Кутан Торгоев

      У самого помоста зашевелились люди. Кто-то, сильно толкаясь, пробирался через толпу. Передние расступились, и вперед вышел юноша с бараном. Халат его треснул на спине, шапка была сбита набок, и лицо покрыто пылью и потом. Барана он держал под мышкой, и баран бил ногами и мотал головой. Юноша остановился, широко расставив ноги и исподлобья глядя на русского.
      - Чего ты хочешь? - спросил говоривший старик, и юноша громко ответил, не спуская глаз с русского:
      - Я, Торгоев Кутан, батрак из селения Ак-Булун, хочу получить винтовку и лошадь, хочу стать джигитом. Я, Торгоев Кутан, буду слушаться приказа начальника.
      Шум разрастался на площади. Последние слова Кутана заглушили крики. Площадь кипела, люди толкались и спорили.
      Многие шли к помосту и записывались в отряд. Другие удерживали их и ругали. Седой старик махал руками, стараясь перекричать толпу, но русский повернулся к нему, и старик замолчал и сошел с помоста. Кривыми переулками он уехал с площади, проклиная партизан, и многие киргизы уехали с ним.
      Отряд занял дом и сад уездного управления.
      Юноша с бараном одним из первых получил винтовку и лошадь. Вороная кобыла была, правда, молодая, но тощая, с шерстью грязной, серой от пыли, и с разбитыми ногами. Винтовка казенного образца была исправная, хотя и очень старая и тоже грязная, с ржавчиной на замке. Юноша долго чистил винтовку, потом тщательно вымыл лошадь в реке.
      Продовольствия в отряде не было. Вечером партизаны зарезали барана, которого юноша привязал за ногу к крыльцу уездного управления.
      2
      Известие о революции быстро распространялось по стране, и в селениях укреплялась советская власть. Кулаки и баи подымали восстания или бежали в Китай, угоняя стада. С севера шли разбитые, раздробленные остатки анненковцев и колчаковцев. Но в стране множились партизанские отряды, и сельсоветы множились в селениях.
      В Покровском сельсовет был организован одним из первых.
      Рядом с селом, по существу сливаясь с ним, был расположен большой киргизский аул. Амамбет приехал в Покровское и целую ночь говорил с беднотой из села и с киргизской беднотой, а утром собрали сход и выбрали сельсовет.
      Старик Петренко прямо со схода пошел в свою конюшню, оседлал лучшего жеребца и уехал незаметно, задами через огороды. Не жалея коня, он скакал по тайным горным тропинкам к ущелью Кую-Кап.
      Спохватились слишком поздно, и никто не погнался за ним.
      Бай, живший в ауле, приказал своим пастухам гнать стада в горы и свернул свои юрты, тоже готовясь бежать, но пастухи не исполнили приказания, донесли в сельсовет, и бая поймали. Сельсовет роздал его баранов и лошадей беднякам.
      Через две недели вернулся Петренко. Похудевший, с всклокоченной бородой и в изодранной одежде, он прокрался в темноте к своему дому и тихо стукнул в окно. Старуха жена узнала его, всплеснула руками и кинулась отворять. Петренко не велел зажигать лампу. При красном свете лампады он переоделся, жадно съел миску холодных щей и велел подать ружье. Он старательно вычистил ствол и замок, бережно обтер ложе и приклад. Сталь тускло блестела.
      Уже под утро старик зарядил винтовку, привесил к поясу патронташ и широкий охотничий нож. Ножи такие делали из германских штыков.
      Забрезжили предрассветные сумерки. Петренко вышел на крыльцо. Село спало. Горы неясно темнели, и серые клочья тумана медленно плыли у подножий. На востоке небо было внизу светлое, легкого зеленоватого оттенка, и темно-синее наверху. Последние звезды слабо светились в синей части неба. Ничто не нарушало тишины. Бесшумно прочертила сова. Петренко стоял, широко расставив ноги и щуря глаза под седыми мохнатыми бровями. Потом он поднял ружье и выстрелил в воздух. Горное эхо глухо повторило звук выстрела, в ответ бешено залаяли собаки, и сразу справа из-за домов затрещали винтовки и закричали люди.
