один встал на страже, двое других подошли к нему.

– Дай мне пакет, – сказал один из них. – Мы знаем, что у тебя есть. Дай нам.

Артур покачал головой и продолжал писать. Двое обошли вокруг стола и схватили его…

Рейджен стряхнул их с себя, отшвырнув одного, затем другого. Когда стоявший на страже подошел к нему с ножом, Рейджен сломал ему кисть. Все трое убежали, причем один кричал:

– Ты труп, Миллиган! Береги задницу!

Рейджен спросил Артура, знает ли он, что произошло.

– Какой-то пакет, – сказал Артур, – По тому, как они себя вели, думаю, это наркотики.

Он обыскал лабораторию и пункт бесплатной раздачи лекарств. Наконец позади книг и разных бумаг на верхней полке обнаружился пластиковый пакет с белым порошком.

– Это героин? – спросил Аллен.

– Надо сделать анализ, – сказал Артур, кладя пакет на весы. – Здесь полкилограмма.

Анализ показал, что это кокаин.

– Что ты будешь с этим делать?

Артур разорвал пакет и смыл порошок в туалет.

– Кто-то будет ужасно расстроен, – сказал Аллен. Но Артур уже обдумывал свою статью о пересадке кожи.

Артур был наслышан о тюремной хандре. Большинство заключенных в процессе привыкания к тюремной жизни переживают период беспокойства и тревоги. Когда заключенный теряет свою независимость и личность, когда он вынужден терпеть подавление, такая перемена часто приводит к депрессии и эмоциональному срыву. У Миллигана это вызвало очередное беспорядочное переключение личностей.

Письма к Марлен изменились. Филип и Кевин, которые писали всякие непристойности и рисовали порнографические рисунки, писать перестали. Теперь в письмах ясно просматривалась боязнь сойти с ума. В письмах Томми говорилось, что у него странные галлюцинации. Он писал, что днем и ночью изучает книги по медицине. После условного освобождения он приступит к изучению медицины, «даже если на это потребуется пятнадцать лет». Томми обещал, что они поженятся, у них будет свой дом, он будет заниматься исследованиями и приобретет специальность. «Неплохо звучит? – писал он. – Доктор и миссис Миллиган».

4 октября из-за эпизода с кокаином Миллигана перевели в блок С и держали в изоляции. У него отобрали медицинские книги и портативный телевизор. Рейджен оторвал от стены стальные рейки, которыми была прикреплена койка, и защемил ими дверь, так что рабочие вынуждены были снять дверь, чтобы выпустить его из камеры.

У него оказался нарушен сон, появились жалобы на частую рвоту и нелады со зрением. Доктор Стейнберг время от времени посещал его, прописывая легкое успокоительное и спазмолитики. Несмотря на то что, по его мнению, проблемы Миллигана носили чисто психологический характер, 13 октября доктор все же приказал перевести Миллигана из Ливанской тюрьмы в Центральную клинику в Коламбусе.

Находясь там, Аллен написал в Американский союз гражданских свобод, прося о помощи, однако безрезультатно. Через десять дней у него обнаружили язву желудка и двенадцатиперстной кишки. Была прописана диета, и Миллигана вернули в тюрьму, снова в изоляцию. Появилась информация, что его условное освобождение произойдет не раньше апреля 1977 года – через полтора года.

Наступили и прошли Рождество и Новый год, и 27 января Аллен принял участие в объявленной заключенными голодовке. Он писал брату:

Дорогой Джим,

Лежу в камере и вспоминаю нас с тобой, когда мы были детьми. Проходит время, и я все больше и больше ненавижу жизнь. Мне жаль, что из-за меня ваша семья распалась. Фактически я никогда и не был частью семьи. Впереди у тебя большая жизнь, множество целей. Не трать жизнь впустую, как это делал я. Если ты ненавидишь меня за это, прости. Но я все равно уважаю тебя и люблю, как люблю ветер и солнце. Джим, Бог свидетель, я не делал того, в чем меня обвинили. Бог говорит, что у каждого свое место и судьба. Думаю, это место для меня и такая моя судьба! Прости, что я позорю тебя и всех близких.

Билл.

Томми писал Марлен:

Моей Марвин.

