Сказания о Мануэле (№13) - Кое-что о Еве

Беспристрастность заставляет нас допустить, что это странствие когда-нибудь пересечет бурные реки, которые пересохли давным-давно. Мы, как интеллигентные заклинатели, должны признать, что вокруг этого путешествия сгущается туман скуки, что солнце романтики светит над ним слишком тусклым и холодным светом, что это путешествие стерильно и безвкусно. Тем не менее это путешествие – о чем мы не должны забывать – несомненно является досужим вымыслом, плодом ночных бдений утомленного ума, отчаянным и опрометчивым предприятием. По этим причинам, с каким бы прискорбием мы, коллеги и доброжелатели несчастного Горвендила, не оплакивали в нашем кругу его детсадовские идеи, его тяжеловесный юмор и ограниченность его слабого и непредприимчивого ума, мы все-таки должны быть осторожны и не применять по отношению к его волшебству единственного строгого суждения.

– Однако... – заявил Джеральд.

Кивнув в знак глубокого и полного одобрения, которое никоим образом не относилось к Джеральду, завернутый в мокрое желтое одеяло заклинатель заметил:

– Я тоже всегда готов защищать магию нашего коллеги. Добросовестность заставляет меня согласиться с тем, что его магия не лишена недостатков. Честно говоря, я должен признать, что его магия глупа, высокопарна и наивна; что она лукава, коварна и отвратительна; что она погрязла в трясине самодовольства; что она пропитана вечно брюзгливым эгоизмом, хотя мы во всех наших с ним делах были дружелюбны и искренни. Не буду спорить, что иногда наш собрат ведет себя как шаловливый мальчишка, который гордится тем, что его поймали полицейские за то, что он писал мелом на стене грязные слова. Несмотря на его гнусные непотребства, его порочность, его показной цинизм, несмотря на его скотство, вульгарное бахвальство, барахтанье в выгребных ямах и плоские софизмы, я всегда готов защищать магию Горвендила, потому что он и не является на самом деле большим волшебником, и следует быть снисходительным к обладателю способностей третьего или даже четвертого сорта.

– Даже если и так... – подчеркнул Джеральд.

Но тут заклинатель, закутанный в ярко-красное совершенно промокшее одеяло, задумчиво открыл свой горшочек с клейстером и заговорил:

– Я полностью с вами согласен. Никто не восхищается достоинствами нашего уважаемого собрата больше, чем я. Было бы просто глупо отрицать, что он ослабил свои и без того слабосильные снадобья чрезмерно частыми смешениями. Нельзя не согласиться с тем, что его магия превратилась в пресыщенную усталость и непристойное жеманство. Мы вынуждены признать, что Горвендил неискренен, что он совершенно нестерпимым образом выдает себя за важную персону, что он совершенно невыносим, что у него вымученный стиль, что его искусство вяло, лишено блеска, тривиально и несносно; но даже при всем при этом мы должны признать, что он делает все, что можно ожидать от того, кто сочетает отсутствие какого-либо настоящего таланта с невежеством обыденности.

– Однако... – пояснил Джеральд.

Пятый заклинатель, который перебил Джеральда, был закутан в черное одеяло; он тоже, казалось, сочился мудростью, затхлой влагой, рассудительностью и благодушием, пока говорил следующее:

– Действительно, наша обязанность и привилегия – проявлять снисхождение к этому невыносимому шарлатану, который, скорее всего, делает все, на что он способен. Что до меня, то я даже вкратце не упомяну о том ужасающем обстоятельстве, что банальность его волшебства не служит оправданием его разгильдяйскому отношению к работе. Разумеется, только человек с очень развитым воображением может предположить, что он может выполнять свою работу еще хуже, чем он это делает сейчас. Я также не думаю, что я чрезмерно снисходителен. Но, честное слово, хотя я и вижу, что его магия ужасна, что она соответствует уровню студента второго курса, что она недоброкачественна, что она подражательна, нестерпимо безвкусна, святотатственна, наивна, псевдо– какая бы там ни было, сверхскотская в своем цинизме, неизлечимо сентиментальная, что она наводит на меня невыразимую скуку, однако во всех остальных отношениях мне не в чем упрекнуть его магию.

