Спор богинь

Барбара Картленд

Спор богинь

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1870 год.

– Ах, дядя, какое чудесное место вы выбрали для ваших картин! – воскликнула Астара.

– Именно это я и надеялся от тебя услышать, моя дорогая, – ответил сэр Родерик.

Астара окинула восхищенным взглядом просторный салон, выдержанный в пышном георгианском стиле. Белые стены, голубой потолок с тяжелой позолоченной лепниной и три окна, выходившие на террасу, за которой полого спускался к озеру великолепный сад.

Лучи пока еще неяркого апрельского солнца падали на французскую мебель, обитую дорогой камчатой тканью, на прекрасный обюссонский ковер ручной работы с купидонами и цветами.

Взглянув на Астару, сэр Родерик подумал, что вся эта роскошь является прелестным обрамлением и для самой девушки.

Родители Астары погибли два года назад, и он отправил воспитанницу в школу во Флоренции. Уже тогда сэр Родерик предполагал, что со временем девушка станет замечательной красавицей.

Но когда несколько недель назад он приехал за ней, ему стало ясно, что ее красота превзошла все его ожидания.

За всю свою долгую и деятельную жизнь он не встречал ничего прелестней этих белокурых, искрящихся огнем локонов, обрамлявших нежный овал милого личика. Голубые глаза Астары своим цветом вызывали в памяти бурные волны Средиземного моря, а цвет кожи можно было сравнить разве что с белоснежными лепестками магнолии.

С очаровательной живостью, всегда казавшейся сэру Родерику неотразимой, девушка засмеялась и радостно захлопала в ладоши.

– Нашла! – воскликнула она. – Наконец-то я нашла идеальное место для нашей картины.

– Для которой из картин? – поинтересовался сэр Родерик. – Не забывай, моя дорогая, что в нашей коллекции их более сотни! Так о какой же из них ты говоришь?

– Вы прекрасно знаете, милый дядюшка, о какой именно картине идет речь. Она будет великолепно выглядеть вот здесь, над мраморным камином!

– Я могу лишь догадываться, – сказал сэр Родерик с легкой насмешкой, как бы желая ее поддразнить, – что ты говоришь про «Суд Париса», картину малоизвестного художника из Германии.

– Конечно же, я говорю именно про нее, – ответила девушка. – Это самая прелестная из всех картин, какие мне только доводилось видеть, и я не променяю ее ни на одного из ваших Кранахов, Гварди или Пуссенов!

– Остается лишь радоваться, что тебя не слышит какой-нибудь строгий знаток искусства, – суховато заметил сэр Родерик. – Хотя согласен, что твой Иоганн Ван-Ахен создал неплохую вещицу; она более других его картин свидетельствует о знакомстве этого немца с творчеством Тинторетто и Микеланджело.

Тут он понял, что Астара его не слышит.

Неподвижным взором она уставилась на пустую стену над камином, откуда сэр Родерик распорядился убрать картину Вуттона, которого столь рьяно коллекционировал в свое время его отец.

Для картины с охотничьим сюжетом место в чайном салоне было не слишком удачным, хотя сэр Родерик и признавал за ней весьма значительные достоинства. Поэтому он принял решение перевесить все картины Вуттона, Стаббса и Хондкотера в библиотеку и холл.

Да и вообще в Уорфилд-парке, родовом имении сэра Родерика, расположенном к югу,от Лондона, за время его отсутствия накопилось множество дел, требующих срочного решения. На обратном пути в Англию он сосредоточенно обдумывал, как с помощью Астары переделать и обустроить на новый лад огромный дворец.

Образование, полученное девушкой во Флоренции, разительно отливалось от того, которое давалось большинству юных англичанок. Еще в Риме сэр Родерик убедился, что Астара прекрасно разбирается в скульптуре и живописи, хорошо знает древнюю историю и множество античных памятников архитектуры, которыми изобилует Рим. Она и сама всем своим обликом напоминает античную богиню, подумалось ему.

В это время Астара легкими шагами прошла через салон, ласково взяла его за руку и с искренним восторгом в голосе воскликнула:

– Дядя Родерик! Как замечательно мы тут заживем! У меня столько времени не было совсем никакого дома, что теперь мне все здесь кажется восхитительным.

– Я ни минуты в этом не сомневался, – ответил довольный сэр Родерик. – Вот только я не уверен, долго ли ты пробудешь со мной и долго ли нам суждено наслаждаться вместе этой безмятежной домашней обстановкой.

В глазах Астары отразилось искреннее удивление, и дядя пояснил свою мысль:

– Судя по обилию молодых людей, которые бросали к твоим ногам в Риме сердца, титулы и дворцы, малопригодные к проживанию из-за своей ветхости, я невольно жду того же самого и в Англии.

Астара лукаво улыбнулась, и на ее щеках появились прелестные ямочки.

– Ха-ха, малопригодные к проживанию – самое подходящее слово для большинства из тех дворцов! – воскликнула она. – А еще, как я подозреваю, желание жениться на мне объяснялось тем, что молодые люди ожидали получить за мной большое приданое.

– То же самое можно сказать и про тех поклонников, что осаждали тебя в Париже!

– Французы способны на удивительную проницательность, когда дело касается денег, – помрачнев, заметила Астара.

Сэр Родерик засмеялся.

– Как бы то ни было, я приложу все старания, чтобы ты вышла замуж за англичанина. А еще мне хочется думать, что ты когда-нибудь поселишься здесь, в Уорфилд-хаузе, и после моей смерти твои дети будут играть на лужайках парка и бегать по картинной галерее.

– Пожалуйста, дядюшка, не нужно говорить о смерти! – взмолилась Астара. – Пусть этого не случится еще много-много лет! Вы ведь знаете… как мне будет тяжело… вас потерять. Вы ведь один у меня… вся моя семья – это вы!

Ее голос чуть дрогнул, и опекун понял, что девушка невероятно тоскует без отца и матери.

Оглядываясь на то, теперь уже давнее время, когда он видел в последний раз вместе всю их маленькую семью, сэр Родерик подумал, что никогда за свою жизнь не встречал более счастливых людей. И в самом деле, мало кто из мужчин и женщин способен был так любить друг друга, как любили отец и мать Астары. Вероятно, поэтому они и умерли одновременно, так что не осталось ни вдовы, ни вдовца с навеки разбитым сердцем, ни горечи разлуки. Страдала только их осиротевшая дочь Астара, и когда сэр Родерик получил от нее просьбу о помощи, он сразу же явился, готовый все оставшиеся годы своей жизни посвятить заботе о дочери своих друзей.

Его постоянно мучил один и тот же вопрос: неужели Чарльз Биверли, его самый близкий, несмотря на разницу в возрасте, друг, предчувствовал, что он и его любимая жена не вернутся из своей последней экспедиции?

Они находились в одном из горных районов Турции, когда произошло землетрясение такой сокрушительной силы, что погибли все, кто находился в его эпицентре. В живых не осталось никого, кто бы мог поведать о разыгравшейся там страшной трагедии. Незадолго до этого ужасного события родители сделали для Астары то, что оказалось впоследствии самым разумным, – назначили ей в опекуны сэра Родерика Уорфилда. Они искренне любили его, и их друг к тому же был необыкновенно богатым человек ком.

Сам сэр Родерик так никогда и не обзавелся семьей.

