Богатыри проснулись

Сергий хорошо понимал, что самым тяжким несчастием Руси была ее раздробленность на уделы, порождающая бесконечные внутренние войны, и что, доколе это зло не будет изжито, нельзя рассчитывать на освобождение от татарского ига. А потому всю силу приобретенного им авторитета и тот исключительный дар слова и убеждения, который отмечают в нем все современники, – он отдал делу объединения Руси под властью Дмитрия Московского, единственного из русских князей мыслившего в государственном масштабе и, по своим личным качествам, способного такое объединение осуществить. И во многих случаях проникновенное слово Сергия Радонежского оказывалось сильнее оружия и делало кровопролитие ненужным: примиряя между собой враждующих князей, он не одного из них убедил добровольно подчиниться Дмитрию. Именно таким образом, без всякой войны, было присоединено к Москве обширное княжество Ростовское, а позже Сергий убедил и Суздалвско-Нижнегородских князей отказаться от борьбы с Дмитрием и признать его верховную власть.

Сергий был живым олицетворением совести и чаяний возрождающейся Руси и истинным вдохновителем тех духовных сдвигов, которые вывели ее на великодержавный путь, оправданный всем дальнейшим ходом истории.

В силу всего этого, умирающий митрополит Алексей видел в лице Сергия наиболее достойного преемника, которому надлежало теперь возглавить русскую Церковь, чего хотел и великий князь Дмитрий Иванович, глубоко почитавший радонежского игумена. Посвящение его в митрополиты не могло встретить никаких возражений и со стороны вселенского патриарха, который очень высоко ценил Сергия и уже раньше прислал ему в награду наперсный крест и особую грамоту со своим патриаршим благословением.

Однако Сергий, по скромности своей, от столь высокого сана, несмотря на все уговоры, отказался, и, видя его непреклонность, князь Дмитрий решил просить патриарха о поставлении в московские митрополиты своего духовника, архимандрита Митяя. Но едва Митяй, – еще не получив по-

священия, – временно вступил в управление русской Церковью, в Москву явился, в сопровождении пышной свиты, митрополит Киприан, – дотоле находившийся в Киеве и возглавлявший православную Церковь в великом княжестве Литовском.

Следует пояснить, что до четырнадцатого столетия в каноническом отношении все русские земли представляли собой единую митрополию, глава которой был, таким образом, пер-воиерархом всей восточнославянской православной Церкви. Первоначально он пребывал в Киеве и назывался митрополитом Киевским и всея Руси: но с перенесением великокняжеской столицы на север митрополичья кафедра также была перенесена сначала во Владимир, а потом в Москву. Естественно, это делало митрополита ближайшим сотрудником Московских князей и чрезвычайно возвышало значение и власть последних. Достаточно вспомнить, что когда Псков отказался выдать Ивану Калите его врага, великого князя Александра Михайловича Тверского, весьма любимого псковичами, – митрополит Феогност отлучил все Псковское княжество от Церкви и тем принудил его подчиниться воле Московского князя.

Разумеется, такое положение очень не нравилось некоторым князьям, соперничавшим с Москвой и не желавшим находиться от нее в какой-либо зависимости. А потому те из них, которые были достаточно влиятельны и богаты, усиленно добивались учреждения в своих княжествах отдельных, независимых от Москвы митрополий.

Впервые в этом преуспел, в 1301 году, великий князь Юрий Львович Галицкий, внук короля Даниила Романовича. Но, как следствие сильного противодействия Москвы, галиц-кая митрополия не приобрела особого значения и в течение четырнадцатого столетия неоднократно упразднялась.

Великий князь Литовский Ольгерд Гедиминович, объединивший под своей властью всю Западную и Южную Русь и сам исповедовавший православие, тоже домогался церковной независимости от Москвы. В 1355 году, послав вселенскому патриарху Филофею богатейшие дары, он достиг своей цели: на Литву был поставлен митрополитом грек Роман, с местопребыванием в Киеве.

