Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Рондуа (№4) - За стенами собачьего музея

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Кэрролл Джонатан / За стенами собачьего музея - Чтение (стр. 18)
Автор: Кэрролл Джонатан
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Рондуа

 

 


Наши отношения с Клэр в те несколько дней, которые мы с ней провели в Целль-ам-Зее до приезда султана были какими-то очень хрупкими и печальными. Как человек со свежим шрамом, мы едва-едва начинали функционировать нормально, как вдруг произносилось или делалось что-то, чересчур растягивающее «шов», и едва начавшая срастаться нежная кожа испытывала боль. Держались мы друг с другом довольно сдержанно, правда, я слишком много говорил и всячески старался, чтобы ей не было скучно. Однажды днем мы кормили уток на озере, и она вдруг начала плакать. Я спросил, не могу ли я хоть как-то утешить ее. Она вытянула свою искусственную руку ладонью вверх и несколько раз сжала и разжала кулак. В такой момент этот жест показался мне настолько странным, что я даже постеснялся спросить, что она хочет этим сказать.

В другой раз она ни с того, ни с сего, рассказала историю из собственного детства, которую больше всего любили ее родители. Когда ей было четыре годика, мать спросила ее, что ей больше всего нравится. «Любовь, зебры и мой муж».

Мы слишком часто трахались, и чаще всего секс наш был одной и той же разновидности: безумно-агрессивный, горячий. Но без особой близости. Взгляни на партнера, когда он этого не ждет, и скорее всего наткнешься на холодный изучающий взгляд. Я очень радовался тому, что почти все время рядом был Мортон, поскольку он сразу же почувствовал напряженность наших отношений и, как мог, старался хоть немного ее снять. Мы вместе ели, и во время этих совместных трапез он развлекал нас разными несусветными историями из времен службы в войсках ООН. Как-то раз они с Клэр отправились кататься на лыжах, а однажды съездили в Зальцбург. Когда он спросил, что между нами произошло, я рассказал ему, стараясь быть максимально честным и справедливым. Казалось, он сочувствует, но как-то отстраненно. Тогда я впервые спросил его не по той же ли причине и он разошелся со своей женой.

— Нет, Гарри, я был верен ей. Может, что другое я делал и не так, но, по моему убеждению, жизнь вполне можно прожить и с одним человеком.

За день до прибытия гостей из Сару Клэр, не сказав мне ни слова, уехала. Я вернулся домой после утреннего совещания и на столе нашел прислоненную к вазе с одинокой розой записку:

«Я, конечно, должна их тебе гораздо больше, поскольку загубила в день приезда целый букет. Извини, что сбегаю тайком, но сейчас, дорогой, я просто не могу оставаться с тобой. Уезжаю в Вену и пробуду там до тех пор, пока не уедет Фанни. После этого мы посмотрим, что чувствуем друг к другу, и обсудим, как быть дальше. Я продолжаю твердить себе: „Прости его“, но потом спохватываюсь и понимаю, что хочу вовсе не прощать тебя, а любить. Но поскольку пока я не в состоянии ни простить, ни любить, уезжаю и немного побуду в прекрасном городе. Надеюсь, за это время мне удастся как следует проветрить мою забитую разными мыслями голову. Когда приеду и устроюсь, позвоню и скажу, где остановилась».

Хотя ее отъезд удивил и огорчил меня, в душе я отчасти даже был рад, что она приняла решение. Она заслуживала гораздо большего внимания с моей стороны, но я просто не мог ей его уделять до тех пор, пока не приедет мерзавка Невилл, и я не рассчитаюсь с этой сучкой. В принципе, теперь, когда я знал, что произошло между ней и Клэр, я думал о Фанни уже скорее не как о сучке, а как о… Нет, не то подумали, разумеется, я думал о ней, как о стерве. Зубастой, желающей казаться святее папы римского, подлой стерве, которая, конечно, в моем лице получила далеко не подарок, это верно, но все же не имела права платить мне, закачивая свой яд в вены моей жизни. Вне всякого сомнения, она сучка и свое она получит. Естественно, у меня созрел план.

