Колумб Востока

      Юлиан с гордостью думал, что он - единственный европеец, сумевший хоть немного проникнуть в тайны завоевателей; ничего не подозревающие народы Европы должны быть предупреждены о грозной опасности, и это сделает он, Юлиан! В том, чтобы донести до Европы сведения о завоевателях, видел теперь свое предназначение Юлиан. Он не имеет права подвергать себя опасностям дальнейшего путешествия: ведь если он заболеет и умрет, добытое знание погибнет вместе с ним...
      И еще думал Юлиан, что не разъединять, а объединять нужно все народы, живущие на возможном пути нашествия. Объединять независимо от веры и прошлых распрей. А потому не следует проповедовать католичество в земле венгров-язычников, рискуя вызвать настороженность правителей Руси, желанных союзников в будущей войне с монголами. А что война надвигается, у Юлиана не было сомнений. Пора возвращаться...
      Как ни торопился Юлиан, он все-таки решил задержаться, когда узнал, что неподалеку остановился со своей свитой монгольский посол. Через старейшину он договорился о встрече.
      К удивлению Юлиана, монгольский посол не походил на дикого степняка ни обликом, ни обращением. Это был вежливый и образованный человек, он свободно говорил на венгерском, русском, половецком, тевтонском и сарацинском языках, поднимал золоченый кубок с изысканностью истинного дворянина.
      Мирно и неторопливо текла беседа, украшенная редкостными винами и вкусными яствами, и только свирепые телохранители с саблями наголо безмолвно напоминали Юлиану, что он сидит не в охотничьем шатре гостеприимного и любезного хозяина, а в становище посла монгольского хана.
      Беседовали долго, но на другое утро, вспоминая речи посла, Юлиан нашел в них мало полезного для себя. Посол охотно разглагольствовал о разных диковинах: о чрезвычайно многочисленном и воинственном народе, который будто бы живет за страной монголов, отличается великим ростом и имеет такие большие головы, что они совсем несоразмерны с телом; о стране Сибирь, в которой зима жесточайшая до такой степени, что птицы замерзают на лету, а из-за обилия снега никакие животные не могут ходить, кроме собак. Четыре большие собаки тащат сани, в которых может сидеть один человек с необходимой едой и одеждой...
      Любезным и словоохотливым казался посол, но когда Юлиан пробовал перевести разговор на монгольские дела, сразу замолкал. Сам же то и дело задавал короткие, точные вопросы, и Юлиану стоило немалых усилий уклониться от ответов. Юлиан с досадой думал, что не смог выпытать у посла больше, чем тот от него самого, а ведь он, Юлиан, старался не говорить ничего существенного!
      И еще подумал Юлиан, вспоминая встречу с послом, что дикая, необузданная сила завоевателей направляется холодным, расчетливым разумом, и ему стало страшно...
      Глава 8
      РУСЬ
      Юлиан покинул гостеприимную землю этильских венгров 21 июня 1236 года. День был пасмурный, хмурый. Ветер с реки швырял в глаза россыпи мелких секущих капель. Волны, шипя, наползали на песчаный берег, оставляя после себя клочья бурой пены. Совсем не летний был день, студеный.
      Юлиан кутался в длинный дорожный кафтан-жилян из грубого сукна, подаренный на прощание жителями селения, и молча прислушивался к разговору старейшины с сарацинским купцом, хозяином большой ладьи. Старейшина строго наказывал, чтобы тот доставил гостя до земли руссов бережно и безопасно. Пригрозил:
      - Если с нашим гостем случится что-либо худое, мы узнаем и убьем тебя. Ты проезжаешь по реке каждое лето, куда тебе спрятаться от нашей мести?
      Купец клялся без обмана исполнить порученное...
      Плавание по Этилю и Каме, а затем вверх по Волге продолжалось около месяца, и все это время купец держался с боязливой почтительностью, присылал со слугой обильную пищу, а при встречах спрашивал Юлиана, не терпит ли тот нужды в чем-нибудь. Видно, очень напугала его угроза венгерского старейшины.
