Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи (сборник)

Вопреки всем ожиданиям, молодой супруг появился, лишь только начало смеркаться.

– Вот видите! – с торжеством вскричала Госпожа из северных покоев. – Если б дочь моя ему не понравилась, зачем бы он торопился! Просто теперь в моду вошло писать такие письма, а мы и не знали! – И она встретила зятя с большой радостью.

Синокими чувствовала себя смущенной, но поневоле вынуждена была выйти навстречу мужу. Говорил он нудно и тягуче, держался неловко, вид у него был глуповатый… Вспоминая те хвалы, которые расточал по адресу жениха куродо, Синокими не знала, что подумать. Ей хотелось крикнуть в лицо своему мужу: «Я первая не стану любить тебя!»

Хёбу-но сё ушел затемно.

Весь этот день в доме тюнагона готовили пышный пир в честь третьей брачной ночи.

Старший зять куродо пожаловал в этот вечер особенно рано. Ему не терпелось завязать близкое знакомство с новобрачным, который был отпрыском знатнейшего рода и, по слухам, в фаворе у императора. Сам тюнагон тоже вышел из своих покоев и с нетерпением поджидал молодого зятя. Как только хёбу-но сё появился, его сейчас же провели в пиршественный зал и усадили на почетное место. Зал был освещен множеством огней. В их ярком сиянии можно было без труда разглядеть, каков собою зять. Маленькая узкая голова, щуплое тело… А лицо такое, словно его густо покрыли слоем белил. Огромный толстый нос с широкими ноздрями смотрит в небо.

Все присутствовавшие были поражены. По залу пронесся шепот: «Не он! Не он!» И вдруг поняли: «Да ведь это хёбу-но сё!» Раздался дружный смех. Но больше всех смеялся куродо. Громко стуча своим веером, он крикнул:

– Беломордый конек! Беломордый конек! – а потом встал со своего места и покинул зал.

Надо сказать, что в императорском дворце хёбу-но сё постоянно служил мишенью для издевок.

«Беломордый конек сорвался с привязи и прискакал во дворец», – потешались придворные.

И дома у себя, случалось, куродо, рассказывая о каком-нибудь смешном происшествии с хёбу-но сё, не переставал повторять: «Ведь родится же на свет такое чудище!»

Вконец озадаченный тюнагон был не в силах вымолвить ни слова. «Кто-то сыграл над нами злую шутку!» – думал он с огорчением и гневом, но в присутствии множества гостей вынужден был сохранять невозмутимый вид.

– Что это значит? Как вы посмели явиться в мой дом непрошеным? – начал он строго допрашивать хёбу-но сё. – Чем оправдать такой дикий поступок с вашей стороны? Извольте объяснить.

Хёбу-но сё начал, путаясь в словах, сбивчиво повторять то, чему его научил Митиёри.

Что говорить с дураком! Тюнагон встал и вышел, не предложив гостю даже чарки вина.

Между тем многочисленные слуги, не имевшие понятия о том, что произошло, рассыпались по разным комнатам, где было приготовлено для них угощение, и весело приступили к пирушке.

А пиршественный зал для знатных гостей опустел. Хёбу-но сё, соскучившись в одиночестве, отправился знакомым путем в покои Синокими.

Когда Китаноката узнала о случившемся, она точно разума лишилась. Тюнагон, гневно щелкнув пальцами, воскликнул:

– Вот до какого позора я дожил на старости лет! – и заперся у себя.

Синокими спряталась было за пологом, но хёбу-но сё, не спрашивая дозволения, вошел к ней в комнату и улегся рядом с ней на постели, так что она не могла убежать. Служанки очень ее жалели. Сваха не была ни кровным врагом, ни тайным недругом, а преданной кормилицей Синокими. Никто не мог бы заподозрить ее в злом умысле. Все в доме горевали и печалились, один хёбу-но сё проспал безмятежным сном до позднего утра, а проснувшись, твердо решил, что не худо бы сегодня же поселиться в доме богатого тестя.

