Книжная лавка близ площади Этуаль

      И Даня, которого можно было резать на части там, у следователя, и он не вымолвил бы ни слова, здесь, в шахте, с полным доверием рассказал трем шахтерам о том, как ему помогал немецкий рабочий и где и когда передавал стеклянный порошок для того, чтобы выводить из строя немецкие станки.
      4. ДРУЗЬЯ
      Даня и сам не понимал, почему он так откровенен с двумя французами и поляком, которых знал едва несколько недель. Но что-то ему говорило, что здесь, в шахте, он нашел настоящих друзей, которые никому и никогда его не выдадут и помогут в беде.
      В самом деле, с тех пор как под землей появились два русских паренька, совсем еще зеленые, молодые, замученные голодовкой и фашистскими лагерями, три шахтера взяли их под свое покровительство. Флоден сам воевал с немцами и знал, что такое наци. Стась, как поляк, сочувствовал "братьям". У Абеля на войне пропал без вести сын, ровесник Дани и даже, как уверял шахтер, похожий на него лицом. Это заставляло Абеля особенно заботливо относиться к "маленькому русскому". А уж ради Дани он принимал под свое крыло и Павла, хотя, по правде говоря, Павел ему не очень нравился. "Сам не знаю, что я против него имею, а вот не лежит у меня сердце к этому кудрявому", - признавался он друзьям.
      Шахтеры начали с того, что принесли в своих сумках - мюзеттах лишнюю порцию еды для русских ребят. Время было тяжелое, и лишняя порция означала очень много для шахтерской семьи. И Стась, и Абель, и Флоден выслушивали у себя дома немало горьких слов, вроде: "От семьи отрываешь", "Тащишь чужим еду, когда дома свои голодают". Но Абель не мог смотреть без щемящего чувства на впалые щеки Дани, на синие тени под его глазами. "А вдруг и мой Клод где-то в лагере голодает?" - говорил он себе и все подкладывал и подкладывал еду отощавшим русским.
      О себе Даня еще в первые дни знакомства рассказал новым друзьям. Шахтерам было известно, что Дени уже около двух лет в неволе, ничего не знает ни о матери и названой сестре, ни об отце, который с самого начала войны ушел добровольцем на фронт и не смог прислать ни одной весточки, потому что Украину очень скоро заняли немцы.
      - Чума проклятая! Всю Европу захватили, негодяи! И когда только мир избавится от этой чумы! - с яростью повторял Абель.
      - Никогда не избавится, если все люди не возьмутся за оружие, возразил ему как-то Даня. - Я еще там, на заводе в Германии, слышал, что у нас в Союзе, в оккупированных областях, люди ушли в леса, начали партизанскую войну, что почти всюду в русских городах есть подпольные организации. Почему же французы спокойно смотрят на немцев в своих городах, работают на них, выполняют все приказы врагов?! Почему французы не берутся за оружие?
      - Гм... Так, по-твоему, мы спокойно наблюдаем, как нацисты здесь хозяйничают? - переспросил Абель. - Ох, милый, сказал бы я тебе словечко...
      Больше Абель ничего не прибавил, только выразительно посмотрел на присмиревшего Даню. А Даню в тот миг пронзила внезапная догадка: так ли уж спокойно живут-поживают друзья шахтеры? Нет ли у них второй "специальности" там, наверху, после того как кончается их смена? Зачем им понадобилось расспрашивать его и Павла, узнавать, правду ли они сказали о себе, о побегах из лагерей?
      Шахтеры часто говорят между собой о каком-то Шарле: "Шарль приказал", "Шарль направил". И Абеля слушаются не только потому, что Абель здесь старший по возрасту. Нет, и Стась и Флоден беспрекословно ему подчиняются, выполняют все, что он приказывает, а приказывать Абель, как видно, умел: уверенная, спокойная сила исходит от этого большого насмешливого человека. Чувствовалось - Абель прирожденный командир.
      Иной раз Дане казалось, что он уже совсем у цели и не сегодня-завтра окончательно убедится, что среди шахтеров есть подпольщики.