Однако границы и юрисдикции митрополий не были точно определены, и это повело к бесчисленным столкновениям и неполадкам между митрополитами московским и киевским.

В возникшей борьбе победа осталась за Москвой, и десять лет спустя литовская митрополия была упразднена. Но Ольгерд не хотел сдаваться и, безрезультатно испробовав для восстановления своей митрополии все обычные средства, в конце концов прибег к крайности: заявил вселенскому патриарху, что если его ходатайство не будет удовлетворено, он перейдет в католичество и подчинит литовскую Церковь Риму. Это подействовало: в 1375 году в Киев был поставлен митрополитом болгарин Киприан.

В Москве это событие было воспринято с легко понятным неудовольствием, которое перешло в открытое негодование, когда Киприан – человек властолюбивый и к тому же научаемый Ольгердом, – едва утвердившись в Киеве, потребовал подчинения себе и московской митрополии, на том основании, что он, как иерарх, занимающий первую учрежденную на Руси киевскую кафедру, является старшим из митрополитов, а следовательно, главой всей русской Церкви. Великий князь Дмитрий Иванович, со свойственной ему решительностью, эти притязания отклонил и Киприану ответил: «Есть у нас митрополит Алексей, патриархом поставленный и всею Русью чтимый, а ты почто ставишься на живого митрополита?»

Киприан вынужден был остаться в Киеве, управляя делами литовской митрополии, но его домогательства настолько возмутили Дмитрия, что когда, после смерти Алексея, он явился в Москву, – его не впустили даже в город и под конвоем препроводили на границу Литвы.

После этогоДмитрий Иванович сейчас же отправил архимандрита Митяя в Константинополь, для посвящения в митрополиты. Но Митяй по дороге умер. Тогда находившийся в его свите переяславский архимандрит Пимен, воспользовавшись пустым бланком с великокняжеской печатью, – который был дан Митяю на всякий случай, – вписал в него свое имя и, прибыв в Константинополь, получил от патриарха митрополичий сан. Троицкая летопись в таких словах повествует об этом событии: «Пимен же, съзирая ризницу и казну Митяеву, обрете хартию имущу печять князя вели каго, а писания неимущу. И подумав с думцами своими и каписа грамоту на той хартии, сице глаголющу: от великаго князя руського к царю и к патриарху: послал есмь к вам мужа честна архимарита Пимена, поставьте ми его в митрополиты, того бо единого избрах на Русь и паче того никого не обретох».

Православное имя Ольгерда было Александр.

Киприан был родом из города Тырново, столицы Болгарии. Но Болгария тогда находилась под властью сербов, таким образом, вопрос о национальности Киприа.на остается спорным. Некоторые историки считают его сербом.

Чтобы дать читателям законченное представление о церковных делах эпохи; здесь автор несколько опережает общий ход своего повествования.

Впрочем, у Пимена дело прошло не очень гладко: византийский император Иоанн Пятый и патриарх Нил заподозрили что-то неладное и настаивали на том, что московским митрополитом должен быть Киприан. Пимена даже схватили и «много истязаша и распытоваше его и сущих с ним». Но он, как гласит летопись, «именем князя великого позаимоваше много серебра в рост от фрягов и бесерменов», и подарки сделали свое дело: он получил сан митрополита.

Однако великий князь Дмитрий Иванович, разгневанный этим подлогом, принять Пимена в качестве главы русской Церкви наотрез отказался и предпочел пригласить в Москву Киприана, так как хорошо понимал, что третьего митрополита патриарх на Русь не поставит.

Посланные им люди, во главе с боярином Иваном Драницей, встретили Пимена на границе Московского княжества. Тут с него сняли белый митрополичий клобук, а затем отвезли в ссылку, в город Чухлому.

Киприан прибыл в Москву в мае 1381 года. Предав забвению прошлое, Дмитрий Иванович повелел встретить его с подобающим почетом и с колокольным звоном.

