Карма любви

— Крупнее, чем обычно? — спросила Орисса.

— Да, мэм-саиб. Говорят, что русские из-за границы сеют смуту в племенах.

Орисса в растерянности молчала. А старший сержант продолжал:

— Скорее всего, мэм-саиб, британские чиновники в Пешаваре заставят вас вернуться в Дели. Вам не позволят ехать дальше со мной.

— Я должна добраться до своего дяди. Должна.

Вдруг Ориссе пришла в голову великолепная идея.

— Послушайте, старший сержант. Когда я в этой одежде, вы бы приняли меня за англичанку?

— Нет, мэм-саиб, будь на вашем лбу тилак, вы выглядели бы совсем как одна из наших женщин.

— В таком случае, старший сержант, как только мы прибудем в Пешавар, я превращусь из английской леди в вашу родственницу, скажем, в вашу сестру, которую вы сопровождаете.

Старший сержант задумчиво посмотрел на нее.

— Да, мэм-саиб, тогда никто ни о чем не спросит, — уверенно проговорил он.

— Как вы собирались добираться до Шубы? — поинтересовалась Орисса.

— Придется нанимать гхарри для вас, мэм-саиб. Эти подлые трусы гхарри-валлахи вряд ли теперь согласятся ехать.

— А как бы вы сами добрались туда?

— Пешком, мэм-саиб.

— Форт далеко?

— Двадцать миль.

Орисса тихо, но тяжко вздохнула.

Она прекрасно понимала, что, переодевшись индианкой, ей придется сменить крепкие туфли с удобным низким каблуком на тоненькие сандалии.

— Не беспокойтесь, мэм-саиб, — быстро добавил старший сержант, — я найду способ довезти вас до Шубы. Полковник-саиб не захочет, чтобы вы одна возвращались в Дели.

— Да, в этом я совершенно уверена, — согласилась Орисса. — Подождите минутку, я дам вам свой кошелек. Ведь индианки не возят с собой собственные деньги, если их сопровождает мужчина и если этот мужчина заботится о них.

Она вернулась в вагон и достала кошелек, который старший сержант отдал ей после того, как купил билет.

Теперь она опять вложила этот кошелек ему в руки.

— Через час поезд будет в Пешаваре, мэм-саиб, — тихо проговорил сикх и ушел.

Орисса вернулась в вагон. Когда поезд тронулся, Орисса оглянулась и увидела, что парсийка уже проснулась. Девушка обратилась к ней по-английски:

— Мне нужно поговорить с вами, но так, чтобы не поняли другие.

— Говорите помедленней, — попросила парсийка.

— Мой дядя — полковник королевских Чилтернов, и мне необходимо добраться до него, — медленно проговорила Орисса, — но старший сержант считает, что, поскольку времена сейчас беспокойные, для меня разумнее всего будет не менять одежду и быть в той, в которой я сейчас. Поэтому я решилась попросить вас о величайшем одолжении.

Смущенно потупившись, она продолжала:

— Можно мне оставить себе сари, которое вы так любезно одолжили мне? Клянусь, я пришлю его полную стоимость на ваш адрес в Бомбее, как только увижусь с моим дядей. Поверьте, я не обману вас.

— Ну что вы, какие деньги, да еще от такой леди, как вы! Да мне такое и rголову бы не пришло! Я с радостью дарю его вам. Прошу вас, примите его в подарок!

— Нет, нет, как можно принять столь ценный дар! — запротестовала Орисса.

Они спорили добрых десять минут, прежде чем Орисса поняла, что парсийка искренне хотела подарить, а не продать ей сари, но охотно примет ответный дар — пару белых замшевых перчаток.

— Это замечательный обмен, — радовалась парсийка. — В Индии мне такие нигде не купить.

Тогда Орисса решилась еще на одну просьбу, заверив, что была бы очень благодарна, если бы ей разрешили воспользоваться хной для рук и краской для тилака на лбу.

