Винсент Этрих (№2) - Белые яблоки

– Что это значит? – свистящим шепотом спросил он.

Теперь его ощупывали не таясь. Чьи-то торопливые пальцы двигались по его телу то вверх, то вниз, исследуя каждый его участок. Казалось, они были сотканы из утреннего тумана. Так легко касаться кожи способен лишь слабый ветерок. Но в то же самое время движения их были настойчивы и последовательны.

Вот они поднялись по ноге к паху, ощупали член сквозь ткань плавок. Один из пальцев медленно дотронулся до ягодиц и исследовал пространство между ними. Потом едва осязаемые пальцы все вместе стремительно спустились вниз по ногам, до самых пяток. Этрих не мог шевельнуться. Он окаменел от страха. Его тем временем продолжали изучать. Пальцы пробежались по животу и груди к шее, легким дуновением коснулись лица, медленно ощупали ноздри и переместились на затылок, миновав лоб. Похоже на любовную ласку, подумал Этрих. Они меня изучают, как новая подружка во время первой близости.

Он не мог бы в точности сказать, сколько это длилось. Сопротивляться было бесполезно, и ему оставалось лишь молча терпеть эту процедуру осмотра. Благодаря тому, что он не тратил силы на борьбу с бесцеремонным противником, он в какой-то момент вдруг совершенно успокоился и, покорившись неизбежному, понял, что происходит. Он не знал, да и не особо стремился узнать, откуда пришло к нему это понимание. Но оно вдруг возникло у него в сознании, и он тотчас же утвердился в мысли, что не ошибается. Винсент Этрих догадался, что пальцы, которые к нему прикасались, были его собственные. Мертвый Винсент Этрих ощупывал лицо живого Винсента Этриха.

И тогда мертвец заговорил.

– Обычно люди не красят волосы в синий цвет, – заметила Изабелла, указывая подбородком на толстяка с синими волосами, который, облокотившись на стойку бара, потягивал низкокалорийную колу из жестяной банки.

Коко проигнорировала ее замечание. Она не сводила глаз с рук Изабеллы. Они сидели за столиком бара Маргарет Хоф, заказав сэндвичи с ветчиной и чай.

– Никак не возьму в толк, почему тучные люди всегда пьют диетическую колу? Кого они этим надеются обмануть?

Коко была слишком поглощена наблюдением за действиями Изабеллы, чтобы отвечать на этот риторический вопрос. Изабелла деловито сняла с сэндвича ветчину и положила на край тарелки. Хлеб она изящным движением свернула вдвое и принялась есть.

– Зачем ты это сделала?

Изабелла улыбнулась и подняла палец вверх, давая Коко понять, что охотно ответит, но только когда проглотит то, что у нее во рту.

– Я всегда так поступаю. Переделываю его на свой вкус. Признайся, тебе хоть раз попался безупречный сэндвич? Чтобы хлеб был нарезан как надо и чтобы начинки было не слишком много, но и не слишком мало? Вот видишь, поэтому приходится самой кое-что в нем доработать.

Лицо Коко осталось непроницаемым.

– А как на это реагирует Винсент?

– Нормально. Ему нравится.

По– твоему, это ненормально, да?

– Еще бы.

– Я не спорю. Пусть меня считают особой со странностями. Мои близкие, сколько я себя помню, не уставали повторять, что я странный ребенок. А вот чего мне действительно недостает, так это внутренней силы.

– Вернуть Винсента оттуда, где он был, – очень смелый поступок, Изабелла. Человеку слабому это вряд ли удалось бы.

Изабелла свободной рукой дотронулась до живота:

– Но мне ведь Энжи помогал. А без него я бы не справилась, поверь.

– Неправда. Может, он тебе и помог, но решение принимала ты. Никто тебя к этому не принуждал. Как это было?

Брови Изабеллы взметнулись вверх.

– А ты не знаешь?

– Нет. Это у всех происходит по-разному. Методов сколько угодно. И в любом случае, я ведь не оттуда. Как уже не раз тебе говорила.