Я не поехал в небольшой аэропорт в окрестностях Шуттдорфа, чтобы приветствовать прибывший на вертолете королевский дуэт. В это время я спал в номере отеля и мне снился забавный сон о том, как я покупаю мормонскую литературу. Палм сказал, что мое отсутствие явилось обидой для людей, которые вовсе не заслуживали быть обиженными.

В тот вечер на приеме, устроенном в Schloss note 82 султана, казалось, присутствовала половина всех жителей западной Австрии, поэтому переговорить с султаном и Фанни мне удалось только после того, как я покрутился там около часа.

Оба были в черном. Стоящий на противоположной стороне комнаты и рассказывающий о чем-то кучке внимательно слушающих политиков, Хассан был в шелковистом двубортном костюме, в котором выглядел выше и старше. На находящейся немного ближе ко мне Фанни были пышная шелковая блузка, брюки и гранатово-красный пояс. Неужели сарийским женщинам дозволено одеваться столь вызывающе? А вдруг супругу султана возжелали бы простые смертные? Несмотря на обуревающую меня ярость я не мог отказать себе в удовольствии мысленно раздеть ее и вспомнить, как она выглядит в постели. Я столько раз видел ее спящей. Слышал, как она мочится. Наблюдал, как она стоит перед зеркалом и ищет на лице морщинки. Она была зловредной, но легко ранимой. Ее поступок объяснялся глубокой привязанностью ко мне и обидой за то, что взамен она не получила от меня желаемого. Теперь я мог бы дать ей это, но, увы, слишком поздно. Когда наши взгляды встретились, я первым подошел к ней.

— Эй, привет.

— Привет, Гарри. — Ее глаза были самой настоящей метеорологической станцией с циферблатами, счетчиками и воздухозаборниками, запрограммированной на определение моей погоды и погоды между нами. Я подождал, пока она произведет первое измерение: (1) он подошел, (2) выглядит дружелюбно, (3) не попытался убить меня.

Я знал, чего она ожидает — стомегатонного взрыва Радклиффа. Или, по меньшей мере, ураганного ветра, который зашвырнет ее обратно в Сару. Вместо этого она получила Гарри Радклиффа в наилучшем расположении духа. Обходительный, умный, каким могу быть только я, и, что самое главное, — по-доброму настроенный. Так «по-доброму» мне и удалось выманить ее из комнаты. Я мог бы подробно рассказать и процитировать что сказали она/я, тогда было бы понятнее о чем идет речь, но, наверное, достаточно сказать, что Фанни Невилл таким замечательным меня еще никогда не видела. Я с самой первой минуты почувствовал, что это буквально сводит ее с ума. Когда она спросила, приехала ли Клэр, я сказал да, и у нас с ней состоялся весьма важный разговор по поводу ее недавнего телефонного звонка. Тогда она стала допытываться, кто и что говорил, и я принялся вдохновенно, как торговец, подержанными автомобилями, врать и в конце концов заставил ее думать, что в результате имевших место в ходе разговора разных откровений/прозрений/признаний наша с Клэр любовь лишь расцвела. И все это благодаря ее телефонному звонку. Но я сделал это очень тонко и умно, и даже сверхпроницательная Фанни не поняла, какую лапшу вешают ей на уши. Главное было ничего сильно не сглаживать. Конечно, то, что Фанни поведала о моих неблаговидных поступках, вызвало кризис, ссору и слезы. Конечно, мы вплотную подошли к разрыву. Конечно, то, конечно, это, но в конце концов мы осознали, что между нами существует прочная связь, которая хоть и была основательно поколеблена, но доказала, что она гораздо сильнее, чем мы оба думали. Как глубоко мы были привязаны друг к другу!

Фанни же увидела Радклиффа таким, каким она всегда мечтала его видеть — прямой результат ее попытки разбить ему жизнь. Он был почти тот же, что и раньше, только гораздо лучше, и все это благодаря ее постыдному, ненужному поступку. Будучи маленькой склочной крысой, она, сама того не сознавая, помогла нам с Клэр найти становую жилу в наших отношениях.

