Ложь и секреты (№3) - Три маленьких секрета

Лиз Карлайл

Три маленьких секрета

Пролог

Дьявол шутить не любит

Его нашли на конюшенном дворе. Еще не прокричал первый петух, в неподвижном воздухе стоял густой запах сена и лошадей, трава не просохла после вчерашнего дождя. Две светло-серые кареты с замазанными гербами и опущенными занавесками медленно ползли вниз по холму, как шарики ядовитой ртути.

Он решил сэкономить шиллинг и сам запрячь лошадей. Он рассуждал как глупец. Его бдительность притупилась, а разум еще спал. Здравый смысл дурманили мысли о юной жене. Она не давала ему заснуть, пока не осталось никаких тайн, просьб, высказанных затаив дыхание, смеха, заглушённого складками старого одеяла.

Потом она уснула, положив кулачок на подушку и закинув стройную ногу на его сторону постели жестом восхитительно новым и успокаивающе знакомым. Он не спал. Наверное, он уже тогда знал, что эти мгновения драгоценны.

Поднявшись, он неотрывно смотрел на жену. Изящные розовые раковины ушей. Нежный изгиб красивой шеи. Маленькая грудь столь совершенна, что он удивлялся, как можно простым смертным любоваться ею. Потом он неохотно натянул брюки и пошел заниматься делом, чтобы сэкономить этот проклятый шиллинг. Видит Бог, даже такую мелочь они не могли себе позволить потратить.

В конюшне было еще темно. Он зажег лампу и отыскал своих лошадей. Накормив, он тщательно вычистил их и принес воды из стоявшей во дворе бочки. В рутинных делах человек, только нащупывающий свой путь в жизни, находит успокоение. Покончив с этим, он снял с железного крюка сбрую.

Чья-то тяжелая и холодная, как смерть, рука тронула его за плечо.

Смерть, смерть…

Говорят, когда приходит смерть, перед глазами у человека проходит вся жизнь. Перед его внутренним взором пронесся день его свадьбы. Так за окнами быстрого фаэтона мелькает сквозь деревья уютный сказочный домик.

Бросив сбрую, он повернулся. Вот оно что. Эти серые с черным ливреи ему знакомы. Он увидел нескольких мужчин значительно крупнее того, кто стоял рядом.

Чья-то рука потянула его из тени.

– С тобой хотят поговорить. – Голос под стать руке, холоден, как смерть.

Не похоже, что мужчины поджидали его ради пустой болтовни. Он сражался как лев. Но их было четверо против одного. Хоть он был сильным, привычным к тяжелому физическому труду человеком, им не потребовалось много времени, чтобы сорвать с него рубашку и избить до полусмерти. Он сумел вырваться и одного чуть не утопил в бочке с водой. Схватив другого, ударил его головой о дверцу кареты. Сломал нос третьему, с удовлетворением наблюдая, как пятна крови расплываются на красивой ливрее.

Он, конечно, знал, что не одержит победы. И понимал, что они намерены убить его. Они повалили его, как свора собак оленя. Он валялся в грязи, выплевывая кровь и навоз. Подняв его, они начали все сначала.

Он не помнил, как сбросил их. Не помнил, как в его руках оказались вилы. Он помнил только, как стальные зубья вошли в плоть другого человека. Как пронзительно закричала девушка, спрятавшаяся в тени. Она кричала… кричала…

Полированная дверца кареты открылась, показалась нога в дорогом сапоге.

В тишине прозвучал голос. Почти миролюбивый. Но черный хлыст, намотанный на руку Джессопа, противоречил его тону.

Конечно, он бился как герой. Но приспешники Джессопа быстро скрутили его и крепко держали, пока новоиспеченный тесть четко и доходчиво объяснял, что его дочь переменила решение. Подкрепляя каждое слово ударом хлыста.

Только когда он рухнул, Джессоп соизволил подойти ближе.

– Надеюсь, теперь ты убедился, что моя дочь передумала насчет этой глупости в Гретна-Грин.

Он не убедился. Его никогда не переубедить. С трудом приподняв голову, он повернулся к девушке, которая пряталась в тени.

