Лоскутное одеяло

      18 февраля. "Книга про Эйзенштейна" Шкловского полна воды, рассуждений около, а фактов интересных мало. Про Перу целая глава, а пустая. Заметил одну неточность: Шкловский пишет, что Э. в гробу был покрыт золотым платом, золото смешалось с пеплом после кремации. На самом же деле, когда гроб опустили, вниз бросился директор картины "Иван Грозный" (кажется, Анцелович) и, прежде чем гроб попал в печь, сорвал плат - он числился на картине! Так что с пеплом золото не смешалось.]
      25 марта. Читаю критику Л.Ю. (в рукописи) книги Перцова*. Очень здорово и умно. Уязвимы только те места, где Л.Ю. пишет о сестрах. В остальном же все предельно убедительно.
      Снимали в доме Чайковского в Клину. Письма его хранятся там в особом бункере, все очень научно. Нас туда пустили, показали, но снимать там было не с руки. Сотрудник дома рассказал, что письма Чайковского к фон Мекк хранились у ее сына, которого в 1925 году расстреляли. Семью - выслали. Все - в том числе и письма Ч. - конфисковали. Но много лет подряд музей покупал эти письма у каких-то лиц, явно подставных, поскольку - разных. Как они к ним попали, никто из них не говорил. Музей был уверен, что гепеушник в свое время их захапал и постепенно продавал. Уже в пятидесятых годах по почте пришла последняя партия, анонимно, бесплатно. Но трех писем все же недоставало. И когда умер Борис Асафьев, выяснилось, что они были у него и он их завещал музею. Никто там не знает, как они к нему попали. И музей засомневался, что письма много лет продавал гепеушник... Но так или иначе, теперь все письма Чайковского к фон Мекк собраны и хранятся в Клину. (Такова версия музея.)
      11 июля. Плисецкая надеется, что Шостакович согласится писать музыку к одноактной "Чайке". Но он отказывается, говорит, что ничего уже не может. "Но ведь вы только что сочинили квартет", - сказала ему Майя. "Я его сочинил раньше, давно. А сейчас только записал".
      Ездим в Переделкино на уик-энды. Л.Ю. очень слабая, вокруг одни неприятности в связи с приближающимся юбилеем Маяковского.
      Фурцева сказала Ролану Пети, что балет "Маяковский" мы не пригласим, так как Юрий Жуков убедил ее, что это не для нашего зрителя. "Значит, красные знамена никому не нужны, даже вам", - заметил Пети.
      13 августа. Приезжал на дачу к Л.Ю. Шкловский. Вернее, я привез его с соседней улицы, у него очень болят ноги, еле передвигается. Л.Ю. его спрашивает: "Хочешь чаю? Хочешь подложить подушку под спину? Хочешь сесть в качалку?" Он на все отвечал: "Нет".
      - Чего же ты хочешь?
      - Я хочу играть в футбол.
      - Ну, в западную команду тебя не возьмут. А в нашу ты вполне можешь со своими ногами...
      - У меня был знакомый цензор, - сказал Шкловский. - Он говорил: "Моя задача - поскорее найти главную идею произведения, чтобы ее изъять!"
      16 декабря. Вчера Майя что-то рассказывала и никак не могла вспомнить фамилию одного актера:
      - Ну этот... как его? Во МХАТе. Ну, самый главный пьяница у них, который Ленина играет...
      - Смирнов?
      - Да, конечно.
      Маленького мальчика повели в оперу. Он пришел в восторг: лошади, цветные дымы, костюмы, рухнула башня...
      - А музыка тебе понравилась?
      - Да там никакой музыки не было, там все время пели!
      1974
      4 января. Приступил к фильму о Людмиле Зыкиной. Ее творчество всегда было как-то далеко от меня, я никогда не ходил на ее концерты, не покупал пленок так, время от времени слышал ее по телевизору и отдавал должное красивому голосу. Но теперь я прослушал целиком ее большой концерт и пришел в восторг. Есть от чего - огромный красивый голос, талант, артистическое обаяние и какая-то удаль, размах в исполнении. Правда, репертуар довольно неровный, но для фильма нужно каких-нибудь двадцать песен, и их, конечно, отобрать можно будет с легкостью. Откуда-то возник Игорь Ицков, который один раз уже писал о ней сценарий для "Ленфильма", но вскоре выяснилось, что это фольклор. Сам о себе и пустил слух. Такие у нас нравы. Но Зыкину он знает, так как закончил о ней книгу, она наговорила. И вообще он вроде бы ее пресс-атташе. Он и устроил первую встречу. А знаком я с нею был и до этого, снимал ее в "Оратории" Щедрина.