ГЛАВА 6

…И тогда серебро мечей приняло цвет блестящего рубина, головы бойцов заплясали под пение стрел и копий, а сердца их начали рвать одежды своего земного бытия. Сам Тохтамыш-хан с трудом спас свою жизнь из водоворота битвы.

Из персидской летописи

В Белой Орде, где верховная власть до сих пор передавалась в порядке законной преемственности, положение было гораздо лучше, чем в Золотой: она почти не страдала от ханских усобиц и сохраняла свое единство. Великий хан Урус был силен, правил твердой рукой, и казалось, что власть его незыблема. Сам он не сомневался в том, что сумеет распространить ее и на Золотую Орду, разрозненную и ослабленную междоусобиями. Овладеть левобережьем Волги ему удалось без особого труда, и в 1376 году, утвердившись в Сарае, он

уже готовился к решительной схватке со своим последним и самым серьезным противником – Мамаем, когда над ним самим неожиданно сгустились грозовые тучи.

В лице своего племянника, царевича Тохтамыша, ой имел непримиримого врага, но сам по себе этот враг был настолько слаб и незначителен, что для Урус-хана не представлял опасности. Однако Тохтамыш сумел удачно воспользоваться обстановкой, сложившейся в Средней Азии, и, спасаясь от Урус-хана, – вместе со своим двоюродным братом, царевичем Карач-мурзой, бежал в Самарканд, надеясь на помощь и покровительство Тимура, который к этому времени овладел уже всем Мавераннахром и располагал очень крупными силами.

В своих расчетах Тохтамыш не ошибся: Тимур, наметивший обширный план завоеваний, хорошо видел, что в его осуществлении может ему помешать только Белая Орда, если она будет находиться в руках воинственного и враждебного ему повелителя. Урус-хан был именно таковым, и это сковывало действия Тимура, который, опасаясь удара в спину, вынужден был пока ограничиваться сравнительно мелкими завоеваниями и короткими походами.

Он как раз находился в одном из таких походов, когда ему доложили, что в поисках покровительства в Самарканд прибыл татарский царевич Тохтамыш, бежавший от преследований Урус-хана. Железный Хромец, обладавший незаурядным умом и не меньшей прозорливостью, сразу понял, что судьба посылает ему случай, которым следует воспользоваться: помощь, оказанная Тохтамышу, при удаче сулила ему возможность возвести на белоордынский престол своего ставленника, всем ему обязанного, – в худшем случае в Белой Орде возникнет большая междоусобная война, которая надолго свяжет руки Урус-хану и его ослабит.

Исходя из этого, Тимур распорядился оказать Тохтамышу самый лучший прием, а вскоре и сам прибыл в Самарканд. Он всячески обласкал белоордынского царевича, который в самых смелых мечтах своих не мог рассчитывать на такую широкую поддержку и помощь: Тимур осыпал его милостями и подарками, дал ему денег, скота, оружие, лошадей, кибитки и, наконец, предоставил в его распоряжение несколько туме-нов войска, чтобы овладеть столицей Белой Орды – Сыгна-ком и там утвердиться.

Отца Тохтамыша – Туй-ходжу-оглана – Урус-хан казнил в начале своего царствования.

В 1376 году, воспользовавшись тем, что Урус-хан со своими главными силами ушел на Волгу, Тохтамьхш отправился в поход. Правителем в Сыгнаке оставался старший сын Уруса, Кутлук-Буга, который, узнав о приближении противника, сейчас же выступил ему навстречу.

У Тохтамыша было меньше войска, но в разыгравшемся сражении перевес вначале явно клонился на его сторону. Вскоре Кутлук-Буга был убит, но тут произошло обратное тому, что в подобных случаях обыкновенно бывает: увидев гибель своего вождя, белоордынцы, – среди которых Кутлук-Буга пользовался большой любовью и популярностью, – вместо того чтобы обратиться в бегство, пришли в неистовство, и Тохтамыш был разбит наголову. С остатками своих туменов он возвратился в Самарканд, опасаясь самого худшего. Но Тимур не сказал ни слова упрека. Он снова хорошо принял Тохтамыша, дал ему еще более сильное войско и посоветовал немедленно идти в новый поход, – пока не возвратился с Волги Урус-хан.