В молодые годы он был слишком увлечен осуществлением своих честолюбивых планов, рьяно зарабатывая состояние. К тому же мать Астары, Шарлотта, единственная женщина, которую он любил и которую готов был сделать своей женой, страстно влюбилась в Чарльза Биверли, ответившего ей пылкой взаимностью. С первых же мгновений своего знакомства, Чарльз и Шарлотта Биверли, буквально забыли обо всем на свете, увлеченные друг другом.

Человек, наделенный менее благородным характером, чем сэр Родерик, мог бы поддаться чувству ревности и горько пожалеть о том, что познакомил между собой самых дорогих для него людей, и в результате, поссорившись, потерял бы обоих. Но баронет Уорфилд был выше этого и сохранил с четой Биверли дружбу.

Чарльз всю жизнь был неутомимым путешественником и исследователем белых пятен на карте земного шара.

Шарлотта же была готова следовать за ним хоть на Луну, если бы он попросил ее об этом.

И Чарльз, и Шарлотта обожали свою Астару, увеличившую их счастье. Они никогда не считали ее обузой по той простой причине, что никогда не позволяли ей становиться таковой и мешать осуществлению их планов.

Отправляясь в очередную экспедицию, они брали ее с собой, какие бы трудности ни ожидали их впереди. К десяти годам Астара уже плавала по Нилу на дау-одномачтовом судне, как-то раз перевернулась в каноэ посреди кишащей крокодилами реки, а уж бурь на море и гроз навидалась столько, сколько не видал их бывалый мореход. Странствуя с родителями, она стала настоящей путешественницей. Ей довелось посетить такие уголки мира, где бывал мало кто из взрослых, не говоря уж о детях.

И нет ничего удивительного, что она попала под опеку сэра Родерика, уже будучи весьма разумной девушкой, знавшей и видевшей столько всего, о чем другие ее сверстницы порой даже и не подозревали.

В результате сэр Родерик пришел к выводу, что его воспитаннице требуется совсем немного – лишь умелая и деликатная шлифовка манер, которая позволила бы девушке со временем занять подобающее ей место среди цвета лондонской аристократии и дала бы гарантию, что ее редкостная и хрупкая красота получит достойное обрамление.

Сэр Родерик во многих отношениях являлся человеком широких взглядов, а благодаря огромному богатству не было в Европе города или дома, где его не ждали бы с распростертыми объятиями, не сочли бы за честь распахнуть двери перед столь достойным и всеми уважаемым человеком.

Семейство Уорфилдов по праву гордилось своей древней родословной и славными именами предков. Сэр Родерик был седьмым баронетом этого почтенного рода, уходящего корнями в глубины истории.

И без особых усилий он мог бы прибавить к этому титулу и ряд других не менее громких, поскольку правители многих стран обращались к нему за советом и впоследствии благодаря этому оказывались в выигрыше… Впрочем, такие мелочи его никогда не интересовали.

Тем не менее сэр Родерик невероятно гордился величественным дворцом и обширными землями в графстве Хартфордшир, находившимися во владении семейства Уорфилдов почти пять столетий.

Последние два года баронет посвятил поездкам по Европе, во время которых приобретал картины и другие произведения искусства, чтобы украсить ими интерьер Уорфилд-хауза.

И все-таки сэра Родерика позабавило, что Астара пленилась в Парилсе картиной «Суд Париса», принадлежащей кисти Иоганна Ван-Ахена, блестящего немецкого живописца, придворного художника императора Рудольфа П.

Хотя он и сам вполне разделял бурный восторг Астары, ведь его воспитанница так походила на этих прекрасных богинь, представших перед юным троянцем. Помимо великолепной техники, картина поражала и тонким психологизмом – художнику удалось передать уверенность каждой из трех красавиц, что «яблоко раздора» достанется именно ей.

Сэр Родерик в который раз подумал, что, помимо редкостной красоты, в облике Астары присутствует еще и нечто такое, что разительно отличает ее от всех прочих особ женского пола, которых ему доводилось встречать за свою долгую жизнь.

Это отличие он не мог бы облечь в слова, настолько неуловимо оно было, и все-таки он сознавал, что как раз именно благодаря ему мужчины безумно влюблялись в Астару с первых же мгновений знакомства.

Не приходилось сомневаться, что и Лондон не явится здесь исключением. В Лондоне все будет так же, как в Риме и Париже, и ему придется потратить немало времени и сил, чтобы отваживать как охотников за приданым, так и всяческих предприимчивых и назойливых авантюристов.

Он не делал секрета из того, что считает Астару своей приемной дочерью и именно ей предстоит через какое-то время унаследовать большую часть его богатства, а возможно, и все целиком.

Баронет пересек салон и вышел в холл, где несколько слуг были заняты распаковкой громадных сундуков, в которых прибыли в Англию сделанные на континенте покупки. И тут ему внезапно пришла в голову мысль, что богатство может стать для Астары не радостью, а проклятьем.

Сэр Родерик подозвал секретаря, присматривавшего за действиями слуг.

– Мистер Барнс, пусть два человека принесут вон ту картину в салон.

– Хорошо, сэр Родерик.

Секретарь немедля выполнил распоряжение баронета и прислал в салон двух лакеев.

Картина «Суд Париса» была довольно большим полотном в тяжелой резной позолоченной раме. Когда лакеи приложили картину к стене над камином, сэр Родерик сразу же понял, что у его воспитанницы безупречный вкус. Место для картины было действительно идеальным.

– Чудесно! Я так и знала! – радостно воскликнула девушка. – Картина прекрасно сочетается с розовым ковром и голубым потолком. Знаете, у меня такое ощущение, что она станет центральной точкой комнаты.

– Что ж, тогда ее нужно немедленно повесить на место! – улыбнулся сэр Родерик.

После этого они с Астарой долго выбирали место еще для нескольких картин. Здесь все получилось не столь удачно, как с «Судом Париса». Они никак не могли прийти к единодушному мнению, и в конце концов сэр Родерик предложил повесить полотна временно, а уж потом, приглядевшись, определить им окончательное место. На этом они и порешили.

– Дорогое дитя, мне хочется показать тебе в Уорфилд-хаузе еще очень много других занятных вещей, – сказал сэр Родерик Астаре, – а наши покупки могут немного и подождать. Очередь дойдет и до них.

Девушка улыбнулась, глаза ее сияли восторгом. Она уже начинала обнаруживать в Англии множество привлекательных особенностей и достоинств. Подобного ей не приходилось встречать в других странах.

Восемь лет Астара не была на родине и уже почти забыла, как здесь прекрасно. Об этом она и сказала своему опекуну, когда они ехали из Лондона в его родовое имение по дороге, обрамленной начинавшей зеленеть живой изгородью, около которой уже цвели примулы.

Нарциссы золотым ковром устилали лужайки парка. В саду на кустах и деревьях распускались почки.

– Все оказалось намного прелестней, чем я ожидала! – радостно восклицала Астара. – У меня и в самом деле такое ощущение, будто я приехала домой.

Сэр Родерик был очень рад, и Астара видела это.

Вечером они сидели в салоне. Глаза девушки постоянно обращались к висящей над камином картине, и опекун улыбнулся, заметив это.

– Тебе, как я вижу, не дает покоя «Суд Париса». Это навело меня на одну довольно занятную мысль.

– Какую, дядюшка? – спросила Астара.

– Я хочу, чтобы ты тоже произнесла свой приговор, только не в отношении трех красивых женщин, как делает это Парис на картине, а после того, как ты познакомишься с тремя симпатичными мужчинами!