      Живет она в высотке на Котельниках. Встретила в длинном халате, без шиньона - "Извини, Вась, я побаливаю". Сразу на "ты". (Так со всеми, кто не выше.) Ну, и я стал тоже "тыкать". Квартира обставлена богато, все новое-новое, гарнитурное. Шикарно, но не артистично. Втроем разговариваем, строим планы, из ее замечаний я понимаю, что она хочет спеть в фильме романсы. Кто возражает? Сценарий писать будет Игорь.
      23 января. Был в Ленинграде на съемках "Стасова", еще месяца полтора работы. Очень интересные коллекции его, что собраны в Публичке. Долго и скрупулезно снимали. А во дворце Кочубея восстановили зал суда, что в его времена там находился. И отраженно снимали процесс. Вообще, не такой уж скучный старик, как я думал раньше, глядя на его бороду. Оказалось, что когда-то он был молодым.
      "Заводной апельсин" Кубрика произвел большое впечатление.
      3 февраля. Для "Стасова" снимал "Руслана и Людмилу" в Большом. Вот где кошмар-то! Восстановлены все купюры, что придало спектаклю необыкновенную скуку. Поставлено вяло, все в темноте - в лучших традициях "Вампуки".
      10 февраля. Инне отказали в поездке в Италию туристкой. Конечно, не говорят, кто отказал и почему. Неприятно и противно. Завтра начнем выяснять, но можно заранее сказать, что ничего не узнаем, все наврут и скроют.
      В 1971 году Плисецкая привезла нам из Лос-Анджелеса сувенир: запаянную консервную банку с водой из океана, а в ней закрытая ракушка. И была наклейка: "Если вам повезет, то там может оказаться жемчужина". Все это лежало у нас несколько лет. И вот, когда Инну не пустили в Италию, мы очень огорчились и, чтобы развлечься, решили открыть эту забытую банку. Взяли консервный нож и, точно шпроты, вскрыли ее. Сразу резко запахло морем! Внутри мы увидели воду, водоросль и маленькую закрытую ракушку. Мы осторожно открыли ее ножом и... закричали от восторга! Внутри лежала жемчужина, она излучала свет, необыкновенно сияла, сверкала перламутром. Мы замерли, пораженные, а жемчужина у нас на глазах стала изменять цвет, как бы тускнеть и вскоре обрела вид обычный, а не первоначальный, какой она предстает перед "искателями жемчуга". И нам тоже довелось увидеть ее в первозданном виде! Сама раковина внутри была ослепительно перламутровая. Мы все поставили в холодильник, открыли шампанское - и на душе стало полегче.
      Вскоре из жемчужины сделали кольцо, Инна иногда носит его и сегодня.
      15 марта. Вера Красовская прислала свою новую книгу - о Нижинском. Пишет она прекрасно, беллетризируя факты, но достоверность не исчезает. Во всех ее книгах - и здесь тоже - видна ее неприязнь к Фокину, мне непонятная.
      В конце марта рассказала Светлана, жена Сережи Параджанова:
      "На суде Сергей был и прокурором своим, и адвокатом, и судьей. Он вел себя совершенно по-разному. Он был необычайно красив в эти дни. Ему шла борода, и на бледном лице - удивительной красоты глаза. (Я так мечтала, чтобы у сына были такие же глаза. Но нет, украинская кровь победила армянскую, как ни странно.) Сергей успел сделать мне комплимент, когда я выступала свидетелем, он сказал, что я очень хорошо выгляжу и мне идет черный берет в стиле ретро.