      Но наступал день, все шло, как всегда: уголь, бесконечные тачки, обеденный перерыв и ленивые фразы, которыми обменивались между собой уставшие люди, и Даня решал: "Нет, все это одна только моя фантазия. Никаких здесь нет подпольщиков. Как любил говорить папа: "Курице просо снится". Всюду я вижу партизан!" Но как узнать наверное, как заслужить доверие шахтеров, доказать, что советские ребята - свои, что никогда не выдадут шахтеров, не проговорятся?
      Он пытался, как бы невзначай, задавать Абелю и Стасю "наводящие" вопросы. В ответ оба шахтера только посмеивались - добродушно и непроницаемо.
      Но вот однажды (это было уже месяца через три после их знакомства), когда все они, съев свои скудные припасы, сидели в забое и ждали свистка, Абель вдруг обратился к Дане:
      - Кажется, ты здесь как-то пожалел нас, сказал, что нет, мол, во Франции таких людей, как у вас в России? Сказал, что русские, как только началась война, пошли в партизаны, в леса, стали бить врага из подполья, а французы, по-твоему, только смотрят спокойненько, как наци всем здесь распоряжаются... Так? Говорил ты это?
      - Что-то в этом роде говорил, - покраснел ужасно Даня. - Только ведь это я так, вообще...
      Он окончательно запутался. Да и стыдно ему стало, что вот так, походя, он обидел французов. Обидел и весь народ, и вот этих замечательных ребят, которые сидят рядом и смотрят на него серьезно и ласково и делятся с ним и Пашкой последней едой.
      Абель оглянулся на шахтеров, которые вдруг, как по команде, уставились на него.
      - Должен тебя и твоего дружка успокоить, - промолвил он вполголоса. Мы здесь не только наблюдаем, мы действуем, и действуем, по-моему, довольно успешно. Как вам кажется, ребята, - обратился он к шахтерам, правда неплохо мы работаем?
      Никто не отозвался. Абель порылся в нагрудном кармане своего комбинезона и вытащил крохотный листок папиросной бумаги. Осветил этот клочок шахтерской лампочкой.
      - Вот здесь сказано, что за последние две недели партизаны нашего департамента пустили под откос три немецких эшелона, уничтожили тринадцать солдат и офицеров. Кроме того, подожгли немецкий склад.
      - Партизаны?! - задохнулся Даня. - Значит, я догадался, здесь тоже есть партизаны?
      - Есть. И даже, может быть, очень близко, - усмехнулся Абель.
      - Абель! - окликнул его Флоден.
      Абель покивал ему успокоительно:
      - Не беспокойся, я знаю, что делаю. Шарль давно распорядился ввести этих ребят в курс дела, да я сам до поры до времени придерживал. Думаю, теперь самое время.
      Негромкий хрипловатый голос Абеля Даня запомнил на всю жизнь. И голос этот и то, что Абель говорил тогда в шахте.
      ...Это было ровно за год до нападения гитлеровцев на Советский Союз. Тоже июнь, но 1940 года. Франция, испуганная, растерянная, отчаявшаяся, сгрудилась на дорогах.
      Густые тучи пыли подымались над толпами, заволакивали солнце, мешали дышать. Самолеты со свастикой пикировали на беженцев и солдат, расстреливали бегущих. Кричали дети, потерявшие родителей, и родители, детей которых раздавили или застрелили у них на глазах. Грохот немецких танков нагонял бегущие толпы. Немцы рвались к Парижу. После шести недель боев французская армия перестала существовать. Солдаты и немногие офицеры бросились на юг. В этом бегстве терялись целые дивизии, никто не знал, где командование, где такая-то военная часть, куда идти. Боевые знамена валялись в пыли. Паника охватила даже самых отважных. На случайных привалах офицеры говорили солдатам: "Мы вами больше не командуем. Все смешалось. Франции больше нет. Армии - тоже. Старайтесь пробраться на юг, там, может быть, вам удастся как-то продержаться или переждать войну". Большинство подалось на юг, но некоторые (это были главным образом коммунисты) решили твердо: "Мы - в Париж". "Безумцы, - говорили им остальные, - ведь это верная гибель! Немцы вот-вот будут в Париже. Может, они уже там". Однако отговорить смельчаков не удалось.