Она с удивлением посмотрела на него, а он невозмутимо продолжил:

– Я уже говорил тебе, что после моей смерти ты станешь наследницей моего состояния. Но, как ты понимаешь, большие деньги всегда сопровождаются разного рода неприятными вещами. И особенно если дело касается юной девушки.

Он произнес это таким серьезным тоном, что Ас-тара соскользнула с софы, на которой сидела, и опустилась на колени подле его кресла.

– Тогда не давайте мне так много! – воскликнула она. – Я знаю, вы опасаетесь, что за мной станут увиваться любители легких денег. И, по-моему, было бы ошибкой создавать для них такое искушение.

– Ты права, это равнозначно тому, чтобы золотить лилию, – согласился сэр Родерик. – Ты так прелестна, моя милая, что, если бы даже была нищей цветочницей, в тебя все равно влюблялся бы каждый мужчина. Но мы с тобой достаточно разумные люди и понимаем, что большинство мужчин самым неотразимым достоинством девушки на выданье считают все-таки ее приданое.

– Мне хочется… чтобы меня любили… и без него, – тихо прошептала Астара.

– Так оно и будет, уверяю тебя, – убежденно ответил сэр Родерик. – Тебя невозможно не любить… Всякий, кто тебя видит, не способен устоять перед твоей красотой. И тем не менее я все же хочу создать надежные гарантии, чтобы, когда меня не станет, мои деньги оказались в хороших и разумных руках.

Астара промолчала, и через некоторое время опекун продолжил:

– Тебе известно не хуже, чем мне, что закон дает мужчине полный и абсолютный контроль над состоянием его жены. И поэтому нам необходимо найти такого человека, которого ты могла бы не только любить, но еще и испытывать к нему доверие и уважение.

– Вы полагаете, что это будет трудно?

– Нет, вовсе не трудно, если ты позволишь мне предложить троих претендентов на твою руку, в порядочности которых я всецело уверен.

Астара сначала притихла и чуть нахмурилась, а потом осторожно поинтересовалась:

– А вы не станете… настаивать, чтобы я… вышла замуж за того… кого не люблю?

– Мне хочется, чтобы ты нашла такое же счастье, какое довелось познать твоим родителям, – серьезно ответил сэр Родерик. – Впрочем, не любить твою мать было просто невозможно, выше человеческих сил.

Его голос слегка дрогнул, и он замолчал, охваченный нахлынувшими воспоминаниями. Астара почувствовала это и тихонько спросила:

– Вы сильно любили мою маму? Да, дядя Родерик?

– Я больше никогда и никого не любил,-просто ответил сэр Родерик, – вот почему я без всяких колебаний готов посвятить тебе всю свою оставшуюся жизнь. Какой бы ты ни была, все равно ты – дочь своей матери.

Он с нежностью дотронулся ладонью до золотых волос Астары.

– Но ты должна знать, что я люблю тебя саму, а не только как дочь Шарлотты, и постараюсь найти тебе в мужья человека, который мог бы позаботиться о тебе так же, как и я сам.

– И кого же вы… предлагаете? – тихо спросила Астара.

– Троих моих племянников, – ответил сэр Родерик.

– Ваших племянников? – эхом повторила Астара. – Должно быть, это очень невежливо и достаточно глупо с моей стороны, но я никогда не спрашивала вас о вашей семье. Мне как-то не приходило это в голову. Я почему-то всегда считала вас одиноким человеком.

– Абсолютно правильно, так оно всегда и было, – согласился сэр Родерик. – Я ценил свою независимость. Мне нравилось разъезжать по свету и чувствовать себя совершенно свободным, отдавать все свои силы делам, и, как тебе известно, я делал это вполне успешно и с немалой прибылью. – Он улыбнулся, довольный собственными достижениями. – Но родственники у меня все-таки есть, и среди них трое замечательных молодых людей. Они тоже Уорфилды. Вот им я и готов доверить самое свое большое и драгоценное из сокровищ – тебя!

Астара положила голову ему на колени.

– Вы опять огорчаете меня, – запротестовала она. – Ну зачем вы всё время твердите о том, что умрете и оставите меня одну?! Мне так хорошо с вами, дядя Родерик, и совсем не хочется выходить замуж. Я даже не думаю об этом…

– Тебе уже девятнадцать, – серьезно ответил сэр Родерик, – и я никак не могу допустить, чтобы ты coifferSainte Catherine.

Это французское выражение означало «стать старой девой». Астара засмеялась.

– Я, разумеется, не думаю, что это возможно, – сказал сэр Родерик, прежде чем она успела возразить ему, – но нам не мешает принять кое-какие меры предосторожности. Так вот, прежде чем отправляться с тобой в Лондон, где тебя, вне всяких сомнений, ждет молниеносный и оглушительный триумф, как это уже случилось в Риме и Париже, мне хочется познакомить тебя с моими племянниками.

– Конечно же, я познакомлюсь с ними, – вежливо согласилась Астара, – но скажите, дядя Родерик, неужели мне и вправду придется вручить одному из них яблоко, да притом еще и золотое?

– Окончательный результат твоего суда мы предоставим определить судьбе, -улыбнувшись, ответил сэр Родерик. – К тому же мне будет любопытно и забавно посмотреть, как мои любезные племянники ответят на те письма, которые я им напишу.

– Прежде всего, дядя, расскажите мне о них хотя бы немного, – взмолилась Астара. – Вы заставляете меня нервничать.

– Ну, для этого нет ни малейших оснований, моя милая, – поспешил успокоить девушку сэр Родерик. – А тебе впредь не мешает быть более снисходительной к причудам старика… Хотя может статься, что мы с тобой по-разному смотрим на одни и те же вещи.

– Мне еще раз хочется услышать от вас обещание, – робко попросила Астара, – что мне не придется… выходить замуж… если этому человеку не будет отдано мое… сердце.

– Это я обещаю тебе твердо, – заявил сэр Родерик. – Впрочем, возможно, ты мне не поверишь, но у меня явственное предчувствие, более того, я совершенно уверен, что в одном из моих племянников – а все они невероятно хороши собой – ты найдешь того, кого само Провидение предназначило тебе в мужья.

Астара ничего не ответила. Понимая, чего она ждет, сэр Родерик сказал:

– По портретам моего отца ты можешь понять, что он был настоящим красавцем.

– Как ивы, – быстро добавила Астара.

– Что ж, не скрою, в молодости я тоже был довольно привлекательным, – охотно согласился сэр Родерик, – и об этом мне говорили многие прелестные дамы. Но три моих младших брата ничем мне не уступали. И вообще, если мы отправлялись куда-нибудь вчетвером, все внимание окружающих доставалось исключительно нам.

– Ах, если бы я знала вас тогда! – воскликнула Астара. – Тогда бы вы скорее всего женились на мне и не влюбились бы в мою маму!

Сэр Родерик ласково дотронулся до ее щеки:

– По-видимому, кто-то из предков оставил нам, Уорфилдам, в наследство неуемное честолюбие и стремление к успеху. Выходящие порой за пределы здравого смысла и доставляющие нам немало хлопот.

– Так, значит, это честолюбие побудило вас добиться такого огромного богатства? – улыбнулась Астара.

– Несомненно! – подтвердил сэр Родерик. – Я горел неутолимым желанием испытать свои силы и доказать всему миру, что мои мозги устроены лучше, чем у прочих людей. По-другому я просто не умел.