В моем плане мщения была и часть номер два, но с ней я решил повременить до тех пор, пока ближе к вечеру не увижу результатов действия части номер один. После пятнадцати минут оживленного разговора, в окружении подглядывающих, вынюхивающих, подслушивающих гостей, я все же заметил, что Фанни понемногу начинает осознавать свой провал. Когда же она наконец спросила, почему отсутствует Клэр, я посмотрел на нее в упор и сказал:

— Она уехала в Вену. Ей требуется какое-то время подумать и решить, хочет она остаться со мной или нет. И вполне возможно, что не захочет, Фанни.

— Даже после всего того, что между вами произошло? Я-то думала, у вас все прекрасно.

— Все все понимают. Но это не обязательно прекрасно. — Я набрал в грудь воздуха, намереваясь продолжать, но вдруг понял, что не могу. Поскольку я говорил сейчас чистую правду и страшно испугался, что могу потерять Клэр из-за прежнего себя — того себя, который теперь мне был невыносим. Это он как раз так и вел себя по отношению к Клэр. Тот же самый Радклифф, который сейчас пудрил мозги Фанни, заставляя ее поверить, будто ее заслуживающий лишь презрения поступок изрядно нам помог. Ты можешь никогда ее больше не увидеть! В своей записке она упомянула, что после того, как уедет Фанни, нам нужно будет поговорить, а вовсе не увидеться! Я едва не бросился к телефону, чтобы позвонить Клэр и умолять ее не бросать меня. Дать мне хоть полшанса все исправить. Я был рад, что использовал полученное в Сару желание на ее руку, но если бы мне предоставили еще одно желание сейчас, я бы попросил вновь соединить меня с Клэр, потому что важнее этого не было ничего. Я был согласен на все.

Я взглянул на Фанни, и в глазах у меня все поплыло. Я коснулся виска, чтобы прекратить головокружение. Я тяжело дышал и никак не мог остановиться. Успокойся! Извинившись, я поспешно отошел и стал искать туалетную комнату. Там я наполнил раковину холодной водой и сунул в нее всю голову целиком. Я могу потерять Клэр! А может, и уже потерял. Позвони ей немедленно. Нет, оставь ее в покое, и пусть она примет решение самостоятельно. Умоляй ее. Не трогай ее. Валяйся у нее в ногах. Не звони.

Задыхаясь, я вытащил голову из воды и снова опустил ее обратно. Звони в Вену. Не смей.

Снова подняв голову, я взглянул в висящее над раковиной зеркало. Лицо мое было мокрым, и с него капала вода. Я жадно хватал ртом воздух.

— Ты победила, Фанни. Ты победила.


И еще одна последняя история. Как-то вечером мы с Филипом Стрейхорном обедали с Венаском у него дома. Разговор естественно и плавно перешел к тому, сколько существует различных способов умереть. Дни моего безумия были еще свежи в памяти, и любые разговоры о смерти заставляли меня нервничать. Но в устах этих двоих, особенно собравшихся вместе, даже загробный мир становился интереснейшим местом. Стрейхорн, знавший понемногу обо всем, рассказал, что в Средние века казни были довольно торжественным и даже захватывающим событием. Зачастую приговоренный поднимался на эшафот — эту свою последнюю трибуну — и обращался к толпе с зажигательной речью. Он рассказывал собравшимся, как опасается за их души и каким образом он сам оказался в столь плачевном положении. Смотрите, люди, не следуйте моим путем, а не то кончите так же плохо, как и я. Зеваки очень любили слушать эти предсмертные автобиографии, а обреченный, в свою очередь, получал последний шанс земного общения с теми, кто пришел посмотреть, как он умрет. Суть проповеди обычно сводилась к следующему: мы с вами все одинаковы и единственное, что я могу вам сказать, братья и сестры, не поступайте так, как я.

