Александер Камерон и Кэтрин Эшбрук - Ветер и море

И вдруг она увидела белое платье из тонкого муслина и осторожно вынула его из сундука. С маленьким лифом и короткими пышными рукавами, оно выглядело таким воздушным и нежным, таким необычным, таким женственным... Кортни провела тканью по щеке, улыбнулась, зарылась носом в пышные складки и глубоко вдохнула сладкий запах сандалового дерева.

Конечно, там были и другие платья, а не только это! Кортни не раз видела юбки из яркой блестящей тафты, пышные многослойные нижние юбки и упругие кринолины из китового уса; эти наряды попадали к ним с захваченных торговых судов. На Змеином острове женщины не придерживались определенного стиля или фасона одежды, не следовали определенному направлению моды, ни одно общество не диктовало им, что следует носить, а что нет, и все же когда на смену нижним юбкам и одежде из хлопка и плотного громоздкого бархата пришли платья из легкого как пух газа и тонкого шелка, женщины с удовольствием переключились на них. Если Кортни было неловко в цыганской одежде, то как она будет чувствовать себя теперь в наряде принцессы? И как она будет выглядеть?

Кортни прикусила нижнюю губку и вдруг поняла, что смотрит на свое отражение в зеркале, прикрепленном к внутренней стороне крышки сундука.

Как он это сказал? «...Вы одеваетесь в мужскую одежду и носите мужскую стрижку... недокормленный, невоспитанный пиратский мальчишка...»

Она снова налила в кубок вино и с жадностью выпила его. Зеркало продолжало притягивать ее взгляд, и она, отставив в сторону кубок, внимательно всмотрелась в зеркало сундука, чтобы оценить свой вид. Рука потянулась к голове и развязала обрывок бечевки, которым были стянуты в хвост ее волосы. Золотисто-каштановые завитки тотчас же разлетелись во все стороны и смешались с теми, которые уже выбились раньше, и Кортни не смогла сдержать тяжелого вздоха. На один короткий миг ей захотелось иметь густые блестящие волосы до талии, рассыпающиеся по плечам во всей своей красе – как у Миранды. Почему-то у Кортни волосы всегда выглядели неприлично неряшливыми/как будто она только что встала с постели и сейчас снова ляжет спать. Хмуро глядя на свое отражение, Кортни расчесала пальцами взъерошенные завитушки.

«Ты выглядишь на десять лет моложе...»

Твердо решив улучшить свою внешность, Кортни извлекла из сундука щетку с серебряной ручкой и принялась яростно расчесывать волосы. После многочисленных экспериментов с набором шпилек и лент, которые она нашла в шкатулке с косметикой, ей наконец удалось собрать вместе большинство завитков и соорудить пышную корону на макушке. Результат оказался весьма впечатляющим, и она, слегка отклонившись назад, откровенно восхищалась своим видом и, поворачивая голову так и этак, любовалась изящным изгибом шеи и небольшими красивыми мочками ушей.

– Невоспитанная и недокормленная – несомненно, – пробормотала Кортни и потянулась к графину с вином.

Подготовившись к следующему шагу, она принялась перебирать тонкое мягкое нижнее белье – или то, что, по ее мнению, было нижним бельем. Ей попались трусы, их она знала, и странная небольшая принадлежность туалета, похожая на пояс с длинными полосками, которая, как она подозревала, использовалась для того, чтобы поддерживать шелковые чулки. Кортни достала длинную прозрачную сорочку из светлого шелка с двумя тонкими бретельками из ленточек кремового цвета и после бесплодных поисков чего-нибудь, напоминающего корсет или грацию, поняла, что сорочка – это все, что будет между ее кожей и платьем.

Платье из тонкого белого муслина было с высокой талией и опасно низко вырезанным декольте. А над зеленой атласной лентой, которая отделяла юбку от лифа, оставалось не больше двух-трех дюймов ткани. Но что еще хуже, как обнаружила Кортни, надев платье, лиф был скроен так, что приподнимал ее грудь, одновременно придавая ей смущающую пышность. Она тянула и расправляла муслин, но ей никак не удавалось подтянуть его вверх, чтобы хоть немного прикрыть оголенное тело.