Тохтамыш выступил не мешкая, осенью того же года. Он двигался быстрыми переходами, надеясь появиться под Сыгнаком неожиданно и взять город врасплох. Но в степной и довольно густо населенной местности молва опережала движение войска: хан Токтакия, второй сын Уруса, принявший власть в Ак-Орде после смерти брата, вовремя узнал о приближении неприятеля. Войска у него было много, так как в Сыгнаке понимали, что за спиной Тохтамыша стоит Тимур, который не ограничится первой, неудавшейся попыткой, и потому, не теряя времени, начали стягивать к столице кочевавшие в степи тумены.

Токтакия был опытным воином и сумел хорошо приготовиться ко встрече. Половину своего войска он оставил в городе, а другую половину выдвинул на несколько верст вперед и спрятал ее в пустых зарослях камыша, у берега Сыр дарьи.

Тохтамыш, не встретив по дороге никакого сопротивления, подошел к Сыгнаку на рассвете. Не видя на стенах и у запертых ворот ни одной живой души, он попробовал ворваться в город, но едва его воины полезли на стены, на них обрушилась лавина камней и стрел. Поняв, что его перехитрили, но еще не подозревая самого худшего, он приказал своим войскам отойти от стен и окружать город для осады.

К вечеру Сыгнак был обложен со всех сторон, и Тохтамыш, согласно обычаю, предложил осажденным сдаться, всем обе-

щая в этом случае пощаду. Но когда посланный им бирючпрокричал у главных ворот это предложение, – в него, вместо ответа, полетели стрелы. Тохтамыш иного и не ожидал. Он приказал своим воинам варить пищу и отдыхать, но к рассвету быть готовыми к общему приступу.

Ночь прошла спокойно. Но едва начало светать, с тыла на осаждающих обрушились три тумена ак-ордынцев, оставленных в засаде. Их вел лучший из темников Токтакии, эмир Казанчи, сумевший приблизиться незаметно и напасть врасплох. К счастью, в лагере Тохтамыша все были уже на ногах, готовясь к приступу, и это отчасти спасло положение. Завязалась жестокая сеча, в которой все преимущества были на стороне нападающих: они шли сосредоточенной массой, тогда как войско Тохтамыша было растянуто вокруг огромного города и менее всего ожидало нападения с тыла. Когда же, в довершение всего, распахнулись все городские ворота и из них с устрашающими воплями хлынули нескончаемые потоки всадников, – положение Тохтамыша, зажатого между двух огней, сделалось отчаянным. Не прошло и получаса, как войско его было разгромлено и побежало. Но спастись и уйти от погони в этот день удалось лишь немногим.

В момент нападения Тохтамыш, с группой приближенных, находился неподалеку от главных ворот и потому сразу же попал в самую гущу боя. Он не успел надеть доспехов, и это упущение сослужило ему хорошую службу: ничем не выделяясь среди других воинов, он не привлекал к себе особого внимания и до конца битвы оставался неузнанным, тогда как эмир Казанчи все усилия прилагал к тому, чтобы прорубиться к стоявшему в стороне пустому шатру царевича, возле которого развевался семихвостый ханский бунчук. Это ему удалось не без труда, так как нукеры Тохтамыша отчаянно защищались, что укрепляло уверенность эмира в том, что Тохтамыш находится среди них. Но, овладев в конце концов шатром и перерубив всех его защитников, он не обнаружил здесь того, кого искал.

