Меня не купишь

— Говорят, в грязи да в глине все хорошо сохраняется.

— Возможно. Кувшин отвратителен, но в сравнении с Одноруким он ничто. Однорукий — компактный коротышка, вроде мешка с песком. У него на лбу — квадратное пятно из сплошных шрамов. Это потому, что, когда разозлится, он начинает биться головой обо что ни попадя, так что все уже знают: лучше держаться подальше. Когда ему едва исполнилось семнадцать — самая сладкая весна! — парню отрезало руку по локоть столярной гильотиной. Легенда рассказывает, что мастерская была, что называется, «левой», у него не было контракта, и хозяева отказались выплачивать ему компенсацию. Бедный ангелочек собрался было уйти в лучший мир. Это случилось больше тридцати лет тому назад — вполне достаточно времени, чтобы научиться орудовать одной правой. К тому же, согласно легенде, в детстве он был левшой. У меня мороз по коже от одной мысли, что это чудовище когда-то было ребенком. Сейчас ему стукнуло пятьдесят, а он все ходит с грязной, сальной косичкой и метет ей, как метлой, при каждом повороте бычьей шеи. Как видишь, он не отстает от моды. Я обожаю Рождество, а ты?

Если Эльза закусила удила, ее не остановить. Как бы то ни было, должен признать, я всегда любил послушать ее — ночью ли, утром, за чашкой кофе или в любое другое время и в любом другом месте. К тому же сейчас всякая дополнительная информация могла оказаться полезной. Холодный ветер проникал в дырку в дверце машины, Эльза трепетала на ветру, как знамя, а мне стоило больших усилий не удариться в воспоминания и не предаться ностальгии.

— Есть еще четвертый, Молчун, — продолжила она, понапрасну выждав несколько секунд, но так и не получив от меня ответа. — Раз его не было сегодня, значит, он наверняка появится завтра. Он не любит, когда его называют Немым. По его собственным словам, он любитель девок, пьянок, кабаков — придется тебе, милый, еще раз извинить меня за не самый изысканный жаргон. Вообще-то он не немой и никогда таким не был, но страдает косноязычием. Не спрашивай меня, что это такое, меня не интересует этот индюк, и я не собираюсь из-за него лазить по словарям и искать, что это за слово, хотя, наверное, оно-то все и объясняет. Он высокий, накачанный, довольно стройный и лысый, причем остатки волос на шее отращивает подлиннее. Носит баки до мочки уха и неизменные джинсы «Питуса Рок» и черную куртку. В общем, еще один модник — да ты же видел Паэлью! Ему около сорока. Он никогда не видел своих родителей, его вырастили дед с бабкой. Он обожал деда и называл его Яйо. Дед участвовал в войне тридцать шестого года на стороне проигравших. И за какие грехи вокруг меня вечно крутятся проигравшие? У тебя нет никакой идеи на этот счет, милый?

Я покачал головой.

— Я так и предполагала, они никогда не толпились в твоей голове. От деда ему остался пистолет, он так с ним и ходит. Чудесные экземпляры, необыкновенно полезные для общества. Тебе не знаком никто из них?

О Кувшине и Молчуне я услышал впервые, а вот Однорукий, похоже, был моим старым знакомым, одним из тех замечательных типов, кого нельзя не полюбить с первого взгляда. Должен признать, что в тот единственный раз, когда мне посчастливилось видеть его в работе, он действовал весьма профессионально. Пять лет мое авто было «на всякий пожарный» — и совершенно впустую — припарковано у служебного входа. И теперь я тщеславно гордился, что не утратил некоторых навыков. Пять лет я думал: ты просто смешон с твоими навязчивыми идеями, но назавтра поступал точно так же. И вот в один прекрасный день эта привычка здорово выручила тебя. Это и есть профессионализм.

— Почему ты не поедешь побыстрей? — спросила Эльза, уязвленная тем, что вот уже второй раз за последние две минуты ее вопрос повис без ответа.

— Зачем? Чтобы привлечь внимание?

