Гидеон Фелл - Клетка для простака

— Ничего об этом не знаю, — холодно заметила Китти. — Я знаю лишь то, что он задает Бренде множество неприятных вопросов.

— А я и забыл совсем про этого малого, — пробормотал Хью. — Он совершенно вылетел у меня из головы…

— Да, — с горечью подтвердила Китти. — Да. Ваши мысли были заняты только Брендой, не так ли?

— Что ж, пожалуй, я сам во всем виноват, — сказал Хью.

— Если бы вы не были в нее влюблены, этого могло бы не случиться. Вы пытались ударить Фрэнка граблями по лицу, когда он был уже мертв. Это правда?

— Боже милостивый, нет!

— А Мария говорит, что да. Она говорит, что видела вас. Тогда что вы делали граблями? Это отвратительно! — взорвалась она. — Да я и сама вижу. Что вы делали ими? Именно это захочет узнать полиция.

— Про грабли я могу объяснить хоть сейчас. Спокойно, Китти! Послушайте. Допустим, я слушал не слишком внимательно, когда Бренда упомянула про этого малого, — так скажите, кто он? Она говорила — суперинтендент. Какой суперинтендент? Вы знаете?

— Его зовут Хедли. Почему вы так на меня смотрите? Вы знакомы с ним?

— Да. Мы встречались в суде.

— И он?…

— Да. Таких обычно с некоторой насмешкой называют настоящими джентльменами, но под внешним лоском он круче любого полисмена с моржовыми усами.

Гнев Китти, казалось, угас. Вобрав голову в плечи, она вновь приподняла подол серебристого платья, чтобы он не волочился по траве. Теперь она была похожа на высокую деревянную статую, ярко раскрашенную, полую внутри и наряженную в нелепое платье.

— Извините, Хью. Откровенно говоря, я не виню вас. Но все это так ужасно, так… отвратительно! Взгляните на него. Совсем недавно он был полон жизни, шутил, строил планы на будущее — и вот теперь его засыплют землей, всю ночь на него будет лить дождь, а он даже не почувствует. — Она вздрогнула и сжала длинные костистые пальцы. Ее голос сделался жестче:

— К тому же, после всего, что случилось днем, я чувствовала, что произойдет какой-нибудь взрыв. По правде говоря, Хью, был момент, когда вы меня напугали. Перед самым вашим уходом, когда вы как-то странно рассмеялись и сказали: «Это ваша последняя пакость, приятель». По-моему, Фрэнк тоже немного испугался. Потом Бренда заговорила про удушение, уверяя, будто все продумала.

Такое предположение следовало сразу отмести.

— Попятно, — сухо сказал Хью. — Понятно. Сперва она подробно описала нам, что намерена сделать, затем пошла и сделала.

— Не знаю. — Китти помедлила, наморщив лоб. — Бренда — дивное существо; никто не знает ее лучше меня. Но видите ли, иногда мне кажется, что она не совсем нормальная. Она не любит того, что нравится большинству девушек, за исключением… впрочем, не будем об этом. Но она откровенно ненавидит светские беседы, терпеть не может общество. Если вы кого-то назовете очаровательным, она тут же пожмет плечами. Посещение Букингемского дворца или Аскота не доставило бы ей никакого удовольствия. А еще она слишком много читает: читает, читает, читает — это неестественно.

— Чрезвычайно зловещая картина. Чрезвычайно!

— Не смейтесь надо мной, Хью Роуленд.

— Я не смеюсь. Напротив, я надеюсь, что вы мне поможете.

— Я? Каким образом?

— Поскольку вы последняя, кто видел Фрэнка живым…

Китти плотно прижала руки к бокам и высоко вскинула голову, выгнув шею, — Хью уже видел ее такой при вспышке молнии.

— Да, знаю. Бедняга, — прибавила она. — Но он был со мной не более двух минут. Помните, он сказал, что лишь проводит меня и сразу вернется. Он оставил на камине портсигар: очень дорогой, со вделанными в него часами, и книгу, которую я собиралась ему одолжить. Он забрал то и другое и ушел. Помню, как он сказал: «Мне надо спешить, а то те двое опять примутся обжиматься в углу».

