От войны до войны (Отблески Этерны - 2)

      Ричард припомнил нежное девичье лицо, огромные широко распахнутые глаза, переброшенную через плечо косу. Олларианцы не отрицали, что, прежде чем стать королевой, Октавия была герцогиней Алва, но и не говорили об этом. В житии не было лжи, но при чтении его складывалось впечатление, что Франциск женился не на молодой вдове с ребенком, а на непорочной деве.
      От матушки и надорского священника Ричард знал, как было на самом деле: Рамиро Алва был помолвлен с племянницей маршала Эктора, но встретил в трактире безродную блудницу, которая его околдовала. Будущий предатель нарушил слово Чести и женился на трактирной девке. Именно Октавия толкнула Рамиро на предательство, а когда изменник пал от руки Алана святого, поймала в свои сети марагонца и взошла на трон.
      Оллар обожал жену, а ее сына от первого брака растил, как своего. Единственный ребенок узурпатора был слабым и болезненным, и после смерти Франциска власть в стране захватил его пасынок Рамиро Алва Младший. Жестокий и коварный, именно он окончательно сломал Людей Чести...
      - Я... - язык Дика немного заплетался, - я не думал, что Октавия была такой...
      - На иконах она старше.
      - Нет... Вы не понимаете. Я думал, она походит на баронессу, а она, как Катари... - Ричард осекся. Он доверял своему эру, но о тайной встрече с королевой не должен знать никто, - как Ее Величество.
      - Ну, разумеется! Тебе расписали Октавию как куртизанку... Мой тебе совет, Дикон, не считай опущенные глаза и срывающийся голосок признаком добродетели. Чем наглей и подлей шлюха, тем больше она походит на праведницу. - Герцог уже допил свое вино и молча вертел в руках стакан из резного стекла. Дик смотрел на своего эра, ему мучительно хотелось поговорить о Катарине Ариго, но он не решался. Рокэ со стуком поставил стакан на стол:
      - Октавия, Дикон, и впрямь была тихой девочкой у окошка, в которую влюбился проезжавший мимо рыцарь. Бывает и такое. Повелитель Ветров по любви женился на безродной сироте. Возможно, это был единственный мудрый поступок в его жизни, а может, и нет. Этого нам никогда не узнать. Никогда...
      Глава 3
      КОШОНЕ
      "Le Roi des Epees" & "Le Huite des Epees"
      1
      У Селины пропала новая лента - синяя, вышитая золотом. Дочка никого не обвиняла, она вообще ничего не сказала, просто надела в церковь прошлогоднее розовое платье. Вытащить из девчонки правду удалось не сразу, и Луиза Арамона не сомневалась, что та молчит, чтоб не выдать сестру. Ленту, без сомнения, стащила Люцилла. Младшая вообще была нечиста на руку - видимо, в отца, а вот Селина удалась в бабушку, которая уродилась достаточно красивой, чтоб из дочки тесемочника подняться до любовницы графа Крединьи, и достаточно умной, чтоб удерживать при себе богатого вельможу более сорока лет.
      Луиза Арамона вздохнула - дурой она себя не считала, но внешностью ее Создатель обидел. Правда, наградивший дочь страшной рожей и кривыми ногами отец озаботился купить ей мужа, пусть и дрянного. Они с Арнольдом терпеть друг друга не могли, но прижили пятерых детей и немалое состояние, а теперь супруг пропал, да еще как-то странно. Его искали, но капитан Арамона как сквозь землю провалился. В глубине души Луиза полагала, что так оно и было отпечатки лошадиной подковы без единого гвоздя ни с того ни с сего не появляются.
      Как бы то ни было, жизнь в Кошоне стала невыносимой - сплетни, слухи, лицемерное сочувствие соседок и, самое главное, дом. Дом, которого Луиза боялась как огня и который никто не желал покупать даже за полцены. Решение все бросить и уехать, принятое капитаншей у пустой, холодной кровати, оказалось не так-то просто осуществить. Особенно после того, как она отдала сбережения Арамоны церкви.