      И вот в Париж один за другим проникают те, кто не признает поражения, кто не хочет складывать оружие. В Париже у них есть товарищи, они находят друг друга, устанавливают связи, принимаются за работу. В Париже создан подпольный штаб Сопротивления. Штаб этот поручает верным людям организовать боевые группы. В каждом районе Парижа действует по нескольку таких групп. Гитлеровские ищейки сбиваются с ног, ищут главарей, ищут рядовых членов Сопротивления, а патриоты в глубоком подполье борются, сражаются, готовят врагам гибель. По всей Франции, на юге, на востоке, на западе и здесь, в Па-де-Кале, есть свои группы стрелков-подпольщиков, партизан Франции, - франтиреров или, как их называют сокращенно, ФТП.
      Сложнейшая, напряженнейшая, полная тревог и опасностей, отваги и гордости, ненависти к врагам и преданности товарищам жизнь идет в городах и селениях, на фермах, почти в каждом честном доме. Жизнь, несущая фашистам гибель, постепенно подготовляющая их изгнание и свободу порабощенному народу. Изо дня в день за спинами врагов кипит работа. Студенты, врачи, крестьяне, рабочие, даже священники и монахи - все, кто ненавидит фашизм, идут в Сопротивление, помогают бойцам ФТП, становятся подпольщиками.
      - А вы, Абель? А вы и ваши товарищи... - перебил вне себя от волнения Даня, - вы... тоже ФТП?
      Абель гордо усмехнулся:
      - Ха! Это только ты, малыш, мог думать, что мы здесь небо коптим! Слыхал ты о тайном саботаже, о том, что здесь, под землей, тоже можно бороться, вредить врагу? Знаешь, сколько недополучили немцы угля за эти месяцы? Знаешь, как бьются с нами, не понимают, почему так мало угля дают шахты, почему так часты аварии и систематически портятся механизмы, почему в прошлом месяце три шахты простояли несколько дней?
      - О-о... понимаю. Понимаю.
      У Дани сделалось такое напряженно-радостное лицо, что даже Пашка, безмятежно прикорнувший в углу, внезапно обратил внимание:
      - Что это ты, Данька, не в себе будто? Опять случилось что? Чего этот длинный тебе наговорил?
      Даня поспешно спросил:
      - Могу я рассказать об этом моему товарищу?
      Шахтеры кивнули.
      Едва услышав о Сопротивлении, Павел подбросил вверх свой шлем и заорал во всю глотку:
      - Подпольщики?! Правда?! Ух, шут их задери, здорово как! И коммунисты, говоришь?! Ну, Данька, теперь не теряй времени зря, надо нам с ними договариваться. Пускай они нам помогают. Тикать нам отсюда надо обязательно. Проберемся к своим, а коли не удастся к своим, то хоть в ихний какой-нибудь отряд запишемся. Согласен? Только бы гадов этих фашистских бить!
      И в радости он бросился обнимать Абеля и других шахтеров, а те только смеялись и сочувственно кивали двум русским ребятам.
      5. ГОТОВЯТСЯ
      Ярко-зеленые куртки, неуклюжие, свисающие штаны, которые то и дело приходится подтягивать и подвертывать. Деревянные крестьянские сабо, натирающие до крови ноги. На куртке и штанах громадные черные буквы "СУ", означающие, что ты из Совьет Унион - Советского Союза, - значит, самый отверженный, преследуемый каждым конвойным, беззащитный перед любым фашистом.
      Немцы одевали пленных в старье, оставшееся на военных складах еще со времен первой мировой войны. Так они в наказание обрядили и штрафников.
      Даня и Павел давно притерпелись к своему нелепому виду, привыкли и не думали о нем. В лагерях зеркал не было, а если бы и нашлись, ни одному из лагерников не пришло бы в голову смотреться: не до того им было. И вдруг в один из дней, когда русские, по обыкновению, встретились с друзьями шахтерами, те учинили им форменный осмотр.
      - Встаньте! Повернитесь! - командовал Абель, освещая поочередно то Даню, то Павла своей лампочкой. - Ох, ну и пугала! Ну-ну, не смущайтесь, прибавил он, заметив, как ошарашены этим осмотром юноши. - Вы же не виноваты. Это свиньи-боши так вас вырядили.
      - Нет, в таком виде им нечего и думать бежать. Первый же встречный их задержит и отведет в комендатуру, - сказал Ганчевский.