Он издал короткий смешок и заявил:

– Всякий раз, добившись очередного крупного финансового успеха, я казался себе павлином, распускающим хвост и хвастающимся, что он лучше всех.

Астара взглянула ему в лицо и засмеялась.

– Я прекрасно понимаю, что вы при этом испытывали. Должно быть, это казалось вам… очень забавным и увлекательным!

– Моих братьев снедало такое же честолюбие, – заметил сэр Родерик. – Джордж – он лишь на год младше меня – избрал своей стезей политику; он перебрался из палаты общин в палату лордов, стал графом Уэлдамом и был назначен генерал-губернатором Ирландии.

– И вправду большой успех! – воскликнула Астара.

– Его сын Уильям, виконт Илвертон, – продолжал сэр Родерик, – уже вполне успешно проявил себя среди придворных франтов и щеголей.

Астара замерла, устремив огромные глаза на лицо сэра Родерика.

– Уильям, – медленно проговорил он, – добился немалых успехов в самых разных видах спорта. Мне нет нужды говорить тебе, что он невероятно хорош собой, и, пожалуй, нет холостяка, за которым бы еще с таким усердием и рвением охотились мамаши из Сент-Джеймса.

Нежно взглянув на Астару, он добавил:

– Став женой Уильяма, ты получишь королевские почести, и мне трудно представить себе двух человек, которые так подходили бы друг другу, как вы, по своему внешнему облику.

Астара перевела взгляд на картину над камином.

– У Париса был выбор из трех богинь, – напомнила она. – Вы предложили мне Аполлона… Кто же следующий?

– Мой брат Марк, лорд Уорфилд, является в настоящий момент лорд-канцлером Англии, – ответил сэр Родерик.

– О, уж он-то определенно удовлетворил свое честолюбие! – воскликнула Астара. – Насколько мне известно, в правительстве это самая высокая должность, за исключением премьер-министра.

– Я ничуть не сомневаюсь, что Марк голову склоняет лишь перед королем, – подтвердил сэр Родерик. – Он еще в молодости отличался неутомимым трудолюбием. Но при этом ему еще достался в наследство дар красноречия. Он-то и помог ему вознестись на такую высоту.

– А его сын?

– Лайонел – офицер, и, как полагаю, ловок и галантен. Кажется, ему скоро исполнится двадцать шесть лет. Совсем в юном возрасте ему представилась возможность испытать себя на поле брани, в битве при Ватерлоо. И он не посрамил чести Уор-филдов. Сам герцог Веллингтон вручил ему награду за храбрость!

– А он тоже красив? – поинтересовалась Астара.

– Говорят, когда он надевает мундир, ни одна женщина не может смотреть на него равнодушно… А принц-регент, который, как известно, любит, чтобы его окружали самые видные и красивые придворные, постоянно приглашает Лайонела и Уильяма к себе в Карлтон-хауз.

– Вы рисуете такие волнующие картины! – смеясь, воскликнула Астара. – Жалко только, что словами, а не кистью и маслом на холсте. Это было бы еще более впечатляющим!

– Обычно портреты оказываются крайне обманчивыми, – возразил сэр Родерик. – Кстати, это напомнило мне вот что-я хочу заказать твой портрет. Трудность состоит лишь в том, чтобы решить, кто из английских художников сможет по-настоящему оказаться на высоте и изобразить тебя такой, какая ты есть.

– У меня вовсе нет ни малейшего желания просиживать по шесть часов, позируя художнику. Ведь в это время я могла бы скакать рядом с вами на лошади по парку или танцевать с красавцами Уильямом или Лайонелом!

Тут ее осенило, и она воскликнула:

– Дядя Родерик, нам нужно устроить бал! Подумайте, как это будет чудесно! И знаете что? В Париже вы танцевали намного лучше, чем все мои молодые партнеры.

– Ты опять мне льстишь! – улыбнулся сэр Родерик. – Но дать бал можно. Это определенно неплохая мысль. Впрочем, я и сам уже думал о том, чтобы устроить грандиозный прием в твою честь, и не только здесь, но и в Лондоне.

Увидев восторг, сверкнувший в синих глазах Ас-тары, он добавил:

– Только мне все-таки хотелось бы прежде услышать твой приговор.

После недолгого молчания Астара сказала:

– У вас… нехорошие предчувствия? Вы боитесь моего появления в Лондоне? Почему?

– Ты и сама знаешь ответ на свой вопрос, ведь ты необычайно проницательная девушка. В самом деле, у меня есть некоторые опасения.

– Объясните мне, какие опасения и почему возникли у вас, – взмолилась Астара.

– Не знаю, слышала ли ты про свободу нравов среди нынешней английской аристократии, – начал сэр Родерик, – но на континенте об этом часто заходит речь.

– Вероятно, это то, что говорят про принца-регента! – кивнула Астара.

– Значит, ты понимаешь, – сказал сэр Родерик, – что, когда наш король Георг III, бедняга, девять лет назад окончательно лишился рассудка, принц, получив право на регентство, стал задавать тон всей придворной жизни, и все начали равняться на него и его вкусы. А здесь он, к сожалению, не может служить достойным образцом для подражания.

Он вздохнул.

– Его любовные истории еще в бытность принцем Уэльским служили всем скверным примером, а неудачный брак и то обстоятельство, что теперь он увлекся леди Конингэм, делают лондонский бомонд не самым лучшим местом для юной особы, тем более такой, как ты.

– Чем же я отличаюсь от других? – настороженно спросила Астара.

– Что ж, если хочешь правду – пожалуйста, – вздохнул сэр Родерик. – Не только тем, что ты красива, моя милая, но и тем, что ты чиста и, как мне кажется, невинна в том, что касается мужчин.

Он заметил, как щеки девушки залила краска.

– Вероятно, я излишне любопытен, – продолжал сэр Родерик, – а если так, то ты должна простить старика, но мне хочется знать, целовал ли тебя кто-нибудь?

– Нет, конечно же, нет! – быстро ответила Астара. Затем, почувствовав, что сэр Родерик ждет ее дальнейших объяснений, добавила:

– Честно говоря, дядя Родерик, я никогда еще не встречала человека, с которым бы мне захотелось поцеловаться. Несколько человек пытались это сделать, но я всегда чувствовала, что поцелуй – это нечто настолько… ну… интимное, что я отдала бы мои… губы только тому, кого… полюблю.

Нежный голос Астары звучал так трогательно, что сэр Родерик торжествующе произнес:

– Именно так я и думал! Вот почему мне хочется, чтобы ты появилась в Лондоне уже замужней женщиной или, по крайней мере, после помолвки.

– Вы и в самом деле опасаетесь, что… со мной может случиться что-нибудь скверное?

– Безжалостный ветер может сорвать с нежного цветка все лепестки. И мне страшно неприятна мысль о том, что тебе будут кричать «несравненная» и «божественная» – каковой ты, несомненно, и являешься – разные пьяные прощелыги и бездельники, целыми днями толкущиеся в клубах Сент-Джеймса.

– Видимо, вы слышали про Лондон одно, а я другое, – помолчав, ответила Астара, – но ведь вы показали мне Рим и Париж. И мне не хотелось бы оставаться в неведении, когда речь идет о моей родной стране.

Она крепко стиснула пальцы:

– Я англичанка, и вы тоже англичанин. Мы можем не одобрять все, что видим и слышим, однако, хотим мы этого или нет, это наша жизнь, а мы всего лишь часть ее. Зачем уклоняться от жизни?

