Мгновения любви

Мари убрала со стола и с шумом мыла тарелки в кухне.

Симонетта вышла из дома. Солнце садилось. Небо уже темнело, вот-вот над Ле-Бо должны были зажечься звезды. «Хорошо бы ночь была лунная», — подумала девушка. В книгах всегда писали, будто нет на свете ничего красивее и таинственнее, чем скалы и старинные развалины в лунном свете.

Симонетта не чувствовала усталости, несмотря на все впечатления дня. Она вышла в сад, а потом на дорогу, по которой днем ушел отец куда-то туда, где вдали виднелись горы.

«Я должна увидеть руины замка и представить себе дни его расцвета, когда трубадуры воспевали любовь идеальную и чистую», — решила она про себя.

Размышляя о днях минувших, Симонетта прошла несколько шагов по дороге и слева от себя увидела строение, сложенное из тщательно обработанного камня и освещенное последними лучами заходящего солнца. Его куполообразная крыша сверкала, словно украшенная множеством драгоценных камней.

Любопытство взяло верх, и Симонетта направилась туда, пробравшись через невысокую живую изгородь из дикой лаванды. Строение хорошо сохранилось. Изнутри колонны поддерживали купол. По сторонам были устроены каменные скамьи.

Она вошла внутрь. И сразу почувствовала, что ее словно обступили те, кто побывал здесь много лет назад. Словно они пытаются дать ей знать о себе. Она присела на мгновение на прохладный камень, а потом снова подошла к дверному проему с колоннами по сторонам. Раскинув руки, Симонетта оперлась ладонями о колонны и застыла, любуясь горными вершинами на фоне темнеющего неба. Заходящее солнце ярким и таинственным светом освещало причудливые скалы Ле-Бо.

Ей казалось, будто всем своим существом она впитывает это сияние и едва ли не начинает светиться сама.

Чувствуя, что пора возвращаться, она опустила голову и посмотрела вниз, и в этот момент чей-то голос произнес:

— Не двигайтесь! Стойте, как стоите!

Этот неожиданный резкий окрик заставил ее застыть на месте. Она только пыталась разглядеть, откуда донесся голос.

Среди густого кустарника, прямо напротив нее, в сумерках девушка разглядела силуэт художника за мольбертом.

Симонетта улыбнулась. Сама того не ожидая, она оказалась частью пейзажа, который рисовал этот художник. И он будет крайне разочарован, если она попытается выйти из его картины.

— Поднимите же голову, смотрите, как смотрели только что! — приказал он.

Этот не слишком вежливый окрик совсем развеселил ее.

Она подняла лицо к солнцу, но оно уже скрылось за скалой.

Так в молчании она простояла еще несколько минут.

Наконец голос воскликнул:

— Мой Бог! С ума можно сойти, когда этот свет вдруг гаснет! Теперь я уже не вижу вас.

С этими словами художник поднялся со своего места и пошел напрямик по некошеной траве к Симонетте.

Она ждала его, гадая, какой он.

Художник оказался высоким темноволосым молодым человеком, много моложе, чем она почему-то ожидала. Он остановился напротив нее и сказал:

— Мне показалось, что вы сама королева Иоанна5!

— А кто это?

— Одна из Прекрасных дам рыцарской поэзии. Этот храм построен в ее честь.

— Какая прелесть! Я была уверена, что здесь сохранились воспоминания о куртуазном искусстве.

Ей показалось, молодой человек улыбнулся.

— Поклонники этой Прекрасной дамы построили небольшой храм с внешней стороны замка, чтобы она могла посещать его, когда пожелает. И, конечно, девицы со всей округи приходят сюда молиться о том, чтобы Бог послал им женихов, которые любили бы их вечно! — Он немного помолчал. — Может, и вы пришли сюда за этим?

— Все не столь романтично, — засмеялась Симонетта. — Я просто хотела осмотреть окрестности.

— Одна, в эту пору? Или вы ищете приключений?