Куродо не пожалел язвительных слов:

– Зачем привели пастись сюда Беломордого конька? Людей, что ли, не стало на свете? Если это чудище поселится здесь в доме, то мне будет противно ходить сюда! И как только попал к вам этот болван? Все дразнят его «Дворцовой лошадкой»! Он на людях и показаться-то не смеет! Видно, что ваш прекрасный выбор сделан за глаза…

Саннокими стала уверять своего мужа, что и понятия ни о чем не имела. Она была глубоко опечалена несчастной участью своей младшей сестры. «Так, значит, хёбу-но сё послал такое нелепое письмо по своей непроходимой глупости! – думала Саннокими. – Бедная моя сестра!»

Нетрудно себе представить, что творилось в душе у Госпожи из северных покоев!

До самого полудня никто не позаботился о молодом супруге, не подал ему ни воды для умывания, ни завтрака. В покоях у Синокими было много прислужниц, но все они говорили: «Кому охота служить этому дураку?» – и не показывались, даже когда их звали. Пока хёбу-но сё спал крепким сном, Синокими успела хорошенько его разглядеть. Он был очень дурен собой, ноздри у него были широкие, как ворота, казалось, человек мог бы войти в одну ноздрю и выйти из другой. Во сне хёбу-но сё издавал громкий храп и подсвистывал носом. Не в силах вынести этого противного зрелища, Синокими потихоньку вышла из комнаты, но за порогом ее уже караулила Китаноката и сразу налетела на бедняжку с упреками:

– Если б ты с самого начала созналась мне во всем, если б ты сказала мне, что хёбу-но сё ходит к тебе потихоньку, то я уж как-нибудь сумела бы уладить дело без огласки. Но нет, ты молчала! Молчала, пока все не открылось, и когда же! На свадебном торжестве в честь третьей ночи. Какой ужасный скандал! Сколько стыда вытерпели мы, твои близкие! Кто сосводничал вас, а ну говори! – приступила к дочери с допросом Китаноката. Синокими, ошеломленная этим неожиданным обвинением, не находила слов для ответа и только заливалась слезами. Ведь она даже не знала, что этот человек живет на свете, но рассказ его, к несчастью, звучал так правдоподобно! Чем могла она доказать свою невиновность?

Ах, что теперь скажет насмешник куродо! «Нет на свете печальнее нашей женской доли!» – думала она.

А молодой зять все не вставал с постели.

– Жаль его, беднягу, – сказал тюнагон. – Подайте ему воды умыться, покормите завтраком. Если начнут говорить, что даже такой незавидный муж сбежал от Синокими, то это будет для нас наихудшим позором. Так уж, видно, ей на роду написано. Слезами делу не поможешь.

– Что такое? – рассердилась Китаноката. – Неужели мы так и отдадим наше дитя этому олуху?

– Не говори неразумных вещей. Худо будет, если скажут, что нашу дочь бросил даже такой дурак.

Может, когда он перестанет к нам ходить, мне и придется пожалеть об этом, – ответила Китаноката. – Но пока я хочу только одного, чтобы он забыл дорогу в наш дом.

Так никто и не позаботился о новобрачном до самого часа Овна. Хёбу-но сё ушел домой огорченный.

Вечером он снова появился. Синокими вся в слезах отказалась выйти к нему, но тюнагон сурово сказал ей:

– Если этот молодой человек до такой степени тебе противен, так зачем же ты потихоньку принимала его по ночам? А теперь, когда все узнали об этом, ты гонишь прочь своего возлюбленного… Что же ты хочешь, покрыть новым, еще большим позором меня, твоего отца, и всех близких?

Как ни трудно было Синокими приневолить себя, а пришлось ей все-таки, глотая слезы, выйти к своему нежеланному супругу. Хёбу-но сё очень удивился, увидев, что жена его плачет, но не стал спрашивать ее ни о чем, а молча пошел к ней в спальню. Так с тех пор и повелось.

