Заколдуй меня

— А что сказал Пайпер?

— Пока недостаточно. В его словах множество намеков. Это дает основания для подозрений, но важной информации пока маловато. Пока. Все это вопрос времени, но, к сожалению, времени у нас как раз и нет.

— Неужели ты не знаешь? — Кэри лукаво улыбался. — Неужели не знаешь, является ли он действительно двойным агентом?

— Все продвигается недостаточно быстро, — продолжал Эллвуд. Следуя своему таинственному маршруту, он приблизился к окну — свет и чистый воздух, казалось, сбивали его с толку. — Надо поторопиться.

— Неужели ты не знаешь, Валлас? — снова спросил Кэри.

— Ничего я не знаю, — ответил Эллвуд. — С чего ты взял, что я знаю?

— Так вот чем мы тут занимаемся! — Кэри разрезал яблоко на четыре дольки и поднес одну ко рту, зажав между большим пальцем и острием ножа, словно ковшом экскаватора. — Стараемся влезть в голову человека, потерявшего разум.

— Он не терял разума. Он похоронил его и не хочет сказать где. Не беспокойся. Мы откопаем его. Только не спускай глаз с Великого Зено. — Эллвуд рассмеялся, словно сам придумал это имя.

— Ему не дает покоя прошлое, — сказал Кэри. — Он убил Ника Говарда.

— Да знаю я, — отмахнулся Эллвуд. — В любом случае я не стал бы его снова использовать. Он с большим приветом. Впрочем, у него и раньше хватало странностей. Верно? Мне наплевать, кого он убил, он нужен нам для работы. Нам поставили жесткие сроки.

Теперь, следуя по тому же непонятному маршруту, он остановился прямо перед Кэри. И улыбнулся, глядя на него сверху вниз — то ли с вызовом, то ли с угрозой.

— Мы докопаемся до этого.

«Невозможно представить его ребенком! — подумал Кэри. — Невозможно представить его родителей. А я еще что-то ищу».

Улыбка Эллвуда сказала ему все. Полоска синевы над скулами оттеняла глаза, делая их еще более блеклыми.

«Я старался отыскать в нем душу. Но ее нет у него. Мне следовало это знать еще двадцать лет назад».

* * *

Сразу после ухода Кэри Эллвуд позвонил по телефону и, едва положив трубку, услышал звонок.

— Значит, так... — донесся до него медоточивый голос Хилари. — Сейчас у меня в руках донесение: убиты четверо. Один из них — сутенер по имени Рональд Мортон. Всех четверых застрелили в спортивном зале, где бывают лишь завсегдатаи, и владельцы зала теперь изо всех сил стараются спасти свою репутацию. Один убит в туалете, трое остальных — в душе. — Он помолчал, ожидая реакции. — Ловко сработано — ничего не скажешь, им придется только отмыть все как следует. Даже ремонт не потребуется. А теперь вот что. — Он заговорил с нажимом, потому что подошел к главному: — Еще одно имя отчетливо проступает в связи с этой гнусной историей. Ваше, Эллвуд.

«Долан! — с тоской подумал Эллвуд. — Ах ты, ублюдок паршивый!»

Хилари, словно угадав его мысли, сказал:

— И Син Долан тут ни при чем. Просто перебрал и сболтнул лишнее. Значит, это вы?

Эллвуд сосчитал до четырех и произнес:

— Да.

— Прекрасно! В какой-то момент я было подумал, что потерял вас. Ну, а теперь, Валлас... — Голос его зазвучал неуверенно, словно он не мог найти нужные слова.

«Тебе весело, — подумал про себя Эллвуд, — но ты копаешь слишком глубокую яму».

— Валлас... Знаете ли вы, чем расплачивается пьяница? Могу вам сказать: своей репутацией. Все равно об этом узнают. Таких историй сколько угодно. Вам известно, что значит для вас репутация, Валлас?

Хилари помолчал, ожидая ответа. Где-то на линии тикало. Даже молчание накручивалось на катушки.