      Потом большой отряд пронесся по улице. Всадники на всем скаку стреляли в окна домов, визжали и свистели.
      Впереди на белом жеребце с кривым клычом* в руке скакал Джантай Оманов.
      _______________
      * К л ы ч - сабля.
      3
      Киргиз, раненный в голову, забрызганный кровью, в изодранном халате и без шапки, прискакал в город. Загнанная лошадь пала возле дома уездного управления, и в штаб отряда он прибежал пешком. Задыхаясь, он рассказал о набеге басмачей Джантая и о страшной смерти предсельсовета и троих коммунистов.
      Через два часа отряд в боевом порядке на рысях вышел из города и к утру, проехав без остановки всю ночь, подошел к Покровскому.
      Четыре корявых столба чернели по бокам дороги у околицы. В сумерках издали нельзя было ничего разглядеть, и только подъехав вплотную, красногвардейцы увидели, что это такое. Четыре человеческих тела висели на черных от крови столбах. Большими ржавыми гвоздями были пробиты шеи и животы людей. Головы были изрублены шашками. Раны обнажали челюсти и кости черепа. Глаза были выколоты, и кровь запеклась в пустых глазных впадинах.
      Командир отряда остановил лошадь и молча снял бескозырку. Потом он ударил лошадь камчой и, крутясь перед отрядом, крикнул:
      - Видели, товарищи? Все видели?..
      Киргизы молча снимали винтовки.
      Отряд ворвался в село. Никто не оказал сопротивления. Командир прямо проскакал к дому Петренко. Старик исчез. Дома была одна старуха. Она плакала, молилась и ничего не говорила. Ее связали и бросили в погреб. Басмачей не было. Они угнали скот, ограбили село и аул и ушли в горы. Бай уехал вместе с ними, и половина его стада перешла к Джантаю.
      На усталых лошадях преследовать басмачей было невозможно, а свежих лошадей не было. Отряд выставил караулы и остался в Покровском.
      4
      Кутана послали в караул.
      По ущелью он отъехал с версту от Покровского, слез с лошади и, ведя ее в поводу, осторожно прошел вверх от тропы.
      Было утро. Ночная роса еще не высохла на траве. Легкие облачка клубились над вершинами, и косые лучи скрытого за горами солнца бросали на них розовый отблеск.
      Кобыла Кутана щипала траву, с хрустом пережевывая сочные стебли. Кутан оглядел ее. Кобыла поправилась. Она не была так тоща, как раньше, чистая шерсть лоснилась и блестела, грива и хвост были расчесаны. Но все-таки Кутан был недоволен. Ему казалось, что начхоз отряда дает для его лошади овса меньше, чем другим, что лошадь не наедается досыта, что ездить его заставляют больше всех. Вот и сейчас - отряд отдыхает, лошади отдыхают, а его заставили идти в караул. И жизнь в отряде ничуть не интересная. Уже три месяца прошло. Где бои, где слава и подвиги, где богатая добыча? Скучные приказания, скучные караулы и переходы. Разве так джигиты жить должны?
      Не выпуская повода из рук, Кутан шел за лошадью и все дальше уходил от тропинки.
      Солнце поднялось над вершинами гор. Стало жарко.
      В тени кустов трава была высокая, было сыро, свежо, и сильно пахло цветами шиповника.
      Кутан привязал повод к передней ноге лошади, пустил ее и лег в траву, лицом вниз, положив голову на руки.
      Сквозь густую зеленую стену листьев и стеблей он видел синее небо и вершину горы по ту сторону ущелья.
      Где-то недалеко, невидимый журчал ручей, и птицы чирикали в ветвях над поляной.
      Кутан внимательно слушал.
      Жук черный и блестящий с громким жужжанием пролетел и вдруг сложил крылья и упал в траву. По сгибающемуся стеблю он влез наверх, расправил голубые под черным панцирем тоненькие крылья и улетел, снова прожужжав над головой Кутана. Мошки плясали в неподвижном воздухе.
      Кутан закрыл глаза. Последнее, что он слышал, был трескучий крик сороки. Белая с черным длинная птица поднялась из кустов, чем-то испуганная, и неровным, прыгающим полетом улетела вниз.