– Он лжет. – Слова душили его. – Скажи… что Джессоп…лжет.

Горничная его жены, шумно вздохнув, наконец вышла из полумрака.

– Увы, нет, месье, – ответила она, сжав перед грудью руки. – Миледи… она передумала. Она сказала, что она… tres desole… oui – очень сожалеет. Она… она тоскует по дому, месье. И tres jeune – очень молода, oui. Она хочет вернуться с отцом в Шеффилд.

Вдруг с тошнотворной быстротой все всплыло у него в памяти. Ее бесконечные вопросы. Тревога. Мелочные заботы о деньгах, слугах, презрении общества…

Неужели? Господи, неужели она передумала?

Джессоп снова накрутил хлыст на руку. С самодовольной улыбкой он забрался в свою карету. Лакеи ушли, бросив в грязи жертву своей кровавой работы. Горничная, спрятавшись в тень, снова заплакала.

Нет. Он не верит. Он никогда не поверит в это.

Негодяй. Джессоп так не уйдет. Почти теряя сознание, он как-то ухитрился подняться на ноги и вложил всю ярость в удар по карете. Вместо того чтобы замедлить ход, кучер хлестнул лошадей и без малейших колебаний переехал рухнувшего под колеса несчастного.

Он почувствовал адскую боль. Безвольное тело как мешок перекатывалось по булыжникам. Потом наступила страшная агония – хрустнула кость, разрывая плоть. Ему показалось, что череп раскололся о столб ворот. Потом он провалился в черноту. В блаженное забвение смерти… или что-то близкое к ней.

Глава 1

Деньги, как навоз, когда лежат кучей, не приносят пользы

Шотландцы говорят, что история от пересказа ничего не теряет. Историю Меррика Маклахлана пересказывали тысячу раз. О нем говорили в гостиных и клубах, судачила на кухне прислуга. От сезона к сезону он становился все богаче и мрачнее. В расцвете жизни его считали настоящим Шейлоком, безжалостно взыскивающим то, что ему причитается.

Те, кто связывался с Черным Маклахланом, вели дело честно и с трепетом. Некоторые при этом богатели, другие преуспевали меньше и оказывались несостоятельными должниками. Их истории тоже рассказывали, но уже в суде. Мисс Китти Коутс едва ли имела к этому отношение и даже не могла правильно написать слово «несостоятельный». Ее дела с Маклахланом были совершенно иного рода. И если и касалось финансов, то только в том, что Китти приходилось отдавать сводне значительную сумму.

Сейчас, однако, Китти было о чем задуматься, кроме неудач в математике и правописании Клонившееся к закату солнце светило в окно импровизированной спальни Маклахлана, бросая узкие лезвия лучей на его обнаженные плечи и шрамы. Страшные белые рубцы крест-накрест пересекали твердые бицепсы и спину. Китти долго и с трудом привыкала к ним. Положив руки на мягкие завитки темных волос на его груди, она оседлала его.

Часы в соседнем кабинете пробили пять. Тремя-четырьмя мощными толчками Маклахлан закончил свое дело, оттолкнул Китти и потер мускулистой рукой глаза. Намек был понятен.

– Мы ведь еще не расстаемся, мистер Маклахлан? – Китти снова повернулась на живот и легко провела пальцем по кривому, как турецкая сабля, шраму, пересекавшему щеку мужчины. – Я могу задержаться, два фунта за целую ночь. – Теплый палец снова заскользил по его щеке. – И мы прекрасно проведем время.

Отшвырнув простыни, Маклахлан снова оттолкнул ее и спрыгнул с узкой кровати.

– Одевайся, Китти. – Его голос был бесстрастным. – Уходи сегодня по черной лестнице. Персонал еще работает.

Она помрачнела, но ничего не сказала. Маклахлан стоял, стиснув зубы из-за боли в лодыжке. Он не двигался, пока не убедился, что может идти, не хромая, затем прошел в гардеробную и тщательно вымылся.

Когда он вернулся за своей аккуратно сложенной одеждой, Китти уже натянула мятое красное платье. Ее брови напряженно сошлись на переносице, лицо было мрачным.