      Луиза написала матери. Та ответила, что примет дочь и внуков, но переехать в Олларию означало перестать быть себе хозяйкой. Остаться в Кошоне? Трястись по ночам от страха? Видеть, как хорошенькую Селину избегают подруги, а почтенные горожанки, у которых были взрослые сыновья, заприметив семейство пропавшего капитана, переходят на другую сторону улицы? Нет, новый дом не спасет, нужно бежать хотя бы ради детей. Селина заслуживает хорошего мужа, а Герард мечтает стать гвардейцем. О будущем младших детей думать рано, но с Циллой, пока не поздно, нужно что-то делать.
      То ли вдова, то ли брошенная жена отложила шитье. Вечерело, слуги уже ушли. Луиза платила очень хорошие деньги, но на ночь в доме рисковал оставаться только привратник, большой любитель касеры, и кормилица Селины и Герарда, утыкавшая все стены заговоренными иголками. Луиза собралась с духом и отправилась проверять, все ли в порядке. Она обошла весь дом, начиная с подвала, проверила запоры на дверях и окнах - все было как обычно, но госпоже Арамоне было страшно. По натуре бережливая, в последнее время она не жалела свечей, которые горели всю ночь везде, кроме наглухо запертой мужниной спальни. Луиза понимала, что о горящих свечах и обмотанных разноцветными нитками иголках знает весь Кошоне, но спать в темноте она не могла. Раньше женщину бесило суеверие Денизы, теперь капитанша позволяла кормилице делать все, что та считала нужным. Не то чтоб Луиза верила в заговоренные шелковинки и рябиновые ветви, но хуже от них точно не было.
      В кухне и кладовых все было спокойно, даже слишком. Раньше в доме держали нескольких кошек, но они исчезли вместе с Арнольдом, а новые не приживались. Даже жалкие, подобранные на помойке котята отказывались есть и орали, пока им не отворяли двери, после чего пулей вылетали из сытного и теплого дома.
      Нет, так дальше продолжаться не может! Конечно, норов у маменьки тяжелый, из пятерых внуков она любит лишь двоих старших, а Циллу чуть ли не ненавидит, но из дома в Олларии хотя бы кошки не разбегаются. Луиза провела рукой по чисто протертому столу и вышла на лестницу. Как тихо! Раньше она прилагала немало усилий, чтобы заставить свой выводок вести себя смирно, теперь предпочла бы, чтобы дети безобразничали и орали, а не жались по углам.
      В комнатах сыновей было пусто - Герард и Жюль сидели с сестрами. Луиза тихонько остановилась на пороге маленькой гостиной, куда выходили спальни девочек. На первый взгляд все хорошо - Селина и Амалия вышивают, Люцилла, надув губы, смотрит в угол, Герард чинит разорванную цепочку, а Жюль, закатив глаза, рассказывает о победе в Варасте.
      - Я увижу Ворона, когда пойду служить в гвардию, - твердо сказал старший, оторвавшись от своей работы.
      - Маменька, - пискнула Амалия, - а вы видели маршала? Он в самом деле похож на Леворукого?
      - Замолчи! - Луиза сама испугалась, услышав свой голос. - Не говори ерунды! Герцог Алва очень красивый и учтивый кавалер, у него синие глаза и черные волосы.
      - И он лучший в мире фехтовальщик, - добавил Жюль. - Его наш батюшка учил.
      Да уж, учил он, горе луковое... Скорее, это Ворон его учил, вернее, проучил. Луиза видела красавца-герцога всего два раза, но этого хватило, чтоб понять - в мире есть счастье, доступное лишь тем, кто его недостоин. Например, Катарине Ариго.
      - Вы, без сомнения, увидите герцога Рокэ Алву, так как мы скоро переедем к бабушке в Олларию.
      - Виват! - завопил воинственный Жюль. Герард укоризненно взглянул на младшего брата, но, без сомнения был рад и счастлив. Селина очаровательно потупила глаза, Амалия расплылась в улыбке, а Цилла выпалила:
      - Ненавижу бабушку! Старая жаба!