      На Волге ладья присоединилась к большому купеческому каравану. Купцы всегда собирались вместе, чтобы не стать добычей разбойников, которых здесь, по слухам, было много.
      На ночлег останавливались в безлюдных местах, на голых островах, выставив вооруженную стражу. Города купцы старались миновать, то ли опасаясь недружелюбия горожан, то ли не желая платить лишние пошлины. Даже Нижний Новгород, большой и сильно укрепленный русский город, стоявший на высоком берегу против впадения в Волгу реки Оки, проплыли в предрассветном сумраке, и Юлиан разглядел лишь большой костер, зажженный кем-то на мысу.
      Река Ока, куда свернул караван, частично протекала по земле мордванов, лесных жителей, которые пользовались недоброй славой. Попутчики рассказывали Юлиану, что мордваны - жестокие люди, что у них мужчина, не убивший собственноручно врага, не пользуется никаким уважением. Когда знатный мордван идет куда-нибудь по дороге, перед ним несут головы убитых им людей, и чем больше несут голов, тем выше этот человек ценится сородичами. А из черепов мордваны делают чаши и особенно охотно пьют из них на пирах. Тому, кто не убил в своей жизни ни одного человека, мордваны даже не позволяют жениться, чтобы не родились робкие дети, подобные ему...
      Справедливы или нет рассказы о жестокости мордванов, Юлиан не знал, потому что сам видел лесных жителей только издали. Мордваны высыпали толпой на берег, что-то кричали, но ничего враждебного или зловещего в их криках не было. Однако, может быть, мордваны просто хотели подманить проезжающих по реке к берегу, чтобы убить и потом носить отрубленные головы перед собой?
      Следующая большая река - Клязьма - уже протекала по коренным русским землям, хорошо возделанным и населенным. На берегах стояли деревни, окруженные пашнями, луга со стогами сена. Домов в деревнях было немного, по два или по три, но постройки были крепкие, просторные. Речную воду бороздили остроносые рыбацкие челны, с большим искусством выдолбленные из цельного ствола большого дерева. К берегу спускались на водопой стада, и скот был рослый и тучный. Все вокруг дышало миром и тишиной. Караванные стражники отложили в сторону копья, поглядывали по сторонам лениво, благодушно. Видно, действительно некого было опасаться в благоустроенной земле русских.
      В Гороховце, небольшом зеленом городке с множеством деревянных храмов, который, как сказали Юлиану, целиком принадлежал владимирскому епископу, на ладью сел русский монах. Юлиан разговорился с ним, осторожно передал кое-что из узнанного о монголах. Оказалось, что и на Руси знали о завоевателях, но относились к ним до удивления равнодушно.
      - Из Дикого Поля в стародавние времена многие степняки приходили, лениво цедил слова монах, снисходительно поглядывая на Юлиана. - Печенеги приходили, торки, половцы. А где теперь они все? Или погибли всеконечно, или под руку попали к князьям русским. Монголы твои, их у нас больше татарами кличут, тоже степняки. Куда им в наши леса да болота соваться? Отсидимся, переждем беду. Да и не пойдут они в леса-то, неуютно им в лесах, тягостно. Не о монголах надо думать, а о спасении души, в грехах погрязшей. Аминь...
      Нечто подобное говорили и другие русские, с которыми беседовал Юлиан. Никто не заинтересовался свидетелем, который собственными глазами видел грозных монголов. Отчего такое спокойствие? От силы или от беспечности?
      На исходе августа караван доплыл до города Владимира, столицы северного княжества русских.
      Владимир был многоликим городом.
      С юга, со стороны реки Клязьмы, город поднимался над пойменными лугами как могучий и грозный исполин. Над обрывистым берегом стояли высокие каменные стены. Выше были только белокаменные громады Успенского, Дмитриевского и Рождественского соборов. В ясные дни блеск золоченых куполов был виден за десятки верст.
