Пятый странник

      -- Я сплю, -- сказал Швериндох, -- я боюсь, что мне это только снится.
      -- Ночь еще только что началась, -- отвечал рыцарь, -расскажите мне, что думаете вы об этом.
      -- Ночь приходит к концу, -- сказал колпак, -- еще не время оживить Гомункулюса. Четыре странника еще не прошли предназначенного им пути.
      -- Освальд Швериндох, баккалавр, magister scholarium -- ты спишь? -- И он ответил сам себе: -- Я сплю, но вижу странные сны похожие на правду.
      -- Вижу лишь одного странника, -- ответствовал рыцарь, -- и не знаю, спит он, или бодрствует. Ночь еще только что началась, расскажите мне о том, как оживить Гомункулюса.
      -- Ночь приходит к концу, -- повторил колпак, -- но чтобы оживить Гомункулюса, стоит лишь подыскать для него подходящую по размеру душу.
      -- Это надо запомнить, -- сказал Швериндох, натягивая одеяло до подбородка, -- это мне нужно запомнить.
      И он уснул окончательно.
      3.
      Бургомистра города Кельна звали Иоганн Шварценберг и он имел сына Ансельма, школьника. На утро Швериндох дал первый урок своему ученику.
      -- Sub virga degere, -- сказал он, усаживаясь в кресло и кладя подле себе огромную розгу, -- sub virga -- magistiri constitutum essue.
      Ансельм выкатил глаза и поглядел на него со страхом.
      -- Так, так, -- сказал бургомистр, -- точно, Herr Швериндох, вы говорите святые истины.
      -- Ансельм, -- продолжал учитель, -- вот книга, которую ты будешь читать вместе со мной.
      Ансельм издал звук весьма неопределенный и во всяком случае не вполне одобрительный.
      -- Первое, что ты должен будешь изучить, -- продолжал схоласт, -- это наука грамматики. Septemplex sapientia заключает в себе семь наук и на первом месте -- грамматика.
      -- Точно -- повторил бургомистр, с удовольствием поднимая палец, -- на первом месте -- грамматика.
      Gram. loquitur; dia. Vera docet; ih verba colorat.
      Mus. canit; ar. numerat; geo ponderat; as colit astra.
      Пропел Швериндох.
      -- Grammatica loquitur, -- повторил он, -- грамматика читает.
      Ансельм снова издал довольно гулкий звук, на этот раз неясный по месту своего происхождения.
      -- Точно -- сказал бургомистр, и с одобреньем посмотрел на Ансельма, -- точно, Ансельм, повтори ка.
      -- Способный мальчик, -- вскричал Швериндох, -- у него удивительная память.
      Ансельм повторял теми же звуками и так они занимались много дней.
      4.
      Однажды ночью схоласт сел на постели и принялся укорять себя.
      -- День проходит за днем, скоро уж минет положенный срок, а ты не достиг еще намеченной цели. К чему ведет тебя пребыванье в доме бургомистра? Если память не изменила тебе, то ты должен похитить для Гомункулюса небольшую, но добротную душу. Но у кого же тебе похитить эту душу, схоласт?
      Он сидел на кровати и чесал голову в недоумении.
      -- У бургомистра, -- сказал колпак шопотом, -- я отлично знаю все качества характера бургомистра Шварценберга. Он в меру чувствителен и в меру благороден.
      -- Я полагаю, -- продолжал схоласт думать вслух -- что лучше всего похитить душу у бургомистра. Я его знаю. Он обладает чувствительной и благородной душой. Но как это сделать? Какие меры принять для этого, схоласт?
      -- Я думаю, щипцами для сахара, -- сказал колпак, -- щипцами для сахара, бургомистр спит с полуоткрытым ртом.
      -- Эта мысль делает честь твоей сообразительности, схоласт. Щипцами для сахара, поздней ночью.
      -- Ты присваиваешь себе мои мысли, -- сказал колпак, огорчившись.
      Но схоласт повернулся на другой бок и уснул.
      5.
      Дом бургомистра был очень велик и имел предлинные коридоры. В начале каждого коридора горела свеча и всего в доме бургомистра каждую ночь горело 17 свечей.