Теперь уже все пассажирки в вагоне были посвящены в тайну, хотя из осторожности Орисса умолчала, куда и к кому она спешит.

На свет появилась не только хна, но кхоль для глаз, а также несколько стеклянных браслетов. Ориссу убедили взять их, сказав:

— У всех индианок есть украшения. Если на вас не будет украшений, вас сочтут либо очень бедной, либо замужем за скрягой.

Орисса было запротестовала, уверяя, что их щедрость чрезмерна, но для женщин эта суматоха превратилась в занимательнейшую игру. Они натерли руки, ногти и подошвы ног Ориссы хной, подвели кхолем глаза, сделав их темнее, крупнее и обольстительнее, как у любой восточной женщины, а в центре ее лба поставили ярко-красный тилак.

К сожалению, она мало чем могла отблагодарить попутчиц. Атласная лента, оставшаяся после отделки зеленого платья, пол-ярда кружев, пара перчаток для парсийки за ее сари да два маленьких кружевных носовых платочка, которые она сделала своими руками.

Обмен был, конечно, неравноценный, но она чувствовала, что обеспечила индианкам столько пищи для пересудов и воспоминаний, что это само по себе стало достаточным вознаграждением.

Поезд начал замедлять ход — они въезжали в Пешавар, конечный пункт железнодорожной ветки.

Орисса почувствовала легкую дрожь волнения.

— Теперь я действительно стою на пороге великого приключения! — сказала она себе.

Глава 6

Увидев доставленную для нее к вокзалу старшим сержантом тика-гхарри, Орисса чуть было не расхохоталась.

Ничего забавнее местной повозки она никогда не видела. В сущности, это был большой ящик, поставленный на колеса.

От солнца головы пассажиров защищала плоская деревяшка, внутри же места едва хватало для двоих, так что багаж ставить было уже некуда.

Старший сержант, отправляясь за тика-гхарри, в которой им предстояло добираться до Шубы, предупредил Ориссу, что повозка очень мала.

Он объяснил девушке, которая оставалась ждать его на станции, что, когда вернется, сдаст большую часть багажа в контору при железнодорожной станции, где вещи останутся в целости и сохранности до тех пор, пока не появится возможность забрать их.

— Если все обойдется, мэм-саиб, — сказал он, — из форта всегда можно будет послать бричку за оставленными вещами. Но наши женщины путешествуют налегке.

Орисса приняла все это к сведению и, отыскав укромный уголок в зале ожидания, предназначенном для индианок, перепаковала багаж, отложив в сторону то, без чего, как она полагала, ей не обойтись.

Все это едва поместилось в объемный ковровый мешок, в котором до этого были книги и разные мелочи, необходимые в путешествии.

Она решила, что ей не обойтись без двух муслиновых и одного вечернего платья, так как не сомневалась, что дядя не захочет, чтобы ее видели в форте одетой в сари.

Памятуя о ночной прохладе этих северо-западных провинций, она взяла с собой теплую накидку, которая в любой другой части Индии ей бы не понадобилась.

Наконец ковровый мешок был завязан, и хотя Ориссе он казался небольшим, девушка уловила неодобрительный взгляд, брошенный на мешок старшим сержантом, когда тот вернулся на станцию.

Однако он не сказал ни слова и, окликнув кули, распорядился отнести в контору кожаные с округлой крышкой чемоданы Ориссы.

Стараясь держаться подальше, Орисса тем не менее слышала, как старший сержант объяснялся с чиновником, внушая тому, с какой величайшей осторожностью и заботой следует отнестись к вещам, пока Генри Гобарт, полковник Чилтернов, не пришлет за ними.

Было очевидно, что имя ее дяди произвело должное впечатление, и старшему сержанту была выдана расписка за подписью управляющего конторой.

Браво отсалютовав, старший сержант вышел, не взглянув на Ориссу, а она раболепно, как и подобает восточной женщине, последовала за ним.