– А откуда ты?

Коко поднесла чашку с чаем ко рту и сделала большой глоток.

– Нет, сперва ты рассказывай.

Изабелла охотно подчинилась, не переставая жевать, отчего рассказ ее порой перемежался небольшими паузами.

– Каждый человек хоть раз в жизни непременно видит во сне собственную смерть во всех деталях. Но за всю жизнь мы видим примерно двадцать пять тысяч снов и так редко угадываем, какие из них вещие. Ну подумаешь, еще один кошмар приснился. Поскорей забыть его, перевернуться на другой бок и постараться снова заснуть. Вот и все, что приходит нам в голову. А потом он стирается из памяти.

– Откуда тебе это известно, Изабелла?

– Я сразу поняла, что это был за сон, когда он мне приснился. Сразу.

– Но как? Откуда тебе было знать, что сон о твоей смерти – пророческий?

– Понятия не имею.

Коко потрясла в воздухе ладонью так, как будто хотела остудить ее.

– Это впечатляет. Никогда не слыхала ни о чем подобном, а ведь мне много чего рассказывали, поверь.

Изабелла принялась за ветчину.

– Возможно, иногда совсем неплохо быть немного не в себе.

– Еще бы! Расскажешь мне сон?

– Нет. Теперь моя очередь спрашивать.

Тут Коко вдруг проделала нечто неожиданное: схватила чашку Изабеллы и одним глотком выпила весь чай. Вытерев рот тыльной стороной ладони, она кивнула:

– Валяй.

– Откуда ты?

– Из чистилища.

– Так оно существует?

– Оно совсем не такое, каким его представляют себе люди, но в принципе их представление тоже вполне сгодится.

– Так, значит, есть и рай и ад?

Коко помотала головой:

– Нет. Только жизнь, смерть и чистилище. Люди придумали рай и ад и сильно осложнили этим свою жизнь. Ты когда-нибудь встречала по-настоящему хорошего человека, который считал бы себя достойным посмертного вознесения в рай? Ведь нет, признайся. Каждый уверен, что проклят за свои прегрешения.

– Так как же все это устроено?

Простота вопроса пришлась Коко по душе. Всего шесть слов!

Вдруг Изабелла, переменившись в лице, слабо вскрикнула и поморщилась, как если бы ее внезапно ударили под ложечку. Тело ее пронзила резкая боль. Она откинулась на спинку стула и непроизвольно приоткрыла рот. Дышать она не могла.

Коко сразу поняла, что с ней случилось. Она придвинула к ней свою чашку с чаем:

– Выпей быстрей.

Изабелла, вперив в нее остановившийся взор, едва нашла в себе силы, чтобы подчиниться. Стоило ей сделать всего один глоток, как боль утихла. Трясущейся рукой она отняла чашку от губ.

– Что же ты? Выпей все до капли. Так будет вернее.

Пережитая боль была такой сильной, что едва ее не спалила. Еще немного, и она превратилась бы в горстку пепла.

– Что это было? – с трудом выдавила она из себя.

– Моя оплошность. Я пила из твоей чашки, и мне следовало сразу передать тебе мою. Прости. Ты пострадала по моей вине.

По виду Изабеллы нетрудно было догадаться, что она ничего не поняла. Коко терпеливо продолжила пояснения:

– Отпив из твоей чашки, я получила возможность вести разговор о сложных материях на понятном тебе языке. Иначе ты не разобрала бы моих слов.

– А какой твой родной язык?

– Я ведь уже говорила, что явилась сюда из чистилища. Находясь в вашем мире, я ему не принадлежу.

Изабелла, указав на нее пальцем, осторожно предположила:

– Так это не ты?

– Это всего только малая часть меня. – Она подняла вверх большой палец. – Точно так же, как, к примеру, любой из твоих пальцев является лишь частью тебя.

– А остальное? Ты не могла бы показать мне себя всю, целиком?