— Я знаю, вы очень вспыльчивы, Валлас, я тоже, к вашему сведению. — Он говорил ласково, нежно, будто напевал колыбельную. — Мне было нелегко объясниться со спецотделом полиции и еще труднее — с отделом тяжких преступлений. Вы влипли в кучу дерьма, Валлас, но воняет почему-то у меня з кабинете.

Эллвуд укоротил свой маршрут — он был теперь ограничен длиной телефонного провода. Голос его звучал непринужденно, однако ноги не сгибались, словно ходули.

— И что же вы предлагаете, Хилари?

— Есть две возможности, Валлас. Первая — оставить вас в покое, поскольку вы слишком далеко зашли, занимаясь Пайпером. Вторая — поскольку вы повесили на нас долги, выбросить вас волкам на съедение. И это мне больше по душе. Но в любом случае остается еще один вариант: дождаться, пока вы решите проблему с Пайпером, и только тогда отдать вас на съедение. Кто знает, Валлас, быть может, это самое лучшее решение?

— Что же вы собираетесь делать?

— Оставить вас в покое еще на некоторое время. Но сроки установлены жесткие, времени почти не остается. К нам поступают из Европы весьма странные донесения. И дело не только в этом — американцы задают такие вопросы, на которые нам лучше не отвечать. Создается впечатление, что все знают какой-то секрет и не желают открывать его нам. И вовсе не исключаю, что это и есть наш секрет. Мы и так нервничаем, Валлас, а тут еще вы вздумали сводить счеты с каким-то альфонсом. — Он по-прежнему говорил негромко, и в тоне его улавливалась насмешка.

Эллвуд развернулся, словно солдат на плацу, подошел к окну и натянул шнур. Ему показалось, что небо усеяно птицами. Он спросил:

— Что-нибудь еще?

— Нам нужны результаты, — сказал Хилари.

Эллвуд подождал в наступившем молчании, потом услышал гудки отбоя. Из окна виднелась линия горизонта, настолько четкая, что, казалось, с нее можно шагнуть в любую точку мира.

Ему захотелось иметь под рукой такую кнопку, чтобы одним нажатием покончить со всем.

Минут пять он стоял неподвижно, ожидая, пока вид из окна утратит свою резкость, и набрал нужный номер. Потом еще раз. Когда трубку на другом конце провода сняли, он заговорил быстро, чтобы собеседник не ослабил внимания.

— Говорит Валлас Эллвуд. Мне нужна ваша помощь. Разумеется, за хорошую плату. — Вид из окна постепенно приобретал четкие очертания. — Да, я мог бы там встретиться с вами. — Он кивнул.

Затея была рискованной. Впрочем, терять ему нечего.

* * *

Девушка нашла его дверь слегка приоткрытой и, войдя в квартиру, увидела мужчину, узкого, как лезвие ножа, с волосами цвета вороненой стали, блестящими и прилизанными. Он потягивал виски, держа бутылку за горлышко, и, увидев девушку, приветливо улыбнулся.

— Покажи мне сиськи! — почти приказал он.

Она рассмеялась и пробежала пальцами по пуговицам блузки.

Он добавил:

— Надеюсь, ты без предрассудков.

Теперь она расхохоталась:

— Послушай, я — проститутка. И делаю все.

* * *

...Потом, когда все кончилось, она выскочила в коридор, держа туфли в руках, как будто очень спешила, и долго стояла, уткнувшись лицом з двери лифта. Теперь ей было не до смеха.

Эллвуд снова подошел к окну. Голый и потный. Исходивший от тела кисловатый запах нравился ему. Лонгрок распался на каскады огней вдоль набережной. Моря почти не было видно, синяя тень поглотила все, кроме узкой аквамариновой полоски, тянувшейся вдоль линии горизонта.

Замечательно. Эллвуд поднял кулак и стал водить им в разные стороны, приподняв большой палец, как будто сжимал в руке гашетку.

Тем временем девушка спускалась в лифте, не произнося ни звука, боясь даже дышать.

Эллвуд опустил большой палец — щелк! — словно на кнопку судного дня.

