Хорошо сидим!

Сколько я знаю людей, которые продолжают свои усилия по реализации внутренней тотальности: «да» и «нет» – это всегда большое напряжение. Но если человек не отказывается от действия, он учится рисковать своей социальной оценкой и самооценкой. Есть люди, которые выстраивают такую теоретическую модель: мол, прежде всего нужна полная социальная адекватность, а уж потом ты можешь начать реализовывать свое; по-моему, это невозможно. Сколько я знаю устремленных людей, все рискуют, рискуют репутацией, карьерой, мнением окружающих, социальным поощрением… Потому что, если социальная адекватность отрицает духовную реализацию, все усилия на Пути обесцениваются. Творчество души состоит в том, чтобы в своей жизни, в своей деятельности соединить внутреннее и внешнее. Внешний мир – не враг, внешний мир дает материал для вашего творчества. А если жить, противопоставляя «внутренний свет» и «темноту мира», это приведет к тому, что не будет ни того, ни другого.

Асоциальность по определению

Я всегда говорил: «Не надо быть антисоциальным, но асоциальным ты будешь по определению».

Когда-то я много общался со своими коллегами-психологами. У них там довольно большие базы данных всякого анкетирования. Так вот, шкала психопатии у всех ищущих всегда выше средней нормы, потому что вопросы рассчитаны на тех, у кого «да» с «но», «нет» с «но» неразлучны. А если они иногда разлучаются, тут же начинают расти показатели по шкале психопатии, то есть по шкале асоциальности.

У меня есть один друг, который бьется над этим уже много лет. Он бьется, он пытается все-таки доказать, не мне, нет, а всей этой базе данных, что возможна полная социальная адекватность при сохранении света, «да» и «нет» и при этом возможно действие. Но пока у него не получается: либо то, либо то.

Для меня в свое время было открытием, достаточно впечатляющим: при том, что социальная жизнь построена на этих бесконечных «но» – «да, но», «нет, но», – существует социальная легенда о принципиальности, о верности самому себе и т.д. Конвенция о принципиальности объявлена самой принципиальностью. Конвенция о верности себе объявляется самой верностью и т.д. Таким образом, весь набор необходимых духовных идеалов по названию, по оформлению в социальных соглашениях присутствует. И для человека, который не видит или не хочет видеть, они абсолютно достоверны, у них достоверность статистики, что еще больше увеличивает напряжение между нестатистическим человеком и статистическими идеалами.

Наблюдается такая картина: человек пробудился как субъект, у него появились истинные самостоятельность, самодостаточность, а то, к чему он апеллирует на понятийном уровне, принадлежит конвенции, социуму. Ибо у него возникает ментальный конфликт между тем, что он чувствует, переживает, и тем, что все эти ментальные конструкции не совпадают с внутренней истиной, совершенно не совпадают.

Не зря еще Платон, говоря о мире идей, отделял конвенциональное существование какой-либо истины, какой-либо идеи, какого-нибудь объекта от идеального существования.

Если человек хочет что-то сделать в социуме, быть эффективным и при этом не вступить в конфликт со своими внутренними «да» и «нет», он должен не столько исходить из принципов, принятых в социуме, сколько попытаться обосновать свое действие своей субъективной истиной (потому что переживание истины всегда субъективно). При таком варианте получается, что человек действует уже не из социальных принципов, а из субъективно-истинных, тогда его слова освобождаются от конвенциональной оболочки. Слово становится истинным действием, слово, основанное на переживании истины, снимает конфликт между истиной субъекта и истиной социума. Конечно, при этом надеяться на массовое понимание не следует.

Чем качественнее происходит процесс освобождения идеи от конвенциональной упаковки, тем труднее людям договориться друг с другом, ибо их слова живые и субъектные. Поэтому в качестве одного из способов решения проблемы «как договориться» возникло невербальное общение. Из этого невербального общения постепенно сформировалось то, что принято называть пространственным взаимодействием, вторым уровнем реальности – астралом, менталом, виталом и т.п.