      Флоден насмешливо фыркнул:
      - Первый встречный? Значит, и ты выдал бы их немцам?
      - Обо мне речи нет. У меня старые счеты с фашистами, - нахмурился Стась. - Я повторяю: пускать их в такой одежде - гиблое дело.
      - Послушайте, значит, вы решили что-то сделать, как-то нам помочь? решился спросить Даня.
      До этой минуты он стоял, все еще не веря, что разговор идет об их бегстве. Волнение, радость, страх - все в нем смешалось.
      Абель только кивнул в ответ. Он был сильно озабочен.
      - Придется раздобыть другую одежду, как-то ухитриться пронести ее сюда, в шахту, и здесь переодеть ребят, - сказал он, о чем-то размышляя. Но дело не только в одежде...
      - А в чем? Неужто Шарль не разрешает? - возмутился Флоден. - Да что ж он, не понимает, что ли, если мы не вызволим ребят, они вот-вот загнутся! Или ты ему не сказал?
      - Не воюй раньше времени, Рауль, - усмехнулся Абель. - И с чего ты взял, что Шарль не разрешает? Он даже настаивает, чтобы мы как можно скорее снарядили ребят. Обсудил со мной всё, все мелочи.
      - Они согласились помочь нам бежать, - скороговоркой пересказал Даня Павлу. - Ох, Абель, прошу вас, говорите, что вы там решили?
      - Решили отправить вас не позже послезавтрашнего вечера, вернее, ночи, - обратился уже прямо к нему Абель. - Нужно, чтоб это было в нашу смену. Ведь вас приводят к шахтам раньше, чем приходим мы, и уводят уже после того, как мы кончили работу и поднялись на поверхность. Так?
      - Так, так, - подтвердил Даня, наскоро переводя Павлу то, что говорил Абель.
      - Значит, довели вас до шахты, пересчитали, как стадо, втолкнули в клеть, и до свиданья, до позднего вечера? - продолжал Абель.
      - Да-да, именно так, - кивал Даня.
      - Вот Шарль и считает: надо, чтобы вы ушли из шахты вместе с нами. Если мы вас переоденем в наше платье, дадим вам лампочки, шлемы, вы, пожалуй, сможете выбраться посреди нашей толкучки незамеченными.
      - Правильно! Здорово придумано! - одобрил Павел. - Наверняка пройдем.
      - А дальше как? - спросил Ганчевский. - Куда и как пойдут ребята?
      - Дальше мы дадим им адреса наших людей, раздобудем для них карту. Компас у меня есть, - продолжал Абель. - Надо дать адреса таких людей, у которых они могли бы укрыться, если их будут преследовать или если они попадутся на глаза бошам по дороге. Всем известно: кордоны стоят не только на шоссе, но часто и на проселках. Наткнешься на такой кордон - пиши пропало. А в Аррасе, Сен-Кантене и других городах побольше - всюду немецкие комендатуры и гестапо... Шарль советует все это заранее хорошенько продумать, чтоб не подвести ребят. Ведь они штрафники. Если попадутся теперь - им гроб!
      Флоден длинно и мучительно закашлялся - уголь так забил ему горло, что мешал говорить.
      - Ребятам надо подаваться туда, где нет бошей, в неоккупированную зону, - прохрипел он наконец. - Мой совет тебе, Дени, пробираться быстрее к границе Швейцарии. Удастся вам перейти границу, - вы спасены. Сможете там отсидеться до конца войны.
      - Да что вы говорите, Флоден! - возмутился Даня. - Разве мы для того бежим, чтобы где-то отсиживаться, пережидать войну? Наоборот, мы хотим как можно скорее попасть туда, где воюют. Мы хотим сражаться. Разве вы думаете, что мы меньше вас ненавидим фашизм?!
      Он повернулся к Павлу:
      - Понимаешь, Флоден предлагает, чтоб мы бежали в Швейцарию и там отсиживались до окончания войны!
      - Пускай он такие свои идейки бросит, - сердито сказал Павел. - За кого он нас принимает, в конце концов? Что мы, дезертиры, что ли?!
      Флоден засмеялся, увидев сердитые лица ребят: он и без перевода все понял.
      - У, какие храбрые утята! - Он явно подтрунивал над двумя пареньками. - Ты слышишь, Абель, они непременно хотят воевать. Что ты на это скажешь?