— Я просто брожу.

— Впрочем, я благодарен Тому, кто направил вас сюда.

Именно вас не хватало для центральной части моей картины.

— Вы работаете допоздна!

— Я рисовал весь день. Ничего не выходило, я чувствовал, что чего-то мне недоставало. И тут появились вы, — признался художник.

Симонетта засмеялась.

— Если это правда, мсье, я рада, что смогла помочь вам.

Она вышла из храма и начала спускаться по склону, но он остановил ее, воскликнув:

— Не спешите! Куда вы идете?

— Назад, туда, откуда пришла.

— Но вы не можете так поступить! — Почему же?

— Вы не можете быть так жестоки, так бесчувственны, чтобы не дать мне закончить мою картину. А для этого необходимо, чтобы вы позировали мне и завтра.

Симонетта покачала головой.

— У меня не получится. Я сама буду работать над этюдами.

— Так вы художник?

— Еще только учусь.

— Но вы кажетесь такой юной! И вы слишком красивы, чтобы интересоваться живописью, если, конечно, речь не идет о вашей внешности.

— Я так не думаю, — ответила Симонетта. — Доброй ночи, мсье, желаю удачи!

— Если вы покинете меня вот так, — запротестовал художник, — клянусь, я подниму на ноги весь Ле-Бо, чтобы найти вас, и буду следовать за вами, куда бы вы ни направились.

Симонетта обернулась, чтобы посмотреть на него. Его лицо было плохо видно в темноте, но почему-то художник не пугал ее. Не похоже было, что он просто заигрывает с ней, не давая уйти.

— Я действительно так нужна вам, чтобы завершить эту картину? — после минутного раздумья спросила девушка.

— Без вас мне ее не закончить.

— А как долго вы будете рисовать меня?

— Не очень долго. Как только вы появились с распростертыми руками у входа в храм, вся композиция сразу получила свое завершение. До этого полотно было мертво, и я чувствовал, что работа не ладится. Теперь я знаю, мне не хватало именно вас!

В его словах не было ничего показного, он не заискивал перед ней. Просто говорил серьезно, как говорят о вещах, понятных обоим собеседникам.

Симонетта улыбнулась.

— Хорошо, я приду завтра вечером. Может быть, немного раньше, чем сегодня!

— Почему не утром? — удивился молодой художник.

— Мне предстоит работать с моим… учителем. — У Симонетты чуть было не сорвалось «отцом», но она вовремя спохватилась.

— А кто он? Я могу его знать?

— Сомневаюсь. Он англичанин.

— Вот оно что. Хотя ваш французский язык и бесподобен, мадемуазель, можно сказать, у вас почти парижское произношение, но все же отдельные звуки вы произносите как-то иначе. Я это почувствовал, но не понимал почему.

Вы великолепно освоили мой язык!

— Мерси, мсье, я принимаю ваш комплимент.

Последний луч солнца медленно угас, теперь они беседовали в полной темноте.

— Итак, завтра я вас увижу. Но если мне и не суждено закончить эту картину, она все равно навсегда останется в моем воображении.

— Подобно Неоконченной симфонии, — машинально заметила Симонетта.

— И столь же достойная сожаления, — согласился художник. — Так позвольте мне надеяться, что этого не случится.

— Я уже обещала вам. Я высижу… или нет… выстою, сколько будет нужно.

— Я очень хочу в это поверить. Надеюсь, вы поможете мне и не исчезнете подобно королеве Иоанне в тумане прошлого. Надеюсь, вы не призрак, не тень минувшего!

— Надеюсь. Мне всегда так жалко призраков. Мне кажется, они приходят на этот свет вовсе не для того, чтобы напугать или обеспокоить ныне живущих, а лишь тщетно пытаясь найти утерянное счастье.

— Возможно, именно поэтому Ле-Бо полон призраков.

Возможно, тени поклонников куртуазного искусства, утративших любовь, так много значившую в их жизни, все еще бродят здесь, тщетно пытаясь обрести потерянное.

