Дочери Альбиона (№9) - Изменница

— Понимаю, — медленно произнесла я.

— Ты знаешь, — горячо продолжала Сабрина, — Дикон не получит ничего в наследство, кроме того, что у меня осталось от отца. А он был небогат, и времена были трудные. Деньги с тех пор потеряли свою ценность. Дома и земля вряд ли обесценятся. Но, конечно, весь этот разговор имеет смысл, если Эверсли станет твоим. Ты же не сможешь жить одновременно в двух местах.

— Нет… А как насчет Жан-Луи?

— Мы решили, что ты должна сама поговорить с ним.

— Он вложил много труда в Клаверинг.

— Я знаю.

— Он любит это место. Он вырос там, как и я… Ты же помнишь, что в Лондоне я жила как раз перед…

Сабрина резко отвернулась. Она не выносила разговоров о смерти моего отца.

Я быстро продолжила:

— Я уверена, Жан-Луи понимает, что, если вопрос с наследством решится положительно, мы должны будем переехать в Эверсли. В этом-то все и дело. Уже на протяжении многих поколений наша семья живет здесь. Ну и, конечно, он не захочет остаться в Клаверинге. Хорошо, я поговорю с ним.

— Спасибо, Сепфора. Если Дикон всерьез заинтересовался проблемами управления имением, то это именно то, что нужно… а уж в своем собственном поместье…

— Понимаю, — ответила я. — Думаю, это единственное верное решение… если… Но я не очень рассчитываю на это. Я знаю, ты считаешь моего дядю стариком, за которым хорошо ухаживают. Здесь прекрасно поставленное хозяйство, ведет его экономка, позволяющая себе некоторые вольности, на что мы вынуждены смотреть сквозь пальцы, так как она действительно выполняет всю необходимую работу и дядя Карл доволен тем, как она все это делает. Но в прошлый мой приезд все выглядело по-другому.

— Но зато сейчас здесь все в порядке. Джесси понимает, с какой стороны хлеб маслом намазан, и хочет как можно дольше наслаждаться такой жизнью.

Когда мы уже собирались возвращаться в Эверсли-корт, к нам подошла женщина.

Она была миловидная, средних лет, и приветливо улыбалась нам.

— Добрый день, — сказала она. Мы обменялись приветствиями, и женщина продолжила:

— Я вас уже видела. Вы гостите в Эверсли, не так ли?

Мы объяснили, кто мы.

— А я живу в Эндерби.

Я почувствовала, как сильно забилось мое сердце. Друзьями Жерара были владельцы Эндерби, они разрешали ему пожить в доме, пока они отсутствовали. Возможно, я смогу что-нибудь разузнать про него.

В этот момент Сабрина сказала:

— Мои родители жили в Эндерби до самой смерти.

— О, тогда, должно быть, вам хорошо знаком этот дом.

— Мы бы не отказались зайти, посмотреть его снова.

— Ну тогда идемте, вы посмотрите, как мы там живем.

Сабрина была в таком же восторге, как и я.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала она.

— Ну что вы. У нас прекрасный дом, только мы собираемся вырубить несколько деревьев, чтобы в нем стало светлее.

— Это уже однажды сделали, — заметила Сабрина. — Моя мать проделала это сразу же, как только приехала сюда.

— Да, деревья здесь растут очень быстро. Иногда я чувствую, что в одно прекрасное утро проснусь, окруженная ими со всех сторон.

«Что же, может быть, она действительно чувствует это, — подумала я. — Чувствует сверхъестественную силу дома».

С другой стороны, хозяйка Эндерби выглядела счастливой, когда, отворив дверь, впустила нас в дом.

Мною вновь овладели воспоминания. Мне казалось, что я снова слышу звуки ярмарки на ближнем лугу. Мне захотелось еще раз очутиться рядом с Жераром… повернуть время вспять, взойти вместе с ним по лестнице в спальню с бело-золотыми занавесями, которые в свете полуденного солнца выглядели красными.

Сабрина посмотрела на галерею менестрелей.