Синокими плакала и тосковала. Госпожа из северных покоев, положим, была бы рада спровадить своего непрошеного зятя, – но Синокими, покорствуя строгому приказу отца, проводила иной раз ночь со своим нелюбимым мужем. Чаще же она пряталась от него. Злой судьбе было угодно, чтобы в скором времени молодая жена понесла дитя под сердцем.

– Вот пожалуйте! – сказала Китаноката. – Мой зять куродо, красавец и умница, очень хочет иметь детей, но у Саннокими они почему-то не родятся, а эта дурацкая порода приумножается.

Синокими услышала слова своей матери и, признавая в душе их правоту, просила себе скорой смерти.

Как и боялся куродо, молодые придворные не замедлили поднять его на смех:

– Как поживает ваш Беломордый конек? Новый год не за горами. Взнуздайте вашего скакуна и выведите на церемонию смотра белых коней. Скажите, которого из своих зятьев больше любит тюнагон: вас или того, другого?

Насмешки эти больно ранили самолюбие куродо. Он всегда был чувствителен к малейшей обиде, каково же ему было стать мишенью для издевок? Куродо не был особенно влюблен в свою жену Саннокими, но в доме тестя его окружили такими заботами, что расставаться с ней ему не хотелось. Теперь же он решил покинуть жену под тем предлогом, что история с Беломордым коньком для него невыносима, и начал посещать ее все реже и реже. Саннокими жестоко страдала.

А в Нидзёдоно, наоборот, жизнь текла все счастливей и беззаботнее. Молодые супруги безгранично любили друг друга.

– Найми сколько хочешь служанок, – говорил Митиёри жене. – Когда знатная дама окружена красивыми прислужницами, то это придаст дому светский вид и вносит в него оживление.

Согласно желанию молодого господина, стали всюду искать хороших служанок и пригласили для начала человек двадцать. Молодые господа были такими добрыми и великодушными, что служить им было одно удовольствие. В доме все совершалось согласно обычаям лучшего общества. Появляясь перед господами, прислужницы надевали свои самые нарядные платья. Акоги, под новым именем Эмон, была поставлена во главе женской свиты госпожи.

Когда меченосец рассказал Акоги историю с Беломордым коньком, она вспомнила, как когда-то мечтала возвыситься в свете только для того, чтобы иметь возможность отомстить ненавистной мачехе. «Кажется, мечты мои начинают сбываться!» – с радостью подумала Акоги, но вслух сказала только:

– Ах, несчастье! Воображаю, в какой ярости госпожа Китаноката. Никому в доме, верно, теперь житья от нее не стало.

* * *

Неприметно подошел конец года. Из дворца родителей Митиёри прибыло повеление:

«Изготовьте немедленно новые весенние платья для молодого господина. Мы здесь заняты шитьем нарядов для его сестры, супруги государя».

Вслед за письмом в Нидзёдоно были присланы прекрасные шелка, узорная парча, всевозможные драгоценные ткани, окрашенные в цвета марены, багряника, пурпура…

Отикубо, которая не знала себе равных в мастерстве шитья, тотчас же взялась за работу.

Кроме того, один деревенский богач, получивший по ходатайству Митиёри звание младшего чиновника конюшенного ведомства, прислал в знак благодарности пятьдесят кусков шелка. Господа пожаловали весь этот шелк слугам. Акоги было поручено раздать его, и она сделала это по совести, никому не выказав предпочтения и никого обидев. Дворец Нидзёдоно принадлежал матери Митиёри. Одна из ее дочерей была супругой императора, другая только достигла возраста невесты. Старший сын, Митиёри, уже имел чин начальника Левой гвардии, второй сын, очень любивший играть на разных музыкальных инструментах, служил пажом при особе императора; третий, еще мальчик, посещал придворную школу для детей знатнейших семейств.

Садайсё, их отец, главный начальник Левой гвардии, любил своего старшего сына Митиёри беспредельной любовью. Все так восхищались этим юношей, император так благоволил к нему, что отец дал Митиёри полную волю. И исполнял любое его желание. Как только речь заходила о старшем сыне, садайсё так и сиял от восторга, и потому все слуги в доме, вплоть до последнего погонщика быков, наперебой старались угодить Митиёри.