— Достойные последние слова.

— Не смейте говорить о нем в таком тоне! — выкрикнула Китти и в ярости отвернулась. — Он мертв.

— Знаю, что мертв, и очень сожалею об этом; но что еще я могу сказать? Что бы вы ни думали, я не держу на него зла. Но я по-прежнему считаю, что при всем его очаровании, о котором вы толкуете, он был насквозь порочным, хладнокровным негодяем.

— Полагаю, вы скажете это полиции?

— Да, а почему бы и нет?

— Без сомнения, вы в этом вопросе лучший судья. Но им будет любопытно узнать, чем вы занимались в то время, когда его убили?

— Да будет вам известно, что в то время я менял колесо своей машины, которая стояла посреди улицы. Но это не столь важно.

— Ах, неужели? — поинтересовалась Китти, поднимая брови. — И это после кучи небылиц, которых Бренда наговорила детективу: она отрицала, что ходила на корт, заявила, что следы не ее, что это и слепцу видно.

У Хью возникло такое чувство, будто его ударили по шее ребром ладони, отчего кровь прилила к голове, а в глазах потемнело. Он подождал, пока зрение прояснилось, и спокойно спросил:

— Она… сказала… что?…

— Сказала, что вовсе не была на корте, — повторила Китти. — Сказала, что, должно быть, кто-то ходил в ее туфлях. В ее туфлях! Четвертого размера! Правда, я ничего этого не слышала, меня не было в комнате, но Мария уловила суть разговора.

— Извините, — сказал Хью. — Я должен немедленно идти гуда.

— На вашем месте я так бы и поступила. — У Китти снова изменилось настроение. — Подождите. Не будем ссориться. Поверьте, я вовсе не желаю Бренде неприятностей. Никто не любит Бренду больше, чем я. Всех нас вывел из себя шок. Но если она наговорила глупостей, заставьте ее изменить показания… пока не поздно.

— Откуда вам известно, что она наговорила глупостей? — холодно осведомился Хью. — Вы же знаете, что она ничего не скажет, кроме правды. Вы когда-нибудь слышали от нее что-нибудь другое?

Хью отошел от корта и быстро, через три ступеньки, взбежал на террасу.

И вновь удача повернулась лицом к настоящему убийце. С другой стороны, говорил себе Хью, я сам во всем виноват. Не кто иной, как он сам, вложил эту мысль в голову Бренде, он сам подсказал ей линию защиты. Впрочем, не важно. Прежде всего необходимо выяснить, что Бренда действительно сказала. Поднявшись на террасу, он услышал справа от себя, откуда-то снизу: «Осторожно!» Он резко остановился и как раз вовремя отступил в тень дерева.

По подъездной дороге спускались суперинтендент Дэвид Хедли и доктор Николас Янг. Последний, скрючившись, сидел в инвалидном кресле, которое лихо катил, энергично работая левой рукой, катил с такой скоростью, что оно забуксовало и съехало на обочину. Стоя в тени дерева, темнеющего на фоне багряно-янтарного неба, Хью видел, как Хедли поспешно шагнул вперед и выровнял кресло. Затем он потерял обоих из виду. Однако слышал несвязное бормотание и тяжелое дыхание калеки и холодный голос Хедли.

— Если вы намерены сломать себе шею, доктор Янг, то это ваше личное дело. Но в следующий раз поберегите мои колени. Крутаните его назад.

— Недосмотрел, — сердито проворчал Ник, все еще тяжело, со свистом дыша. — Совсем забыл, что для полицейского ноги — самая ценная часть тела. Потерять их было бы трагедией. Нет, нет, прошу прощения — стоп. Я задыхаюсь.

— Не стоит.

— Я хочу, чтобы вы проявили благоразумие, — сказал Ник таким тоном, будто его собственное благоразумие не подлежало сомнению. — Окажите мне любезность и ответьте. Не смотрите на меня, как канцлер казначейства с готовым бюджетом. Скажите, если не согласны со мной.

Снова наступила пауза; казалось, суперинтендент рассматривает своего собеседника.