– Нет, даже пытаться не стоит. Ты пока не в состоянии этого постичь, понимаешь? Только когда твоя жизнь кончится… Для того и существует чистилище. Там учатся пониманию и постижению.

– Почему на меня вдруг обрушилась эта боль?

– Твоя душа оказалась переполнена чужеродной информацией. Ну… Чтобы тебе было понятнее… Предохранитель перегорел. В тебя были загружены данные, которые ты не смогла усвоить и обработать. Жесткий диск у тебя маловат оказался. Пригубив из моей чашки, ты поднялась на другой уровень. Теперь все в порядке. Мы можем продолжать. Тебе ничто не угрожает.

– Так как же все это устроено?

Коко стала загибать пальцы:

– Жизнь. Потом чистилище. Потом смерть. Люди думают, что умирают, когда жизнь кончается. Ничего подобного. Сначала им приходится побывать в чистилище и там усвоить, что такое смерть и как им обрести в ней свое место.

– Выходит, чистилище – это что-то вроде школы?

– Да, в некотором смысле.

– Значит, умерев, все отправляются учиться?

– Оставив позади жизнь, все попадают в школу, совершенно верно. – Коко подозвала проходившего мимо официанта и заказала еще чаю.

– Так где же я побывала, когда отправилась за Винсентом?

– В чистилище.

– Но я отчетливо все помню. Очень похоже на наш мир. Очень.

– Совершенно верно. Это специально так устроено для новоприбывших, чтобы они попадали в привычную обстановку. Но чем дольше ты там находишься, тем заметней все меняется.

– А смерть? Что это такое?

– Смерть – это мозаика. Она – мозаика.

Официант подал им чай. Ответ Коко глубоко разочаровал Изабеллу, и она не сумела этого скрыть.

– О чем ты?

– Ты строишь свою жизнь, а потом она заканчивается. Но что происходит с существом по имени Изабелла, которое ты создала? Исчезает ли она, когда твои глаза закрываются навек? Это было бы бессмысленно, согласись. С какой стати вся энергия, накопленный опыт, развитое воображение обратились бы в ничто? Семьдесят лет развития вдруг в одно мгновение исчезли бы в никуда? – Улыбнувшись, она прибавила: – В том числе вкус перца или… карандаша.

Изабелла, слушавшая ее с напряженным вниманием, улыбнулась.

– Винсент вечно надо мной смеется, когда я грызу карандаши, а я не могу избавиться от этой привычки.

– И от души перчишь свою еду.

– Откуда ты это знаешь?

– От него.

– Он много обо мне рассказывал?

– Нет. И всегда только хорошее, никакой критики. – Коко передвинула свою чашку влево, потом вернула ее на прежнее место и взглянула на Изабеллу. – Это меня доставало.

– Расскажи о смерти.

Коко пошарила в кармане куртки.

– Тебе когда-нибудь случалось видеть мозаику? – На лице ее появилась гримаса: найти то, что ей было нужно, оказалось нелегко.

– Да, я была в константинопольской Софии и в церкви Сан-Витале, в Равенне.

– Отлично.

Коко наконец вытащила из кармана целую пригоршню кусочков разноцветной смальты. На некоторых были отпечатаны буквы. Сделав едва уловимое движение запястьем, она разжала кулак. Плиточки рассыпались по всему столу, некоторые откатились к самому краю, но на пол не упала ни одна.

– Ты всегда таскаешь в кармане смальту?

– Только в особых случаях. Теперь составь из них какой угодно узор. Вперемешку или по цветам, как пожелаешь. – Небрежным кивком она указала на поверхность стола.

Изабелла, немного поколебавшись, внимательно оглядела все валявшиеся на столе кусочки и начала пододвигать к себе те из них, что ей приглянулись. Действовала она неторопливо и сосредоточенно. Не зная, что на сей раз затеяла Коко и чем все это могло закончиться, она руководствовалась исключительно собственным вкусом.