Настало первое утро нового года. Все праздничные наряды Митиёри были с большим мастерством и вкусом изготовлены его молодой женой. Они ласкали глаз умелым подбором цветов.

Митиёри с радостью надел свои новые одежды, чтобы показаться в них всему свету, и первым делом явился в родительский дворец.

Супруга садайсё залюбовалась своим сыном.

– Ах, какая прелесть! – воскликнула она. – У твоей жены золотые руки. Я буду просить ее помочь мне, когда надо будет сшить нарядные одежды для дочери моей, супруги императора. Жена твоя – замечательная рукодельница.

При новогоднем производстве в чины и звания Митиёри удостоился высочайших наград. Ему было пожаловано звание тюдзё, и он был повышен в ранге. Милость императора к нему все росла.

Муж Саннокими, куродо, вдруг посватался к его младшей сестре.

Митиёри стал всячески убеждать свою мать:

– Это хорошая партия. Если уж выбирать жениха среди нашей титулованной знати, то лучшего не найти. Он – человек с будущим.

А на самом деле в сердце у Митиёри был тайный умысел. Он знал, что мачеха считает этого зятя бесценным сокровищем. А сколько мучений приняла из-за него Отикубо! Вспоминая об этом, Митиёри решил любой ценой сделать так, чтобы куродо бросил Саннокими и взял себе другую жену.

Мать Митиёри думала, что если сын ее так расхваливает жениха, значит, и в самом деле этот молодой человек подает блестящие надежды, и потому она иногда приказывала дочери отвечать на его любовные письма. Поощренный надеждой, куродо стал все больше отдаляться от Саннокими.

Даже новогодние наряды, которыми он не мог нахвалиться, пока в доме жила искусница Отикубо, теперь сидели на нем косо и криво. Куродо был рад поводу высказать свое неудовольствие и не надел приготовленных для него праздничных одежд.

– Что это значит? В таком наряде стыдно на людях показаться! А куда девалась мастерица, которая так замечательно шила?

– Она ушла из нашего дома к своему мужу, – ответила Саннокими.

– К мужу ушла? Скажи лучше, не хотела здесь оставаться! Разве в этом доме станут жить хорошие люди?

– Что ж, может быть, и не найдется среди нас людей с необыкновенными достоинствами. Особенно если смотреть вашими глазами, – ответила Саннокими, больно уязвленная словами мужа.

– Как это не найдется? А Беломордый конек? Я в восторге, что такая необыкновенная персона осчастливила этот дом своим присутствием, – с издевкой бросил куродо и поторопился уйти. Теперь он редко приходил и оставался в доме недолго, но и в эти короткие минуты успевал наговорить немало неприятных слов. Саннокими и сердилась и огорчалась, но ничто не помогало.

Взбешенная бегством Отикубо, мачеха мечтала жестоко с ней расправиться, попадись она ей только в руки. До сих пор Китаноката, можно сказать, была счастливицей. Все ей удавалось. Она так гордилась своими зятьями, так хвасталась ими, но теперь самый лучший, самый любимый зять, сокровище ее дома, куродо, все больше охладевал к своей жене. Китаноката столько стараний приложила к тому, чтобы устроить блестящую свадьбу для своей младшей дочери, и что же! Свадьба эта стала посмешищем всего города. Думая об этих неожиданных напастях, мачеха так истерзала себя, что чуть не слегла в постель.

* * *

В конце первого месяца года выпал, согласно гаданиям, счастливый день, благоприятствовавший паломничеству в храм. Китаноката села вместе со своими дочерьми в экипаж и поехала в храм Киёмидзу.

Случилось так, что и Отикубо вместе со своим молодым супругом отправилась туда же, но семья тюнагона выехала раньше и потому опередила их. Китаноката совершала свое паломничество негласно, без особой помпы, в сопровождении только нескольких слуг.

