Сказки Старой Англии

— Расскажи нам об этом, — попросил Дан. — Я, пожалуй, с удовольствием послушал бы об этих древних богах.

Дети устроились на земле поудобней, каждый жевал какую-то травинку. Пак опёрся на свою сильную руку и продолжал:

— Дайте подумать… Впервые я встретил Виланда в один из ноябрьских дней, во время сильной бури, в долине Певнсей…

— Певнсей? Вон там, за горой? — спросил Дан, указывая на юг.

— Да, но тогда там было сплошное болото, до самого Хосбриджа. Я находился на Маячном холме — тогда его называли Брунанбург, — когда неожиданно увидел в небе бледный отсвет от горящей соломы и поспешил посмотреть, что это. Какие-то пираты — наверно, люди Пеофна — подпалили в долине деревню, а на носу чёрной, только что вытащенной на песок тридцатидвухвесельной галеры пиратов лежал громадный чёрный идол, вырезанный из дерева, с янтарным ожерельем на шее — это был Виланд. Ну и холодина тогда стояла! С палубы свисали сосульки, на вёслах блестел лёд, лёд лежал и на губах Виланда. Как только он меня увидел, сразу затянул длинную песню на каком-то своём языке. Он пел о том, как будет править всей Англией, как я буду видеть дым его алтарей от Линкольншира[26] до острова Уайт[27]. Но мне-то было все равно! Я видел уже очень многих, которые претендовали на всю Англию, но оставались ни с чем. Пока его люди сжигали деревню, я дал ему напеться, сколько влезет, а потом сказал, не знаю, как это пришло мне в голову: «О Кузнец Богов, придёт время, и я ещё встречу тебя у дороги, тяжёлым трудом добывающего себе кусок хлеба».

— А что ответил Виланд? — спросила Юна. — Он рассердился?

— Он заругался, закатил глаза, а я отправился в глубь острова, предупредить жителей о приближении пиратов. Пираты тогда захватили всю страну, и на много веков Виланд сделался одним из самых главных богов. Его храмы были везде, от Линкольншира до острова Уайт, как он и предсказывал. А сколько он получал пожертвований! Их размеры были просто неприличны. Хотя надо отдать ему должное — он не любил, когда ему жертвовали людей, ему больше нравились лошади. Но все равно, что бы там ему ни жертвовали, я знал: ему ещё придётся спуститься с небес на землю, — так же как и всем древним богам. Я дал ему уйму времени — что-то около тысячи лет, — после чего пришёл в один из его храмов посмотреть, как обстоят дела. В храме стоял алтарь, на нем возвышался идол — изображение Виланда, а вокруг стояли жрецы и верующие. Все казались совершенно счастливыми, кроме самого Виланда и его жрецов. То ли бывало в прежние времена! Тогда ни один человек не чувствовал себя в безопасности, пока жрецы не избирали себе жертву[28]. И вы испугались бы на их месте. Но вот началась служба. Жрец схватил какого-то человека, потащил его к алтарю и сделал вид, что бьёт по голове маленьким позолоченным топориком, а человек упал и притворился мёртвым. Все закричали: «Жертва Виланду! Жертва Виланду!»

— Так человек не был на самом деле мёртвым? — спросила Юна.

— Ничуть. Все было сплошное притворство, как в игре в куклы. Потом привели прекрасного белого коня, и жрец, отрезав несколько волосков от его хвоста и гривы, сжёг их над алтарём, громко крича: «Жертва! Жертва!» Считалось, что и человек и лошадь убиты. Сквозь дым я видел лицо бедняги Виланда и едва удержался от смеха. Он выглядел таким сердитым и голодным: ведь ему пришлось довольствоваться лишь противным запахом палёного волоса. Ну точно игра в куклы!

Я решил пока ничего ему не говорить, это было бы нечестно, а когда пришёл туда в следующий раз — через несколько сотен лет, — то не нашёл ни Виланда, ни его храма. Вместо храма там стояла церковь. Никто из Древнецов ничего о Виланде не слыхивал, и я подумал, что он покинул Англию.

Пак повернулся, опёрся на другой локоть и надолго задумался.

— Давайте подсчитаем, — сказал он наконец. — Я вернулся к холму Пука лет, наверно, через пять — это было, пожалуй, за год-два до прихода Вильгельма Завоевателя[29], — и случайно услышал, как старый Хобден рассказывает о каком-то броде Виланда.

— Если ты имеешь в виду старого Хобдена-пасечника, то ему только семьдесят два года, — сказал Дан. — Он сам говорил. Это наш близкий друг.

