Золотой плен

Приближаясь к ферме, она услышала шипение воды на горячей золе. От запаха сырого обугленного дерева ее слегка затошнило.

Никаких признаков жизни – только шелест дождя да четкий перестук сапог и копыт за спиной. Она поглубже запахнула мокрую накидку на груди и размечталась о своем замке Сен-Бенуа.

Где теперь Петер? Спит ли дома в тепле и уюте? Господи, оборони его от ужасов, которые видела я, ведь он еще так мал! При мысли о сыне она все-таки споткнулась, но удержала равновесие. На Грету можно положиться, но довезут ли его к ней англичане?

Угольки на пепелище поблескивали точно кошачьи глаза; в их неверном свете она различила серую стену амбара. Над головой снова сверкнула молния. Катье, щурясь, сжала у подбородка серую ткань. Вспышка высветила приоткрытую дверь амбара; казалось, там, внутри, мелькают какие-то тени. По небу раскатился гром, затихая вдали.

Вновь ощутив на плече руку полковника, она вздрогнула от неожиданности.

– Обождите здесь, – произнес он еле слышно.

Катье остановилась. Ей было страшно приближаться к темному строению, и страх усилился, когда она увидела, как настороженно сверлят тьму глаза англичанина, как напряжена его походка.

Он бесшумно обошел ее и уверенным движением вытащил из ножен висящий у пояса кинжал.

– Торн...

Он жестом заставил ее замолчать, подкрался к двери и, секунду помедлив, проскользнул внутрь.

Катье разом ощутила всю свою беспомощность, все одиночество. Хотелось крикнуть, позвать его, но язык точно присох к гортани. Нашла защитника! Она утерла рукой мокрое лицо. Мир обезумел, и англичанин – часть этого безумия.

Позади слышалось усталое дыхание иноходца. Она ободряюще похлопала его по холке. Конь выпустил пар из ноздрей и нервно ударил копытом. Катье скорей убрала руку.

– Да ты и вправду исчадье ада, недаром тебя зовут Ахерон, как реку в преисподней. – Она взглянула на дверь амбара. – Небось твой хозяин там побывал.

Конь вскинул голову, сверкнув серебристой уздечкой.

– Ну и ладно. Вот доберусь до Лессина, тогда только вы меня и видели. В Лессине лошадей полным-полно.

Лессин. С ним связаны все надежды. В Лессине она обретет желанную свободу, а полковник пускай остается со своим безумием.

Из темного проема двери поплыло слабое янтарное свечение. Должно быть, Торн отыскал и зажег фонарь. Ну, слава Богу! Она взяла под уздцы коня. Но Ахерон стоял как вкопанный.

Катье в сердцах бросила поводья.

– Как знаешь, черный дьявол! Стану я с тобой церемо... Она невольно съежилась под новой вспышкой молнии. Мокрый капюшон упал с головы. Она хотела натянуть его, но рука застыла в воздухе. Дверь амбара медленно затворилась. Из-под нее теперь пробивалась лишь неясная полоска света.

Торн не показывался.

Катье затаила дыхание. Он что, ждет ее? Ждет, чтобы она...

Внезапно дверь широко распахнулась, и полоска выросла до широкого желтого прямоугольника. В центре его стоял англичанин, держа в руках что-то тяжелое.

Катье смахнула дрожащие на ресницах дождевые капли.

– Торн! – Подхватив юбки, она кинулась к нему по склизкой грязи.

Но подлетев, застыла на месте. Его ношей оказалось тело женщины, едва прикрытое дырявой рогожей. Длинные спутанные волосы волочились по грязи.

– Господи твоя воля, вы убили ее! – Катье отпрыгнула в сторону; сердце трепыхалось где-то в горле.

– Не будьте дурой! – процедил он, направляясь к сгоревшему дому. – Падать в обморок лучше в амбаре.

– Черт бы тебя побрал, английская свинья!

Даже не задумываясь о том, слышит ли он ее, Катье ворвалась в амбар.