– Мистер Маклахлан, сколько я сюда прихожу?

Он подавил вздох раздражения.

– Я не отмечал, Китти.

– А я точно знаю, – капризно сказала она, – четыре месяца и две недели.

– Я не знал, что ты сентиментальна. – Маклахлан был занят тем, что натягивал нижнее белье.

– Каждый понедельник и четверг с первого февраля, – продолжала Китти. – И за все это время вы не сказали мне и десяти слов.

– Я не думал, что ты добираешься сюда из Сахо ради ученой беседы, – ответил он, разворачивая брюки. – Я полагал, ты приходишь за деньгами.

– Ну-ну, продолжайте! – Она схватила валявшиеся на полу чулки. – Воспользуйтесь умными словами, чтобы подразнить меня и выставить вон. Ложись, Китти! Наклонись, Китти! Уходи, Китти! У меня назначена встреча, Китти! Вы отвратительный, злой человек, Маклахлан.

– Как я понимаю, я упал в твоих глазах, – заметил Маклахлан. – Если хочешь, скажи миссис Фарнем, чтобы она в четверг прислала кого-нибудь другого. – Не такую разговорчивую, про себя добавил он, заправляя рубашку в брюки.

– Сказать-то я могу, но у Фарни я единственная рыжая, – предупредила Китти, резким рывком натягивая чулок. – Позвольте заметить, меня часто приглашают именно из-за цвета волос.

– Мне любой цвет подойдет, – ответил он, разглядывая округлый зад Китти, когда она нагнулась за вторым чулком. – Меня это совершенно не интересует.

У Китти будто что-то хрустнуло внутри. Резко выпрямившись, она швырнула чулок ему в лицо.

– Тогда вам и дырка от сучка в трухлявом заборе подойдет, неблагодарный шотландец!

Маклахлан пристально посмотрел на нее.

– Да, это выход, причем более дешевый. – Маклахлан тоже начал подумывать об этом. Он деловой человек, ему сантименты не нужны. А заборы не разговаривают, не жалуются и не хнычут.

Китти решительно сунула босую ногу в туфлю.

– Хватит с меня вашего ворчания и механических движений! Вы никогда не спросите: «Как вы поживаете?» – Может быть, я и шлюха с Хеймаркета, но будь я проклята, если я…

Десятифунтовая бумажка, которую Маклахлан сунул Китти в сжатый кулак, заставила ее замолчать. Она долго смотрела на банкноту, глотая слезы.

Маклахлан слегка пожал ей руку.

– Ты держалась восхитительно, Китти, – пробормотал он. – Дело не в том, что я неблагодарный. Но я не стремлюсь завязывать дружбу. Пусть миссис Фарнем пришлет в четверг кого-нибудь другого. Нам нужны перемены, и тебе, и мне.

Презрительно фыркнув, Китти сунула деньги в вырез платья. Миссис Фарнем от этого ничего не получит. Пройдясь по мужчине взглядом от плеч до паха, Китти театрально вздохнула.

– Боюсь, болеть будет не мое сердце, Маклахлан, – заметила Китти. – Но нечего вас жалеть. Несмотря на ваши таланты, вы этого не заслуживаете.

Маклахлан завязывал широкий галстук.

– Ты, без сомнения, права.

Китти возмущенно фыркнула.

– Отлично. В четверг я пришлю Бесс Бромли, пусть она вами займется. Она жестокая, эта девка с глазами кошки. Вы поладите, как огонь с маслом. – С этими словами Китти рывком открыла дверь, быстро пересекла смежный со спальней кабинет и исчезла в коридоре.

Маклахлан долго стоял, глядя в темноту кабинета. Он понимал, что другой человек испытывал бы сожаление или даже чувство вины. Но только не он. Китти служила ему достаточно хорошо, напомнил себе Маклахлан, заканчивая одеваться. Она была чистенькой, вежливой и пунктуальной. Ее широкий круглый зад определенно навсегда останется в его памяти.