Эльза достала сигарету и ждала, грациозно держа ее на весу, пока я дам ей прикурить. С рассчитанно утомленной миной я поднес автомобильный прикуриватель.

— Если тебе так трудно дать мне прикурить, можешь не беспокоиться, — с большим достоинством, но чуть не плача проговорила Эльза. — Я тебе не блондинка с коллагеновыми губами и силиконовой грудью, есть люди, готовые умереть за право зажечь мне сигарету. Может, все-таки поедешь побыстрее? Меньше придется терпеть мое общество…

— Ладно, Светлячок, успокойся, — сказал я и тут же пожалел, что расслабился и назвал ее этим старым прозвищем. — Никто не знает о существовании этой машины. Да и обо мне-то никто не знает.

— Если только Тони не проговорится, — возразила она, довольная, что сумела взять реванш. Желание заплакать осталось в прошлом, как рыцари Круглого стола или граммофоны. — Если только он еще может говорить.

Мне не понравился ее комментарии, особенно потому, что он вполне мог оказаться справедливым.

5

Я дал Эльзе револьвер и пять патронов. Ни о чем не спрашивая, она нажала на стопор, откинула барабан, зарядила его и поставила на место. Я сам обучил ее этой простой операции. Я припарковался около дома Или мне следовало сказать «у моего барака»? Жалкое одноэтажное сооружение, окруженное узкой полоской земли, заросшей чахлой травой. По обе стороны от него — два полуразвалившихся четырехэтажных строения, одно совершенно заброшенное, а во втором обитало всего три семейства. Незастроенные пустыри, а за ними — магазины, мастерские, автобусные остановки и много чего еще. Больше всего мне нравилось в моем пристанище отсутствие соседей. Мы вышли из машины. Территорию дома окружал низкий изломанный забор. Железная калитка давно соскочила с петель. В сочетании со смехотворной высотой заборчика вся эта ограда с трудом могла считаться хотя бы декоративной.

— Несколько пальм очень украсили бы пейзаж, Макс.

Эльзино чувство юмора начинало меня утомлять. Она задержалась перед железной калиткой, бросила сигарету на землю и раздавила ее. Пошел дождь, и вид раздавленного окурка, намокающего между земляными комьями, не способствовал улучшению настроения. Конечно, жилище напоминало скорей хлев, чем Палас-отель, зато оно не стоило мне ни дуро, а учитывая уровень моих доходов за ничегонеделанье, это было неоспоримым преимуществом. Лет пять тому назад я снял этот дом у одинокого старика-пенсионера, бывшего служащего канала Изабеллы Второй, не обремененного родственниками и наследниками. Ста рик вот уж три года как помер. На оставшееся после него имущество никто не претендовал, и понятно, я тоже не собирался поднимать сей вопрос

Пока я отпирал дверь, укрывшись от дождя под навесом, мы перекинулись несколькими словами, правда, не о том, что могло бы меня интересовать. Ноинициатором беседы была Эльза.

— Смотри, Макс, дождь пошел. Пока только отдельные капли, но в конце концов история о барометре в твоей коленке станет правдой.

Если она хочет вывести меня из себя, ей придется попотеть. Я взялся считать до десяти, но на цифре четыре она снова заговорила:

— У того, кого ты прикончил, у Хосе Санчеса, Паэльи, остались жена, дети и любовница. Ох, горе-горюшко. Он говорил, что родом из долины Кас и что в нем течет цыганская кровь, но по-моему, он подхватил свою оспу в Мачу-Пикчу. Правда, он говорил почти без акцента.

— Он тебе нравился?

— Я с ним не спала, если ты это имеешь в виду.

Ну да, я имел в виду именно это. Я открыл дверь, и мы вошли, вытерев ноги о жуткого вида коврик. Я зажег свет. На деревянном столике стоял наполненный водой умывальный таз, валялось полотенце. Я умылся, чтобы прийти в себя.

— А водопровод не работает? — спросила Эльза.