      К концу суда произошла такая странная мистическая вещь. Как в плохом кино. Вдруг резко потемнело, даже зажгли электричество. И огласили приговор - пять лет! Вместо года, как ожидали. У Сергея были глаза раненого оленя. Он смотрел на меня, я отвернулась, потому что невыносимо было смотреть на него в тот момент, невыносимо. Громко зарыдала Рузанна, его сестра. Сразу за оглашением приговора сверкнула молния и раздался гром, а дождя не было. Просто какая-то кара, кара Господня.
      На следующий день нам разрешили свидание. Мы виделись через стекло и говорили по телефону. Он был уже обрит и очень этого стеснялся. Я же приободрила его, сказав, что ему это идет. Он был лихорадочно настроен, но пытался утешить меня. Я сказала: "Сергей, не волнуйся, мы подаем кассационную жалобу".
      Вскоре после приговора, который оставили в силе, первый секретарь ЦК КПУ Щербицкий сказал на очередном пленуме: "Наконец-то так называемый поэтический кинематограф побежден!"
      Это было буквально по свежим следам событий".
      23 мая. По поводу Сережи. Отчаянию Лили Юрьевны не было предела. Она в свои восемьдесят три года нашла адвоката, помогала Рузанне писать ходатайства, всех будоражила, чтобы заступились. Тоже очень старый Виктор Шкловский боролся вместе с нею. Однажды в Переделкино Инна привезла его на дачу к Лиле Юрьевне всего-то на соседнюю улицу, но ноги не ходили. Виктор Борисович показал Лиле Юрьевне черновик письма на имя католикоса, которое она ему посоветовала написать. Они вместе кое-что в нем изменили, добавили, и за подписью Шкловского письмо было отправлено.
      Письмо осталось без ответа. Все другие попытки хотя бы смягчить приговор а их было немало - ни к чему не привели. И потянулись для Параджанова годы неволи...
      1 августа. Понимая, что со сценарием ему не справиться, Ицков мне позвонил и предложил соавторство. Джентльменское соглашение, ибо договор с ним уже заключен. Что делать? Сел и в четыре дня все написал, безо всякого джентльмена, он только подписался. В который раз такое со мной? Хоть бы однажды наоборот...
      Худсовет и Главк сценарий прошел благополучно, теперь можно запускаться. Дали прочесть Зыкиной, она ничего вразумительного не сказала, и у меня впечатление, что она прочла его с пятого на десятое. Может быть, это и к лучшему?
      5 августа. Вчера сели с Люсей в ее "Волгу" и поехали в сумасшедший дом. На Канатчикову дачу, где ее мама много лет до войны была конюхом, а тетки до сих пор работают санитарками. Зыкина мне все показала, вспоминая: "Вот здесь маманя занималась ликбезом, а я сидела под столом и играла бахромой скатерти". И в клубе сумасшедшего дома она впервые вышла на сцену в детской самодеятельности. Неисповедимы пути!
      Потом поехали к домику на окраине, где она родилась. На этом месте теперь склад, и сторожихи с умилением узнали, в каком святом месте они несут караульную службу. Сняли мы эти места, где прошло ее детство.
      Машиной правит Зыкина сама, ездит как попало, постовые начинают было свистеть, но, увидев за рулем ее, вытягиваются и радостно отдают честь! "Свисти, свисти", - смеется она, выезжая на красный свет.
      25 сентября. После Югославии. Гастроли Зыкиной (с 27 августа по 7 сентября) прошли с настоящим большим успехом. На сцене она не дает себе никакой поблажки - в провинциальном городке на Адриатическом побережье она поет с такой же отдачей, как в Колонном зале, в полный голос, с многочисленными "бисами". Работает в высшей степени профессионально, никаких капризов, полосканий, замираний перед выходом. Иной раз и не взглянет, что за зал, - выходит и поет. В артистической сидит в просторном капоте, нагримированная, платье надевает перед выходом. Часто принимает валокордин. В кулисе стоит Лена, ее камеристка, в руках у нее термос. Зыкина прихлебывает из него чай, когда уходит под аплодисменты за кулисы. Кстати, сколько бы я ни бывал с нею на приемах или обедах, ужинах, я никогда не видел, чтобы она "пила". Так, ерунду какую-нибудь - два глотка сухого вина, полнаперстка коньяку. Да и как же певица может пить? Это одна из басен про нее.