Хозяйка рассмеялась:

— Это место особенно любят привидения. Нас предупреждали, когда мы покупали этот дом. Я сказала, что не боюсь призраков и, приди они навестить меня, предложу им стакан вина.

— Вы по-прежнему придерживаетесь своего мнения, пожив здесь? — спросила Сабрина.

— Я ни разу ничего не видела. Может, привидениям просто не нравится приходить ко мне в гости.

— Думаю, многое зависит от вашего отношения к духам, — сказала я. — Когда я была здесь в последний раз, я встретила того, кто жил здесь…

В этот момент на лестнице появился мужчина.

— У нас гости, Дерек, — сказала хозяйка. — Они хорошо знают Эндерби. Правда, интересно. Спускайся, поздоровайся с дамами. Это мой муж Дерек Форстер. А меня зовут Изабелла.

Хозяин был так же приветлив, как и его жена.

— Выпьем по стакану вина, — предложила она. — Я уже за ним послала. Его принесут буквально через минутку. Дерек, проводи пока дам в зимнюю гостиную.

Пока хозяин вел нас по дому, Сабрина сказала:

— Я Сабрина Френшоу, а это дочь моей кузины Сепфора Рэнсом.

— Приятно познакомиться, — произнес он. Мы оказались в зимней гостиной. Вскоре к нам присоединилась жена хозяина.

— Сейчас нам принесут что-нибудь подкрепиться, — объявила она. — Присаживайтесь, госпожа…

Она вопросительно посмотрела на Сабрину, которая сказала:

— Френшоу.

— Госпожа Френшоу провела детство в этом доме, — Тогда вы, должно быть…

— Сабрина Грэнтхорн, дочь Джереми Грэнтхорна, бывшего владельца этого дома.

— Да, да, мы слышали. Как замечательно! Итак, ваше детство прошло здесь.

— Да, так же как и у матушки Сепфоры, которую воспитывала моя мать.

— Я думаю, вам знаком здесь каждый уголок. Меня мучило желание разузнать что-нибудь о Жераре, и я сказала:

— Когда я приезжала сюда в прошлый раз навестить дядюшку, я встретила вашего друга, который останавливался здесь.

Хозяева озадаченно посмотрели друг на друга.

— Жерара д'Обинье, — пояснила я. Они непонимающе взглянули на меня.

— Вы позволили ему пожить здесь во время вашего отъезда, — продолжала я.

— Мы ни разу не уезжали. И ни разу не оставляли кого-то жить в доме… — Тут Дерек Форстер внезапно улыбнулся. — Да, но мы живем здесь не более двух лет. Когда вы приезжали?

Я почувствовала огромное облегчение. Я уже начала верить, что со мной случилось что-то сверхъестественное и Жерар действительно выходец с того света.

— Это было три года назад.

— Ну вот, — сказал Дерек. — Это все объясняет. Вы говорите, Жерар д'Обинье? Француз?

— Да, — ответила я, — он француз.

— До нас тут жили, как мне показалось, очень странные люди. Я никогда их не видел. Они бросили дом в страшной спешке. Сделку заключали через свое доверенное лицо. Все выглядело довольно таинственно. Говорили, что они шпионят на Францию и должны как можно быстрее покинуть нашу страну.

— Я сама не видела старых хозяев, — сказала я, — я поняла так, что они сдали ему дом на короткое время.

— Думаю, они были шпионами. Ну что ж, мы не имеем к ним ни малейшего отношения, правда, Дерек?

— Нет, боюсь, мы довольно скучные люди.

— Нравится ли вам дом? — спросила я.

— Да, жить в нем довольно занятно, — ответил Дерек.

— Ты только сейчас заметил это, — сказала Изабелла. — Иногда мне кажется, он не такой, как другие дома.

— Он достался нам по вполне разумной цене, — добавил Дерек, — Она была невелика, и мы не захотели упустить такой шанс. Мой брат сказал, что мы будем глупцами, если не купим его. Он тоже в этом заинтересован, потому что собирается начать практиковать в городе. Видите ли, он врач.

— Дом изменился, — сказала Сабрина. — Думаю, что атмосфера в нем зависит от людей, которые живут здесь.