Действие за словом

Действовать в этой невербальной форме – за словами, за конвенциональной оболочкой речи – это достаточно сложная задача, требующая больших усилий. Случается, что человек не может или не хочет, в силу внутренних причин, внутреннего пространства, отказаться от опоры на ментальную часть себя, то есть на интеллект, ну не может он опираться только на переживания. Такой человек в поисках согласования переживания и понимания (интеллектуального понимания) проделывает работу по высвобождению понятий из конвенциональной оболочки.

В какой-то степени человек может себе помочь, если, скажем, сумеет адаптировать к задачам повседневной жизни технологию актерской профессии, позволяющую быть выразительным, субъектным, заразительным во взаимодействиях с людьми, если его игра будет рождаться из этого творческого напряжения «да-нет» в чистом виде и «да, но – нет, но».

Иначе очень легко стать ролью, перестать быть собой, потерять свою субъектность в роли, просто отождествившись с ней, поменяв одну таковость на другую.

И другая крайность – это механическое исполнение роли, которое меня как Меня вообще не затрагивает. Я тут вот играю, а внутри у меня полный пофигизм.

Игра вживую

Игра, о которой мы говорим, – это игра вживую, это игра своей жизнью. Только риск, связанный с собственной жизнью, может быть основанием этой игры, ее наполнением, ее оправданием для себя.

Почему я так заостряю на этом внимание? Понимаете, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Я как-то раз сам себе сказал: «Давай, Игорь, заканчивай свою бодягу и все эти интеллектуальные построения защитной мотивации и скажи себе честно: ты трус, ты трус, ты боишься стать одержимым, сумасшедшим. Ты боишься стать странствующим дервишем, юродивым, ты боишься. И поэтому традиция милостиво предложила тебе работу, в которой это не требуется в такой крайней форме». И когда я это сам себе сказал, то количество «лапши», которую я вешал на уши самому себе и, естественно, окружающим, по поводу срединного пути, пути хитрого человека (ну, слов-то много придумано, и хорошими людьми придумано), уменьшилось. Во всяком случае, для меня самого уменьшилось, потому что это страшно. Страшно быть сумасшедшим и горящим. Страшно признаться, что ты такой жизнью жить не можешь, не знаю, как вам, может быть, вы бесстрашные – это дело сугубо индивидуальное, но мне страшно.

Я приезжаю к своему мастеру – Мирзабаю, смотрю на его внешнюю часть жизни и понимаю, что я так не могу. Могу притвориться на какое-то время, но незачем, если честно. Так жить всегда – не могу, я слишком привязан к людям, к социуму, к жизни людской. Для меня потерять активную жизнь среди людей и перейти на жизнь юродивого невозможно. Каждый раз, когда я использую такой вариант реализации, – это очень трудно, это огромное событие каждый раз.

Я занимался психоанализом, ковырялся, это связано и с тем, что мой отец талантом и хитростью избежал репрессии в 1937 году, но получил все-таки свою долю после войны, без лагерей, но получил – карьера такая, какая могла бы быть, не состоялась. Мой брат был болен психически. То, что я видел вокруг себя, то, через что нужно было пробиваться, и доказывать, и т.д., и т.д., – в общем, «из грязи в князи», – все это, естественно, просто так не отдерешь – это же плоть, это тело личности. Да я как-то собрался с силами и приехал к Мирзабаю насовсем, как мне казалось… Но он мне сказал на третий день: «Игорь – Западная Европа», – и я понимаю, что он сказал. Он сказал, что для меня это неправильно, моя работа другая, и поэтому остаться в Азии и жить жизнью дервиша для меня бессмысленно (наверное, это было компенсаторное желание – уйти от сложности работы с людьми). «Иди и делай ту работу, которую ты в состоянии сделать», – вот что он сказал.

Традиция начинает с простого. Она дает тебе то, на что ты способен, а если не способен, то это бессмыслица – ставить перед тобой невозможную для твоих сил задачу. Мне нравится книжка Аркадия Ровнера «Веселые сумасшедшие». Я ее читаю и не нахожу там ни одного сумасшедшего, все такие обстоятельные, все такие разумненькие, культурненькие такие. Они что, никогда не видели веселых сумасшедших? Пусть едут в Среднюю Азию, посмотрят, пусть пойдут к юродивым, посмотрят. Не надо думать, что их уже нет. Есть, мало их, всегда было мало, потому что страшно и опасно, страшно и опасно так жить – ведь на кону жизнь, не в абстрактно-библиотечном смысле, а в самом прямом, гробик приготовлен, но они есть и в нашем времени.