— Не знаю. В этом районе часто отключают воду, пожалуй, это напомнит тебе детство, — сказал я, чтобы поддразнить ее, пока вытирал руки и лицо. — Здесь жил старик, заработавший пенсию, обслуживая водопроводный канал Изабеллы Второй. В общем, сапожник без сапог. Но ты не расстраивайся раньше времени, — смягчился я, — сегодня утром вода была. Хочешь зайти в ванную?

— Нет.

— Я не собирался убивать его, — сказал я. — И целился в фарфорового кота, но спьяну я всегда промахиваюсь.

— Тебе повезло, — откликнулась она. — У Паэльи обманчивый вид. Я даже не заметила, как он

достал пистолет. Он был фокусником, пресжитатором[4]. Восьмилетним мальчиком он вытаскивал кошельки в метро так ловко, будто его пальцы были сотканы из воздуха.

Пресжитатор. Я не стал ее поправлять: было не до придирок и мелочных реваншей. К тому же про воздушные пальцы вышло на редкость поэтично. Я выложил фляжку на стол.

— Я вижу, ты по-прежнему пользуешься микроскопом, великий мудрец.

Она имела в виду стоявшее на полке устройство для набивки патронов марки «Lyman» модели «All-American». Я воздержался от замечаний и бросил гильзы в приткнувшуюся рядом корзиночку.

— Он бы убил тебя. Я спасла тебе жизнь, — добавила она.

Она сбросила пальто и осталась в черном платье, открывавшем красивые руки и черные чулки, на одном из которых убежавшая петля оставила бледную изогнутую дорожку. Она улыбнулась, и я поймал себя на том, что невольно восхищаюсь ею, и подумал, что, возможно, она права, утверждая, будто спасла мне жизнь, приказав стрелять.

6

Предпочитая вовсе не смотреть на это тело, шесть лет тому назад сводившее меня с ума, я разжег огонь на кухне и поставил разогреваться оставшуюся от завтрака фабаду5 «литораль».

— У тебя не электрическая плита?

— Ты что-то имеешь против Газовой компании? — огрызнулся я.

— Ну ладно, ладно, что за характер.

Я достал начатую бутылку красного вина и пару стаканов и поставил их на стол. Эльза гладила свою руку, влюбленная в нежность собственной кожи. Если она хотела заставить меня вспомнить, какой она была на ощупь, она преуспела. Она взглянула на меня:

— Не злись.

— Я не злюсь, — возразил я, пытаясь скрыть раздражение.

— Ты стараешься не показывать виду, но со мной это не пройдет. — Теперь уже она притворялась, что изучает дорожку на чулке. — Со мной тебе это не удастся, Макс, я чувствую, что ты злишься.

— Ничего ты не чувствуешь.

Я разлил «Савин» по стаканам. Мне нравился легкий шум льющегося вина. Эльза оторвала взгляд от своей ноги и посмотрела на меня.

— Хорошо, — улыбнулась она, — завтра я уйду, но давай сегодня ночью будем друзьями.

— Ты уже не волнуешься о Розе?

Эльза чокнулась со мной.

— За Розу, — сказала она, — и за нас. Сегодня ночью Роза в безопасности, а мы с тобой можем отпраздновать нашу встречу и пойти поужинать.

— Как в старые времена, — протянул я с иронией.

— Не такие уж старые. Если ты меня пригласишь, я плачу по счету.

— Тебе не нравится фабада [5]?

— Не обижайся, милый, но приготовленная тобой, да еще разогретая, она вряд ли может понравиться.

— Я ее не готовил, это консервы из банки. К тому же я много чему научился за эти шесть лет.

— Я тоже.

Она выдохнула это горячим, прерывистым шепотом

— Через час я поеду проведать Тони. Это единственное, о чем я могу думать, солнышко. А чтобы время шло быстрей, мы могли бы выпить.

Я хотел, чтобы обращение «солнышко» прозвучало насмешкой, меня задевало, что Эльза по-прежнему вызывает во мне желание, которое я считал давно и глубоко похороненным.

— А я думала, мы могли бы скоротать время, занявшись сексом.