Таким образом эти промокшие и любезные заклинатели продолжали защищать магию Горвендила с такой щедрой словоохотливостью, что Джеральд не мог вставить ни слова.

Затем все они сняли с себя свои одеяла и исчезли, потому что без одеял их совершенно невозможно было заметить. И Джеральд покинул это место удовлетворенным, потому что ему приятно было узнать о том, что он странствовал под руководством и покровительством того, кто пользовался таким уважением у столь строгих судей.

Глава 22

Книга Сфинкса

Проехав через весь город, Джеральд остановился на окраине Туруана, чтобы потолковать со Сфинксом, который лежал там и что-то записывал черной ручкой в толстую книгу в черном переплете, похожую на гроссбух. Чудовище пролежало там так долго, что наполовину погрузилось в красный песок.

– Таковое полупогребенное состояние, сударыня, или, может быть, вас следует называть «сударь»?

– Допустима и та, и другая форма обращения, в зависимости от того, к какой части меня вы обращаетесь, – ответил Сфинкс.

– Это полупогребение, сударыня и сударь, выглядит неопрятно и, наверное, довольно неудобно.

– Нет. Все равно я не стал бы двигаться, – ответил Сфинкс, – отчасти потому, что я должен закончить свою книгу, отчасти потому, что я познал тщету всяческого движения и всяческого действия. Поэтому я сохраняю вечный телесный и духовный покой.

– Такая мудрость граничит с параличом, – сказал Джеральд, – а паралич – это уродство.

– И ты презираешь уродство! – возмутился Сфинкс, – ты, кто зашел так далеко по дороге богов и мифов. И что ты нашел неизменным на этой дороге кроме, Колеос Колерос и Священного Носа Литрейи? И кто более уродлив, чем эти двое?

Джеральд ответил:

– Я считаю своим христианским долгом называть этот нос языком. А особу, которую зовут Колеос Колеос, я вообще не видел. Но в любом случае вы, сударыня, – хотя меня, вообще-то не касается, что там у вас ниже пояса, но на самом деле мне просто удобнее считать, что вы – женщина...

– Допустим. И вы думаете что я – уродина?

– Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, сударыня, что вы тоже кажетесь весьма постоянной. И Зеркало Кэр Омна, которое тоже неизменно почитаемо.

– Сны вечно претерпевают изменения, проходя сквозь это зеркало. Мысли постоянно изменяются, проходя через мою мудрую голову. Но и сны, и мысли бесплодны, потому что они нематериальны. Ведь мы ничего не создаем. Мы не обладаем властью ни над одной материальной вещью. И у нас нет цели. Вот почему нам позволено бессмысленно прозябать в мирах, где только две силы никогда не остаются бесплодны; где они повелевают всем; и где ни одна из них не может никогда усомниться в цели своего существования до тех пор, пока существует другая.

Джеральд нашел все это малопонятным и не представляющим интереса. Поэтому он только пожал плечами.

– Тем не менее, – ответил Джеральд, – в моих мирах не будет никаких уродств.

– Ты, наверное, владеешь множеством миров?

– Пока что нет. Я имею в виду миры, которые я скоро создам, когда приду в свое царство по ту сторону добра и зла и верну себе подобающее мне положение Князя Третьей Истины в Диргической мифологии.

Сфинкс нахмурился.

– Полагаю, ты всего лишь еще одно павшее божество, идущее к Магистру Филологии. Я должна была догадаться, ведь и Тор, и Тифон, и Рудра, и Марута, и прочие боги бури, с таким шумом отправившиеся в Антан, имели рыжие волосы.