— Ты абсолютно прав, — ответил Пак. — То был прапра… ну, в общем, далёкий предок вашего Хобдена. Он был свободный человек и работал угольщиком в местной кузне. Я так давно знаю эту семью, отцов и сыновей, что иногда даже путаюсь. Моего Хобдена звали Хоб из Дина, и он жил около кузницы. Я, конечно же, сразу навострил уши, когда услышал о Виланде, и поспешил через лес к названному броду, вон туда, за болото.

Он мотнул головой в сторону запада, где долина сужается между двумя поросшими лесом холмами.

— Ой, так там же Виллингфордский мост! — воскликнула Юна. — Мы туда часто ходим гулять, там живёт пегий зимородок.

— В те времена, моя милая, это был всего-навсего брод Виланда. С вершины Маячного холма к нему вела дорога, она шла через дремучий дубовый лес — дубы стояли огромные, вековые — ив лесу водились олени. Виланда нигде не было ни видно, ни слышно, но вот под деревом я увидел старого толстого фермера, который, очевидно, только что спустился с Маячного холма. Его лошадь потеряла подкову, и поэтому он, добравшись до брода, слез с лошади, достал из кошелька пенни, положил его на камень, привязал свою старую лошадь к дубу и крикнул: «Эй ты, кузнец, тут есть для тебя работа!» После этого фермер сел на землю и заснул. Представьте себе, что я почувствовал, когда увидел, как старик кузнец в кожаном переднике медленно вылез из-за дерева и стал ковать лошадь. Это был Виланд — сгорбившийся, с большой белой бородой. Я был так изумлён, что подскочил к нему и крикнул: «Виланд! Что ты здесь делаешь?»

— Бедный Виланд, — вздохнула Юна.

— Виланд отбросил со лба длинные волосы, он не сразу узнал меня, потом сказал: «Сам знаешь. Ты ведь предвидел это. Я зарабатываю себе на хлеб — кую лошадей. Меня сейчас зовут иначе — Вейланд-кузнец».

— Бедняжка! — сказал Дан. — Ну и что же ты ответил?

— А что я мог ответить? Он положил копыто лошади себе на колено и сказал, улыбаясь: «Было время, когда я не принял бы этот старый мешок с костями даже себе в жертву, а сейчас рад, что могу за пенни подковать кобылу».

«А разве ты не можешь отправиться обратно в Вальгаллу, на небо, в чертог павших в бою воинов, или откуда ты там пришёл?» — спросил я.

«Боюсь, что нет», — ответил Виланд, соскабливая грязь с копыта.

Он умел прекрасно обходиться с лошадьми. Старая кобыла тихо ржала от удовольствия. «Ты, может быть, помнишь, что когда было моё время, когда я был в силе, я не слыл эдаким добреньким божком. И теперь я не могу обрести свободу, пока кто-нибудь из людей искренне не пожелает мне добра».

«Ну, так фермер обязательно это сделает. Ты ведь подковал ему лошадь, все четыре ноги…»

«Да, — ответил он, — и мои гвозди будут держать долго — от одной полной луны до другой. Но местные фермеры подобны местной глине — они такие же скользкие и холодные».

Вы не поверите, но когда фермер проснулся и увидел свою лошадь подкованной, он, даже не поблагодарив кузнеца, взял и уехал. Я так разозлился на хама, что тут же развернул его лошадь и прогнал её вспять все три мили до вершины Маячного холма, чтобы научить старого невежу правилам учтивости.

— Так ты был невидим? — спросила Юна.

Пак мрачно кивнул.

— В те времена на вершине холма был сооружён маяк. Его всегда держали в готовности, чтобы зажечь сигнал, если в долине Певнсей высадятся французы. И вот вокруг этого маяка я водил и водил его лошадь всю ночь напролёт. Фермер решил, что его околдовали, — и действительно, без колдовства не обошлось. Он начал молиться и кричать. Но мне было все равно! Из него христианин не лучше, чем из меня. Около четырех часов мы наконец увидели, что из монастыря, стоящего на вершине Маячного холма, идёт молодой послушник.

— А кто такой послушник? — спросил Дан.

— Вообще-то, человек, который собирается стать монахом, но в те времена люди посылали своих сыновей в монастырь просто как в школу — учиться. Этот юноша каждый год по нескольку месяцев проводил в монастыре во Франции, а в тот момент заканчивал учение здесь, в монастыре рядом с родным домом. Его звали Хью. В то утро он встал пораньше, чтобы половить рыбу в ручье. Его семья владела всей этой долиной. Услышав крики фермера, он подошёл и спросил, что с ним. Тут фермер начал плести удивительные небылицы о ведьмах, колдунах и домовых, но я-то знал, что за всю ночь он не видел никого, кроме кролика да оленя. Жители Холмов ведут себя, как выдры: они показываются только тогда, когда захотят. Однако этот послушник был неглуп. Он посмотрел на копыта лошади, увидел новые подковы, подбитые так, как это умел делать один лишь Виланд. Он забивал гвозди особым способом, получившим название «заклёпка Вейланда».