Но это все, что он предпочитал помнить. Только первого апреля, спустя два месяца после ее первого визита, он потрудился узнать ее имя. До этого он просто приказывал гостье раздеться и лечь. Вернувшись за свой рабочий стол, Маклахлан вспомнил, что в особенно загруженные дни он даже не трудился раздеваться. Он просто расстегивал брюки, нагибал Китти над диваном в своем кабинете и возвращался к делам, удовлетворив вожделение.

Нет, его это не волновало. Ни тогда, ни сейчас. Одного он жаждал больше всего на свете, больше плотских утех – безраздельного могущества. И жалобы Китти, как бы искренни они ни были, никогда не изменят двух главных и непреложных законов капитализма. Время – деньги. Деньги – это власть. Сейчас у него очень мало времени, а власти ему всегда не хватало.

Развернув чертежи, Маклахлан нетерпеливо дернул шнурок звонка, вызывая клерка. Пора поговорить с агентами с Треднидл-стрит. Надо работать. За неделю Маклахлан рассчитывал выбить три участка под строительство, продать шесть домов, обанкротить не выполняющего обязательства торговца кирпичом, сровнять с землей соседнюю деревню. И все для того, чтобы построить целую улицу элегантных домов в георгианском стиле и заставить расточительных англичан расстаться со своими фунтами. Вот это ему действительно доставит удовольствие.

Дом на Мортимер-стрит не походил на жилище богатого и влиятельного лорда, хотя улица находилась неподалеку от Мейфэр. Вопреки ожиданиям это не был широкий, с двойным фронтоном особняк, а обычный городской дом. Простой кирпичный фасад, внизу два окна и крыльцо, над ними четыре ничем ни примечательных этажа. Можно было предположить, что здесь поселился банкир, адвокат или процветающий торговец углем.

Но тем не менее дом принадлежал влиятельному графу Трейхерну, солидному, рассудительному человеку, если такие встречаются среди аристократов. Говорили, лорд Трейхерн терпеть не мог глупости и больше всего ненавидел хитрые уловки.

Но леди Бессетт, которая, дрожа, замерла у его двери, пришла повидать не графа. Она торопилась увидеться с гувернанткой – или, точнее, украсть гувернантку, если это окажется возможным.

Деньги не имеют значения. И ее нервы тоже. Графиня была в отчаянии. Нащупав в сумочке маленький сверток, она проглотила ком в горле и поднялась по ступеням позвонить в колокольчик. Она молилась про себя, чтобы гувернантка еще работала здесь. Только когда дверь отворилась, леди Бессетт пришло в голову, что не слишком прилично интересоваться прислугой с парадного входа.

Увы, было уже поздно. Высокий широкоплечий лакей смотрел ей прямо в лицо. Леди Бессетт нетвердой рукой подала ему свою карточку.

– Графиня Бессетт к мадемуазель де Севере. Если это возможно.

Лакей удивленно приподнял брови, но проводил графиню наверх и предложил присесть в маленькой, залитой солнцем гостиной.

Комната была обставлена прекрасным французским антиквариатом. Стены обиты тисненой тканью цвета сливок, желтые чесучовые занавески спускались на роскошный обюссоновский ковер. Несмотря на встревоженное состояние, леди Бессетт нашла комнату прелестной и отметила про себя сочетание цветов. Завтра, если она переживет эту встречу, ей предстоит оформить покупку дома. Это будет ее первый дом в жизни – не мужа, отца или пасынка, а ее собственный. Ее. И она тоже устроит там желтую гостиную. Ведь это ее выбор, не так ли? Завтра же она поговорит с подрядчиком.

Через несколько минут в комнату вошла высокая темноволосая женщина. Она выглядела настоящей француженкой, но была одета более элегантно, чем можно было ожидать от гувернантки. Ее поведение не было услужливым, а на лице застыло выражение добродушного любопытства. Не успев задуматься над этим, леди Бессетт вскочила с софы и бросилась через комнату.

– Вы мадемуазель де Севере? – прошептала она, схватив женщину за руку.

Губы женщины дрогнули.