      - Скажу, что одобряю ребят, - отозвался Абель. - Вот я кое-что принес вам обоим.
      Он вынул из внутреннего кармана комбинезона листок бумаги. Бумага была потрепанная, сильно потертая на сгибах, как будто ее много раз развертывали и читали. А может, носили глубоко запрятанной под рубашкой...
      Но все это пришло в голову Дане много позже. А в тот миг, в штольне, он увидел под светом шахтерской лампочки расплывшийся фиолетовый карандаш, и по глазам ему ударили давно не виденные русские буквы.
      Павел с любопытством глянул через Данино плечо.
      - Что за листочки? Ба, гляди, по-нашему написано! Дай-ка сюда!
      Он выдернул листок из рук Дани. Медленно, запинаясь, с трудом разбирая расплывшиеся буквы, он прочел:
      - "Выполняя свой долг перед Советской Родиной, я одновременно обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на чьей земле я защищаю интересы своей Родины. Всеми силами я буду поддерживать моих братьев-французов в борьбе против нашего общего врага - немецких оккупантов". Все. - Павел поднял голову. - Ни подписи, ни числа нет. Что это такое, Данька, как ты думаешь? И кто это писал?
      - По-моему, что-то вроде присяги, - неуверенно сказал Даня. Он обратился к шахтеру: - Где вы это взяли, Абель? И что это такое?
      - Неужто не догадался? - Абель посмотрел на "маленького русского". Таких, как вы, немало сейчас у нас во Франции. Вот ваши люди и дают такое обещание, когда вступают в отряды франтиреров.
      - Как, значит... - начал Даня. - Значит...
      - Да, есть у нас ваши люди, - кивнул Абель. - Сам я, правда, с ними не встречался, но знаю, что они сражаются вместе с нашими. Кажется, Шарль встречал многих русских.
      - Так ваш Шарль может... - Даня запнулся.
      - Шарль считает, что вам надо пробираться в Париж, - решительно прервал его Абель. - Там есть нужные люди, вам помогут с ними связаться. В Париже вы получите указания и сможете войти в одну из групп.
      - В Париж? - переспросил невольно Даня. - Неужто идти в Париж?
      - Да. А теперь за дело! - И Абель опять вытащил что-то из внутреннего кармана своего бездонного комбинезона. На этот раз это была небольшая карта. - Благодарите Флодена, это он уломал сынишку отдать вам свою карту с календариком.
      Флоден засмеялся:
      - Ну, моего Пьера уговаривать не пришлось. Как только я напустил на себя таинственный вид и сказал, что мне нужна карта для двух русских товарищей, он сейчас же отдал ее мне.
      Пять голов склонилось над картой. Черный палец Абеля медленно передвигался по красным и зеленым квадратам, и за ним внимательно следили четыре пары глаз. Абель немного нервничал: надо было объяснить ребятам все как можно подробнее и понятнее, а до конца смены оставалось около часа. К тому же с минуты на минуту мог появиться кто-нибудь из начальства.
      - Выйдете отсюда боковыми улицами на южную дорогу. - Глухой голос Абеля стал еще глуше. - Компас я вам дам. Держитесь лесов и кустарников, а приблизитесь к городам, пробирайтесь окраинами или старайтесь их обойти. Главных магистралей избегайте, сельские проселки куда надежнее. Дорога ваша, я вам уже показал, идет на Аррас, Боме, Бапом. Оттуда двинетесь на Перонн, Сен-Кантен, Лаон.
      - В Аррасе и Перонне и вообще во всех городках покрупнее непременно есть немецкие комендатуры и гестапо, - вмешался Флоден. - Там, если попадетесь, крышка!
      - Да перестань ты пугать парней заранее! - досадливо кинул Стась.
      - Я и не пугаю, а только предупреждаю.
      - И предупреждать не надо. Дени сам все отлично понимает, а Поль так и вовсе тертый парень.
      Абель сделал им знак замолчать.
      - После Перонна пойдете по каналу Сомма - Уаза. Увидите местечко, где нет стражи, там и перейдете канал.
      Флоден опять не выдержал:
      - Легко сказать - найдете местечко! Я ездил на праздники к родственникам жены в Сен-Кантен, так там бошей, как блох, всюду понасыпано.