      Схоласт зажег восемнадцатую, оделся и отправился по коридору от комнаты, ему отведенной, до лестницы, над которой помещалась комната бургомистра.
      -- Gloria tibi, Domine -- сказал Швериндох, когда добрался до этой лестницы, -- самая трудная часть пути пройдена.
      В одной руке он держал свечу, а в другой большие щипцы для сахара. И в кармане имел еще свечу и еще щипцы, поменьше.
      -- Не торопись, схоласт, -- говорил он, поднимаясь по лестнице и, от дуновенья, в его руках колебалось пламя свечи. Он поднялся и уже собирался проскользнуть в комнату бургомистра, как вдруг на повороте он встретился с Анной-Марией, молоденькой служанкой в доме. Она, увидев учителя в таком странном виде, со свечой и со щипцами в руках, очень удивилась, но сказала со скромностью:
      -- Добрый вечер, Herr Швериндох.
      -- Добрый вечер, -- Анна-Мария, отвечал смущенный схоласт.
      Так они стояли молча, покамест кто-то не затушил свечу. И схоласт, хоть и не вернулся до утра в свою комнату, однако же не дошел в эту ночь до комнаты бургомистра.
      Но в следующую ночь он снова собрался итти и снова зажег свечу и взял с собою щипцы для сахару и другие щипцы поменьше и повторяя в уме молитвы, он добрался до комнаты бургомистра.
      Маленькая лампочка горела над кроватью бургомистра и он спал, полуоткрыв рот и вытянув вперед губы.
      -- Sanctum et terribile nomen ejus, -- прошептал схоласт, -initum sapientia timor domini.
      Колпак плясал на его голове, потому что голова тряслась неудержимо. Но он плясал от радости.
      -- Памятуя гостеприимство, -- прошептал он на ухо Швериндоху, -- вы не должны бы были, разумеется, этого совершать. Но Гомункулюс оживет, а пути судьбы неведомы нам совершенно.
      -- Nisi dominus custodierat civitatem, -- шептал схоласт, наклоняя свечу и пытаясь осветить бургомистра, -- frusta vigilat, qui custoditeam.
      -- Щипцами для сахара, -- говорил колпак, размахивая кисточкой, -- стоит только поглубже засунуть щипцы, покрепче сжать их в своей руке, и вы, дорогой ученый, непременно вытащите душу. И эта душа соединившись с вашим детищем узами химических соединений, подарит миру нечто вполне необыкновенное. Решайтесь, решайтесь, любезнейший Швериндох.
      И видя что Швериндох уже просунул щипцы сквозь полуоткрытые губы, он засмеялся и заплясал на его голове снова.
      -- Conquissabit capita -- шептал схоласт, зажимая концы щипцов и переступая охладевшими ногами -- conquissabit capita interra multorum.
      И он потащил щипцы.
      Душа бургомистра, со одной стороны как бы коренастая и неуклюжая, с другой являла вид вполне очаровательный. Она повисла на щипцах с необыкновенной легкостью и переливалась всеми цветами радуги и не-радуги, при свете свечи и лампы.
      Схоласт стянул с головы колпак, подхватил бургомистрову душу другой парой щипцов и, не касаясь пальцами осторожно, уложил ее на дно колпака. Затем бросился вон из комнаты.
      Бургомистр перевернулся на другой бок и крякнул. Немного погодя вздохнул с сожаленьем и опять крякнул. От сильного дыханья ночник погас.
      6.
      -- Пока луна еще не побледнела и звезды на небе, -- скорей! Ученый, баккалавр, magister scholarium, скорее, скорее!
      Он открыл колбу и вытащил из нее своего Гомункулюса. И маленький человечек лежал перед ним с равнодушием и спокойствием, и во всех органах его тела видна была полная беззаботность.
      Схоласт дрожащими руками открыл его рот, взял щипцами бургомистрову душу и, сотворив новую молитву, попытался вложить ее в Гомункулюса, подобно тому, как после урока с Ансельмом вкладывал в футляр очки. И вдруг остановился с изумлением:
      -- Схоласт, -- говорил Гомункулюс, -- четыре странника не прошли еще предназначенного им пути, а бургомистрова душа не подходит для меня по размеру. Ступай в ад, ступай в ад, схоласт, там много душ, и среди них ты найдешь для меня подходящую.