Перед зданием вокзала их ждала тика-гхарри, оставленная на попечение маленького оборванца.

Повозка была очень старая и видавшая виды. Голубая краска, которая покрывала ее когда-то, потускнела, и деревянные стенки ощерились трещинами.

В то же время колеса выглядели вполне крепкими, а костлявая мышастая лошадка, запряженная в повозку, должна выказывать, как очень надеялась Орисса, больше выносливости, чем можно предположить по ее внешнему виду.

Она знала, как надежны и сильны тонконогие, ловкие, как горные козы, северные лошади, когда дело касалось длинных горных дорог.

Она не сомневалась, что опыт старшего сержанта не позволит никому обмануть сикха и заставить взять негодное животное.

Мешок Ориссы пристроили под жесткое деревянное сиденье, и девушка залезла в тика-гхарри. Расплатившись с юным оборванцем мелкой монеткой, они двинулись в путь.

Улицы города были заполнены солдатами, судя по мундирам, разных полков, но англичан видно не было, что убедило Ориссу, насколько прав оказался старший сержант, когда говорил, что, догадайся кто-нибудь из чиновников, кто она, ее непременно заставили бы вернуться в Дели.

Она с любопытством рассматривала все вокруг, не забывая следить за тем, чтобы наброшенный на голову край сари пониже свисал на лоб, а свободный кончик она удерживала поперек лица так, чтобы посторонним были видны только ее подведенные кхолем глаза.

Пешавар основал в XVI веке Акбар, один из Великих Моголов, расположив город всего в восемнадцати милях от Кхиберского перевала.

Два года назад в северных штатах закончилось строительство пенджабской железной дороги, соединившей старый город с железнодорожной станцией и военным городком двумя милями западнее ее.

Однако Шуба находилась восточнее, потому-то до нее и нельзя было доехать на поезде. Тика-гхарри медленно двигалась сквозь толпы к северным воротам.

По пути Орисса замечала много вновь построенных фабрик. Пешавар был особенно знаменит своими коврами, а также шерстяными и шелковыми тканями.

Ткачами работали бритоголовые мужчины, одетые в сорго, — преступники, приговоренные к тюремному заключению.

— Многие из заключенных — африды, плохие люди, — сказал ей старший сержант.

Орисса вспомнила, что дикие обычаи афридов были постоянной головной болью пенджабских правителей.

Она с нежностью посмотрела на патанов, которые сновали по улице.

Ее отец любил повторять:

«Доверяй прежде брамину, потом змее; прежде змее, потом танцовщице; прежде танцовщице, потом патану».

Но все ее детство прошло рядом с ними, и Орисса очень любила этот свирепый, независимый и воинственный народ.

Разделенные на десятки племен, патаны почитали своим предком царя Саула, но были обращены в ислам.

Одни патаны были светлыми — и кожа, и глаза, и волосы; другие — что называется, кровь с молоком: карие глаза, каштановые волосы, орлиный нос; лица третьих были широкими и скуластыми.

Орисса знала, что за обманчивой внешностью патанов скрыты сдержанность и гордость, которые так присущи этому народу, а вековые традиции обязывали мужчин мстить за любую обиду — реальную или вымышленную. Все это превращало границу в одно из самых уязвимых и взрывоопасных мест на земле.

Она поделилась со старшим сержантом своим наблюдением, и он коротко ответил:

— Все беды идут от «зар, зан и замин».

Орисса понимала значение этих слов: «золото, женщины и земля».

На заполненных народом улицах она заметила акали, сикха с нечесаными волосами и диким взглядом, закутанного в ритуальную синюю клетчатую одежду. Его высокий тюрбан украшали стальные полированные кольца.

Навстречу повозке брели женщины с сидящими на их бедрах малышами, руки женщин украшали браслеты матового стекла, которые делали именно здесь, на северо-западе страны.