– Да, но…

– Я хочу нанять вас, – перебила леди Бессетт. – Сейчас же. Назовите свою цену.

Мадемуазель де Севере отпрянула.

– Боюсь, вы ошиблись…

– Я в отчаянном положении. – Леди Бессетт стиснула руку женщины. – У меня есть рекомендательное письмо от графини фон Ходенберг из Пассау. Она мне все рассказала. О вашей работе. Об учебе в Вене. Мой сын… Он очень болен. Я должна нанять вас, мадемуазель де Севере, должна. Я не знаю, куда еще обратиться.

Женщина, ободряя, сжала ее руку.

– Мне очень жаль, – сказала она со слабым французским акцентом. – Графиню фон Ходенберг неправильно информировали. Я не общалась с ней больше десяти лет.

– Именно так она и сказала, – подтвердила леди Бессетт.

– Как вы с ней познакомились?

Леди Бессетт опустила взгляд к полу.

– В замужестве я долго жила за границей, – пояснила она. – Наших мужей объединял интерес к древней истории. Кажется, впервые мы встретились в Афинах.

– Как приятно, что она меня помнит.

Леди Бессетт слабо улыбнулась.

– Она знала только, что вы уехали в Лондон к Ратледжам, у которых ужасно болела маленькая девочка. Я с большим трудом отыскала эту семью. Лондон такой большой город. Я была в нем только раз в жизни.

Мисс де Севере указала на пару кресел у камина. Стояла поздняя весна, огонь в нем не зажигали.

– Пожалуйста, садитесь, леди Бессетт, – пригласила она. – Я попытаюсь объяснить вам свою ситуацию.

В сердце леди Бессетт угасала надежда.

– Вы… вы не сможете помочь нам?

– Я пока не могу сказать, – ответила гувернантка. – Но определенно попытаюсь. Расскажите о ребенке. Сколько ему лет и какова причина болезни?

Леди Бессетт подавила рыдание.

– Джеффри двенадцать, – ответила она. – Он… на него порой находит, мадемуазель: он говорит бессмыслицу и не может объяснить почему. Временами он страдает от меланхолии. Он очень нервный ребенок.

Мисс де Севере медленно покачала головой.

– Что представляют собой его видения? Грезы? Галлюцинации? Он слышит голоса?

– Я думаю, это грезы, – прошептала графиня. – Грезы наяву, а не во сне, если такое бывает. Но я не совсем уверена. Понимаете, Джеффри больше не хочет обсуждать это со мной. Он стал очень скрытным.

– Мальчик все еще страдает от приступов? – спросила гувернантка. – Знаете, с возрастом у детей это часто проходит.

– Стало только хуже, – ответила леди Бессетт. – Он такой странный. Я консультировалась с самыми известными врачами и френологами с Харли-стрит. Они сказали… О Господи! Они сказали, что у Джеффри скорее всего душевная болезнь… что, возможно, он потерял связь с реальностью и… и его надо изолировать.

– Какой вздор! – возмутилась гувернантка. – Я бы изолировала кое-кого из преуспевающих докторов с Харли-стрит. А уж что бы я сделала с френологами, и говорить не хочу.

– Вы… вы им не верите?

– Крайне редко, – живо сказала женщина. – А в этом случае совершенно не верю. Двенадцатилетний ребенок еще недостаточно развит умственно и физически для такого страшного приговора. И если у него на голове странные шишки, то скорее всего это от игры в каштаны. Вероятно, ваш ребенок просто слишком чувствителен и артистичен.

Леди Бессетт покачала головой.

– Нет, – уверенно сказала она. – Хотя он прекрасно рисует. У него замечательные способности к математике и к наукам. Вот почему эти… эти приступы кажутся такими странными.

– Значит, он не капризный ребенок?

– Нисколько.

– В остальном он совершенно здоров? Он учится? Он сообразительный мальчик?

– Учитель Джеффа считает его талантливым.

– У него была какая-нибудь детская травма?

Какое-то мгновение леди Бессетт колебалась.

– Нет… нет, травмы не было.