— Мой дорогой сэр, — проговорил Хедли, — я не знаю, что вы желаете от меня услышать. Я пока даже не знаю, что здесь произошло. Это мы вроде бы и собирались выяснить. Если вы способны вытащить колесо из грязи, то давайте-ка займемся делом и станем на страже до прибытия инспектора Гейтса. Надеюсь, вы не полагаете, что я немедленно вызову Черную Марию и арестую того, кого вы считаете убийцей, лишь по той причине, что вы являетесь другом одного из высших полицейских чинов.

— Я этого не прошу.

— Тогда чего же вы хотите?

Ник ответил с холодной сдержанностью:

— Я хочу, чтобы игра велась честно. Так вот. Начнем с того, что Бренда не имеет к этому никакого отношения. Вы понимаете?

Нерешительное молчание.

— Понимаете?

— Не уверен. Еще рано говорить. Но если вы хотите знать мое мнение…

— Я непременно хочу знать ваше мнение.

— Нет, я не думаю, что она имеет к этому отношение, — ответил Хедли. — Мне показалось, что она все рассказала здраво и начистоту. К тому же, по-моему, она не из тех, кто станет лгать.

Хью, стоявший над ними, оперся рукой о ближайшее дерево, зажмурил глаза и сделал глубокий вдох.

— Улики, — продолжал Хедли, — возможно, подтвердят сказанное ею. Ее рассказ достаточно убедителен, за исключением… — последовала очень краткая, едва заметная пауза, — за исключением одного маленького пункта, который она, возможно, сумеет разъяснить позже.

— Какого пункта? — поспешно спросил Ник.

— Позже разъясним.

— Я хочу кое-что предложить вам, суперинтендент, — настаивал Ник почти ласково, — кто-кто, а Бренда никогда бы не убила мальчика. Хорошо, это принимаем. Но хочу вам сообщить, что Бренда ошиблась в одном. Она говорит, что убийца, должно быть, надел ее обувь и прошел в ней через корт. Так вот, я хочу сказать, что она ошиблась относительно размера туфель… или в чем-то еще. Настоящий убийца не надевал ее туфли.

— Почему нет?

— Разумеется, потому, что убийца — это молодой Роуленд, — сказал Ник. — Я говорю об этом, поскольку здесь все ясно как день.

— Похоже, вы абсолютно в этом уверены, сэр.

— Естественно, — сказал Ник. — Я намерен добиться, чтобы его повесили. Я посвящу этому каждую минуту оставшейся мне жизни, каждый пенс моего банковского счета и каждую клетку моего недюжинного мозга. Я твердо решил, что заставлю этого джентльмена пожалеть о том, что он появился на свет. Я буду знать о каждом его шаге. Он не скажет ни слова, которое я не запишу и не изучу. И если он выдаст себя хоть одним звуком… хоть одним, суперинтендент, — а, заметьте, так и будет, — не успеете вы и глазом моргнуть, как я передам его в ваши руки. Держу пари на что угодно. Когда дело дойдет до суда, держу пари, что я найду двадцать пунктов, которые он упустил из виду и которые докажут его вину. И я пожертвую полиции по двадцать фунтов на каждый из этих двадцати пунктов.

Здесь Хью едва не допустил вторую ошибку. Его поразила ненависть, звучавшая в голосе Ника, хоть он и был к чему-то подобному готов. Она потрясла его. В течение нескольких месяцев он смутно догадывался, что Ник очень похож на Фрэнка; Ник был воспитателем Фрэнка, его руководителем, его советчиком. Хью казалось, что он слышит самого Фрэнка, вернее, Фрэнка постаревшего, мудрого и изворотливого, словно змей.

Хью стоял в траве всего в ярде над их головами. Его порыв был чисто инстинктивным. Он собирался прыгнуть вниз и раз и навсегда разобраться с этой старой свиньей. Но он вовремя совладал с собой и остался стоять, держась рукой за дерево. Если бы он спрыгнул, то для Бренды все было бы кончено. Его версия убийства должна совпадать с версией Бренды. Но в том-то и дело, что он не имел ни малейшего представления, о чем она говорила Хедли.

«Спокойно!»

Он снова услышал голос Ника:

— Вы меня поняли, суперинтендент?