      Для путника, приближавшегося к Владимиру с запада, город начинался с величественных Золотых Ворот, белокаменного чуда, равного которому не было на свете. За торжественной аркой дорога переходила в городскую улицу, которая пересекала весь Новый город* с его боярскими теремами, богатыми купеческими домами, нарядными храмами. Через внутренние Торговые ворота путник попадал в Средний город, где находились торг и замок-детинец, великокняжеский дворец и соборы. Редкий гость проходил дальше детинца и торговой площади, поражавшей своим многолюдством, многоцветием красного товара, многоязыким купеческим гомоном. Поэтому гостю казалось, что весь город наполнен пышными хоромами и храмами, утопает в садах и нежится в богатстве.
      _______________
      * Древний Владимир делился на три части: Новый город,
      построенный во второй половине XII в. князем Андреем Боголюбским;
      Средний город, центральная часть с детинцем и княжеским дворцом;
      Ветчаный город - укрепленный посад.
      Иным представлялся Владимир с востока, с холмов, между которыми спускалась к Серебряным воротам дорога из другого большого русского города - Суздаля. Отсюда можно было заглянуть в Ветчаный город, похожий издали на большую деревню.
      Все постройки Ветчаного города были деревянными, низкими, невзрачными. Дома тянулись вдоль единственной большой улицы, которая шла от Серебряных ворот к Ивановским воротам Среднего города. А между улицей и крепостными стенами, тоже в этом месте деревянными, - скромные дворы посадских людей, избы ремесленников, кузницы, навесы скотных дворов, покосившиеся клети и амбары, колодезные журавли на перекрестках извилистых переулков. Под стать жилищам были и церкви, тоже деревянные, потемневшие от времени и непогоды, с железными досками вместо дорогих колоколов. Теснота, бедность, убожество... И так до самой стены Среднего города, отгородившей от посада другой, княжеский и боярский Владимир.
      Только с севера, со стороны Юрьевской дороги, с дальних полей, полого поднимавшихся за речкой Лыбедь, город открывался сразу, во всей своей многоликости.
      Отсюда было видно, что в русской столице соседствовали богатство и бедность, пышный блеск великокняжеского дворца и скромность посада и что невзрачный Ветчаный город составляет чуть ли не половину столицы, а если пересчитать горожан, то посадских людей окажется много больше, чем жителей Нового и Среднего города, вместе взятых...
      Но Юрьевская дорога вела к Владимиру из глубинных земель Руси, а Юлиан вошел в город с парадной, клязьменской стороны, по обычному пути иноземных гостей: от пристани через Золотые Ворота к каменному великолепию великокняжеского детинца. Неудивительно, что столица Руси у него оставила впечатление грозного величия, неколебимой устойчивости, переливающегося через край богатства.
      С понятным волнением Юлиан ждал встречи с великим князем Юрием Всеволодовичем, который, как ему сказали, пожелал увидеть чужестранца, предъявившего караульным воинам охранную грамоту венгерского короля.
      Глава 9
      "КАК ИЗБЕЖАТЬ РУКИ МОЕЙ?"
      Аудиенция в великокняжеском дворце была непродолжительной, но весьма полезной для Юлиана.
      Великий князь принял монаха в небольшой комнате со сводчатым потолком и узкими окнами, затянутыми разноцветной слюдой. Он производил впечатление очень спокойного и рассудительного человека. Одет был великий князь без торжественности, по-домашнему, в чистую белую рубаху с вышивкой у круглого ворота, и только золотая цепь на груди свидетельствовала о высоком положении хозяина.
      Юрий Всеволодович передал словесно венгерскому королю предостережение об опасности. Монголы, сказал он, днем и ночью совещаются, как захватить королевскую землю. У них также есть намерение пойти на завоевание Рима. И еще сказал великий князь, что монгольский хан отправил своих послов к венгерскому королю, но послы задержаны во Владимире, потому что есть подозрение, что это не послы, а лазутчики. Грамоту же, взятую у послов, Юлиан должен доставить прямо в руки королю Беле.