— Конечно, это неизбежно.

Вино было превосходным, как и поданное к нему печенье, и нам с Сабриной не хотелось уходить отсюда.

— Вы приехали надолго? — спросила Изабелла.

— Нет. Возможно, недели на две.

— Лорд Эверсли так постарел, — заметила Сабрина. — Думаю, ему приятно посещения родственников Я размышляла, ходят ли в деревне слухи про Эверсли. Если да, то такая женщина, как Изабелла Форстер, не могла не слышать их.

— Кажется, у его светлости есть экономка, которая все цепко держит в своих руках.

Да, так и есть. Слухи дошли и до хозяев Эндерби.

Распрощавшись с хозяевами и получив приглашение зайти еще, если сумеем выкроить время, мы вернулись в Эверсли, чувствуя, что прекрасно провели утро. Я решила, что неплохо бы поговорить с Джефро наедине. Уж если здесь и есть кто-то, кто всецело на стороне дяди Карла, так это Джефро. К тому же в прошлый раз дядюшка доверился именно ему.

Во время полуденной трапезы Джесси была более разговорчива. Мне все время казалось, что она осторожничает из-за Сабрины, которую слегка побаивается. Джесси ела вместе с нами, как это было в мой прошлый приезд, а суетилась вокруг стола, чтобы, как и говорила, убедиться, что все нам по вкусу.

— На этих нынешних горничных ни в чем нельзя положиться, — нравилось повторять Джесси.

Мы встали из-за стола. Сабрина собиралась сегодня воспользоваться приглашением Форстеров. Я прекрасно знала Сабрину и понимала, что ей хочется вспомнить прошлое еще раз, даже если оно не особенно приятно. Я же решила, что больше не пойду в Эндерби, потому что там ничего не знают о Жераре, а бередить старые раны, которые причинили мне немало страданий, я не желала.

Джесси лукаво взглянула на меня, когда я проходила мимо.

— Вижу, вам очень не хватает вашей маленькой дочурки, миссис Рэнсом, — сказала она. Я кивнула.

— Конечно, ребенок для вас все… Лотти ведь родилась месяцев через девять после отъезда отсюда… Видите, я помню, — и Джесси игриво подтолкнула меня локтем.

Я почувствовала, как краска заливает лицо. Я посмотрела на Сабрину. Она ничего не понимала. Обернувшись к Джесси, я произнесла:

— Должно быть, я вскоре приеду вместе с дочкой.

И вышла. Слова Джесси были ударом для меня. Что она хотела сказать? Когда я повернулась к ней, ее лицо выражало полнейшую невинность.

Была ли я сверхчувствительной? Ведь я замужняя женщина. Вполне логично, что у меня родился ребенок, а если он появился на свет после того, как я побывала в Эверсли и Джесси сумела заметить некоторое несоответствие по времени, то это еще ни о чем не говорит.

Я отправилась искать Джефро. Он находился у себя дома.

— О, — сказал он. — Я так и думал, что» возможно, вы захотите поговорить со мной, госпожа Сепфора.

— Джефро, расскажи мне, как обстоят дела в Эверсли.

— Кажется, все идет как надо. Его светлость счастлив. Джесси утвердилась в роли хозяйки и по-прежнему ведет себя соответственно, но делает это таким образом, что хозяйки как будто и нет… официально, но всем заправляет она, оставаясь как бы в тени.

— Как мне показалось, она стала немного тактичнее.

— Да, это так. И она очень заботится об его светлости.

— Я заметила. Не думаю, что она устроила представление ради нашего приезда. Джесси действительно заинтересована в том, чтобы его светлость жил подольше.

— Она изменилась после вашего отъезда, госпожа Сепфора. Я не знаю, как вы это сделали, но вам это удалось.

— Я просто указала Джесси, что эта сытая жизнь продлится, лишь пока жив лорд Эверсли.

Постаревшее темное лицо Джефро расплылось в улыбке.

— Да, сделано чудо, и все, кажется, счастливы.

— Относительно Джесси я сомневаюсь. Она вынашивала поистине грандиозные планы наложить лапу на все имение.