      - А ты - молодая, - огрызнулся Жюль.
      - Замолчите оба! - прикрикнула Луиза. Цилла становится невозможной, а с такой внешностью нельзя быть вспыльчивой и тем более нельзя выказывать ненависть бабушке и деду, от которых зависит все. Арнольд хотя бы понимал, что нельзя поднимать хвост на своих благодетелей!
      - Маменька, - Селина отложила вышивание, - а когда мы переедем?
      - Вещи начнем собирать завтра, - приняв решение, Луиза Арамона не имела обыкновения тянуть.
      - Хорошо, - улыбнулась дочь, - а то нас тут боятся.
      - Не хочу ехать, - заявила Цилла, - и не поеду. Никуда. Я буду ждать папеньку...
      - Дура, - взвился Жюль, не терпевший сестру.
      - Зачем ты так? - Селина улыбнулась Цилле. - Мы все его ждем, но он уехал.
      - Потому что вы его ненавидели. Все!
      - Зачем ты так? - повторила Селина. - Я его любила.
      - Врешь, гадючка! - Цилла схватила с таким трудом соединенную Герардом цепочку и изо всей силы рванула. - Вот тебе! Вот! Вот! Вот!
      Это было уже слишком. Луиза от души залепила визжащей дочери оплеуху и выволокла из комнаты:
      - Ночевать будешь в синей спальне. Одна!
      - Дура, - пискнула маленькая дрянь, - кривоногая дура! Все из-за тебя!
      Луиза отвесила дочери еще одну пощечину - слов у нее не нашлось, а показывать слезы было не в ее правилах. Но если Цилла посмеет так вести себя при бабушке
      Женщина впихнула ревущую девчонку в комнату, предназначенную для гостей, и дважды повернула в замке ключ. Цилла заслужила наказание - за ленту, ссору с Селиной, порванную цепочку и гадкие слова про бабушку и мать, но Луиза старалась быть справедливой и, вернувшись, хорошенько отчитала Жюля. Тот угрюмо отмалчивался, было видно, что сынок считает себя кругом правым, и вообще-то так оно и было - в Циллу после исчезновения Арнольда словно сам Леворукий вселился со всеми своими кошками. А то ли еще будет, когда девчонка осознает свое уродство. Луиза помнила, как когда-то просидела всю ночь перед зеркалом, с ужасом понимая, что это - ее лицо и ей с ним жить, но ей повезло хотя бы с зубами и волосами, а у бедняжки Циллы нет и этого.
      Расчувствовавшись, капитанша чуть было не пошла к дочери, но вспомнила, что нужно быть твердой, и вернулась в спальню. Маменька не потерпит злобных выходок, особенно по отношению к Селине. Если Цилла не может изменить свой норов, пусть хотя бы боится наказания.
      Чтобы хоть как-нибудь отвлечься, Луиза принялась разбирать старые вещи. Как их, оказывается, было много. Женщина перетряхивала сундук за сундуком, вытаскивая мелочи, о которых давным-давно забыла. Когда часы пробили полночь, она сидела на полу в окружении старых девических безделушек, самозабвенно нанизывая рассыпавшиеся много лет назад розовые бусы.
      2
      Кто-то изо всех сил колотил в дверь молотком. Не вор, воры не стучат. Может, известие от матери или господина графа? Луиза, хотя и была осведомлена о своем благородном происхождении, с детства привыкла называть отца "господин граф".
      Женщина отложила недонизанные бусы, накинула Расписную алатскую шаль и вышла из спальни. Ночной гость барабанил как сумасшедший. Пьян? Куда только смотрит привратник?! Наглецу платят не за то, что он пьет касеру! Луиза Арамона кипела, у нее чесались руки распахнуть дверь и высказать придурку все, что она думает о его поведении, но в прихожей стояла очень бледная Селина. Услышав шаги, девушка как-то странно всплеснула Руками и бросилась матери на шею, ее била дрожь, а глаза Расширились от ужаса.