      Бородатый русский вельможа в длинном кафтане, украшенном большими серебряными пуговицами, с поклоном протянул Юлиану пергаментный свиток.
      Позднее Юлиан узнал, что содержалось в грамоте, написанной языческими письменами на монгольском языке:
      "Я, Хан, посол царя небесного, которому он дал власть над землей возвышать покоряющихся и подавлять противящихся, удивляюсь тебе, король венгерский! Хоть я в тринадцатый раз отправляю к тебе послов, ты почему-то ни одного не отсылаешь ко мне обратно, да и сам ни послов, ни писем мне не шлешь. Знаю, что ты король сильный и могущественный, и много под тобой воинов, и великим королевством правишь ты. Оттого-то тебе и трудно по доброй воле покориться. Но было бы лучше и полезнее для тебя, если бы ты мне покорился добровольно. Рабов моих, половцев, бежавших от моего гнева, ты держишь под своим покровительством. Приказываю впредь не держать их у себя, чтобы из-за них я не стал против тебя. Половцам ведь легче бежать, чем тебе, потому что они кочуют без домов, в шатрах. Ты же имеешь замки и города, как тебе избежать руки моей?"*
      _______________
      * Текст монгольской грамоты королю Беле подлинный.
      Юлиан попросил показать ему монгольских послов, которые по приказу великого князя содержались в земляной тюрьме - порубе позади дворца.
      Послы сидели на корточках у осклизлой, сочившейся влагой стены, уткнув головы в колени. Они не шелохнулись, когда с грохотом откинулась тяжелая дубовая дверь поруба и вниз хлынул яркий солнечный свет. Это были точно монголы. Юлиан достаточно насмотрелся на них за время путешествия, чтобы не спутать ни с каким другим народом. Наверно, и все остальное, о чем рассказывал владимирский князь, тоже правда...
      Юлиан покинул Владимир верхом, в сопровождении дружинников великого князя. Дружинникам было велено торопиться, и они ехали непрерывно, меняя коней в попутных селениях. На коротких привалах Юлиан записывал для памяти названия больших русских городов, через которые проезжал. 15 сентября Рязань, 22 октября - Чернигов, 5 ноября - Галич... 8 января нового, 1237 года он передал в канцелярию короля Белы грамоту монгольского хана. Круг путешествия замкнулся.
      Весной Юлиана в закрытой повозке, в сопровождении четырех рыцарей из охраны легата, повезли в Италию. В одном из римских монастырей священник Рихард, доверенное лицо папской канцелярии, подробно записал рассказ Юлиана о путешествии в восточные страны. Ему же Юлиан принес обет молчания, скрепленный крестоцелованием. Отныне и вечно Юлиан никому не должен рассказывать о своих странствованиях. Солдат воинства Христова выполнил свой долг. Пусть наградой ему будет отдохновение от трудов и благословение самого папы, переданное через того же Рихарда.
      Но не отдых, а душевные терзания обрел Юлиан в сонном монастырском существовании. Юлиану казалось нелепым вынужденное безделье, когда к рубежам Европы подкрадываются завоеватели. Опасность нависла над христианским миром, нужно снова идти навстречу монголам, чтобы узнать их намерения. Юлиан может пойти, он лучше других справится с этим опасным поручением!
      Осенью 1237 года Юлиан снова отправился в путь. Он спешил, очень спешил - монголы уже были по сию сторону Волги. Тревожными ветрами встретила Юлиана половецкая степь.
      Казалось, в ту осень степняки двигались только на запад. Пылили половецкие кибитки, покидая придонские пастбища. За стадами шли женщины и подростки - почти все мужчины погибли в кровопролитных сражениях с монголами, которые громили половецкие кочевья. Брели по пыльным шляхам болгарские беженцы, чудом избежавшие смерти во время штурмов их укрепленных городов. Молчаливыми кучками сидели у костров аланы, смытые со своей благодатной земли мутными волнами монгольского нашествия.