«Хм, — сказал Хью. — Где ты подковал лошадь?»

Сначала фермер не хотел говорить, потому что священники терпеть не могут, когда их прихожане имеют какие-либо дела с Древнецами. В конце концов он признался, что лошадь подкована Вейландом.

«А сколько ты ему заплатил?» — спросил Хью.

«Пенни», — мрачно ответил фермер.

«Это меньше, чем спросил бы кузнец-христианин, — заметил Хью. — Надеюсь, к пенни ты прибавил хотя бы „спасибо“«.

«Нет, — ответил фермер. — Вейланд-кузнец — язычник».

«Язычник или нет, а ты воспользовался его помощью, и за всякую помощь должно платить благодарностью».

«Что? — вскричал фермер. Он был страшно зол, учтите, ведь все это время я продолжал водить его лошадь кругами. — Что ты говоришь, нахал! По-твоему выходит, надо говорить „спасибо“ даже сатане, если он тебе поможет, да?»

«Хватит тут кричать и ругаться, — сказал послушник. — Иди назад к броду и поблагодари кузнеца, иначе тебе не поздоровится».

Фермер вынужден был ехать назад. Я вёл лошадь, хотя меня, естественно, никто не видел, а послушник Хью шёл рядом. Длинные полы его платья сбивали сверкающую росу, а удочка торчала вперёд, словно копьё. Когда мы достигли брода — а было ещё пять часов утра, и под густыми дубами стоял туман, — фермер просто наотрез отказался говорить «спасибо». Он пригрозил пожаловаться настоятелю монастыря, что Хью хочет заставить его поклоняться языческим богам. Тут уж послушник не выдержал. Крикнув: «А ну слазь!», он схватил фермера за жирную ногу, сбросил его прямо на землю, и прежде чем тот смог подняться, с такой силой тряхнул его за загривок, как крысу, что фермер наконец прохрипел: «Спасибо тебе, Вейланд-кузнец».

— А Виланд все это видел? — спросил Дан.

— О да, и когда фермер глухо шлёпнулся оземь, Виланд издал свой старый боевой клич. Он был доволен. Затем Хью повернулся к Виланду и сказал: «Эй, Кузнец Богов, мне стыдно за этого грубияна, но я благодарю тебя за все, что ты по доброте своей сделал для него и для других людей, и желаю тебе добра». Потом он взял свою удочку — сейчас она ещё более походила на длинное копьё — и зашагал прочь.

— А что же бедняга Виланд? — спросила Юна.

— Он засмеялся и закричал от радости, потому что наконец стал свободен и мог уйти. Но он был честный Древнец. Он сам зарабатывал себе на хлеб и хотел, прежде чем уйти, отплатить добром за добро. «Я сделаю этому юноше подарок, — сказал Виланд. — Подарок, который будет служить ему во всех уголках света, да и Старой Англии он послужит. Раздуй-ка мне мехи, дружок, пока я подыщу подходящий кусок железа. Последний раз беру я в руки молот».

И он выковал меч — тёмного металла, изгибающийся и переливающийся как волна, а я все раздувал мехи, пока Виланд работал. Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, это был действительно, скажу я вам, Кузнец Богов. Дважды он охлаждал меч в бегущей воде, а в третий раз охладил его в вечерней росе. Он положил его под луной и запел над ним руны, древние заклинания, а потом нанёс пророческие руны-надписи на сам клинок. «Это, — сказал он мне, вытирая пот со лба, — лучший меч, который когда-либо делал Виланд. Даже его владелец никогда не узнает, насколько он хорош. Идём в монастырь».

Мы проникли в общую спальню, где почивали монахи, и нашли Хью. Виланд вложил ему в руку меч, и юноша, не просыпаясь, крепко сжал его рукоять. Затем Виланд пошёл в церковь при монастыре — войти вглубь он не осмелился и остановился на пороге — и швырнул на пол все свои кузнечные принадлежности: молот, щипцы, рашпиль, — чтобы показать, что он покончил с делом навсегда. Грохот раздался такой, будто упали рыцарские доспехи. Сразу же сбежались сонные монахи, решившие, что на монастырь напали французы. Первым примчался Хью, размахивая боевым мечом и выкрикивая саксонские боевые кличи. Увидев кузнечные инструменты, все были сбиты с толку и ничего не могли понять, пока послушник не попросил разрешения говорить и не рассказал всем, как он поступил с фермером, что он пожелал Вейланду-кузнецу и как потом он нашёл на своей кровати замечательный меч с древними рунами.