Карач– мурза, все время находившийся рядом с Тохтамы-шем, очень скоро заметил ошибку эмира Казанчи и решил ею воспользоваться. Исход битвы, почти с самого начала, был ему совершенно ясен: их воины, из которых половина не успела даже сесть на коней, гибли тысячами и если еще продолжали драться, то лишь в надежде прорубиться сквозь ряды противника и спастись бегством. И Карач-мурза понял, что

Бирюч – глашатай.

пока остатки их туменов не побросали оружия, а Тохтамыш никем не узнан, – надо попытаться его спасти

Собрав вокруг себя десятка три нукеров, он отдал им нужные приказания, и, окружив Тохтамыша, они дружно врубились в ряды неприятеля, прокладывая себе дорогу к реке. Почти все другие старались пробиться в сторону степи, – ибо никто не верил в возможность уйти вплавь через Сырда-рью, – а потому ак-ордынцев было тут сравнительно мало, и небольшой отряд Тохтамыша, без особого труда вырвавшись из окружения, во весь опор понесся по берегу, вдоль реки.

Думая, что это простые воины, поначалу их никто даже не стал преследовать. Но, на беду, как раз в этот миг сюда подскакал эмир Казанчи, хорошо знавший Тохтамыша в лицо и искавший его по всему полю сражения. В одном из беглецов он сразу узнал царевича и, крикнув ближайшим воинам, чтобы следовали за ним, пустился в погоню.

Расстояние между двумя отрядами было не больше двухсот шагов, и на протяжении трех или четырех верст скачки оно заметно не изменилось. Но Карач-мурзе, голова которого напряженно работала в поисках спасения, было очевидно, что едва на их пути встретится один из многочисленных здесь арыков или иное препятствие, могущее вызвать небольшую задержку, – они будут настигнуты. Броситься вплавь через реку на виду у преследователей тоже не годилось, ибо, пока они отплывут от берега на значительное расстояние, их всех успеют перестрелять из луков.

По берегу между тем начали показываться отдельные, жидкие поросли камышей, вскоре перешедшие в сплошную блекло-зеленую стену, отделившую реку от дороги полосою в несколько десятков сажен. Проскакав вдоль нее с версту, Карач-мурза обернулся и прикинул на глаз количество преследователей. Их было не больше сорока человек. И, сразу приняв решение, он крикнул скакавшему рядом Тохтамышу:

– Сворачивай в камыши по первой же тропинке, которую увидишь, скачи к реке и бросайся вплавь! Я придержу погоню!

Тохтамыш молча кивнул и с середины дороги передвинулся на ее правый край. Вскоре в стене камышей показалась широкая прогалина, в которую он тотчас направил своего коня и почти одновременно услышал, как Карач-мурза скомандовал отряду остановиться и приготовиться к бою.

Он продолжал скакать по узкой тропе и вскоре увидел в десятке саженей впереди мутную поверхность Сырдарьи. Но в этот самый миг конь его, попав ногою в нору какого-то гры-

зуна, споткнулся и полетел на землю. Тохтамыш при падении не пострадал и сейчас же вскочил, но, попытавшись поднять свою лошадь, увидел, что нога у нее сломана. Злобно выругавшись, он побежал к берегу и измерил взглядом ширину реки: в эту пору года она тут не превышала ста двадцати сажен и течение не казалось слишком быстрым. Тохтамыш был хорошим пловцом, а потому, не раздумывая долго, он сбросил с себя одежду и, кинувшись в воду, стал быстро отдаляться от берега.

Эмир Казанчи, мчавшийся впереди своего отряда, сразу заметил, что в тот миг, когда преследуемые повернули коней и изготовились к бою, один из них свернул в камыши. В том, что это Тохтамыш, у него не было никаких сомнений, а потому за несколько секунд до того, как люди его сшиблись с нукерами Карач-мурзы, – он, нисколько не заботясь об исходе этой стычки, выхватил у одного из своих воинов лук и колчан со стрелами и ринулся к берегу.