Ее взгляд прожигал на мне одежду, она сама изнывала от желания и не скрывала этого. И эта ее грубая откровенность возбудила меня больше, чем любое более изысканное выражение или намек.

— Моя сигарета в золу обратится, но что-то случится. И пылью стал порох, но пылью влюбленной… — пробормотала она, призвав на помощь Кеведо. Надо же, какая начитанная девочка. — Скажи, ты хочешь меня? Ты меня еще любишь? Ответь сначала на первый вопрос!

— Мои чувства остались прежними, просто раньше я тебя любил, а теперь ненавижу. А насчет переспать… Знаешь, детка, как говорят: перепихнуться — в болоте захлебнуться.

Я чувствовал, что ее сердце, как когда-то во время наших свиданий в пансионе «Голубка», бешено колотится в груди, и как тогда, как тогда и как всегда, я почувствовал, что тону. Я задыхался от желания, я рвался к ее телу, к ее губам. И так же неистово мне хотелось причинить ей боль, разбить ее сердце, искромсать ее чувства охотничьим ножом.

— Иди ко мне, — сказала она.

Она поверила моим словам ровно настолько, насколько поверил бы банк заверениям в платежеспособности безработного. Ее дыхание учащалось. И я подошел. Этот бой я проиграл. Моя армия предпочитала подчиняться вражеским приказам. Мне не хватало воздуха. Целуясь и обнимаясь, мы кое-как преодолели расстояние в пять шагов, отделявшее нас от спальни. Вот оно — преимущество маленькой квартиры. Моя рука проникла ей под платье, а ногой я пытался открыть скрипучую дверь комнаты. Рука сама скользнула к трусикам, коснулась влажного мха под ними. Эльза глухо застонала, и мы рухнули на кровать. Я пытался выбраться из пиджака, а Эльза, положив револьвер на ночной столик, расстегивала на мне брюки. Справившись с пиджаком, я потянул за бретельки ее платья.

— Не так.

— Ну так сними его сама.

Пока она раздевалась, я завел будильник, чтобы он отрезвил нас ровно через сорок минут.

— И про трусы не забудь.

— Как ты со мной разговариваешь, — она притворилась обиженной и надула губы, — я тебе не одна из тех девок, с которыми ты привык иметь дело. Что ты делаешь?

— Ставлю будильник, чтобы зазвенел через сорок минут.

— Ты все такой же романтик.

— А ты такая же шлюха.

— С той только разницей, что теперь мне нравится, когда ты это говоришь.

Во время этой увлекательной беседы я успел разуться, снять брюки и рубашку. Эльза тоже не дремала, и теперь ее тело дразнило меня, как желанное угощение, от которого не отказался бы ни один здоровый человек, хотя человек в здравом уме как раз и мог бы отказаться. Нетрудно представить, что произошло потом. Обнаженный мужчина и обнаженная женщина. Подозреваю, что мы не открыли Америку, но какое это было наслаждение! Я почти терял сознание… И Эльза тоже, если только ее страсть и стоны не были спектаклем. Сумасшедшая ночь. Шесть лет я держался и не коснулся ни одного мужика, шесть месяцев у меня не было женщины, и за какие-то полчаса жизнь перевернулась.

— Однорукий — вампир, — сказала Эльза, когда мы прервались, чтобы передохнуть. — Ему нравится вкус крови. Он бьет человека до крови и пробует кровь на вкус Он пьет кровь мертвецов, ему неважно, человек это или куропатка.

— Черт! — вырвалось у меня.

Я вскочил с кровати и кинулся одеваться, как новобранец по звуку трубы.

— Что случилось?

— Кетчуп.