Что-то не очень веселая побрехаловка. Думаю: почему же так? Потому что для этого содержания не находится более веселой формы. А это опять же слабость, моя слабость прежде всего, потому что слишком меня это задевает. Плохо это или хорошо, но это слабость, в этом месте меня можно достать. С абстрактной точки зрения – это слабость. Как там в книжках? Неуязвимый воин – он что чурбан. Чурбан, потому что его ничего не достает. Как известно, чем более неуязвимый, тем более уязвим. Стоит рыцаря в доспехах скинуть с коня, как уязвимее его никого нет, берешь стилетик, в дырочку суешь – и абзац. Но когда он на коне, в доспехах, с мечом, копьем – ха-ха, попробуй ты с ним что-нибудь сделать. Так вот. Но это я уже на всякий случай себя оправдал.

Пауза для сердца

Опять, спасибо ему бесконечное, ссылаюсь на Мастера, на Мирзабая. Есть его любимое, одно из любимых выражений: «Главное, чтобы сердце выдержало». Если буквально понимать, то надо всем срочно заняться спортом, фитнесом, чем там еще, бодибилдингом. В общем, тренироваться, вести здоровый образ жизни, то есть делать все наоборот по отношению к тому, как живет сам Мирзабай, потому что у него сердце не должно было это выдержать. Правда, он был борцом, зарабатывал этим деньги. Я еще помню, как он гирей махал на улице, но при этом – ни фигуры, ни мускулатуры. Смысл этого изречения только недавно, ну буквально совсем недавно, до меня дошел. Сколько лет я это слышал, и «до меня вдруг дошло, и если это осталось, то что же ушло?» Сердце должно выдержать не сложность физических нагрузок или трех «мало» – мало есть, мало спать, мало говорить. Сердце должно выдержать паузу.

Что это за пауза? Это пауза, когда я останавливаюсь и во внешней своей реализации, и во внутренних скитаниях, путешествиях, чтобы что-то впустить в себя из дольнего и из горнего. Пауза между вдохом и выдохом. Выдох – это действие, вдох – это познание. Все существенное происходит между. Не зря существует йоговское дыхание, там пауза по отношению ко вдоху и выходу – самое длинное место, я, помню, месяца три практиковал.

Понимаете, уязвимость нашей позиции в том, что социум, в котором мы выросли, для большинства из нас совершенно не имеет места, ниши для вот этого самого чистого «да» и чистого «нет». А еще, если вспомнить диссидентов, борцов за права человека, – как они оказывались в психушках, где их лечили от чего-то. Диагноз какой у них у всех был, официально диагноз какой? Психопатия.

Я однажды с этим соприкоснулся, когда мне поставили условия: либо я покидаю город, либо мне устраивают встречу с психиатром областной больницы, знаменитой в определенных кругах. Я, естественно, поехал в Москву. Может быть, и можно было как-то защитить мои права гражданина и специалиста. Но когда я произнес, какое мне условие поставили, люди побледнели и сказали: немедленно в столицу и вчерашним, а еще, лучше позавчерашним числом – заявление об увольнении по собственному желанию. «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума». Дело ведь в том, что ты не глуп, ты совершенно нормальный в себе самом, ты даже более и менее адекватен в своем поведении, но тебя все равно объявляют сумасшедшим, вот ведь в чем дело.

Теперь попробую вернуться к паузе. Для человека, для большинства, или, чтоб не быть таким категоричным, для многих, более напряженного состояния, чем тишина и одиночество, нет. И не потому, что они просидели в одиночной камере десять лет, нет. Они инстинктивно стараются не оставаться наедине с собой, в тишине. Когда человек читает книжку, смотрит телевизор, пишет что-нибудь – это не тишина, не одиночество. Одиночество – это когда наедине с собой.