Прежде чем он попал на дорожку, ему пришлось шагов сорок ломиться через сплошные заросли камыша, и это его задержало: когда он выбрался на берег, Тохтамыш был уже на середине реки.

Спрыгнув с коня, Казанчи наложил стрелу на тетиву лука и, тщательно прицелившись, выстрелил. Вначале ему показалось, что он промахнулся и что стрела ткнулась в воду возле самой головы плывущего. Но в то же мгновение голова эта исчезла под водой, а когда, минуту спустя, она снова появилась на поверхности, Казанчи радостно вскрикнул: его стрела торчала в левой руке беглеца! Однако Тохтамыш, повернувшись на бок, продолжал плыть, действуя здоровой рукой. Ему повезло: он почти сразу попал в полосу сильного течения, которое понесло его вниз по реке, быстро приближая к противоположному берегу.

Тщетно Казанчи пускал в него стрелу за стрелой, – они уже не долетали до цели. Только выпустив последнюю, поглощенный этим занятием эмир услышал за спиной конский топот и, быстро обернувшись, схватился за саблю. Но было уже поздно: Карач-мурза на всем скаку раскроил ему череп и, даже не обернувшись, бросился с конем в воду. Вырваться невредимыми из кровавой схватки на дороге, кроме него, удалось еще четверым. Все они также пустились вплавь через реку, но благополучно достигли другого берега только трое: сам Карач-мурза, пожилой эмир Идику, приставленный Тимуром к Тохтамышу, и татарин Адаш – один из преданнейших нукеров Тохтамыша.

Выбравшись из воды и привязав коней к первой попав– шейся коряге, они сейчас же рассыпались по прибрежным зарослям в поисках Тохтамыша, ибо на отмели его не оказалось, а на зов он не откликался. Вскоре на него набрел Идику и условленным криком позвал остальных.

Привалившись спиной к старому пню, Тохтамыш лежал на крохотной полянке, среди кустов, куда он дополз из последних сил, и тут, попытавшись выдернуть стрелу из раны, потерял сознание. Голый, грязный, с лицом, перепачканным слезами и кровью, он был беспомощен и жалок. Нужны были любовь или безграничная преданность, чтобы не почувствовать злорадства или презрения, увидев в таком состоянии человека, претендующего на величие. Но у барласаИдику не было по отношению к Тохтамышу ни того, ни другого. К тому же он вообще не любил татар, а потому сказал, обращаясь к подошедшему Карач-мурзе:

– Кажется, ваш хан мертв, оглан. Если бы Аллах был к нему более милостив. Он позволил бы ему умереть под стенами Сыгнака, с оружием в руках, как подобает настоящему воину.

Ничего не ответив эмиру, Карач-мурза опустился на колени подле бесчувственного Тохтамыша и быстро убедился в том, что он еще жив. Отломив наконечник стрелы, пронзившей его предплечье, он легко вытащил ее из раны. Последняя была не опасна, но очень болезненна, и, пока Карач-мурза ее перевязывал, обложив свежими листьями, Тохтамыш застонал и открыл глаза.

Он был храбрым и волевым человеком, и на протяжении всей его долгой и бурной жизни эти качества ему почти никогда не изменяли. Но сегодня, под тяжестью всех обрушившихся на него несчастий, унижения и боли, мужество его на мгновение покинуло.

– Все погибло, Ичан, – пробормотал он, узнавая Карач-мурзу. – Аллах от меня отвернулся, и Тимур мне больше не захочет помогать…

– Я знаю только, что сегодня Аллах два раза спас тебе жизнь, и, наверное, Он это сделал не зря, – сквозь зубы промолвил Карач-мурза, продолжая перевязывать рану. Но Тохтамыш, казалось, его не слышал.

– Теперь я даже не могу возвратиться в Самарканд… Если я возвращусь туда, Тимур прогонит меня, как собаку…

Да и это еще надо будет посчитать великой милостью, – добавил он и судорожно вхлипнул.