      Кутан уснул.
      5
      Алы Джантаев пешком шел по тропе.
      Он был одет в рваный халат. Изодранная войлочная шапка, надвинутая низко на глаза, почти скрывала его лицо. Он опирался на толстую палку. Шел слегка согнувшись, осторожно ступая по камням и левой рукой придерживая револьвер, спрятанный на теле под халатом.
      Тропинку пересекал ручей.
      Алы лег и напился холодной, чистой воды. Перейдя ручей, он заметил следы лошади. Лошадь шла от Покровского. Вот здесь всадник слез и повел лошадь наверх, через заросли кустарника.
      Алы пошел по следу.
      В кустах он спугнул сороку. С резким криком птица взлетела из-под его ног. Алы вздрогнул и на секунду замер неподвижно.
      Тихо раздвинув ветви дикого шиповника, он увидел спящего человека. Спящий повернулся на бок и раскинул руки. Алы узнал Кутана.
      На тропинке внизу звонко ударили о камень копыта лошади. Алы прыгнул в тень. Ползком он пролез к краю обрыва, поросшего кустарником, и выглянул. Оседланная лошадь стояла на тропинке и пила воду из ручья. Повод был привязан к ноге.
      Алы юркнул вниз, пробираясь через колючие заросли. Лошадь подняла голову, когда он подошел к ней, и спокойно пожевала губами. Алы вскочил в седло. Шагом он въехал в воду и по руслу ручья проехал далеко в сторону от тропы. Лошадь шла медленно, поматывая головой и лениво переступая ногами. Потом, напрямик продираясь через кустарник, Алы снова выехал на тропу, но в расстоянии километра от того места, где спал Кутан. Остановившись и внимательно прислушавшись, Алы вдруг изо всех сил палкой ударил лошадь и дернул повод. От неожиданности лошадь присела на задние ноги. После второго удара она поскакала неуклюжим, тяжелым галопом. Все время погоняя, Алы проехал версты две и опять свернул с тропинки. Лошадь тяжело дышала и спотыкалась. Алы миновал рощицу кривых тянь-шаньских берез и выехал на небольшую лужайку.
      Десяток оседланных лошадей были привязаны в тени с краю лужайки. Вооруженные джигиты сидели в кругу посредине. Чанач* с кумысом переходил из рук в руки. Джигиты тихо разговаривали, потягивая прохладный густой кумыс. Они встали, когда Алы выехал на лужайку.
      _______________
      * Ч а н а ч - бурдюк, мехи из козлиной кожи для айрана или
      кумыса.
      - Коня угнать быстро, - коротко сказал Алы, спрыгивая на землю и бросая повод одному из джигитов. - Пить дайте.
      Напившись кумыса и отдавая чанач, Алы сказал:
      - Здесь ждите. Вернусь скоро, - и быстро пошел прочь.
      - Кош, кош*, - закланялись джигиты.
      _______________
      * К о ш - до свидания, счастливо.
      Алы вышел на тропу и пошел опять в сторону Покровского. Теперь он шел не скрываясь, громко стукал палкой по камням и во все горло пел веселую песню.
      Солнце спустилось низко к вершинам гор, когда он подошел к ручью.
      На камнях сидел Кутан, обхватив голову руками и тихо покачиваясь. Одна нога его стояла в воде, и рваный сапог промок насквозь, но он ничего не замечал.
      - Аман*, Кутан! - весело крикнул Алы, ударяя его по плечу.
      _______________
      * А м а н - здравствуй.
      Кутан вскочил и схватился за винтовку.
      - Что сидишь здесь? - спокойно сказал Алы.
      Не обращая внимания на движение Кутана, он лег на камни, чтобы напиться.
      Кутан дернул плечом, забрасывая винтовку на спину, и сел снова. Алы напился и встал.
      - Ну, что сидишь? Что думаешь, - спросил так же спокойно.
      Не глядя на него, Кутан тихо сказал:
      - Коня увели у меня. Все обыскал - нет коня...
      Алы покачал головой и зачмокал губами:
      - Хороший конь был?