Марв, начинается голодовка и грандиозный бунт. Я пишу это письмо тебе, в случае если заключенные одержат верх. Если они победят, ни одного письма не выпустят. Крики и битье стекол становятся громче. Меня убьют, если я попытаюсь взять еду с тележки…

Кто-то что-то поджег, но пожар быстро потушили. Охранники растаскивают заключенных. События развиваются медленно, но к середине следующей недели заключенные, наверное, одержат верх. Я говорил тебе!!! Снаружи охранники с пулеметами, но это не остановит парней. Я скучаю по тебе, Марвин! Я хочу умереть. Дела становятся все хуже. Последующие несколько дней об этом будут говорить в шестичасовых новостях. Как раз сейчас об этом говорят по радио Цинциннати. Если бунт развернется в полную силу, не приходи. Я знаю, что снаружи будут тысячи людей, ты не дойдешь до передних ворот. Я люблю тебя, Марвин, и скучаю по тебе. Сделай одолжение. Здесь парни говорят, чтобы я отослал это письмо на радио моего города. Они нуждаются в общественной поддержке, чтобы добиться того, чего хотят. Отошли письмо. Спасибо от всех парней. Марв, я люблю тебя очень, очень, очень. Будь осторожна.

С любовью, Билл. Если все будет хорошо, принеси какао.

Бобби нацарапал свое имя на стальной койке в изоляторе. Здесь он смог предаться своим фантазиям. Он видел себя актером кино или телевидения, путешественником в далекие места, участником героических приключений. Бобби ненавидел, когда другие называли его Робертом, и настаивал:

– Я – Бобби!

У него был комплекс неполноценности, но не было амбиций. Бобби жил, как губка, впитывая идеи и мысли других и выдавая их за свои. Когда кто-нибудь предлагал ему сделать что-то, он отвечал:

– Я не могу.

Он не верил, что способен что-то придумать.

Когда Бобби услышал о голодовке, он вообразил себя лидером, показывающим пример другим заключенным. Как великий Махатма Ганди в Индии, своей голодовкой Бобби поставит на колени репрессивную власть. Когда через неделю забастовка закончилась, Бобби решил, что не перестанет голодать. Он очень сильно похудел.

Однажды вечером, когда охранник открыл дверь камеры и принес поднос с едой, Бобби швырнул поднос в охранника, забрызгав ему лицо.

Артур и Рейджен согласились, что, хотя фантазии Бобби помогали им выжить долгие месяцы в тюрьме, его голодовка ослабляла тело. Рейджен объявил его «нежелательным».

Томми вышел из комнаты свиданий после встречи с матерью Билли, которая приехала поздравить его с днем рождения – ему исполнился 21 год. Он обернулся, посмотрел в окно и увидел кое-что, незамеченное им раньше: в разных местах комнаты заключенные сидели рядом со своими женщинами, спрятав руки под небольшими квадратными столиками, не разговаривая и даже не глядя друг на друга, а уставившись прямо перед собой невозмутимыми, словно бы стеклянными глазами.

Когда он рассказал об этом Джонси, заключенному из соседней камеры, тот засмеялся:

– Парень, разве ты не знаешь? Черт возьми, сегодня же День святого Валентина. Они занимаются мануальным сексом.

– Я не верю, не может быть.

– Когда у тебя есть женщина, готовая на все ради тебя, она приходит в юбке, а не в брюках, и без трусов. Погоди, в следующий раз покажу тебе голую попку своей подружки.

На следующей неделе он входил в комнату свиданий, где его ждала мать Билли. В это время из комнаты выходил Джонси со своей рыжеволосой красавицей. Джонси подмигнул и быстро поднял подол ее юбки, показывая голый зад. Томми покраснел и отвернулся.

Вечером, на середине письма Томми к Марлен, почерк вдруг изменился. Филип писал: «Если ты меня любишь, в следующий раз приходи в юбке и без нижнего белья».

Наступил март 1976 года. Аллен надеялся, что его условно освободят в июне, но когда комиссия по условному освобождению отложила слушание его дела еще на два месяца, он забеспокоился. Через тюремную систему сообщения – с помощью сигналов – стало известно, что единственный способ обеспечить себе условное освобождение – дать взятку клерку, подающему заявку в центральную контору. Аллен опять принялся за свои махинации. Он рисовал карандашом и углем, продавал рисунки заключенным и охранникам за вещи, которыми потом мог торговать. Он написал Марлен, умоляя ее принести апельсины, начиненные водкой. Один будет для Рейдже-на, а другие пойдут на продажу.