      Работать в Югославии нам было трудно - мы вдвоем с Серовым и осветители, и администраторы, и звукооператоры, и ассистенты, и электрики. Грузили и разгружали. Вдвоем проводили съемки, на которых в Москве было бы занято десять человек минимум. Осложнялось все страшной жарой, сжатыми сроками и частыми переездами. Зыкина была к нам внимательна и чем могла - помогала.
      У меня на руках начался флебит по возвращении - врач спросил: не поднимал ли я тяжести? Да, много и каждый день.
      1 июня. На "Зыкину" я пригласил Аркадия Левитана - оператора старой школы, который снимает скрупулезно, устанавливает кадр долго и тщательно ставит свет. Последнее важно, ибо снимать Зыкину нужно с киносветом, с сетками, с киногримом - лицо трудное.
      Решили снять пробы, чтобы выяснить ракурсы, прически, платья и т.д. Об этом просила сама Люся. Арендуем клубную сцену. Приезжаем - бригада, дизели и т.п. Ее нет и нет, телефон не отвечает. Она никогда не отвечает, только звонит сама. Дозваниваюсь до Лены: "Люся заболела, она вам звонила, но вы уже уехали". Гм-м.
      Через неделю снова, с ее согласия, назначаем съемку. Платим аренду. Опять все выехали, но меня она схватила у телефона: "Вась, заболела я. Сердце. Не могу подняться". Ну что за наказанье!
      Лишь на третий раз сняли. Она получается хорошо, но платья... ее не украшают. Советую надевать темные платья с глубокими вырезами, чтобы удлинить шею, и накидывать цветастые русские платки, которые так ей идут.
      - Да, да, я эти платья все выкину, ты их больше не увидишь, сейчас готовлю новые.
      Посмотрим.
      23 июня. Приехал "Ла Скала". Меня провели на фу-фу, и я пристроился в ложе, где народ стоял, как в метро в часы пик, без всякой надежды пошевелиться до остановки (в данном случае до антракта). Как-то в Дом кино пришла Люся Ильющенко и, увидев, что все места заняты и надо стоять, тут же ушла со словами: "Нет такой картины, которая понравилась бы мне стоя". Я вспомнил это "мо", как только меня стиснули со всех сторон, и решил, что в антракте уйду. Но хотя теснота была такая, что невозможно высвободить руку для аплодисментов, я простоял всю оперу не шелохнувшись.
      Это было потрясение. Норму пела Монтсеррат Кабалье - огромная, некрасивая, никак не играющая (ох, эти пресловутые играющие певцы!), но поющая так, как я никогда не слышал. Описать это невозможно. После знаменитой ее арии с хором зал долго орал и неистовствовал. В нашей ложе одна девушка упала в обморок. Мы ее живо оттащили на банкетку в аванложу и оставили там помирать, а она отлежалась и к концу акта снова стояла и слушала. Вот это меломания!
      3 ноября. Вернулись со съемок из Горького. Там в конце октября был фестиваль музыки РСФСР, концерты, симпозиумы, приехали Щедрин, Аля Пахмутова. Зыкина должна была петь "Ораторию" Щедрина и остаться на двенадцать концертов, которые мы и должны были снять.
      Вечером 25 октября - открытие. Исполняться будет "Оратория", а утром репетиция. Оркестр, хор, солисты и мы со своей чудовищной техникой - все на местах. Нет, конечно, только Зыкиной. Она из Москвы едет машиной и еще не прибыла, хотя уже два часа дня. Репетируют без нее, запаслись дублершей, как при запуске космонавта. Вдруг разнеслась весть, что умерла Е.Фурцева. Передают друг другу шепотом, как государственную тайну, но весь город уже знает.
      - Только не говорите Зыкиной, она с нею дружит и от потрясения не сможет петь.
      - Во-первых, не дружит, а дружила, а во-вторых - где ж ее взять, Зыкину-то? Уже пятый час, а ее все нет!
      Я волнуюсь о съемке, ведь последний раз она пела "Ораторию" четыре года назад... Но Щедрин говорит, что "она баба талантливая и на сцене делает чудеса. Вывезет!"