Громко переговариваясь, несколько женщин-чангарок неутомимо таскали корзины с землей. Чангарки работали на насыпях всех северных железных дорог — крупные, с мощной грудью, большущими ступнями и сильными руками, они славились силой, которая вошла в поговорку в землях, где женщины изящны и хрупки.

Город Пешавар казался процветающим — так выглядел бы любой другой город, где много военных, чьи карманы набиты деньгами, военных, которые только жаждут поскорее спустить то, что имеют.

Магазины тканей соблазняли разноцветными тюками, громоздившимися на полках витрин; к тротуару заманчиво свисали накрахмаленные отрезы на сари — хлопчатобумажные и набивного ситца.

На пороге своих магазинчиков старательно, с филигранным искусством трудились ювелиры и мастера золотых и серебряных дел. Черные плетенки с зерном и пряностями, насыпанными пирамидальными горками, яркими цветными пятнами пестрели на песке, где сидели торговцы, предлагавшие свой товар.

Орисса не смогла сдержать смех, увидев священную корову. Бедняжка растолстела так, что едва передвигалась, но продолжала угощаться из каждой приглянувшейся ей корзины, чем приводила торговцев в бесплодную ярость, ибо суеверный страх мешал им прогнать воровку.

Неспешно шагали буйволы, запряженные в громоздкие повозки, катили свои колясочки рикши, парикмахер брил голову нищего, а рядом с ним писец, установив на земле стол, составлял письмо, украшая его изысканными цветистыми словесами.

И везде, куда ни посмотри, — козы, голуби, вороны, кошки, собаки, лошади и люди, люди, люди!

Наконец Пешавар остался позади, и старший сержант, умело управляя повозкой, свернул на пыльную широкую дорогу, которую окаймляли немногочисленные деревья, дорога тянулась между полей с искусственным орошением, где на плодородных почвах колосились злаки.

Здесь было почти безлюдно, им предстояло миновать только несколько маленьких деревушек, продвигаясь все дальше и дальше на восток.

Изобилие птиц удивляло Ориссу, пока она не вспомнила, что этой части Индии по сравнению со всей остальной страной как раз и присуще огромное разнообразие пернатых.

В отдалении она заметила журавля ростом чуть ли не с человека, потом — орла-бородача с размахом крыльев более восьми футов, а сотни серокрылых черных дроздов, певчих дроздов и дроздов-пересмешников летали несметными стаями.

— Пока мы были в городе, вы узнали что-нибудь новое? — спросила Орисса, откинув сари с лица, так как посторонних глаз больше не было.

— Только слухи, мэм-саиб, — ответил старший сержант, — но не всякий слух лжив.

— Иными словами, нет дыма без огня, — с улыбкой заметила Орисса.

— Я надеюсь, полковник-саиб не будет гневаться, если я привезу мэм-саиб в опасное место. — Старший сержант тяжело вздохнул.

Орисса поняла, что эта мысль давно не дает ему покоя, и поспешно проговорила:

— Обещаю вам, старший сержант, если мой дядя рассердится, я приму его гнев на себя. Ведь это я приказала вам сопровождать меня. Когда полковник узнает, почему я так стремилась к нему, он все поймет.

На какое-то время обещание Ориссы вроде бы успокоило сикха, но после недолгой остановки в маленькой деревушке, где они поили лошадь и покупали свежие фрукты, старший сержант опять замкнулся и стал бросать на Ориссу озабоченные взгляды.

— Опять дурные вести? — спросила она. — Не хочу верить, что сейчас опасность возросла.

Ей вспомнились публикации в английских газетах о засадах и нападениях, когда русские «звенели саблями» во всех странах, прилегающих к северо-западной границе колонии.

А когда в 1880 году хан Абдурахман был объявлен эмиром Кабула в обмен на его согласие подчинить британским интересам свою внешнюю политику, все надеялись, что такая мера хоть в какой-то степени умиротворит бунтарей, но, к сожалению, этот оптимизм оказался преждевременным.