Гувернантка снова подняла брови и собиралась, видимо, задать очередной вопрос. Но в этот момент в комнату вбежала прелестная светловолосая девушка в нарядном платье.

– Мама, оно готово! – воскликнула она, вытягивая шею, чтобы разглядеть платье со спины. – Подол ровно подшит? Кажется, спина выглядит слишком…

– Милая, у нас гости, – упрекнула гувернантка, которая, как теперь стало ясно, была вовсе не гувернанткой. – Познакомься с леди Бессетт. Леди Бессетт, это моя падчерица, леди Ариан Ратледж.

Девочка густо покраснела.

– Извините, мэм! – Присев в реверансе, она тут же вышла.

– Позвольте, – пробормотала леди Бессетт, чувствуя, как запылали ее щеки. – Кто… я хочу сказать… это…

– Это та самая дочь лорда Трейхерна, которая была ужасно больна, – ответила хозяйка. – Да, именно это я пыталась объяснить вам, леди Бессетт. Мы поженились, он и я. А Ариан теперь, как видите, совершенно нормальная девочка. У нас еще трое детей, поэтому у меня прибавилось работы, и некогда давать советы друзьям и родственникам.

– Ох! – У леди Бессетт опустились руки. – Господи! Вы теперь леди Трейхерн! А я… я не знаю, что мне делать.

Хозяйка дома, наклонившись, положила ладонь на руку леди Бессетт.

– Вы еще так молоды, дорогая. Думаю, моложе меня.

– Мне тридцать, – прошептала графиня, – но я чувствую себя так, будто вдвое старше. – По ее щекам покатились слезы.

Леди Трейхерн подала ей свеженакрахмаленный носовой платок.

– Тридцать – это немного, – продолжала она. – Не переживайте так из-за сына. Поверьте моему опыту, с возрастом у детей это проходит.

– Вы думаете? – всхлипнула леди Бессетт. – Я так хочу в это верить. Джеффри – моя жизнь. Нас только двое, больше у нас с ним никого нет.

– Понимаю, – сказала леди Трейхерн. – И надолго вы в Лондоне, дорогая?

Леди Бессетт подняла на нее горестный взгляд.

– Навсегда, – ответила она. – Я вдова, мой пасынок недавно женился. Завтра я заключаю договор на покупку дома поблизости.

– Правда? – улыбнулась леди Трейхерн. – Как чудесно.

– Наш сельский врач думает, что для Джеффа лучше быть поближе к Лондону. Он сказал, что не знает, что делать с мальчиком.

Леди Трейхерн, успокаивая, похлопала ее по руке.

– Вы должны как следует устроиться, милая, – посоветовала она. – А когда вы с этим управитесь, то обязательно приводите юного Джеффа на чай. И мы познакомимся.

– Вы… вы нам поможете?

– Я попытаюсь, – сказала леди Трейхерн. – Симптомы его состояния действительно загадочные, но я совершенно не убеждена, что это болезнь.

– Правда? Слава Богу!

– Даже если это и так, дорогая, в Лондоне есть несколько врачей, которые проявили внимание к работам ученых в Вене и Париже. В области душевных болезней – это называют психологией, – сделаны значительные открытия. Не все врачи самодовольные невежды, леди Бессетт.

– Душевные болезни! – передернула плечами леди Бессетт. – Мне даже слышать о них невыносимо!

– И забудьте об этом, – сказала леди Трейхерн. – А теперь выпьем кофе, и вы расскажете мне о своем новом доме. Где он находится?

– Рядом с Челси, – тихо сказала леди Бессетт. – В деревне Уолем-Грин. Пока дом отделывают, я сняла там коттедж, но всего на несколько недель.

– Значит, до города вам совсем недалеко, – сказала леди Трейхерн и, поднявшись, позвонила в колокольчик. – Признаюсь, в Лондоне у меня не много знакомых. И все же позвольте мне представить вас в обществе.

Леди Бессетт почувствовала, как ее лицо снова вспыхнуло.

– Я очень мало бывала в свете, – призналась она. – И почти никого не знаю.