      В полшестого приезжает - красивая и молодая, в норковой шляпе с огромными полями, веселая, уверенная, заказывает обед на всех, кто подвернулся. С нею Котелкин, муж - взгляд мрачный, безумный. Ключи от "Волги" кинула чуть ли не секретарю обкома: "Займитесь профилактикой!"
      Перед началом концерта захожу к ней в уборную. Она стоит в коричневом бархатном платье, величественная, как Ермолова на портрете Серова. Но - вся в слезах. Котелкин держит ее за руку, Лена, камеристка, капает валокордин. Она была потрясена не только смертью любимой подруги, но и тем, что накануне парилась с нею в финской бане. Оттуда Фурцева поехала домой, а Людмила Георгиевна села в машину, ехала ночь, день и вот теперь перед выходом на сцену - узнала. Музыканты, томясь целый день ожиданием, ерничали исподтишка:
      Две подруги парились,
      Попами ударились,
      Одна подруга старше,
      Отлетела дальше.
      Уж куда дальше...
      Людмила Георгиевна наглоталась таблеток, сильно напудрилась. Вышла на сцену. Мы снимали. Но глаза заплаканы. "Ты спокойно спи, дорогой Ильич", выводила она надтреснутым голосом. Вставить эпизод нельзя, надо снимать еще а исполняет она этот номер раз в 3-4 года. Остальные концерты отменили, и Зыкина улетела на похороны. А ведь в Горький приехала съемочная группа в 10 человек с техникой, лихтвагенами и тонвагенами, приехали ее оркестранты.
      После похорон она вернулась, и мы снимали. Всюду переаншлаги. Успех огромный. Поет замечательно, особенно грустные лирические песни о женской судьбе. Я каждый раз заслушиваюсь.
      Несколько раз на концерты приезжала "неотложка", и делали ей уколы в гримуборной - плохо с сердцем. Мы сняли все, что хотели - публику, общие планы - крупно ведь надо снимать специально. Кстати, платья остались прежние - я и не сомневался.
      5 ноября. Вчера в ресторане Дома кино отметили мамино семидесятилетие. Очень симпатично посидели и без хлопот. Кроме родных, были Элик и Зоя.
      24 ноября. Прилетели с Серовым и тонной багажа в Токио. Люся прилетела тремя днями раньше, чтобы перестроиться во времени. Юрка начинает снимать сонный, а я старался перестроиться в Москве - вставал в 2 часа ночи и валандался по квартире, мыл посуду и пек какие-то невкусные кексы - лишь бы не уснуть. И таким образом перешел на токийское время. Поселились в шикарном "Империале", не успели распаковаться, звонок: "Вася, в отеле моя пресс-конференция. Будешь снимать?" Иду за Люсей смотреть помещение - хватит ли света? Хватит. Возвращаюсь за Юрой, берем аппаратуру, идем-идем, я все никак не нахожу зала, помню, что мы шли, спустились на этаж, поднялись на лифте, но на который? Помню, что стоял огромный щит с Марлен Дитрих - ее гастроли после наших. Но где это было? Все этажи одинаковые, все японцы на одно лицо. Наш плохой английский никто не понимает, и одинаковая реклама Дитрих стоит на всех этажах! Все как в дурном сне. Спустились на два этажа, и опять не Люся, а Марлен! Мечемся, как мадам Грицацуева в коридорах редакции. И вдруг я слышу, что меня окликают. Господи помилуй, кто же это в Токио меня знает? Курода-сан, студент ВГИКа, который был у нас в Москве и пришел на пресс-конференцию. Если бы он не наткнулся на меня, мы по сей день метались бы по одинаковым этажам "Империал-отеля"... Конференция кончилась, но мы успели ухватить пару красивых и невкусных пирожных, вроде бы и ужин - что на чужбине имеет большое значение...
      1 декабря. Осака. Едем в поезде "Луч", который несется со скоростью света. Еще в отеле договорились, что будем снимать ее в поезде. Вдруг подходит Лена:
      - Людмила Георгиевна просит сказать, что сниматься не будет.
      - Начинается! Почему?
      - Я запаковала ее вещи, в том числе и бюстгальтер, который висел на стуле. Нечаянно. Она не хочет сниматься без бюстгальтера.
      Откуда только не жди напасти!
      - Да ты с ума сошла! Мы столько денег потратили на билеты, а ты запаковала... Лучше не родиться, чем услышать такое!
