Сказания о Мануэле (№11) - Таинственный замок

Европа тогда лишь поднималась из руин, в которые безумные амбиции одного человека – Людовика Четырнадцатого – повергли цивилизацию. Собравшееся общество пережило все тяготы войны, и юное поколение лишилось всяческих иллюзий. Стариков отодвинули на задний план молодые и более энергичные представители новой знати. Каждый понимал, что ему довелось жить в историческую эпоху, не знающую себе равных. Гости Флориана обсуждали за ужином все происходящее, триумфально разоблачая ошибки человечества. Юное поколение наконец-то получило полную свободу самовыражения и предлагало свои способы обновления общественного мышления.

– Мы живем в новом мире, который никогда уже не станет прежним, – такова основная идея дискуссии.

Лишь с началом весны Флориан покинул Отель де Пайзен, где ему пришлось пережить первый по-настоящему несчастливый период своей жизни. Ведь герцог на протяжении долгого времени лелеял возвышенные идеалы: с раннего детства красота Мелиор и святость Хоприга являлись для него критериями и гарантиями человеческого совершенства. Мысли о них помогали герцогу сохранять веру в бога и оставаться оптимистом: он нашел безупречную красоту и безупречную святость, какие только могли быть лишь однажды достигнуты людьми. Существование Мелиор и Хоприга давало пищу размышлениям Флориана о величии человечества. Принцесса и святой вносили в жизнь герцога столько искренней и возвышенной романтики! То была романтика, которую Хоприг считал способной убедить человека в значимости его существования как божьего творения, доказать величие собственного предназначения.

Теперь все изменилось. В словах святого обнаружилась некая двусмысленность и неопределенность; Флориан мог только почтительно и с большой неохотой предполагать, что пребывание святого Хоприга в Верхнем Морвене – в досадной близости от Мелиор – приведет к нежелательным результатам. Кто знает, не известны ли святому замыслы герцога?

С еще большей неохотой думал Флориан о Мелиор. В Бельгарде он находил ее общество вполне терпимым. Но сейчас, когда он снова при дворе, необходимость соблюдать неписаный этикет приводила герцога в чужие будуары. Нельзя проявлять неучтивость. Никто не получал бы удовольствие, поддерживая репутацию эксцентрика с манией не спать дважды в одной постели. Муж, потерявший четырех жен, в нашем мире сплетен не мог давать повода для обвинений в женоненавистничестве. Итак, Флориан следовал этикету; в разных спальнях он неизбежно и логично сравнивал их хозяек.

Герцог близко познакомился со многими хорошенькими и очень разными благородными дамами: с мадам де Полиньяк – вскоре после ее наделавшей много шума дуэли на пистолетах с мадам де Несль; с ля Фийон, прекраснейшей из блондинок – хотя, она была уже не первой молодости – ростом не меньше шести футов; с мадам дю Ман (в отсутствие ее кардинала) – самым миниатюрным и почти эфирным созданием; с ля Тенсин, бывшей монашкой, с Эмили и ла Сури, обворожительными актрисами; с мадам де Модена и Абатиссой де Шель – обеими дочерьми бедняги Филиппа; со стремительной мадам де Приэ, заправляющей всеми делами через своего официального любовника, месье герцога Бурбонского. Благодаря ей, Флориану вернули апартаменты в Версале, откуда он был изгнан двумя месяцами ранее. Познакомился он и еще с семью или восемью придворными дамами с безупречными родословными. Они ночь за ночью и составляли герцогу компанию: он постоянно сравнивал их с Мелиор, и выводы оставались неизменными.

Он убедился, что ничья красота на свете не может идти ни в какое сравнение с красотой Мелиор. Совершенно определенно – она, возможно, самое прекрасное существо на земле. Но нужно следовать логике. Она являлась также и непроходимой дурой: откровенно говоря, просто болтливой богохульницей, оскорблявшей храм красоты своим пребыванием в нем. Флориан устал от нее, и усталость ощущалась им как постоянно напоминающая о себе ноющая физическая боль.