      - Чужой. Казенный. Отряда конь был. И седло казенное. Где седло возьму? Как отвечать буду теперь? - крикнул Кутан, сжимая кулаки.
      - Плохо, плохо, Кутан, - осторожно заговорил Алы. - Урус разозлится. Урус сильно сердиться будет. В отряде лошадей мало, лошадь дороже, чем молодой киргиз, для уруса. Урус расстрелять может тебя. А? Как ты думаешь?
      Кутан схватил Алы за руку.
      - Нет, не расстреляют, - сказал он нерешительно.
      - Ну, не расстреляют, тогда хорошо, - спокойно ответил Алы. - Я ухожу. Кош, Кутан, кош! - и Алы повернулся и пошел обратно по тропинке.
      Через несколько минут Кутан догнал его.
      - Подожди, Алы, - заговорил он, задыхаясь. - Куда идешь? В Кую-Кап идешь?
      Алы молча кивнул. Правой рукой он под складками халата сжал рукоятку револьвера.
      - Мамушка как живет? Брат, сестра как живет? Скажи, Алы.
      Слезы текли по лицу Кутана. Он схватил Алы за плечо.
      Алы высвободил плечо.
      - Слушай, Кутан, - тихо и медленно сказал он, - идем со мной в Кую-Кап. Старое позабудь. Отцу джигиты нужны. Отец примет хорошо тебя, коня хорошего даст тебе, патронов даст - винтовка ведь есть у тебя. Юрту рядом с моей поставишь. Идем!
      Кутан молчал, опустив голову.
      - Или вернешься? Урус не похвалит за коня! Урус шашку вынет, и раз и нет Кутана...
      Кутан молчал.
      - Не хочешь? - Алы злобно сощурился и плюнул. - Не джигит - баба ты, Кутан, - сказал он и быстро пошел прочь.
      Солнце скрылось за горами. Небо пылало. Черные тени легли на тропинку.
      - Я иду, Алы! - крикнул Кутан и побежал, придерживая винтовку.
      6
      Командир отряда поехал проверять караулы. Люди, усталые после перехода, спали, он никого не хотел будить и поехал один. Солнце зашло недавно. Наступила южная ночь. Тропинка еле заметно светлела впереди. Деревья, кусты и горы вокруг совершенно тонули во мраке. Иногда из темноты внезапно возникала корявая ветка, низко нависшая над тропинкой, и всадник едва успевал пригнуться. Звезды сверкали в черной глубине неба. Тишину нарушали только журчание бесчисленных ручейков и звонкий стук копыт лошади, осторожно переступавшей по каменистой тропинке.
      Командир ехал по направлению к горам. В караул на эту тропу он послал молодого киргиза. Мальчик с бараном. Тот самый, который первым вышел из толпы и записался в отряд. Наверное парень надежный.
      Хотя караулы надо бы проверить пораньше. Мало ли что может быть в этих горах проклятых. Как тут пройти, не знаешь, а надо не только пройти, но и драться. Ровное место - там все понятно, море, степь - похоже. Делать что - известно. А тут, черт его знает...
      Сбоку блеснул огонь, и оглушительно грянул выстрел. Командир почувствовал удар, будто наткнулся на толстую ветку, и острую боль в груди. Падая с коня, он сильно разбил голову о камни и, кажется, вывихнул руку. Испуганный конь ускакал. Цокот копыт замер вдали. Командир попробовал подняться, но вдруг из горла хлынула кровь. Хрипя и задыхаясь, он упал лицом вниз.
      Он чувствовал, как его перевернули на спину, и смутно видел бородатое лицо, низко склоненное над ним. Странное оцепенение сковало тело командира. Он напряг все силы, стараясь поднять руку, но смог только слегка пошевелить пальцами. Тяжелый туман плыл перед глазами.
      Лунный свет скользнул по лезвию широкого ножа.
      Больно командиру уже не было.
      7
      Джигиты развели костер и сварили мясо. За едой разговоров не было. Еще раньше, по дороге, Алы выспросил у Кутана все про отряд: сколько людей, сколько лошадей и винтовок, хорошие ли проводники и довольны ли люди командиром? Кутан все рассказал. Теперь на него не обращали внимания. После еды джигиты пили кумыс и тихо говорили о делах банды. Кутан лежал в стороне, внимательно прислушиваясь. Алы дремал возле костра, прислонясь спиной к дереву, опустив голову и раскрыв рот.