Повозка катилась все дальше и дальше, и наконец Орисса, развязав свой мешок, с удовольствием извлекла из него шерстяную накидку, которая согревала ее, когда она отплывала из Тилбери.

Впереди лежала сумеречная плоская равнина, но за ней возвышались озаренные закатным солнцем горные пики.

Теперь им в пути попадалось все больше и больше местных жителей, спешащих домой, и все же они на своей тика-гхарри обгоняли их.

Внимание Ориссы привлек юноша, который, пританцовывая и напевая что-то, шел как во сне. Его волосы были густо смазаны маслом, а за ухом полыхал алый цветок.

В сторону Пешавара плыли верблюды, словно корабли из отдаленных морей, стремящиеся в родной порт. Веселый перезвон их колокольчиков сначала нарастал, а затем угасал — когда они исчезали в пыли.

Наверно, это были караваны из Афганистана, решила Орисса, прошедшие через земли взбунтовавшихся племен, возможно, из самой России, через Оксус и заснеженный Гиндукуш.

Сама мысль о далеких горах повергла ее в дрожь, а старший сержант, решив, что она замерзла, сказал:

— Осталось немного, мэм-саиб.

— Где мы остановимся? — поинтересовалась девушка — она знала, что им не достичь Шубы за один день.

— В придорожном бунгало, мэм-саиб. Солнце скользнуло вниз за отдаленные пики,

окрасив на несколько мгновений все вокруг в кроваво-красный цвет.

Вскоре ночь укутала землю призрачным синим покрывалом, резкий ветер холодил шею Ориссы, порывами налетая с Кхиберского перевала.

Небольшой поворот — и они уже стояли перед бунгало. Строение было невелико и скудно меблировано — в таких домиках имелось только то, без чего уж совсем нельзя было обойтись. Большинство путешественников возят с собой все необходимое, чтобы в любом месте устроиться с надлежащим удобством.

При виде старшего сержанта и Ориссы хозяин, или, как их здесь называли, кхансамах, пришел в замешательство. Ведь подобные бунгало предназначались для путников-европейцев.

Однако старший сержант действовал напористо и так запугал кхансамаха, что тот смирился с неизбежным, и Ориссу проводили в одну из комнат, где как по волшебству на голом остове кровати появились подушки и стеганые одеяла.

Масляная лампа осветила стол в нижнем помещении, служившем одновременно и гостиной, и столовой для всех путешественников, ночующих в бунгало.

К счастью, других путников не было. Вскоре в ночном воздухе заструился и поплыл аромат дыма, в котором смешались запахи масла и творога, острые запахи кунжута и горчицы.

Орисса умылась, вытрясла пыль из своего сари и смахнула ее с волос.

До чего приятно, думала она, оставлять волосы распущенными, как это принято у индианок, и не трудиться подхватывать их шпильками, лентами, гребнями и сеточками.

При каждом ее движении браслеты, подаренные добросердечными индианками, весело звенели, и эта музыка радовала ее.

За ужином ей прислуживал старший сержант. А потом снаружи зазвучала цитра, и она догадалась, что рядом с бунгало расположилась группка индийцев, которые коротают ночь под тихую музыку. Орисса вышла взглянуть на них.

Индийцы устроились вокруг огня, который весело пожирал навозные лепешки. В свете мерцающего пламени девушка хорошо рассмотрела их лица.

Это были седобородые, с орлиным профилем оурайи, одетые в войлочные шапки и шерстяную одежду. Глубоко затягиваясь, они булькали кальянами, звук от которых напоминал кваканье лягушек-быков.

Орисса очень устала, ибо нет ничего более изнуряющего, чем ехать по пыльной индийской дороге в жару, но уходить ей не хотелось — она боялась пропустить что-нибудь интересное.

Ее путешествие неожиданно превратилось в невероятное приключение — такое с ней случалось впервые.