Снова и снова, даже в нежных руках графинь и аббатис, герцог с ужасом думал, как много месяцев еще должно пройти, прежде чем он сможет избавиться от своей отвратительной женушки. Когда-то срабатывающие способы не подходили в данном случае: его сделка с Жанико не оставляла человеку чести иного выбора, кроме как ожидать рождения ребенка. Младенцу, уже возлюбленному больше чем простой отцовской любовью, суждено стать гонораром чародея. Кроме того, с его помощью герцог, наконец-то, избавит себя от мучительного дискомфорта последних месяцев. Заманчиво иметь здесь, прямо под рукой, оружие, единственно способное пролить кровь любого из Ленши. Но вернуться в Бельгард прямо сейчас и погрузить сводящую с ума болтунью в безмолвие могилы было бы делом, достойным порицания. Нельзя ставить под сомнение репутацию де Пайзенов. Сделать так, значит обмануть Жанико и нарушить договор. Выбора не оставалось – надо ждать рождения ребенка.

Флориан решительно сопротивлялся желанию ускорить дело. Поскольку де Пайзен не может нарушить данного слова, даже по отношению к дьяволу, бедный герцог продолжал выполнять свою часть сделки с Жанико. Однако Флориан предвидел возможные препятствия. Мелиор могла иметь свои взгляды на будущее ребенка, и у нее хранилось волшебное кольцо, способное в случае опасности призвать на помощь Святого Хоприга. Хоприг же, в худшем случае, мог сотворить что-нибудь ужасное, грозящее гибелью де Пайзену. Очень неприятно запутаться в делах совести и вступить в противоборство с собственным небесным покровителем…

Честно говоря, совесть Флориана уже была не в лучшем состоянии. Еще со времени пробуждения Хоприга в Бранбелуа герцога глубоко задел тот факт, что все его грехи остались при нем. Такие открытия вызывают депрессию. И дело не только в личной проблеме герцога: оказывается, в нашем мире даже самое усердное стремление к благочестию может пропасть даром. Совесть де Пайзена пострадала, будущее казалось ему плачевным, и пессимизм все сильнее завладевал его разумом.

Что ему оставалось делать? «Покайся!» – сказал Хоприг. Какого еще ответа следовало ожидать от святого? Ведь самому-то Хопригу уже гарантирована вечная жизнь, и ничего другого он не посоветует. Невозмутимый доктор выписал рецепт, но кто приготовит лекарство? Флориан готов был сделать все что угодно, лишь бы избавиться от дамоклова меча висевших над ним грехов. Он искренне желал избавить небеса от неизменной оппозиции в лице герцога де Пайзена, но не совсем понимал, как именно должен покаяться. Большая часть его прошлых прегрешений совершенно выпала из памяти сразу после того, как он делал пожертвования церкви святого Хоприга. Так человек забывает об оплаченных счетах. Как можно раскаяться в чем-либо, не помня этого? Так что советы Хоприга вряд ли помогут герцогу в его стремлении избежать кары за содеянное.

Те же грехи, которые Флориан хорошо помнил, казались ему не стоящими раскаяния. Герцог выяснил, что он – возможно, потому что всегда стремился избегать низкосортных компаний или из-за легкой склонности к фарисейству – помогал отойти в мир иной только уважаемым и могущественным людям, бывшим на короткой ноге с высшим духовенством. Флориан, с его суровым воспитанием, ни на мгновение не сомневался, что все они попали с грешной земли на поля вечного блаженства. Он свято верил, что стал их благодетелем. Какой повод для раскаяния можно увидеть в благотворительности? По доброте душевной он помог людям попасть прямо в рай!