– Значит, как пожелаю? – на всякий случай переспросила она, не отводя взгляда от плиток.

– Да, конечно. Это не игра. Сложи их как хочешь.

Изабелла отыскала нужные буквы и сложила из них слово «перец», которое поместила в квадратную рамку из красных, синих, желтых и черных керамических осколков. И продолжала работу, выбирая, складывая, меняя разноцветные кусочки местами. Лишь однажды она подняла глаза на Коко, пытаясь по выражению ее лица определить, что у нее на уме, но бесстрастный взгляд Коко ничего не выражал.

К столику подошла Маргарет Хоф. Ей стало любопытно, что проделывает ее венская приятельница с грудой маленьких плиток, усеявших стол. Изабелла не обратила на нее внимания, и Маргарет, выразительно фыркнув, ушла за стойку. Коко молча курила и прихлебывала чай.

Изабелла закончила работу. Она принялась было считать плитки, но Коко твердо ее остановила:

– Не делай этого, не считай. Количество не имеет значения.

– Но я просто…

– Говорю же тебе, прекрати. – В голосе Коко звучала холодная уверенность.

Изабелла, негодуя в душе, что ею командуют, все же подчинилась.

– Что дальше? – спросила она, положив ладони на столешницу.

Коко кивнула:

– Положи руки на колени.

Изабелла послушалась и на этот раз, но покорность ее не была вознаграждена: против всякого ожидания ничего не произошло. Посетители неторопливо перемещались по залу бара, разговаривали, присаживались за столики, расплачивались, уходили. Кто-то затянул песню, вслед за этим из противоположного конца зала послышался взрыв смеха. Изабелла пристально следила за Коко, ловя взглядом каждый ее жест. Не предпримет ли она чего-либо? Ничего. Через некоторое время, устав ждать от Коко хоть каких-либо действий или пояснений, она переключила внимание на свой узор. Она заметила, что изумрудно-зеленый осколок мозаики, формой своей напоминавший звезду, очутился не на месте. И как это она могла положить его сюда? Найдя подходящее окружение для зеленой звезды, она вдруг поняла, что созданная ею картина весьма далека от совершенства, и принялась увлеченно передвигать другие осколки. Это занятие полностью поглотило ее, хотя все то время, пока она подталкивала пальцами то вправо, то влево элементы мозаики, ее не покидала мысль, до чего же это глупо. И вдруг Коко, про которую она и думать забыла, произнесла:

– Никто не в силах бывает оставить свой рисунок как есть, всякий норовит передвинуть один фрагмент, потом еще, и так без конца. Ты всю жизнь перемещаешь кусочки мозаики вверх и вниз, вправо и влево, пытаясь исправить общий вид картины. И порой это удается, все выглядит безупречно. Но лишь на недолгое время. Становишься старше, что-то в жизни меняется, и вот настает срок опять исправить рисунок. А потом еще раз, еще… В точности так, как ты это сейчас делаешь.

Изабелла тотчас же подняла глаза на Коко. Та сунула в рот один из неиспользованных керамических осколков и принялась жевать его. Потом подхватила пальцами второй и съела с не меньшим аппетитом. И как ни в чем не бывало продолжила пояснения:

– Существует две мозаики. Первая – жизнь, которую ты проживаешь. Когда она заканчивается, она становится частью Большой Мозаики.

– А у инопланетян есть свои мозаики? – полюбопытствовала Изабелла.

Она с трудом верила, что столь дурацкий вопрос мог сорваться с ее губ, но в глубине души надеялась услышать ответ.

– У инопланетян, у индюков, у инфузорий, у индусов. Мы можем пройти по всему алфавиту, у всех есть свои мозаики. Все то, что когда-то существовало, отправляется туда в той или иной форме. Всякий становится фрагментом Большой Мозаики.

– Но для чего она? Я имею в виду, какова цель всего этого?

– Она сама и есть конечная цель.

– Но мне от этого не легче, Коко. Получается, что все мои вопросы пока так и остались без ответа.