      Смелость города берет - ворвались к ней в купе, чуть не силой накинули на нее розовую косынку (сопротивлялась ведь!), и через какой-то букет сняли все, что нужно - на экране сам черт не разберет, кто в бюстгальтере, а кто нет. Сама же и смеялась. Вообще, Людмила Георгиевна с чувством юмора и незлобивая.
      3 декабря. Съемка в Киото, красивейший "Каменный сад". В храме помолилась перед Буддой. Она человек глубоко религиозный.
      Снимали мы ее с самодеятельным хором "Березка". Японцы пели по-русски. Зыкина, не зная японского, тут же начала общаться с парнями и девками. Пела с ними, показывала, поправляла. Они ей спели старинную русскую песню "Веники", спросили, как ее петь - так или эдак? Она глаза выпучила от удивления никогда ее не слыхала. Зыкина? Не слыхала? Вот конфуз! - и смеется. Взяла ноты - и правда, народная песня. Посмотрела слова, попросила еще раз спеть, сориентировалась и сделала несколько точных замечаний. Что касается песен, то здесь у нее все точно и мастерски.
      Возвращаясь, в самолете сказала: "Вот вы все сейчас летите домой с подарками, вас ждут и будут встречать. А я приду домой - одна. Никого нет. И все равно рада, что я - дома".
      Это в подтверждение моего наблюдения, что Людмила Зыкина - это наша красная Мэрилин Монро. Столь же красивая, талантливая, знаменитая, окруженная почитателями и - одинокая.
      15 декабря. Очень весело отметили вчера радостное событие - в издательстве "Искусство" вышла книга Инны "Тосиро Мифунэ"! Издана хорошо - много иллюстраций, красивая, хоть и мягкая обложка с фотографией Мифунэ из "Расёмона".
      Инна сделала потрясающее сациви и пирожки с капустой, лучше ее их никто не печет, как, впрочем, никто лучше ее не пишет о Мифунэ...
      20 декабря. Руководство решило картину заканчивать не в 75-м, а в 76-м году. Одна влиятельная дама-режиссер затеяла снимать фильм к юбилею Победы, а для этого нужна полнометражная единица именно в 75-м году, и, не долго думая, она предложила дирекции перенести меня на год. Всё, конечно, за моей спиной, и я узнал об этом из приказа на доске, когда мне оставалось только махать кулаками, даже не после драки - поскольку ее и не было - а вместо нее. Зыкина обрадовалась - ей нужно ехать в США, в Канаду, она занята романом, строит дачу и т.д. И этот перенос ее размагнитил, она решила, что сроки - вещь условная: хочешь - снимай, хочешь - переноси. И набрала гастролей аж и на 76-й год. Что-то будет с нами?
      26 декабря. В рассуждении, чего бы покушать, делаю "Новости дня". Сдал "Перечитывая Стасова". А летом снял "Наш Пушкин". Ездил в замечательные места - Выру, где восстановлен домик станционного смотрителя; снимали в полувосстановленном лицее, где над одной комнаткой висит табличка "Пушкин" и рядом - "Пущин"; а как интересно в Михайловском, в Святогорском монастыре, где Козловский устроил такое незабываемое действо с ребятишками, наряженными в ангелов.
      И спазматически снимаю Зыкину. Года три тому назад она написала в "Неделю" письмо с призывом беречь и собирать старинные песни и романсы. В ответ пришло множество писем, нот и пластинок. Вот мы и будем снимать на даче, как она слушает пластинки и наигрывает на рояле, листая ноты. Перейдем к ее любимым старинным романсам. Нужны горы писем, кипы нот, пластинки "Гомон". В этом эпизоде две линии - она как хранительница традиций, ищущая жемчужины, и она исполнительница, дающая жизнь забытой музыке.
      - Люся, захвати ноты и пластинки из Москвы. Они есть у тебя?
      - Целые кучи! Не забуду, не бойся. Все привезу.
      Съемка трудоемкая: свет, лихтвагены, звук, двенадцать человек, автобус, едем за тридцать километров. Срыва из-за пустяка не должно быть. И я, уже достаточно зная Люсю, добываю старые пластинки в музее Бахрушина, старые ноты - в музее Глинки, а из дома беру собственную переписку - письма Инны и Тамары Ханум, которая пишет мне длинные поэмы каждые две секунды.