      Тут он умолк, и Швериндох опомнился от своего изумления.
      Но душа уже воспользовалась этой минутой и из открытого колпака улетела на небо.
      -- Anno domini, -- сказал колпак, прыгал в руках схоласта от огорчения. -- Anno domini, ante lucem, vobiscum.
      7.
      И тогда Освальд Швериндох вновь закупорил колбу, застегнул свою тогу и, даже не успев одеть на голову колпака, отправился прямо на дно, от крайней растерянности и огорчения, не получив от бургомистра платы, следуемой ему за уроки, которые он давал сыну бургомистра, Ансельму, школьнику.
      И пятый странник захлопнул за ним крышку ящика и промолвил: "А вот".
      Глава III. Путь сына стекольщика, именем Курт.
      1.
      -- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное. Я устал. Сегодня к ночи мне не дойти до Геттингена, а ночь будет дождлива и пасмурна. О, сын стекольщика, будь тверд в испытаниях.
      Так он говорил с горечью, и по дороге гулял ветер, а на небе зажигались звезды.
      -- Курт, если даже ты встретишь крестьянскую повозку, то никакой крестьянин не позволит невидимому человеку отдохнуть на своей повозке. Точнее: когда неловкий человек загораживает собою свет, нужный для работы, ему говорят: -- отойди, ты не сын стекольщика.
      Он шел неутомимо и к ночи пришел в Геттинген и, проходя через городские ворота, повторял со вздохом:
      -- Память мне говорит -- будь тверд, а судьба говорит иное.
      2.
      В Геттингене философы не живут. Живут мастера, подмастерья или просто почтенные бюргеры, и к философии у них наклонности не имеется. День за днем проходит незаметно, и если бы не часы, то геттингенцами вовсе не примечено было бы время.
      Фрау Шнеллеркопф содержательница гостиницы на Шмиденштрассе, не однажды говорила своему мужу, что жизнь в Геттингене за делами продолжается не более, как час или два, на что Herr Шнеллеркопф отвечал глубокомысленно "ho" и смотрел на часы. Часы тикали, время шло предлинными шагами, сын стекольщика также шел предлинными шагами, покамест не постучался у дверей гостиницы.
      Была поздняя ночь. Herr Шнеллеркопф уже спал, и его жена пошла отворить двери.
      -- Кто стучит?
      -- Я, -- отвечал сын стекольщика, -- сын стекольщика, уважаемая фрейлен.
      -- Я не фрейлен, -- отвечала хозяйка, -- что вам нужно?
      -- Переночевать в вашей гостинице, любезная фрау.
      -- Да, -- отвечала хозяйка с достоинством, -- фрау. Подождите, я зажгу свечу и отворю двери.
      Она вернулась с зажженой свечей и отворила двери.
      -- Благодарю вас, -- сказал сын стекольщика и ступил шаг.
      -- Боже мой, -- закричала хозяйка, -- да где же вы? Я никого не вижу.
      -- Вы вероятно страдаете глазами, -- отвечал странник, оборотясь к ней, -- впрочем, действительно меня трудно заметить. Вы совершенно справедливо отметили это печальное обстоятельство.
      -- Что такое, -- говорила фрау, поводя вокруг свечею, -- вы меня не испугаете. Я не пугливая женщина.
      -- Боже меня сохрани пугать вас, -- отвечал сын стекольщика, -- я человек грустного характера и тверд в испытаниях. Надеюсь, вы не будете возражать мне, что твердость есть одно из лучших качеств моего характера.
      -- Помилуйте, -- возразила хозяйка, -- твердость, конечно, качество, но вы явились сюда в столь странном виде...
      -- Теченье судьбы скрыто от людей, -- в свою очередь возразил сын стекольщика, -- но я уверяю вас, что я совершенно невиновен в том, что мой отец слишком любил свое ремесло.
      -- В таком случае я не могу пустить вас в мой дом, -продолжала хозяйка, по-прежнему размахивая дрожащей свечей в воздухе.