Коко съела еще один кусочек плитки. Она пожала плечами: мол, мне-то какое дело до твоих вопросов и сомнений? Некоторое время они просидели молча, глядя друг на друга. Тишину нарушила Коко, неожиданно спросив:

– А ты в курсе, что Винсент всегда носит в кармане маленькую красную пластмассовую ложечку?

– Как же, это ведь его талисман. Я помню, откуда она у него. Как-то летним вечером в Вене мы купили мороженое и съели его на берегу Дуная.

Коко поерзала в своем кресле, сев так, чтобы лицо Изабеллы предстало перед ней анфас.

– Хорошо ли ты помнишь тот вечер?

– Еще бы! А что?

– Помнишь, какой вкус был у мороженого?

– Мороженое было ромовое с изюмом. В центре города как раз открылся павильон.

– Почему Винсент сохранил ложку?

В голосе Изабеллы зазвучали нотки торжества:

– Он сказал, что это был один из счастливейших вечеров в его жизни.

Коко протянула руку к мозаике Изабеллы, подхватила двумя пальцами фрагмент и, держа его на ладони, протянула ей через стол:

– Ешь.

– Что?!

– Съешь его. Делай, что говорят.

Изабелла взяла квадратик и, недолго думая, сунула его в рот. И сразу ощутила изумительный вкус и аромат. Такое ни с чем не спутаешь! Ромовое, с изюмом – сладкая прохлада! Это было так неожиданно и так приятно, что она закрыла глаза, погрузившись в воспоминания, которые принадлежали ей одной.

Когда она снова их открыла, ей стало на удивление тепло, воздух наполнял аромат цветов и все вокруг заливало золотистое сияние медленно догоравшего летнего дня. Она стояла на площади, держа в руке мороженое. В двух шагах от нее Винсент вычерпывал свое мороженое из пластикового стаканчика той самой красной ложкой. Взмахнув ею, как дирижерской палочкой, он спросил:

– А теперь куда?

Она помнила, какие слова произнесет, но тем не менее слушала саму себя затаив дыхание.

– Пошли прогуляемся по городу, а потом посидим у воды. – Она отдавала себе отчет, что в теле ее в настоящий момент одновременно живут две разные Изабеллы, прежняя и нынешняя.

И в течение следующего получаса обе эти Изабеллы и Винсент Этрих неторопливо миновали центр города с его элегантными магазинами, уличными музыкантами, стайками куда-то спешивших ребятишек и никуда не торопившихся японских туристов. Все они наслаждались теплым ветерком и золотистым сиянием этого венского вечера.

Дойдя до набережной, Изабелла прежняя и нынешняя, а также Винсент уселись на зеленую скамейку и болтали ни о чем с откровенностью и доверительностью, знакомой лишь любовникам. Им было так хорошо вместе. Они нашли друг друга, и оба знали, что это – навсегда. Жизнь не могла преподнести им более ценного подарка, не могла быть лучше, чем в тот теплый вечер. Винсент был прав, когда сказал, что день этот стал одним из счастливейших в его жизни.

Что же до Изабеллы, то для нее это параллельное переживание одних и тех же событий, свершавшихся одновременно в прошлом и настоящем, стало подлинным откровением. Чувства ее обострились до предела. От сверхъестественного сочетания терпкой новизны и изысканного аромата воспоминаний у нее закружилась голова. Но эти обе ее жизни вовсе не конфликтовали друг с другом. Все происходило так, как если бы Изабелла вела машину по незнакомой дороге, а рядом с водителем сидела она же прежняя, хорошо помнящая и трассу, и обочины, и с радостным чувством смотрела бы по сторонам. Слушала восторженную болтовню водителя и отмечала про себя детали окружающего, которые ускользнули от ее внимания во время прошлой поездки.