      - Кто там? - Луиза, стараясь держаться спокойно,
      обвела глазами прихожую в поисках какого-нибудь оружия. Где-то в доме были пистолеты, а в кухне есть топор и разделочные ножи.
      - Ппппп, - с посиневших губ дочери срывались непонятные, пугающие звуки, и капитанша силой усадила девушку на покрытый старым гобеленом сундук. Распахнулась дверь, появился Герард. Слава Создателю, парень озаботился прихватить топорик.
      - Что такое? - Голос у старшего все еще ломался, иногда он говорил чуть ли не басом, иногда визжал, как поросенок. Из-за спины брата выглядывал растрепанный Жюль.
      - Сейчас посмотрим, - улыбнулась Луиза, порываясь отойти от дочери, но та вцепилась в нее мертвой хваткой:
      - Там папппенька... Паппенька!
      Луиза почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, но нашла в себе силы сделать четыре шага и глянуть в зарешеченное дверное окошечко. Капитан Арнольд Арамона собственной персоной стоял на крыльце родимого дома. Луиза видела круглое, обрюзгшее лицо, выпученные глаза, надвинутую на глаза шляпу. Супруг тоже узрел дражайшую половину и прорычал:
      - А ну, отворяй! Распустилась тут!
      Этот скот проболтался невесть сколько времени под юбкой у какой-то дряни, потерял место, выставил семью на посмешище, а теперь чего-то хочет! На смену ужасу пришли ярость, обида и сожаление об отданных священнику золотых. Луиза уперла руки в боки и выпалила:
      - Убирайся откуда пришел. Для нас ты - покойник, нечего тебе в доме делать! Ноги твоей здесь не будет. Пшел на кладбище, хряк поганый!
      - Луиза, - Арамона сменил гнев на заискивание. Такое с ним бывало и раньше. - Ну что ж ты так... Я больше не буду... Ну, давай жить, как люди... Пусти, а?
      Покорность провинившегося лишь подлила масла в огонь. Луиза очень долго молчала, зато теперь... Разъяренная женщина к полному восторгу Жюля выплеснула на голову блудного мужа все, что о нем думала последние девятнадцать лет. Арамона в ответ лишь переминался с ноги на ногу и бубнил, чтобы его простили и пустили.
      - Не буду... Брошу пить... Ты у меня одна... Я понял... Там у меня ничего не вышло... У нас дети... Дорогая...
      Отопри...
      Гнев Луизы понемногу иссякал. В конце концов, этот урод и впрямь был ее мужем и отцом ее детей. Если он вернется, соседи, конечно, позубоскалят, но на них перестанут глядеть как на прокаженных, можно будет остаться в Кошоне, а Цилла и впрямь любит старого поганца. И вообще, повинную голову меч не сечет.
      - Все! - талдычил свое раскаявшийся грешник. - Точно говорю... Все! Это в последний раз... Хочу домой...
      Отопри, Лу! Куда я пойду?
      - И впрямь, кому ты нужен, - согласилась Луиза, поворачивая ключ и распахивая дверь. Почти прощенный супруг переминался с ноги на ногу, но в дом не шел.
      - Все, - изрек он наконец. - Точно... Там отрезано.
      Пусти, а?
      - Да кто ж тебя не пускает? - рявкнула жена.
      Встал на пороге, ровно обормот какой...
      - Пусти, - тянул свое Арнольд. - Домой хочу... Ну... Того... Сняла бы ты это... Устал я... Холодно...
      - Так чего ты без плаща шляешься, если холодно? - спросила Луиза. Почему он не заходит? Святая Октавия, какой он бледный! Да он совсем замерз...
      - Мама, - шепот Селины был страшней любого крика, - мама, у папеньки нет тени!
      Создатель, она права! Ноги Луизы приросли к полу, но Герард оказался проворней. Отпихнув мать с дороги, он бросился затворять дверь, но не успел. Арамона вцепился в створку, раздался треск и грохот, толстые доски переломились, как солома. Капитан рванулся вперед, как бык, но что-то его остановило - и без того выпуклые глаза вовсе вылезли из орбит, мышцы на шее вздулись, но обычно красное лицо осталось творожисто-бледным. По роже Арнольда можно было подумать, что он удерживает гору, хотя перед ним и обомлевшими домочадцами не оказать даже пустого мешка.