      Приезжаем. Затевается разговор:
      - Вась, ну скажи, зачем все эти письма, ноты?
      Объясняю в тридцатый раз.
      - Нет, не нужно этого в картине.
      Объясняю в тридцать первый раз. И выясняется, что всю эту волынку она затеяла из-за того, что, конечно, ни нот, ни пластинок не привезла. Хороши бы мы были без Бахрушина и Глинки. Сняли!
      Второй эпизод - ее рассказ о хоре Пятницкого, где она начала работать. Под это у меня все снято и отобрана фильмотека. Нужно только ее воспоминание перед аппаратом. Текст взят из ее книги, накануне его ей послали, чтобы "освежила" в памяти.
      Перед съемкой очередной сюрприз:
      - Вась, я решила не говорить про хор Пятницкого, а скажу лучше про Русланову.
      - Но нам не нужно про Русланову, нужно про хор, про Захарова, он же твой учитель, это важно для фильма.
      - Нет, нужно говорить про Русланову, она была мировая певица.
      - Никто не спорит, но нам...
      - Как никто не спорит? Нет, ты споришь! Про Русланову нужно сказать обязательно!!!
      - Ну хорошо, давай про Русланову, но и про хор тоже.
      В конце концов выброшу, только жаль пленки. Но положение у меня безвыходное. Вернее, выход есть - сказать ей следующее: "Вот что, матушка-барыня. Ты артистка, я режиссер. Я не учу тебя петь, ты не лезь в режиссуру. У меня есть твердый утвержденный сценарий, кстати и тобою одобренный. За картину головой отвечаю я, и выполняй мои указания в полную силу твоего могучего таланта. И Робсон, и Плисецкая, и Райкин, и Щедрин работали со мною на таких началах, и никто в накладе не оказался. Если ты будешь слушать то Лену, то Котелкина, менять драматургию, говорить "хочу-не хочу", картина не получится".
      И она тут же схватится за конфликт, выйдет из комнаты, картина кончится, и голову отрубят мне, а не ей. И я улыбаюсь и увещеваю, когда хочу произнести вышеприведенную тираду; уговариваю вместо того, чтобы цыкнуть; прошу, когда следует потребовать.
      Итак, все готово, можно снимать, но нет Котелкина. "Подожди, Вась, сейчас он приедет". Зачем он нам? И вот появляется, глаза бегают, в руках исписанный лист, сочинил в электричке. Кто его просил? Уходят в соседнюю комнату, шушукаются, разговор накаляется, и Люся выходит: "Вась, убери ты его, он меня нервирует". Я вышел в кухню и сказал ему, чтобы он не вмешивался в съемку, иначе Люся сниматься не будет, и чтобы он не срывал нам съемку.
      - Но про Русланову нужно сказать обязательно!
      - Скажем, скажем, - говорю я с улыбкой, вместо того, чтобы дать ему под зад коленом вместе с его советами и с ни в чем не повинной, любимой мною, но неуместной в этом эпизоде Руслановой.
      Разволновавшись, Людмила Георгиевна остановила съемку, велела подать чай, всех накормила (это - всегда), и только к вечеру все сняли. Измучили ее и сами измучились.
      1975
      24 февраля. Премьера в Доме кино фильма-балета "Анна Каренина". Умирающую Маргариту Пилихину, оператора этого фильма, Марлен Хуциев с соратниками на руках внесли в ложу...
      Фильм блестяще снят, но чувствуются некоторые постановочные промахи. Например, еще до титров появляется танцующая Плисецкая, чем смазывается эффектное появление героини, которое есть в балете. Или чрезмерное увлечение рапидом. Но это придирки, а в общем - интересно.
      Потом сидели у Майи в обществе Веры Кальман - вдовы того самого Кальмана. Она очень смешно рассказывала всякие истории с нею в нашем "Интуристе". Но мне казалось странным сидеть в обществе вдовы Кальмана, это все равно, что сидеть за столом со вдовой... Моцарта. Я понимаю, что разные эпохи, и вообще, но все равно - из тьмы веков.