– Ты права, – согласился сэр Родерик. – Разумеется, ты совершенно права! И все-таки я прошу тебя уступить мне и встретиться с моими племянниками прежде, чем мы отправимся в Лондон.

– Вы знаете, что я выполню все, о чем вы меня ни попросите. Как могу я вам отказать, дядюшка, когда вы так добры ко мне? Я люблю вас!

– Значит, договорились, – подвел итог сэр Родерик. – А завтра, чтобы поберечь мои старые глаза, я попрошу тебя написать вместо меня три письма, которые, можешь мне поверить, приведут сюда моих племянников с такой быстротой, с какой смогут мчаться их лошади!

– Да, но ведь вы рассказали мне лишь о двух ваших племянниках, – вспомнила вдруг Астара, – и ничего не сказали про третьего. А ведь Парису пришлось выбирать из трех богинь.

– У меня было три брата и теперь есть три племянника, но третий навряд ли нас с тобой заинтересует.

– Почему?

– Потому что мой третий, самый младший, брат Люк оказался неудачником.

– Неужели! А я-то думала, что у всех ваших братьев жизнь сложилась, не менее удачно, чем у вас.

– У всех, кроме одного, – вздохнул сэр Родерик, – и он очень сильно огорчал нашего отца.

– Почему? – спросила Астара, внезапно почувствовав любопытство.

– В большинстве старинных семейств существует давняя традиция: старший сын продолжает семейное дело и берет на себя заботу о наследственных владениях, второй сын обращается к политической карьере, третий становится военным, а четвертый посвящает себя служению церкви.

– И что же? Ваш младший брат отказался?

– Нет, Люк не возражал, и ему были предоставлены на выбор пятнадцать приходов – щедрый дар моего отца.

Астара внимательно слушала, и сэр Родерик с сожалением продолжал:

– Разумеется, одни из них были богаче и крупнее, другие – менее важные, но только Люк выбрал самый маленький приход из всех, по соседству с Уорфилд-хаузом, да еще женился до того, как получил туда назначение.

…Естественно, – помолчав, добавил сэр Родерик, – что отец считал Люка слишком юным, чтобы он мог самостоятельно решать свои дела. К тому же мой младший брат взял себе в жены девушку из простой семьи, не примечательную ничем, кроме своей красоты.

Астара так и впилась в опекуна глазами.

– Однако отец решил: каким бы неудачником ни выглядел Люк, он не должен ронять честь семьи. Если он станет епископом, то сможет смело смотреть в глаза старшим братьям. И все окружающие забудут про этот досадный мезальянс.

– Я уже почти догадалась, чем закончится ваша история, – с улыбкой произнесла Астара.

Сэр Родерик сокрушенно покачал головой.

– Люк разочаровал всех своих родственников. Он отвергал все предложения о продвижении, отказался покинуть Литл-Милден и оставался там до самой смерти.

В голосе баронета зазвучали нотки горечи.

– Правда, говорят, его обожали прихожане, но нашего отца это не могло утешить. Ему очень хотелось, чтобы Люк вращался в более высоких сферах, чем захолустный приход в Литл-Милдене.

– А что же его сын? – поинтересовалась Астара.

– К сожалению, у Вулкана такой же сложный характер , как и у его отца.

– Вулкан? Что за странное имя!

– Весьма странное, моя милая, ты совершенно права, да еще и для сына священнослужителя, – согласился сэр Родерик. – И вообще, этот мальчик был крещен прежде, чем мы успели вмешаться. Отец был просто вне себя от ярости, когда услышал данное его внуку имя.

– Вулкан был богом огня, – задумчиво сказала Астара, – а впоследствии его стали считать источником животворного тепла.

– У тебя прекрасная память, – сухо заметил сэр Родерик, – но я сомневаюсь, что все это имеет хоть малейшее отношение к моему племяннику.

– Чем же он занимается?

– Ему почти тридцать лет, и многие годы из них он провел, карабкаясь на безымянные горные вершины и болтаясь по всему белому свету, как правило, пешком или верхом на муле.

– Папа счел бы это самой лестной и выигрышной рекомендацией! – воскликнула Астара.

– Твой отец был совсем другим! – проворчал сэр Родерик. – Судя по тому, что мне доводилось слышать, Вулкан – просто бездельник и бродяга, ему нравится бывать в самых невероятных, экзотических местах – где угодно, лишь бы подальше от родины и от нормальной, ответственной жизни, и он совсем не думает о том, чтобы найти более достойное применение своим талантам, доставшимся ему от предков.

– И тем не менее он все-таки выступает в вашем трио под третьим номером. Но, должно быть, его невозможно застать на месте?

– Между прочим, как я узнал от Барнса, после смерти моего брата Вулкан поселился на старой мельнице, расположенной возле Литл-Милдена. И когда возвращается в Англию из очередного далекого странствия, то живет именно там.

– И сейчас он на старой мельнице?

– Барнс утверждает, что он должен быть на месте. А это значит, что его можно будет пригласить к нам вместе с Уильямом и Лайонелом.

– Я чувствую, дядюшка, что все ваши симпатии на стороне Уильяма.

– Я стараюсь быть беспристрастным, – ответил сэр Родерик, – и целиком и полностью предоставляю тебе самой вершить суд и сказать свое слово.

– И все-таки вы невольно проталкиваете своего любимца! – с улыбкой заметила девушка.

– Пожалуй, я и в самом деле питаю симпатию к молодым людям, которые именуют себя коринфий-цами и умеют править фаэтоном с таким искусством, какого мне никогда не удавалось достичь, главным образом из-за нехватки времени. Я дажеслегка им завидую. Еще они способны ударом кулака повергнуть на землю мощного быка и устраивают между собой впечатляющие поединки. Астара засмеялась:

– Дядя Родерик, вам впору становиться писателем! Ваши описания выглядят гораздо более живописными, чем в тех книгах, которые мне доводилось читать на английском языке. К сожалению, у французов это получается намного успешней.

– Хм, французская литература – это не то, что я стал бы рекомендовать для чтения столь юной девушке, как ты, – покачал головой сэр Родерик.

– Вы слишком стараетесь оградить меня, причем не только от других людей, но и от меня самой, – возразила Астара. – Поймите, мой самый любимый на свете дядюшка, мне ведь нужно взрослеть. Я должна научиться принимать самостоятельные решения и даже совершать собственные ошибки. Я чувствую, что мне это просто необходимо.

Она произнесла эти слова серьезным тоном, но при этом выглядела так прелестно, что сэр Родерик наклонился и обнял ее за плечи.

– Господь свидетель, мне очень хотелось бы оградить тебя от всех ошибок, – сказал он. – Я ведь знаю, и, возможно, лучше многих других, что для юной, одинокой девушки этот мир может оказаться недобрым и даже страшным.

– Но я ведь не одна, – запротестовала Астара. – У меня есть вы.

– Ты же знаешь, что мне уже перевалило за семьдесят, – вздохнул сэр Родерик, – и я обязан позаботиться о твоем будущем. Помоги мне, милая, сделать то, в чем я вижу свой долг перед тобой и твоими покойными родителями, ведь ни одному человеку не дано знать, сколько он еще проживет на свете.

Произнося это, баронет знал, что такая настойчивая просьба найдет немедленный отклик в добром сердечке его воспитанницы.

Астара схватила его руку и прижала к своей щеке.