Внутри она увидела кучу окровавленной соломы. Вместе с накатившей тошнотой перед глазами всплыли картины недавнего нападения. Господи Боже, вот так он мог бы нести сейчас мое тело! Или Петера!

– Нет, нет! – Ноги подкосились, и она упала на колени перед соломенной подстилкой, хранившей контуры женского тела.

Пригоршнями захватила мокрую холодную солому. Закрыла глаза и зашевелила губами, беззвучно молясь о незнакомой женщине, о сыне, о себе. На войне гибнут не только солдаты.

Что-то твердое вдавилось в ее ладонь. Катье разжала пальцы. Пуговица. Медная, военного образца. Она глубоко втянула в себя воздух. От мундира убийцы?

Катье поднесла ее к глазам. На гладком металле выбито одно-единственное слово. Она повернула ее к свету, чтобы получше разглядеть. Лондон.

Английская пуговица.

Сзади захрапел конь, и Катье рывком вскочила на ноги. Торн ввел черного мокрого жеребца в амбар.

– Эту женщину убил англичанин. – Она обвиняюще протянула ему пуговицу на раскрытой ладони.

Синие глаза нетерпеливо остановились на ней. К ее ногам упал грубый холщовый мешок.

– Здесь еда, – бросил Торн и повел Ахерона в стойло.

– Слышите, черт бы вас побрал? Англичанин! – крикнула ему вслед Катье.

Он шагнул к ней. Рукой в черной перчатке сжал ее запястье и загнул пальцы.

– Пуговица еще ничего не доказывает, мадам. Я буду рад, если мое сердце перестанет биться прежде, чем меня разденут догола.

Выхватив у нее пуговицу, он зашвырнул ее в дальний угол амбара.

Катье вырвала руку.

– У всех вас нет ни совести, ни чести! Боже, и на таких я оставила сына!

Под взглядом полковника Катье попятилась. Он наступал на нее, пока она не ударилась о перегородку стойла. Сделав последний шаг, он буквально притиснул ее к неструганым доскам.

Горячее дыхание коснулось ее шеи. Глядя в упор, он грубо стиснул ей виски. Сейчас череп треснет, подумала Катье.

– Меня тоже убьете? – спросила она шепотом, в котором, однако, не было и тени страха.

– Вот что, женщина, – раздельно проговорил он, и глаза его полыхнули неукротимой яростью. – Не вам рассуждать о чести моих людей. Не вам, понятия не имеющей о том, что такое честь.

Руки его разжались, и он отступил в сторону.

– А как еще мне относиться к иноземцам, чужакам, которые отняли у меня сына?

– Поплачьтесь кому-нибудь другому. В ваших жилах та же кровь, что и у гадюки-сестрицы.

Она отделилась от перегородки.

– А в ваших не кровь, а талая вода!

Он вернулся к своему коню. Когда снимал седло, острая лука угодила ему прямо в бок, и до Катье донесся судорожный хрип.

– Господи Иисусе! – пробормотал он сквозь зубы. Протянув руки, она шагнула к нему. (И по натуре, и по воспитанию Катье была настоящей владелицей замка; привычка заботиться о ближнем глубоко укоренилась в ней.)

Он отбросил в сторону седло и обжег ее взглядом.

– Оставьте свои дешевые уловки, мадам. Лучше займитесь ужином.

Она смущенно опустила руки и стала смотреть, как Торн отвязывает пистолеты и мешки, как пучком соломы дочиста выскребает бока жеребца. Алый мундир был весь в пятнах засохшей крови, а в тесноте амбара ноздри Катье щекотал удушливый запах пороха.

– Простите мне мою глупость, полковник, – ровным голосом вымолвила она. – Я сразу не сообразила, что торговец не может вести себя как благородный человек;

Он оглянулся, сощурил глаза.

– Я солдат, мадам, а не торговец.

– Ну да. Вы торгуете смертью, где вам было учиться хорошим манерам!

У него вырвалось крепкое английское словечко.

– Между прочим, так же, как ваш муж.