Глава 16

Три полицейские машины и карета «Скорой помощи» промчались одна за другой мимо дома Паскью. Городской старожил, он привычно выждал, пока звук сирены стихнет в удалении. Софи поставила перед ним чашку кофе, и он сдвинул телефон влево. Перед ним лежали листы почтовой бумаги, которые он принес из квартиры Чарли. Он зачитывал всю содержавшуюся в них информацию Робу Томасу — перечень имен, телефонных номеров и всякие отрывочные, на первый взгляд бессмысленные записи.

— Все это какой-то бред, — заметил Томас.

— Я диктую все подряд. Если сможешь, воспользуйся этим. Некоторые записи вообще невозможно разобрать. — Паскью зачитал еще несколько номеров и добавил: — Голландия, Карлтон, Шекспир.

— Хочешь, чтобы я перечитал все собрание сочинений? Или достаточно сонетов?

— Я буду в Лонгроке, — продолжал Паскью. — По прежнему номеру.

— Все это отлично, Сэм, но твой кредит исчерпан.

— Посылай счета в офис, — порекомендовал Паскью.

— Ты уверен?

— Посылай счета в офис.

Краем глаза он следил за тем, как Софи снимает с дивана его постельное белье. В ее преувеличенно-энергичных движениях, когда она складывала простыни, чувствовалась нервозность. Накануне вечером она ездила в Хампстед забрать кое-что из одежды. И вернулась через час.

— Если я поеду домой, то не вернусь. Я прожила там не очень долго, и с этим местом не связано никаких воспоминаний.

— Наверное, там неплохо.

— Пожалуй. — Она стояла в дверях, повесив на руку плащ, а он тем временем звонил по телефону.

— Никто не хватился тебя, Сэм, — сказал Джордж Роксборо со вздохом. — Я снова начал курить. И это здорово расшатало нервы. Полицейские буквально не вылезают от матери Стюарта. Снова и снова прокручивают ее историю.

— Ну и отлично, — ответил Паскью, — зато на суде все будет отскакивать у нее от зубов.

Резкие порывы ветра приносили с собой запах серы, и они выезжали из города с поднятыми стеклами.

— Мне снились кошмары.

Он кивнул, не отводя глаз от дороги.

— Да, я слышал, как ты стонала.

— Мне снилось... будто Лори выходит из дома по воздуху, потом опускается на землю в саду и мелькает среди деревьев. Мы все ей кричим, а она не слышит. А я залезла на усыпанное плодами дерево, не знаю какими именно, кажется самыми разными. В общем, все было так, как в те времена, когда, накачавшись наркотиками, мы впадали в забытье.

Им понадобился почти час, чтобы выехать за город.

— Ведь там не было никаких фруктовых деревьев, да? — спросила Софи.

— Не было.

— Лори была в белом, и я видела ее в темноте. Только ее. Остальных нет.

— Она срывала с себя одежду, — сказал Паскью.

— Да, помню. — В руке у Софи был листок с адресом Марианны, который им дал Роб Томас. Немного погодя она достала из кармашка на дверце машины карту.

— Это близко? — спросил он.

— От Лонгрока? — Она взглянула на масштаб. — Близко. Миль пять, пожалуй.

— Ты еще можешь вернуться домой, — заметил Паскью.

— Я сидела на дереве и ела фрукты, пока она умирала.

* * *

Питер Новак неплохо сохранился для своих семидесяти лет — прямая осанка, размашистый шаг, копна волос. Когда он заговорил, Паскью уловил легкое посвистывание в легких.

— У меня всегда так, когда весна затяжная, как в этом году, — объяснил он. — Видимо, аллергия; но добьет меня не она. — Стоило ему заговорить о Марианне, как голос его стал глухим и подавленным. — Говорите, когда мы жили в Клайдоне? Ну, в таком случае вы наверняка знаете ее лучше меня. — Он поморщился. — Я постоянно находился в разъездах. Это называлось «делать карьеру». В то время мне казалось — это единственное, чем стоит заниматься. Да, я думал именно так. А потом все кончилось. И карьера тоже. Или же кто-то забрал ее у меня. Жена за три месяца буквально сгорела от рака. — Он усмехнулся, и в груди засвистело чуть громче. — А фокус вот в чем: они внушают тебе, что ты навсегда останешься молодым или по крайней мере долго не состаришься. — Он вопросительно взглянул на Софи. — Вы хоть представляете себе, где она может сейчас находиться?