Держась за руки, любовники наблюдали, как воды Дуная меняли цвет, становясь все темнее по мере того, как на землю опускался вечер. Она собиралась что-то ему сказать, но в этот миг все разом кончилось. Она снова очутилась в полутемном баре, за столиком, поверхность которого была почти сплошь усеяна плитками мозаики. Коко все так же сидела напротив.

Едва осознав, что погружение в прошлое подошло к концу и она вынырнула в настоящее, Изабелла ощутила мучительное желание вернуться обратно в Вену, в тот день, быть рядом с Винсентом. Это было похоже на возвращение к унылой яви после сказочного сна, в пространстве которого так хочется побыть хоть несколько лишних мгновений, совсем чуть-чуть, лишь бы успеть поцеловать своего возлюбленного или отведать соблазнительных яств, приготовленных специально для тебя. Смятение, разочарование, томление. Все эти чувства объяли душу Изабеллы.

– Что это было?

– Первый опыт, какой обретаешь в чистилище: приходится заново прожить свою жизнь, воспринимая ее в перспективе.

– Всю жизнь? Каждый проживает всю свою жизнь? Сколько же на это уходит времени?

– Не так уж и много, – усмехнулась Коко.

– Но ведь в жизни столько тяжелого и грустного. Переживать это заново, и как зритель, и как участник, вдвойне неприятно.

– Верно, но это также совершенно необходимо. Прежде чем поместить свою жизнь в Большую Мозаику, ее надо как следует изучить. То, что ты сейчас видела, это лишь начало долгого пути постижения того, чем была твоя жизнь и что ты сделала с ней.

– Коко, скажи, существует ли свобода воли? Я поступаю так, как мне хочется, или кто-то дергает меня за нитки? Ну, ты меня понимаешь… – Она указала пальцем на потолок.

– Насколько далеко простирается твое любопытство? Хочешь отщипнуть кусочек или съесть весь каравай целиком?

Изабелла, не задумываясь, ответила:

– Весь.

– Отлично. Смотри на стол.

Дальнейшее произошло столь стремительно, что Изабелла наверняка не успела бы ничего толком разглядеть, не подскажи ей Коко, на что именно следовало обратить внимание.

Все осколки мозаичной плитки, которые Изабелла не включила в свой узор, вдруг словно ожили и начали быстро двигаться к центру стола. В этом не было ничего пугающего, ничего зловещего – всего лишь несколько разноцветных керамических плиток неправильной формы скользили с краев стола туда, где помещался рисунок Изабеллы. Обе женщины внимательно за ними наблюдали. Изабелла обвела глазами зал и облегченно вздохнула: никто из посетителей не обращал на них, равно как и на их столик, ни малейшего внимания.

– Представь себе, – сказала Коко, – что рисунок, который ты сложила, – это твоя жизнь, какой она была до настоящего момента. Ты отобрала плитки и буквы, какие тебе приглянулись, и расположила их как тебе вздумалось. А оставшиеся – это элементы твоего будущего.

– Правда? Это в самом деле моя жизнь? – Изабелла кивнула на мозаику.

– Нет, но ты представь себе, что так оно и есть. Это вполне годится в качестве иллюстрации. Видишь, как все они теперь группируются в более сложный узор?

– Да. Кроме тех, что ты съела.

Коко взяла еще одну маленькую плитку и засунула в рот.

– Эй!

– Не кипятись. Я съела всего лишь последние пять лет твоей жизни и уверяю тебя, ты об этом нисколько не пожалеешь.

Новое большое панно, включившее в себя все без остатка кусочки смальты, вдруг поднялось в воздух и зависло в нескольких дюймах над столом. Потом оно слегка наклонилось, так, чтобы Изабелла могла видеть его все целиком.

– Вот схематичное изображение твоей жизни, как она есть. Именно такой вид она примет в последний день твоего земного существования. Люди об этом даже не подозревают. Они ведь считают свою жизнь чередой разрозненных событий – случайностей, совпадений и ошибок, которые никак между собой не связаны. Ох, как же они заблуждаются!