Ей пришлось проглотить горькую пилюлю. Это не человек, а сущий дьявол! И кто ее тянет за язык? Она же совершенно беззащитна перед его силой, его опытом, его оружием.

Катье сняла накидку, повесила ее на ржавый крюк, одернула платье.

Лессин снова повторила она как заклинание. Завтра в Лессине она прервет это неприятное знакомство.

Потянувшись за брошенным на солому мешком, Катье вновь обрела деловитость и спокойствие владелицы замка. Развязала тесемки, заглянула внутрь и содрогнулась от мысли, что будет есть хлеб убитой женщины. Ничего не поделаешь, нынешней ночью она вынуждена мириться с безумием.

По крыше амбара монотонно барабанил дождь.

Катье почувствовала на себе взгляд Торна и вскинула голову.

– Я повинуюсь вашим приказам, полковник. Насчет ужина.

Она шагнула к фонарю, но, вновь увидев залитое кровью ложе, попятилась в глубь амбара. Там царил полумрак и метались зловещие тени.

– Мы здесь одни, – откликнулся Торн в ответ на ее невысказанный ужас.

Она, не глядя, кивнула: не хотелось снова смотреть в эти синие глаза, следящие за каждым ее движением. Она собрала остатки храбрости и перестала озираться по сторонам.

Найдя в стойле пустой старый ящик, с трудом выволокла его на середину амбара: вполне сойдет за стол.

– Какого черта вам понадобилась эта рухлядь? – послышалось сзади.

– Только свиньи едят на соломе.

– Прекратите испытывать мое терпение, женщина. – Он стянул мундир, бросил его на седло и вышел к ней в камзоле и в рубахе.

Она хорошо помнила, что Филипп без мундира сразу терял свой бравый вид и даже казался ниже ростом. Не зря говорят: мундир делает солдата. Но Торн, как ни странно, не утратил ни выправки, ни воинственности.

Он перевернул ящик и носком ботфорта задвинул в угол окровавленную солому, чтоб не маячила перед глазами.

– Спасибо, полковник. – Ее зубы выбивали дробь.

Она повернулась к нему спиной, присела перед ящиком и раскрыла мешок. Первой мыслью было взять какой-нибудь кусок, забиться в угол и поесть в одиночестве. Она вся пылала от негодования. Пальцы наткнулись на горлышко бутылки. Сейчас возьму и расшибу об его голову.

Но вдруг ее охватило раскаяние, и она мягко поставила бутылку на ящик. Так не годится, Катье. Он не станеттебя бесить, если ты ему не позволишь. Она вытащила каравай хлеба, маленькую головку сыра и две оббитые кружки.

В ней опять проснулась владелица замка. Нет, все будет так, как она захочет! Встала, вытащила платок из кармана накидки – голые доски выглядят чересчур неприглядно – и застелила их тонким полотном.

Так-то лучше. Вышитые на полотне гиацинты мгновенно скрасили вид неструганых досок.

В Сен-Бенуа она старалась сделать так, чтобы все было красиво. Пусть шелк и парча поистерлись, зато на столах и буфетах всегда были свежие цветы, а над дверями и в шкафах висели пучки ароматных трав. Она снова взглянула на гиацинты: чем не цветы?

Услышав позади шуршание соломы, Катье обернулась. Торн стоял и смотрел на нее, уперев руки в бока.

– Полковник Торн... – начала она и умолкла. Тишину нарушили шум воды и негромкое чавканье коня, жующего сено.

Две длинные волнистые пряди выбились из ленты, что стягивала сзади темные волосы Торна. Он сорвал эту простую ленту и тряхнул своей львиной головой.

Собравшись с духом, Катье кивнула на только что накрытый стол.

– Полковник Торн, не откажитесь разделить со мной скромную трапезу. Еды, правда, мало, но сыр свежий, фламандский.

Он глядел на нее из-под нахмуренных бровей. На миг ей стало страшно. Она обошла ящик с другой стороны, чтобы положить меж ними хоть какую-то преграду.