      - Святая Октавия, - шептала Луиза, прижимая к себе Жюля. Герард снова схватился за свой топорик, Селина молча глядела исподлобья. Арамона продвинулся на шаг и вновь замер.
      - Именем Четверых, - вопль ворвавшейся кормилицы разогнал жуткую звенящую тишину, - убирайся, откуда пришел. Четыре молнии тебе в рыло, четыре ветра в зад, башкой тебя о четыре скалы, и четырьмя волнами сверху! А ну, сударыня, брысь!
      Луиза торопливо отступила, давая дорогу Денизе. Та выскочила из прихожей и тотчас вернулась, таща четыре свечи. Арамона прорычал что-то непонятное, злое, древнее, как сама смерть. Кормилица, не глядя на рвущееся в дом чудовище, все еще похожее на исчезнувшего Арнольда, сунула по свече Луизе, Селине и Герарду и высекла огонь.
      - А ну, давайте, - женщина подняла свечу и забормотала: - Пусть Четыре Волны смоют Зло, сколько б его ни было. Уходи!
      - Пусть Четыре Ветра развеют тучи, сколько б их ни было, - прошептала Селина, поднимая свой огонек. - Уходи!
      - Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было, - твердо произнесла Луиза. - Уходи! - Оказывается, она помнит эти слова, всегда помнила.
      - Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было, выкрикнул Герард. Свеча в руке мальчика казалась кинжалом.
      - Я... - Арамона торопливо отступал в ночь, - я... Я не хотел. Холодно... Меня заставили... У меня ничего не вышло...
      3
      Потолок наклонился влево, потом вправо, потом закружился, из углов пополз туман, Луиза отчетливо почувствовала во рту привкус железа, и все куда-то пропало, а потом появился запах. Отвратительный, навязчивый. Так пахнут горелые перья. Пожар? Или кто-то палит курицу? Какая мерзость! Женщина открыла глаза, над ней нависала Дениза:
      - Очнулись, сударыня?
      - Где... Где он?
      - Убрался... Хорошо, я над входом рябины натыкала, да и вы его не пустили...
      - Я открыла...
      - Открыть-то вы открыли, но по имени не позвали, а им без зова никак не войти.
      - Им?
      - Им! - назидательно сказала Дениза. - Выходцам, стало быть... Одно скажу - помер он, это точно. И погано помер, потому и шляется!
      - Он вернется?
      - Куда ему деваться, - сплюнула кормилица, - будет таскаться, пока своего не добьется или пока срок ему не выйдет. Он четыре раза по четыре заявится, да и отстанет, ежели ему ничего не обломится.
      - А уехать? В Олларию?
      - Выходцу что Оллария, что Кошоне - все едино! Он за вами приходил. Выходцы, они всегда так - норовят всех сродственников кровных да полюбовников за собой утянуть. А Леворукий-то и рад! Да вы вставайте, сударыня, чего на полу сидеть-то... Сегодня он не придет...
      - Надо вызвать плотника, - сказала Луиза, с помощью Герарда поднимаясь на ноги, - надо обязательно вызвать плотника и починить дверь.
      - Мама, - прошептала Селина, - если он придет еще раз, я умру.
      - Ты помрешь, если его впустишь и позволишь себя поцеловать, - рявкнула Дениза. - Надо будет за осокой сходить, осока - она от выходцев хорошо помогает... Раньше я не знала, от чего беречься, теперь мы его, голубчика, ущучим. Только вот чего! Как он припрется, всем надо в одной комнате собраться, запалить четыре свечи и не слушать, что бы он ни вопил. Покричит, повоет да и Уйдет. Нет у него такой власти - без спросу в дом входить!
      - Все равно нужно уехать, - покачала головой Луиза, - и к исповеднику сходить.