Она прекрасно знала, сколь замкнута и ограничена условностями жизнь англичанки в Индии, где в узком кругу на светских раутах все время сталкиваешься с одними и теми же шутками, выслушиваешь одни и те же жалобы.

А это путешествие стало чем-то таким, о чем она даже и не мечтала, она знала, что на всю оставшуюся жизнь запомнит каждый миг своих скитаний.

Но усталость брала свое, Орисса прошла в спальню и, облачившись в истинно английскую муслиновую ночную рубашку с длинными рукавами и застегнувшись на все пуговицы до самого подбородка, легла в постель.

Заснула она мгновенно, а когда старший сержант постучал в дверь, чтобы разбудить ее, Ориссе показалось, будто глаза она закрыла минуту назад.

— Завтрак подадут через пять минут, мэм-саиб. Оделась Орисса быстро — ей понадобилось

только застегнуть короткий, спускающийся всего несколькими дюймами ниже груди лиф, завернуться в сари и надеть плоские сандалии.

Всю остальную одежду она сложила в сумку, оставив лишь накидку, уверенная, что, если они не попадут в форт до темноты, накидка спасет ее от вечерней прохлады.

Внизу в общей комнате ее ждал старший сержант, и Орисса, увидев его, замерла в изумлении.

Он был не в мундире.

— Прошу простить, мэм-саиб, — извинился он, правильно поняв выражение ее лица. — Ехать будет значительно безопаснее, если остаток пути я не буду похож на солдата.

— Действительно, это очень разумно с вашей стороны, старший сержант, — сказала Орисса, садясь за стол.

Сикх вышел принести ей завтрак, и Орисса заметила, что каждый раз, когда он входил или выходил из комнаты, он очень тщательно закрывал за собой дверь.

Немного подумав, она поняла, что, будь она на самом деле индианкой, она бы не сидела за столом.

— Вам придется почаще напоминать мне, как себя вести, старший сержант, — попросила она, — иначе я какой-нибудь ошибкой выдам себя.

— Все в порядке, мэм-саиб, — заверил ее сикх. — Я сказал кхансамаху, что вы высокородная индийская леди — рани. Ему показалось странным, что вас не сопровождает свита, но я объяснил и это.

— Каким образом? — спросила Орисса. Старший сержант смущенно замялся, но потом ответил:

— Я сказал ему, что рани сбежала от злого раджи в поисках любви.

Орисса весело рассмеялась.

— О, старший сержант, вы романтик! Увидев, что он не понял ее, и почувствовав, с каким нетерпением он торопится продолжить путь, она поскорее покончила с завтраком и, прикрыв уголком сари лицо, залезла в тика-гхарри.

Вскоре они тряслись в повозке, направляясь в сторону гор. Снежные пики пронзали облака и упирались в прозрачный небосвод. Воздух в этот ранний утренний час бодрил своей свежестью.

Дорога была скверная, кое-где сильно размытая недавними дождями, от этих проливных дождей разбухли и реки, через которые им приходилось переправляться; но их лошадка, отдохнув за ночь, сохраняла ровный, уверенный шаг.

Дорога все время вилась по бесчисленным горным отрогам, взбираясь все выше и выше, ныряя в пропасти и огибая скалы. Орисса не сомневалась, что, если бы они могли ехать по прямой, они бы добрались до Шубы вдвое быстрее.

Вскоре долины остались позади, с обеих сторон дороги уже возвышались скалистые стены, а каменистая земля меньше пылила.

Она обратила внимание, что старший сержант все время вглядывается в складки гор, все время прислушивается к чему-то. Желая помочь ему успокоиться, она стала расспрашивать сикха о его семье, о том, нравится ли ему в армии.

— Мэм-саиб, служба в армии — смысл моей жизни!

Орисса знала, что сикхи — стойкие бойцы и потерпели поражение от британских войск в 1849 году только после нескольких жестоких и кровопролитных сражений. К тому же во время восстания сипаев они сохраняли англичанам верность.