– Ну, моя дорогая, теперь вы знаете меня, – сказала хозяйка дома. – Так как насчет нового дома? Конечно, в нем есть все современные удобства? И вам предстоит купить массу мебели? Да это просто замечательно!

Глава 2

Лучше быть повешенным, чем неудачно жениться

Звонари собора Святого Георгия на Ганновер-сквер уже прогуливались по галерее, когда в утреннем тумане появилась карета Маклахлана. Он коротко приказал кучеру ждать его у «Трех королей» и шагнул на тротуар. Позже тут будет оживленное движение, а Меррик не имел желания застрять здесь.

Один из звонарей с любопытством украдкой взглянул на него. Другой растирал мозолистую руку, словно обдумывая предстоящее дело, пока третий громко жаловался на весеннюю сырость. Кто-то невидимый – мелькнули только рука и край церковного облачения – изнутри открыл дверь, и звонари исчезли в церкви. Было слышно, как они друг за другом поднимаются на колокольню.

Маклахлан в душе поблагодарил их за сдержанность. Он не видел смысла в праздных разговорах с незнакомыми людьми. И не имел желания входить в церковь, пока в этом нет необходимости. Он неутомимо шагал взад и вперед по улице, любуясь классическими колоннами и витражами собора Святого Георгия. Его восхищение, лишенное всяких эмоций, было скорее беспристрастной оценкой профессионала. Во всяком случае, он никогда не пришел бы сюда по доброй воле да еще на венчание.

Но сегодня день свадьбы его старшего брата. У Маклахлана не было выбора. Он повернулся и снова зашагал по тротуару. Черт возьми, Фиппс слишком туго завязал ему галстук. Маклахлан провел пальцем вдоль воротника, ослабляя узел.

Движение по Сент-Джордж-стрит стало интенсивнее. Черт! Он не желал шагать тут, как зверь в клетке, но не мог заставить себя войти внутрь. Резко повернувшись, Маклахлан пошел по тенистой галерее, примыкающей к старому зданию. Он не в первый раз прятался в тени церкви Святого Георгия. Воздух здесь был пропитан запахом замшелых камней и сырой земли. Леденящим душу запахом склепов и подземелья. Здесь пахло могилой, в которой погребены надежды и мечтания.

Не надо было сюда приходить. Он поднял глаза к солнцу, хаотичными пятнами пробивавшемуся сквозь зеленую листву, и зажмурился. Шум и грохот уличного движения постепенно стихли, потом совсем исчезли.

– Поцелуй меня, Мэдди. – Его голос хрипло прозвучал во мраке.

– Меррик! – Она застенчиво взглянула на него и положила руку ему на плечо. – Тетя станет браниться, если мы замешкаемся.

Он приложил палец к ее губам.

– Шшш, Мэдди. – Он обернулся. – Никто даже не заметил, что мы отстали.

Он наклонился и легко провел губами по ее рту. От первого прикосновения поцелуй вспыхнул как пламя. Он притянул ее ближе. Его язык проник в ее рот, руки переплелись в страстном объятии.

У него голова кружилась от ее запаха. Он чувствовал под пальцами шелк ее платья, выпуклость упругих ягодиц. Дыхание Мэдлин сбилось, превратившись в сладкие судорожные вздохи. У нее хватило здравого смысла оттолкнуть его.

– Меррик, мы в церкви!

Он улыбнулся.

– Да, девочка моя, именно так, – согласился он. – Но в моих чувствах к тебе нет ничего грешного. Перед Богом они искренни и чисты.

Опустив ресницы, она отвела взгляд, ее лицо порозовело. Он хотел снова поцеловать ее. Ему хотелось коснуться ее, коснуться так, как это делает мужчина, когда женщина жаждет отдаться ему. Но он не посмел рискнуть и сделать это здесь. Вместо этого он прижался к ней, виском к виску, и почувствовал, как расслабились ее плечи.

– Мэдди, – прошептал он ей на ухо, притягивая к себе обеими руками.

– Что?

– Это тут венчаются высокородные жители Мейфэра вроде тебя?

– Я не из Мейфэра, – в ответ прошептала она. – Да, именно тут.