Снова яростно прикусив губу, Кортни осмелилась сделать шаг вперед к высокому зеркалу, чтобы оценить конечный результат. Первой ее реакцией было изумление. Она открыла рот и подняла руки, чтобы прикрыть свою наготу, затем медленно опустила руки и встретила взгляд дерзких, искрящихся изумрудных глаз, смотревших на нее из зеркала, и разглядела бледно-розовый румянец на обожженном солнцем лице и в довершение ко всему – робкую, дрожащую улыбку, которая постепенно становилась все увереннее.

Перед ней было лицо из медальона – лицо красивой молодой женщины, которая не была ни худой, ни неуклюжей и совсем не походила на мальчишку. Она была хрупкой и изящной и полностью соответствовала стилю и покрою платья. Небольшое изменение – Кортни слегка спустила пышно присборенные рукава, чтобы прикрыть рану на верхней части руки, – и гладкие кремовые плечи оголились еще больше, лиф натянулся, и грудь стала еще сильнее притягивать взгляд – не вульгарно или бесстыдно, а так, что Кортни гордо вскинула голову и уверенно улыбнулась как истинная французская аристократка.

В первый раз она не стала пытаться подавить нахлынувшие воспоминания – воспоминания о ярко освещенных бальных залах, о высоких белых париках и шелестящих парчовых вечерних платьях. Давно забытая мелодия менуэта неясно зазвучала в голове, и Кортни закрыла глаза, чтобы лучше видеть кружащиеся пары, которые раскланивались и расходились под музыку. Она была над ними и смотрела через перила балкона; ее детские глаза были широко раскрыты и ослеплены разноцветной радугой, огнями тысячи свечей, отражавшимися в хрустальных подвесках подсвечников. Она услышала смех и звон бокалов с шампанским, увидела свою мать, такую прекрасную, такую элегантную, окруженную морем красивых улыбающихся лиц. Подняв голову вверх, мать искала огромные изумрудные глаза, с жадностью смотревшие на нее, улыбалась и прикладывала к губам тонкие белые пальцы тайным, полным любви жестом. «Когда-нибудь, – казалось, говорила она, – когда-нибудь ты тоже все об этом узнаешь».

Звук шагов в коридоре вернул Кортни в настоящее, и она открыла глаза. Ее взгляд метнулся к верхнему углу зеркала, к лицу, появившемуся над ее плечом, и к паре дымчато-серых глаз, которые с изумлением встретили ее взгляд.

Кортни повернулась и оказалась лицом к лицу с Адрианом Баллантайном. Ни один из них не сдвинулся с места и не заговорил, и только в его глазах отразилось глубочайшее удивление, когда он увидел ее платье, ее прическу и полумесяцами выглядывающую из лифа грудь.

– Ч-что вы здесь делаете? – наконец удалось выговорить ей. – Как вам удалось пройти мимо охраны?

– Я не проходил, – тихо ответил он. – Меня проводили сюда под дулом мушкета.

Заглянув за его широкое плечо, Кортни увидела стоявшего на пороге открытой двери Гарри Питта, корабельного эконома. Это был невысокий лысеющий мужчина с пергаментной кожей и улыбкой, наводившей на мысль об отбеленном черепе; его глаза чуть не вылезли из складок, напоминавших кожу на лапах ворона, пока он водил взглядом вверх и вниз, вглядываясь в встревоженное лицо Кортни. В свете свечи, стоявшей позади нее, ее белое платье казалось легкой дымкой, и эта дымка вызывающе обволакивала все выпуклости ее тела, слегка намечая тонкую талию. Волосы Кортни поглощали золотистый свет, и его блики, падая на щеки и шею, создавали мягкую светящуюся ауру вокруг ее лица.

Мужчины молча смотрели на нее, и Кортни с трудом поборола желание спрятаться от их взглядов.

– Зачем вы привели сюда заключенного? – резко спросила она.

– А-а? Вы же сами приказали, разве нет?

– Конечно, нет.