Сначала аббат покачал головой, но потом рассмеялся и сказал нашему послушнику: «Сын мой Хью, я и сам знал, без всяких знаков от языческих богов, что ты никогда не станешь монахом. Бери свой меч, и храни свой меч, и не расставайся со своим мечом, и будь так же добр, как ты силён и внимателен к людям. А инструмент Виланда мы повесим перед алтарём, потому что, кем бы этот Кузнец Богов ни был в прошлом, мы знаем, что он честно зарабатывал свой хлеб и тем приносил нам пользу». Потом все снова отправились спать, все, кроме Хью; юноша сидел во дворе, играя с мечом. У выхода мы с Виландом расстались. «Прощай, — сказал он. — Ты остался по праву. Ты видел, как я пришёл в Англию, теперь ты видишь, как я ухожу. Прощай же!»

И он побрёл вниз, туда, где начинается большой лес, — это место вы называете лесной опушкой. Именно там он когда-то высадился. Некоторое время было слышно, как он пробирается сквозь густые заросли к Хосбриджу, затем все стихло. Он ушёл. Вот так это случилось. Я сам все видел.

Дети надолго затаили дыхание.

— А что стало с послушником Хью? — спросила Юна.

— А с мечом? — спросил Дан.

Пак осмотрел лужайку; она лежала в тени холма Пука, в покое и прохладе. Где-то рядом пронзительно кричал коростель, а в ручье начали прыгать маленькие форельки. Из ольшаника, нервно махая крыльями, прилетел большой белый мотылёк и стал кружить над головами детей, а над ручьём появилась лёгкая дымка тумана.

— Вам это действительно интересно? — спросил Пак.

— Да, да! — дружно крикнули дети. — Ужасно интересно.

— Очень хорошо. Я обещал вам, что вы увидите то, что увидите, и услышите то, что услышите, хотя это и произошло три тысячи лет назад, но в данный момент мне кажется, что, если вы сейчас же не вернётесь домой, вас начнут искать. Я провожу вас до ворот.

— Ты ещё придёшь сюда, когда мы будем здесь? — спросили дети.

— Конечно, ну конечно, — ответил Пак. — Я, видите ли, уже бывал здесь раньше. Пожалуйста, подождите минутку.

Он дал им каждому по три листа — Дуба, Ясеня и Терновника.

— Пожуйте их, — сказал он. — Иначе дома вы расскажете о том, что видели и слышали, а насколько я знаю взрослых, они тут же пошлют за доктором. Кусайте же листья!

Дети откусили.

ГИМН ДЕРЕВЬЯМ

В Старой Англии, как нигде,

Зелёный лес прекрасен,

Но всех пышней и для нас роднёй

Терновник, Дуб и Ясень.

Терновник, Ясень и Дуб воспой

(День Иванов светел и ясен),

От всей души прославить спеши

Дуб, Терновник и Ясень.

Могучий тис ветвями повис —

Лучше всех эти ветки для лука.

Из ольхи башмаки выходят легки,

И круглые чаши — из бука.

Но подмётки протрёшь, но вино разольёшь,

Хоть твой лук был в бою ненапрасен.

И вернёшься опять сюда воспевать

Дуб, Терновник и Ясень.

Вяз, коварный злодей, не любит людей;

Он ветров и бурь поджидает,

Чтобы ради утех сучья сбросить на тех,

Кто тени его доверяет.

Но путник любой, искушённый судьбой,

Знает, где его сон безопасен,

И, прервав дальний путь, ляжет он отдохнуть

Под Терновник, Дуб или Ясень…

Нет, попу не надо об этом знать,

Он ведь это грехом назовёт, —

Мы всю ночь бродили по лесу опять,

Чтобы вызвать лета приход.

И теперь мы новость вам принесли:

Урожай будет нынче прекрасен,

Осветило ведь солнце с южной земли

И Дуб, и Терновник, и Ясень.

Терновник, Ясень и Дуб воспой

(День Иванов светел и ясен)!

До последних дней пусть цветут пышней

Дуб, Терновник и Ясень.

Когда они очнулись, они подходили к нижним воротам, прислонившись к которым, стоял их отец.

— Ну как прошла пьеса? — спросил он.

— О, замечательно, — ответил Дан. — Только потом мы, кажется, уснули. Было очень жарко и тихо. Ты помнишь, Юна?

Юна покачала головой и не ответила.

— Понятно, — сказал отец. — Но почему ты жуёшь какие-то листья, доченька? Просто так?

— Нет, это зачем-то было надо, но я точно не помню.

И никто из них не мог ничего вспомнить, пока…

КРЫЛАТЫЕ ШЛЕМЫ[30]

1. Центурион тридцатого

После уроков Дана оставили учить латинский язык, и Юна отправилась к опушке дальнего леса одна. Там в дупле старого берёзового пня была спрятана большая рогатка Дана и отлитые Хобденом пульки. Рядом возвышался холм Пука и извивался ручей, бегущий к кузнице, где стоял дом Хобдена.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.