      -- Любезная хозяйка, -- сказал сын стекольщика, -- вы не можете уверить меня в том, что имеете столь жестокое сердце. Я очень давно в пути, я устал, и вы не можете оставить меня за дверьми вашего почтенного дома.
      Фрау Шнеллеркопф задумалась.
      -- Хорошо, -- сказала она, наконец, я провожу вас в комнату, но только, пожалуйста, с утра примите ваш настоящий вид.
      -- Увы, -- отвечал странник, -- увы, любезная фрау, вы никогда не увидите меня в моем настоящем виде, потому что я имею только один -- ненастоящий -- вид, и в нем я совершенно не поддаюсь описанию.
      Фрау Шнеллеркопф проводила своего постояльца в отведенную ему комнату, пожелала ему доброй ночи и озадаченная этим странным происшествием, вернулась к мужу.
      Herr Шнеллеркопф крепко спал, но разбуженный женой выслушал ее внимательно, сел на постели и сказал с сожалением: "ho".
      3.
      На утро сын стекольщика бродил по городу Геттингену, с печалью глядел вдоль узких улиц и снова говорил сам с собой.
      -- Я ищу осязаемое ничто. Оно не покажется на этой узкой улице. А если бы оно и попалось мне навстречу, я все равно не узнал бы его, потому что я его никогда не видел.
      Он тихо шел, внимательно разглядывая почтенных бюргеров и полных фрау, что попадались ему навстречу.
      -- Курт, Курт, -- снова говорил он, -- на что ты тратишь свою злосчастную жизнь? День проходит за днем, минута отлетает за минутой.
      Тут он наткнулся на седого старика с длинной палкой в руках, который шел по левой стороне улицы, высоко задрав голову и что-то пристально разглядывая на совершенно безоблачном небе.
      -- Невежа, -- спокойно сказал старик, не опуская головы, -мерзавец, не уважающий старости и ученых познаний во всех областях науки.
      -- Простите, Herr, -- отвечал сын стекольщика, несколько озадаченный, -- но вы немного ошиблись в вашем, поразительно полном определении моего ума и характера. Мой характер имеет твердость во всех испытаниях жизни, а что касается ума то он проникает в самую суть человеческого познания.
      -- Не вижу, -- сказал старик, еще выше задирая голову, -- не вижу, ибо слежу невооруженным глазом за звездой Сириус, совершающей сегодня свой обычный путь по ниспадающей параболе.
      -- Не вижу, -- в свою очередь ответил странник, в свою очередь задирая голову, -- небо совершенно безоблачно и ясно.
      -- Что ты можешь увидеть, -- с презрением отвечал старик -звезду Сириус можно увидеть лишь по личному с нею уговору.
      -- Если память мне не изменяет, -- сказал сын стекольщика, -- то кроме Сириуса по личному уговору можно увидеть Большую Медведицу и Близнецов.
      -- Левая лапа Большой Медведицы не поддается уговору, -- с важностью продолжал старик, -- что же касается головы и остальных лап, то ты не ошибся.
      -- Я не ошибся и относительно Близнецов?
      -- Что касается Близнецов, то это вопрос чрезвычайно спорный. На собрании астрологов в Бренне, Близнецы были признаны достойными уговора. Вообще же говоря, прохожий, ты можешь за мною следовать до вечера. Вечером я опущу голову, увижу тебя, и мы подробнее поговорим об этих занимательных вопросах.
      -- Я очень боюсь, -- отвечал сын стекольщика, -- я очень боюсь, любезный астролог, что меня и по уговору нельзя увидеть. Я в этом отношении гораздо неподатливее левой лапы благородного созвездия.
      -- Пустое, -- сказал старик, -- в твоей речи я замечаю логическую ошибку. Большая посылка не соответствует выводу. Ты не есть звездное тело. Следовательно, тебя можно увидеть без всякого уговора.
      -- Дорогой астролог, -- возразил сын стекольщика, -- я советую вам убедиться в истине моих слов вооруженным глазом. Что же касается вашего предложения пробыть с вами до вечера, то я не вижу в этом прямой необходимости. Я буду сейчас смотреть на Сириус, а вы смотрите на меня. Посмотрим, кто из нас скорее что-либо увидит.