Их можно было назвать счастливыми людьми, потому что их религия гармонично сочетала особенности ислама и индуизма, и для сикхов все люди были равны перед Богом.

Но Орисса забыла, если и вообще знала, большую часть их религиозных обычаев.

— Сикхи — добрый народ, — сказал старший сержант, перейдя на урду, несмотря на то что они были одни.

— Расскажите о ваших обычаях, — попросила она.

— Каждый сикх, — ответил старший сержант, — клянется сохранять верность пяти «ка».

— Каким «ка»? — спросила Орисса.

— Кеш — длинные нестриженые волосы. Кангха — гребень в волосах. Качха — солдатские брюки. Кара — стальной браслет. И кирпан — сабля.

— О, это нетрудно запомнить, — улыбнулась Орисса. — Но разве вам не мешают слишком длинные волосы?

— Некоторые ворчат, мэм-саиб, но когда носишь их с детства, для мужчины это не труднее, чем для женщины.

— А что вам запрещено? — спросила Орисса.

— Возбраняется пить и курить, — ответил старший сержант, — и целью жизни для любого сикха, даже для наших гуру, является счастливая жизнь в браке.

— Я часто слышала, как отец восхищался вами, называл вас великими воинами, — сказала Орисса.

— В любой сикхской семье самый священный и почитаемый предмет — меч предка, — тихо проговорил старший сержант.

Орисса знала, что это так. Она вспомнила свое детство в Лахоре и сикхов на его улицах — каждый имел при себе большой, пожалуй, даже слишком неуклюжий меч, реликвию, передаваемую от отца к сыну в течение многих поколений.

Они продвигались вперед с редкими остановками, необходимыми лошади для отдыха. К полудню жара стала такой нестерпимой, что Орисса с радостью выбралась из тика-гхарри, чтобы посидеть в тени гималайского кедра.

Утренние облака на вершинах гор теперь истаяли, и безоблачное небо блестело, словно хрусталь.

Стоял конец зимы, так что в последующие месяцы температура будет продолжать неуклонно повышаться день за днем до самых июньских дождей.

Дорогу все еще окаймляли деревья: гималайские кедры, можжевельник и клены. Изредка на пути попадались долины, заполненные песком и дюнами. Склоны холмов поросли грубым кустарником, а на их лысых вершинах беспорядочными горбами громоздились валуны — как будто рассерженный великан, разбрасывая их, пробовал свою силу.

В низинах между холмами стойко держалась удушающая жара, лишь изредка туда прорывалось долгожданное, но слишком слабое дуновение ветерка.

Повозка катилась все дальше и дальше, и Орисса, сама того не замечая, все глубже и глубже погружалась в дремоту.

Она уже почти не сознавала, что ее окружает, только сквозь сонный туман слышала стук подков и грохот колес по каменистой дороге.

Вскоре они остановились перекусить и, утолив жажду чистейшей горной водой, снова отправились в дорогу. Изредка им все еще попадались путники, но их становилось все меньше и меньше.

— Здесь все спокойно, во всяком случае, так кажется, — произнесла Орисса, чтобы только не молчать.

— Я надеюсь, что это так, мэм-саиб, — ответил старший сержант.

По его тону Орисса догадалась, что он сильно обеспокоен.

Один раз она вроде бы услышала вдали выстрелы и, быстро взглянув на старшего сержанта, поняла, что и он их слышал.

Однако когда они оба, замерев, подняли головы и стали напряженно прислушиваться, Орисса усомнилась, уж не камнепада ли в горах она испугалась.

Чем дальше, тем все более и более ухабистой становилась дорога, а склоны холмов по обеим ее сторонам превращались в крутые скалистые утесы.

Дорога шла вдоль речки, стекающей с гор и разливающейся по камням искристым, прозрачным потоком. Очень скоро, подумала Орисса, летняя жара высушит речушку, оставив лишь темные грязные пятна вдоль русла, напоминающие, что здесь когда-то струилась кристальная влага.