Эльза бросилась поспешно натягивать на себя одежду. Дело не в том, что я лучше соображал, просто она совершенно выбросила Тони из головы. Я приладил под пиджак нательный чехол с «астрой» А-80. У нее рукоятка из неопрена, а не из черного пластика, как обычно. Этот материал лучше, он не скользит, как пластмасса или дерево. Сунул револьвер — все тот же «стар» — за пояс брюк под рубашку. Когда я вышел из спальни, вся квартира благоухала сгоревшей фабадой. Кастрюля почернела, я выбросил ее в помойку и погасил огонь. Как ни крути, никогда еще ни одна женщина не обошлась мне даром. Похоже, они умеют продаваться лучше нас. Эльза как раз появились из нашего любовного гнездышка

— Я с тобой, — предложила или, скорей, сообщила она, надевая черное норковое пальто.

Я не возражал. Кровать — не единственное место, где Эльзу посещают удачные идеи. Я прихватил бутылку вина. Возможно, если я напьюсь, это поможет мне избежать какой-нибудь новой проблемы. А это было бы очень кстати.

7

Я гнал, ни о чем не думая, но и не забывая неписаного правила, рекомендующего не давить на газ без крайней необходимости. Центральный проспект района был увешан гирляндами лампочек, изображающих колокола. Ненавижу Рождество, холод и короткие дни, ненавижу все это вместе и по отдельности. А взятые вместе эти три гадости следовало бы приговорить к пожизненному включению за принадлежность к нечистой силе. Справа от меня мой очаровательный штурман подкрашивал губы. Хватило одной минуты, чтобы она опять превратилась в великосветскую даму.

— Ну ладно, — сказал я, — мы почти добрались до вершины пирамиды. Кто главарь этой шайки?

Эльза пропустила мой саркастический тон мимо ушей. С самого начала меня не оставляло дурное предчувствие. Правда, для этого не нужно было быть прозорливым орлом.

— Тебе не помешает, если я закурю? — спросила она, уже сжимая между пальцами сигарету. Я дал ей прикурить. — Я не так уж много знаю. Эти негодяи хотели, чтобы я отвела их к Розе. Когда я вдруг увидела тебя, это было будто луч света в кромешной темноте.

— Благодарю, моя королева. Ты умеешь сказать красиво.

— Жених Розы, полный кретин, вляпался в историю. Его обвиняют в краже трех килограммов кокаина.

— Чистого?

— Чище, чем моя бессмертная душа.

Я присвистнул от восхищения и бросил на нее ехидный взгляд. Даже не моргнув, она выпустила струю дыма.

— Чтобы рассчитаться за кокаин, они хотят забрать Розу и заставить ее работать в баре top-less с тату на… в общем, на попе, чтобы все знали, кому она принадлежит. Господи, меня просто от души воротит. Просто с души воротит.

Я даже пожалел, что она так быстро исправилась. Сегодняшняя Эльза купалась в изобилии. Об этом кричали ее одежда, колье, демонстративное презрение к бедности и дешевым вещам. То, что теперь она путешествовала по жизни в вагоне первого класса, было видно за версту. Даже это ее предложение заплатить за ужин: в прежние, стародавние — и не такие уж давние — времена я только раз видел, как она достала кошелек. Тогда она подала милостыню инвалиду, беззубому, как полуосыпавшаяся ромашка, и тот ее жест глубоко тронул меня. Но нелады с местоимениями и предлогами, всякие отвместо с, всегда будут выдавать ее с головой. И этот пресжитатор. Я сто пятьдесят раз исправлял путаницу с предлогами и спряжениями, но все впустую. Напрасные хлопоты. Эльза была такой: ее следовало или принимать целиком, или оставить совсем. Я предпочитал принимать.

Она бросила на меня косой взгляд, проверяя, заметил ли я ее грамматический ляпсус, и, довольная, что я, кажется, пропустил его мимо ушей, продолжала:

— Я больше боюсь Однорукого из-за его кровожадности. Знаешь, что ему больше всего нравится на корриде?

Я отрицательно покачал головой.

— Когда пикадор колет быка пикой, ему все время кажется, что мало, он свистит, кричит и скандалит, что надо бы еще. Но ты гораздо сильнее всех их.