Он недоверчиво уставился на ящик, потом на нее. Поморщился.

– Вышитое полотно? Не прикажете ли вступить в светскую беседу с владелицей замка? Я солдат, мадам, и мне для пищеварения дамские штучки не нужны.

Она поджала губы и натянуто улыбнулась.

– Мне очень жаль, полковник, но я не солдат. Если хотите, можете поужинать в обществе своего коня. – С этими словами она уселась и как можно тщательнее расправила юбку.

Настороженность в синих глазах уступила место чему-то иному, чего Катье не смогла определить.

– Мадам. – Он поклонился учтиво, с грацией придворного волокиты. (Катье и в голову не могло прийти, что он это умеет.)

Затем направился к стойлу за мундиром, но она остановила его взмахом руки.

– Я ничего не имею против, если вы останетесь в таком виде, полковник.

Он приподнял бровь.

– Скажите, какое снисхождение! Катье не отвела взгляда.

– Лучше рубашка, чем запах пороха.

Она кивком указала ему на груду соломы напротив. Он стянул запачканные перчатки и пристально посмотрел на нее. Одной рукой, нарочито медленно расстегнул камзол, сбросил его, размотал белый шарф на шее. Катье открыла рот для протеста.

– Слушаю вас?

Она заметила вышитый герб на рубашке.

– Вышитое полотно, полковник?

– Рубаху тоже снять? – Он тряхнул кружевными манжетами. – Она запятнана человеческой кровью.

Она без слов покачала головой.

Торн легко опустился на солому. Катье старалась не смотреть на твердые гладкие мышцы в открытом вороте рубашки. Он оперся спиной о столб и вытянул перед собой длинные ноги, слегка согнув их в коленях. Его ботфорты блестели в свете фонаря.

Она искоса следила за его движениями: вот он взял каравай, разломил его надвое, каждую половину еще пополам и протянул ей кусок.

– Вы что, уснули, мадам?

– Зачем вы потащили меня с собой? – спросила она, принимая у него из рук предложенный хлеб. – Ведь вам и так известно, где моя сестра.

Он достал из-за голенища нож и принялся аккуратно нарезать сыр.

– Серфонтен... это где-то на юге, не так ли?

Катье наблюдала за тем, как проворно движутся его длинные пальцы, как набухают вены на тыльной стороне ладони.

– Н-на юге?.. Ну да, за Самброй.

Он протянул ей кусок сыра. Она взяла его, стараясь не коснуться руки Торна.

– Не могу же я спрашивать дорогу на каждом перекрестке? К чему плутать, когда под рукой прелестный провожатый?

Катье прожевала и проглотила кусочек, даже не почувствовав вкуса.

– Но Петер...

– Ваш сын? – Торн покосился на нее. – О нем можете не беспокоиться. Найал Элкот – лучший адъютант в английской армии. Он был бы уже капитаном, да у семьи нет денег, чтоб заплатить за производство в чин... Так вот, он позаботится о безопасности вашего Петера и, заметьте, намного лучше, чем вы.

– Как у вас язык повернулся?! – взвилась она. – Я ему мать!

– Не сомневаюсь. Но едва ли ваша святая материнская любовь уберегла бы его от тех разбойников, что напали на нас с вами.

– Вы, полковник Торн, видно, не знаете, на что способна мать ради своего ребенка.

Пальцы полковника потянулись к горлышку бутылки. Катье улыбнулась и, как послушная девочка, сложила руки на коленях.

– Или, скажем, сестра-Сургуч от пробки с треском посыпался на солому.

– Ваша сестра получит по заслугам, – сказал он и откупорил бутылку.

– Но в чем она провинилась? – спросила Катье и слегка побледнела от внезапной догадки. – Вы были...

– Любовниками? – закончил Торн, разливая в кружки темно-красное вино. Глаза его стали почти черными в тусклом свете фонаря и остановились на ней, отчего у нее вдруг засосало под ложечкой. – Нет, мадам. Такие женщины не в моем вкусе.