— Да. Думаю, понял.

— Ах, оставьте свой официальный тон. К черту. Не люблю я этого. — Ник теперь говорил скорее весело, чем раздраженно. — Я вас прошу лишь об одном: руководствоваться уликами и ничем иным. Вы же слышали, что сказала миссис Бэнкрофт. Он угрожал Фрэнку, так ведь?

— Очевидно, да, — согласился Хедли. — Как и Артур Чендлер.

— Э… э… о чем вы говорите? Что еще за Артур Чендлер?

— Приятель Мэдж Стерджес, — ответил Хедли. — Я вам говорил о нем. Когда ваш телефон не ответил, я заехал сюда по пути из местного отделения полиции, чтобы предупредить вас: Чендлера видели в здешних краях и от него можно ждать неприятностей.

Наступило молчание, нарушаемое нетерпеливым постукиванием по колесу инвалидного кресла.

Суперинтендент добавил несколько более резко:

— Но похоже, это вас не беспокоит.

— Я вас не понимаю.

— Вы спросили меня, — сказал Хедли, — что я думаю об этом случае. Пока я о нем ничего не думаю. Если мы не прекратим бессмысленную болтовню и не займемся делом, то никогда ничего не узнаем. Но одно я действительно заметил. Похоже, что Чендлер вас нисколько не беспокоит. Похоже, вы даже не даете себе труда изобразить потрясение, приличествующее прискорбному событию — а именно смерти Фрэнка Дорранса, — по поводу которой мы все, разумеется, выражаем вам соболезнования. Зато вас весьма беспокоит, что Роуленд пришел в ваш дом и влюбился в мисс Уайт. — Он повертел в пальцах нож. — А мисс Уайт влюбилась в Роуленда. — Он снова поиграл ножом. — Об этом я могу судить по ее словам, хоть это вовсе меня не касается. Интересно, почему вы так стремитесь убрать Роуленда с дороги?

Из горла Ника вырвался сдавленный вопль.

— Суперинтендент, вы что, с ума сошли?

— Нет.

— В таком случае, к чему вы клоните? Уж не думаете ли вы, что я питаю к Бренде некий интерес? В моем-то возрасте?

— Вовсе нет. Хотя сегодня днем меня очень поразило, как настойчиво вы твердили, что ей более чем прилично жить в вашем доме. Мне и в голову не приходило, что это может быть неприлично.

— Будьте любезны объяснить, на что вы намекаете.

Хедли заговорил с неожиданной мягкостью:

— Я просто предупреждаю, вот и все. Вы лелеяли планы относительно их союза — отлично. Смерть Дорранса разбила их — отлично. Но не дай Бог, чтобы из-за неприязни к Роуленду вы позволили себе ввести нас в заблуждение.

— Ах, вы имеете в виду ложные показания, — весело ответил Ник. — Нет, этого я делать не стану. У меня нет в этом необходимости.

— Отлично. Я не говорю, что Роуленд невиновен. Возможно, и виновен. Но если он станет лгать, мы достаточно быстро это обнаружим. А теперь вы сами поедете, пока не совсем стемнело и мы еще в состоянии хоть что-то разглядеть на корте, или мне вам помочь?

— Могу ли я выбраться отсюда?

Внизу послышалось шуршание шин и чавканье грязи. Инвалидное кресло резко рванулось назад и, слегка наклонившись, покатилось вниз по дороге. Ник его выровнял. В красноватом отсвете заката было видно его лицо.

— Не стоит беспокоиться из-за того, что темнеет, — сказал он. — На деревьях прожектора. Я их установил на случай, если молодежь захочет поиграть после наступления темноты. Если пожелаете, мы можем осматривать корт хоть всю ночь. А теперь, друг мой, послушайте меня. Первое, что мы сделаем…

Его голос становился все тише и наконец совсем замолк.

Хью стал медленно подниматься к дому.

Итак, начать придется с этих двух противников. Когда Хью увидел выражение лица Ника, его слегка замутило. Он не был уверен, кто из двух более опасен — Ник или Хедли. А Бренда своей ложью усугубила их и без того нелегкое положение. Относительно Ника это не имело значения, но что касается полиции — еще как имело.