– И тот человек хотел быть великим ханом! – пробурчал Идику, неподвижно стоявший сбоку, глядя на происходящее.

Нукер Адаш, на которого никто не обращал внимания, между тем потоптался по поляне, потом зашел сзади и, взмахнув кинжалом, вогнал его по самую рукоятку в левый бок Идику. Эмир вскрикнул, обеими руками схватился за бок и, обливаясь кровью, упал на траву.

– Аллах акбар! – крикнул потрясенный этим зрелищем Карач-мурза. – Зачем ты убил его?!

– Его надо было убить, – хладнокровно ответил Адаш, погружая в землю свой кинжал, чтобы очистить его от крови. – Разве ты не знаешь, что он был глазом и ухом Тимура? Было бы нехорошо, если бы он рассказал ему то, что сейчас видел и слышал.

– Будет еще хуже, когда Тимур узнает, что мы его убили!

– А откуда он это узнает? Мы скажем ему, что Идику утонул в реке.

Карач– мурза помолчал. Его возмущала столь предательская расправа, но в то же время он понимал, что Адаш рассуждает разумно и что этим убийством он оказал Тохтамышу неоценимую услугу. Все же он сказал:

– Если это и так, не тебе надлежит принимать решения. Ты не должен был убивать его, не спросив своих начальников.

– Хана я не спросил потому, что сейчас его устами мне могла бы ответить не его обычная мудрость, а его болезнь. А тебя не спросил, оглан, потому, что знаю: ты бы этого не позволил. Теперь же дело уже сделано, и если я поступил плохо, пусть судит меня пресветлый хаи Тохтамыш!

– Ты поступил правильно,,и я никогда этого не забуду!Теперь мне можно ехать в Самарканд, к Тимуру, и Сыгнак еще будет моим! – окрепшимголосом сказал Тохтамыш, приподнимаясь на локте здоровой руки. Случившееся подействовало на него отрезвляюще, – теперь он снова обрел мужество и свою обычную самоуверенность.

– Разденьте его и помогите мне надеть его одежду, – добавил он, указывая на труп Идику. – А потом в путь!

Барласы – одно из тюркских племен Средней Азии. К нему принадлежал и Тимур.

Впоследствии Адаш сделался у Тохтамыша одним из знатнейших вельмож.

Час спустя, посадив Тохтамыша на лошадь убитого эмира, они уже скакали по направлению к Мавераннахру.

ГЛАВА 7

Тохтамыш был творением и питомцем милостей его ханского величества эмира Тимура. Он, как растение, питался от облака бесконечных даров его и возрастал под тенью непоколебимого могущества великого эмира, достигнув степени обладания верховной властью. Гийас ад-Дин Али, персидский автор XIV в.

Тимура и на этот раз не охладила неудача Тохтамыша. Он не любил отступать от принятых решений, а иметь на ак-ордынском престоле своего ставленника было ему особенно важно. Для достижения этой цели он готов был идти на большие жертвы, а то, что Тохтамыш потерпел уже два поражения, его в какой-то мере даже успокаивало, ибо это говорило о том, что будущий повелитель Белой Орды не одарен качествами выдающегося полководца, а следовательно, никогда не будет ему опасен. Если добавить к этому, что Тохтамыш обладал способностью легко располагать к себе нужных ему людей и сумел внушить Тимуру вполне искреннюю симпа-нию, станет понятным – почему тот снова принял татарского царевича милостиво и не лишил его своего покровительства.

В третий поход решили выступить летом следующего года, но к тому времени обстановка изменилась: встревоженный событиями на Сырдарье, в Сыгнак возвратился сам Урус-хан. Он привел с собою девять туменов отборной конницы и тотчас отправил в Самарканд посла, требуя выдачи Тохтамыша. Тимур отказал, и обе стороны начали готовиться к войне.