Грехи в отношении личной дружбы тоже казались в целом принесшими благо окружающим. Девушки и юноши, которых он порой извлекал с самого дна и даже спасал иногда из домов, пользующихся дурной славой, перешли от него к другим благодетелям и процветали… Луизон нашла себе герцога, Анри принца, малышка Сафо свою принцессу королевской крови и так далее. Все они жили сейчас в роскоши и должны благодарить своего первооткрывателя. Нельзя раскаиваться в том, что дал возможность юным и способным существам преуспеть в жизни… Среди замужних подруг Флориана из высшего общества вряд ли нашлась бы хоть одна маркиза или герцогиня, не признавшая, что их знакомство внесло немало приятных мгновений и романтики в скучный супружеский быт. Все они хранили лишь хорошие воспоминания о нем, а частенько и повысили качество своего потомства. Логика говорила Флориану, что он лишь расточал благодеяния, в которых разумный и добрый человек не может раскаиваться…

Он никогда не домогался и не крал ничего, о чем стоило бы жалеть. Возможно, герцогу и пришлось бы совершить нечто в этом роде, но полный кошелек позволял приобретать все желаемое. Тот же кошелек позволял ему соблюдать день отдохновения практически ежедневно. К счастью, не приходилось Флориану поклоняться и языческим идолам…

Никогда не нарушал он данного слова. Филипп, помнится, считал неизменную верность герцога своим обещаниям довольно странной. Сам же Флориан не видел в этом ничего странного: просто де Пайзены никогда не позволяли себе нарушать слово чести. Однажды данное, оно ни при каких обстоятельствах не может быть изменено. Для герцога это являлось очевидной и непреложной аксиомой.

Конечно, он много лгал… Надежда вспыхнула было в сердце Флориана, но погасла так же быстро: оглядываясь назад, он вспоминал, что ложь адресовалась либо целомудренным девицам, либо подозрительным мужьям. В общем, он лишь сглаживал небольшие шероховатости, принося пользу окружающим. Де Пайзен никогда не лгал в чисто практических целях, ибо подобная ложь выводила герцога из душевного равновесия. Естественно, не страх разоблачения мешал ему лгать – де Пайзены вообще не знали слова страх.

Нет, надо следовать логике. Флориан обнаружил, что его грехи – если использовать старомодный термин для определения поступков герцога – казалось, приносили людям только пользу. Он не осмелился бы сказать, что своим поведением устанавливал новое правило – вполне возможно, он просто не разглядел отрицательных последствий. Тем не менее, оглянувшись назад герцог не увидел ничего такого, в чем по совету святого – а Хоприг и не мог посоветовать ничего другого в своем возвышенном положении – ему стоило бы покаяться. Как же можно уладить проблемы и заключить приемлемый компромисс с небесами? Бедный герцог не имел ни одного достойного прецедента для подражания. Что ни говори, но даже за закрытыми дверями Отеля де Пайзен он остается де Пайзеном, и эгоистичная ложь в практических целях не для него…

Все же Флориан мучительно хотел раскаяться, хотя бы потому, что раскаяние казалось единственным способом обеспечить себе безоблачное будущее. Но чем больше размышлял он над своими прегрешениями от рождения до сегодняшнего дня, тем меньше поводов для раскаяния находил. Нет, надо следовать логике. А логика подсказывала, что при нынешнем божественном режиме у него остается лишь призрак надежды. Совесть герцога находилась в смятении: он не видел пользы в следовании религиозным догмам. Чем дальше в своих поисках углублялись они с Элайей, тем слабее становилось желание следовать примерам красоты и святости.

Глава 20

Дыма без огня не бывает

Лишь с наступлением весны Флориан покинул Отель де Пайзен и отправился в Бельгард, чтобы выполнить наконец свою часть сделки с Жанико. Герцог решил заехать в поместье погибшего брата – Сторизенд, где все еще оставался его старший сын и наследник. Флориан не был уверен, хочет ли встретиться с сыном, но Святой Хоприг обосновался поблизости от Бельгарда, и кто знает, чем окончится попытка убить Мелиор?