– Ну-у, – взгляд Питта блуждал по темной впадине между ее грудей, – мне сказали, что вы хотите, чтобы эту собаку привели к вам в каюту и чтобы он занялся грязной работой. Если у вас нет для него работы, я отведу его обратно к остальным.

Кортни взглянула на Баллантайна. Интуиция подсказывала ей, что нужно отправить его обратно. Она намеренно весь день не посылала за ним, главным образом потому, что старалась не допустить возникновения бурных эмоций, которые уже опять начинали оказывать воздействие на ее кровь. Но ей необходимо было выяснить, правда ли он ее слабость и будет ли снова так странно действовать на нее. Она обязательно должна избавиться от наваждения – должна победить его.

– Благодарю вас, мистер Питт, – сухо кивнула Кортни. – По правде говоря, мне пригодится умение янки обращаться с пемзой и ведром. Можете оставить его здесь.

– Мне остаться и следить, чтобы он работал прилежно?

– Думаю, я сама вполне способна проследить, чтобы он как следует выполнял свою работу. – Она подошла к письменному столу и достала из верхнего ящика длинноствольный револьвер. – Вы можете заниматься своими делами и вернетесь за ним перед обедом.

– Перед обедом... да-а.

– Мистер Питт!

– Да? – Он отвел взгляд слезящихся глаз от ее груди.

– В будущем, прежде чем войти ко мне, постучите в дверь. – Она подняла револьвер и как бы нечаянно навела его на эконома.

Завуалированная угроза была продемонстрирована с улыбкой, но у Питта мгновенно вытянулось лицо. Он взглянул на оружие, потом в зеленые непроницаемые глаза Кортни и попятился к двери.

– Не нужно так волноваться, – проворчал он. – Вашему отцу это не понравилось бы.

– Моего отца здесь нет, и именно поэтому есть револьвер. Возможно, вам захочется рассказать об этом остальным?

Питт мрачно пробормотал какую-то непристойность и исчез в темном коридоре, а Кортни в облаке белого муслина подошла к двери, мгновение сердито смотрела ему вслед, а потом закрыла дверь на задвижку.

Баллантайн не шевелился и молча провожал Кортни взглядом, но как только она повернулась к нему, быстро отвел глаза.

– Трудности с вашими людьми? – спросил он.

– Ничего такого, с чем я не могу справиться.

Мимолетная улыбка коснулась его губ, хотя в остальном выражение лица не изменилось. Но гордость Кортни была задета, и она, подняв тяжелый револьвер, прицелилась в грудь Баллантайна.

– Я не побоюсь воспользоваться им, Янки. Не провоцируйте меня.

Серые глаза встретили ее взгляд, и улыбка стала откровенно насмешливой.

– Учтите, я очень меткий стрелок.

– Не сомневаюсь.

– Мне что, надо это доказать? Если вы замышляете совершить какую-нибудь глупость, то лучше я застрелю вас прямо сейчас и покончу с этим.

– Господи, что я могу замышлять? У вас есть оружие, вы можете закричать, и тогда к вам ворвется дюжина вооруженных людей. И даже если предположить, что мне удастся сдавить руками ваше прелестное горло, то куда мне после этого деться?

Утонченное высокомерие его тона взбесило Кортни. Она не могла подобрать достойного ответа и просто смотрела на Баллантайна, крепко сжимая револьвер. Свою порванную рубашку Баллантайн сменил на другую – из грубой ткани, и от этой новой одежды мускулы у него на руках и на груди выглядели еще более мощными. Раны Адриана, похоже, быстро заживали; повязка на голове пока еще оставалась чистой, но она только частично виднелась под свободно падавшими прядями золотистых волос. Долгие часы пребывания на солнце не причинили ему никакого вреда; его лицо просто потемнело до красновато-коричневого цвета, который только подчеркивал его волчий оскал. Глаза у Баллантайна были холодными и надменными, как и тогда, когда власть находилась в его руках, и Кортни была уверена, что видит, как в них блестит насмешка – насмешка над пиратской девушкой, изображающей из себя леди! Стремясь справиться с яростью, она сделала глубокий вдох и мгновенно пожалела об этом. Лиф платья не растянулся при ее вдохе, а только еще сильнее приподнял грудь – и это не осталось не замеченным Баллантайном.