      29 марта. Год уже, как сидит Сережа! За что? Чаще всего он переписывается с Л.Ю. и моим отцом, иногда приходят открытки ко мне на Часовую. Вчера Л.Ю. получила от него открытку:
      "18.3.75
      Удивительная Лиля Юрьевна и Василий Абгарович! Как выразить Вам благодарность и восторг за доброту Вашу и нежность. Ваши письма отсылаю в Киев на сохранение. Они похожи на сонеты! Смотрели ли Вы "Зеркало" Тарковского? Думаю, что это праздник!
      7 марта, после четырех месяцев, Верховный совет УССР в помиловании отказал!
      Смирнов Л.И. 20 февраля затребовал характеристику и состояние здоровья. Состояние - плохое. Начали срочно колоть АТФ и кокарбоксилазу.
      Самое страшное в моем состоянии - что мне не верили в период следствия и на суде. Меня перебивали. Это метод моего обвинителя. Думаю, лучшее в моем положении, это дожить до конца срока - 3 года и 9 месяцев. Вероятно, стоило жить, чтобы ощутить в изоляции, во сне, присутствие друзей, их дыхание, их тепло и запахи, хотя бы ананаса!, которого Вы касались.
      Сергей".
      Я переписал ответ Л.Ю.:
      "Бесценный наш Сергей Иосифович!
      Беспокоимся, беспокоимся.
      Что будет дальше?
      Почему в Виннице?*
      Когда увидимся?
      На что надеяться?
      Смотрели наконец "Зеркало". Все понятно и малоинтересно, и снято посредственно. Но все же не скучала, хотя плохо слышала и стихи Тарковского, и голос Смоктуновского за кадром. Ведь я глуховата. Вася отнесся к картине более терпимо. Ему даже, скорее, понравилось. А Ренато Гуттузо, который был с нами, доволен, что и сняли, и показали такое, и удивлялся на наших зрителей: сказал, что у них через 15 минут половина зала опустела бы.
      При всем моем чудесном, доброжелательном отношении к режиссеру - никакого сравнения с "Ивановым детством" и "Рублевым", а уж с Вами - говорить нечего!!
      Обнаружили у нас сказки Андерсена в прекрасном немецком издании*. Господи, что же делать!..
      Как Ваше здоровье? Берегите себя, если можете. Обнимаем, целуем, ждем.
      Лили, Вася.
      P.S. Сереженька, крепко целую тебя.
      Вася.
      Это твоя фиалка. Она регулярно цветет. Л.Ю. ее поливает".**
      20 апреля. Поехал с лекциями по Волге. "Артисты в документальном кино". Райкин, Утесов, Шульженко, потрясающая и непостижимая Русланова. Вернулся через две недели. Огромное впечатление произвел на меня мемориал в Ульяновске. Мраморный небоскреб над домиком вождя, и тут же, за углом - утлые избушки с наличниками, водоразборные колонки с ведрами, во дворах деревянные нужники! Вспоминается меткое замечание Коко Шанель: "Я думала, что сначала всем построят уборные, а уж только потом полетят в космос". Разве это не про Ульяновск?
      12 мая. Снимаю (к 30-ю победы) "Вспоминая военную песню". Интересная беседа с Соловьевым-Седым. Очень волнующая история создания песни "Вставай, страна огромная!", сохранились ноты, документы, участники первого исполнения... Я так хорошо помню, как она зазвучала в первые дни войны!
      Ездили снимать на фестиваль военной песни в Новороссийск.
      26 июня. Хоть и консервация "Зыкиной", но надо было снять "Поэторию" Щедрина, которая исполняется крайне редко. Вот мое письмо домой из Ленинграда 24 июня 1975.
      "...Здесь очень жарко и светло, что мучительно. Всю ночь напролет сплю в темных матерчатых очках, как в самолете. С самого начала все здесь не заладилось. Поместили в номер с незнакомым украинцем, который поднимается в 7 утра, начинает жужжать бритвой, напевая, но не под нос, а громко. Я решил переехать к знакомым, которые меня звали нарасхват. Но только я направился к одним, как в этот день к ним приехали гостить пять немцев (верно, в связи с годовщиной нападения на СССР).