      - Что ж, значит, им оставаться здесь? - подал насмешливый голос Стась.
      - Говорю просто, чтоб знали.
      - К югу от Сен-Кантена увидите громадное кладбище, - продолжал Абель. - Там похоронены те, кто погиб в первую мировую войну. Сейчас оно, говорят, совсем заброшено; некоторые наши смогли там передохнуть, провести ночь, даже, может, и не одну. Сами увидите, по обстановке. Дальше пойдете по тем адресам, которые вам дадут Стась и Флоден.
      - Многое придется запомнить наизусть, - сказал Флоден. - Если вас схватят, при вас не должно быть ни одной сомнительной бумажки!
      - Давайте я заучу, - тотчас вызвался Даня. - Память у меня была довольно приличная. Не знаю, как сейчас. Говорят, от голодовки она слабеет, - прибавил он неуверенно.
      Павел затеребил его:
      - Что он говорит? Что ты ему ответил?
      Даня перевел.
      - Ага, давай запоминай ты, - согласился Павел. - У меня эти французские названия в голове не держатся.
      Стась вытащил из кармана блузы бумажку.
      - Держи! - Он протянул бумажку Дане. - Туй вшицко свое людыны. Учь, учь! - И по-французски: - Даем вам три адреса на первый случай. Это всё верные люди, можете не опасаться. Поляки и французы. Они вам помогут и переправят дальше. Будут передавать, как по цепочке.
      Даня кивнул, не отвечая. Он в эту минуту повторял про себя адреса. Повторял, как когда-то в школе. Три раза, четыре, пять раз. Ага, кажется, теперь крепко сидят в памяти.
      Разбуди ночью - и то повторит без ошибки. Он вернул бумажку Стасю и еще раз вслух повторил адреса.
      Стась кивнул: всё правильно. Он с невольным сожалением посмотрел на обоих русских:
      - Значит, сегодня последний день. Славные вы ребята, честное слово, жаль мне расставаться с вами...
      Абель повел своим крючковатым носом. Он о чем-то думал.
      - Послушай, Дени, а может, вам все-таки уходить врозь? - спросил он вдруг, поглядывая то на Даню, то на Павла. - Все-таки меньше риска. И потом, уверен ты в своем дружке? Помни, Дени, в такой путь надо выбирать верных товарищей.
      Даня вступился за приятеля:
      - Вы ошибаетесь, Абель. Павел совсем не плохой парень. И очень смелый.
      Он повернулся к Павлу:
      - Абель советует нам бежать поодиночке.
      - Нет, нет, мы вместе, мы только вместе! - замахал руками Павел. Вместе куда сподручнее. Скажи ему: в случае чего будем друг за друга стоять.
      - Мы решили идти вместе, - твердо сказал Даня.
      Абель пожал плечами:
      - Ну, дело ваше. Я не возражаю. Тогда до завтра. А завтра... - Он помедлил. - Завтра - в путь.
      6. В ТУМАННУЮ НОЧЬ
      В черном подземном мире никогда не знаешь, день или ночь там, наверху. Часов у остарбайтеров не было. Свои Павел променял на хлеб в лагере. Данины часы - подарок отца к пятнадцатилетию - давно, еще в первом рабочем бараке в Алленштейне, отобрал немец-конвоир.
      Поравнявшись со старшим, Даня попробовал спросить его, который час, но тот тоже показал пустое запястье. Буркнул:
      - На что тебе? Все равно ваши конвойные придут только к ночи.
      Бесконечно тянулось время. Медленно, трудно билось сердце, наливались тяжестью ноги. Еще одна вагонетка... Еще...
      Иногда в галерее или на разъездах Даня встречался с Павлом, но они только молча взглядывали друг на друга. Каждый знал, о чем думает другой.
      - Что же вы? Я вам свищу, свищу... Пора! - раздался вдруг над самым ухом Дани голос Стася.
      Павел уже стоял за ним.
      В глубине штольни, под кучей породы, - большой узел. Как удалось его пронести, для Дани навсегда осталось тайной.
      - Одевайтесь быстрее. Мы должны вместе уйти отсюда, - командовал Абель.