Выезд молодых супругов, напротив, был обставлен очень торжественно. Передовые скороходы проворно расчищали дорогу для их экипажа. Скоро он нагнал выехавший раньше экипаж тюнагона и заставил его ехать быстрее, к большой тревоге сидевших в нем женщин.

Когда они выглянули из-за плетеных занавесок, то увидели при свете горящих смоляных факелов, что бык, впряженный в их тяжелый, перегруженный людьми экипаж, никак не может одолеть подъем.

Следовавшему за ними экипажу тоже пришлось остановиться. Слуги Митиёри начали громко браниться.

Митиёри подозвал одного из них и спросил:

– Чья это повозка?

– Супруга тюнагона совершает тайное паломничество в храм, – ответил тот.

Митиёри обрадовался. Прекрасный случай!

– Эй, слуги! – распорядился он. – Велите экипажу впереди ехать побыстрее, а если он не может, оттащите его в сторону, на обочину дороги.

Передовые скороходы побежали к экипажу тюнагона.

– Бык у вас слабый. Не может идти быстро. Отъезжайте в сторону, дайте дорогу, дайте дорогу!

Митиёри крикнул, не дав им договорить, своим звучным и красивым голосом:

– Если у вашего быка силы не хватает, впрягите ему на подмогу Беломордого конька!

– Ах, какая жестокая насмешка! Кто это? – ахнули жена и дочери тюнагона.

Но в это время экипаж их наконец тронулся с места.

Челядинцы Митиёри начали бросать в него камешками.

– Почему вы не съехали с дороги, как велено? Слуги тюнагона рассердились:

– Что значит: «Почему?» Напускаете на себя важность, будто слуги высшего сановника… В этом экипаже изволит ехать семья господина тюнагона. Ну-ка, троньте нас, посмейте!

– Как же, послушаемся мы какого-нибудь там тюнагона, – дерзко ответили слуги Митиёри и, готовые начать драку, осыпали чужой экипаж градом мелких камней, а потом, перейдя в наступление, оттащили его в сторону, чтобы очистить дорогу для своих господ. К слугам присоединились и передовые скороходы. Люди тюнагона, увидев перед собой столько врагов, поняли, что не смогут с ними справиться, и молча отошли в сторону, а тем временем слуги Митиёри столкнули экипаж в канаву.

– Не надо спорить, – говорили даже те, кто первыми начали перебранку.

Женщины в экипаже, и больше всех Китаноката, не помнили себя от обиды и возмущения.

– Кто эти паломники? – спросили они.

– Старший сын главного начальника Левой гвардии, господин тюдзё с супругой. Вон у него сколько слуг и скороходов. Мы не смогли тягаться с ними и потому отступились, – ответили слуги.

– Видно, он ненавидит нас, как самый заклятый враг, раз нанес нам такое жестокое оскорбление. А вспомните, ведь это именно он и выставил нас на посмешище, послав вместо себя другого жениха. Мог бы отказаться от невесты без огласки и кончить дело миром. Таков наш свет! Вдруг, откуда ни возьмись, появляются заклятые враги среди совсем незнакомых людей. За что он так ненавидит нас? – сетовала Китаноката, ломая руки.

Экипаж завяз в глубокой придорожной грязи, ни взад ни вперед! Слуги с такой силой принялись тащить и толкать его, что ободья колес сломались.

– Беда, беда какая! – загалдели слуги и кое-как вытащили экипаж на дорогу, подвязав ободья веревками.

– Не доедут, куда там! – говорили слуги, с опасением глядя на перекосившиеся колеса. Наконец повозка медленно-медленно начала взбираться по склону горы.

Митиёри первым прибыл в храм Киёмидзу и велел остановить свой экипаж возле самых подмостков для представления. Спустя долгое время показался и экипаж тюнагона. Он еле тащился, покосившись набок и скрипя, так, что, казалось, вот-вот развалится.

Слуги Митиёри встретили его градом насмешек:

– Глядите, такие здоровенные колеса и вдруг подломились!

Смотреть праздничное представление собралось несметное число паломников. Возле подмостков свободного места не было. Всюду сидели и стояли зрители. Экипаж тюнагона проехал дальше, чтобы сидевшие в нем женщины могли незаметно выйти из него в самой глубине двора.