— О, это было бы слишком грустно! — воскликнула Симонетта. — Если кто-то познал… настоящую любовь, я думаю, он был бы… благодарен, даже если бы не удалось… удержать ее… навсегда.

Они помолчали. Потом молодой человек медленно произнес:

— Вы говорите так, словно еще никогда никого не любили.

— Я… Мне пора идти… Доброй вам ночи, мсье. Встретимся… снова завтра, — заторопилась Симонетта, сообразив, что зашла слишком далеко в разговоре с незнакомцем.

— Вы должны позволить мне проводить вас до дома, — заметил художник. — Не хочу быть навязчивым, но это для вашей же безопасности.

— Не думаю, будто в Ле-Бо мне что-то угрожает.

— Красивую женщину, которая прогуливается в одиночестве, всегда могут подстерегать опасности, особенно здесь, где все навевает мысли о любовных приключениях, прошлых или настоящих.

— Думаю, мне… ничто не угрожает. Мне тут недалеко, — твердо сказала Симонетта, порываясь уйти.

Не продолжая спор, художник последовал за ней.

Только когда они подошли к изгороди из лаванды, Симонетта остановилась, опасаясь споткнуться в темноте. Молодой человек подал ей руку, и она с благодарностью оперлась на нее.

Он крепко сжал ее ладонь. Девушке почудилось, будто она ощутила не только тепло его руки, но и легкую дрожь.

Она поспешила убедить себя, что это ей только кажется.

Миновав изгородь, они пошли по пыльной дороге.

— Вам далеко идти? — спросил художник, когда Симонетта высвободила свою руку.

— Я действительно живу… неподалеку.

— Так вы остановились в доме Готье?

— Да, он предоставил его моему учителю на время своего отсутствия. А вы с ним знакомы?

— Его хорошо рекомендуют. Я доверил бы ему свои картины, если бы захотел продать их.

Симонетта улыбнулась, вспомнив слова отца, сказанные им графу.

Было слишком темно, чтобы он мог заметить ее улыбку, но он словно почувствовал ее:

— Почему вы улыбаетесь?

— Вы дали мне… понять, что вы не так… отчаянно нуждаетесь в деньгах, как многие из художников… По крайней мере среди импрессионистов.

— Я лишь пытаюсь писать, как импрессионисты.

— Я тоже. А где можно найти лучшее место для этого, чем в Ле-Бо?

— Вы правы.

— А… часто вы приезжаете сюда?

— Так часто, как могу.

Симонетта подумала, что, возможно, это не по карману ее собеседнику.

— А откуда вы? Из Парижа?

— Нет, из Нормандии.

— Так вот почему вы такой высокий! — «вырвалось у Симонетты, но она тут же осеклась. Хорошо еще, что в темноте он не мог разглядеть румянец, заливший ее щеки.

— Так вы успели заметить это!

— Вы шли… навстречу мне в последних лучах солнца, — А вы стояли лицом к свету. И я увидел, как вы прекрасны!

Симонетта похолодела. Если он заигрывает с ней, отец безумно рассердится, если узнает…

Они поравнялись с воротами в сад дома Готье, и девушка протянула на прощание руку.

— Мы пришли, мсье! Спасибо, что вы… проводили… меня… до дома.

Художник взял ее руку и сказал:

— Прошу прощения, если я оскорбил вас излишней откровенностью. Я был, конечно, слишком прямолинеен, как художник.

При этих словах Симонетта почувствовала себя глупой и тщеславной. Она вообразила бог весть что, а он просто любовался ею так, как любовался бы красотами природы.

— И вы… тоже… простите меня.

— Нет, нет, вы абсолютно правы. Остерегайтесь лести и комплиментов, остерегайтесь странных людей, которые заговорят с вами в Храме любви. Может, я ошибаюсь, но у меня такое чувство, что вы слишком молоды и неопытны.