Катье вспыхнула и пригубила вино, крепкое, обжигающее, как взгляд человека, сидящего напротив.

– Ваша сестра замешана в гораздо более тяжких преступлениях, чем любовная измена.

Катье вновь остро ощутила исходящую от собеседника опасность, словно у него внутри туго натянута пружина часового механизма.

– А теперь, мадам, будьте добры сменить тему. Ваша сестра – неподходящий предмет для застольной беседы даже в столь непритязательной обстановке.

– И какой же предмет вас устраивает? – вспылила Катье и подхватила юбку, чтобы встать.

Он потянулся к ней, но она оказалась проворнее, вскочила, напоролась на железный крюк и, оцарапав плечо, вскрикнула от боли.

– Говорите, полковник Торн, какая тема вам по душе? – не унималась она, пятясь от него и зажимая рукой царапину. – Ваша жена? Ваши дети? Ваши кони? – Она помотала головой, чувствуя, что не может унять дрожь.

– Я не женат, мадам.

Он переступил через ящик. Катье продолжала пятиться и раскачивать головой из стороны в сторону.

– Й детей у меня нет.

В отчаянии она забилась в пустое стойло.

– А конь всего один, и с ним вы знакомы. – Он подошел к ней вплотную, тень от столба падала на его лицо. – Есть еще вопросы?

– Нет. – Она прерывисто дышала. – Отойдите, что вам от меня нужно?

– Может быть, поговорим о том, что мне от вас нужно? Она отступила еще на шаг. Солома скользила под ногами; Катье не удержалась на ногах и с криком упала на ворох свежей соломы, вдохнув ее пряный запах.

В темноте она не могла разглядеть выражение его глаз. Отблеск фонаря сбоку чуть подсвечивал его лицо: мужественно очерченный подбородок, черные изогнутые брови над сверкающими глазами. От страха Катье была не в силах шевельнуться.

Он опустился рядом с ней на колени, настойчиво сверля ее взглядом.

– Или о том, что вам нужно от меня? Он неторопливо наклонил голову.

– Что... Что вы делаете? – срывающимся шепотом пробормотала она.

– В темнице люди умирали на моих глазах и от менее серьезных ран, – ответил он и приник губами к царапине у нее на плече.

Катье задохнулась от влажного прикосновения к своей коже. Он слегка посасывал порез. Она закусила нижнюю губу, отвернулась, закрыла глаза. Ей хотелось бороться, хотелось чувствовать острую, отвлекающую боль. Но она не боролась. И не чувствовала боли. А только жаркие губы и влагу языка, зализывающего ее царапину.

По телу разносился какой-то звон, точно оно замерзло и слишком быстро оттаивает. Губы Торна поднялись вверх, к шее, где пульсировала жилка, и на всем пути оставляли за собой парализующее тепло.

– Полковник...

– Мадам, – отозвался он с непонятной дрожью в голосе. – Ехать с вами в седле – такая сладкая мука. – Он лизнул языком тонкую кожу у нее за ухом. – Скажите «Торн»...

Катье задохнулась, изогнула шею.

– Отпустите меня.

– Я вас не держу.

Она повернула к нему голову. Его глаза были совсем близко.

– Тор...

Он впился ей в губы, запустил пальцы в волосы. Потом стал покрывать страстными поцелуями ее лицо.

– Что вы со мной делаете? – простонал он.

Господи, надо бежать от него как можно дальше! Надо отвлечься от напряженного ожидания, заставляющего кровь быстрее струиться по жилам. Но она так долго была одна. Так долго...

– Вы не причините мне боли? – прошептала она.

– Нет! – выдохнул он где-то возле ее губ. – О нет! Мучительно медленно он слился с нею в поцелуе.

Потрогал языком нижнюю губу, втянул в себя ее свежее дыхание. Потом язык продвинулся внутрь ее рта, все глубже, жадно захватив в плен ее язык и заражая Катье этой жадностью.