      Сам он вместе с Флоденом упаковывал в две сумки-мюзетты еду для беглецов. При красноватом свете лампочки Даня и Павел сбросили с себя опостылевшие штаны и рубахи с буквами "СУ", натянули комбинезоны, фуфайки, темные куртки, береты. Флоден вытащил из угла две пары поношенных ботинок.
      - Это мы со Стасем выкрали из дому потихоньку от жен. - Он посмеивался. - Ну-ка, ребята, примерьте, подойдут ли. В таком деле обувка - самое важное. Вдруг придется бежать, а ботинки как раз и подведут.
      Дане ботинки были великоваты, зато Павлу как раз. Абель стащил с себя толстые, домашней вязки носки, протянул их Дане:
      - Вот возьми, жена вязала. В них никогда не натрешь ноги.
      Он смотрел на Даню. Ему было жаль расставаться с этим мальчиком, так похожим на сына, Клода. Но держать его здесь только потому, что он напоминает ему Клода, какой эгоизм! Сам Клод никогда бы не простил этого отцу. Черт, какая чепуха иногда лезет в голову - слезливая, сентиментальная чепуха! И все-таки Абелю, умному, проницательному, прожившему долгую, нелегкую жизнь, было в эту минуту тревожно, не по себе: отпускать двух русских мальчишек в путь, таящий так много опасностей! И еще по совершенно чужой для них стране. Абелю хотелось сказать ребятам что-нибудь на прощание, - понятно, не слишком чувствительное, чтоб не засмеяли товарищи. Но он не решился. Только со своим привычно-насмешливым видом крепче обычного хлопнул Даню по спине:
      - Совсем потомственный шахтер!
      Придирчивым взглядом шахтеры оглядели обоих русских. Кивнули: сойдет. Теперь парни по виду ничем от них не отличались.
      - Посильнее подмажьтесь, красавцы, угольком! - напомнил Флоден. - При взгляде на вас всякому должно быть ясно: вот идут настоящие обитатели ада. Вон глядите, как уголь въелся нам в кожу, даже в праздник не отмоешься.
      Павел и Даня старательно начернили щеки.
      - В руки - лампочки, поверх беретов - шлемы, - продолжал командовать Флоден. - Вот, держите пропуска! Они на чужое имя, но вахтер обычно не смотрит. Да и мы будем поблизости. Устроим такую давку - не до пропусков будет.
      Между тем Павел делал Дане какие-то знаки.
      - Что такое? - не понял Даня.
      - Кормов маловато. Две махонькие торбочки. Разве нам хватит? Сам видел, сколько шагать до Парижа.
      - Больше просить не буду, - твердо сказал Даня. - Они и так оторвали у самих себя, может, детский паек нам отдали. Ты ведь знаешь - у них все по карточкам.
      - Ну ладно, ладно, я просто так, - пробормотал Павел. - А про деньжата все-таки скажи. У нас ведь ничего нет.
      Шахтеры точно поняли. Абель в темноте позвенел монетами. Стась и Флоден тоже что-то высыпали ему в ладонь.
      - Вот, держите, ребята, это вам на всякий случай. Больше, к сожалению, не наскрести, - конфузливо промолвил Абель и сунул Дане деньги.
      По штольне замелькали неясные тени - это шли шахтеры.
      - Смена кончилась. Пошли! - сказал Абель.
      У Дани екнуло сердце. Молча, поспешно группа миновала штольню, потом галерею. Никто не обращал внимания на переодетых русских - они выглядели совершенно так же, как остальные.
      Возле лифта уже собралась толпа шахтеров. Но если вы думаете, что клеть ждали, весело перебрасываясь шутками, бездумно зубоскаля, вы ошибаетесь. Здесь, как и в забоях, слышался только хриплый кашель шахтеров, их трудное, надсадное дыхание. Мучительно тянулись минуты.
      Наконец вот она, клеть. Тело к телу набиваются внутрь шахтеры, прессуются, молча напирают на соседа. Горячо дышит в щеку Дане какой-то черный человек с очень яркими белками. Толчок. Еще толчок. Клеть двинулась; неровно качаясь, подымается. Мелькают тусклые лампочки горизонтов. Скрипят ветхие доски. Все тише, тише скрип. Толчок. Остановка.