Джеральд хлопнул себя по ляжке.

– Честное слово, мадам, это отличная догадка! Боги бури и в самом деле, во всех известных мне мифологиях, имели рыжие волосы. Я склонен поверить, что мудрость Сфинкса разрешила загадку моего существования. Я, несомненно, также и бог бури. Я быстро превращаюсь в ходячий пантеон, и в таком случае под моим плащом более не прячется чистый монотеизм. И все-таки, мадам, меня действительно удивляет ваша бесцеремонная манера судить о богах, и еще мне хотелось бы знать, что за зуб вы против нас, богов, имеете?

– Во-первых, сказано, что боги сотворили тех людей, которые мешают мне писать и докучают вот такими дурацкими вопросами.

– Вполне естественно, что люди обращаются к вашей мудрости, мадам, ибо вам известна вся история человеческой жизни.

– Но история человеческой жизни – это не одна история. Существуют три истории человеческой жизни.

– Вот как?! И что это за истории?

– Ну, однажды один путешественник остановился на ночь в гостинице...

– Кажется, я уже слышал о его непристойных похождениях. Пощадите целомудрие моих ушей, мадам, и расскажите другую историю!

– Что ж, как-то раз два ирландца...

– Уверен, что я слышал все вариации этого анекдота. А третья история?

– Жили-были жених и невеста. И вот, в первую брачную ночь...

– Однако и эта история во всех своих вариантах мне равным образом известна. Но в самом деле, мадам, я сомневаюсь, чтобы в этих нестерпимо наскучивших всем сказках заключалась вся человеческая мудрость.

– Но молодая чета в итоге получила удовольствие, поставив свои тела на службу тем двум силам, о которых я только что говорила. Ирландцы нашли в механике этих двух сил неожиданный повод посмеяться, что и выразили в изящном и достопамятном изречении, доставив удовольствие своему уму. Кстати, то же самое произошло и с двумя евреями, и с двумя шотландцами. А путешественник на следующее утро, после того как эти силы им попользовались по своему усмотрению, уехал из гостиницы незнамо куда, и следующую ночь он спокойно проспал в одиночестве, более не одержимый этими двумя силами. И таким образом эти три истории действительно содержат в себе все, что человек может получить от жизни, и все, о чем человеку полезно знать.

– Что ж, может быть и так! Но я убежден, что целью всех богов является сила более благородная, чем те, о которых достоверно известно человеку здесь. Я вижу, что человеческие существа в конце концов довольно часто проявляют по отношению друг к другу сострадание, сочувствие, любовь и самоотречение. Я думаю, что всякое искусство есть форма самовыражения. И следовательно, художник, создавший человеческие существа, руководствовался чистым эгоизмом, когда воплощал все эти качества в своем подобии. Он наблюдал эти качества в своей собственной природе, они ему нравились, и он их воплотил. Поэтому никто, действительно наделенный способностью мыслить, никогда не вообразит, что человеческая жизнь не стремится к какой-то благой цели, так как никто, наблюдающий любовь к человеку в самом себе, не может усомниться в том, что его создатель и сам наделен человеколюбием.

– Неужели вся эта чушь, которую ты несешь, действительно кажется тебе осмысленной? – спросил Сфинкс.

– Сударыня, все это кажется мне чем-то еще более замечательным: я думаю, что это прекрасная идея. Поэтому я играю с ней иногда. Ныне я отрекаюсь от этой идеи из уважения к вашей мудрости, которая давно стала притчей во языцех. И я хочу спросить, какую же еще более величественную и возвышенную мудрость, мадам, вы записываете в эту книгу в черном переплете?

– Ах да, моя книга! – воскликнул Сфинкс с естественным для автора оживлением. – У меня как раз возникли некоторые затруднения с моей книгой. Видите ли, вот здесь должен быть начальный параграф. Невозможно обойтись без первой главы.