— Пожалуй, вы… правы.

Ей следовало идти домой, а не продолжать беседу, но художник не отпускал ее руку, а ей не хотелось отнимать ее.

— Вы обещали прийти снова, — тихо напомнил он, — но не сказали мне даже своего имени.

— Симонетта!

— Ну да, конечно! Мог бы и сам догадаться!

Он не знал, что сказать еще, и девушка спросила сама:

— А ваше… имя, мсье?

— Пьер Валери.

— И вы известный живописец?

Он отрицательно покачал головой.

— Мне жаль, но я не могу ответить на ваш вопрос утвердительно. Скажу больше: обо мне никто вообще ничего не слышал. Еще не слышал!

— Но вы думаете и… надеетесь, что о вас заговорят?

— Разве найдется импрессионист, который не желал бы достичь известности? И не только для себя, но и для нашего движения.

— Как же это трудно, когда вы сознаете, что обладаете чем-то, что стремитесь вернуть миру. Если люди поймут вас, это поможет всем, чье вдохновение нуждается в поддержке.

Симонетта замолчала. Сказанные слова шли от сердца.

Она не раз говорила об этом с отцом.

— Неужели вы в состоянии понимать такие вещи? Вы так молоды. Вы так красивы. Спасибо вам! — с искренним чувством произнес художник.

Симонетта была взволнована. Она не могла ничего объяснить, но ей казалось, что неведомые волны передаются ей через прикосновение руки ее спутника.

— Доброй ночи… мсье! — еще раз едва слышно, почти шепотом, проговорила она.

И быстро вбежала в маленький домик с красной крышей.

Глава 3

Симонетта откинула волосы со лба. Становилось жарко.

Солнечный свет заливал все вокруг, окутывая окрестности радужным сиянием. Каждый предмет, отражая солнечные лучи, казалось, сам начинал светиться, посылая свет дальше и дальше, до бесконечности.

Придирчиво разглядывая свой холст, девушка готова была прийти в отчаяние: никогда не удастся ей уловить этот ослепительно яркий свет, особый свет Ле-Бо. Наверное, следовало бы отказаться от тщетных попыток.

Потом она постаралась убедить себя, что нельзя быть столь малодушной. «Интересно, — подумала она, — а как чувствует себя папа».

Отец стоял за мольбертом невдалеке от нее. Он начал рисовать этот вид еще вчера, и девушка, нарочно выбрала для себя другой ракурс.

Для любого художника была бы серьезным испытанием попытка передать на холсте величие и неприступность обнаженных скал, словно таящих в себе скрытую угрозу.

Ниже стояли деревья в цвету, темные кипарисы напоминали стражников в карауле, золотистый утесник выделялся на фоне темно-сиреневых цветов лаванды.

— Слишком много всего сразу! — говорила себе Симонетта, начиная понимать, почему все художники чувствовали, что Ле-Бо бросает им вызов.

Утром ей показалось, что встреча с художниками несколько разочаровала отца.

Он никогда не отличался разговорчивостью по утрам, Но по его виду Симонетта поняла, что эта встреча не принесла отцу ожидаемой радости. Она надеялась, что он не станет винить в этом ее. Когда они уже кончали завтракать, Герцог сказал:

— Кажется, завтра приезжает Поль Сезанн, хотя, конечно, он совершенно непредсказуем.

— Ты говорил, что он живет в Провансе?

— Да. У него студия в Эксе, где расположены владения его семьи. Его друзья, с которыми я разговаривал прошлой ночью, сказали, будто Поль хочет встретиться со мной. Он приезжает на несколько дней. — Посмотрев на дочь, герцог добавил:

— Понимаю, что тебе тоже было бы интересно встретиться с ним. Я постараюсь привести его к нам, но у меня нет никакого желания вести тебя в гостиницу.

На этом разговор оборвался, герцог взял мольберт и холст и направился к двери, спросив Симонетту:

— Ты со мной?

— Да, конечно.