— А ее ежедневные визиты к Эймосу Керью? — спросила я. — Они продолжаются?

— Конечно.

— Джефро, — сказала я, — я скоро уеду, но постарайся держать меня в курсе всех дел в имении.

Джефро выглядел смущенным, и я поняла, что допустила бестактность. Конечно, он не умел ни читать, ни писать.

Я продолжала:

— Может, ты сможешь отправить посыльного ко мне. Есть здесь кто-нибудь, кому ты доверяешь? Джефро явно сомневался, и я пояснила:

— Конечно, лишь в случае крайней необходимости.

— Я сделаю все, что могу, госпожа Сепфора. Но все идет хорошо и так продолжается с того времени, как вы побывали здесь.

С этим я и ушла.

От дома Джефро я шла в глубокой задумчивости. Так как мне не хотелось сразу возвращаться в Эверсли, я пошла в противоположном направлении.

Я представила, как мы будем жить здесь с Жан-Луи, а тем временем Дикон станет управляющим в Клаверинге. Я поскорее избавлюсь от Джесси. Интересно, как она прореагирует на это? Мне совсем не понравилось ее замечание относительно рождения Лотти.

Я так глубоко задумалась, что не заметила, как потемнело небо; невдалеке послышались раскаты грома. Мне нужно поторопиться, чтобы успеть домой до того, как разразится гроза.

Я находилась в четверти мили от Эверсли, недалеко от одной фермы, когда упали первые капли дождя. На горизонте виднелся клочок голубого неба, поэтому, вероятно, ливень зарядил ненадолго. Я бегом пустилась к амбару, открыла дверь и вошла. «Несколько минут пережду дождь», — подумала я.

В амбаре было темно; после яркого света мои глаза несколько секунд ничего не видели.

Потом я заметила, что не одна.

Они лежали на сене… их было двое. Их одежда валялась тут же, а они прижались так тесно друг к другу, что в первый момент я даже подумала, что это один человек. Я старалась не смотреть в их сторону и почувствовала, как забилось мое сердце, когда я узнала… Дикона и Эвелину.

Мне хотелось повернуться и убежать, но мои ноги словно приросли к земле.

— Дикон… Эвелина… — запинаясь, пробормотала я.

Дикон взглянул на меня, продолжая сжимать Эвелину в объятиях, которая резко обернулась ко мне.

— Не смотрите на меня так! — взвизгнула она. — Сама-то хороша! Люди не должны осуждать других за то, в чем сами грешны.

Я растерялась и выбежала под хлещущий дождь.

Когда я вернулась в Эверсли, то представляла собой жалкое зрелище: в туфлях у меня хлюпало, одежда промокла насквозь, а мокрые волосы облепили лицо.

Джесси разговаривала с Сабриной.

— Боже мой! — воскликнула Джесси. — Вы же вымокли до нитки!

— Но, Сепфора, — сказала Сабрина, — тебе не следовало ходить под таким ливнем.

— Надо было укрыться и переждать, — произнесла Джесси. — А сейчас скорее снимайте все мокрое. Разотритесь полотенцем. Не хотите ли горячего супа?

— Ничего не хочу, — ответила я. — Я знаю, что поступила глупо.

Поднимаясь по лестнице, я поняла, что хочу лишь как можно скорее убраться из этого дома.

Я сбросила с себя мокрую одежду и переоделась, после чего пошла в комнату Сабрины.

— Я хочу немедленно уехать домой! — заявила я.

— Ладно, — согласилась Сабрина. — Но Дикону это не понравится. Он так счастлив здесь.

«Дикон, — подумала я, — только не надо говорить мне про Дикона». Я не могла забыть его наглый взгляд, когда он лежал там, в амбаре…

Эвелина расскажет ему все. Дикон узнает мою тайну, ведь это наверняка Эвелина подслушивала тогда под дверью.

Что может она знать? Что может она рассказать Дикону? Более чем вероятно, она поведает ему все свои подозрения.

Я испугалась так, как никогда раньше.