      Костер догорал. Красный мигающий свет вырывал из темноты кусок раскосого лица, морду лошади, войлочную расшитую шапку и играл на дулах ружей, кинжалах и пистолетах. От яркого света темнота вокруг еще больше сгущалась.
      Кутан первый услышал хруст веток и тяжелые шаги. Он вскочил, звякнув затвором. Джигиты схватились за винтовки. Алы проснулся и вынул револьвер.
      В круг света вошел человек. Это был Петренко.
      - Селям алекюм, - глухо сказал он, садясь к огню.
      Джигиты молчали.
      Алы играл револьвером и кривился. Не отвечая на приветствие, он спросил:
      - Ну, как?
      Петренко заговорил по-русски. По-русски понимал один Алы. Он слушал внимательно и кивал головой.
      Потом Петренко распахнул свой овчинный тулуп и показал никелированный револьвер и красивую шашку, заткнутую за ремень.
      Кутан вздрогнул. Он узнал оружие командира отряда.
      Ножны шашки были отделаны серебром.
      - Отдай мне, - сказал Алы, протягивая руку.
      - Убери лапы, - оскалился Петренко. Он длинно и зло выругался по-русски и лег к костру, вытянув ноги.
      Кутан заметил, что сапоги его забрызганы кровью.
      Алы вскочил и отошел в темноту.
      Потом Кутан видел, как он бесшумно сзади подошел к Петренко и поднял револьвер. Джигиты сидели молча и не смотрели в ту сторону. Лицо Алы оставалось в темноте, и Кутан не видел его.
      Горное эхо долго повторяло звук выстрела. Петренко приподнялся и упал в костер. Алы ногой перевернул труп и плюнул ему в лицо.
      Джигиты отвязали лошадей.
      Когда Алы садился в седло, шашка командира отряда зацепилась за повод, лошадь рванулась, и Алы выругался.
      Через семь дней Кутан рядом с Алы въезжал в долину Кую-Кап.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      1
      "11 м а я 1924 г о д а. К а р а к о л*
      Иссык-Куль вдруг открывается весь, когда из ущелья выезжаешь к берегу. Стоит на берегу село Рыбачье. Вода в Иссык-Куле необычайно яркого синего цвета, и горы обрываются сразу в озеро. Из-за большой высоты снеговые вершины кажутся низкими.
      _______________
      * Город Пржевальск.
      От Рыбачьего можно ехать на пароходе, но пароход ушел незадолго до нашего приезда. Нравы тут азиатские: никто толком не знает, когда пароход вернется, сколько он пройдет до Каракола, сколько там простоит и т. д. Вообще люди жить не торопятся, и лишняя неделя в счет никогда не идет.
      Я уже решил ехать дальше на лошадях, как вдруг на горизонте показался дымок, и через час пароход причалил к пристани. Оказывается, что-то случилось с машиной, и капитан убоялся плыть дальше. Пароходишка смешной, нелепый и настолько старый, что нельзя понять, каким чудом он держится на воде.
      Елена Ивановна у меня заартачилась: не поеду, говорит, на такой калоше, и все! Все же я ее уломал, и мы погрузились. Ушел пароход только к вечеру и шел всю ночь и половину следующего дня. С погодой нам везло. Доехали замечательно.
      Лена боялась, что укачает Кольку, но он держался молодцом и блаженно проспал все время.
      Я же не спал вовсе и любовался озером и берегами. Красота, действительно, редкостная, но я, честно говоря, думал не о пейзаже, а о том, каким чертом воюют в этих горах, и мысли эти оказывались малоприятными.
      Ну, поживем - увидим.
      Самый Каракол стоит в двенадцати километрах от озера. Город не город, а скорее большая станица. Улицы широченные, обсажены тополями. Базар, верблюды, кумыс и все, что полагается.
      Очевидно, действовать придется, "применяясь к местности", и на киргизов опираться в первую очередь.
      Придется самому стать настоящим киргизом.