— Мы надеялись застать ее здесь.

— Для полиции она всего лишь учтенная единица. Вы же знаете: люди исчезают один за другим.

— Да, это обычное дело, — согласился Паскью.

— Но только не для меня. — Они сидели в саду, из которого открывался вид на море. Крытый низко нависающей соломенной крышей дом стоял особняком прямо у подножия холма. — Обычное бегство — так сказал один из них, я сам слышал.

— Полицейские всякое повидали, — заметил Паскью. — А пропавшие люди... для властей они как автобусы: этот ушел — через минуту подойдет следующий.

— А как это случилось? — поинтересовалась Софи.

Новак пожал плечами и устремил взгляд на море.

— Время от времени она приезжала домой. Поживет с месяц и уедет. Вы ведь знаете, она стала археологом. — Паскью и Софи, не сговариваясь, покачали головами и тут же спохватились, поняв, какой у них при этом дурацкий вид. — Поэтому ей приходилось много ездить. В перерыве между экспедициями, если она не читала лекции или не испытывала желания побыть в Лондоне, приезжала сюда. Знаете, мы друг другу нравились. И хорошо ладили.

Облака, похожие на плевки, затянули небо. Солнце спряталось, и стало прохладно.

— А случилось это так: она ушла и не вернулась. Ее машину нашли на железнодорожной станции. Это утвердило их в мысли, что она... сбежала. Они даже не задались вопросом, что послужило причиной. Спроси их об этом — пожмут плечами в недоумении. — Он жестом пригласил их в дом, внезапно забеспокоившись. Горе заставило его забыть о гостеприимстве. — Могу я вам что-нибудь предложить? Может быть, кофе?

Паскью отказался. Ему хотелось задать старику кое-какие вопросы, но он опасался показаться чрезмерно любопытным. Они всего лишь друзья, заглянувшие проездом. Пришлось ждать и надеяться, что старик сам вспомнит что-нибудь важное. Он лишь позволил себе дать нужное направление разговору.

— Мы писали ей, что, возможно, заедем сюда.

— Правда? Ей всегда приходило много писем. — Он задумался на секунду. — И она не ответила вам? Не написала чего-то, что могло...

— Нет. — Паскью рассчитывал услышать о каком-нибудь необычном письме.

— Знаете, это очень тяжело. — Новак подался в кресле вперед, словно желая поточнее выразить свою мысль. — Для полиции это просто еще одно заведенное дело. Еще один беглец. Они ищут аналогичные случаи и находят. Тут исчез человек, там исчез, а вон в том месте еще пятьдесят... Как объяснить им, что с Марианной дело обстоит совсем иначе? С какой стати они должны мне верить? Для этого им нужно понять, как мы жили, что было важным для нас, для нашей семьи. Я говорю им: «Неужели вы не понимаете? Она не могла уйти и не вернуться. Исчезнуть без причины. Просто взять и уйти». Но они должны знать все, что знаю я, чтобы быть уверенными, как я. Они ищут аналогию с остальными случаями, когда человек действительно сбежал. Облака приняли очертания галеонов, проплывающих мимо, наперекор волнам. Питер Новак приподнял голову. Но Софи и без того знала, что он плачет.

— Как мне заставить их понять? — спросил он. — Как объяснить им?

Он порывисто поднялся и пошел в дом. В какой-то момент могло показаться, что они вывели его из терпения — друзья, не принесшие никаких добрых вестей. Но вот он появился снова, держа в руке коробочку для визитных карточек. В ней лежали отпечатанные на заказ объявления со студийной фотографией Марианны, заголовком: «ВЫ ВИДЕЛИ ЕЕ?» и кратким описанием ее примет.