Герцог прибыл в Сторизенд без предупреждения, как делал всегда. Мадам Маргарита де Пайзен с детьми остались в своих комнатах, отказавшись выйти к нему. Отказ передал дворецкий, опустив особенно едкие эпитеты, которыми мадам наградила Флориана. Бедняга дворецкий, казалось, не знал как вести себя с великим пэром, недавно убившим его хозяина. Беспокойство помешало слуге в равной степени соединить вежливое отношение к герцогу с отвращением, которое большинство людей испытывают к братоубийцам.

Тем не менее отец желал знать, как идут дела у сына. Ему доложили, что месье герцог де Лайзарт покинул замок вскоре после завтрака и вернется не ранее вечерней трапезы. Пожав плечами, Флориан отобедал в одиночестве и вышел на южную террасу. Он спустился вниз – в сады, за которыми теперь никто, похоже, не ухаживал. Рауль совершенно запустил поместье и мало что осталось от былого блеска…

Флориан провел большую часть юности здесь, и сейчас на него нахлынули воспоминания. Стольких очаровательных девушек он любил в этих садах, теперь бесхозных и полузапущенных, и ни одну из них он не мог любить по-настоящему из-за безумной страсти к Мелиор. Только сейчас герцог понял, чего стоило ему это безумство. Его неприязнь к Мелиор – невыносимой болтливой идиотке – становилась все сильнее и сильнее.

Сколько женщин являлись для него лишь временными партнершами в постели, тогда как он мог сходить с ума о любви к ним, совершать безумства и просто быть счастливым! Он вспомнил похожий апрельский полдень в этом самом саду, незадолго перед первой женитьбой… Да, все случилось именно здесь.

Де Пайзен повернулся направо, оставив позади маленькое дерево с востока, которое казалось не выше, чем в детские годы. Герцог тяжело ступал по густым зарослям, когда-то являвшимся подстриженным газоном – Рауль довел сады до ужасного состояния. Человек, не способный как следует позаботиться о Сторизенде, не заслуживал унаследовать такую собственность. Как несправедливо, что отец оставил поместье Раулю! Впрочем, помнится, Флориан и сам всегда баловал брата.

Герцог подошел к камню фута четыре высотой, рядом с которым стоял валун поменьше с плоской поверхностью, использовавшийся вместо скамьи. Оба камня местами заросли серо-зеленым лишайником. Флориан посмотрел вниз. Напротив валуна, частью укрытые прошлогодней листвой, лежали два небольших камня примерно в фут длиной и около дюйма высотой. Два камня, которые Флориан так хорошо помнил.

Он поднял их. На месте, где они лежали, земля казалась темной и сырой, со множеством углублений. Под первым камнем герцог увидел бесцветную сороконожку – потревоженное насекомое юркнуло в ковер из опавших листьев. Под вторым камнем оказалось множество муравьев. Они в спешке начали прятать свои маленькие белые личинки в отверстия в земле. Штук двадцать серых крылатых муравьев продолжали держаться вместе, не двигаясь. К камню прилипла свернувшая паутина – Флориан заметил оставшегося без крова паука, огромного и довольно неуклюжего на вид. Однако паук двигался с необычайной скоростью и скатился куда-то вслед за сороконожкой, подальше от назойливого человека.

Герцогу казалось, что никакая жизнь не может существовать здесь, даже жизнь насекомых выглядела неестественно среди руин, ставших прибежищем воспоминаний. Он положил камни под прямым углом на валун, в точности так, как он и девушка, уже не существовавшая, положили их восемнадцать лет назад. Булыжник зарос мхом, и камни не стояли так же ровно, как когда-то – между ними оставалось около фута пустого пространства. Флориан поднял из-под ног пять сухих веточек, сломал их, и положил между камнями. Из кармана герцог достал письмо от аббатисы де Шель, скомкал его и бросил сверху. Взяв кремень и огниво, он высек искру, попавшую прямо под ноготь большого пальца. Угрюмая задумчивость исчезла с лица герцога, он вскрикнул «Черт побери!» и сунул палец в рот. Затем Флориан сделал еще одну попытку и вскоре крохотный огонек затрепетал на камнях – точно такой же, какой он и темноволосая девочка однажды разожгли на этом самом месте.