– Идите к жаровне, – грубо скомандовала она, стволом револьвера указав направление. – Воздух становится сырым, а потому разведите огонь, пока я буду одеваться к обеду.

– Я подозреваю, что где-то к этому платью есть еще что-нибудь. – Его губы скривились в улыбке.

– К жаровне! – процедила Кортни сквозь стиснутые зубы.

Подойдя к маленькой железной печке в углу каюты, Баллантайн встал на колено и с шумом начал забрасывать уголь из жестяного ведра в черную топку.

У Кортни рука устала держать оружие, и она опустила его, опасаясь, что может выстрелить. Во рту у нее пересохло, ладони стали холодными и влажными, она не могла удержаться и смотрела на мышцы, вздувавшиеся на спине и плечах Баллантайна, когда он разводил огонь. Как могло случиться, что он выглядит совершенно здоровым и невредимым после двух дней, проведенных на палубе – в аду, куда она его отправила? Он был со своими людьми, верно, и со своим дражайшим другом доктором, но большинство раненых становились жертвами лихорадки или дизентерии, да еще плюс к этому удушающая жара, мухи, вонь и страдания... Ему хотя бы ради приличия следовало выглядеть бледным и измученным.

Баллантайн выпрямился, и Кортни, утратившая бдительность, вздрогнула от неожиданности.

– Что-нибудь еще, мисс Фарроу? – спросил он с покорным видом.

– Можете наполнить вином мой бокал, – распорядилась она, указывая на графин и кубок, и почувствовала, как кровь прилила к щекам. – И перестаньте глазеть на меня.

– А я глазею? Простите, должно быть, жара на палубе подействовала на мои манеры. Но между прочим, любой женщине, выбравшей себе подобное платье, следует ожидать любопытных взглядов со стороны мужчин.

– Вряд ли можно сказать, что вы просто смотрите.

– Вряд ли можно сказать, что вы то, что я ожидал увидеть, – отпарировал Баллантайн.

– Ожидали увидеть невоспитанного пиратского мальчишку?

– Я так называл вас? – Он снова усмехнулся.

– Несколько раз.

– В таком случае должен сказать, – его взгляд неторопливо скользил по ее телу, – вы очень хорошо умеете притворяться.

Кортни покраснела еще гуще. Зачем он это делает? Где его язвительность, его презрение? Она могла бы ответить на такое обращение, и с легкостью, но не знала, как реагировать на угодливость или, что еще хуже, на лесть.

Отойдя от двери, она прошла за массивный письменный стол и, демонстративно положив оружие так, чтобы можно было легко его взять, села в глубокое мягкое кожаное кресло и нетерпеливо забарабанила пальцами по подлокотнику.

– Мое вино?

Обойдя кучу разбросанной одежды, которую она вытащила из сундука, Адриан взял графин и до краев наполнил кубок кроваво-красным бордо.

– Поставьте его на стол, – бросила Кортни, – а потом можете... можете снова уложить все эти вещи в сундук.

Адриан поставил кубок на стол и посмотрел на груду причудливых нарядов, валявшихся у его ног. С нескрываемым изумлением он поднял вещицу из прозрачного шелка, очень напоминавшую сорочку, которая была на Кортни под муслиновым платьем.

– Оставьте сундук. – Кортни испуганно вскочила и выхватила вещицу из рук Баллантайна. – Я сделаю это сама.

– Мне было бы очень приятно...

– Я сказала – оставьте!

Пожав плечами, он смотрел, как Кортни, снова опустившись в кресло, взяла кубок. Она сделала глоток, но сухость в горле не прошла, и она выпила все вино. Не очень твердой рукой Кортни поставила кубок на стол и, взглянув на Баллантайна, заметила у него на губах улыбку.

– Это довольно крепкое вино, если у вас нет к нему привычки, – произнес он, когда Кортни потребовала снова наполнить бокал.