Новак дал каждому по карточке.

— Вот все, что я мог сделать, — сказал он. — Поймите, все дело в неизвестности. Знай я, что произошло, легче было бы перенести горе.

* * *

Небо стало шиферно-серого цвета, с черными пятнами. Первые капли дождя застучали по металлической поверхности автомобиля, а через несколько мгновений хлынул ливень. Он обрушился на них и стал яростно бить по машине, словно молот по наковальне. Паскью включил у «дворников» двойную скорость и напряженно смотрел на дорогу. Казалось, машина движется под водой. Сквозь пелену дождя проступали очертания оград, деревьев, сама дорога — она превратилась в бурный коричневый поток, уносивший их прочь.

Она никак не могла его разговорить и в конце концов тоже умолкла. Отрезанная от внешнего мира дождем, Софи сосредоточилась на серебристых очертаниях, надвигавшихся на них сквозь потоки воды.

* * *

Было раннее утро, но из-за ливня казалось, что близятся сумерки. Гостиничный номер Паскью казался глубокой синей пещерой. Он сидел у окна, то и дело потягивая виски, а Софи стояла в дверях, ожидая, пока он обратит на нее внимание. Она пришла к нему в комнату, чтобы открыть тайну внезапно охватившей его депрессии.

— Это ты из-за старика так расстроился? Конечно, в его годы тяжело лишиться всего. Но ведь твоя жизнь еще не кончилась...

Где-то неподалеку от мыса прогремел гром, будто пушечный выстрел; брызги дождя и морской воды ударили по стеклу.

Он сказал:

— Была группа женщин, называющих себя «Матери плаца де Майо». Они носили с собой фотографии мужей, сыновей, дочерей, внуков и внучек. Не расставались с ними, когда шли демонстрацией по плаца. Это было в Аргентине, в 1978 году. С фотографии смотрели «Los Desaparacidos» — пропавшие без вести. Тогда пропали тысячи людей — их похитили. Начали с тех, кто представлял опасность для режима, но очень скоро стали хватать всех подряд. Достаточно было оказаться не в том месте, не в то время, не так выглядеть, быть связанным с кем-то не тем, носить не такое имя... Хватали детей, беременных женщин, ни в чем не повинных людей, заталкивали в грузовик. Потом подвергали пыткам. Некоторые не выдерживали — умирали. Других после пыток казнили. Немногие выживали. Так продолжалось семь лет. Я был там недели две.

Софи прикрыла дверь, села на кровать так, чтобы Паскью не видел ее, пока говорил.

— Как ты там оказался?

— Я — адвокат. Различные правозащитные организации направляли туда добровольцев. Не знаю, может быть, сказались мои прежние радикальные убеждения? Как ты думаешь?

— Многое изменилось за те годы, — сказала она.

— Все изменилось с тех пор, как умерла Лори.

— Что же было дальше?

— Меня занесло в Ла Плата, одно из запретных мест. Я собирался записать на магнитофон несколько заявлений, сделанных родственниками пропавших без вести. Меня схватили солдаты прямо посреди улицы, избили на глазах у всех. Я орал на них, объяснял, кто я такой, пытался показать паспорт, удостоверение личности. Тогда меня отвезли в полицейский участок номер пять, под таким названием эта тюрьма числилась в списках «Международной амнистии». Один из них, видимо офицер, забеспокоился. Меня заперли в камере и отправились кого-то искать. Я ничего не знал. Думал, сейчас меня будут пытать... Выпьешь со мной?

Он принес из ванной еще один стакан. В окна Софи видела серую завесу дождя. И такое же серое море.

— Меня продержали там часа три. Да, три часа. И все время я слышал крики. А время от времени — шаги. В подвале было всего одно окошко, совсем маленькое, высоко над железной дверью; свет едва пробирался через него. До меня беспрерывно доносились вопли мужчин и женщин. Они не смолкали ни на минуту. Я сидел и ждал своей очереди. Потом меня отпустили.

— Сколько же всего погибло людей? — спросила Софи.