– Понимаю. Не могу припомнить ни одной книги, в которой не было бы первой главы.

– Эта глава должна, так сказать, содержать суть всего...

– Это также общеизвестный риторический принцип.

– И именно с составлением первой главы я сейчас и испытываю затруднения.

– Ну что ж, я как раз тот, кто вам нужен. Я тоже баловался литературой до того, как стал божеством в четырех ипостасях. Мне известны все риторические приемы. В прошлом я был мастером зевгмы и силлепсиса, я владею ипаллагой и хиазмом, а мое обращение с мейозисом, персифлагой и оксимороном заслужило всеобщее восхищение. Поэтому прочтите мне ваш черновик, и я, без всякого сомнения, разрешу все ваши трудности.

Сфинкс некоторое время обдумывал это предложение. Возможность квалифицированной критики со стороны корифея повергала чудовище в смущение.

– Только не обижайтесь понапрасну, если не найдете в этой главе никакого смысла, – сказал Сфинкс.

– Уверяю вас, я не буду излишне строгим цензором. Ни в одном искусстве нельзя ожидать от новичка совершенства.

– Ведь эта глава помещена здесь только потому, что нужно было чем-то заполнить пустое место...

– Я это хорошо понимаю. Итак, приступим!

Но застенчивый Сфинкс не спешил. Тоном робких объяснений он продолжал:

– Поэтому глупец найдет ее глупой и скажет: «К черту ее!». Мудрец, как и свойственно мудрому, поймет, что эта глава была помещена сюда без ее согласия; что ее создатель не вкладывал в нее смысла и не придавал ей большого значения; и что о ней забудут, как только страница, на которой она помещена, будет перевернута...

– Без всякого сомнения! – согласился Джеральд, который уже начинал проявлять нетерпение, – но давайте перейдем к этой пресловутой главе!

– Итак, переверни страницу, подобно тому, как равнодушное время листает книгу жизни, и скажи «К черту!» или «Слава Богу! – в зависимости от твоего настроения.

– Уверяю, я так и сделаю, как только ваша книга будет опубликована. Но почему вы продолжаете разглагольствовать об этой главе? Почему бы вам не прочитать, что там написано?

– Я только что это сделал, – ответил Сфинкс. – Я не разглагольствовал. Я начал читать с того момента, как сказал «Только не сердитесь...» – а сейчас я закончил чтение.

– Ага! – сказал Джеральд. Он с несколько отсутствующим видом поскреб пальцем свой вытянутый подбородок. Он подошел к Сфинксу и, перегнувшись через переднюю лапу, самостоятельно прочел главу Сфинкса в этом черном томе.

– И что же дальше? – спросил Джеральд.

– Если бы я ответила тебе на этот вопрос, ты стал бы мудрее, чем я. Но, разумеется, никто никогда не может быть мудрее Сфинкса.

– Но это все, что вы успели написать?

– Это все, что вообще было написано до сих пор, – ответил Сфинкс.

– И за все эти столетия вы не продвинулись дальше этой первой главы?

– Неужели вы не понимаете моих затруднений? Мне была нужна первая глава, которая бы, так сказать, подводила итог всем событиям и выражала бы смысл всей человеческой жизни – глава, которую люди постоянно мешали мне написать. А когда я ее написал, не осталось ничего, о чем можно было бы написать во второй главе.

– Но помилуйте! Это же материализм! Это настоящее кощунство, совершенное в присутствии божества! Я смущен, мадам. Я прямо не знаю, как отнестись к вашему поведению. Ведь ваша сомнительная глава...

– Не стоит обижаться понапрасну, если вы найдете эту главу лишенной смысла...

–...не имеет ни малейшего отношения к моим высоким обязанностям в этом мире.

– Эта глава была помещена здесь просто потому, что надо было чем-то заполнить пустое место...