Железный Хромец на этот раз лично возглавил собранное им войско и поздней осенью 1377 года выступил в поход. Получив донесение об этом, Урус-хан сейчас же двинулся ему навстречу. По его сведеньям, Тимур находился еще далеко, но уже на втором переходе от Сыгнака его головной отряд натолкнулся на неприятеля. Произошла довольно жаркая стычка, закончившаяся для ак-ордынцев полной неудачей.

Пока к месту столкновения стягивались главные силы обеих сторон, стоявшая всю осень сухая погода резко изменилась: полил дождь, не прекращавшийся шесть дней; степь превратилась в болото, насквозь промокшие воины мерзли на холодном ветру, не имея возможности развести костры и обсушиться.

Ни один из двух полководцев не хотел при таких условиях

начинать битвы, и оба ждали улучшения погоды. Но едва кончился дождь, ударили сильные морозы. Земля покрылась ледяной корой, на которой скользили и падали лошади; неистовый ветер прохватывал воинов до костей, делая их совершенно небоеспособными. Так продолжалось больше недели. Наконец Урус-хан не выдержал и, выбрав день, показавшийся ему не таким холодным, попытался начать битву. Но бойцы, у которых пальцы совсем окоченели, не в состоянии были владеть оружием: при малейшей сшибке копья и сабли вываливались у них из рук.

Вместо решающего сражения получилась жалкая и нелепая стычка, вскоре закончившаяся тем, что воины Уруса побежали. Оба войска заняли исходное положение и в полном бездействии простояли друг против друга еще несколько дней. Погода не улучшалась, воинов косили болезни, с каждым днем труднее становилось прокормить людей и лошадей, а потому Тимур в конце концов принял благоразумное решение возвратиться в Самарканд. Разумеется. Урус-хан его не преследовал и сам сейчас же отошел в Сыгнак.

Дождавшись весны, Тимур снова отправился в поход, но по дороге получил известие, что Урус-хан внезапно умер и великим ханом Белой Орды провозгласил себя Токтакия. Последний был известен как искусный и решительный военачальник, но у Уруса было еще четверо сыновей, а потому, зная, что смена верховной власти в татарских улусах редко проходит без осложнений, – осторожный Тимур стал лагерем в нескольких переходах от Сыгнака, ожидая дальнейших событий.

В своих предположениях он не ошибся: две недели спустя по всем городам и стойбищам Белой Орды было объявлено, что великий хан Токстакия скоропостижно умер и на престол вступил его младший брат. Мелик-оглан.

Эта новость порадовала и вместе с тем удивила Тимура: Мелик издавна пользовался славой пьяницы и развратника, похождения которого служили неиссякаемым источником для веселых рассказов во всех чайханах Средней Азии, а потому, не считая его достойным для себя противником, Тимур передал начальство над войском Гохтамышу и возвратился в Самарканд.

Но хан Мелик, вопреки всем предположениям, оказался неплохим военачальником и к тому же располагал значительно большими силами, чем думали в ставке Тимура. Он сумел навязать Тохтамышу сражение на заранее выбранном рубеже, где условия местности позволили ему очень удачно располо-

жить свои войска, значительная часть которых оказалась скрытой от глаз противника, хотя и находилась тут же, в непосредственной близости.

Начало битвы казалось явно неудачным для белоордынцев. Они сражались вяло, и это было воспринято Тохтамышем как нечто вполне естественное: он так и ожидал, что они не станут особенно упорно защищать нелюбимого в войске хана Мелика. Полчаса спустя, когда передовые тумены неприятеля обратились в бегство, это предположение обратилось в уверенность. Если в мозгу Тохтамыша и мелькнуло подозрение, что его заманивают в западню, – подобная уловка нередко применялась татарами, – то, оглянувшись по сторонам, он тотчас его отбросил: на много верст вокруг расстилалась ровная на вид степь, где, казалось, невозможно было спрятать и сотню всадников. И потому он, окрыленный своею легкой победой, не слушая ничьих советов, бросился преследовать уходившего врага.