Митиёри подозвал к себе меченосца.

– Заметь хорошенько, где им отведут места. Мы их займем.

Меченосец поспешил вдогонку за экипажем. Китаноката подозвала к себе знакомого монаха и пожаловалась.

– Я уже давно выехала из дому со своей семьей, но нас догнал этот, как бишь его, тюдзё, что ли, и велел слугам опрокинуть наш экипаж в канаву, так что колеса поломались. Из-за этого мы сильно запоздали. Нет ли у вас в храме какой-нибудь свободной кельи, где бы можно было отдохнуть? Меня растрясло в дороге.

– Какая возмутительная дерзость! – воскликнул монах. – Я приготовил для вас хорошие места у самых подмостков, как было условлено заранее. Все другие давно уже заняты. Как бы этот наглый молодой человек не приказал своим приспешникам силой захватить ваши места. Поистине нынче вас преследует неудача!

– Надо скорее выходить из экипажа. Если мы опоздаем, то ничего не увидим, – стала торопить дочерей Китаноката.

Один из храмовых служек пошел вперед со словами:

– У нас все приготовлено, чтобы вы могли удобно сидеть.

Меченосец последовал за ними по пятам и приметив, где отведены места для семьи тюнагона. Прибежав назад, он доложил:

– Пожалуйте, надо поспеть раньше них, – и помог своей госпоже выйти из экипажа. Другие слуги тем временем держали перед ней занавес, а муж ни на шаг от нее не отходил, так беспредельно он любил Отикубо.

Китаноката в сопровождении дочерей и служанок быстрыми шагами направилась к храму, торопясь занять места раньше, чем подоспеет ее соперник. Но тот тоже не мешкал. С подчеркнуто важным видом, шурша на ходу шелками своей парадной одежды, Митиёри поспешно повел вперед Отикубо. Меченосец разгонял перед ними толпу паломников. Китаноката со своей свитой всячески старалась опередить своего недруга, но слуги Митиёри нарочно загородили ей дорогу. Женщины сбились в кучу и растерянно поглядывали вокруг.

– Экие незадачливые паломницы! Всюду лезут вперед, а смотришь, опоздали! – издевались над ними слуги Митиёри. Китаноката с дочерьми не знала, куда деться.

Долго не могли они пройти вперед. Один монашек сторожил для них места, но когда Митиёри с женой появились первыми, монашек подумал, что это и есть те самые господа, которых он ждет, и спокойно ушел.

Митиёри подозвал к себе меченосца и шепнул ему:

– Надо хорошенько высмеять мачеху.

Наконец Китаноката появилась вместе со всеми своими дочерьми и служанками. Она встретила неожиданный прием.

– Это что за бесцеремонное поведение! Здесь сидит господин тюдзё, – крикнули ей слуги.

Китаноката остановилась, не зная, что теперь делать. Толпа стала над ней потешаться:

– Уж куда глупей! Надо было попросить монахов, чтобы вам показали, где можно занять хорошие места. А самим где найти? Видите, сколько народу. А жаль вас, бедняжек! Вы бы лучше пошли вон туда, подальше, к подножью горы, где стоит храм богов Нио. Там свободного места сколько угодно!

Опасаясь, как бы его не узнали, меченосец держался в стороне, а сам потихоньку подговаривал проказливых молодых слуг, чтобы они хорошенько высмеяли старую жену тюнагона. Те не заставили себя долго просить.

Китаноката с дочерьми продолжала стоять в нерешительности, а проходившие мимо люди безжалостно толкали их, чуть не сбивая с ног. Пусть читатель вообразит, с каким чувством эти женщины побрели назад, к своему экипажу.

Если бы с ними была большая свита, слуги их могли бы прогнать обидчиков. Но сейчас об этом нечего было и думать. Не помня себя, словно во сне, стали они садиться в экипаж, так ничего и не увидев.