Герцог сел, подкладывая новые и новые веточки и листья. Мысли пролетали в его мозгу, не заставляя сосредоточиваться на чем-то конкретном. Но этот огонек был для него целой поэмой. Так прошла юность, и, мало помалу, жизнь. Краткое тепло, неистовство и блеск, немного шума, а потом – дым и пепел: юность была позади, со всеми ее восторгами и суматохой. Тебе тридцать шесть: ты все еще получаешь любовные письма от аббатис королевской крови, но твое сердце превратилось к кучку пепла. Все, что произошло здесь, в садах, во многих других местах, не имело никакого значения для тебя. Возможно, оно не имело значения и для всех остальных, и никогда не имело. Да, подобно маленькому огоньку на камнях, прошла юность, и, мало помалу, жизнь…

– Какого черта! Кто здесь?

Кто-то разговаривал совсем рядом. Флориан поднял лицо, до странного изможденное, и встретил взгляд своего сына Гастона. Юный герцог Лайзарт был не один – возле него стояла темноволосая малышка крестьянка, удивленно глядя на герцога. Она довольно мила, свежа и аппетитна, что окупало отсутствие интеллекта. Шнуровка ее корсажа, как заметил Флориан, была не затянута. Ну, в конце концов, Гастону уже шестнадцать…

– Отец мой! Вот так сюрприз, месье. Мы увидели дым и решили узнать, кто же зажег огонь в парке… – в легком замешательстве заговорил юноша.

– Что ж, вы оказались очень наблюдательными…

Герцог размышлял, что не обязан оправдываться перед сыном за небольшой костер в весеннем лесу. Счастье для мальчика, что он не понимает поэзии огня… Флориан заметил, что девочка исчезла. Оставаться здесь было бы бестактно с ее стороны, ибо герцогу пришлось бы выразить неудовлетворение поведением сына… Оставалось только подняться, пожать руку наследника и вновь опуститься на камень.

Гастон имел довольно уродливое, но по-своему живописное лицо. Он бесчестил память своей бабки, ибо сильно походил на последнего короля Англии. Ходили слухи, что именно король и стал отцом матери Гастона. Но надо признать, Карола была довольно привлекательна. Сейчас Флориан вспоминал первую жену с гораздо меньшей неприязнью, чем та, которую он питал к ней годами. И все же – герцог признался себе – ему не особенно нравился юноша, стоявший напротив, весь в черном. Рауль очень любил племянника…

– Сын мой, я направляюсь в Бельгард. Там мне предстоит завершить одно очень неприятное дело, которое, возможно, будет стоить мне жизни. Думаю, мы видимся с тобой в последний раз, Гастон, – медленно произнес Флориан.

– Но, месье, если вам угрожает опасность, вспомните – в следующем месяце мне исполняется семнадцать лет, и я стану совершеннолетним. Скажу вам, мне уже дважды приходилось участвовать в дуэлях. Хоть никто из моих соперников не погиб, но оба получили серьезные раны. Быть может, я смогу помочь вам в вашем деле?

– Так ты согласен защищать меня на дуэли, Гастон?

– Несомненно, месье.

– Но с какой стати ты обязан? Будем логичны, сын мой! Ты любил своего неуклюжего красавца дядю, а вовсе не меня, как следовало бы ожидать от сына. А я недавно убил его. Твоя чертова тетка наверняка говорила, что я не любил твою мать и убил и ее тоже. Наконец, у тебя есть повод желать мне смерти, ведь ты мой наследник. Я слишком скромен, чтобы видеть у себя некие привлекательные черты, способные вызвать твою симпатию.

Мальчик молчал несколько мгновений.

– Нет. Любви между нами не было. Мне постоянно говорят, что вы безнравственны. Но я буду драться за вас. Я не знаю, почему.

Флориан улыбнулся. Он кивнул головой, словно одобряя слова сына.