Я был польщен. Замечание звучало совершенно по-детски, но воодушевляло. И разве кто-то из семи древнегреческих мудрецов сказал хоть раз, что мужчине не может польстить замечание девчонки? Особенно если у этой девчонки тело женщины и это тело способно превратить мужчину в мальчишку. Что же касается того, что она так и не ответила на мой детский вопрос о главаре шайки, ее молчание только укрепило мои сомнения.

— Еще раз благодарю, королева. А теперь пригнись. Не ровен час, кто-нибудь из них до сих пор рыщет вокруг.

Мы подъезжали. Эльза спряталась. Я дал круг. Не заметив ничего подозрительного, остановил машину возле бара Нет, кое-что было: Санта-Клаус в вызывающе красном костюме, с вызывающе белой бородой сидел на скамейке в нескольких метрах от входа в «Голубого кота». И никакого тебе мешка с игрушками. Правой рукой он прикрывал лицо и казался очень расстроенным. А другой руки нигде не наблюдалось.

— Ты чуть-чуть хромаешь, — прошептала Эльза, как раз когда я выходил из машины. — Я заметила. Но совсем чуть-чуть.

— А какого дьявола меня бы называли Хромым, если бы я не хромал? — отозвался я.

С бутылкой вина в руках я прошел мимо входа в бар и столкнулся с Санта-Клаусом.

— Как дела, приятель? Не заледенел? Хочешь глоточек?

Рука Санта-Клауса упала, словно неживая. Он поднял глаза Борода и усы скрывали большую часть лица, еще и покрытого толстым слоем грима Он мог оказаться кем угодно, левый рукав карнавальной шубы был пуст, как туннель, из которого выехал поезд.

— Рождество — мешок с дерьмом, — изрек он.

Скажите, какие откровения.

— Дети — дерьмо.

Последнее заявление показалось мне спорным.

— Моя жена…

— Не продолжай, старик. По этому пункту сомнений быть не может. Держи пять и хлебни наконец.

Я пожал ему руку, одновременно протягивая бутылку вина и напружинившись, чтобы успеть разбить эту самую бутылку о его голову. Санта-Клаус пристально смотрел мне в глаза.

— Но самое отвратительное — это тещи, вечно подливающие масло в огонь, лезущие во все дырки.

— Ну давай, — поторапливал я, — не всю же ночь мне тебя ждать. '

Санта-Клаус все смотрел на меня, а я по-прежнему сжимал его руку. Вдруг из-под шубы вынырнула левая клешня и цапнула бутылку. Я облегченно вздохнул. Он не был одноруким.

— Оставь ее себе, — расщедрился я.

Я отпустил его руку, отдал бутылку и вошел в бар.

8

По-прежнему играла музыка, потому что у магнитофона был реверс, пол все еще был засыпан битым стеклом, потому что Тони не успел его подмести, а Тони лежал навзничь на том же самом месте, потому что в него влепили четыре пули, но я этого еще не знал. Там, где упал Паэлья, осталась только лужица полусухой, как шампанское, крови.

— Эй, Тони, — позвал я, — это я. Сейчас не время для шуток, малыш.

Тело не пошевелилось. В три прыжка я оказался около него и наклонился.

— Тони? — позвал я в отчаянии.

Я взял его за подбородок и повернул к себе. Не надо было быть большим специалистом, чтобы понять, что передо мной — просто холодная телятина, труп. Три четверти часа назад он был простужен, а теперь он остыл: перемена куда более резкая, чем следует из значений родственных слов. Я посмотрел на его руку. Она была изломана, будто ее топтали. Несколько мгновений я держал ее в своих руках. Я огляделся в поисках стреляных гильз. Ничего. Профессионалы. В эту минуту вошла Эльза. Она и полминуты не могла оставаться без компании. Бог не создал ее для одиночества. Мы посмотрели друг на друга. Я наклонился.

— Мне очень жаль, — проговорила она. — Он был тебе сильно дорог?

— Ему было девятнадцать лет, — с трудом выговорил я.

Это не было ответом на вопрос, но в моей голове не оставалось никакой другой мысли.

— И я виноват в том, что сейчас он мертв, — добавил я, направляясь к телефону.