– Едва ли вы тот, кто может давать советы относительно напитков. И кто сказал, что я к нему не привыкла?

– Действительно, кто? – пробормотал он и посмотрел на поднос с серебряными кубками. – К тому же молодой леди не следует пить в одиночку.

Кортни с изумлением смотрела, как он бесцеремонно налил себе вина, прежде чем снова наполнить ее кубок. В ее глазах вспыхнул огонь, а пальцы заплясали на рукоятке револьвера.

– Янки, вы когда-нибудь задумывались, что было бы, если бы мы сражались на одной стороне? Положим, мой отец сражался бы против паши, а не за него, и, положим, мы встретились бы как союзники. Тогда вы тоже не захотели бы принимать меня всерьез?

– Я очень серьезно отношусь к вам, Ирландка.

– Нет. – Кортни покачала головой. – Нет, Янки. Это неправда. Вы относитесь ко мне серьезно только тогда, когда можете что-то из этого извлечь. Например, на борту вашего корабля, когда вы понимали, что только я одна стою между Сигремом и вечностью. Или вчера, когда вы думали, что можете сыграть на моем сочувствии. Обморок был очень правдоподобным. Вы заслуживаете аплодисментов. – Кортни с удовольствием отметила, что в его глазах сверкнул гнев. – Возможно, вы даже рассчитывали, что я помогу вам убежать? Это так, Янки? Скажите честно, вы думали, что одна ночь в постели, одно пьяное изнасилование превратят меня в безумно влюбленную девушку?

– Не думаю, что вы мне поверите, – спокойно ответил Баллантайн, – если я скажу, что, так же как и вы, сожалею о случившемся в ту ночь или что это не имеет никакого отношения к тому, как я отношусь к вам.

– А как вы относитесь ко мне, Янки? – Она лукаво взглянула на него поверх наклоненного кубка. – Я знаю, что мое тело доставило вам удовольствие, хотя вы говорили, что ничего не помните. Или, быть может, оно слишком понравилось вам? Разве ваша Дебора не радовала вас таким же способом?

– Моя невеста не имеет к этому никакого отношения. – Адриан стиснул челюсти.

– Нет? Это означает, что вы не собираетесь рассказать ей обо мне? О том, как вы пали со своего высокого пьедестала добродетели? Как это вы сказали? – Она задумчиво сжала губы, не обращая внимания на блеск его глаз. – А-а, да. Кажется, вы сказали, что понадобилось бы очарование самого сатаны, чтобы заставить вас нарушить свое обязательство перед прекрасной Деборой. Такое извинение вы преподнесете ей? Скажете, что вас соблазнил сатана?

– Сатанинский ром, так будет вернее, – язвительно ответил Адриан. – Но я не припомню, чтобы упоминал при вас имя Деборы.

– Вы также заявляли, что не помните, как разорвали мою одежду и как затащили в свою постель. – Кортни с хриплым смехом откинулась в кресле; вино пело в ее крови, поддерживая ее храбрость. – Или вы будете утверждать, что это я изнасиловала вас?

У Адриана в висках застучала кровь, и когда Кортни протянула руку к графину, его взгляд непроизвольно потянулся к открывшейся под муслином коже. Из-под платья выглянул не такой уж маленький кусочек розового тела и остался на виду, но Кортни пребывала в блаженном неведении. Воспоминание об этом нежном теле оставило в памяти Баллантайна отпечаток, который не могло стереть никакое количество рома. Адриан вспомнил теплоту этого тела, которое было податливым и мягким. Кортни жадно тянулась к его губам – несмотря на все обвинения в его адрес. Несмотря на то, во что она хотела заставить его поверить!

Он приказал себе сконцентрироваться на ее руках и смотреть только на то, как она наливает вино. Господи, сколько нужно времени, чтобы наполнить два кубка?

– Давайте, Янки, пейте... – держа в руке наполненный кубок, Кортни снова откинулась на спинку кресла, – если у вас нет причины снова опасаться за свою порядочность.

Стараясь обуздать гнев, Адриан взял свой бокал и поднес к губам. Кортни сделала то же самое, и их взгляды встретились над краями серебряных кубков.