Мозаика все еще висела в воздухе, словно поддерживаемая невидимой силой. Обе женщины глаз с нее не спускали, что же до всех остальных, находившихся в баре, то они ее попросту не замечали.

– Но ведь у иных в жизни случаются настоящие трагедии, Коко! Ужасные несчастья, подобные удару молнии. Ребенок, которого похитили и замучили до смерти. Или замечательная женщина из Флориды, в одночасье сгоревшая от рака. Как насчет них и им подобных? Они-то не выбирали такие плитки для своей Мозаики, не составляли для себя такой рисунок. Только не говори мне, что тем не менее это был их выбор. Я тебе не поверю.

– Позволь мне сперва закончить объяснение того, о чем мы говорили, а после я отвечу на твой вопрос.

Изабелла молча кивнула.

– Итак, вот твой труд в его завершенном виде.

Коко показала на панно, приглашая Изабеллу внимательно взглянуть на него напоследок. Потом вынула из кармана перочинный нож, раскрыла его с громким щелчком и, слегка наклонившись, вонзила лезвие в самую середину мозаики. Несколько движений – и вот уже черная плитка лежала у нее на ладони.

Изабелла ничего ей на это не сказала, ожидая объяснений. Она во все глаза смотрела на отверстие, которое образовалось в середине панно. Оттуда вырывался луч ослепительного, какого-то потустороннего света, словно Коко пробила брешь в оболочке реального мира.

Если что-то, чем мы дорожим, повреждается, мы не можем отвести взгляд от этой трещины или вмятины. Первая глубокая царапина на корпусе новой машины, первая явная ложь нового любовника, отверстие в мозаичном панно на месте плитки. Мы всегда знали, что это неизбежно, но втайне верили, что сможем избежать такого несчастья, уклониться от удара, обмануть судьбу. Иногда последствия удается смягчить, но что бы ни подверглось разрушительному воздействию – вещь, отношение, чувство, – оно уже никогда не будет прежним. Никогда.

Черная плитка лежала на открытой ладони Коко.

– Представь, что вся твоя мозаика сжалась до размеров этого фрагмента. – И она указала пальцем на крупный кусок плитки, висевший в воздухе. – Он входит в состав мозаичного рисунка, он его завершает, хотя сам по себе может показаться незначительным. Пока не увидишь своими глазами, какой стала вся картина без него. Ты слушаешь?

Изабелла кивнула.

– Большая Мозаика – не смерть. Она – Бог. Кусочки смальты, образующие Его сущность, суть завершившиеся жизни. Все, какие когда-либо протекали во вселенной. Каждой отводится в Нем свое место. И без любой из них Он был бы незавершенным. – Коко протянула ей черный фрагмент. – А теперь верни его на прежнее место.

Изабелла вытянула руку и закрыла осколком зияющую пустоту:

– Итак, Бог – мозаика, а мы – плитки. Которые принимают ту или иную форму, приобретают тот или иной цвет в зависимости от того, как мы проживем свою жизнь?

– Правильно.

Изабелла, естественно, ждала, что Коко еще что-нибудь к этому добавит, но она молчала.

– Получается, в этом и состоит секрет жизни: Бог – мозаика, а мы – плитки. И все? Конец?

– О нет. Дальше будет еще интересней. Смотри.

Изабелла вовремя подняла голову, потому что в этот миг мозаика взорвалась. Она без единого звука рассыпалась на части. И все фрагменты, из которых она прежде состояла, поплыли по залу в разных направлениях, как огни фейерверка. Но гораздо медленнее и вдобавок в полной тишине. Никто из посетителей бара не замечал, как черные, белые и желтые кусочки смальты скользили по воздуху над их головами, проплывали мимо их лиц или насквозь пронзали их тела. Изабелла изумленным взором проследила за плиткой, которая вошла в лоб одного из мужчин и медленно выплыла наружу из его затылка. Тот как ни в чем не бывало продолжал пить пиво, склонившись над газетой.