– Человек этот затаил злобу против нас. Наверно, он сердится за что-то на тюнагона. От такого злобного врага можно всего ожидать! – толковали между собой женщины. Больнее всех была уязвлена Синокими словами насчет Беломордого конька.

Призвав к себе настоятеля храма, Китаноката обратилась к нему с просьбой:

– Нам нанесли оскорбление, силой заняли наши места.

Нет ли других, свободных?

– Что вы, разве сейчас найдутся свободные места! Молодые аристократы отгоняют от подмостков даже тех зрителей, которые ждут здесь с самого утра. Очень жаль, что вы приехали так поздно. Видите, сколько народу собралось на храмовое зрелище… Как быть теперь? Придется вам провести эту ночь в экипаже. Другого ничего не придумаешь. Будь этот тюдзё обыкновенным человеком, я бы попробовал усовестить его, может быть, он и внял бы моим словам. Но сейчас он стал такой важной персоною, что, пожалуй, даже сам первый министр призадумается: сказать ему хоть слово укоризны или нет. Ведь одна из его младших сестер в особой милости у государя. Невозможно бороться с человеком, который хорошо знает, что государь только его одного и послушает.

Сказав эти неутешительные слова, настоятель удалился. Экипаж был битком набит, в нем приехало шесть женщин, ведь они не думали, что придется здесь заночевать. Было так тесно, – не вздохнуть, – еще теснее, чем в каморке Отикубо.

Наконец окончилась эта тягостная для них ночь. Китаноката спешила вернуться домой раньше своего ненавистного врага, но надо было починить сломанные колеса, а пока их чинили, Митиёри уже успел сесть в свой экипаж. Боясь, как бы по дороге не случилось опять какой-нибудь неприятности, Китаноката решила выехать позже него. Митиёри подумал: «Она будет потом теряться в догадках и, пожалуй, ничего не поймет. Пусть знает, что это было не случайное оскорбление. Надо подать ей какой-нибудь знак». Он подозвал к себе маленького слугу и приказал:

– Подойди вон к тому экипажу с открытой стороны и спроси: «Довольно ли с вас этого урока?»

Мальчик подбежал к экипажу тюнагона и без дальних церемоний спросил:

– Довольно ли с вас этого урока?

– Кто это говорит? – донесся голос из экипажа.

– Господин, который сидит вон там, – ответил мальчик.

Слышно было, что женщины шепчутся между собой:

– Так и есть. Он мстит нам за что-то.

– Нет еще! – крикнула в ответ Китаноката. Мальчик добросовестно передал то, что слышал. Глупая женщина смеет еще так дерзко отвечать!

– «Нет еще!» – усмехнулся Митиёри. – Не знает она, что Отикубо здесь, со мною. – И он снова послал слугу с такими словами: – Значит, вам мало этого урока? Берегитесь, в другой раз я проучу вас покрепче.

Китаноката хотела опять что-то ответить, но дочери остановили ее:

– Не говорите ничего. Дело нешуточное. – И мальчик возвратился ни с чем.

Отикубо стала упрекать своего мужа:

– Зачем ты говоришь такие слова? Отец мой подумает, что ты жестокий и злой человек.

– А разве в этом экипаже сам тюнагон?

– Нет, но там его жена и дочери.

– Если б я осыпал их знаками почтительного внимания, он был бы, конечно, доволен. Но я не отступлюсь от того, что задумал, знай это.

Вернувшись домой, Китаноката рассказала обо всем мужу.

– Правда ли, что тюдзё, сын начальника Левой гвардии, враждует с тобой?

– Что ты, ничего подобного. Когда мы встречаемся с ним во дворце, он всегда вежлив со мной, очень обходительный молодой человек.

– Не понимаю! Он всячески старался оскорбить меня. За всю мою жизнь мне ни от кого еще не приходилось терпеть таких жестоких обид. Знал бы ты, какие возмутительно грубые слова он велел передать мне, когда мы собирались в обратную дорогу! Хотела бы я отплатить ему той же монетой. – Китаноката вся дрожала от ярости.