– Но я – это не глава, мадам! Скажу вам по секрету, я не кто иной, как Светловолосый Ху, Помощник и Хранитель, Князь Третьей Истины, Возлюбленный Небожителей, путешествующий инкогнито – и посему без сопровождения моей обычной свиты – в предназначенное мне царство. И должен признать, что по моему божественному разумению ваша писанина не имеет никакого существенного значения...

– Поэтому глупец найдет ее глупой и скажет: «К черту ее!»

–...Из нее нельзя извлечь никакого ценного урока...

– Мудрец, как и свойственно мудрому, поймет, что эта глава была помещена сюда без ее согласия; что ее создатель не вкладывал в нее смысла и не придавал ей большого значения; и что о ней забудут, как только страница, на которой она помещена, будет перевернута...

– Честное слово, мадам, я – не глава! Нет, я уверяю вас, что я на самом деле Князь Третьей Истины, идущий, чтобы править Антаном. Я возвещенный в пророчестве завоеватель, который принудит безбожного Магистра Филологии воздержаться от дальнейших злодеяний и открыть новую страницу...

– Итак, переверни страницу, подобно тому, как равнодушное время листает толстую книгу жизни...

– Да-да! – сказал с улыбкой Джеральд. – Я так и знал, что вы буквально процитируете этот отрывок, если только я подброшу вам нужное выражение. Я, разумеется, прекрасно знаю, как вы, писательницы, любите цитировать собственные сочинения. Поэтому сейчас, мадам, если бы я сейчас несколько туманно заметил, что едва ли знаю, что сказать по поводу вашей бессмысленной главы...

– Скажи «К черту!» или «Слава Богу! – в зависимости от того, какое у тебя настроение.

– Именно так! Этим заканчивается глава. Вам только что удалось процитировать ваше полное собрание сочинений от корки до корки в течение одной беседы, а это должно бы поднять настроение у любой писательницы. Остается пожалеть, мадам, что вы исчерпали мое терпение быстрее, чем вашу тему. Вам любой ценой следует сочинить вторую главу. Видите ли, сударыня (а я говорю сейчас с высоты профессиональных познаний божества), суть любой религии заключается в том, что – следуя вашей библиоманской метафоре, – каждый должен попросту перевернуть эту страницу, чтобы начать самый прекрасный из романов.

– От какого же романа сможет получить удовольствие мертвец в своей темной могиле? – с искренним удивлением спросил Сфинкс.

– Ну, мне не следует делать поспешные выводы. Я не могу экспромтом сочинить вторую главу до тех пор, пока не узнаю, что говорит о природе этой второй главы Диргическая мифология... Понимаете ли, мадам, по мнению многих мудрых и достойных людей в этой главе идет речь о путешествии в большой солнечной лодке к лежащей на дальнем западе неизвестной земле, после того как сердце каждого путешественника будет взвешено на весах, на другой чаше которых будет лежать перышко, и после того как сорок два судьи вынесут свое одобрительное заключение в ответ на его просьбу о бесплатной перевозке. Но несогласные с ними люди, столь же мудрые, достойные и многочисленные, утверждают, что в этой главе говорится о саде наслаждений, в котором те, кто вел себя подобающим образом, будут возлежать в вечном опьянении на золотых ложах, скрытых зелеными занавесями и уютно расположенных в тени лотосовых и банановых дерев; а их единственным занятием будет дефлорация глазастых небесных дамочек. Однако другие сказания заявляют, что в этой главе рассказывается о переходе через мост в присутствии сиятельного Амшаспанда, а помощником пересекающему этот мост будет служить необычайно услужливый пес. Хотя некоторые другие почтенные люди говорят, что в вашей второй главе пойдет речь о четырехугольном городе, построенном из золота и яшмы на в двенадцать раз большем фундаменте из различных драгоценных камней и орошаемом водами его собственного кристального озера... Ибо, я повторяю, мадам, самые уважаемые религии противоречат друг другу по вопросу о содержании этой второй главы, и было бы весьма прискорбно, если бы я, поторопившись с выводами, согрешил против своей собственной мифологии. Но в любом случае я не испытываю никакой симпатии к душевной болезни такого материализма, который бы вовсе отрицал существование какой бы то ни было второй главы.