Как далеко она зашла в своей лжи? Что именно сказала? У нее еще есть время отказаться от своих слов.

— Хью, — прозвучал из тьмы тихий шепот. Низкий, длинный фасад дома из побеленного кирпича был погружен во тьму, за исключением окна кухни, расположенной в цокольном этаже. Хью поднял голову и в окне второго этажа увидел Бренду. Она показывала рукой на окно гостиной. Он вошел в открытые стеклянные двери, и через мгновение Бренда оказалась рядом.

— Ты их не встретил, правда? — прошептала она в темноте. — Я хотела тебя предупредить, но не знала, как это сделать. Ты с ними разговаривал?

— Нет. Между прочим, я припрятал твой сломанный ноготь.

— Я знаю, — сказала Бренда с напряжением. — Ты ведь обещал. Но послушай! Ты не оставил на корте еще и свои следы?

— Оставил, но это не важно. Корт почти высох. Следы неглубокие, и будет нетрудно доказать, что их оставили гораздо позже.

— Говори тише, — попросила она. — Мария сейчас внизу. Хью… я… хочу тебя кое о чем предупредить. Я им рассказала…

— Да, знаю. Свою версию. Ты показала им чистые туфли, которые были на тебе, и заявила, что даже не ходила на корт. Сказала, что кто-то взял твои другие туфли, пошел в них на корт и убил Фрэнка. Теперь это уже не имеет значения. Вопрос в том, какую историю ты сочинила? Что еще ты им сказала?

Глава 9

Решимость

— Я знаю, — продолжал Хью, — что ты выпалила первое, что пришло в голову. Я тебя не виню. Но…

— Ах, нет, — достаточно жестко возразила Бренда. — Дорогой, не я выпалила, а из меня вытянули. Но я была осторожна, предложила убедительную версию и буду ее держаться.

Перед ним была уже не та испуганная девушка, которую он застал на теннисном корте. Хью почувствовал перемену еще до того, как она заговорила. Словно желая подчеркнуть это, Бренда нарушила свои же инструкции и говорила не понижая голоса. Она переоделась и приняла ароматическую ванну, что, видимо, и вернуло ей присутствие духа.

— Мне пришлось сказать им это, — объяснила Бренда. — Знаешь почему? Неожиданно для себя я обнаружила, что они стараются взвалить вину на тебя. Этого я не могла допустить. Благодарю покорно.

— Но…

— Свиньи, — продолжала Бренда. — Я им покажу. Послушай, я все тебе расскажу в нескольких словах. Потом мы зажжем сигнальные огни, поднимем флаг, пусть попробуют тогда взять форт. Я сказала, что пошла туда в двадцать минут восьмого; это истинная правда. Сказала, что пошла забрать корзину для пикников; это также правда. Но я не сказала, что забрала корзину. В этом я не могла признаться — они бы ее открыли и нашли в ней грязные теннисные туфли.

— Да.

— Я ведь говорила тебе, что поставила корзину точно на прежнее место, поэтому невозможно заметить, что ее трогали. Я сказала, что, не дойдя до павильона, свернула за угол корта и увидела Фрэнка… Ты что-то сказал?

— Нет, продолжай.

Ее глаза зажглись странным блеском.

— И тут, — продолжала она, встряхнув Хью за руку, — и тут я почувствовала прилив вдохновения. Да, Хью, именно вдохновения. Никак нельзя определить, что я подходила к корзине. А знаешь, какая она тяжелая? Она набита посудой и весит целую тонну. Если быть точной, то сорок фунтов. И я вдруг вспомнила, что донесла ее до самого корта и вернулась с ней обратно…

Хью поднес руку ко лбу.

— Итак, ты предложила суперинтенденту Хедли, — заговорил он, чеканя каждое слово, — взглянуть на глубину следов в песке. Ты сказала, что они слишком глубоки для тебя. Отметила, что весишь девяносто восемь фунтов; тогда как человек, оставивший эти следы, весит, должно быть, фунтов сто сорок. Так?

— Господи, откуда тебе это известно?