Дорога была трудная, но лошадка шла легко.

Возможно, она надеялась найти впереди теплую конюшню на ночь и добрую порцию овса, но какова бы ни была причина ее долготерпения, Орисса знала, что эта лошадь стоит тех денег, которые старшему сержанту пришлось заплатить за нее.

К сожалению, как он успел сообщить ей, кошелек Ориссы уже давно опустел.

— Меня это не удивляет, старший сержант, — успокоила сикха девушка, — больше того, я уверена, что немало должна вам. Не сомневайтесь, мой дядя компенсирует вам любые затраты, на которые вы пошли ради меня.

— Благодарю вас, мэм-саиб, — с достоинством проговорил ее провожатый.

Она прекрасно знала, что, как и все сикхи, он был человеком чрезвычайно гордым, и подозревала, что, если бы он только мог себе это позволить, он ни за что бы не упомянул о деньгах.

— Расскажите мне о Шубе, — попросила Орисса.

Пустынность дороги и суровость гор, подступающих с обеих сторон, казались ей какими-то зловещими.

— Мне не доводилось бывать там раньше, мэм-саиб, — ответил старший сержант.

Орисса отметила про себя, что он понизил голос, видимо, опасаясь, что их могут подслушать.

— Это старый форт?

— Нет, мэм-саиб, но он часто пустует. Одно это сказало Ориссе, что ситуация была

действительно серьезной.

Ей вспомнились слышанные в прошлом жалобы о вечной нехватке войск для должной охраны границ. И если сейчас укомплектовывались третьеразрядные и обычно не используемые форты, значит, власти деятельно готовятся противостоять беспорядкам.

День клонился к вечеру и солнце начинало садиться, когда старший сержант наконец ликующе воскликнул:

— Шуба!

Он вытянул вперед руку, и там впереди на золотистом фоне гор Орисса разглядела крыши и стены форта.

Это был типичный английский форт, окруженный земляным валом и построенный на такой высоте, чтобы враг, приблизившийся к нему, оказался в самом невыгодном положении, поскольку ему предстояло взбираться по голому крутому склону, прежде чем он достигнет хотя бы внешних стен.

— Дело сделано, старший сержант! — воскликнула Орисса.

— Да, мэм-саиб.

— Все вокруг кажется таким тихим и спокойным, — тихо добавила она, оглядывая снежные пики за фортом и горы, уходящие к востоку и западу.

— Когда вспыхивает племенная вражда, невозможно увидеть врага, пока он не выстрелит. — Старший сержант нахмурился.

Ориссе пришли на память слова майора Мередита:

«На северо-западе воинственные дикари устраивают засады за каждым камнем и каждым вади».

До Шубы оставалось еще по меньшей мере мили три, когда у Ориссы вдруг появилось странное чувство, что за ними следят.

Может быть, свирепые туземцы засели по обе стороны дороги в холмах и в этот момент направляют на них дедовские длинноствольные ружья или уже держат путников на прицеле?

Теперь она поняла, почему старший сержант сменил свой мундир на простую одежду.

— Очень надеюсь, — прошептала она, — что враги, если действительно они следят за нами, не сочтут нас достойными пули.

— Будем надеяться, мэм-саиб, — согласился старший сержант хриплым голосом.

— Несомненно, ужасные подозрения — плод моей собственной фантазии, — пробормотала Орисса.

Все же ее не покидал леденящий сердце ужас, почти предчувствие, что им, возможно, не достичь Шубы.

Впервые с тех пор, как они выехали из Пешавара, старший сержант стегнул кнутом круп лошади.

Лошадка поскакала во всю прыть, а хрупкий ящичек тика-гхарри мотался под грохот колес из стороны в сторону, наполняя ущелье оглушительным грохотом. Лошадь и повозка мчались с огромной скоростью, спеша укрыться в безопасности под защитой форта.