Венаск отозвался только после того, как доел пряный картофельный салат, лежавший у него на тарелке.

— Гарри тоже однажды так сделал.

Отправляя в рот очередной кусок копченой говядины, я едва не прослушал.

— Что-что?

— Да-да, именно ты. Однажды ты встал, произнес потрясающую речь, а потом тебе отрубили голову. Это едва ли не единственный раз за всю твою историю, когда ты признал, что был неправ.

Я бросил взгляд на Стрейхорна.

— И когда же это было, Венаск?

— Да во Франции, накануне революции. Тебя осудили за то, что ты украл свинью у священника.

— Свинью у священника?

— Именно. Кто-нибудь хочет еще огурчик?

— И за сколько же лет до революции это случилось?

— Не бери в голову, Гарри. Прислушивайся к тому, что я говорю между строк, которые ты не удосужился прочитать. Я сказал, что то был единственный раз за твою историю, когда ты признал, что неправ. Тонкий намек на толстые обстоятельства, дружок.


Меня просто тошнит от уличных оркестров. Важно марширующие по городу толстяки в тирольских шляпах с торчащими сбоку и трепещущими на ветру фазаньими перышками. Напоминающие фашистские, полувоенные защитного цвета костюмы, а уж о музыке, которую они исполняют, и вообще говорить нечего!? Какой только садист ее сочинил? Какие круги ада он перед этим прошел?

В тот день по улицам маршировало, наверное, не менее пяти таких оркестров. И когда они останавливались передохнуть и смолкали, из неведомого уголка преисподней вдруг выскакивали представители какого-нибудь австрийского фольк-ансамбля и начинали улюлюкать свой йодль, хлопать себя по ляжкам, завывать и бешено скакать, чередуя бешеные пляски с традиционными австрийскими народными танцами. В паузах же подключался выступающий в роли распорядителя церемонии известный телеведущий, щедро рассыпая вокруг себя соленые шуточки и комментарии, вслед за чем начинался парад хорошеньких девушек в таких коротких юбочках, что из-под них чуть ли не пупки выглядывали. Добро пожаловать на Dachgleiche в честь Собачьего музея. Все это, конечно, было ужасно, но, разумеется, не до такой степени. Стоило понять, что цель всего мероприятия напиться до чертиков и начать поздравлять всех подряд, как в празднике начинало видеться нечто джорджгрожевское. Единственное, что меня раздражало — помимо необходимости раз шесть подряд прослушать «Марш Радецкого» note 83, — было то, что при виде этих веселящихся людей я не раз представлял, как самые пожилые из них I вот так же веселились в тридцатые и сороковые годы, а потом в разгар веселья на трибуну поднимался тип в коричневой форме и разражался звонкой речью во славу герра Гитлера. Эти мысли и не давали мне стать полноправным участником веселья. Но все равно было хорошо. Сарийцы пили яблочный сидр и апельсиновый сок. Для них специально привезли барашков. Воздух наполнился запахом жарящейся баранины и сосисок, маслянистым запахом жарящегося картофеля и ароматами молодого вина и пива. Я вообще очень плохо переношу спиртное и точно знаю, что если выпью хотя бы пару кружек пива, то мгновенно напьюсь в стельку, поэтому я подошел к одной группе, взял бокал и сделал глоток, потом к следующей— еще глоток… Таким манером, я полагал, что сумею продержаться в относительно приличной форме до конца церемонии. И еще я знал, что если напьюсь, то вполне могу позвонить в Вену и наговорить Клэр черт те чего. Самый последний мой план предполагал оставить ее в покое еще на один день, если, конечно, я выдержу, а потом позвонить и поведать о том, как мне плохо, и попросить о встрече, даже в том случае, если она решила меня бросить. Ведь это было бы честно, не так ли? Я лелеял этот план, как птицу с подбитым крылом: может быть, при должных заботе и уходе мне удастся сохранить ей жизнь. Может быть, если я все сделаю правильно, крыло заживет и она снова будет летать.