– Мы принадлежим необычной расе, сын мой. Вот почему ты готов драться за меня. И по той же причине мы можем говорить откровенно.

– Разве откровенность возможна между отцом и сыном?

Флориану понравился вопрос мальчика. Он произнес:

– Все эксцентричное возможно для нашей расы. Многие хроники подтверждают мои слова, ибо де Пайзены частенько совершали странные поступки. Сегодня я де Пайзен. Завтра им станешь ты. Я сижу здесь у крошечной кучки горящих веток, наполовину превратившихся в золу. А ты стоишь, ожидая моего ухода. Я не спрашиваю, насколько терпеливо.

– Я отношусь к вам, месье, со всеми подобающими сыновними чувствами. Но вы, должно быть, понимаете, что я имею в виду.

– Я прекрасно понимаю тебя. В таких делах мы логичны. Это недостаток нашей расы – никогда никого не любить всем сердцем. И уж конечно мы не настолько неблагоразумны, чтобы расточать обожание на всех окружающих. Наша судьба в постоянном поиске своей мечты, но мы не всегда знаем, что это за мечта. И в этом тоже есть логика, Гастон: мы, де Пайзены, непередаваемым образом, но совершенно точно знаем, что мечта должна воплотиться в жизнь. Такие желания, сын мой, не дают нам ни минуты отдыха, не позволяют жизни превратиться в обычную дремоту…

– Мне рассказывали, месье, что эта особенность перешла к нам от великого Юргена, нашего предка, и от высокого Мануэля, чья кровь течет в наших жилах.

– Я не знаю. Не так давно мне довелось говорить с месье Горвендилом. Он тесно общается с тем, кто является автором бесконечной Биографии жизни, которая, в свою очередь, использует нас как маски и временные одежды в своих целях… Но я не знаю. Зато я уверен, что жизнь дана мне моим отцом, хотя и без указаний, как правильно использовать сей непрошеный дар. Я знаю также, что сам передал его тебе на тех же условиях. Так делай же с данной тебе жизнью все, что захочешь. Предчувствие говорит мне, что я вижу тебя в последний раз, но ты не услышишь от меня совета. Я не стану даже внушать тебе, где добро, а где зло, ибо сам я являюсь живым примером и того и другого. Нет, я лишь чувствую сострадание к тебе, но не более. В целом, меня не волнует твое будущее, Гастон. Поэтому я не даю советов.

– Но тогда, месье, вы пренебрегаете обычными отцовскими чувствами.

– Нет. Я вижу тебя в твои шестнадцать уже дерущимся на дуэлях и любезничающего с девицами в весеннем лесу; я избавляю тебя от обычных отцовских поучений. С одной стороны, я сам в твоем возрасте, несмотря на зов плоти, собирался начать тихую семейную жизнь с твоей матерью. С другой стороны, я не увижу последствий твоего поведения. Мне ясно лишь, что я сижу здесь, у крошечной кучки горящих веток, наполовину превратившихся в золу. И я знаю – со временем ты со своими страстями, соперниками и пухлыми девчушками превратишься в горку пепла, ни для кого ничего не значащего. Здешние леса будут по-прежнему молоды, но никто и нигде не вспомнит ни твоих промахов, ни добрых дел. Впрочем, моих тоже. Но когда бы ни наступал апрель – здесь всегда будут цвести анемоны, – ответил герцог.

– Месье, у меня свой распорядок дня…

– Да, суетного, бесполезного и неспокойного дня де Пайзена. Это твое право и логическое наследие. Что ж, де Пайзены ведут свой род от великого Юргена и унаследовали от него основные фамильные черты. Я тоже учился от него, получая синяки и затрещины, уважать великий закон бытия. Да, де Пайзены всегда проходили такую школу, по очереди выучивая урок. Но сейчас, в конце, я не вижу, какое это имеет значение.

– Мосеньор, что же говорит великий закон бытия?