      Во владения мои вхожу потихонечку. Пока все больше присматриваюсь. Обзнакомился с местной властью. Секретарь райкома - рябой киргиз Амамбет парень, кажется, подходящий. В прошлом году его басмачи подстрелили, но не до смерти. Вылечился в Джеты-Огузе (есть тут такой "курорт" - горячие источники из горы текут, и киргизы приезжают целыми семьями лечиться. Утверждают, будто водичка излечивает все болезни, даже сифилис). Сейчас Амамбет весел и здоров. Только слегка прихрамывает.
      Зато председатель РИК'а мне что-то не нравится. Ничего толком еще не знаю, но нюхом чую неладное. Уж больно он гладкий. Все про басмачей толкует, настаивает на форсировании и рвется в бой. Зазвал он меня в гости, хотел подпоить, да напился сам. Придется мне с ним повозиться. Может, я и ошибаюсь, но не думаю. Поживем - увидим.
      Наш орел - Джантай Оманов - сидит в горах и чувствует себя, как видно, отлично. Авторитет у него огромный и джигитов немало. Его до меня раз десять пытались сцапать, да он не дается. Орешек, видимо, крепенький.
      Меня натравливают на него, а я не хочу. Поосмотрюсь еще немного и попробую устроить ту комбинацию, о которой мы говорили. Думается мне, что его надо бить его же оружием.
      Ребята в комендатуре, в общем, неплохие.
      Кое-кто из местных старожилов уверяет меня, что сейчас затишье. Может, оно и так, но у меня нет ощущения спокойствия. Особенно одно местечко внушает мне опасения. Есть тут такое кулацкое село Покровское и аул рядом с ним.
      Есть огромная область, называется по-киргизски "сырты", что значит "отчужденное", "отъединенное" или что-то в этом роде. И со стороны Китая и с нашей стороны сырты закрыты горными хребтами. Перевалы немыслимые. На самих же сыртах прекрасные пастбища, реки, леса - словом, все, что нужно киргизу. Там-то и сидят басмачи. Через сырты идет и контрабанда.
      Охраняют же не фактическую границу, а границу с сыртами. Озеро сторожат.
      Я думаю, что освоение сыртов решит исход всего дела здесь. Но это-то не так просто.
      Охота в Караколе прекрасная. Надо будет завести настоящее хозяйство с фазаньим заповедником. Прошу тебя, пришли, пожалуйста, бекасинника и картечи килограммов...".
      Дверь с треском распахнулась, и дежурный вскочил в кабинет коменданта. Задыхаясь от быстрого бега и волнения, он выпалил:
      - В Покровском басмачи, товарищ начальник!..
      Комендант встал.
      Дежурный переступил с ноги на ногу, обдернул гимнастерку и сказал спокойнее:
      - Разрешите доложить, товарищ комендант. Из села Покровского доносят о появлении басмачей. Басмачи захватили винтовки в количестве двадцати штук и патроны к ним в количестве...
      - Откуда в Покровском эти винтовки?
      Дежурный замолчал и пожал плечами.
      - Откуда винтовки там? Как думаете, товарищ командир взвода? А?
      - Не знаю, товарищ комендант. Но басмачи...
      Комендант не слушал.
      - Вызовите по телефону секретаря райкома - доложите ему о басмачах. Я заеду к нему через десять минут. Уполномоченного товарища Винтова разбудите. Машина пусть заберет его и заедет ко мне домой. Командиру мангруппы* передайте приказание поднять по тревоге два взвода, которым под его командованием немедленно выступить в Покровское. Письмо отправить в Ташкент фельдсвязью. Все. Можете идти.
      _______________
      * Маневренной группы.
      Дежурный вышел.
      Комендант несколько минут ходил по комнате. За окном в темноте пропела труба. Комендант закурил трубку, запер стол и несгораемый шкаф и вышел. Дежурный крутил ручку телефона. Телефон тихо дребезжал. Когда комендант вышел на крыльцо, второй раз запела труба, и звонкий, веселый голос прокричал команду.