«Что ж, – размышляла она, – не так уж трудно вывести его из равновесия. Достаточно одного укола, и он совершает ошибки, как любой другой человек. Он для меня не опасен, он не обладает загадочной властью надо мной. Если кто-то чувствует опасность, так это он. Ах, как сладка победа, когда знаешь, что он понимает эту опасность!»

– Второе падение с величественного пьедестала добродетели... – провокационно пробормотала она. – будет трудно найти объяснение, не так ли, Янки? Даже вынужденное падение будет губительным для человека ваших непоколебимых принципов.

Адриан заметно напрягся, когда она встала и, обойдя вокруг стола, остановилась перед ним на расстоянии вытянутой руки. Она беззастенчиво разглядывала его застывшее тело, и Адриан, хотел он того или нет, не смог отвести взгляд от ее лица, не смог удержать свои чувства и не ответить на острый аромат ее кожи. Мыло и горячая вода совершили чудо, и теперь она казалась ему сказкой, явившейся из какой-то другой, далекой жизни, и от того, что Кортни, судя по всему, даже не сознавала этого, у него по телу пробежала дрожь.

А кроме того, в ее глазах появилось что-то новое и волнующее. Адриан пожалел, что не может разодрать рану на виске, – боль помогла бы прочистить мозги и вернуть разум. Взгляд Кортни играл с его телом, дразнил, затягивал в сияющий зеленый водоворот и будоражил инстинкты – им больше нельзя было доверять.

«Воспользуйся своим шансом, – говорили они ему. – Спасайся! Вырвись! Не попадись снова в одну из ее ловушек. Думай о доме, думай о Деборе, думай о Морском Волке... думай о чем угодно!»

Кортни поставила кубок на стол и замерла неподвижно; презрение, которое она чувствовала в Баллантайне, заманивало ее на опасную почву. Ее кожу обжег жар его глаз, смотревших на нее, сердце колотилось в груди, и она догадалась, что Адриан бросает ей вызов, дразнит ее, насмехается над ней.

Она подняла руки и с нарочитой нежностью положила их ему на грудь. От этого движения у нее по спине пробежал холодок, и Кортни затаила дыхание, не уверенная, действительно ли ощутила под пальцами легкий трепет. Ремень, удерживавший полы рубашки Адриана, был достаточно свободным, и раздвинуть грубую ткань оказалось легким делом. Запустив руку в густые заросли медных волос, она провела ею по упругой груди, твердые мускулы которой обожгли ее пальцы. Потом добралась до сосков; твердые и ждущие, они вовсе не соответствовали неестественно окаменевшему надменному подбородку.

Ее исследование распространилось вверх, к крепкой шее; пальцы задержались в ямке у ключицы, а затем двинулись по изгибам мускулистых плеч. Кортни подняла взгляд к скульптурно высеченному подбородку, и ее сердце, обезумев, пропустило несколько ударов. Губы Баллантайна были сжаты в тонкую линию, а на щеке судорожно подергивалась мышца, увлекая ее взгляд еще выше... И даже если бы его руки в этот момент не вцепились ей в плечи, она громко вскрикнула бы от изумления, увидев откровенную ярость, светившуюся в его взгляде. Как луч света, отражающийся от лезвия меча, этот взгляд вонзился в нее, проткнул, пригвоздил так, что она не смогла бы пошевелиться, даже если бы ее конечности имели способность или желание это сделать.

Не успела Кортни перевести дыхание, как ее руки были заломлены за спину, а она сама оказалась безжалостно прижата к твердой мужской груди.

– Так вы этого хотите? – прорычал Баллантайн, наклоняясь к ней.

Кортни крутилась и вырывалась, но он не отказался от своего намерения. Его губы, коснувшись мягкого изгиба шеи, обожгли ей кожу. От такого натиска чувства у Кортни смешались, но ей все же удалось выдернуть руку, широко замахнуться и нанести в высокомерную челюсть звучный удар за несколько секунд до того, как его рот прижался к ее губам. Прошипев проклятие, Баллантайн снова прижал ее кисти к пояснице и с такой жестокостью рванул их вверх, что Кортни, вскрикнув, испуганно взглянула на него.