Флориан молчал некоторое время. Он видел неподалеку маленькое дерево с востока, уже покрывшееся нежной зеленью почек. Герцог вспомнил, как четверть века назад другой мальчик задавал тот же самый вопрос, стоя на том же самом месте. И жизнь показалась Флориану довольно бессмысленной штукой. Человеческие переживания и устремления приводили нас в никуда. Колесо завершило полный круг, и это все. Слишком огромное, чтобы осмыслить принцип его действия, колесо повернулось неспешно и неотвратимо. Человека затягивало в его оборот подобно насекомым. Итак, колесо совершило полный круг. Теперь уже не Флориан, а его сын спрашивал отца: «Что означает великий закон жизни?» Существовал лишь один возможный ответ, уклончивый и малодушный. И Флориан ответил. Надо следовать логике и всегда слушать ее голос.

– Не греши против ближнего своего, сын. По крайней мере, не слишком часто и не слишком открыто. Мои слова не означают, что надо ограничивать себя. Но, будучи осмотрительным и соблюдая тайну, человек может добиться исполнения любых желаний.

– Да, но, месье, я не понимаю…

Флориан посмотрел на сына с приветливой, но печальной улыбкой:

– Нет. Конечно же, ты не понимаешь. Как можешь ты, безвестный обольститель юных крестьянок, понять? Ни один юнец не верит таким словам. И тем не менее, сын, если ты нарушишь закон бытия, тебя ждет крах во всем. И будь уверен, что следуя ему – с известной долей скрытности и в хорошей компании – ты получишь все, что захочешь, и никто не встанет на твоем пути. Мудрый человек будет избегать ради своей же пользы чрезмерных желаний во всем… Вот то знание, которое каждый отец должен передать по наследству сыну независимо от того, извлек ли он сам пользу из этого знания.

Мальчик утвердительно покачал головой.

– Я понял вас, месье. Но смысл – я не вижу…

Глава 21

О замужней Мелиор

Вернувшись в Бельгард, Флориан столкнулся с проблемой каждого женатого мужчины – переходом от сводящей с ума страсти к отцовству. Его расколдованную принцессу с трудом можно было узнать. Лицо Мелиор стало тестообразным, нос неестественно раздулся, а над налитыми кровью глазами появились отвратительные желтые пятна. На ее раздавшееся тело герцог и вовсе не мог смотреть спокойно. Увидев жену, Флориан почувствовал сильнейшее отвращение к стоящей перед ним безобразной женщине.

Возможно, размышлял он, виной тому его теперешние чувства к Мелиор, непомерно преувеличивавшие все ее физические недостатки. В общем, вид беременных женщин всегда вызывал у герцога приступы тошноты. Но сейчас перед ним находилась награда, к которой он так долго и страстно стремился, ради которой пожертвовал всем самым дорогим на земле и утратил утешение религией… Ради той Мелиор, обладавшей безупречной и несравненной красотой. Он приобрел за непомерно высокую цену ее совершенное тело, чтобы вскоре узнать, что это ее единственное достоинство. А теперь она утратила даже тень очарования. Хуже того – красота, которой он поклонялся с детства, не существовала более нигде. Ради нескольких часов сомнительного удовольствия он сам уничтожил эту красоту…

– Любовь моя, если бы я был тщеславен, то мог бы надеяться, что месяцы разлуки прошли для вас столь же тускло, как для меня, – обратился герцог к супруге.

Он нежно поцеловал Мелиор. Даже дыхание женщины стало теперь неприятным. Флориану казалось, что ничего не осталось от прежней принцессы.

– Ах, не утруждай себя пустой болтовней. Флориан, мне кажется, в то время, когда я имею право ожидать от мужа особенной заботы и внимания, ты мог бы вернуться домой пораньше. Мало того, что ты оставил на мне управление поместьем, так стоит мне войти в комнату, как соседи делают вид, что вовсе не говорили минуту назад о твоей дуэли с братом… – прервала его Мелиор.