Я столкнулась с Эвелиной в зале несколькими часами позже, где она стояла с матерью. Она вызывающе глядела на меня, как будто говоря: «Если расскажешь про меня, то и я все расскажу». Настоящий шантаж.

Я помнила, как когда-то она купила мое молчание, отдав ключ от двери.

Мне хотелось бежать из Эверсли. Я знала, что не могу здесь ждать ничего хорошего.

Эвелина кротко улыбалась мне.

— Вы так промокли, госпожа Рэнсом, — сказала она. — Мама говорит, что вас можно было выжимать. Вы переоделись? Это необходимо, ведь вы не хотите простудиться, не правда ли?

— Спасибо за заботу, — промолвила я. Эвелина одарила меня невинной улыбочкой. Спустя два дня мы уезжали из Эверсли. Сабрина, как мне кажется, была рада вернуться домой, а Дикон выглядел очень угрюмо.

— Я вижу, ты действительно полюбил эти места, — ласково сказала ему мать.

— Мне понравилось в Эверсли, — ответил Дикон, — мне там очень понравилось.

Всю дорогу домой я размышляла над тем, что рассказала Дикону Эвелина. ПРАЗДНИК УРОЖАЯ

С тех пор как мы вернулись из Эверсли, минул год. За то время в стране произошло много событий. Умер Георг II, а на престол взошел его внук Георг III, юноша двадцати двух лет. Он находился под огромным влиянием своей матери и лорда Бьюта, ее любовника, и многие утверждали, что это не предвещало Англии ничего хорошего.

Но я была слишком поглощена своими личными делами, чтобы много думать о том, какой Георг правит нами, — второй или третий. Смена монарха показалась мне событием незначительным.

Целый год я не была в Эверсли, но заставить себя туда съездить я не могла. Мысль о том, что вновь нужно встречаться с Джесси и Эвелиной, была мне настолько отвратительна, что я каждый раз придумывала разные отговорки. «В этом нет нужны, — говорила я себе. — Ведь дядя Карл за год прислал четыре письма, в которых пишет, что чувствует себя хорошо, вполне счастлив, за ним хорошо ухаживают». Эти слова он подчеркнул. Его жизнь можно назвать хорошей условно, ведь дядя мог только сидеть в кресле или лежать и вспоминать дни былой славы или безрассудства, как посмотреть на это.

Время летело быстро, и я уже не надеялась когда-нибудь опять увидеть Жерара. Я уже не думала о нем так часто, как прежде, все происшедшее со мной казалось мне нереальным. Иногда я даже верила, что Лотти — дочь Жан-Луи. Ей исполнилось уже четыре года, и она стала очень красивой. Все матери считают своих детей самыми красивыми и самыми умными. Но я не преувеличивала красоту Лотти. Ее фиалковые глаза под густыми темными ресницами и темные вьющиеся волосы превращали ее в красавицу.

Девочка не была пухленькой, как некоторые дети, лицо ее было овальным, подбородок чуть заострен. Лотти выглядела старше своих лет и была, как эльф, шаловлива, любила веселье, но не капризна. Конечно, все обожали ее.

Моя матушка, которая смутно помнила свою мать, легендарную Карлотту, говорила, что между ними было большое сходство.

Дикон никогда не выдал ни взглядом, ни словом, что знает обо мне что-нибудь предосудительное. Я даже начала думать, что Эвелина ничего ему не рассказала.

Его отношение ко мне никогда не было дружеским. Он всегда чувствовал мой отказ восхищаться им, как это делали Сабрина и моя мать.

Но наше пребывание в Эверсли изменило его. Он стал задумчивым и серьезным, ему нужно было отправляться в школу, но он убедил Сабрину и мою мать, что ему нужно остаться.

Он хотел получше узнать хозяйство.

— Дорогой, ты же знаешь, тебе надо получить образование, — сказала Сабрина.

— Я получу его. Меня будет продолжать учить старый Фолкнер. Но я хочу быть с тобой, дорогая матушка, и с тобой, тетя Кларисса.

Меня поражало, как ему удавалось вертеть ими. По натуре Дикон был сдержан и неласков, поэтому его слова привели Сабрину и мою мать в неожиданный восторг.