      - Толку-то, - махнула рукой Дениза, - вот эсператисты, те в нечисти понимали, а наши... Но похоронный молебен заказать надо, а то не по-людски будет, все ж таки человек был.
      - Закажем, - пообещала вдова. Тошнота ее еще не отпустила, да и в ушах звенело, но женщине стало легче. Теперь она знала и то, что Арамона мертв, и то, что он постарается утянуть с собой и ее с детьми, и своих дур-любовниц. Надо предупредить эту, как ее, Жавотту. Она, конечно, еще та тварь, но не бросать же живую душу на растерзание упырю. Откроет дверь любовнику - и все! А у нее родичи есть, сестра, племянники, они-то уж точно ни при чем. Луиза вспомнила страшные рассказы, в которых выходцы опустошали целые деревни и города. В детстве она боялась, потом перестала, а все оказалось правдой.
      - Дениза... - Святая Октавия, как болит голова, она, наверное стукнулась об угол сундука. - Поставь воды... Я хочу выпить шадди.
      - И, сударыня, - Дениза вздохнула, она любила вздыхать, - тут шадди не обойдешься, а травкой этой кагетской тем более. А вот касера...
      - Хорошо, давай касеру, это и впрямь не повредит.
      - Я, мам, тоже выпью, - высунулся Герард.
      - А, - махнула рукой Луиза, - пожалуй. Только Жюля отведи в спальню. Селина, тебе надо в постель.
      - Хорошо, - прошептала девушка, - он... Он за мной приходил.
      - Не за тобой, - отрезала Дениза, - а за первым, кто его по имени позовет.
      - Мама, - на пороге стояла растрепанная Амалия, - мне страшно!
      - Всем страшно, - буркнул Герард.
      Да, всем страшно. А Цилла одна в пустой комнате! Как она могла забыть о дочке! Луиза, все еще пошатываясь, бросилась в коридор. В синей спальне было тихо - девочка спала и ничего не слышала, а то подняла бы крик. Циллу теперь нельзя ни минуты оставлять без присмотра, если кто и может открыть дверь Арнольду и позвать его, это она.
      Луиза осторожно отперла дверь, противно скрипнули ржавые петли. Святая Октавия, она совсем забросила дом, надо завтра же смазать все двери. В лицо пахнуло затхлой сыростью, словно из погреба. Было темно и тихо, слишком тихо. Луиза подняла повыше свечу и закричала.
      Циллы в спальне не было. Не было никого. Казалось, комната простояла запертой не одну зиму. Синяя ткань, которой были обиты стены и которая и дала название спальне, истлела и висела грязными, мокрыми клочьями, доски под ногами сгнили и покрылись осклизлым налетом, влажные простыни покрывали отвратительные пятна, а три банкетки казались обтянутыми бурым мехом, который на поверку оказался плесенью. Луиза ухватилась за мокрый дверной косяк, свеча вывалилась из подсвечника и погасла, но женщина этого не заметила. Цилла! Ее уродливая, злая, крикливая дочка, ее девочка! Где она? Что с ней? Святая Октавия, да сделай же что-нибудь! Верни мне Циллу, она же ни в чем не виновата. Ей всего семь, дети не могут быть виноваты!
      - Ой, сударыня!
      Кто это? Дениза! Что ей надо? И где Цилла?
      - Уволок он ее, - кормилица всплеснула руками, - как есть уволок! То-то он так быстро удрал... Выходцы, они хитрые. Понял, что мы его не пустим, так он к малой сунулся, а она окно и открой. Сам-то он войти не смог, дате неразумное его папенькой зовет, а не по имени нареченному. Короче, поцеловал он ее, и она с ним ушла. Ой, сударыня, теперь вовсе худо! Вы даром что с понятием, а мать она и есть мать. Как придет дочка под окно и будет плакать, вас же за руки держать придется.
      - Я буду держать, Дениза, - пробормотал Герард, - гвардейцам выходцы не страшны!