— Когда кого-то убивают, то в смерти обычно виноват убийца. — Она пробовала утешить меня.

Набирая номер полиции, я налил себе виски — в тот самый стакан, из которого пил перед этим. Я осмотрел заднюю дверь. Она была открыта, веник, которым я ее подпер, — сломан.

— В баре «Голубой кот» лежит покойник, — сказал я, когда на другом конце провода сняли трубку.

— Представьтесь, пожалуйста. Где это? — ответил голос, в котором не угадывалось ничего, кроме скуки и отвращения, не дав мне времени назвать себя. Впрочем, я в любом случае не собирался этого делать.

— Разве я позвонил не в полицию? Найдите, где это, — за это мы вам и платим!

Я повесил трубку.

— На самом деле я вот уже шесть лет не плачу налогов, — заметил я, озадаченный неожиданным открытием. Я впервые за долгое время задумался об этом. Собственно, я и не заработал ни гроша. Я собирался залить в горло все содержимое стакана разом, когда услышал голос Эльзы:

— Не пей, Макс. Ночь продолжается: вдруг придется еще раз пустить в ход пистолет.

Ее двусмысленный взгляд заставил меня засомневаться, о каком, собственно, пистолете шла речь, и я одним глотком проглотил виски. Может, оно поможет мне забыть лицо Тони, его истерзанную руку, продырявленную грудь, залитую кетчупом пополам с кровью. Увы, его не спасли его тренированные руки-клещи.

— Жаль выливать, солнышко. Пойдем.

У меня было разрешение на ношение оружия, но «стар», который был при мне в ту ночь, не был зарегистрирован. Этот пистолет несколько лет назад предложил мне один сержант. В армии нередко исчезает несколько стволов, и, хотя их исчезновение не проходит незамеченным, никто ничего не говорит, потому что тот, кто решится доложить о пропаже, рискует получить по ушам. И вот в журналах раз за разом строчат ложные рапорты, и, даже если в один прекрасный день кому-то придет в голову действительно пересчитать все наличное оружие, уже невозможно установить, куда и когда оно исчезло. В общем, сейчас уже никто не сумел бы обнаружить связь между мной и этим пистолетом, и я мог запросто от него избавиться. Да и свидетелей не было. Если только не считать Эльзу.

Я выключил стоявший на барной стойке магнитофон. Чертова музыка действовала мне на нервы. На этот раз, когда мы уйдем, в баре действительно воцарится молчание: молчание Тони, молчание смерти.

— Выпей, — предложил я, протягивая ей стакан, и распахнул дверь, пропуская ее вперед. — Как бы мне хотелось сплясать чечетку на чьей-то могиле.

— Это хромому-то? Я непременно хочу увидеть это, милый.

Эльза улыбнулась, взяла стакан и вышла на улицу. Я шел следом. И опять ветер влепил нам по ледяной пощечине. Причем Эльзе — совершенно заслуженно.

9

Санта-Клаус сидел все на той же скамье, пережевывая жвачку все тех же обид. Но теперь ему было заметно теплее — не зря же он высосал полбутылки паршивого вина. Насколько я мог разглядеть, этот жадина не оставил на дне ни капли.

— Эй, красотка, — закричал он, едва увидев Эльзу, — иди ко мне, погреемся!

Санта-Клаус похлопал рукой по скамье, показывая местечко, зарезервированное им для Эльзы.

— Трахай своих волхвов, козел, — отозвалась Эльза.

Пока я открывал двери нашего экипажа, Эльза открыла мне печали своего сердца. Ее губы дрожали от бешенства.

— Осточертели! Почему женщина не может ходить повсюду спокойно и открыто?

Ангелочек! Одно дело — открыто, и совсем другое — открыв всем взглядам свой зад. Я тронулся. Санта-Клаус встал, цепко ухватил бутылку за горлышко, как будто это была его теща или немецкая ручная граната, и, когда мы проезжали мимо, метнул ее в нас. Бутылка упала на крышу и разлетелась на куски. Это была ночь битых стекол.