— Передача мыслей на расстоянии, — заявил Хью. — Мы с тобой родственные души, во всяком случае, в старинных романах это называлось именно так. Я знаю об этом, потому что сам на какой-то момент счел такую защиту лучшим способом нападения. Но мне он показался слишком наглым. Священные коты египетские! Поверить такой неприкрытой лжи!

— Они мне верят. Клянусь, что офицер полиции мне поверил.

— Возможно, и так, но лишь до тех пор, пока он не увидел улики. Однако почему бы и нет? Почему бы и нет? Мы знаем правду, и поэтому она для нас более чем очевидна. Но так ли она очевидна для них? Вот что мне любопытно. Нет, постой, продолжай: каков конец твоей истории?

— Я все тебе рассказала, действительно все. Я сказала, что не входила на корт, так как поняла, что Фрэнк мертв, и вспомнила, что до прибытия полиции ничего нельзя трогать.

— А…

— Но я обратила внимание на то, что отпечатки какие-то странные — я поставила ногу рядом с одним, и он оказался точно моего размера. К тому же это туфли марки «Грей гуз», где на подошве изображен гусь. Я сказала, что в павильоне у меня лежала запасная пара таких туфель и что их мог кто-то украсть. Потом я сказала, что сбегала в павильон и проверила: запасные туфли, бывшие в шкафу, исчезли. — Она немного помолчала. — Кажется, все. Я сказала, что очень испугалась и не знала, что делать. Затем около половины восьмого — что правда — пришел ты. Я все сделала правильно? Как ты считаешь?

Хью задумался. Шарф, который, несмотря на отсутствие пиджака, по-прежнему был на нем, показался слишком тугим. Он сделал два шага вперед, затем два шага назад.

— Откровенно говоря, я не прыгаю от восторга.

— Но я уже сказала все это. Чем ты недоволен? Что здесь не так?

— Так вот, главная сложность в том, что если они установят связь между тобой и этой чертовой корзиной — ставлю три против одного, что так и будет, поскольку ты сама призналась, что хотела ее забрать, — то мы пропали. Они обязательно осмотрят павильон, откроют корзину и найдут туфли. Теперь несколько практических соображений. Когда ты дотащила корзину до того места, где лежит Фрэнк, то, разумеется, поставила ее на землю? Да. Разве она не оставила следа?

Уже задав свой вопрос, он вспомнил, что никаких следов корзина не оставила. Он сам их искал.

— Нет, Хью, не думаю. Я немного пошаркала ногами по этому месту.

— Но на корзине могли остаться комья песка.

— Нет. Были, но вытерлись о мокрую траву. Я заметила.

— Твои отпечатки пальцев на ручке?

— Ты сам говорил мне, что на невыделанной коже отпечатков не остается.

Хью сделал еще несколько шагов взад и вперед.

— Итак, давай подумаем. У этого плана есть одно преимущество — чисто психологическое. Никто никогда не поверит — независимо от того, ходила ты туда, чтобы убить Фрэнка, или лишь затем, чтобы посмотреть на его мертвое тело, — что ты пришла на корт, таща корзину для пикников весом в сорок фунтов. Да, я-то знаю, что именно так ты и поступила; но никому это и в голову не придет. Таким образом, они, возможно, не усмотрят связи между корзиной и глубокими следами ног. Есть еще один весомый аргумент, и тоже психологического порядка. Похоже, Хедли тебе верит. Да, в целом, возможно, у нас есть шанс побороться.

— Постой, Хью. Ты сказал: «возможно, у нас есть шанс побороться»?

— Нечто в этом роде.

— Иными словами, ты хочешь сказать, что не собираешься меня поддерживать?

Хью воздел руки к потолку:

— Бренда, вопрос не в том, собираюсь я тебя поддерживать или нет. Если ты настаиваешь на своей версии, я, конечно, с тобой. Но ты, кажется, не отдаешь себе отчета в том, насколько это серьезно. Ты не в школе, которую так ненавидела, и речь идет не о булавке, воткнутой в стул классной дамы. Это убийство. Ты выступаешь против Скотленд-Ярда. Прежде всего надо выяснить, на каком мы свете, и уж потом…

— Я не отдаю себе отчета, насколько это серьезно? — воскликнула Бренда. — Это ты не отдаешь себе отчета. И против кого бы я ни выступала, я не позволило им арестовать тебя, если это в моих силах.