Они обменялись радостными взглядами, и моя матушка сказала, что обучение в школе можно отложить еще на год.

Дикону пошел пятнадцатый год, но выглядел он на все восемнадцать. Он вымахал почти шести футов ростом и продолжал расти. Очаровательный блондин с густыми, вьющимися волосами, с великолепными зубами и пронзительными голубыми глазами, Дикон мог бы служить моделью для художника. Он напоминал мне Давида работы Микеланджело. Но я была единственная, кто видел в Диконе и другие черты: хитрость, жестокость и расчетливость. Он пытался свалить вину за пожар на сына садовника. Я всегда помнила об этом, потому что данное событие послужило толчком к болезни Жан-Луи.

Физически Дикон уже вполне созрел, судя по тем взглядам, которые он бросал на симпатичных служанок. В такие моменты он напоминал мне лису, готовую прыгнуть на цыпленка. Я предполагала, что он вырастет жестоким, честолюбивым человеком с ненасытным сексуальным аппетитом. Может быть, эти качества у него врожденные? Хотя я не понимала, почему, ведь его отец был добрым идеалистом, а Сабрина воплощала саму доброту. К сожалению, потворство двух женщин, не чаявших души в Диконе, не способствовало искоренению его менее привлекательных качеств.

Но теперь, несомненно, Дикон собрался заняться делом. Он постоянно был рядом с Джеймсом Фентоном, объезжал с ним имение, внимательно прислушиваясь и присматриваясь ко всему, что происходило между Джеймсом и фермерами.

— Этот мальчик сможет управлять поместьем, — говорил Жан-Луи. — Он напоминает меня в его возрасте. Я всегда хотел управлять хозяйством.

— Он так внезапно изменился, — сказала я. — Кажется, раньше он совсем не интересовался этим.

Моя матушка и Сабрина были в восторге. Они считали Дикона идеальным.

Мне было приятно вести дела с Джеймсом Фентоном. Он очень любил поговорить. Некоторое время Джеймс жил во Франции и считал, что знает эту страну. Именно это и вызвало мой интерес к нему.

Жан-Луи говорил, что Джеймс хороший помощник и что он рад иметь человека, на которого можно положиться, ибо сейчас очень быстро устает и вообще уже не может ходить без палки.

Я беспокоилась о здоровье Жан-Луи, не ухудшалось ли оно, но он всегда отмахивался от моих вопросов. Он очень не любил говорить о своей болезни, и я старалась об этом не заговаривать. Временами у меня появлялось ощущение уверенности в будущем. Моя жизнь с Жан-Луи протекала спокойной. Я была очень внимательна к мужу, а он платил мне бесконечной благодарностью и всегда старался показать свою любовь. Мне повезло с супругом. Иногда я думала о том, какой бы была моя жизнь с Жераром: безумная, страстная, бурная, в которой, наверное, были бы и ревность и непонимание, ссоры и примирения. Она бы не походила на мое существование в Клаверинг-холле, но выдержала бы ее наша любовь? Смогла бы долго продолжаться такая бурная страсть? Мне даже казалось, что я испытывала всепоглощающую страсть лишь потому, что она была незаконна. Но сейчас чудесным образом мне удалось избавиться от этого наваждения.

Моя Лотти росла — мой чудесный эльф. По словам моей матушки, она не походила на меня, когда я была в ее возрасте.

Итак, жизнь продолжалась. Дядя Карл, благодаря нашей умной стратегии, был вполне удовлетворен заботами о нем. Я — счастливая жена и мать, которой удалось забыть о своей уже давней ошибке. Моя матушка и Сабрина радовались и восхищались своим любимцем Диконом, который с головой ушел в дела.

Джеймс Фентон как-то сказал мне:

— Весьма неплохо, что Дикон так интересуется всем. Будет очень полезным, если он сможет помогать нам и дальше, когда станет старше. Ведь Жан-Луи становится тяжело управляться одному, хоть он и старается этого не показывать, а Дикон начал уже приносить пользу.