21 июня, через восемь месяцев после первого помещения в изолятор, Томми написал Марлен, что, по его убеждению, отсрочка слушания была своего рода психологической проверкой, «или я, наверное, законченный псих и не понимаю, что делаю». Его перевели в отделение для психических больных в блоке С – десять камер, предназначенных для заключенных с психическими расстройствами. Вскоре после этого Денни поранил себя, и когда он отказался от лечения, его опять перевели в Центральную клинику в Коламбусе, а после краткого пребывания там снова вернули в тюрьму.

Будучи в блоке С, Аллен не переставал посылать тайные письма Уордену Доллману, протестуя против своей оградительной изоляции, которая, как ему сказали, должна быть добровольной. Он писал, что нарушаются его конституционные права и он будет жаловаться в суд. Через несколько недель Артур посоветовал изменить тактику – молчать. Не говорить ни с кем, ни с заключенными, ни с охраной. Он знал, что это их обеспокоит. А маленькие отказались есть.

В августе, после одиннадцати месяцев, проведенных в изоляции, где Миллигана то и дело помещали в отделение для психических больных, ему сказали, что он может вернуться в прежнюю камеру.

– Мы можем дать тебе работу, где будет не так опасно, – сказал Уорден Доллман. Он показал на рисунки карандашом на стене камеры. – Я слышал о твоем таланте художника. Что, если ты будешь работать в художественной студии мистера Рейнерта?

Аллен радостно кивнул.

На следующий день Томми пошел в студию графики. В студии было много народу. Одни занимались шелкографией, другие – тиснением, третьи – фотографией или печатным прессом. Худенький, жилистый мистер Рейнерт первые несколько дней украдкой наблюдал за Томми, которого совсем не интересовало происходящее вокруг него.

– Чем бы ты хотел заняться? – спросил его Рейнерт.

– Я бы хотел рисовать. Я хорошо пишу маслом.

Рейнерт удивленно вскинул голову:

– В тюрьме никто не пишет маслом.

– А я пишу.

– Хорошо, Миллиган, пойдем со мной. Думаю, я знаю, где мы можем достать для тебя материалы.

Томми повезло: в Исправительном учреждении Чилликота занятия изобразительным искусством недавно были прекращены, и все краски, холсты и подрамники переслали в Ливанскую тюрьму. Рейнерт помог ему установить мольберт и сказал, что он может рисовать. Через полчаса Томми принес ему пейзаж. Рейнерт был потрясен:

– Миллиган, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь рисовал так быстро. И хорошо нарисовано.

Томми кивнул:

– Я должен был научиться рисовать быстро, чтобы иметь возможность заканчивать свои работы.

Хотя работа маслом не входила в программу занятий графикой, Рейнерт понял, что Миллиган чувствует себя лучше всего, когда у него в руке кисть, поэтому с понедельника по пятницу разрешал рисовать все, что тот захочет. Заключенные, охранники и даже кое-кто из администрации восхищались пейзажами Томми. Он нарисовал несколько незамысловатых картин для бартера, которые подписал «Миллиган». Для себя он рисовал другие картины, и ему разрешали отдавать их Марлен или матери, когда они приходили его навещать.

Иногда в студию заходил доктор Стейнберг, который просил у Миллигана совета по поводу собственных занятий живописью. Томми показал ему, как строить перспективу, как нарисовать скалы так, чтобы они казались находящимися под водой. В выходные дни Стейнберг приходил в тюрьму, Миллигана выпускали из камеры, и они вдвоем писали натурные этюды. Зная, что Миллиган ненавидит тюремную пищу, доктор всегда приносил сандвичи «субмарина» (бутерброд, сделанный из белого батона с различными наполнителями – сосисками, сыром, специями, солеными и маринованными овощами) или рогалики со сливочным сыром и молочный коктейль.

– Я хотел бы рисовать в камере, – как-то сказал Томми Рейнерту.