– Да, да, я и сам ужасно сожалею обо всем! Но, дорогая, разве что-то случилось в Бельгарде?

– И он еще спрашивает! В моем положении, со всеми вытекающими из него заботами, ты даешь мне лишний повод для волнения. Я имею в виду герцога Орлеанского. Зная тебя наизусть, Флориан, я понимаю, что премьер-министр значит для тебя не больше, чем муха или блоха. Но ты должен понимать, что бы я почувствовала, если бы тебе отрубили голову…

– Ну, давай поговорим об этом в другой раз и оставим пока мою голову в покое. Хочешь ли ты сказать, что была нездорова?

– У тебя что, нет глаз, что ты только и делаешь, что огорчаешь меня? Я прекрасно вижу – ты стараешься не смотреть на меня теперь, когда я превратилась в жуткое страшилище. Все вы, мужчины, таковы. Но имей смелость признать, что в моем положении есть большая доля твоей вины, дорогой.

– Но радость моя, я прекрасно вижу обоими глазами, и ты вовсе не представляешься мне страшилищем. Не спорь со мной. Будем же логичны! Ну, я согласен – ты немного бледна. Но любимая, в остальном ты выглядишь прекраснее, чем когда-либо. Я просто не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Я имею в виду, глупец, что мне плохо, я несчастна оттого, что в любой день могу родить.

Флориан испытал шок. Он не мог припомнить ни одного случая из своего богатого опыта, чтобы женщина вот так напрямик сообщала подобные новости. Оглядываясь в прошлое, он вспоминал, как вела себя его первая жена в тех же обстоятельствах. Герцогу показалось, что женщины определенно деградируют. Жена, обладающая хоть какой-то чувствительностью, спрятала бы лицо у него на плече, как Карола, и с трепетным шепотом сообщила ему свою догадку, что небеса вскоре подарят им маленького ангелочка. Но эта грубая идиотка, казалось, лишена всяких чувств. «Глупец, я в любой день могу родить!» Это не лучший способ объявить мужу о приближении его освобождения.

Однако лицо Флориана приняло выражение безграничного счастья, и он благоговейно прикоснулся губами к руке супруги. Затем герцог скользнул на подушку у ее ног и, стоя на коленях, принялся шептать Мелиор о своей любви, о том, как священно для него ее положение. Она слушала: он видел, что Мелиор было приятно, и продолжал пространные романтические излияния.

Флориану действительно хотелось сделать ей приятное. Герцог преисполнился решимости забыть на время недавнее разочарование и смириться, насколько было возможно, с недостатками жены. А ведь к ее природной глупости и болтливости теперь прибавилась и отвратительная внешность…

Продолжая ворковать, де Пайзен заметил, что центральный бриллиант в волшебном кольце Мелиор стал абсолютно черным, словно оникс. Убеждая супругу в безграничном обожании, приходилось закрывать его рукой. Плохой знак, даже предзнаменование, сообщавшее о вступлении в конфликт со своим небесным покровителем. Флориану казалось, что центральный камень в кольце стал столь же черным, ярким и враждебным, как маленькие глазки Мари-Клер. Герцог чувствовал недоумение: ведь он не собирался причинять вред самой Мелиор, находившейся под охраной магии кольца.

Как только она родит ребенка, де Пайзену придется выполнить свою часть договора с Жанико, договора, который он считал делом сугубо личным. Хоприг не должен интересоваться такими вещами – это демонстрация дурного тона. Затем Мелиор исчезнет – Флориан не знал, как именно, но он не нес ответственности за ее будущее… Согласно логике, кольцо не должно оповещать о грозящей ей опасности. Даже Святой Хоприг признал бы это. Так что Флориан оставил на время свои дурные предчувствия и внушал себе, что в любом случае уже совсем скоро он избавится от своей отвратительной женушки навсегда. Подобные размышления вдохновили его на еще большее красноречие и доброту, которую герцог всегда испытывал к своим женам в последние часы их жизни.

Глава 22

Жены герцога