— Твою мать! — выругался я. — Что творит разобиженный Санта-Клаус! Хотя тебе не следовало разговаривать с ним так грубо.

— А ему следовало раздавать детям подарки, а не болтать ерунду. И где он посеял мешок с игрушками?

Эльза все еще злилась.

— А я откуда знаю. Наверное, успел все раздарить.

«Шкода» чихнула и заглохла.

— Твоя машина прекрасно объясняет, почему развалился коммунизм, — глядя в окно, прокомментировала Эльза

Я завел мотор.

— Разворачивайся.

— Куда мы едем?

— Разворачивайся. Естественно, не ко мне. Сегодня поедем к тебе. А потом подыщем что-нибудь получше.

Я развернулся, и мы опять направились в сторону «Голубого кота» и Санта-Клауса.

— Здесь ужасно холодно, — пожаловалась Эльза — В этом рыдване что, нет печки?

— Разумеется, есть.

— Что-то не чувствуется.

— Она есть, но она не работает.

Эльза хотела было улыбнуться, но улыбка внезапно замерзла на ее губах. И тогда она открыла окно и швырнула стакан в Санта-Клауса. Брызги веером полетели в его сторону, а стакан шлепнулся на тротуар и взорвался миллионом мелких и звонких кристалликов. Ну что я говорил: ночь битых стекол! Эльза достала сигарету. Я дал ей огня. В зеркале вопил и дергался Санта-Клаус. Я не слышал, что он там кричал, но похоже, что-то крайне дурного тона. Его лицо превратилось в лицо кричавшего от страха Тони. Трудно осознать смерть близкого человека. Пяти минут для этого мало. Тони никогда и никому не причинил вреда. У него были все основания озлобиться на весь мир, но он не озлобился. Ему было всего девятнадцать лет.

— Никак не могу выбросить Тони из головы, — сказал я.

— Ох, горюшко-горе. И я в таком виде.

Сжимая руль левой рукой, правой я наотмашь ударил ее по лицу. Сигарета вылетела из ее губ. Эльза осторожно дотронулась до губы. Струйка крови потекла по подбородку.

— Спасибо, милый, что помогла тебе разрядиться. Мне нравится чувствовать себя полезной.

— На, вытрись. — Я протянул ей носовой платок.

— Засунь его себе в задницу, может, тебе понравится. — Она наклонилась и подняла сигарету. Глотнула нечистого воздуха. — Тебе повезло, Макс, она не погасла. Я бы получила огромное наслаждение, глядя, как ты даешь мне прикурить.

В конце концов она вывела меня из себя. Ей всегда это удавалось. Поэтому она и не разозлилась всерьез. И затрещину восприняла как свой триумф.

10

Подкатили к моему особняку. Эльза перешагнула через ограду и только после этого бросила на землю окурок — в компанию к своему же предыдущему.

— Мне хотелось бы взглянуть на Розу. Я уж и забыл, когда видел ее в последний раз.

— Ну да. Лет шесть тому назад, верно? — В ее голосе звучал вызов.

— Точно. И с женихом неплохо бы познакомиться. Как его зовут?

Я открыл дверь, и мы вошли. Разумеется, сначала она — я с удовольствием пропустил даму вперед. Я джентльмен, а Эльза была настоящей принцессой. По крайней мере, так подумал бы всякий, посмотрев альбом с ее фотографиями той поры, когда девушка лелеяла мечту стать фотомоделью. Но Эльза редко подолгу лелеяла что бы то ни было, тем более мечты.

— Годо.

— Что за ужасное имя.

— На самом деле его зовут Годофредо.

— Так уже лучше.

Эльза сбросила пальто, сшитое из шкурок шестидесяти убитых норок. Моим глазам опять открылись ее руки и чулки. Черное платье было действительно очень красиво. Эльза всегда отличалась хорошим вкусом. И вся она, с чистыми, ухоженными волосами, чуть подкрашенными губами и блестящими кошачьими глазами, была неотразимо хороша. Она умела выгодно преподнести данную ей от природы отличную фактуру.