– Тогда я обвенчаюсь с тобой здесь, Мэдди, – поклялся он. Его голос дрожал от эмоций. – В конце сезона, на глазах у всей этой светской публики. Клянусь в этом перед Богом.

– А нам… нам разрешат, Меррик?

Он забыл, как она молода.

– Они не смогут нас остановить, – отрезал он. – Никто, Мэдди, не остановит настоящую любовь.

Сзади послышались тяжелые шаги тетушки.

– Вот ты где! – Шаги стихли.

Меррик обернулся к узкой дорожке, моргая от яркого утреннего света.

– Все уже полчаса ждут! – почти прорычал сэр Аласдэр Маклахлан. – Ты наконец войдешь внутрь или нет?

– Да, немного погодя.

– Нет, сейчас, – отрезал жених. – Ты согласился на это, Меррик. Тебе нужно только постоять рядом со мной. Ничего страшного там не будет, это не зуб удалять.

Медленно шагая вдоль церковной стены, Меррик собирался с мыслями, Он надеялся, что не выдал своего смятения.

– Разумеется, ты прав, – сказал он, выходя из тени на солнце. – Прошу извинить. Я задумался.

– Клянусь, твои мысли были там, где всегда, – сердито ответил брат, – в твоих проклятых конторских книгах.

В это время мимо церковной колоннады проезжало открытое ландо. Резко свернув влево, экипаж остановился у обочины. Из него выбрался дородный джентльмен и, сжав руку в кулак, зашагал к братьям.

– Черт побери, кто это? – едва слышно спросил Аласдэр.

– Доброе утро, Чатли, – холодно приподнял шляпу Меррик.

Казалось, мужчину вот-вот удар хватит.

– Для вас-то оно доброе! – воинственно ответил он. – Само провидение привело меня сюда.

– Я бы этого не сказал, – ответил Меррик. – Позвольте представить, мой брат, сэр Алас…

– Не трудитесь, – огрызнулся пухлый джентльмен. – Вчера, Маклахлан, меня посетил один из ваших бандитов с Треднидл-стрит.

– Вы хотите сказать, один из моих юристов из Сити? – приподнял бровь Меррик.

– Называйте их как хотите, – отрезал мужчина. – Я все правильно понял, Маклахлан? Вы требуете возврата долга? И это после того, как мы обо всем договорились?

Аласдэр сердито кашлянул, но Меррик продолжил разговор:

– Вы согласились выплачивать ссуду раз в квартал, Чатли.

– Боже милостивый! Так ведь на дворе только май!

– Да, но ссуда была выдана 2 февраля, – возразил Меррик. – Платеж следовало произвести через девяносто дней.

– Джентльмены, это так необходимо обсуждать сейчас? – прошипел Аласдэр. – Побойтесь Бога, мы стоим перед церковью.

Мужчины даже не взглянули на него.

– И ребенку известно, что квартальные платежи производятся 25 марта, 24 июня, 29 сентября и 25 декабря! – протестовал Чатли. – Значит, срок уплаты 24 июня.

Меррик поднял брови.

– Вот как? – пробормотал он. – Исходя из этого, я должен был получить первый платеж на Благовещение. Я начинаю думать, Чатли, что вы не читали договор. Смею вас заверить, уплатить надо было несколько недель назад.

Чатли споткнулся.

– Но… но мне нечем платить, Маклахлан! – тихо сказал он. – Вы хотите подмять под себя мой кирпичный завод, черт вас забери! Вы этого хотите? Этого?

– Тогда я по крайней мере получу за свои хлопоты кирпичи, – парировал Меррик. – Если для того, чтобы закончить работу, мне понадобится этот чертов завод, так и будет.

Аласдэр легонько тронул его за плечо.

– В самом деле, Меррик, это уж чересчур буржуазно.

– Да, это бизнес, – бросил он брату и снова повернулся к дородному джентльмену. – Чатли, вы задержали поставку на две недели. У меня простаивают три объекта. Я не могу строить без кирпича и не могу раздавать ссуды по доброте душевной…

– Да у вас ее отродясь не было, – перебил его мужчина.