– Вы ведь знаете, милый дядюшка, что я сделаю все, о чем бы вы меня ни попросили, – быстро сказала она. – Мы напишем письма вашим племянникам, и я надеюсь, что при встрече с ними мне удастся выполнить ваше желание и сказать, что один из них, – возможно, им станет Уильям – тот человек, за которого я согласна выйти замуж.

– А они неминуемо влюбятся в тебя, поскольку не смогут устоять перед твоей прелестью. И если кто-то из них станет твоим мужем, я буду спокоен за тебя и за судьбу моего наследства. Все Уорфилды, а в особенности мои братья и я сам, всегда отличались осторожным и разумным отношением к деньгам.

Сэр Родерик немного помолчал, затем добавил:

– Наш отец был богатым человеком, к тому же очень справедливым во всем, что давал нам в детстве и юности, это касалось и тех денег, какие он мог себе позволить тратить на нас. Помнится, он всегда повторял: «Вам известна библейская притча о талантах. И я могу лишьпосоветовать вам перечитать ее еще раз и запомнить, что слуга, зарывший свой талант в землю, осуждается в священном писании за леность и криводушие!»

– Уж вы-то явно не стали бы зарывать свои деньги в землю!

– Я был наделен недюжинным умом и мог видеть, как тысячекратно множатся мои таланты, то есть мой капитал, – довольным тоном ответил сэр Родерик. – Джордж, граф Уэлдам, несомненна, также использовал свои таланты в полной мере, как и Марк, ныне лорд Уорфилд, чей титул после его смерти достанется его сыну Лайонелу.

– Они оба, Уильям и Лайонел, должно быть, весьма завидные женихи, – заметила Астара. – Но мне жаль Вулкана. Что же унаследовал он?

– Только дух бродяжничества, упрямство да старую мельницу! – с напускным драматизмом воскликнул сэр Родерик, и они оба рассмеялись.

В тот вечер, вернувшись в спальню, специально, как она знала, выбранную для нее опекуном (это была самая красивая комната во дворце), Астара распахнула створки окна и замерла, залюбовавшись освещенным луной весенним пейзажем.

Прошел дождь, в окно веяло свежестью и влажной землей. Это был давно забытый запах, всегда связывавшийся в ее воспоминаниях с Англией.

Лунные лучи терялись в могучих кронах великанов-дубов, под которыми выросли многие поколения Уорфилдов; от дома вниз под гору бежала через сад дорожка. Она вела к озеру, питавшемуся от небольшой реки, что причудливо вилась среди зеленых полей.

Яркая луна осветила и каменный мост; днем из-под него выплыла стая лебедей, похожих на гордые корабли с наполненными ветром парусами.

Все в Уорфилд-парке дышало покоем и красотой; и Астаре невольно пришло в голову, что сэр Родерик прав и что рано или поздно ей захочется жить в этом великолепном дворце и растить здесь своих детей.

Но все-таки что-то в ее душе рвалось вдаль; ей хотелось путешествовать, открывать для себя мир, побывать в дальних странах.

Астара1 знала, что именно такая тоска по дальним странам звала в экспедиции ее отца; даже своим именем она была обязана отцовской тяге к странствиям.

В ранней молодости Чарльз Биверли путешествовал по Персии. Однажды, находясь неподалеку от города Астара, он поймал себя на том, что не в силах оторвать взгляд от морского простора, казавшегося ему с горы не лазурной равниной, а гигантской чашей. Странная и манящая красота древнего побережья вызвала в его груди волнение и восторг, не поддающиеся описанию словами.

– В те минуты я ощущал лишь одно, – рассказывал он впоследствии дочери, когда та подросла и могла его понять, – что чувство, посетившее меня на берегу моря в окрестностях Астары, я буду помнить до конца своих дней.

Обняв дочь за плечи, он пояснил свою мысль:

– На свете есть места, поднимающие дух и вызывающие вдохновение. Как правило, в них оказываешься неожиданно и зачастую при странных обстоятельствах. И, разумеется, о них не найдешь ни слова в путеводителях для туристов.

Он видел, что Астара внимательно слушает и пытается уразуметь смысл его слов, и продолжал говорить, словно размышляя вслух:

– Именно в такие мгновения наш дух, или наша душа, как принято говорить у христиан, соприкасается с бесконечностью, с вечностью, и мы улетаем из этого мира в какой-то другой, постичь который мы не в силах.

– Это как будто подняться на небо, папочка? – спросила тогда Астара.

– У людей существует много названий для божественного, – ответил отец. – У одних это называется Небеса или Рай, у других Нирвана, у третьих Валгалла, есть и много других названий. Но во всех случаях человек внезапно ощущает, и не только душой, но и всеми остальными чувствами, присутствие рядом, совсем близко с нами другого, высшего мира.

– Я… кажется, я… понимаю, – сказала ему Астара.

– Ты поймешь это окончательно, если тебе повезет и тебя посетит ощущение, которое я пытаюсь сейчас выразить, если ты вступишь – хотя бы на долю секунды – в тот, высший мир, мир невыразимой красоты.

Голос отца слегка дрогнул, в нем послышалось необычайное волнение, почти благоговение, и Ас-тара не могла оторвать глаз от его посветлевшего и преобразившегося лица. И она серьезным тоном пообещала:

– Папочка, я постараюсь найти мир, о котором ты сейчас говоришь.

– Ты непременно его повстречаешь, девочка моя, – уверенно сказал отец, -я ни минуты в этом не сомневаюсь. .

Этот разговор навсегда сохранился в памяти Астары, и она думала, что именно этот поиск высшей красоты и побуждал ее отца и мать так много путешествовать по всем континентам.

И еще в который раз она почувствовала укол сожаления, что была все-таки слишком мала и не могла запомнить всего, происходившего во время экспедиций, когда родители брали ее с собой.

И теперь, глядя на лунный пейзаж, Астара думала, что каждое путешествие ее родителей несло с собой множество открытий, что ей непременно нужно продолжить их поиски того прекрасного мира, который находится рядом с нашим, привычным, и может открываться чуткой и пытливой душе в самых неожиданных местах.

Ведь с ним можно столкнуться совсем внезапно: и на гребне далекой горной цепи, под ясным бездонным небом, и на безымянной тропической реке, еще не нанесенной на географическую карту, а то и здесь, возле дома, на зеленой лужайке или в парке под кроной векового дуба.

Астара уже знала, что ни время, ни место не имеют значения для такого соприкосновения с высшим и прекрасным; самое главное – это то, что ты хранишь у себя в груди в тайном ларце, рядом с сердцем и душой, а еще она с сожалением подумала, что это такая сокровенная вещь, о которой она не в силах была говорить до сих пор ни с одним человеком, даже с самой близкой подругой в школе. Даже теперь, со своим опекуном, почти родным для нее человеком, которого она любила больше всех на свете после своих родителей.

Да, она искренне любила его – за благородный характер, за острый ум, за дар понимания и сочувствия, проявлявшийся в каждом сказанном им слове.

Но вот эти, другие вещи, представление о которых заронил в ее сознание отец, не поддавались объяснению. Астаре никак не удавалось облечь их словами и передать кому-то другому, ведь даже сама она ощущала их очень смутно и неясно.

Астара вздохнула: возможно, когда-нибудь ей и встретится человек, способный разделить ее понимание.

Но немедленно в ее душу закралось сомнение, что она слишком многого требует от жизни и слишком оптимистично смотрит на людей.

Мужчины, с которыми она общалась в Риме и Париже, влюблялись в нее, но при всей своей невинности и неопытности она понимала, что их привлекает ее красивое девичье тело, а не душа и разум.