От ласковых, дразнящих движений сладкая нега растекалась по тайным уголкам ее тела. Они настойчиво призывали ее ответить на поцелуй. Катье неуверенно прошлась кончиком языка по внутренней поверхности его губ. Его стон отозвался в глубинах ее существа.

Она положила руки ему на спину, погладила стальные мышцы, бугрившиеся под тонким полотном рубашки. В ней стремительно нарастало желание почувствовать на себе это большое сильное тело.

Длинные пальцы скользнули по ее груди, по талии, на бедра. Она забылась в вихре незнакомых, неведомых ощущений, прижалась к нему, помимо своей воли отвечая на каждую ласку, готовая следовать за ним, куда бы он ее ни повел. В голове звучал какой-то вкрадчивый, неясный шепот, пугающий дерзкими обещаниями.

Да, пугающий. О Боже! Она изогнулась, уперлась руками ему в грудь, стремясь освободиться от настойчивых губ.

Он откинулся, перекатился на бок.

– Нет! Не надо, пожалуйста!

Она неловко скрючилась на соломе, обхватив руками колени и слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Бекет тоже сел и попытался глубокими вдохами успокоить гул в висках. Только что она казалась такой податливой, так горячо откликалась на его поцелуи, и он уже готов был испить сладкое вино ее женственности. Но вдруг ускользнула, оставив у него внутри звенящую пустоту.

Он тряхнул головой, чтобы рассеялся туман. Господи Иисусе, ну и осел! Как он мог подпустить ее к себе! Как мог забыть, что она сестра убийцы и шлюхи! Подстилки Эль-Мюзира!

Свет фонаря падал на ее золотистые рассыпавшиеся по плечам волосы. Она закрыла глаза.

– Бог мой, как я могла вам довериться? Вы оторвали меня от сына, вы охотитесь за моей сестрой, точно она дикий зверь... – Она запнулась, слова душили ее. – Вы ведете себя как безумец. Неужто все англичане таковы?

Он вскочил на ноги, склонился над ней, взял ее лицо в ладони.

– Верно, мадам. – В его голосе звенела сталь. – Я и впрямь обезумел, забыв о том, что вы непременно попытаетесь испробовать на мне свои козни. Теперь я вижу, вы достойная ученица вашей сестры.

Он почувствовал дрожь се тела и приготовился к тому, что она сейчас набросится на него, как в тот миг, когда он силой усадил ее на коня.

Ему хотелось, чтобы она набросилась. Что-то притягивало его к ней, сжигая усталость, заживляя полученные в сражении раны. Он вспомнил, как в седле прижимал к себе это тело; другая бы начала визжать или упала в обморок, а она только упрямо отодвигалась от него – невероятно!

Он ощущал под пальцами гладкую кожу у нее на висках. На этот раз она не стала с ним бороться.

– Отпустите меня. – Голос звучал почти спокойно. Серые глаза смотрели не мигая. Она положила руку на его запястье, сильно сжала ее и повторила: – Отпустите меня.

Конечно, сила в руках женская, по сравнению с ним – ничто. А вот сила воли... Тут есть чему удивляться. Он отпустил ее и повернулся к ней спиной.

– Вы хитрей, чем я предполагал. Но больше вам меня не обморочить. Я ничего не забываю.

Усталость вновь навалилась на него всей тяжестью; долгий и трудный день отзывался жуткой ломотой в костях. Он сходил за мундиром и шпагой, кинул мундир на солому рядом с ней и задул фонарь.

Катье стало страшно в неожиданно наступившей тьме. Торн улегся поперек стойла, подгреб солому себе под голову, рядом положил шпагу.

Он услышал в глубине стойла шуршание соломы: мадам де Сен-Бенуа накрылась его мундиром и устроилась на ночлег. В темноте его пальцы нащупали эфес, отлитый из лучшего толедского серебра. Шпага верно служила ему все семь лет проклятой войны. Но какое оружие защитит его от того, что он увидел в глазах этой женщины? Своей стойкостью она, пожалуй, может с ним потягаться.