Мы как раз беседовали на ломаном немецком с Bundeshauptmann note 84 из Зальцбурга когда в сопровождении целой армии придворных появился Хассан.

— Мы очень гордимся тем, что вы сделали, Радклифф. Я знаю, отцу бы это наверняка понравилось. — Мы обменялись крепким рукопожатием. Я первым выпустил его руку. Как он отреагирует, если я скажу ему, что это не просто красивое здание, а будущая Вавилонская башня? Зная его мнение обо мне, я был уверен, что он лишь вздохнет, сожалея о моей бесконечной самонадеянности, и, промолчав, уйдет. Наверное, лучше оставить все как есть, и пусть будущие события говорят сами за себя.

— Большое спасибо. А как обстоят ваши прочие дела?

— Спасибо, ужасно. Устал до смерти. Когда мы наконец разобьем Ктулу, я буду очень счастлив. Пока же жизнь не доставляет мне особых радостей.

— Да, Ктулу говорит довольно неприятные вещи. Хассан поднял голову и поскреб шею. Только тут я вдруг заметил, что он небрит.

— На прошлой неделе возле моего офиса был найден «дипломат», в котором было достаточно пластиковой взрывчатки, чтобы взорвать половину дворца. Но внутри не оказалось ни таймера, ни взрывателя, только взрывчатка. И еще записка. Написанная рукой Ктулу. Знаете, что он написал? «Это твоим детям, Хассан. А ты уже мертвец».

— Представляю, каково вам было!

— Это напугало меня, но в последнее время мне довольно часто приходится пугаться. Отец учил меня, что страх подобен пище — ты поглощаешь его и извергаешь его из себя. Но иногда крепит. Иногда мне больше хотелось бы посмотреть футбольный матч, а не думать о войне. Позаботиться о себе. Да. кстати, вчера после приема Фанни рассказала мне о вашем с ней разговоре. По ее словам, вы были очень милы. У меня почему-то сложилось впечатление, что ее это даже несколько расстроило. Довольно забавно. — Он царственно помахал мне рукой и отбыл, сопровождаемый своей шайкой.

Мой Bundeshauptmann тут же снова начал что-то мне рассказывать, а я только и делал что улыбался и согласно кивал, поскольку не понимал ни слова из того, что он говорит. К счастью, вскоре нас позвали на церемонию, и у меня появилась возможность сбежать от него с многочисленными улыбками и несколькими дюжинами AufWiedersehen note 85. На верхушку здания поднялись только мы, начальники. Только нам было позволено сфотографироваться, как одной большой дружной семье, собравшейся вокруг елки. В центре стояли Хассан и Фанни. Настоящая церемония началась после того, как мы снова спустились вниз и прошли к наспех сооруженной неподалеку от здания трибуне.

Все находившиеся там должны были выступить с речью и, когда очередь дошла до меня, я сказал:

— Покойный султан Сару сделал для меня две удивительные вещи. Во-первых, он великодушно спас мне жизнь во время землетрясения. И, что, наверное, еще более важно, он убедил меня взяться за этот проект. Хотя мы не были слишком близки, этим человеком я восхищаюсь до сих пор, и мне его очень не хватает. С моей точки зрения, в нем наилучшим образом сочетались человеческие противоречия: он был провидцем, твердо стоящим обеими ногами на земле. Прагматиком, который никогда не боялся мечтать и надеяться. Его Величество, новый султан, недавно сказал мне, что, доживи его отец до этого дня и увидь это здание, он остался бы доволен. Остается только надеяться, что, когда здание будет достроено, наш Собачий музей станет достойно выполнять функции всех хороших музеев, то есть информировать, просвещать и, наконец, восхищать.

Короткая и прочувствованная речь вызвала горячие аплодисменты, хотя вряд ли среди присутствующих было много людей, достаточно хорошо знающих английский, чтобы ее понять. Австрийские чинуши говорили бесконечно, и это было вдвойне тоскливо для тех из нас, кто не имел счастья быть родом из этой страны инвертированных глаголов. Последним выступил Хассан, который поблагодарил всех сначала по-немецки, потом по-английски, а остаток краткой речи произнес на прекрасном, безукоризненном немецком, чем немало меня удивил. У этого парня в рукавах было припрятано полно сюрпризов. Оставалось лишь надеяться, что их у него окажется достаточно для победы над нехорошими ребятами в Сару.