— Послушай, может, я тупица, но я не понимаю, каким образом нагромождение небылиц может мне помочь. Кроме того, меня никто не собирается арестовывать.

Избранная им тактика была явно ошибочной. Он понял, что за деланной холодностью Бренды скрывается гнев; понял, что она разъярена и обижена.

— Ах вот как, не собирается? — взорвалась она. — А знаешь ли ты, что Мария клянется, будто видела, как ты, стоя над телом Фрэнка, бил его граблями?

— Но это же бред истерички. Он не имеет ни малейшего отношения к делу.

— Не имеет? Как и отпечатки моих туфель?

Последовала пауза, после которой Бренда заговорила жестко и напряженно:

— Ты не знаешь, что произошло здесь, наверху. По крайней мере, ты не удосужился спросить. Поднимаясь к дому, я… я так любила тебя, что ничего не видела перед собой. Как ты бросился мне на помощь, не задав ни одного вопроса, не допуская даже мысли, что я могла это сделать. А знаешь, что я обнаружила здесь? Я обнаружила, что Ник, Мария и этот Хедли ждут меня на верхней площадке лестницы. Первое, что я услышала, так это то, что Фрэнка убил ты: Ник и Мария все решили между собой.

У меня уже возникло такое предчувствие, и я очень беспокоилась. Я знала, что Мария наплетет с три короба всяких ужасов. Что я должна была делать? Если бы я сказала правду, а именно что на корте вообще не было никаких следов, пока я сама их не оставила, они бы мне просто не поверили. Ты сам не поверил. Но если бы я сказала, что настоящий убийца был обут в мои туфли, они не могли бы обвинить тебя. Ты так же не мог бы надеть мои туфли, как человек с Луны. Это все.

Голос Бренды стал еще жестче и сдержаннее:

— Мне жаль, если моя версия представляется тебе такой глупой. Мне жаль, если она не устраивает твой юридический ум. Возможно, я не дала себе времени «взвесить все факторы». Если бы ты видел лицо Ника и слышал, что он говорил, то, возможно, поступил бы так же. После того, что ты для меня сделал, я чувствовала, что умру, если не отведу от тебя обвинение. Когда ты сюда пришел, я думала, ты поймешь. Возможно, я даже ждала слов благодарности. Ты же только и делаешь, что выискиваешь огрехи, и держишься так, будто я тебя предала. Ты не был так щепетилен, когда говорил о фальсификации улик. Отлично. Можешь делать и говорить все, что угодно; но это мои показания, и я буду их придерживаться.

Затянувшееся молчание становилось невыносимым. Бренда надела туфли на высоком каблуке; когда она шла через комнату к окну, Хью слышал, как они царапают натертый пол.

— Извини, Бренда. Я не понял.

— Не важно. Это не имеет значения.

— Конечно же имеет. Кстати, если девушка так влюблена, что ничего не видит перед собой…

— К чему беспокоиться?

Оставалось только одно, и он это сделал. В смятении чувств она стояла, прижавшись к нему, обвив его шею руками, когда заскрипели тормоза полицейских машин, забивших подъездную дорогу; сумерки наполнились громкими голосами, в саду замелькали неясные очертания.

— Возьми себя в руки, — сказал Хью. — Полиция уже здесь. Это наша версия, и мы будем держаться ее.

— Свет зажечь?

— Пожалуй, да.

Бренда поспешно подошла к выключателю и нажала на него. Настенные канделябры с пергаментными экранами озарили бледно-зеленые стены длинной комнаты. Они осветили изысканное старинное серебро, рояль и стоявшую на нем вазу с белыми гвоздиками, глубокие, обитые белым шелком кресла. Осветили они и растрепанного молодого человека без пиджака, и Бренду в коричневой юбке и джемпере, влюбленно ему улыбавшуюся. В это же самое мгновение — словно под действием того же выключателя — в конце сада вспыхнуло белое сияние. Кто-то включил прожектора на деревьях над теннисным кортом. Они образовали дымные нимбы над кронами деревьев и, словно в театре, высветили каждый лист, сияя в просветах между тополями. И через эту ярко освещенную сцену двигались человеческие фигуры. Их было шесть, почти каждый нес футляр с фотоаппаратом. Но внешность одного из вновь прибывших — невероятно крупного и дородного мужчины в черном плаще размером с палатку, в шляпе с загнутыми полями, плотно сидящей на копне седоватых волос, — была столь ошеломительной, что Хью тут же показал на него Бренде.