Чувствуя, что отец не расположен к разговору, девушка молчала. Они вышли из дома и направились к тому месту, которое герцог выбрал накануне.

Симонетта отыскала подходящее место для себя, но неожиданно поняла, что думает о Пьере Валери и его картине, изображающей Храм любви. Тут девушка сообразила, что не рассказала отцу о своем приключении прошлой ночью.

К тому же, обещая вечером позировать Пьеру Валери, она совершенно забыла о приглашении графа.

«Нужно все рассказать отцу во время ленча», — решила Симонетта. Но тут ей вспомнилась угроза отца немедленно отправить ее домой, если он заметит излишнее внимание к ней со стороны мужчин.

«Ведь это совсем не то», — убеждала она себя.

Но она не сомневалась, что отец сочтет ее поведение предосудительным. Ведь она ушла из дома, когда он не сомневался, что она уже в постели. К тому же отец возмутится, узнав, что она позволила себе беседовать с незнакомым художником, которого ей никто не представлял и которого он не знает.

«Лучше уж я вообще не стану ничего рассказывать, — подумала Симонетта. — Нет… мне нечего стыдиться… я ничего дурного не сделала… но мне не хотелось бы огорчать папу».

Она взглянула в сторону отца. Красивый и импозантный, герцог выглядел очень внушительно даже в одежде простого художника.

Интересно, а как выглядит она? Смогла ли она скрыть свое знатное происхождение? Впрочем, вряд ли кто-нибудь при встрече с ней заподозрит, что она аристократка, путешествующая инкогнито. Симонетта прекрасно сознавала, что именно это делало ее особенно уязвимой с точки зрения отца.

«Не буду я беспокоить его в самом начале нашего путешествия, — подумала Симонетта, — иначе он никогда больше не возьмет меня с собой».

Утром девушка оделась без помощи горничной. Мари накрыла стол к завтраку, предоставив в остальном их самим себе.

Симонетта вполне разделяла чувства отца, который время от времени с удовольствием ускользал от роскоши Фарингем-парка.

Они принадлежали к той части общества, где няни, горничные и лакеи опекали, нежили и холили детей.

Позднее появлялись гувернантки, да не одна.

В отличие от большинства знатных семейств, в которых образование считалось необходимым только мальчикам, герцог настоял, чтобы Симонетте были предоставлены те уже возможности развивать свои умственные способности, что и ее братьям.

В доме жили преподаватели французского языка, греческого, латыни, музыки и многие другие. Симонетта могла Научиться всему, лишь бы было желание.

Ее пытались учить даже математике, но она всегда нагоняла на девушку тоску.

Но это множество людей, задача которых состояла в том, чтобы служить ей, порой заставляла ее чувствовать себя птицей в клетке. И вот теперь, как и отец, она наслаждалась свободой.

Нет, было бы глупо заставлять его тревожиться за нее.

«Ему, несомненно, не понравился бы мой разговор с Пьером», — решила она.

Отец непременно запретит ей видеться с художником и заставит пообещать не выходить из дома в его отсутствие.

«Я просто забуду рассказать ему», — убедила себя Симонетта, глядя в синее небо над головой, и яркое солнце каким-то непостижимым образом избавило ее от чувства вины.

Труднее было решить, что делать сегодня вечером.

Во-первых, она обещала. Во-вторых, Симонетте казалось слишком грубым проигнорировать любезное пожелание молодого художника изобразить ее на его картине.

Необходимо честно объяснить ему, что она забыла про полученное раньше приглашение. Иначе это будет похоже на оскорбление.

«Я могу стать центром композиции его картины», — убеждала себя Симонетта. Но при этом ее не покидало чувство, что художнику просто хочется увидеться с ней снова. И ей самой хотелось того же.

Подходило время ленча, и она увидела, что герцог машет ей рукой.

— Нам пора возвращаться, — позвал он.

Симонетта сняла холст, собрала мольберт и по высокой траве направилась к тому месту, где работал отец.