Иногда бывает обратная проблема: нет возможности побыть в одиночестве – это болезнь лидера чаще всего. Все время на людях – только он там где-то уединится, тут же начинают дергать: как же, как же без нас, вот надо решить вопрос, сколько заварки класть в чайник, срочно. А ведь сказано (и я с этим абсолютно не то что даже согласен, а это переживание мое такое, такой момент истины): одиночество – это и есть наиболее близкое расстояние к Богу. То есть наиболее близкое расстояние к твоей вере, к самому интимному, что есть в человеке. А если ты не соприкасаешься в этой паузе, в этом одиночестве, в этой тишине со своей верой, то очень легко можешь забыть путь к ней.

Ведь всякие ритуалы, обряды, оформления пространства, типа алтаря, иконы, и т.д., – это же напоминатели.

Не зря есть такая присказка у хасидов:

– Иди ко мне на работу.

– А что я у тебя буду делать?

– Ты будешь мне напоминать.

Я не знаю, может быть, это только я такой. Но меня лично всегда это беспокоит – не забыть бы, не забыть бы, потому что реально я понимаю: если я действую на базаре жизни, то не могу выбрать путь одержимого.

Я нашел такой вариант своего взаимодействия с традицией, который в состоянии выполнить. Но если в этом выполнении я не буду помнить, что нужны моменты интима, соприкосновения со своей верой, в тишине и одиночестве, то легко могу забыть этот Путь, нет никакой гарантии, что не забуду, а скорее всего – и не замечу как. Это я про себя говорю, вы, может быть, другие. Но и свидетельства очень реализованных в духовном плане людей говорят, что их тоже беспокоило: как бы не забыть. И я думаю, что одна из причин появления людей, которые плюнули на все внешнее и пошли в одержимые, в том, что они не хотели забывать ни на секундочку, ни на мгновение. Их потребность интимного соприкосновения со своей верой была настолько поглощающей, что все остальное, в том числе и священное делание, казалось им ерундой.

И они пошли в это состояние и в эту жизнь, рискованную до упора, со всех точек зрения: с точки зрения здоровья, с точки зрения социальной опасности и т.д. Может быть, потому, что я не могу так жить, я восхищаюсь ими и мечтаю, завидую, проще говоря.

Они всегда в паузе, у них нет ни «да», ни «нет», ни интеллектуальных эквилибристик, отсутствуют «да, но» и «нет, но», – у них этого просто нет. Они из «да» и «нет» вышли. И дальше их жизнь в руках людей, которые их веру окружают. Повезет – найдутся люди, которые поймут, что помочь Божьему Человеку, накормить его, защитить его, не дать ему замерзнуть – святое дело. Сам не могу, помогу тому, кто смог. А не повезет – Божий Человек так и сдохнет под забором, если камнями не забьет толпа правоверная какая-нибудь, в истовом, священном своем негодовании; если не нарвется – выживет, а нарвется – забьют. И это не грустная история, мое субъективное сюда примешивается, но это не грустная история.

Грусть моя связана с тем, что люди, просто интересующиеся, не хотят заметить самого главного: а что такое дервиш? а что такое одержимый истиной? а что такое юродивый? Они интересуются, они читают, они выспрашивают. И при этом сами как-то подсознательно избегают такого пути, ведь цена-то – жизнь. На этом пути надо рискнуть жизнью, иначе ничего не получится.

Запах другой жизни

Вот я никогда не был политическим борцом, ни в рядах правоверных, не в рядах диссидентов. В первое время (да и сейчас) существовало во мне какое-то недоумение: что это они мною интересуются, эти органы? ну что это такое вообще: режиссер народного театра? Теоретически я понимаю, что раз я лидер, то, согласно соответствующим указиловкам, должен находиться под наблюдением, трали-вали. Можно еще, конечно, построить такую версию: у меня такие редкие есть знания и умения, которые можно скачать с меня, этот вариант потешит самооценку. Но в принципе, я нашел только один нормальный, без самооценочных оттенков, ответ: чужой просто у меня запах, запах не тот.