— Никто точно не знает. Может быть, десять тысяч, может быть, и больше. Их увозили, держали в заключении и убивали без суда. И никто не знал, куда они делись. После ареста они просто считались пропавшими без вести. Их до сих пор ищут: матери, жены, мужья... — Он сделал вздох, как будто трудно было дышать. — Братья, сестры, дети.

Дождь все барабанил по стеклу. Паскью и Софи сидели рядом — два силуэта в сгущавшейся темноте.

— Из-за того, что меня избили, возник небольшой дипломатический инцидент. — Он рассмеялся. — Наши требовали объяснений, что-то в этом роде. В ответ было заявлено, что меня забрали в запретной зоне. Конечно, у меня была своя «легенда», но она была у всех, кто ходил туда. Каждый знал, что происходит; во всяком случае, догадывался. Но самое главное — никто этого будто не замечал. В тот же год Аргентина выиграла мировой кубок на глазах у тысяч людей.

Стена ливня, переместившаяся было к морю, снова вернулась к ним. Стекла дрожали от раскатов грома.

— Прежде чем уехать, я сходил на плаца де Майо. Видел там матерей, ходивших по кругу с плакатами и с фотографиями — размытыми лицами и подписанными чернилами именами. Площадь кишела солдатами и людьми из сил безопасности. Женщины не смотрели в их сторону. Они несли фотографии дорогих им людей. Это все, что они могли сделать.

— Отец Марианны сейчас выглядит так же, — сказала Софи.

— После демонстрации они рассеялись по боковым улицам. Я спросил одну из женщин, кто у нее на фотографии. Оказалось — сын. Но пропали у нее еще невестка и внук. «Думаю, они мертвы, — говорила женщина. — Чувствую это сердцем. Но хуже всего неопределенность. Знала бы, что с ними, было бы легче...» — Он отставил бутылку с виски.

Софи налила себе.

— Больше вопросов нет, — сказала она.

— Не обращай внимания, — ответил он. — Я, наверное, здорово пьян; только не чувствую этого.

— И что ты сделал... — В это время темноту над морем прорезала тонкая полоска, заряженная электричеством. Молния на миг ослепила Софи, следом за вспышкой прогремел гром.

— Что ты сделал, когда Лори умерла?

— Когда Лори наложила на себя руки, — уточнил он, — когда мы ее убили.

— Ну хорошо. После всего, что случилось.

— Для начала поехал в Аргентину.

— Так вот, оказывается, что это было, — догадалась она. — Покаяние? Замаливание грехов?

— А что сделала ты? — Голос его звучал более глухо, как будто внезапно подействовало виски.

— Вышла замуж, — ответила Софи. — И это определенно было замаливанием грехов.

Глава 17

Гром растревожил их. Мак то и дело нервно покашливал. Дама с Цветком раскачивалась, словно кукла на шарнирах. Беспокойство нарастало. Удивленная Челюсть блуждал от кресла к креслу, пока санитар не усадил его в задних рядах. Зрители вели себя так, словно лошади в охваченной пожаром конюшне. Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой сидел мирно, пока Зено доставал изо рта огонь и запихивал его себе в карман.

«Эти сумасшедшие, — думал Гарольд Пайпер, — просто испугались грозы». Он быстро проделал в уме вычисления, используя элементарную геометрию. Теперь будет что рассказать доктору Харрису.

Зено проглотил огонь и через мгновение вытащил изо рта длинный шнур с разноцветными треугольными флажками.

«Хороший фокус, — подумал Пайпер, — мне нравится».

Запрокинув голову, Зено извлекал все новые флажки, перебирая руками. У его ног образовалась уже целая горка — это наводило на мысль о разноцветных лоскутах, валяющихся на земле после парада.

Пташка что-то защебетала, словно сонный птенец. Пайпер беззвучно рассмеялся: «Подумать только, я — среди этих лунатиков! Безопаснее места и не найдешь». Ему пришла на ум соответствующая пословица: дурака прячут среди детей, а мудреца — среди дураков". Собачья Морда облачилась в свои лучшие воскресные наряды и нарумянилась так, что, казалось, у нее лихорадка, зеленые глаза поблескивали. От носа к подбородку тянулся след помады.