      -- Бездельник, -- возразил астролог, -- не отвлекай скромного ученого, от его высоких занятий. К тому, же если бы даже я и пожелал согласиться с тобой, то я все равно не мог бы опустить головы, потому что у меня затекла шея.
      Сын стекольщика прислонил к его глазам руку и сказал, смеясь: "Вот вам ясное доказательство моих слов" -- и другой рукой с силой дернул его за бороду.
      -- Парабола! -- закричал старик, -- ты заставил меня упустить нисхождение!
      -- Я прошу прощения за мой дерзкий поступок, -- отвечал сын стекольщика, -- но взгляните на меня. Видите вы что-нибудь!
      -- Я ничего не вижу, -- возразил астролог с спокойствием, -но не сомневаюсь, что мог бы увидеть тебя по уговору.
      Вокруг них собралась толпа.
      -- Астролог Лангшнейдериус, повидимому, сошел с ума, -сказал один бюргер другому и выпучил глаза на астролога, -- он стоит посреди улицы и разговаривает сам с собою двумя голосами.
      -- Астролог Лангшнейдериус, повидимому, сошел с ума -сказал второй бюргер третьему и так же выпучил глаза на астролога, -- в его руках шляпа и палка, одежда наброшена на плечо, и он говорит сам с собой двумя голосами.
      Но в это время виновники странного приключения последовали далее по Геттингенским улицам.
      4.
      -- Если память мне не изменяет, -- начал старик, когда они добрались до его дома и уселись в кресла, -- то ты ученик знаменитого ученого и философа Гебера.
      -- Старик принимает меня за кого-то другого, -- подумал сын стекольщика и сказал: -- Точно, Herr Astrolog я ученик Гебера.
      -- Давно-ли ты оставил своего благородного учителя? -продолжал старик.
      -- Недавно, -- отвечал странник с некоторым сожаленьем в голосе, -- недавно, всего лишь года два тому назад.
      -- Года два тому назад? -- вскрикнул астролог, -- это странно. Гебер уже 8 лет как умер.
      -- Я не могу ответить на ваше ошибочное заключение -- сказал странник, -- потому что вы, несмотря на то, что я оказал вам уважение, которое я питаю ко всем лицам старческого или дряхлого возраста, повернулись спиной ко мне и к моему креслу.
      -- Странник, -- отвечал астролог и на этот раз действительно повернулся к нему спиной, -- тебе должно быть известно, что зрение у астрологов вообще не отличается остротою. Кроме того, тебе, как ученику Гебера, ведомы многие тайны нашей священной науки. Твое исчезновенье есть, конечно, прямое следствие занятий магией и астрологией.
      -- Не совсем, -- отвечал сын стекольщика, делаясь вдруг необыкновенно мрачным, -- не совсем. Мое исчезновенье есть прямое следствие слишком сильной любви моего отца к своему ремеслу.
      -- Непонятно, -- сказал старик, -- значит, твоему отцу были известны эти тайны?
      -- Мой отец, -- начал сын стекольщика, -- был стекольщик. А моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил свое ремесло, что каждую неделю выбивал все окна в нашем маленьком доме, исключительно для того, чтобы вставить новые стекла, а что касается будущего ребенка, то не хотел иметь никакого другого, кроме как в совершенстве похожего на свое ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился сын стекольщика, и я родился, увы, совершенно прозрачным. Это обстоятельство однажды заставило моего отца вставить меня в раму. По счастливой случайности эта рама находилась в комнате доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился с знаменитым ученым, который руководил мною во время всей моей дальнейшей жизни.
      -- Фауст? -- сказал старик, -- не помню.
      -- И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться в Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к моему открытию.
      -- Что же ты ищешь?
      -- Осязаемое ничто.
      -- Осязаемое ничто? -- повторил старик, -- но что значит осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?
      -- Я ищу его, -- отвечал странник, -- для того, чтобы убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.
      -- Известно-ли тебе -- с глубоким убежденьем начал старик, -- что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок или мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?