– Увы, я стал слишком стар и все больше теряю свое прежнее влияние в свете! А этот молодой человек вошел в такую силу, что, того гляди, станет министром. Где мне тягаться с ним! Жестокую кару посылает мне судьба за грехи, совершенные в прежней жизни! Люди будут говорить, что с вами обошлись так бесцеремонно, потому что меня ставят ни во что, – сокрушался тюнагон, щелкая пальцами от гнева.

* * *

На смену весне пришло лето. Настал шестой месяц года. Митиёри так красноречиво убеждал и уговаривал своих родителей принять сватовство куродо, что наконец они согласились. Когда тюнагон с женой узнали об этом, то чуть не умерли от огорчения и досады.

– Зять наш подло обманул нас! Ах, я хотела бы стать мстительным духом, злобным призраком, чтобы сжить его со света! – неистовствовала Китаноката, ломая в бешенстве руки.

Отикубо очень жалела отца и мачеху, думая о том, как им горько терять своего любимого зятя, в котором они души не чаяли.

Свекровь попросила ее сшить свадебный наряд для жениха, потому что никто не смог это сделать лучше Отикубо. Надо было спешно красить шелк, кроить и шить. Пока Отикубо трудилась над этим, в памяти ее снова ожили заботы и горести прежних дней, когда, сидя в своей каморке, она день и ночь шила платье для того же самого человека.

Отикубо невольно сказала:

И вновь игла в руке!

И снова свадебный наряд

Я шью для тех же плеч.

Судьба забыть мне не велит

Печали юных дней моих.

Когда она прислала великолепно сшитый свадебный наряд, мать Митиёри пришла в восхищение, и сам он тоже остался очень доволен искусством своей жены.

Встретившись с куродо, он сказал:

– Говорят, что у вас есть любимая супруга, но мне давно хотелось завязать с вами узы тесной дружбы, и потому я все же упросил моих родителей отдать за вас замуж мою младшую сестру. Прошу вас любить ее наравне с вашей первой женой.

– Ах, не говорите так! Если бы вы видели мою жену, то поняли бы меня. Отныне я даже писем посылать ей не буду. Теперь, когда я слышал от вас, как сильно вы желаете моего брака с вашей сестрой, я во всем на вас полагаюсь, – стал уверять куродо и с этой поры перестал даже вспоминать о Саннокими. Зачем ему было ходить к ней, когда в доме своего нового тестя он нашел и лучший прием, и лучшую жену?

Китаноката точно обезумела, злоба так душила ее, что ей даже кусок в горло не шел.

Между тем Сёнагон, служившая в доме отца Отикубо, услышала, что во дворце Нидзёдоно приняли в свиту госпожи много прислужниц и что господа очень к ним добры. Нимало не догадываясь о том, кто такая на самом деле госпожа Нидзёдоно, она явилась к ней, заручившись покровительством одной фрейлины по имени Бэннокими.

Когда Отикубо увидела сквозь плетеный занавес, кто пришел к ней, она обрадовалась.

– А я-то ожидала увидеть совсем другую, незнакомую мне женщину. Не думайте, что я забыла о вашей прошлой доброте ко мне, но мне приходится опасаться людской молвы, и потому только я не подавала вам до сих пор вестей о себе. Как я рада вашему приходу! Скорей идите сюда!

Сёнагон растерялась от неожиданности. Веер, которым она до той поры церемонно закрывала свое лицо, выпал у нее из рук. Ей казалось, что она спит и видит сон.

– Чей это голос? Кто говорит со мной? – спросила Сёнагон у Акоги.

– Неужели вы так и не догадались, увидев здесь меня? – ответила Акоги. – Госпожу мою раньше звали Отикубо. Я так рада, так рада, что вижу вас! Тут нет никого из моих старинных приятельниц, и я еще чувствую себя, как в чужом доме.

Сёнагон наконец пришла в себя.

– Ах, какая радость! Какое счастье! Так вот, значит, где скрывалась наша молодая госпожа! А я-то все о ней печалилась, из головы она у меня не выходила! Видно, сам милостивый Будда привел ее сюда!