— Взгляни-ка, — хмуро сказал он.

— Ну? Что в нем такого? Кто это?

— Последний, кого я хотел бы здесь видеть, — ответил Хью. — Это Гидеон Фелл.

Словно услышав свое имя, доктор Фелл развернулся, как старинный галлон, и, моргая, посмотрел в сторону ярко освещенного дома. Они увидели очки на широкой черной ленте, необъятное красное лицо, сияющее, как у Санта-Клауса, и бандитские усы. С выражением искренней доброжелательности и рассеянности он вошел в сад, двигаясь в направлении ближайшего дерева, на которое и наткнулся бы, если бы констебль в форме не взял его за руку и не вывел на подъездную дорогу. Доктор Фелл вежливо приподнял шляпу — то ли перед констеблем, то ли перед фигурами в окне, это было неясно — и позволил констеблю оказать ему подобное одолжение.

Бренда нервно хихикнула:

— Он не выглядит таким уж опасным. У него дружелюбный вид.

— Да. Многие убийцы были того же мнения.

Молчание.

— Что ты хочешь этим сказать, Хью?

— Только то, что грядет генеральное сражение. И не с кем-нибудь, а именно с этим типом…

— Он проницательнее того, другого?

— Нет, но у него более богатое воображение. Он большой друг Хедли и гроза тех, кто затевает темные дела. Его конек как раз такие дела, как это. Скрести пальцы и моли Бога, чтобы он не связал слишком глубокие отпечатки следов с корзиной для пикников, набитой фарфором. Бренда, нам необходимо найти слабое место.

— Какое слабое место?

— Добрый вечер, сэр, — прозвучал из окна голос, от которого они подскочили. — («Придется прерваться», — решил Хью.) — Мое имя Гейтс, инспектор Гейтс, — продолжал вновь прибывший. — Я ищу доктора Янга и суперинтендента Хедли.

— Они внизу, на теннисном корте. Там, где вы видите свет прожекторов.

— Ах, хорошо, — любезно поблагодарил инспектор Гейтс. — А как ваше имя, сэр?

Хью назвал свое имя, затем представил Бренду.

— Понимаю, — прибавил вновь прибывший. — Значит, вы мистер Роуленд? Возможно, мы вскорости захотим встретиться с вами обоими. Не уходите.

Он кивнул и удалился, но зловещая атмосфера осталась.

— Бр-р-р, — вырвалось у Бренды.

— Да, начинается.

— Тебе не кажется, что он мог нас услышать?

— Нет, конечно нет. Не надо видеть привидения всякий раз, как заскрипит мебель. Они такие же люди, как и мы. Но нам необходимо найти в нашей истории слабое место и подправить его. — И он рассказал ей о подслушанном разговоре. — Хедли заявил, что ты все рассказала здраво и начистоту. За исключением одного пункта, который ты, вероятно, разъяснишь позже. Какого пункта? Где ты поскользнулась? В чем это слабое место?

— Ума не приложу.

Хью ненадолго задумался.

— Подожди-ка, — пробормотал он. — Вторая пара туфель, которую ты носила, была не слишком чистой, а? Твой рассказ о том, что весь день на тебе были одни и те же туфли. Но вспомни: ты играла в теннис на очень пыльном корте. Вторая пара, случайно, не была слишком чистой?

— Нет, с этим все в порядке. Я по меньшей мере два раза играла в теннис в этих туфлях, и с тех пор их не чистили.

— Между этими туфлями есть какая-нибудь разница? Кто-нибудь, например Китти, мог бы сказать, что в шесть часов на тебе были одни туфли, а в восемь — другие?