      -- Имею, -- отвечал сын стекольщика, поднимая руку и ощупывая голову, -- имею. Я ее осязаю.
      -- Осязаешь?
      -- Осязаю, -- сказал сын стекольщика и задумался надолго.
      Задумался и старик. Но они ничего не придумали, потому что пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.
      Вечером же старик сказал сыну стекольщика:
      -- В городе Аугсбурге живет некий Амедей Вендт. Явись к нему и скажи, что тебя послал астролог Лангшнейдериус, и он направит твои шаги по отысканию искомого.
      5.
      -- В путь, в путь! По дороге ветер. С неба сумерки, и зажигаются звезды.
      -- Память мне говорит -- будь тверд, -- а судьба говорит иное.
      Так он говорил, повторяя эти слова снова и снова, пока не добрался до города Аугсбурга.
      Он долго искал Амедея Вендта в этом городе, но не нашел его, да и не мог найти, потому что Амедей Вендт родился ровно через 200 лет, после его путешествия.
      Тогда он сел на камень и горько заплакал. А на утро он пустился в дальнейший путь.
      6.
      Из Аугсбурга в Ульм, из Ульма в Лейпциг, из Лейпцига в Кенигсберг, из Кенигсберга в Вюртемберг, из Вюртемберга в Шильду, из Шильды в Билефельд, из Билефельда в Штетин, из Штетина в Бауцен, из Бауцена в Штетин.
      А когда он добрался до Свинемюнде, то оттуда прямо в ад, потому что хозяйка гостиницы в Свинемюнде сказала ему, что в аду есть осязаемое ничто. В аду такая мгла, что ее можно схватить руками.
      Пятый странник захлопнул над ним крышку ящика и молвил.
      -- А вот.
      Глава IV. Путь шарлатана Гансвурста.
      1.
      Дорога убегала под ногами осла, а он пофыркивал, поплевывал и бодро задирал морду в голубое небо. Шарлатан сидел, подпрыгивая, размахивал одной рукой, а другой придерживал у рта, свою огромную трубку.
      -- Куда я еду? -- говорил он с печалью -- никто не знает даже моего имени, а меня зовут Гансвурст, и я родился на два века позже моего Пикельринга. -- Дымок вился за его головой, трубка хрипела и плакала, мимо уходили поля и кустарник, и леса, и бесплодные земли. Так он ехал много дней, осел его утомился и утомился он сам, когда однажды, поздней ночью, он добрался до города Данцига.
      -- Отворите, -- закричал он, остановившись у дверей гостинницы на самой окраине города -- отворите мне, я очень устал, и осел мой тоже устал. А ныне поздняя ночь, и уже пора отдохнуть в теплой постели от тяжелого путешествия.
      Дверь отворилась, и он был в пущен в гостиницу. По дороге он поцеловал девушку, отворившую ему дверь, и сказал: -- Девушка, я не должен бы был касаться тебя, но я знаю, что у тебя свежие губы, -- и, добравшись до постели, тотчас свалился на нее и уснул.
      Осла же отвели к другим ослам, и он там жевал жвачку и жаловался соседям на легкомыслие своего господина.
      2.
      Утром шарлатан откинул одеяло, сел на постели и принялся думать. Потом оделся и спустился вниз в общую залу, где топился камин и за столом сидели посетители.
      Он тоже уселся и попросил себе кофе. Но у него не было, чем расплатиться, и он сказал девушке:
      -- Девушка, известно ли тебе, что у меня нет денег, чтобы заплатить за твое кофе?
      -- Кофе принадлежит моей хозяйке, сударь, -- отвечала девушка, -- а впрочем, сударь, вы, вероятно, шутите.
      -- А где же находится твоя хозяйка, девушка?
      -- Она еще спит, сударь, ее комната наверху.
      -- Но в это время хозяйка гостиницы, высокая и худая женщина, спустилась по лестнице вниз.
      -- Хозяйка, -- приветливо сказал шарлатан, -- известно ли вам, что у меня нет денег, чтобы заплатить вам за кофе, за ночлег и за корм моего осла?