После завершения официальной части снова забухали оркестры и снова появились еда и выпивка. Сидя на трибуне и слушая речи, я не спеша разглядывал публику и внезапно выпрямился в кресле, заметив женщину, которую сначала принял за Клэр. Бывает, твердо знаешь, что это не она, но какая-то маленькая зловредная зверушка в голове упорно долбит: нет, это точно она, до тех пор, пока окончательно не собьет нас с толку. Когда я заметил эту женщину, она как раз аплодировала, и было совершенно очевидно что у нее две здоровые руки. Но моя зверушка настаивала, нет, это Клэр! Она приехала! И на какой-то кратчайший захватывающий миг я поверил в это. Вернувшись через несколько мгновений к реальности, я почувствовал, что уровень адреналина у меня в крови зашкаливает, а сердце колотится, как после стометровки. Мне хотелось, чтобы это была она, и в то же самое время я словно окаменел. Мне так необходимо было конкретное, чудесное подтверждение ее возвращения. И в то же время, если бы это оказалась Клэр, я бы просто не знал, что ей сказать. Впрочем, неважно, поскольку это была не она, и я понял это через секунду, более пристально вглядевшись в нее. Но от ложной тревоги я весь трясся и чувствовал себя подавленным еще примерно с час, пока, наконец, выбитый из колеи всеми этими переживаниями не взял с подноса, который проносила мимо девушка, большую кружку пива. Но пиво ничуть не помогло и лишь вынудило меня срочно отправиться на поиски туалета.

Когда раздались первые выстрелы я как раз стоял с высунутым от удовольствия языком и блаженно прикрытыми глазами. Открыв глаза, я огляделся, не понимая, что происходит. Выстрелы? Крики, снова выстрелы, автоматная стрельба. Короткие лающие очереди, тишина, новые очереди с разных сторон. В туалете слева и справа были открыты окна. Из них до меня донеслась стрельба сначала с одной стороны, потом ответная с другой. Застегнув брюки, я выглянул из левого окна, но ничего не увидел. Снова стрельба. Тогда я выглянул из правого окна и увидел пробегающего мимо человека, какого-то незнакомого араба в джинсах и черной лыжной куртке, с высоко поднятой рукой, в которой что-то было зажато. Оружие.

Снова стрельба, и не успел я выскочить из туалета, как услышал два очень громких взрыва и исполненный ужаса и боли крик; женский голос, снова и снова выкрикивающий чье-то имя: «Фердль! Фердль! Фердль!»

Снаружи царил хаос. Люди валялись на земле, люди куда-то бежали, люди были перепуганы. Одни истекали кровью, другие были мертвы. Какой-то кошмар. Раньше я уже видел такое во Вьетнаме. Никто не знал, как вести себя под обстрелом. Бежать прямо на огонь? Прорываться вперед через зону поражения? Залечь? Каждый поступал по-своему и молился. К счастью, поблизости один из спецохранников Палма делал перевязку какому-то ребенку. Я бросился к нему и спросил:

— Кто это?

— Люди Ктулу. Мы предполагали, что они могут появиться сегодня. У вас есть оружие?

— Нет.

— Тогда лучше найдите. Или бегите. Лучше убежать. Снова хаос. Как же быть? Но прежде чем я принял решение, опять послышались взрывы, целая серия. Причем совсем рядом. Бум. Бум. Бум. Глухие хлопки минометов. Неужели у них есть чертовы минометы? На дальнем конце стройплощадки к небу поднимался высокий столб черного дыма, сквозь который уже начинало зловеще пробиваться пламя. Я вспомнил, что именно там приземлился вертолет Хассана. Хассан. Фанни.

Боже мой, Фанни!