Ее дрожащие губы приоткрылись, глаза расширились и потемнели, а затем неожиданно затянулись пеленой слез. Плотно прижимая Кортни к себе, Адриан чувствовал, как ее груди упираются ему в грудь, чувствовал дрожь в ее руках и ногах, и отчаянно старался не обращать на это внимания, однако его тело отреагировало так бурно и мощно, что этого нельзя было не заметить.

Гнев так же быстро остыл, как и вспыхнул, и Адриан снова выругался, на этот раз приглушенно. Кем была эта женщина, этот полу-ребенок? Как получалось, что она в одну минуту доводила его до слепой ярости, а в следующую зажигала в нем огонь желания?

Его ладони скользнули вверх по рукам Кортни и сошлись на шее. Большими пальцами он провел по ее щекам, смахивая маленькие бриллианты слез, которых она поклялась никогда больше ему не показывать. Коснувшись губами блестящих ручейков, Адриан сдвинулся ниже, заглушив вздох, который слабо пытался остановить его, и завладел испуганными, трепещущими губами.

Отчаянное рыдание Кортни превратилось в глухой стон, она всем телом прильнула к Адриану, прижимаясь грудью к его открытой, поросшей волосами груди. Кортни устремилась в его объятия, чтобы начать войну – нежность против жестокости, страсть против надменности, – и почувствовала, как напряглось его тело, ощутила силу его рук, крепко сомкнувшихся вокруг нее. Ее пальцы вонзились в упругие мускулы плеч, губы раскрылись под его губами, а язык затеял с его языком неистовый танец любви. Грубая щетина на небритом подбородке Адриана царапала ей кожу, и дрожь пронизывала ее тело; в груди Адриана что-то громко стучало – настолько громко, что Кортни слышала и ощущала этот стук.

Запустив пальцы ей в волосы, Адриан вытаскивал шпильки и бросал их на пол. Он до боли запрокинул Кортни голову, и его рот проложил обжигающую дорожку поцелуев вниз по изгибу ее шеи. Лиф платья, едва прикрывающий грудь, лишился своей поддержки и выпустил наружу, к жадным пальцам и требовательному рту, темно-розовые соски. Язык Адриана по очереди касался и обводил каждую болезненно припухшую верхушку; губы, сделав круг по сливочно-белому мягкому телу, снова и снова возвращались к поднявшимся пикам, окружали их и ласкали, пока слезы вновь не потекли по щекам Кортни. У нее подкосились колени, но Адриан не сделал попытки поддержать ее и не дать соскользнуть на пол. Он опустился на колени рядом с ней, не отрывая жаждущего рта от ее тела, и, как одержимый, продолжал наслаждаться щедро открывшимися для него прелестями.

Тихие стоны Кортни побудили его руки к решительным действиям, и после нескольких торопливых движений муслиновое платье, шелковая сорочка, чулки и трусы унеслись в темноту, словно сдутые ветром облака. Грубая щетина сместилась ниже, на гладкий плоский живот, и Кортни смущенно ощутила, как горячий язык оставляет на своем пути круговые узоры, а почувствовав, как настойчивые пальцы поглаживают ее между бедер, стала извиваться, задыхаясь от предвкушения. Двойная атака захлестнула ее разум острым физическим желанием, таким сильным, таким непреодолимым, что оно напугало ее.

Адриан это почувствовал. Раздвинув ей ноги, он крепко держал ее, а его губы решительно продолжали спускаться вниз дюйм за дюймом. У Кортни остановилось дыхание, когда она поняла, куда ведет эта дорожка, и она попыталась вывернуться, помешать ему. Но руки Адриана крепко удерживали ее бедра, и первое ошеломляющее нападение его языка было встречено стоном – стоном, который исходил откуда-то из самых мрачных глубин подсознания. Кортни начала молотить Адриана руками, но теплый влажный язык беспощадно исследовал и опустошал ее. Волны удовольствия, становясь все горячее и сильнее, превратились в жгучие приливы исступленного восторга, который лишил ее легкие воздуха и прогнал из головы все мысли о скромности. Ее губы приоткрылись, глаза заблестели, лоб покрылся испариной, ногти оставили дюжины крошечных отметин на бронзовых плечах.