Глава V

Бледный тяжелый свет запоздалой зари проник в амбар. Катье проснулась, но не открыла глаз – лень. У дневного света ужасная привычка все превращать в реальность. Не хочется прислушиваться к доносящимся снаружи звукам: к стуку деревянного ведра о камень колодца, к плеску воды, конскому ржанию и ответному мужскому голосу. Но свет все равно пробивается сквозь сомкнутые веки и разгоняет дымку сна, заставляя вспомнить.

Трое всадников в алых мундирах... Петер не с ней... безумная ночная скачка... оружие, нацеленное в сердце солдата... горячие и требовательные мужские губы...

Она широко распахнула глаза. Сбросила укрывающий ее мундир. Как она могла!.. Рука потянулась к порезу на плече. Этот взгляд в тусклом свете фонаря путает ей все мысли.

От стыда Катье закусила губу. Он был так близко, а мог стать еще ближе. Она ходила по краю пропасти и сорвалась.

Глаза вновь закрылись. Как страшно покидать спасительное уединение амбара! Душа не на месте, как после коротких супружеских визитов Филиппа. Однажды, когда из этого смятения родился мучительный шепот, сулящий что-то неведомое, Катье попросила мужа остаться... Но он лишь посмеялся над ней.

А теперь от одних поцелуев шепот вернулся. Торн заставил его звучать все громче, так что она сумела расслышать слова: Останься у него в объятиях – и ты познаешь то, заманчивое, непонятное...

Спала она беспокойно, сон все время прерывали навязчивые думы. Что, если тихонько проскользнуть мимо него в темноте и положиться на судьбу? Но стоило ей шевельнуться, мерное дыхание полковника нарушалось: он и во сне был начеку.

Она поднялась и подошла к двери, отряхивая солому с платья. Это движение помогло ей обрести уверенность в себе.

Англичанин стоял у колодца, раздетый до пояса, и обливался из ведра. Бесподобно вылепленный торс казался бронзовым в сером утреннем свете. Она увидела свежие шрамы на руках, на спине и один, ужасный, на боку. А под ними...

Вся грудь и спина располосованы белыми рубцами, самый большой проходит прямо над сердцем. Бож! Боже мой!– безмолвно выкрикнула она. Его били кнутом!

У нее перехватило дыхание. Бальзамом из бузины, валерианы, подорожника она смогла бы залечить вчерашние раны, но никакого умения не хватит, чтоб вытравить старые, наверняка затронувшие не только тело, но и душу.

– Царапины, мадам. В бою без них не обходится. Солнце наконец пробилось сквозь тучи, и капли в его темных волосах вспыхнули, точно алмазы.

Глаза их встретились и долго не могли расстаться. Он отвернулся первым. Катье вдруг осознала, что ее руки снова непроизвольно тянутся к нему, готовые исцелить истерзанное тело. Она смутилась и опустила их.

Он скрутил волосы, выжимая влагу, и его лицо предстало ей в профиль. Высокие скулы, чуть впалые щеки, прямой нос, твердые очертания подбородка. Небольшие морщинки у глаз она разглядела еще вчера, в свете фонаря. У других они появляются от частого смеха, но этого англичанина она не могла представить себе смеющимся.

От неловкости ей не пришло ничего на ум, кроме чопорного приветствия:

– Bon matin[1], полковник.

– Bon matin, мадам.

Он спустил ведро в колодец, вновь наполнил его, поставил на каменный приступок.

– Не хотите умыться?

Он натянул рубашку, оставив ее незастегнутой. Подошел, взялся за притолоку над головой Катье, и лицо оказалось совсем близко.

– Поторопитесь с вашим утренним туалетом, мадам. Мне ждать некогда. – Чуть отстранив ее, он скрылся в амбаре.

Напряжение внутри сразу отпустило. Броситься бы в поля и бежать, бежать отсюда куда глаза глядят. Не будь дурой! – одернула она себя, вспомнив о мертвой женщине. Одиночество не всегда ведет к безопасности. Будь у нее лошадь – еще туда-сюда, а так она уязвима, словно черный заяц на снегу. Вот уж в Лессине... Катье улыбнулась своим мыслям.