Я помчался туда, пригнувшись как можно ниже, едва ли не на карачках, как краб. Вокруг стреляли, на земле лежал австрийский полицейский, которому пуля пробила шею и размозжила плечо. Рядом валялся его пистолет. Я, не раздумывая, схватил его. Это было просто оружие. Теперь у меня по крайней мере есть оружие. Пистолет оказался легким. Похож на игрушечный, и толку от него немного, но тем не менее из него все-таки можно стрелять, и теперь у меня в руках было хоть что-то смертоносное. Я продолжал мчаться к дыму. Фанни.

Мои ноги все поняли раньше головы. Или голова подсказала ногам, а уже потом они в свою очередь сообщили мозгу. В каком бы именно порядке это ни происходило, я остановился как вкопанный еще до того, как осознал случившееся и мгновенный паралич лишил меня равновесия. Спотыкаясь, я неуверенно проковылял еще немного вперед. Я едва держался на ногах. Музей! Эти сволочи решили взорвать музей. Сначала устроить переполох, затем заложить заряды и удрать. Я знал это. Я был уверен. Эта мысль не раз приходила мне в голову все то время, пока мы здесь работали. В один прекрасный день Ктулу обязательно попытается завалить моего красавца. Это было так логично, но я отгонял подобные мысли так же, как и мысли о собственной смерти. К чему терять время на размышления о чем-то столь окончательном и неизбежном. Я стоял до тех пор, пока не вернулось чувство равновесия, а потом повернулся и посмотрел на здание. Оно все еще было на месте, довольно далеко, но вполне в пределах досягаемости. Мысль кинуться к нему мелькнула у меня в голове, но я тут же отбросил ее. Если мне удастся добежать до Фанни, я, возможно, еще смогу помочь. Если оставался хоть малейший шанс, дело того стоило. Я отвернулся от музея и бросился к вертолету.

На бегу я обратил внимание на то, что почти не слышно машин, стрельба почти стихла, зато гораздо громче стали человеческие голоса. Мольбы о помощи, крики, невнятное и жуткое бормотание тяжелораненых. Я прибавил ходу, чтобы скорее добраться до своей подруги. Может быть, я еще смогу помочь.

Тут раздалось «ла-ла-ла-ла-ла» и сразу же после этого среди дыма медленно взмыл черный вертолет султана и улетел прочь. Была ли на борту Фанни? Из кабины кто-то строчил из автомата. Зип-зип-зип-зип… стоп… зип-зип-зип-зип. Похоже, там внутри было полно народу. А Фанни с ними? Вертолет скрылся из виду.

Затем я услышал за своей спиной три мощнейших взрыва. Таких сильных, что земля вздрогнула и опрокинула меня навзничь. Я знал, что это было. Я знал, что все кончено. Я уставился в находящуюся в пяти дюймах от моего лица землю. Такую густо-коричневую. Такую живую.


И напоследок расскажу еще об одном. Я видел это немного позже, когда все уже почти закончилось. Вдалеке, там, где дымились развалины музея, палмовский охранник преследовал одного из приспешников Ктулу. Оба были вооружены и бежали что было сил. И вдруг человек Ктулу превратился в большого оленя. Это правда. Я видел это собственными глазами. Не прекращая погони, человек Палма мгновенно превратился в собаку. Рыжевато-коричневого пса. Несясь на восьми, скрылись из виду как раз в тот момент, когда я наконец осознал, что именно вижу и что именно сейчас произошло у меня на глазах. Я видел это.


Словно извиняясь за то, что произошло днем, погода к вечеру стала просто-таки весенней. Было тепло, в воздухе стоял целый букет чудесных ароматов — идеальная погода для прогулки.

Можете себе представить, что началось после нападения. Полиция и врачи, сирены, всеобщая сумятица и непрекращающиеся горестные вопли и крики боли раненых. Невозможно было вернуть этой вселенной хотя бы видимость логики и порядка. Семнадцать человек погибло. Гораздо больше ранено. Музей разрушен до основания. Единственной хорошей новостью стало то, что Хассану и Фанни удалось выбраться из заварухи целыми и невредимыми. Правда, не так, как я думал — на вертолете, — а на секретной спецмашине, которая постоянно находилась поблизости от королевской четы, просто так, на всякий случай. Известие о том, что моя подруга осталась жива, весьма меня порадовало.