      Ежась от ночного холода, комендант прошел по двору к своему дому. Его встретил Джек, коричневый пойнтер, старый охотничий товарищ. С радостным визгом он крутился и прыгал, стараясь лизнуть хозяина в лицо.
      Жена спала. На ночном столике горела лампа, и раскрытая книжка лежала на одеяле. Прикрутив фитиль, комендант прошел в комнату сына.
      Луна слабо освещала комнату. Мальчик спал раскинув руки и высунув из-под одеяла ногу. Комендант послушал, как он дышит и мурлыкает во сне. Неуклюже нагнувшись, поцеловал сына в щеку и сразу заторопился. Сутулясь, быстро прошел в свою комнату.
      К жене зашел уже одетый в шинель, опоясанный ремнями, с шашкой, маузером и биноклем. Присел на край постели и взял Елену Ивановну за руку. Она сразу открыла глаза, сразу проснулась и села, поправляя волосы.
      Елена Ивановна никогда не могла привыкнуть и спокойно относиться к боевой жизни мужа, но никогда с первых дней их совместной жизни ничем не проявляла своего мучительного беспокойства.
      Она сразу поняла все по одежде коменданта и спросила как можно спокойнее:
      - Ты надолго?
      - Не знаю. В Покровское я. Это не очень далеко, и сразу напишу, как выясню. Волнуешься? - улыбнулся комендант.
      Она погладила шершавый рукав его шинели.
      Потом они посидели недолго молча, поцеловались, и он ушел.
      Елена Ивановна не спала до утра. Лежала в темноте с раскрытыми глазами, вытянувшись на кровати.
      За дверью тихо скулил и скреб лапами Джек.
      2
      Разбитый фиат пыхтел, фыркал и отчаянно дребезжал, ныряя в ухабы, взлетая на крутые подъемы и круто заворачивая.
      Коменданту все-таки удалось задремать. Его разбудил секретарь райкома. Прыгая на заднем сиденье, рядом с безмятежно спавшим Винтовым, и цепляясь за ремень на спине коменданта, он кричал:
      - Я говорю тебе, начальник, очень большие силы подняться могут! Советская власть...
      - Ты бы дорогу починил, - обернулся Андрей Андреевич. Он понял, что секретарь не даст ему спать. - Твоей стране, Амамбет, дать бы дорогу хорошую, шоссе настоящее, асфальт, гудрон, черт его знает, - замечательно жить можно будет. Понимаешь, дорога...
      - Какая дорога, черт? Басмач, бандит, кулак и бай - вот наше дело, а ты - дорога, дорога!..
      - Откуда эти винтовки взялись, Амамбет? Не знаешь?
      - Не знаю. Что я хочу тебе сказать: очень большие...
      - Ты лучше про винтовки догадайся, - сказал комендант и отвернулся.
      Не слушая больше, что кричал ему секретарь, он стал высчитывать, в котором часу мангруппа подойдет к Покровскому.
      Автомобиль спускался с горы.
      3
      Взводы мангруппы, строем по два в ряд, рысью шли по обочине дороги.
      Солнце только что взошло, и ночная роса еще не высохла на дорожной пыли. Было свежо. Сильно пахло полынью и мокрым песком.
      Лошади шли легко.
      Николаенко и Закс ехали рядом, последними в строю.
      Дорога пошла в гору, и командир, подняв руку, перевел отряд на шаг. Солнце слегка припекло, и в траве затрещали кузнечики. Маленькие облачка золотистой пыли начали взлетать из-под копыт. Лошади фыркали и мотали головами.
      Бойцы разговаривали потихоньку.
      - ...И, понимаешь, летит он как птица, как ласточка или голубь... сказал Закс.
      - Ну, летит - ладно. А ветер скис, и твой голубь садиться должен, так? - нетерпеливо перебил Николаенко. - Ты мне скажи: сколько в воздухе ты продержишься?
      - А воздушные течения? Это тебе пустяк? Да? А рекорд какой знаешь? - горячо заговорил Закс. - Знаешь? Нет? - он выдержал эффектную паузу и гордо выпалил: - Сто восемьдесят часов!
      Николаенко ничего не нашелся ответить. Некоторое время друзья ехали молча.