* * *

«Знаете ли вы то, что знаю, я? — Беззвучный смех комом застрял у Пайпера в горле. — Знаете ли, кто я такой?»

Зено наполнил краской три шарика, надул их, потом подвесил к доске. В полоске света сверкнули ножи, посвистывая, как крылья. Из одного шарика облачком вырвался синий дым, из второго — красный, из третьего — белоснежный голубь.

«И это мне нравится», — подумал Пайпер.

Молния с треском сверкнула вдоль берега — блестящая импровизация. Зрители вскочили с мест и стали выглядывать наружу, словно животные, спугнутые во время трапезы.

"Вы не знаете то, что знаю я. Вы не знаете, кто я такой. — Он мысленно пошутил, развеселив сам себя: — Вопрос: почему сумасшедший ведет себя по-сумасшедшему? Ответ: потому что он знает, как это делать... Двенадцать... — считал он, — тринадцать... четырнадцать".

Снова прогремел гром.

Он вычислил углы и установил центр грозы. Зено к этому времени забрался в сундук, одетый в смирительную рубашку и опоясанный цепями, и теперь санитар прилаживал цепи снаружи сундука.

Через некоторое время на сцене появился клоун и стал возиться с замками. Ничего не получилось. Но на этот раз он не ушел за кулисы, как обычно, а спрыгнул со сцены и принялся расхаживать среди зрителей, приветливо улыбаясь.

К клоуну с двух концов зала поспешили санитары. Зрители встревоженно зашумели, стали вертеть головами, косить глазами, поднимать руки, словно загораживаясь от чего-то. Клоун переходил от ряда к ряду, затем протиснулся между кресел, к свободному месту слева от Пайпера, и присел. Пайпер нервно теребил галстук-бабочку, затягивая потуже узел. У клоуна тоже было какое-то подобие бабочки, вращавшееся, словно пропеллер. Санитары взволнованно встали по краям этого ряда кресел, но лучезарная улыбка клоуна их успокоила.

Они сидели рядом, словно в ожидании чего-то. Клоун доверительно наклонился к Пайперу и кивнул в направлении сцены:

— Знаешь, он никогда не выберется оттуда. — Пайпер выглядел озабоченным. — Я проверил все замки. Это безнадежно. Он никогда больше не увидит свет.

Пайпер переводил взгляд со сцены на клоуна.

— Если только... — зашептал клоун, похлопав Пайпера по коленке. На правой ладони у него лежал серебристый ключик. Он сжал ладонь в кулак, потер кулак левой ладонью, и ключик исчез, а клоун повернул руки ладонями кверху.

Пайпер засмеялся. Вы не знаете того, что знаю я.

Клоун снова извлек откуда-то ключ, видный только ему и Пайперу, и лукаво подмигнул. После этого он вернулся на сцену и снова принялся изо всех сил трясти цепи. Потом повернулся к зрителям и развел руками, как бы признавая собственное бессилие. Как только он исчез за кулисами, все взоры устремились к сундуку. Прошла минута, может быть, две. Цепи с сундука спали. Зено выбрался наружу, сопровождаемый раскатами грома и неистовыми аплодисментами одного зрителя.

Вы не знаете того, что знаю я. Санитары расхаживали между рядами, негромко переговариваясь. Двое больных плакали. Кашляющий Мак по-прежнему издавал свое «кхе-кхе-кхе». Дама с Цветком сидела, обхватив себя руками за плечи.

Вы не знаете, кто я такой. Сэр Гарольд Пайпер хлопнул в ладоши и издал короткий смешок, похожий на крик осла, подумав: «Мне нравится этот клоун».

* * *

Доктор Леонард Харрис был твердо убежден в том, что у некоторых сумасшедших железная логика. Он верил также, что, если ждать безумия, оно непременно придет. А поскольку безумие в психлечебнице — норма, люди ведут себя тоже соответственно.