Рейнерт отрицательно покачал головой:

– При двух заключенных в одной камере – нельзя. Это против правил.

Но такое правило действовало недолго. Несколько дней спустя в камеру Миллигана вошли два охранника, произвели обыск и нашли марихуану.

– Это не мое, – сказал Томми, боясь, что ему не поверят и пошлют в «дыру» – пустой изолятор.

Когда стали спрашивать его соседа по камере, тот признался, что с горя курил марихуану, потому что жена его бросила. Его посадили в изолятор, а Миллиган на некоторое время оказался один в камере.

Рейнерт поговорил с лейтенантом Морено, начальником блока камер, чтобы Миллигану позволили рисовать в камере, пока к нему не подселят другого заключенного. Морено разрешил. Таким образом, каждый день после того, как студия графики закрывалась в половине четвертого, Миллиган возвращался в камеру и рисовал до самого отбоя. Дни проходили быстро. Было легче пережидать время.

Однажды охранник сказал, что к нему в камеру подселят нового заключенного. Аллен остановился у кабинета лейтенанта Морено:

– Мистер Морено, если вы ко мне подселите кого-нибудь, я не смогу рисовать.

– Ну что ж, будешь рисовать где-нибудь в другом месте.

– Можно я вам объясню кое-что?

– Приди ко мне попозже, и мы поговорим об этом.

После ленча Аллен возвратился из студии с рисунком, который только что закончил Томми. Морено с удивлением посмотрел на рисунок и спросил:

– Это ты нарисовал? – Лейтенант взял в руки рисунок и стал разглядывать зеленый ландшафт с речкой, теряющейся вдали. – Послушай, я бы хотел иметь такую картину.

– Я нарисовал бы вам, – сказал Аллен, – только я больше не могу рисовать в камере.

– Ах да… подожди минутку. Так ты нарисовал бы для меня?

– И притом бесплатно. Морено позвал своего помощника:

– Кейси, сними имя нового заключенного с камеры Миллигана. Вместо него вставь пустую полоску и поставь на ней кресты. – Затем он обратился к Аллену: – Не беспокойся. Ведь до комиссии тебе осталось девять месяцев? Больше в твою камеру никого не поместят.

Аллен был в восторге. Томми, Денни и Аллен рисовали каждую свободную минуту, но ни одной картины не заканчивали.

– Ты должен быть осторожен, – посоветовал Артур. – Как только Морено получит картину, он может нарушить свое слово.

Аллен «мотал» Морено почти две недели, потом пошел в его кабинет, чтобы подарить ему картину – пристань с привязанными к ней лодками. Морено был очень доволен.

– Вы уверены, что и теперь никого не подселят в мою камеру? – спросил Аллен.

– Я пометил это на стенде. Можешь пойти и посмотреть.

Аллен вошел в комнату охраны. Под его именем он увидел полоску с пометкой: «В камеру Миллигана никого больше не помещать». Полоска была приклеена прозрачной лентой и выглядела постоянной.

Рисовал Миллиган много: картины для охранников, для администрации, для матери и Марлен, чтобы те могли их продать. Однажды его попросили нарисовать картину для вестибюля, и Томми нарисовал огромное живописное полотно, которое должно было висеть за спиной дежурного, впускающего посетителей. Он допустил ошибку, подписав картину своим именем, но Аллен вовремя заметил это, закрасил имя и сделал подпись «Миллиган».

«Грация Кэтлин». Картина маслом, написанная Алленом и Денни в Ливанской тюрьме, в камере Билли. 

(Первоначально подписана Билли, но позднее Аллен и Денни поставили свои имена в правом нижнем углу.)

Большинство картин не удовлетворяли его. Они предназначались для быстрой продажи или для бартера. Но однажды он занялся очень важной для него работой – переделкой картины, которую он увидел в художественном альбоме. Аллен, Томми и Денни по очереди работали над «Грацией Кэтлин». Сначала они думали изобразить аристократку XVII столетия с мандолиной. Аллен рисовал лицо и руки. Томми работал над фоном. Денни выписывал детали. Когда настало время дать ей в руки мандолину, Денни понял, что не знает, как рисовать этот музыкальный инструмент, поэтому он нарисовал нотный лист. Двое суток без перерыва они по очереди работали над картиной. И когда картина была готова, Миллиган рухнул на койку и уснул.