      Может, гвардейцам и не страшны... Арнольд пришел и увел Циллу. Теперь ее тоже нет, есть выходец. Выходец, который будет плакать под окнами, кричать, звать мать, жаловаться на холод и голод, но она не должна отзываться. Не должна, потому что ее четверо детей еще живы, ради них она выдержит.
      - Дениза, что делать с комнатой? - Запереть. Завтра я наберу осоки и все ею забросаю. А сейчас поставим четыре свечки и пойдем, негоже гнилью этой дышать... Ох, Четверо Заступников, оберегите и сохраните! Вот беда-то!
      Она что-то шептала, плевалась, приносила и зажигала свечки, дети ей помогали, а Луиза все цеплялась за подгнившее дерево и смотрела на пустую кровать. Если б она Не наказала Циллу, та бы была с ней. Она ушла с отцом, потому что ненавидела всех, кроме него. Нет, все не так! Она погибла, потому что ее мало любили...
      Глава 4
      ФРАМБУА И ОЛЛАРИЯ
      "Король Мечей" & "Восьмерка Мечей"
      1
      Ричард не меньше часа провел у зеркала, решая, стянуть ли ему волосы по варастийски, расчесать на прямой пробор, как это делал Савиньяк, или отбросить назад по примеру своего эра. К несчастью, темно-русая шевелюра Дика, что он с ней ни делал, никак не желала производить нужное впечатление. Еще одной неприятностью стало истрепавшееся перо на шляпе, и, разумеется, в последнее мгновение у плаща ослабла застежка. Выручил Эмиль, ссудив молодого человека и пером, и пряжкой. Ричард был искренне благодарен брату Арно.
      С этой минуты все пошло как по маслу. Довольный собой и миром Ричард спустился во двор "Талигойской звезды". Оставалось выбрать лошадь. Рокэ сдержал свое обещание, и, когда они проезжали Линарэ, купил оруженосцу белоснежного коня. Бьянко был неописуемо красив, отличался великолепным ходом и покладистостью, но Сона Ричарду была дороже. Они вместе скакали навстречу врагу, замирали от ужаса над обезумевшим потоком, блуждали по ночной степи. Сона была другом, Бьянко - всего лишь породистым жеребцом, на которого оборачивались прохожие.
      Год назад Дик отдал бы за красивого линарца десять лет жизни, сейчас свои страдания из-за невзрачности Баловника он вспоминал со стыдом. Чужие насмешки для герцога Окделла теперь не значили ничего, ну, или почти ничего.
      Ворон лишь усмехнулся, увидев, что Ричард продолжает ездить на вороной кобыле, а Эмиль Савиньяк заметил, что выбор Дика делает честь не только его сердцу, но и уму - даже самый лучший линарец никогда не сравнится со средним мориском. Осмелевший оруженосец попросил эра забрать Бьянко и, если можно, оставить ему Сону.
      - Она и так твоя, - махнул рукой Проэмперадор,
      девочка тебя приняла, так что все в порядке, а запасной конь никогда не помешает. У тебя, кажется, есть сестра, лучшего подарка для невесты не найдешь!
      Айрис будет в восторге, у нее никогда не было такой красивой лошади, да и откуда бы! На деньги, которые Рокэ отвалил за Бьянко, Повелители Скал жили полгода. Дикон каждый день навещал белоснежного красавца, представляя, как заблестят глаза Айрис. Правда, оставалось объяснить матушке и Эйвону, откуда у него Бьянко. Юноша боялся, что герцогиня Окделлская, узнав, как попал к ее сыну конь, запретит дочери его принять. Сказать, что он выиграл жеребца? Матушка не одобряет азартных игр. Может, выдать Бьянко за военный трофей? Ричард с сомнением смотрел на двух лошадей - черную и белоснежную. Так Сона или Бьянко? Если б знать вкусы Катари...
      Из дверей торопливо выскочил папаша Эркюль и остановился, придерживая тяжелую створку, которая и не думала закрываться. Трактирщик с обожанием смотрел на Проэмперадора, за которым следовал раскрасневшийся Манрик.