      Раздвигаются старые двери клети, и сразу густым потоком люди устремляются наружу, к воротам. Там ночь. Чуть льют слабый свет синие фонари. Ага, это очень на руку беглецам. Стоп! Давка! Впереди, у ворот, вахтеры проверяют пропуска. Но так намаялись люди за день, что им невтерпеж эта последняя задержка. Нет, довольно, довольно нас здесь томить! Пускай выпускают, мы больше не хотим ждать!
      Передние ряды напирают, поднатуживаются, всем так хочется поскорее по домам. Даня и Павел стиснуты в этой толпе, им трудно дышать. Но это хорошо, это очень хорошо.
      - Эй, что вы там копаетесь? Довольно формальностей, пропускайте людей! - кричат нетерпеливые голоса.
      Вахтеры отругиваются, но и они люди, им понятно нетерпение шахтеров, и, поддавшись этому нетерпению, они почти не смотрят в наспех развернутые таблички пропусков.
      Все ближе, ближе контроль. Даня и Павел - оба напряжены до предела. Сейчас их очередь.
      - Выше носы! - шепчет кто-то у самого уха Дани. Кажется, Абель.
      Три шахтера следуют вплотную позади. Вот они напирают, и Даня чувствует, как ноги его отделяются от земли и он вместе со всей толпой, как щепка, летит сквозь тамбур, мимо раздраженно орущих вахтеров:
      - Пропуска! Предъявите ваши пропуска!
      - Завтра! Завтра предъявим! - откликаются насмешливые голоса.
      - Ну, теперь глядите в оба, берегите себя, - говорит совсем близко голос Ганчевского.
      Даня хочет ему что-то сказать, поблагодарить, но Стась и другие уже исчезли, растворились в кромешной темноте. С неба сыплется ледяная крупа не то снег, не то дождь. Со всех сторон шлепанье невидимых ног по лужам. Крикнуть друзьям? Нет, невозможно.
      Павел изо всей силы дергает Даню за рукав:
      - Не мечтай! Тикаем! Быстро!
      7. "ШЕЛ Я И НОЧЬЮ И СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ..."
      Дороги как намыленный мрамор: шагу не ступить, чтоб не разъехались ноги. Все куда-то ухаешь или съезжаешь помимо воли вниз, и опять надо карабкаться и опять оскользаться. Дороги с примерзшим сальцем. Под ноги то и дело подкатываются жесткие комья, а в колеях стоят застывшие лужи, которые вдруг коварно лопаются, и ты проваливаешься в ледяную воду.
      Дороги сухие, холодные, безнадежные. Катятся по ним прошлогодние листья, ветер свистит тоскливо и лезет за пазуху и выстуживает, кажется, самую душу. Дороги темные и безлюдные; ни зги кругом, даже петухов не слыхать. Дороги светлые и оттого особо опасные. Каждый встречный кажется врагом, и торопишься укрыться под кустами, затаиться у какой-нибудь стены, не дышать.
      Дороги... Дороги...
      Даня дрожал мелкой, собачьей, как он думал про себя, дрожью: куртка промокла насквозь еще дня три назад, просушить ее негде, сырым тяжелым грузом лежит она на спине и плечах. И все-таки где-то глубоко внутри шагает с Даней песня, любимая песня отца. Поет ее Даня про себя, одним дыханием:
      ...Шел я и ночью и средь бела дня,
      Вдоль городов, озираяся зорко,
      Хлебом кормили крестьянки меня-а,
      Парни снабжали махоркой...
      - Ты чего это бурчишь? - внезапно на ходу обернулся Павел.
      Даня вздрогнул, смутился:
      - Я? Я ничего. Холодно.
      - Эх ты, барышня-неженка! - проворчал Павел. - На вот, фуфайку дам.
      Он уже расстегивал куртку. Даня замотал головой: нет, нет, не надо, это он просто так, сболтнул, вовсе ему не холодно. Даня был тронут: Пашка, что ни говори, настоящий, хороший товарищ. Вон даже фуфайку свою хотел отдать, хотя и сам застыл так, что слышно, как зубы стучат. А петь Даня больше не будет, загонит песню поглубже, чтоб не пелось даже дыханием. Александр Исаевич тоже любил эту песню, играл ее на виолончели и как-то, когда все они сидели на красном диване...