      А впереди беглецов, расходясь, как круги на воде от брошенного камня, неслись устрашающие слухи.
      Пять языческих царств легли под копыта монгольских коней! Как погребальные костры, сгорели наполненные трупами болгарские города! Кагир-Укеле, славный эмир ясов, умер жалкой смертью! Реки покраснели от крови, невиданные багровые радуги поднялись над Диким Полем!
      Горе, люди, горе!
      Ужас гнал людей на запад, подальше от страшных монгольских сабель. Ужас остановил доминиканскую миссию неподалеку от рубежей Русской земли.
      Спутники Юлиана давно уже предлагали вернуться. Все, что случилось за прошедшее лето в степях, уже записано на желтом свитке пергамента. Со многими очевидцами разговаривал Юлиан, и каждый оставил свой след в ровных строчках. Пора, пора возвращаться!
      Но Юлиан медлил. Он не узнал еще главного, ради чего пошел навстречу урагану: куда будет направлен первый, самый страшный удар монгольского войска и сколько воинов выведет в поход предводитель монголов Батухан...
      Но вскоре и это стало известно Юлиану.
      Последний привал на берегу Северского Донца. За холодной гладью реки дымилась степь. Всю ночь скрипели тележные колеса и ржали кони: люди шли и шли мимо палатки Юлиана, надеясь на спасение в далеких чужих краях. Гонец-половчанин нетерпеливо переминался за спиной. А Юлиан, согнувшись у тусклого светильника, дописывал грамоту, которую гонец должен был срочно доставить легату апостольского престола в Венгрии, епископу Перуджи:
      "...Находясь у пределов Руси, мы узнали действительную правду о том, что монголы, идущие в страны запада, уже готовятся к походу на русских. Одна часть монгольского войска у реки Итиль с восточного края подступила к Суздалю. Другая же часть в южном направлении уже нападала на границы Рязани, тоже русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дона, близ замка Воронеж, тоже княжества русских. Монголы ждут только того, чтобы земля, реки и болота с наступлением зимы замерзли, после чего всему множеству монголов будет легче проникнуть в землю русских..."*
      _______________
      * Текст грамоты Юлиана подлинный.
      И еще несколько строк дописал Юлиан, прежде чем свернул свиток и передал заждавшемуся гонцу. Эти строки освещали то, самое тайное, что монголы оберегали от всех, даже от своих друзей и союзников:
      "...В войске у монголов с собою 240 тысяч рабов не их закона и 135 тысяч отборнейших воинов их закона в строю..."
      Юлиан бессильно откинулся на войлок. Закрыв глаза, он мысленно прослеживал путь гонца от половецких степей до Венгрии, потом до Рима и будто наяву видел, как по всей Европе тревожно гудят колокола, как собираются в объединенные рати знатные рыцари и простолюдины христианского мира, чтобы защитить свои домашние очаги и прогнать незваных пришельцев обратно в Азию. Милостью провидения Европа получила отсрочку. Кривые монгольские сабли надолго завязнут в русских лесах, ибо русские сильны и полны желания сражаться. Он, Юлиан, вовремя предупредил об опасности, и христианские государи успеют подготовиться к отпору. Снова, как в годы крестовых походов, прозвучит громоподобный призыв римского папы, и крестоносное воинство преградит дорогу завоевателям...
      Но надеждам Юлиана не суждено было сбыться. Его записки и грамоты оказались похороненными в архивах папской канцелярии и увидели свет лишь спустя четыре столетия, когда монгольское нашествие стало далеким мрачным прошлым. Не собралось крестоносное воинство. Между завоевателями и перепуганной Европой, заклинающей в молитвах: "Боже, спаси нас от ярости монголов!" - стоял лишь русский щит!