Я знала, что у Дикона на уме. Он надеялся на то, что когда-нибудь мы с Жан-Луи уедем в Эверсли, а он унаследует Клаверинг. Все, что может принадлежать ему, приобретало в его глазах очень большое значение. Так было и с Клаверингом. Теперь Дикон смотрел на него по-другому.

Длинные летние вечера, когда Лотти ложилась спать, Жан-Луи, Джеймс Фентон и я проводили за беседами. Иногда к нам присоединялся Дикон, в таком случае главной темой разговора было имение.

Однажды Джеймса навестил его кузен, служивший в армии. Он возвратился из Франции и на несколько дней остановился у Джеймса, прежде чем ехать к своей семье. Джеймс пришел с ним на ужин, и мы узнали много нового о событиях на континенте.

Война все еще продолжалась, но, как сказал Альберт, кузен Джеймса, обе стороны уже устали от нее, а так как у правительств не было лишних денег на армии, борьба была бесцельной. Казалось, стороны только тянули время, то отступая, то наступая.

— Сплошная неразбериха, как и в большинстве войн. Война не может дальше продолжаться, а конца ей не видно, но, говорят, начали переговоры о мире.

Я задумалась. Если заключат мир, то вернется ли Жерар?

— В Англии людям все равно, — сказал Джеймс. — Они считают, что военные действия идут очень далеко и поэтому не имеют к ним никакого отношения.

— Но война увеличила налоги, которые они платят, — напомнил ему кузен.

— Ну, налоги всегда будут.

Кузен Альберт задумался. Потом произнес:

— Что-то происходит во Франции.

— Что? — мгновенно отреагировала я. Он, нахмурясь, повернулся ко мне.

— Среди людей появились определенные настроения. Народ так возмущается королем, что тот не смеет появиться в Париже. Монарх специально приказал построить дорогу между Версалем и Компьеном, чтобы не проезжать по Парижу.

— Вы хотите сказать, что он боится своего народа?

— Король Людовик слишком равнодушен к нему, чтобы бояться. Он презирает его. Проблемы подданных его не интересуют.

— Но ведь, чтобы сохранить трон, он нуждается в поддержке своего народа?

— Устройство французской монархии отличается от нашей… да и народ там другой. Он старается исполнять все законы, но его гнев может быть ужасен. Французы более возбудимы и импульсивнее, чем мы. Хотя, я думаю, если у англичан будет очень плохой король, восстания не миновать.

— Но что же происходит во Франции? — спросила я, думая о Жераре д'Обинье, которого не могла забыть.

— Какие-то едва уловимые перемены. Король ведет распутный образ жизни. Его интересуют только его кутежи и собственные удовольствия. Страной заправляет мадам де Помпадур, которую все ненавидят. У всех на устах пользующийся дурной славой «Олений парк». Дофина король ненавидит. Говорят, он не хочет его видеть, потому что дофин его наследник, а сама мысль о смерти королю Людовику невыносима. Даже знать меняется. Богатей покупают титул за деньги. И мне это не нравится.

— И многих во Франции охватили такие настроения? — спросил Жан-Луи.

— Многих там интересуют только собственные удовольствия. Я слышал, что, когда Людовику сказали о недовольстве его подданных, он ответил: «После меня хоть потоп».

— Но это же ужасно! — воскликнула я.

— Да, бывает, что страна приходит в упадок, — сказал Жан-Луи. — Кажется, все уже безнадежно, и вдруг все меняется… наступает процветание, а о плохих днях забывают.

— Надеюсь, что так и будет, — ответил кузен Джеймса.

В это время сообщили о посетителе. Пришла Хэтти Хассок, узнать, не зайдет ли Джеймс к ее отцу завтра утром, когда будет объезжать имение.

Джеймс, улыбаясь Хэтти, поднялся.

— Конечно, я приду. Когда удобнее всего для вашего отца? Скажем, часов в одиннадцать подойдет?

— Конечно, — ответила Хэтти. Это была очень симпатичная девушка, лет семнадцати, недавно приехавшая на ферму из Лондона, где она воспитывалась у тетки.