— Мне нравится этот клоун, — произнес Сэр Гарольд Пайпер.

Доктор Харрис кивнул. Представления Великого Зено шли на пользу больным: давали им пищу для разговоров. И вообще Харрис приветствовал проникновение сюда информации из внешнего мира.

— Во время представления, — продолжал Сэр Гарольд, — я сделал пару интересных выкладок. Мне помогла молния и ее удаленность от грома, высчитанная в секундах.

— И что же показывают ваши расчеты?

— Большую часть работы я проделал в конце войны. Не просто было узнать, кто твои друзья. — Ответ никак не был связан с вопросом. — После войны, — объяснил он, — мир представлял собой здание с множеством дверей и окон. Одни двери держали на запоре, другие на время оставляли открытыми, а некоторые просто невозможно было запереть, потому что их выломали. На одних окнах занавески были постоянно опущены, на других — временами, а на некоторых занавесок вообще не было. Все это похоже на сказку, не правда ли?

Доктор Харрис поддакнул.

— Дом был заселен множеством семей, — продолжал Сэр Гарольд. — Одни дружили постоянно. Другие — временами, третьи вообще не дружили... — Пайпер ухмыльнулся, потому что подошел к самому главному. — Дело в том, что все вели себя неадекватно. Друзья оказывались вовсе не друзьями. Друзья на время — настоящими друзьями, враги — вообще не врагами. Все перепуталось. Никто не знал, кто окажется врагом завтра. — Пайпер заговорил глухим, каким-то загробным голосом, переходя к самой страшной части истории. — Кто постучится к тебе в дверь, заглянет в окно? — Он погрозил кому-то пальцем. — Иуда, как вам известно, тоже принадлежал к одной из семей.

Харрис улыбнулся, продолжая записывать.

— Вы не знаете того, что знаю я. — Он сокрушенно покачал головой, нахмурился. — Вы не знаете, кто я такой. — Пайпер поднялся, походил по комнате. Потом спросил: — Вы готовы записывать?

Харрис кивнул, ободряюще улыбнувшись.

— Вот кое-что из того, что мне известно. — Пайпер продолжал расхаживать, закрыв глаза, видимо силясь что-то вспомнить. — Температурная редукция пламени, извлеченного изо рта, выраженная в градусах и продолженная до бесконечности, способна погасить Солнце. Угол наклона горизонта к молнии, выраженный в градусах, способен охватить Землю. Звук, издаваемый этими двумя силами в момент их столкновения в глубоком космосе, в красном космосе, в голубой пустоте космоса, разрушит гармонию музыки сфер. Знаете вы, кто я такой?

Доктор Харрис покачал головой.

— Я — Молох, Потрошитель Детей, Палач для Невинных, Великий Архитектор, Гог и Магог — в единой плоти.

Доктор Харрис продолжал притворяться, что пишет. На самом же деле все записывалось на пленку, а доктор просто выводил в своем блокноте разные завитушки и закорючки. Сэр Гарольд Пайпер настаивал, чтобы все, что он говорит, записывали, и для этого всегда лежали наготове ручка и блокнот.

— Никто никогда не знал, кто есть кто, — объяснил Пайпер. — Даже сам человек иногда не знал, кто он такой. Так же и сумасшедшие. Они не знают, кто они такие, к какой семье принадлежат.

— А как вы думаете, кто они на самом деле? — спросил его доктор Харрис.

— Иногда друзья, иногда нет, — ответил Пайпер не без раздражения. — Враги, выдающие себя за друзей. По опыту знаю, что врагов трудно отличить от друзей, если не притвориться, что веришь им. Не прикинуться другом. Но должен вам сказать: мне нравится этот клоун.

* * *

Простите меня, Святой Отец, я согрешил...

Сначала она не видела меня. Потом, почувствовав на себе мой взгляд, обернулась. Она рассказала мне, что гуляла по берегу и зашла в бар выпить пива. Все так просто. Я не знал, что она живет поблизости или время от времени останавливается в доме отца.