До Ливанской тюрьмы Стив совсем немного времени провел на пятне. Отличный и дерзкий водитель, он несколько раз побывал за рулем, когда был моложе, и потом хвастался, что он самый лучший водитель в мире. В тюрьме Рейджен позволил ему вставать на пятно после того, как Ли был изгнан, потому что Стив тоже умел заставить людей смеяться. Стив похвалялся, что он один из лучших подражателей на белом свете. Он мог имитировать любого, и заключенные смеялись до колик. Имитации были его способом высмеивать людей. Стив вечно выдавал себя за кого-нибудь другого.

Рейджен сердился, когда Стив имитировал его югославский акцент, а Артур неистовствовал, когда Стив начинал говорить с британским акцентом низших классов.

– Я так не говорю! – настаивал Артур. – Я не говорю на кокни!

– У нас из-за него будут неприятности, – предупредил Аллен.

Однажды Стив стоял в коридоре позади капитана Лича, скрестив руки и подражая манере Лича покачиваться взад-вперед на пятках. Лич обернулся и поймал его на этом.

– Ладно, Миллиган, можешь давать представление в «дыре». Думаю, десять суток в изоляторе будут для тебя хорошим уроком.

– Аллен предупреждал нас, что что-то случится, – сказал Артур Рейджену. – Стив бесполезен – ни амбиций, ни таланта. Все, что он умеет, – это смеяться над людьми. Зрителям весело, а мы наживаем очередного врага. Тебе решать, но, по-моему, врагов у нас и так с избытком.

Рейджен согласился, что Стив – «нежелательный», и сказал, что ему отказано в праве вставать на пятно. Стив отказался освободить пятно и, подражая акценту Рейджена, прорычал:

– Что ты хочешь сказать? Ты не существуешь. Никто из вас не существует. Вы все – плод моего воображения. Здесь только я. Я – единственное реальное лицо. А вы – лишь галлюцинации.

Рейджен ударил его головой о стену, из рассеченного лба пошла кровь. Стив сошел с пятна.

По настоянию Артура Аллен подал заявление на курсы, проводимые в тюрьме инструкторами из филиала общеобразовательного колледжа в Шейкер-Вэлли. Он записался на английский язык, промышленный дизайн, элементарную математику и промышленную рекламу. На занятиях по искусству он получал пятерки, по английскому и математике – четверки с плюсом. Отзывы по графике были в превосходных степенях: «исключительный», «весьма продуктивный», «быстро усваивает», «в высшей степени надежный», «отличные отношения», «очень развита логика».

5 апреля 1977 года Аллен появился перед комиссией по дословному освобождению. Ему сказали, что его освободят через три недели.

Когда Миллиган получил, наконец, свидетельство об освобождении, Аллен так был рад, что не мог усидеть на месте. Он ходил по камере взад-вперед. Наконец он взял свидетельство и сделал из него бумажный самолетик. За день до освобождения, проходя мимо кабинета капитана Лича, Аллен свистнул. Когда Лич поднял голову, Аллен пустил в него самолетик и пошел дальше, улыбаясь.

Последний день в Ливанской тюрьме, 25 апреля, длился вечно. Предыдущую ночь Аллен не мог уснуть до трех часов, шагая по камере. Он сказал Артуру, что тот должен уточнить, у кого будет право вставать на пятно, когда они снова окажутся на свободе.

– Я – тот, кто должен теперь общаться с людьми, – сказал Аллен, – чтобы находить выход из разных ситуаций.

– Рейджену трудно будет отказаться от власти после двух лет обладания полным контролем, – заметил Артур. – Триумвират он встретит в штыки. Мне кажется, Рейджен задумал продолжать удерживать контроль.

– Ну, ты, конечно, снова будешь боссом. Я найду работу и вновь займу место в обществе. Мне нужно заняться делом.

Артур поджал губы.

– Это разумно, Аллен. Хотя я не могу говорить за Рейджена, но я тебя поддержу.

На выходе охранник передал ему новый костюм, и Аллен поразился качеству костюма и тому, как точно он подошел.

– Твоя мать прислала, – сказал охранник. – Это же один из твоих.