      Николаенко и Закс встретились полгода тому назад. Вместе с другими молодыми призывниками они долго ехали в теплушке. Поезд шел с песнями, со звоном гитар и балалаек, с заунывным весельем гармошек. Орали до хрипоты, пели и хохотали. Знакомились друг с другом и рассказывали о себе. Мирные "гражданские" специальности еще были у людей. Ехали металлисты и деревообделочники, ехали шахтеры и нефтяники, ехали служащие и крестьяне, чернорабочие и учащиеся. На теплушках были нарисованы пятиконечные звезды.
      Потом несколько дней шли пешком по горам до большого, как море, озера и сутки плыли на пароходике через это озеро.
      Непривычные к ходьбе, натерли ноги, в лохмотья изодрали городские полуботинки и штиблеты. Было нестерпимо жарко, земля и вода были накалены солнцем, а на горах лежал снег и блестели ледники. Усталые и потрясенные, жались в кучку, старались держаться вместе. Песен больше не пели. Когда пароход шел ночью по черной воде, впервые стало грустно, навязчиво вспоминался дом.
      Потом на грузовиках мчались от берега к маленькому, как станица, городку. Посреди городка, обнесенные высокими глиняными стенами, стояли дома пограничной комендатуры, конюшни и склады. Грузовики заворачивали на плац. На плацу неподвижным молчаливым прямоугольником стояли пограничники, командиры стояли на правом фланге. Оркестр играл "Интернационал", командиры держали руки у козырьков выцветших зеленых фуражек.
      Потом призывники соскочили с грузовиков, кое-как построились и встали напротив шеренги "старичков". Внимательно вглядывались в неподвижные загорелые лица. Командир сказал короткую речь, и призывники нестройно захлопали в ладоши. "Старички" стояли молча и снисходительно улыбались.
      Потом мылись в бане, стриглись, одевались в форму и, построившись снова, не узнали друг друга.
      Все стали одинаковыми. Гражданские специальности исчезли - стали красноармейцами.
      Потом потянулись дни. Сначала время шло медленно, медленно, а оказалось, что пролетали недели и месяцы. Нужно было узнать множество вещей, множеству вещей необходимо было научиться. И полгода прошли незаметно. Николаенко и Закс стали настоящими пограничниками.
      Они были в числе первых по рубке и вольтижировке, и весь учебный эскадрон с волнением следил за соревнованием между ними на первенство в стрельбе из пулемета. Оказалось, что у обоих была заветная мечта, - мечта, о которой тоже знали все в эскадроне: друзья мечтали стать пилотами. Они добывали книжки о самолетах, о летчиках. Книжек было немного в Караколе, особенно по авиации. Все, что удавалось достать, друзья знали почти наизусть. Братья Райт были любимыми их героями.
      Но было у них существенное расхождение: Николаенко был приверженцем исключительно моторной авиации, а Закс защищал планеризм. Расхождение возникло уже давно, и горячий спор тянулся изо дня в день.
      Вчера вечером, ложась спать - их койки стояли рядом, - заговорили о продолжительности полетов, и Николаенко выдвинул существенные доводы. Честь планера была в опасности.
      Во время сборов по тревоге было, конечно, не до разговоров. Еще не до конца проснувшись, бойцы машинально одевались и седлали коней. Потом выступили.
      В темноте ехать было неприятно; ночи еще были прохладные, и резкий ветер пронизывал насквозь. Причин тревоги никто пока не знал, и люди нервничали. Ехали молча.
      Но прошла ночь, пригрело солнце, огромные горы, одетые темной зеленью лесов на склонах, сверкающие снегом на вершинах, встали над пограничниками во всей своей пышной, торжественной красоте, и всем стало весело и хорошо на душе.
      Заксу представилось, как легкий белый планер пролетает над горами. Собственно, настоящего планера Закс никогда не видел, и планер представлялся ему не таким, как он изображен в книжках, а гораздо более красивым, обязательно белым и очень похожим на птицу.
      Николаенко бросился в спор и снова напомнил о вчерашних доводах. Необходимо было возразить ему, и Закс перешел в нападение. По правде говоря, рекорда продолжительности парения он не знал, и число в сто восемьдесят часов просто выдумал.