Я старался помочь чем мог, но, к сожалению, не был ни священником, ни врачом. Я был всего-навсего архитектором, спроектировавшим здание, которого больше не существовало. Когда-то давным-давно я, улыбаясь, думал о том, что надпись «Человек, Который Построил Собачий Музей» была бы хорошей эпитафией на моей могиле. Я крутился среди раненых и пытался помочь, пытался утешить как мог, но все было бесполезно. Одна убитая горем женщина, раскачивающаяся из стороны в сторону над телом мужа, заметила меня и наградила взглядом, которого я никогда не забуду. Ее взгляд говорил: «Это твоя вина. Во всем виноват только ты».

Потом я разговаривал с полицейскими, рассказав им все, что знал. Кажется, мой рассказ не вызвал у них ничего кроме скуки. Потом я отправился обратно в отель. Целль-ам-Зее превратился в настоящий бедлам. Пожарные машины, кареты скорой помощи, вертолеты, автобусы телевидения — сотни людей буквально захлестнули городок волной мрачного возбуждения, и теперь он был похож на муравейник. Некоторые из них прибыли сюда, чтобы помочь, но большинство рвалось просто поглазеть и насладиться картиной трагедии. Но самым поразительным было то, как стремительно все они примчались. Ну и быстро же разлетались вести о кровопролитии! Этих людей очень легко было возненавидеть.

Стоило мне войти в комнату, как я услышал непрекращающиеся звонки. Телефон звонил так истошно, что мог свести с ума. Возможно, среди звонивших была Клэр или Фанни, но у меня не было сил отвечать. Я сказал портье, где я и что если я понадоблюсь какой-нибудь важной персоне, то пусть пройдет ко мне в номер. Но никто так и не появился. Телефон продолжал звонить до тех пор, пока я, не выдержав, позвонил портье и распорядился всем отвечать что меня нет.

Несколько часов спустя я все еще лежал пластом на кровати, и вдруг послышался негромкий стук в дверь. Предполагая, что это полиция, я устало поднялся и открыл. За дверью стоял Мортон Палм. Презирая себя за то, что за все это время я ни разу не вспомнил о нем и не удосужился выяснить, уцелел ли он, я крепко обнял его.

— Слава Богу, Мортон.

Мы стиснули друг друга в объятиях и долго стояли неподвижно. Наконец он попытался высвободиться, но я не отпускал его.

— Подождите, прошу вас, подождите.

— Гарри, я хочу, чтобы вы пошли со мной.

— Куда? В полицию?

— Нет, мы с вами сходим на стройплощадку.

— Зачем?

Вид у него был измученным.

— Потому что это необходимо. Вы должны пойти со мной.

— Вы серьезно, Мортон? Сейчас?

— Да, мы должны сходить туда прямо сейчас. — Ладно. — Когда я наконец оторвался от него, меня вдруг охватило чувство пустоты и утраты. Что я там забыл? Но я в любом случае не мог ему отказать, и, значит, придется идти.

Отойдя на несколько шагов от отеля, я остановился и огляделся.

— Какой прекрасный вечер. Прекрасный, хотя и дерьмовый.

Объезжая озеро, чтобы попасть на место, мы оба молчали. Мортон вел машину медленно, лицо его ничего не выражало.

Ожидая увидеть телевизионный цирк из юпитеров и камер, я был совершенно ошеломлен, поняв, что на площадке никого нет. Ни единой живой души. Я взглянул на Палма, ожидая разъяснений, но он лишь жестом предложил мне помолчать. Что же происходит?

Мы вышли из машины в том месте, где когда-то была ограда, сейчас превратившаяся в скомканные клочья сетки. Вокруг никого не было видно.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21