– Ах да, – сказал Аллен, делая вид, что вспомнил. Вошел другой охранник, принесший документ Аллену на подпись. Перед тем как выйти из тюрьмы, он должен был заплатить тридцать центов за пластиковую чашку, которой не оказалось в камере.

– Ее взяли у меня, когда выпускали из изолятора, – сказал Аллен, – да так и не вернули.

– Ничего не знаю, ты должен заплатить.

– Да пошли вы с вашими чашками, – закричал Аллен. – Не буду я платить!

Аллена привели в кабинет мистера Данна, и администратор спросил, что случилось в последний день его пребывания здесь.

– Меня заставляют платить за чашку, которую сами же и взяли. Я не буду за это платить.

– Надо заплатить тридцать центов, – сказал Данн.

– Будь я проклят, если заплачу!

– Ты не сможешь уйти, пока не заплатишь.

– Да? Тогда я расположусь прямо здесь, – заявил Аллен, усаживаясь. – Это дело принципа.

Махнув рукой, Данн отпустил его. Когда Аллен прошел в комнату ожидания, где сидели мать, Марлен и Кэти, Артур спросил:

– Тебе это надо было?

– Как я уже сказал, это дело принципа.

Проводить его пришли Боб Рейнерт и доктор Стейнберг, незаметно сунувший ему в карман деньги как плату за один из рисунков.

Аллену не терпелось поскорее выйти за двери тюрьмы, а мать Билли все разговаривала с доктором Стейнбергом.

– Ну же, – поторопил Аллен Дороти, – пошли быстрее!

– Минутку, Билли, – ответила она. – Я разговариваю. Он стоял, раздраженный, а она все говорила и говорила.

– Нам можно идти?

– Сейчас пойдем, отдохни минутку.

Аллен нетерпеливо ходил взад-вперед, ворча себе под нос, а мать продолжала разговаривать. Наконец он не выдержал и закричал:

– Мама, я ухожу! Если хочешь тут остаться, оставайся!

– Ну что ж, до свиданья, доктор Стейнберг. Я благодарю вас за все, что вы сделали для моего Билли.

Аллен направился к двери, она последовала за ним. Стальная дверь со свистом захлопнулась за ними, и он понял, что, входя сюда, не слышал, как закрывалась вторая дверь.

К тому времени как Кэти подъехала к входу, Аллен все еще сердился. Когда человека выпускают из тюрьмы, нужно лишь открыть дверь – и он бросится вон. Какого черта его задерживать всякой болтовней! Достаточно плохо уже то, что закон держит тебя в таком месте, но когда это делает твоя болтливая мать – это уже слишком. В машине он угрюмо молчал.

– Остановись у банка, – наконец промолвил Аллен. – Я обналичу тюремный чек здесь, в Ливане. Не хочу этого делать в Ланкастере, чтобы все сразу узнали, что я только что вышел из тюрьмы.

Он вошел в банк, расписался на обороте чека и положил его на прилавок. Когда кассир протянул ему пятьдесят долларов, Аллен положил их в кошелек вместе с деньгами доктора Стейнберга. Сердясь на себя еще сильнее из-за того, что его гнев не проходит, Аллен больше не хотел занимать пятно…

Томми огляделся, не зная, что он делает в банке. Он только что вошел или собирается уходить? Открыв кошелек, он увидел почти двести долларов и быстро сунул кошелек в карман. Значит, он собирался уходить. Взглянув в большое окно, Томми увидел мать и Марлен, которые ожидали его в машине. Кэти сидела за рулем. И он понял, что это за день. Он проверил календарь в окошке кассира. Сегодня его выпустили на свободу.

Томми выбежал из банка, делая вид, что что-то сжимает в руках.

– Быстро, смываемся. Спрячьте меня.

Он сжал в объятиях Марлен и засмеялся. Ему было очень хорошо.

– Боже, Билли! – воскликнула она. – Вечно у тебя меняется настроение.

Они старались рассказать ему все, что произошло в Ланкастере за прошедшие два года, но ему на это было наплевать. Все, о чем он сейчас мечтал, – это оказаться в постели с Марлен. После всех этих свиданий в тюрьме он мечтал побыть с ней наедине.