      -- Ты не уедешь отсюда, пока не заплатишь денег, -отвечала, хмурясь, хозяйка, -- или оставишь взамен денег своего осла.
      -- Лучше останусь, -- сказал шарлатан. И остался.
      Так он жил три дня и все думал, а на четвертый снова пришел к ней и сказал:
      -- Хозяйка, я уплачу вам все деньги, но прежде вы должны подарить мне помет всех ослов, что останавливались за это время в гостинице.
      -- Помет стоит денег, -- отвечала хозяйка, -- если я отдам тебе его, то к твоему счету придется прибавить несколько талеров.
      -- Хорошо! -- вскричал шарлатан, -- но вы должны провести меня в стойло.
      И его провели в стойло.
      -- Ослы! -- бодро закричал он, -- ослы, помогите бедному страннику, помогите шарлатану Гансвурсту, у меня к вам нижайшая просьба.
      Ослы подняли морды и очень дружно закричали в ответ.
      -- Ослы! -- продолжал шарлатан. -- Видит бог, я всегда любил вас, я всегда заботился о вас, и мой осел не замедлит подтвердить вам это. Я назвал его философом Кунцем -- в честь философа Кунца, и вы видите, как он любит своего хозяина.
      Философ Кунц фыркнул и в знак одобрения трижды поднял и опустил хвост.
      -- Помогите, -- продолжал шарлатан, -- мне нечем заплатить за ночлег и за корм -- хозяйка повесит меня, если я не заплачу ей за ночлег и за корм, а я еще молод и хочу жить.
      -- Испражняйтесь! -- вдруг закричал он с отчаянием в голосе, -- я уже вижу, что ваш вчерашний помет не оправдал моих ожиданий.
      Но ослы стояли неподвижно. И только один, самый молодой и глупый, поднял хвост, собираясь исполнить просьбу.
      -- Ну, ну, -- говорил шарлатан, -- ну, ну, понатужься, дорогой осел, помоги странствующему шарлатану.
      И осел понатужился.
      -- Не то, не то, -- закричал шарлатан, -- не то. Золотом, золотом, не то. Золотом, усеянным драгоценными камнями. И когда он не увидел золота, то сел на землю и горько заплакал.
      Горожане, девушки и посетители гостиницы стояли за его спиной и переговаривались о том, что шут должно быть сошел с ума и может натворить многие беды в гостинице.
      -- Сударь, -- сказала давешняя девушка, сжалившись над ним, -- сударь, пожалуйте в вашу комнату. Вы должно быть очень устали, сударь, от долгого путешествия.
      Тогда он отправился в свою комнату и лег на постель.
      И вновь прожил в этой гостинице три дня, и его перестали кормить, как других посетителей гостиницы.
      Однажды вечером девушка пришла к нему и сказала:
      -- Сударь, вам нечем заплатить, но если вы честный человек, то я одолжу вам деньги.
      -- Девушка, -- отвечал шарлатан, -- когда-нибудь ты будешь жить в стеклянном дворце на берегу рая и ангелы будут прислуживать тебе золотыми пальцами.
      Он крепко поцеловал ее в губы, а потом взял деньги и уплатил их хозяйке. На утро же вновь уселся на своего осла и отправился в дальнейший путь.
      3.
      Дорога убегала под ногами осла, а он пофыркивал, поплевывал и бодро задирал морду в голубое небо.
      -- Куда ты ведешь меня, пыльная дорога? -- говорил шарлатан -- на краях твоих уже нет кустарников и вдали не виднеется леса. Камни и пыль -- куда я еду?
      -- В город Ульм, -- отвечали камни, а пыль молчала и только кружилась вихрем под острыми копытами осла.
      -- Согласен, -- вскричал шарлатан, и к вечеру ворота Ульма раскрылись перед ним.
      4.
      -- Ну, -- говорил он, проезжая по Ульмским улицам, -- ну, умный странник, ну шарлатан Гансвурст, что ты придумаешь в этом городе, чтобы найти золотой помет. Доколе будут продолжаться твои странствия?
      И он склонялся на шею своего осла в великой печали. Так он доехал до площади, слез с осла, привязал его к фонарю и уселся на крыльцо дома в глубокой задумчивости.