Затем Джеральд нахмурился и поехал дальше.

Глава 23

Странное превращение полотенца

Джеральд покинул пределы Туруана и, проезжая через Миспекское Болото, наткнулся на покосившуюся лачугу, в которой обитала дряхлая старуха.

– Как вас зовут, мадам?

– А тебе какое дело? – брюзгливо спросила она.

Это морщинистое создание с растрепанными космами казалось Джеральду необычайно красным, раздраженным и до прискорбия безобразным. Голова старухи была обмотана грязным белым полотенцем.

– Ну, видите ли, мадам, имя – это слово, а слова – это моя специальность.

– Если это для тебя что-нибудь значит, рыжий, то у меня было множество имен. Под тем или иным именем я имела дело с каждым мужчиной. Теперь мои силы на исходе. Один месяц похож на другой, и никогда ничто не меняется. Все для меня поблекло, дорогуша, все стало бесцветным. Я более не нахожу себе применения. Я – старое, никчемное, дряблое, седовласое существо, все еще слабо трепещущее при воспоминаниях о старых добрых, вечно занятых днях, – ох, да и ночах тоже, дорогуша, – которые давно минули. Эх, дорогуша, хотя ты бы и не подумал никогда такого, но когда-то я была Эзред, матерью Малых Божеств и много кого еще. Тогда мне жилось хорошо, и я извлекала из всех вещей жизнь и цвет, превращая мужчин в полезных домашних животных. Но ныне мир стар, а я – его сестра-близнец: все силы покинули меня, и каждый месяц похож на другой, и никогда ничто не меняется.

– Я бог, который приносит с собой всю силу и молодость, – сказал Джеральд, вспомнив о том, что говорил Сфинкс о презрительном отношении к уродству.

Джеральд произнес соответствующие заклинания и окрестил старую каракатицу по обряду Хозяйки Первой Водной Стоянки. Тотчас же он увидел, что обмотанное вокруг ее трясущейся головы грязное полотенце преобразилось в корону, несколько странным образом составленную из четырех карточных мастей. Сверху, подобно земляничным листьям в герцогском венце, располагались стоймя четыре трефы, оттененные четырьмя пиками, а ободок этой короны представлял собой барельеф из восьми карт червовой масти и шестнадцати карт бубновой масти.

На самом деле, изменилось все вокруг Джеральда. Слева и справа простирались опрятные зеленые лужайки, а убогая лачуга превратилась в нарядный новенький домик. Но наиболее интересным Джеральду казалось то обстоятельство, что морщинистая сердитая старуха стала премилым существом: не маленьким ребенком, но находящимся в самом расцвете сил. И теперь Эзред звали, как она сказала ему, и чему он нашел по меньшей две причины поверить, Майей Прекрасногрудой.

Но далее она сказала следующее:

– Теперь, поскольку я молода, и в доме у меня нет компаньонки, тебе лучше было бы продолжить свое путешествие, а не то сам знаешь, что скажут люди. Да уж, как быстро начинают на вдов напраслину возводить...

– Ого! – сказал Джеральд, – так вы, значит, не готовы мне довериться?

– Ни при каких обстоятельствах, – продолжала Майя. Довериться тебе или какому-либо другому молодцу – никогда не слыхивала такой чепухи! Женщина может доверять только пожилому мужчине, и то если только она может видеть его долгое время при свете дня после того, как доверилась ему ночью.

– И вы даже не собираетесь отдать мне все?

Майя была благоразумна.

– Я угощу тебя обедом а потом дам тебе по башке. Ведь я не позволю никакому бродячему божеству шляться вокруг моего дома, пока я стараюсь вымыть посуду и сохранить доброе имя вдовы.