Хэтти извинилась за вторжение и хотела уже уходить, но Жан-Луи, уверив ее, что она не сделала ничего плохого, добавил:

— Посидите с нами немного, Хэтти. Девушка покраснела и подошла к столу. Джеймс казался очень довольным.

— Могу я предложить вас немного мальвазии? Это вино — наша гордость.

Хэтти вежливо отказалась, но к столу присела.

— Как вам нравится на ферме? — спросила я. — Ведь жизнь на ферме так отличается от жизни в Лондоне.

— О да, я скучаю по городу… но здесь все так интересно, и потом здесь живет моя семья.

У Хассоков родились четыре девочки и три мальчика. Хэтти сильно отличалась от остальных. Думаю, фермер Хассок очень гордился ею. На днях я слышала, как он говорил: «Наша Хэтти воспитывалась, как леди».

Пока она, сидя за столом, поддерживала разговор, меня поразило выражение лица Джеймса Фентона. Он с явным удовольствием смотрел на девушку. Я подумала, что где-то в глубине его сердца зарождается любовь.

В тот вечер я сказала об этом Жан-Луи и он ответил, что тоже заметил это.

— Джеймсу неплохо бы жениться, — сказал он, — и, я думаю, Хэтти будет ему хорошей женой. Она умна, симпатична и очень отличается от других девушек. Да и Джеймс отличный парень. Я был бы рад его женитьбе. Он будет чувствовать себя более обосновавшимся здесь. Будем надеяться, что из этого что-нибудь получится.

Дело, по которому Хассок хотел видеть Джеймса, оказалось тяжбой о полоске земли между его фермой и фермой Бероуза. Спор по поводу этого места тянулся уже давно, и обе стороны никак не могли решить, кому принадлежит эта земля. Мой отец, будучи миролюбивым человеком, интересующимся более игрой, чем имением, решил проблему, сказав, что ее не получит никто. Поэтому участок отгородили забором, и он так и пустовал уже несколько лет.

Теперь Хассок захотел немного расширить свои посевы пшеницы в уверенности, что Бероуз забыл уже обо всех противоречиях, существовавших во времена его отца. Он надеялся убрать забор и присоединить к своим владениям эту полоску земли.

Жан-Луи и Джеймс обсудили эту проблему и решили, что глупо было бы позволять пропадать земле без толку, когда Хассок, который как фермер значительно превосходил Бероуза, мог извлечь из нее пользу.

— Пусть участок достанется Хассоку, — сказал Джеймс. — Я скажу ему, чтобы он обработал его. Пусть займется этим побыстрее, после стольких лет к земле надо приложить руку.

Джеймс поехал на ферму сообщить Хассоку о решении и, не сомневаюсь, перемолвился словечком о Хэтти.

Спустя несколько дней к нам приехал Дикон. Как обычно после обеда, мы сидели за столом и болтали о разных хозяйственных делах и политическом положении в стране.

Дикон выглядел очень возбужденным, и я вновь поразилась, как он был красив. Каждый раз, когда я видела его, он казался еще более повзрослевшим.

Он бесцеремонно плюхнулся на стул и сказал:

— Вы знаете, что сейчас делает Хассок? Он сносит забор на заброшенном участке между фермами.

— Все правильно, — ответил Джеймс. — Хассок собирается расширить свои посевы пшеницы.

— Но это не его земля.

— Он получил разрешение, — сказал Джеймс.

— Кто разрешил ему?

— Я, — ответил Джеймс, — Но кто дал вам право? — Тон Дикона был холоден и высокомерен.

— Я, — быстро сказал Жан-Луи. — Мы с Джеймсом обсуждали этот вопрос и решили, что нельзя, чтобы земля пустовала, если можно воспользоваться ею наилучшим образом.

— Я не согласен, — сказал Дикон.

— Ты не согласен! — воскликнул Джеймс. Он не был так невозмутим, как Жан-Луи, а поведение Дикона, было, конечно, провоцирующим.

— Нет, — резко ответил Дикон. — Не согласен. Бероуз имеет такое же право на эту землю, как и Хассок. И я сказал ему об этом.