Адриан оторвал губы от ее тела, но хриплый стон разочарования заставил его снова склониться над Кортни. Его грудь блестела от пота, мускулы заметно вздулись, и руки, едва касаясь ее кожи, скользнули вверх к атласно-гладкой груди, а затем снова вниз, к мягким волоскам внизу живота. Темно-зеленые глаза не отрываясь смотрели в его глаза, а нижнюю губу Кортни зажала между зубами. Она чувствовала его ярость и его страсть, видела мучительное желание, горевшее в его глазах. Она слегка уперлась кулаками ему в плечи, и ее пальцы непроизвольно сжались еще сильнее, когда она почувствовала его умелые движения. Мольба дрожала у нее в горле, но Кортни понимала, что должна не дать ей вырваться... но как... как?

Сквозь туман несказанного удовольствия она увидела, как Адриан замер, чтобы сбросить с себя одежду, увидела собственные руки, с безумством обреченного уничтожающие барьеры, которые разделяли их тела. Адриан снова наклонился, и перед ней предстало его тело – в свете свечи это была величественная статуя, изумительно прекрасная в своей готовности.

Лес медных волос коснулся груди Кортни, отправив ее тело в огонь, она закрыла глаза, и ее губы отправились на отчаянные поиски его губ.

– Нет, – шепнул Адриан и снова, запустив пальцы в ее волосы, откинул ей голову и заставил посмотреть ему в глаза. – Нет, пока я не услышу, как вы скажете это.

– Скажу – что? – в замешательстве прохрипела Кортни. – Я не пони...

– В ту ночь я вас не насиловал, верно? – Сжав пальцы, он оборвал ее возражение. – Вы брали то, что я вам предлагал, так же добровольно, с таким же желанием, как я брал то, что мне нужно было от вас. Я хочу услышать, как вы это говорите, Ирландка. Скажите, что вы хотели меня тогда и хотите сейчас.

– Н-нет. Нет...

– Да! – прошипел в бешенстве Адриан и резко вошел в ее тело.

В порыве восторга Кортни вскинула руки и обхватила его широкие плечи. Его рот перешел в наступление на ее самолюбие, его язык ласкал ее, требуя больше, чем, по ее представлениям, она могла бы дать. А внизу вытягивающаяся, напирающая плоть проникала все глубже, двигалась все быстрее. Его страсть разгоралась и с необузданным неистовством выплескивалась в нее. И не было способа погасить желание в теле Адриана или помешать Кортни с откровенным бесстыдством встречать каждый бурный прилив наслаждения.

– Скажите это! – приказал Адриан, тяжело дыша. Он просунул руки под ягодицы Кортни, но не спешил поднять ее себе навстречу, а ждал, пока желание внутри ее не превратилось в лихорадочное крещендо.

– Да! – тихо крикнула она. – Да... о да, я... хотела вас. Я... хочу вас!

Их уста сомкнулись, его руки направляли ее; обхватив Адриана длинными ногами, Кортни вскрикивала, когда он наполнял ее, и быстрое движение тел одновременно подняло их, вознесло на вершину и унесло вверх порывом исступленного восторга. Ни единое нервное окончание не избежало бешеного огня безудержной страсти. Кортни была затоплена, подавлена и разбита на куски ужасным открытием: то, на что она отвечала, была не просто плоть, а вполне конкретный мужчина.

А потом они лежали в полном изнеможении, сплетясь телами и тяжело дыша. Их кожа была скользкой от пота, пульс у обоих бешено стучал, тела прижимались друг к другу, словно ни одно не хотело отодвинуться первым. У Кортни было ощущение, что они оба, должно быть, сплавились от жара завершающих мгновений. Крепко держа Адриана, она провела руками по гладким мышцам его спины и с наслаждением почувствовала слабое движение его тела, когда он в последний раз едва ощутимо содрогнулся.