– Вот это, – убежденно заявил Джеральд, – необычная женщина. Тщетно листаю я страницы истории, чтобы отыскать параллель странному поведению этой женщины.

Джеральд размышлял. Эта Прекрасногрудая Майя совершенно определенно не превосходила красотой всех женщин, которых он когда-либо видел. Однако цвета ее глаз подходили друг другу, прямо между ними располагался недурственный нос. Под ним был довольно-таки сносный рот, несмотря на то, что губы были строго сжаты; а неопределенно-каштанового цвета волосы, причудливо заплетенные в девятнадцать искусно свитых косичек, несомненно скрывали пару нормальных ушей. Эта женщина с весьма угрюмым выражением лица была довольно молода, ей едва можно было дать тридцать семь или около того, у нее не было никаких уродств, фигура ее неплохо сохранилась, а груди ее выглядели и вовсе пленительно... In fine, оценивающий взгляд приятного молодого человека лет двадцати восьми не мог обнаружить в этой Майе ни одного серьезного недостатка.

Более того, она не напоминала ему ни одну женщину, которую он мог видеть до сегодняшнего утра.

Поэтому Джеральд сказал:

– Очень приятно. Я останусь пообедать. Я с благодарностью приму любую пищу, которую вы предложите.

Тогда Майя ответила:

– В самом деле, нахал, ты неправильно меня понял. Соблюдай дистанцию! Ведь я не отношусь к тому типу женщин, с которыми ты, кажется, только и бывал знаком.

С нежной дрожью в голосе Джеральд промолвил:

– Но ответьте мне только на один очень простой вопрос...

– Ох, да ну тебя... – ответила Майя.

С этими словами она ударила возвещенного в пророчестве повелителя всех людских богов в челюсть и несколькими хорошо подобранными словами поставила их отношения на более приличествующую основу.

Часть VII

Книга поэтов

Тот, кто не знает, куда идет, заходит дальше

Глава 24

На Миспекском болоте

После того как они пообедали, Джеральд убедил Прекрасногрудую Майю позволить ему остаться также и на ужин, ведь его путешествие было уже почти закончено. Ведь от дома мудрой женщины на Миспекском Болоте дорога вела прямо в туманные долины Антана, где, как говорили, царствовали королева Фрайдис и ее супруг, Магистр Филологии, обитавшие в очень древнем дворце с красными колоннами, который принадлежал ранее другой королеве по имени Саскинд.

Но об этом Антане Джеральд, даже сейчас, не мог узнать ничего определенного, потому что из богов и мифологических персонажей, которые ушли в Антан, ни один никогда не возвращался. Поэтому до сих пор оставалось, к сожалению, неопределенным, купались ли все эти славные существа, как Джеральду сказали в Кэр Омне, в невообразимой роскоши; или же все они, как следовало из более мрачных свидетельств, преобладавших в Литрейе, были уничтожены Магистром Филологии.

В любом случае, с Миспекского Болота Антан был ясно виден. Поэтому Джеральду оставался менее чем час езды и, возможно, напряженная работа утром, чтобы завершить предреченное завоевание предназначенного ему королевства. Поэтому Джеральд остался до утра в обществе этой не слишком гостеприимной хозяйки, которая относилась к нему с таким необоснованным подозрением, что (как он обнаружил около полуночи) заперла на засов дверь в свою комнату под тем дурацким предлогом, что он якобы мог бы попытаться открыть эту мощную дверь, от которой он, напротив, предпочел удалиться на цыпочках и сохранить тем самым свое достоинство. Он отдыхал ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы наутро, когда он приблизится к вершине своего успеха, быть в хорошей форме.