— Как твои дела, дорогая моя? — спросил он, когда девушка подошла поближе.

— Неважно, — призналась Симонетта. — Все вокруг слишком красиво, и я не могу справиться с этой красотой.

Мне кажется, лучше начать с чего-нибудь менее значительного. Так будет проще.

Герцог рассмеялся.

— Но это малодушие с твоей стороны.

— Знаю, но ты не можешь не согласиться со мной. Этот вид значительно сложнее, чем любой пейзаж, который мы когда-либо рисовали.

— Возможно, ты права, но нам приходится пытаться снова и снова. И так всю жизнь. Не только в живописи.

Симонетта улыбнулась отцу.

Герцог больше ничего не сказал. Он взял свой холст, мольберт, и они направились к дому.

Девушке очень хотелось посмотреть на работу отца, но она не осмелилась попросить показать ей незаконченную картину. Герцога всегда это раздражало.

Любуясь красотой окружавшей их природы, отец с дочерью шли молча. Оба успели проголодаться и с удовольствием предвкушали восхитительный ленч.

Когда они уже подходили к дому, Симонетта неожиданно придумала, как предупредить Пьера.

После ленча она под благовидным предлогом задержится, отпустив отца вперед, а сама сходит туда, где накануне повстречала Пьера Валери.

Ленч превзошел все ожидания. Время прошло незаметно. Симонетта болтала без умолку, развлекая отца своими рассказами. Выпив вторую чашку кофе, герцог заторопился:

— Нам нельзя упустить солнечный свет. Освещение меняется здесь чуть ли не с каждой минутой. Я все время переделываю то, что уже написано. Боюсь, я никогда не кончу!

— Не беспокойся, все будет в порядке, папа! — попыталась успокоить герцога дочь. — Ты нарисуешь не одну, а по меньшей мере две, а то и три картины. Если вдруг нам станет грустно, твои картины напомнят нам о том волнующе прекрасном, что окружает нас сегодня.

Герцог поднялся из-за стола и провел рукой по волосам Симонетты.

— Ты прекрасная дочь, девочка. Хорошо, что я взял тебя с собой. Ты оказалась совершенно права. Без тебя мне здесь было бы одиноко.

— А я так люблю быть с тобой, папа!

Герцог взял холст.

— Ты готова?

— Не жди меня, папа. Я догоню тебя. Мне надо найти шляпку, а то я получу солнечный удар.

— Хорошо, я пойду, а ты найдешь меня на прежнем месте.

Как только отец вышел, Симонетта побежала наверх за соломенной шляпой с большими полями.. Девушка радовалась, что захватила ее с собой. Это была неплохая защита от палящего полуденного солнца.

Спустившись вниз, она приготовила холст и мольберт, чтобы не задерживаться, когда забежит за ними, предупредив Пьера Валери.

Убедившись, что отец скрылся из виду, она поспешила к храму.

Симонетта шла очень быстро, размышляя, что ей предпринять, если она не найдет художника.

Повидать художника позже, не предупредив отца, не представлялось возможным. Граф, вероятно, пришлет за своими гостями лошадей пораньше. Возможно, он даже назвал ее отцу точное время, но герцог либо забыл, либо не счел нужным сказать ей об этом.

Во всяком случае, ей будет необходимо вернуться домой заранее, чтобы успеть привести себя в порядок.

Она добралась до каменистого холма, на котором стоял храм. Сквозь кроны деревьев она попыталась разглядеть то место, где накануне располагался за мольбертом Пьер Валери.

Сначала ей показалось, что его там нет, но потом она увидела художника, и сердце ее радостно забилось.

Симонетта перелезла через живую изгородь и, незамеченная, приблизилась к молодому человеку.

Пьер поднял голову. Ей показалось, он не верит своим глазам, такое недоумение отразилось на его лице. Потом спохватившись, он встал ей навстречу, не выпуская из рук палитру. Симонетта подошла ближе. Теперь она могла разглядеть своего нового знакомого при дневном свете, и он показался ей еще красивее, чем в сумерках.