      - Рокэ, - генерал-церемониймейстер говорил столь же громко и недовольно, как Жиль Понси, - существуют неписаные законы. Победитель въезжает в столицу на белом коне. У ворот Олларии нас ждут люди с подходящим жеребцом...
      - Хватит, Фридрих, - Рокэ небрежно взмахнул перчатками, - мне и до писаных-то законов дела нет, а уж до неписаных! С тем, что к любой удаче присасываются десятки двуногих, не имевших к ней никакого отношения, ничего не поделаешь, но лошадей со стороны я не потерплю.
      Святой Алан, Рокэ прав! Воина украшают победы, а не вышитые плащи и разукрашенные перьями скакуны, тем более Их Величества ожидают победителей не на улице, а в Большом Тронном зале. Ричард решил - он поедет на Соне. В конце концов это очень хорошая лошадь. Очень! Плохих в конюшне Ворона просто не было.
      Фридрих Манрик возмущенно пожал плечами и отошел, а Рокэ вскочил в седло. В черном маршальском камзоле, отороченном пеной аратских кружев, с двуцветной лентой через плечо, в белом плаще с гербом Олларов и белой же шляпе с черным пером Ворон был великолепен равно как и Моро. Мориск рыл покрытую инеем землю и злобно косился на других лошадей.
      - Я бы посоветовал Манрикам и другим достойным людям воздержаться от общения с Вороном, - заметил Савиньяк, хватая своего рыжего за гриву.
      Дик бросил взгляд на герцога. Тот ослепительно улыбался.
      - Не туда смотришь, - хмыкнул кавалерист, - Рокэ скрытен, как Леворукий, но Моро готов всех разнести по кустам, а это верный признак черный змей чует хозяина, как никто. Хотел бы я знать, что с Вороном такое. Вчера был человек человеком, а сегодня не ровен час кого-нибудь убьет.
      А вот Ричард ничего знать не хотел, он был слишком счастлив, чтобы думать о неприятностях. Слова Савиньяка вылетели у юноши из головы, едва он занял свое законное место рядом с Проэмперадором Варасты. Рокэ дружелюбно кивнул оруженосцу, он казался вполне довольным, а Моро просто выказывает норов. Мориск не любит, когда рядом незнакомые кони, а всадник тут ни при чем.
      Распахнулись ворота, и блистательная кавалькада потянулась по радостно вопящей улице. Заворачивая за угол, Ричард бросил прощальный взгляд на "Талигойскую звезду". Юная Октавия задумчиво смотрела вдаль, она ждала свою любовь и надеялась на счастье, а Ричард Окделл на него не надеялся, потому что был счастлив здесь и сейчас.
      2
      Матушка и отец Маттео предостерегали от тщеславия и гордыни, но когда герцог Окделл конь о конь с Первым маршалом Талига вступил в Олларию, он был горд. Столица упивалась победой - горожане толпились на улицах, орали, махали руками и платками, подбрасывали в воздух шапки, шляпы и чепцы, звонили во множество украшенных разноцветными лентами колокольчиков. Им отвечали большие колокола на храмах и сторожевых вышках,
      балконы и окна домов украшали трепещущие на легком ветру ленты, на воротах висели гирлянды из туевых ветвей, в которые были вплетены восковые и бумажные цветы, издали мало чем отличавшиеся от настоящих.
      Короткий заблудившийся между осенью и зимой день неотвратимо кончался, солнце клонилось к западу, окрашивая легкие облака в нежно-розовые и сиреневые тона. Скоро на перекрестках зажгут костры, веселые и добрые по случаю праздника стражники выкатят жителям доброго города Олларии бочки с вином, и начнется недельный праздник.
      Кавалькада миновала город Франциска, затем Новый город, переставший быть таковым четыреста лет назад, но сохранивший название, и, наконец, Старый. Расцвеченный флагами и венками из пунцовых королевских гвоздик Ружский дворец остался слева, впереди замаячила Фабианова колонна. Во времена Раканов ров, в который поступала вода из Дакара, отделял обиталище талигойских королей от города, в котором жили простые смертные, но Франциск Оллар решил, что это неправильно.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.