      -- Траузенбах -- золотых дел мастер, -- сказал над ним чей-то голос. Он поднял голову. -- Никого не было вокруг.
      -- Траузенбах, Траузенбах, золотых дел мастер, -- настойчиво повторил голос, и тогда он догадался, что это он сам в задумчивости произносил эти слова.
      -- И точно, -- сказал он раздумчиво, -- в городе Ульме проживает Траузенбах.
      -- Осел поднял морду.
      -- Золотых дел мастер! -- вскричал шарлатан и снова задумался. Потом весело вскочил, сел на осла и поехал дальше по Ульмским улицам.
      -- Шут, -- сказал ему пожилой бюргер, когда он остановился у небольшого домика, с твердым намерением найти в нем Траузенбаха, -- шут, ты знаешь, что по закону вольного Ульма в городе может быть только один шут, и что всех прочих повесят на его воротах.
      -- Я кнехт, -- с гордостью сказал Гансвурст, -- я не шут. Я кнехт золотых дел мастера Траузенбаха.
      -- Ты -- кнехт Траузенбаха, -- с изумлением переспросил бюргер, -- я очень хорошо знаю каждого из кнехтов Траузенбаха и могу поклясться, что не встречал тебя среди них.
      -- Пустое, -- отвечал шарлатан, -- пустое. И он поворотил осла.
      -- Подожди, -- крикнул бюргер, -- там ты не найдешь дома Траузенбаха, а что ты чужестранец, я вижу по твоему ослу. Зайди-ка в этот дом, не найдешь ли ты там того, кого ищешь?
      Когда же шарлатан в'ехал в ворота и слез с осла, бюргер позвал дочку и спросил у нее:
      -- Дочка, видела ли ты когда-нибудь этого человека среди моих кнехтов?
      Девушка близко подошла к шарлатану.
      -- Мейстер, -- сказал он, оборотясь к бюргеру, -- простите мне, что я, только надеясь стать вашим кнехтом, уже назвал себя этим почетным именем.
      -- Хорошо, хорошо, -- отвечал мейстер, -- заходи, заходи в дом.
      Шарлатан вошел в дом.
      5.
      На утро мейстер обратился к нему с такими словами: -- ты хочешь быть моим кнехтом, а у кого ты работал до сих пор.
      -- У Агриппы, -- отвечал шарлатан, -- у философа Кунца и у Никласгаузенского проповедника.
      -- Как? -- удивился мейстер, -- я не знаю этих имен!
      -- Это были славные мастера, -- промолвил Гансвурст, -- они научили меня многому в нашем благородном мастерстве.
      -- Наше ремесло воистину благородно, -- отвечал мейстер, а наш цех -- это самый богатый цех в городе Ульме. Ты же славный парень, чужестранец, и ты будешь у меня первым кнехтом.
      Так Гансвурст стал кнехтом у золотых дел мастера.
      Он работал три или четыре дня, а потом явился к мейстеру и сказал:
      -- Мейстер я сыт и мой осел тоже сыт.
      -- Очень рад за вас обоих, -- отвечал мейстер.
      -- Однако, -- продолжал шарлатан, -- чтобы стать мастером, нужно работать 9 лет кнехтом.
      -- Так, -- отвечал Траузенбах, -- 8 лет или 9 лет по соглашению.
      -- По соглашению, -- сказал шарлатан, -- или 5 лет или 4 года.
      -- Точно, -- отвечал мейстер, -- если одарить своего мейстера, то и меньше 8 лет.
      -- По соглашению -- или два года, или даже один год, по соглашению, мейстер.
      -- Точно, -- повторил Траузенбах, -- все зависит от того, как одарить своего мейстера.
      Потом они помолчали немного.
      Кнехту не дают золота для работы, -- думал шарлатан, -- а если он сделает меня подмастерьем, то я утащу золото и накормлю им своего осла".
      Он теребил свой клок в раздумьи и тяжком молчании.
      -- Имеешь ты чем одарить? -- спросил Траузенбах.
      -- Имею, -- отвечал Гансвурст, -- мы можем заверить обязательство в магистрате.