При светлой коже глаза Пьера были не ярко-голубыми, как у большинства нормандцев, а темными.

При виде девушки на его строгом лице с резко очерченным ртом неожиданно появилась мягкая улыбка.

Симонетта с трудом переводила дыхание.

— Вы оказали мне честь своим приходом, — первым заговорил Пьер. — К тому же я испытываю облегчение, убедившись, что вы не бесплотное видение, а живое существо.

Всю ночь я уверял себя, что вы лишь призрак. Я так боялся больше никогда не увидеть вас.

Как и прошлым вечером, его мягкий и спокойный тон не давал Симонетте возможности счесть его слова двусмысленным комплиментом. Ему было так легко верить.

Симонетта засмеялась.

— Я живая, и… я здесь, перед вами! Но только чтобы предупредить вас: я не смогу выполнить свое обещание… позировать вам сегодня вечером.

— Отчего же? — сразу помрачнел художник.

— Я совершенно забыла… Дело в том… что мой учитель и я… мы приглашены сегодня вечером на обед… И уже обещали быть там.

Пьер Валери удивленно поднял брови.

— Я и не думал, что в Ле-Бо кто-нибудь устраивает званые обеды.

— Это не в Ле-Бо.

— Не будет ли дерзостью с моей стороны поинтересоваться, где же именно.

— Граф Жак де Лаваль пригласил нас в свой замок.

— Граф! — пробормотал Валери едва слышно.

— Вы его знаете?

— Я о нем наслышан.

— Он приобрел «Лето» у Моне. Мне так хочется взглянуть на эту картину. А еще он говорит, будто в его коллекции много картин, купленных им у господина Готье, того самого, в домике которого мы остановились.

— И, естественно, ужин в замке графа гораздо привлекательнее, чем позирование для моей убогой композиции, — хмуро заметил молодой человек.

— Простите меня! Мне так обидно, что я подвожу вас, но я правда совсем забыла об этом приглашении, когда говорила с вами… Мне непременно надо ехать туда с… учителем.

— Вы полагаете, ему покажется странным ваше желание остаться дома?

— Ну да, конечно.

Помолчав немного, Пьер Валери попросил:

— Но раз вы все равно уж здесь, не могли бы вы встать там, где стояли вчера. По крайней мере так я хоть немного продвинусь в работе, которую начал вчера. Я постараюсь схватить контуры вашей фигуры.

Симонетта замерла в нерешительности, потом машинально взглянула в ту сторону, куда отправился отец. Что-то в ее жесте, а может, в выражении лица, заставило Пьера Валери спросить:

— Значит, вы еще не рассказали своему учителю, как вы его называете, о нашей с вами встрече?

Симонетта вздрогнула, щеки ее вспыхнули румянцем.

Сначала она хотела солгать, но это было ей совершенно не свойственно.

— Нет… я действительно… не упоминала о вас.

— Почему?

— Я решила… что не стоит это делать.

Она вовсе не обязана была быть с ним полностью откровенной, но какая-то сила заставила ее попытаться объяснить Валери:

— Когда вечером мой учитель отправился в гостиницу, чтобы повидаться с художниками, я собиралась… сразу же… лечь спать.

— Но разве вы не могли передумать? Что в этом такого?

— Он с неодобрением отнесся бы… счел бы не правильным мое поведение… Ведь я… нет… ведь мы не представлены друг другу.

От внимания Симонетты не ускользнуло, что Пьер Валери озадаченно приподнял брови. Впрочем, он и не скрывал своего удивления.

— Но, согласитесь, разве вы, будучи самостоятельным человеком, не имеете права на собственную жизнь? По крайней мере во всем, что не касается обучения?, Симонетта задумалась, не находя разумного объяснения.

— Мне кажется, — медленно подбирая слова, заговорила она наконец, — мой… учитель… чувствует свою ответственность за… меня.