И она просто не могла себе представить, как с ними вообще возможно говорить о таких сокровенных вещах.

Она интересовала их только благодаря своей красоте или, увы, благодаря ее предполагаемому богатому приданому.

«Я люблю вас!», «Вы сводите меня с ума!», «Если вы не станете моей женой, я просто умру!», «Я жажду вас!», «Я жажду вас!», «Я жажду вас!».

Она почти мысленно слышала их голоса, повторявшие почти одни и те же слова, всегда одинаково пылко, страстно и проникновенно.

Впрочем, итальянцы всегда славились своим любовным пылом и красноречием, и Астара находила, что огонь, горевший в их черных глазах, восхитителен. Правда, временами они слишком увлекались и переигрывали, и тогда ей хотелось расхохотаться им в лицо.

Французы были намного галантней.

Они осыпали ее утонченными комплиментами, на которые невозможно было не отозваться. Они блистали изысканностью манер, а многие из них были весьма элегантны.

Но хотя Астара и выслушивала их страстные речи, сердцем оставалась к ним равнодушной. Когда же они покрывали поцелуями ее руки, она ловила себя на мщсли о том, что их губы слишком жаркие и чересчур жадные, и в ее душе шевелилось легкое отвращение к этой театральности, где отсутствовала всякая искренность.

– Должно быть, я слишком самонадеянна, если мечтаю встретить такую же любовь, какая была у мамы с папой, – сказала сама себе Астара.

И все-таки она догадывалась, что ее душе нужна любовь, каким-то образом связанная с той красотой, которая открывалась сейчас ее взору, – с мерцанием серебра на озере, с лиловыми тенями под деревьями и таинственной темнотой сада, где, казалось, бродят призраки былых владельцев этого дворца.

– Что же такое настоящая любовь? Может, это тоже часть той, высшей, красоты? Может, именно про это пытался рассказать мне папа, когда говорил о «необыкновенном мире, открывающемся за пределами нашего мира»?

Она задавала себе вопросы и не находила на них ответов. И внезапно почувствовала, что озябла.

«Возможно, когда-нибудь я пойму смысл папиных слов», – с неясной надеждой в душе подумала Астара, глядя на яркий лунный серп.

Затем она задернула шторы и нырнула в уютную шелковую темноту огромной кровати.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Принц-регент величественно поднялся и молча ждал, пока стихнут разговоры гостей – девятнадцати джентльменов, сидевших вокруг овального стола.

На фоне серебристых стен и массивных колонн из красного и желтого гранита принц-регент и его гости выглядели весьма импозантно.

Продолговатый стол с причудливым золотым орнаментом по-прежнему поражал всех своей новизной: на нем не было привычной белой скатерти.

Его полированная поверхность как в зеркале отражала хрустальные бокалы, украшенные августейшими монограммами, голубой севрский фарфор, золотые десертные ножи и вилки. Такова была новая мода, введенная принцем-регентом.

Когда гул голосов затих и гости со вниманием обратили лица к принцу, его королевское высочество торжественно поднял свой бокал.

– Джентльмены, – начал он, – вот мой тост: за выдающегося жеребца-чистокровку, который позволил нам сегодня насладиться великолепным зрелищем. Уверен, что нынешний день надолго сохранится в истории скачек. Итак, за несравненного Брамселя и его замечательного владельца, виконта Илвертона!

Гости шумно встали, за исключением довольного виконта, оставшегося сидеть в конце стола. Поднялись бокалы, и девятнадцать голосов дружно воскликнули:

– Брамсель! Илвертон!

Когда принц-регент сел на свое место и гости последовали его примеру, поднялся виконт.

Выглядел он, вне всяких сомнений, весьма элегантно и изысканно. Все присутствующие как один с одобрением посмотрели на его галстук, завязанный совершенно новым, невиданным узлом.

Негромким, но невольно привлекающим к себе внимание голосом, свидетельствующим о том, что наряду со множеством прочих достоинств виконт обладает и незаурядным даром красноречия, он произнес:

– Ваше королевское высочество, друзья мои, позвольте поблагодарить вас за лестную оценку, данную моему жеребцу. Догадываюсь, что любой из нас в случае такого же успеха его лошади на скаковой дорожке, какой выпал на мою долю сегодня, мог бы сказать определенно – расцвет этого «королевского спорта» наступил благодаря благосклонному вниманию, поддержке. я не побоюсь этого слова, вдохновляющему примеру со стороны самого выдающегося среди нас спортсмена-его высочества принца-регента.

Тут все снова с готовностью вскочили со своих мест, желая выпить за здоровье принца, и не оставалось ни малейших сомнений, что и сам он в восторге от комплимента и той элегантности, с какой виконт перевел речь с собственной персоны на своего августейшего покровителя.

Впрочем, по сути, сказанное виконтом Илвертоном вполне соответствовало действительности: всю жизнь главным увлечением принца были скачки, к которым он пристрастился очень давно благодаря герцогу Камберлендскому.

И в самом деле, с ранней юности скаковые лошади были его единственной страстью.

Принц-регент посещал скачки когда только мог и не пропускал их ни в Льюисе, ни в Брайтоне, ни в Нью-маркете.

Однако, как и во всех прочих его увлечениях, здесь тоже бывали свои взлеты и падения.

В конце минувшего столетия он, тогда еще принц Уэльский, провозгласил курс на экономию и распродал всю свою конюшню. Правда, потом он все-таки не вытерпел и быстро завел себе новых лошадей. За одиннадцать лет они одержали победу приблизительно в 1185 забегах.

Однако, к сожалению, впоследствии скачки в Ныомаркете превратились в «табу» в результате скандала с жокеем Сэмюэлем Чифни, и, несмотря на огорчение и недовольство большинства друзей, принц заявил, что больше не желает и слышать о Нью-маркете.

Впрочем, это не помешало ему участвовать во всех остальных скачках и тратить на лошадей намного больше средств, чем он мог себе это позволить.

И, как сказал виконт, принц-регент поощрял всех своих приближенных, чтобы они тоже заводили лошадей и, что более прискорбно, делали ставки на многочисленных скачках, как всегда делал он сам.

Когда все джентльмены вновь заняли свои места, сосед виконта заметил:

– Чертовски удачный спич, Уильям, просто на зависть! Как бы мне хотелось, чтобы у меня язык был так же хорошо подвешен, как у тебя!

– Весь секрет в частой практике, милый мой, – ответил виконт. – Как и все прочее в жизни, умение приходит в результате постоянного повторения, до тех пор, пока не будет достигнуто совершенство.

– И что же, на твой взгляд, это касается и любви? – рассмеялся сосед.

– Совершенно верно, и в этой области, как и во всех прочих, умение приобретается в результате длительных упражнений.

Теперь уже смеялись и другие джентльмены, услышавшие конец беседы.

После множества великолепных вин и блюд, представлявших собой настоящие шедевры кулинарии, смеяться было легко и приятно.

В Карлтон-хаузе ничего не меняется, сказал себе виконт. Отсюда всегда выходишь с ощущением, что принцу-регенту удается добиваться превосходных результатов во всем, что бы он ни предпринимал, за исключением популярности у народа Англии, которой он так страстно жаждал, и успехов в управлении страной.

На подобных же обедах, когда принц сидел в окружении друзей, было просто невозможно не восхищаться его остроумием, а его обаяние буквально завораживало.

Он любил повторять своим приближенным, что вежливость и обаяние для истинного джентльмена превыше всего.