Некоторые из фрагментов мозаики летели низко, едва не касаясь пола, другие – под самым потолком. Одни остановились всего в нескольких дюймах от столика Изабеллы и Коко, но многие успели достичь дальних углов помещения. Всего через несколько секунд полета каждая, из плиток, замедляя движение, в конце концов останавливалась и застывала, как будто вмерзая в воздух.

Изабелла наблюдала за их хаотичным движением с боязливым изумлением ребенка, впервые увидевшего фейерверк. Коко не комментировала происходящее, предоставляя ей самостоятельно все анализировать. Прошло немало времени, прежде чем она наконец произнесла:

– Пройдись по залу и погляди на плитки. Смотри внимательно. А после я еще кое-что тебе объясню.

Изабелла выполнила ее распоряжение. Она подходила к застывшим фрагментам, рассматривала их со всех сторон, подныривала под них. Посетители бара почти не обращали на нее внимания. Лишь изредка она ловила на себе их равнодушные взгляды – такими ее не раз провожали в заведениях подобного рода, если ей случалось выйти в дамскую комнату. Сперва она не решалась дотронуться до застывших плиток, но потом осмелела и протянула руку. Но тут ей в глаза бросилась новая странность: кусочки смальты, из которых прежде была сложена картина, начали медленно менять цвет и форму. А затем все они, начиная с тех, что были дальше всего от столика, стали медленно приближаться к нему.

У нее на глазах прозрачный как льдинка прямоугольник, скользя по воздуху, превратился в ярко-оранжевую морскую звезду. А квадрат с буквой посередине обернулся сверкающим кружком. Голубая керамическая плитка сжалась и стала белым яблоком. Некоторые из однотонных плиток запестрели множеством оттенков разнообразных цветов, а пестрые в свою очередь сделались однотонными. По мере продвижения к столику они продолжали менять свои формы и цвета.

Изабелла неторопливо шла по залу и изумленно глядела по сторонам. Плитки пронзали ее тело, если ей случалось оказаться у них на пути, выскальзывали наружу и продолжали плыть по воздуху. Она подняла руку, и две из них пролетели сквозь ее ладонь. Она обернулась, приоткрыв от удивления рот, и в него тотчас же нырнула плитка шоколадного цвета. Изабелла не почувствовала удушья. Она вообще ничего не ощутила. Но на всякий случай оглянулась: плитка плыла по воздуху в том же направлении, что и остальные, но форма ее постепенно стала иной, как, впрочем, и цвет: из коричневой она превратилась в бледно-розовую.

Тут Коко что-то негромко произнесла, и фрагменты мозаики снова застыли в воздухе. Но их цвет и очертания по-прежнему беспрестанно менялись.

– Что?

– Ты что-нибудь слышала о теории большого взрыва?

– Конечно. Говорят, так появилась наша вселенная. Четырнадцать триллионов лет назад. – Изабелла не могла отвести взгляд от плиток. Зрелище было поистине захватывающим.

– Изабелла, перестань вертеться и выслушай меня. Ты сама хотела все об этом знать. Так вот, теория большого взрыва – это чистая правда. Человечество лишь теперь начинает постигать основы замысла. Но в результате взрыва появилась не вселенная, а Бог. Временами Он распадается на части, как эта мозаика. Происходит огромный взрыв, и Его частицы летят в разные стороны, в точности как это случилось с нашей мозаикой.

– Но почему?

Коко протянула руку и ухватила пальцами один из кусочков плитки.

– Ты заметила, что все они меняли цвет и форму, пока плыли по воздуху?

Изабелла озадаченно кивнула.

– Теперь смотри.

И в следующий миг перед ее глазами из разрозненных фрагментов сложилась новая мозаика. Она была куда ярче и красивее прежней. Изабелла наклонилась, чтобы получше ее рассмотреть, но мозаика вдруг рассыпалась на составные части, и фрагменты ее, как и в первый раз, поплыли по воздуху в разных направлениях.