Тем временем он расспросил Прекрасногрудую Майю о его будущем королевстве, и она сообщила ему, что это место пользовалось дурной славой. Туда никто не ходит, сказала Майя, кроме такого сброда, как поэты, мифических оборванцев, чрезмерно любопытных типов и всякой небесной мрази, которая потеряла уважение людей и лишилась своих жрецов и храмов, объяснила Майя, угрюмо кивая головой. Ее забавная корона радостно поблескивала с каждым движением ее головы, так как она сидела у окна в луче солнечного света и занималась штопкой. А что происходит с этими никчемными типами после того, как они приходят в Антан, то это, продолжала Майя, не имеет никакого значения.

– Да, но какого общего мнения по этому вопросу придерживаются колдуны и заклинатели Туруана?

– По нашему мнению, об этом не стоит беспокоится.

– Да, но как вы думаете?..

Майя оторвалась от своей штопки с легким, но искренним изумлением.

– В самом деле, ты задаешь глупейшие вопросы. Что до меня, то я вообще не думаю об этих отбросах и бродягах, разве что слежу, чтобы они ничего у меня не сперли, проходя мимо.

Тогда Джеральд спросил ее о Фрайдис.

– Я слышала об этой женщине, – сказала Майя с отсутствующим видом, не отрываясь от штопки, к которой было приковано ее внимание. – Конечно, слышала. Да только ничего хорошего. К примеру говорят, что у нее есть зеркало...

– Я тоже неоднократно слышал об этом зеркале, но не знаю точно, что она делает с ним.

– Кстати, Джеральд, у меня тоже есть зеркало, если это все, что тебе нужно. У всех есть зеркало. На самом деле, у меня много зеркал.

– Знаю. Я видел их повсюду в доме. Но все ваши зеркала, сударыня, розового цвета.

Майя отвечала равнодушно и не отрываясь от штопки:

– Но разве ты с самого начала не понял, что я мудрая женщина? Во всяком случае, говорят, что королева Фрайдис выставляет свое зеркало на всеобщее обозрение и без колебаний демонстрирует его своим бесстыжим гостям. А они именно таковы, ты сам знаешь. Хорошо быть богом, когда это длится вечно. Но это никогда не длится вечно. И где вы оказываетесь потом? Совершенно верно! Вот почему правители Туруана кажутся мне более практичными. А в нем, люди говорят, ни единой трещинки, – это высказывание Майи относилось к Зеркалу Пропавших Детей, догадался Джеральд, – ни малейшего искажения, никакой лести, никакого любезного преувеличения. Оно ничем не похоже на мои более чувствительные розовые зеркала. И вряд ли кому-нибудь придется по вкусу такое зеркало.

– Несмотря ни на что, если там будет такое зеркало, я намерен на него взглянуть, когда завтра войду в свое королевство, освобожу великие заклинания Магистра Филологии и восстановлю Диргическую мифологию, ибо в этой мифологии я – божество в четырех ипостасях.

– Что за чушь ты несешь! – добродушно сказала Майя и сунула яйцо для штопки в другой чулок.

Тогда Джеральд доверился Майе. Он рассказал Майе, как он, хотя и незаслуженно, стал наследником всех невообразимых чудес, которые находились там. Он рассказал ей, что именно он, и никто иной, – Светловолосый Ху, Помощник и Спаситель, Князь Третьей Истины, Возлюбленный Небожителей. Он поведал ей все, что произошло за время его победоносной экспедиции до сего самого момента. Он рассказал ей даже больше, чем было на самом деле, потому что необузданная манера Джеральда обыгрывать идею собственной неуязвимости превратила повесть в настоящий эпос. И Джеральд также рассказал ей о том, как он намеревается управлять тем, что было пределом устремлений всех божеств. Он вкратце описал свои летние и зимние дворцы, предполагаемый состав гарема; божеств, которые будут служить в его доме в качестве прислуги, и, в общих чертах, миры, которые он сотворит. И он обещал щедро вознаградить Майю после того, как он станет королем.