При виде холодной воды ее охватил озноб. По утрам она привыкла обливаться теплой. Неужели это было только вчера? Что, если ее маленькому Петеру тоже придется на рассвете умываться студеной водой?

Она опустила в ведро платок и стала обтирать им лицо и шею. Украдкой оглянувшись на дверь амбара, засунула мокрую ткань под вырез платья.

– Вы готовы? – Англичанин стоял в дверях уже одетый и одной рукой держал за повод вороного. – Я хочу добраться до Самбры, прежде чем стемнеет.

Катье вытащила из-за корсажа платок и приказала себе не краснеть.

– Не могу же я за минуту привести себя в порядок! – возразила она. – Мне еще надо причесаться... Да и платье зашить.

Бекет неторопливо сдвинул брови, глядя на локоны, выбившиеся из ее прически.

– Вы нарочно тянете время.

– Нет, я...

В глазах Катье вспыхнул страх, когда руки Торна потянулись к ее волосам. Он быстро вытащил все шпильки, ощущая рассыпающиеся под пальцами шелковистые волны.

– Вот. – Он подал ей шпильки. – Только прошу вас поскорее. Самый простой узел сойдет.

Ледяную пелену страха в серых глазах мгновенно растопил гнев.

– Как прикажете, полковник. – Она выхватила шпильки, отвернулась и мигом скрутила волосы в пучок на затылке.

Он с трудом отвел взгляд от изящных изгибов ее шеи и плеч. Черт бы побрал эти дамские штучки! Сперва наклонилась над колодцем, закрыла глаза и стала обтирать грудь мокрым платком, а теперь обыкновенное скручивание волос превратила в какое-то соблазнительное действо!

Она подтянула разодранный рукав. Вспомнив сладостный вкус ее кожи и крови, Торн почувствовал совсем неуместную тяжесть между ног. Презрение к собственной слабости жалило как змея. Нечего было ее целовать, поддаваться предательскому желанию!

– Все, мадам. – Он пнул ногой ведро.

Она вздрогнула от внезапного грохота и плеска воды и не успела собраться с духом, как он подхватил ее и без лишней куртуазности забросил в седло.

Потом натянул перчатки, вскочил сзади и шенкелями послал коня.

– Стойте! – опомнилась она. – Моя накидка!

– Привязана к седлу. – Он сжал ее талию и усадил поудобнее, не обратив внимания на протестующие возгласы. – Берегите силы, мадам, путь неблизкий.

Алые мундиры. Десятки алых мундиров. Катье покрепче вцепилась в конскую гриву. Одни тянутся на север, другие на юг. Одни порванные, пропыленные, другие новенькие, с иголочки, еще не обстрелянные, но явно предвкушающие радость грядущих побед.

Все издалека почтительно приветствуют Торна, снимают шляпы, а когда переводят глаза на нее, восхищение сменяет дерзкая насмешка. От этих взглядов у Катье горели щеки.

– Я думала... – Она запнулась, пытаясь справиться с неловкостью. – Я думала, Лессин в руках французов.

– И они так думали, – ответил полковник. – Но ошиблись. – (Она почувствовала, как напряглась рука у нее на талии, и отодвинулась, насколько можно.) – Вижу, вы разочарованы, мадам. Надеялись, что вам удастся сбежать? Не повторяйте чужих ошибок. Слишком многое поставлено на карту.

Она промолчала. Неужели все ее планы рухнут?

Ахерон спускался с холма в широкую долину. Дорогу окаймляли ухоженные поля овса и льна; невдалеке озаренный солнцем сверкал Лессин. Полковник послал коня в Галоп.

– Отчего такая спешка? – спросила Катье, подпрыгивая в седле.

– Именно так британская конница мчится в бой, – с гордостью отозвался Торн. – От одного вида кавалерийского полка в алых мундирах целые вражеские бригады обращаются в бегство.