Пьер Валери улыбнулся.

— Что ж, с его стороны это весьма разумно. Признаюсь, я не слишком одобряю современных молодых женщин, которые отстаивают свою независимость и считают, будто могут сами за себя постоять.

— Но я… я тоже так считаю, — решительно заявила Симонетта.

— Вот как раз вам не следовало бы так думать.

— Но почему?

Пьер снова улыбнулся.

— Если девушка так хороша, как вы, она нуждается в защите. Кто-то должен заботиться, чтобы она не попала в лапы волков… особенно в овечьей шкуре, которые так и норовят схватить добычу вроде вас.

Симонетта рассмеялась в ответ.

— Ваши слова производят впечатление, но здесь, в округе, волки как будто не встречаются. А если и встретятся… я сумею распознать их в любом обличье.

— Не будьте столь самоуверенны, прошу вас.

— Мне кажется, я бы сразу догадалась о злых… или… греховных намерениях…

Их разговор напоминал ее споры с отцом. Споры не из желания только что-то доказать отцу. В спорах с ним она оттачивала свою мысль, в их спорах рождались новые идеи.

— Значит, вы восприимчивы и наблюдательны, — сказал Пьер Валери.

— Надеюсь, да. У меня сильное природное чутье. И еще… я словно ощущаю присутствие тех, кто когда-то жил здесь, во дворце, и тех, кто воевал против них. Все они по-прежнему причастны этому миру, этой красоте. И так будет всегда.

Симонетта говорила, как во сне, казалось, кто-то неземной говорит ее устами.

— Я вас понимаю. Я и сам чувствую нечто подобное, — задумчиво отозвался ее собеседник.

— Ничего удивительного. Импрессионисты стремятся не столько видеть, сколько чувствовать то, что скрыто от обыкновенных людей.

— Нам хочется верить, будто мы действительно способны на это, хотя для кого-то это всего лишь притворство.

Немногие способны воспринимать все так живо и искренне, как вы.

Девушка благодарно улыбнулась Валери. Их взгляды встретились, и она с трудом отвела глаза.

— Я… мне… надо идти. — Это был голое разума, потому что она старалась не слышать, что говорило ей сердце.

— Но не раньше, чем я нарисую вас. Если так будет проще, я могу сам поговорить с вашим наставником и попросить его разрешить вам помочь мне.

— Нет, нет, не надо! Не делайте этого! Я же говорила вам… Он рассердится, если узнает о нашем… столь необычном знакомстве.

— Ничего не понимаю! — недоумевал Валери. — Вы учитесь живописи. Ваши родители отпустили вас в заграничное, путешествие с вашим учителем. Для большинства девушек вашего возраста такая свобода уже может показаться выходящей за рамки дозволенного.

— Да, вы правы, — поторопилась согласиться Симонетта. — Но моему учителю не понравится, что я трачу время на разговоры, как некоторые художники. Он привез меня сюда рисовать!

— Выходит, вам известно, что импрессионисты имеют привычку проводить время в бесконечных разговорах, — улыбнулся Пьер.

— Разумеется, — ответила Симонетта, не сомневаясь, что именно такого ответа ждет ее новый знакомый.

Он снова вопросительно посмотрел на нее.

— Поскольку вам позволено заниматься тем, чем вы хотите, умоляю вас, не уходите из моей картины. Ваши отношения с вашим наставником ни в коей мере меня не касаются. Но только до тех пор, пока они не мешают вам помогать мне в завершении грандиозного творения, которое на ближайшем Салоне провозгласят «Картиной года».

Оба они прекрасно знали, что подобное никогда не случится с работой импрессиониста. Поэтому Симонетта легко угадала сарказм в словах Валери.

— Я задержусь еще минут на пять, но, возможно, завтра, когда мой учитель отправится в гостиницу на очередную встречу художников, мне, как и вчера вечером, удастся снова прийти сюда.