Возможно, за те годы, когда лондонский бомонд оказался под его патронажем, – то есть с 1811 года, после психического заболевания его отца, короля Георга III, – нравы изменились в худшую сторону, но хорошие манеры были отточены до немыслимого совершенства.

Принц-регент откинулся на спинку стула. Из его августейших уст лились настолько изящные и остроумные шутки, что все гости с удовольствием слушали его, оставив прочие разговоры.

Однако этот вечер в Карлтон-хаузе закончился, как всегда, рано.

С возрастом принц разлюбил поздние застолья, перестал он и много пить, как делал это в молодости.

Придворные, знававшие его в прежние времена, любили вспоминать, как обеды затягивались до четырех часов утра, а большинство гостей напивалось до такого состояния, что их приходилось буквально на руках относить в кареты.

Впрочем, любовницам принца из числа придворных красавиц, начиная с миссис Фицгерберт, удалось постепенно убедить его высочество, что такие излишества неблагоприятно сказываются на его здоровье.

После того как принц-регент величественно поднялся, как подобает августейшей персоне, давая понять, что наступило время проститься, большинство из гостей задумалось, куда отправиться дальше.

– Какие у тебя планы на вечер, Уильям? Не поехать ли нам вместе в «Уайт-клуб»? – спросил своего кузена, виконта Илвертона, капитан Лайонел Уорфилд.

Виконт слегка призадумался.

На Беркли-сквер его ждала в своем будуаре некая весьма привлекательная особа, кроме того, его любовница, выступавшая в это время в Ковент-Гардене, наверняка надеялась, что карета виконта будет ждать ее после конца представления.

– Что-нибудь важное? – поинтересовался он. – Или дело можно отложить до завтра?

– Не то чтобы важное, – ответил капитан Уор-филд. – Просто я получил довольно странное письмо от дяди Родерика.

Виконт встрепенулся.

– Ты получил письмо? – воскликнул он, и в его голосе послышалось отчетливое удивление.

– Да, получил; я и говорю тебе об этом, – ответил Лайонел.– А тебе дядюшка тоже прислал письмо?

– Тоже!

Лайонел рассмеялся.

– Что ж, этого можно было ожидать. Ну, и как ты думаешь – что все это означает?

– Вероятно, именно то, о чем там идет речь, – философски заметил виконт.

В этот момент подъехала элегантная карета виконта, и оба кузена уселись в нее, не тратя времени на дальнейшие разговоры.

– В клуб! – приказал виконт лакею.

Породистые лошади резво рванули с места, и виконт Илвертон расслабленно развалился на мягком и удобном сиденье.

– Что ж, надо признаться, я часто размышлял, каким образом наш достопочтенный дядюшка намерен распорядиться своими миллионами.

– А он и в самом деле настолько богат? – спросил Лайонел. – Неужели все эти многочисленные слухи соответствуют действительности?

– Насколько я могу судить, так оно и есть, – ответил виконт. – Далее у сурового канцлера казначейства, когда он говорит о дяде Родерике, в голосе появляются нотки благоговения!

– А что представляет собой эта молодая особа, которая, по его словам, стала для него как родная дочь?

– Увы, не имею ни малейшего понятия, – покачал головой виконт, – знаю только, что ее родители когда-то просили его позаботиться о ней в случае их гибели, а когда это несчастье и в самом деле произошло, дядя Родерик вступил в опекунские права. Еще я слышал, что он уже представил ее бомонду в Риме.

– В Париже тоже, – добавил Лайонел. – Мой приятель, побывавший там три месяца назад, утверждает, что никогда в жизни не видел такого роскошного приема, какой наш дядя Родерик устроил для французов.

Виконт задумался, удивленно подняв брови, потом поинтересовался.

– Как я могу догадываться, в твоем письме говорится то же самое, что и в моем.

– Вот оно здесь, со мной, – ответил Лайонел. – Я взял его, надеясь вместе с тобой обсудить, что все это могло бы означать.

Он извлек письмо из внутреннего кармана облегающего его стройную фигуру мундира и протянул виконту.

– Я прочту его после того, как мы приедем в клуб, – отмахнулся виконт. – Здесь слишком темно, и я не в состоянии ничего разобрать, кроме алчного выражения на твоей физиономии!

Сказав это, он расхохотался, убирая тем самым из своих слов все намеки на язвительность.

– Должен признаться, что в настоящий момент мне не помешали бы несколько тысяч или даже сотен фунтов на мелкие расходы, – ответил Лайонел, – но я также прекрасно понимаю, что, оказавшись на одной скаковой дорожке с тобой, я не могу рассчитывать даже па самый скромный успех. Мои шансы практически равны нулю.

Виконт не стал ему возражать, а может, просто не успел – клуб находился совсем близко от Карлтон-хауза, и карета уже остановилась у его дверей.

Кузены легко взбежали по каменным ступеням и вошли в самый известный и недосягаемый для посторонних клуб во всем Сент-Джеймсе. Как и обычно, он был полон их друзей и знакомых.

Не без труда Уильям и Лайонел отделались от всех, кто намеревался поздравить виконта с победой, и отыскали в конце концов тихий уголок в кофейном салоне.

Заказав напитки у подобострастно склонившегося перед ними лакея, виконт извлек из кармана письмо, присланное кузену, и начал внимательно его читать.

«Дорогой племянник!

После двухлетнего отсутствия я вернулся в Англию и теперь намереваюсь вновь открыть двери Уорфилд-хауза и представить всем мою подопечную-Астару Биверли.

Я почитаю ее за свою родную дочь во всех отношениях и со всеми вытекающими из этого выводами, а поскольку дни моей жизни клонятся к закату, меня весьма заботит ее будущее. Самое мое большое желание – чтобы Астара Гсчастливо вышла замуж, по возможности за представителя нашего семейства, и поселилась вместе с мужем в Уорфилд-хаузе.

Я вполне отдаю себе отчет в том, что ни один моло– дой человек не сможет содержать такой огромный дворец и обширное поместье, если я не позабочусь об этом соответственным образом в своем последнем волеизъявлении.

Вследствие этого я принял решение, что мое состояние – весьма значительное, как ты можешь догадаться, – отойдет в совместное владение к Астаре и ее мужу.

Имея в виду все вышесказанное, я приглашаю тебя приехать как можно скорей в Уорфилд-хауз и познакомиться с Астарой Биверли.

Сам я, разумеется, тоже буду весьма рад снова повидаться с тобой и послушать твой рассказ о том, как прошли у тебя последние два года.

Передаю наилучшие и самые сердечные пожелания твоим родителям, с чем и остаюсь, твой любящий дядя,

Родерик Уорфилд».

Виконт внимательно прочитал все письмо до последнего слова, затем, возвращая его кузену, заметил:

– Оно идентично тому, которое получил я; да и написано одной и той же рукой.

– Ты хочешь сказать, Уильям, что дядюшка Родерик не сам написал его?

– Нет, конечно же, это не его рука, Лайонел, и я могу поспорить на что угодно, что его написала Астара Биверли.

Лайонел Уорфилд посмотрел на письмо с новым интересом.

– Да, верно, – сказал он. – Теперь я тоже это понимаю. Что ж, почерк интересный, свидетельствует о незаурядной натуре, и, клянусь Богом, он и в самом деле принадлежит женщине.

– Догадываюсь, что наш любезный дядюшка и Астара вместе придумали, как заманить нас и устроить смотр претендентов, – заметил виконт.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.