И реальность этого для меня проявилась, когда я по дурости (азартный был) все метался: сначала в самодеятельность, в народный театр, потому что там атмосфера, там чистота, там творчество. Потом до какого-то момента дохожу – вижу, что в профессиональном смысле это предел, все, выше не поднимусь. Тогда я в профессиональный театр, там пошел профессиональный рост. Но там жуткая жизнь коллектива – террариума единомышленников. Так они сами себя назвали. И опять я бегу назад, в самодеятельность. Туда – сюда… А потом однажды я остановился.

Что это я бегаю? Смотрю, я уже три раза туда и три раза обратно. Конечно, можно гордиться тем, что это почти никому не удавалось – уйти в самодеятельность, а потом опять вернуться в профессионалы. Но это ход для самооценки, а по существу надо остановиться, я остановился, с трудом, честно скажу, но остановился. Сел: Игорь, в чем дело? И как только я сел, остановился и задумался, сразу пришел ответ: ты считаешь, что театр не такой, каким должен быть, а на самом деле это ты не такой, каким должен быть для того, чтобы в этом театре работать. Он существовал до тебя, будет существовать после тебя, и он живет по тем законам, по которым живет. А ты чужой, поэтому и бегаешь туда-сюда, туда-сюда. Да ты просто не годишься для этого театра, а самооценка не дает это признать в суете деятельности, начинает говорить, что театр не такой, в нем погибло начало священное, ля, ля, ля, фа, фа, фа. Ну если оно погибло, оно погибло. А он такой, вот такой, какой есть, что ты прыгаешь, делай свой театр, попробуй.

Я попробовал – та же самая проблема. Чужой среди своих, зато свой среди чужих.

Этот запах не поддается контролю. Только при очень большом внимании и концентрации, с очень сильной мотивацией на какое-то время можно заглушить этот запах, для не профессиональных ищеек со слабым носом, но не надолго, потому что это происходит на уровне, не контролируемом ни вами, ни теми, кто вас унюхал.

И поэтому, если вы хотите быть реальным, сделайте паузу и уберите все претензии в этой паузе хотя бы к той действительности, с которой вы никак не можете разобраться. Спросите себя: что это меня носит? почему повторяется один и тот же сюжет жизни? Один раз прошел, второй раз, вроде взрослее стал, а все равно то же самое – сценарий крутится. Остановитесь и скажите себе: этот мир – лучший из возможных, потому что это мой мир. Он нам достался такой, какой есть. Переделать мироздание? Ну что же, задача поэтическая, конечно, можно сильно накачать самооценку, но, может быть, лучше познакомиться с собой, найти свою веру. И чем (так мне чудится, видится, кажется, чувствуется), чем яснее вы помните про паузу, про интимное общение со своей верой, тем больше шансов, что ваше сердце выдержит. Выдержит предельное «да» и предельное «нет».

Язык общения с Миром

Если в субъективной реальности человек начинает пользоваться не «да» и «нет», а «да, но», «нет, но», понятно, что он не доберется до себя субъектного, а в объективной реальности он этим пользуется постоянно.

Человек, который воспринимает (решил воспринимать или с ним это произошло) или пытается воспринимать мир как говорящий, такой человек постепенно создает свой субъективный язык перевода: что именно говорит мир этим, или этим, или этим, то есть человек создает для себя субъективную систему интерпретации взаимосвязи происходящих с ним и вокруг него событий.

Этот язык не может быть универсальным для всех, ибо если он станет универсальным, то приобретет конвенциональную оболочку и станет мертвым, механическим. Это язык субъекта, это интимные отношения человека с миром, интимное. Великие учителя не скрывали свои секреты, просто об интимном невозможно сказать словами. Слова можно произнести, только никто их адекватно не поймет – это твой язык, и только твой.

Вот сопереживанием можно соприкоснуться в этом месте, сопережить, а на словах – нет, поэтому притчи, парадоксы, намеки. Как бы дверки соответствующему переживанию. А само переживание для людей, которые привыкли жить, опираясь только на мысли, – это опасность. Для них переживания – это что-то такое ненадежное.

Ведь не зря, скажем, в актерской профессии существует такое понятие – заразительность. Когда-то я имел возможность в течение трех наборов присутствовать на экзаменах в Театральном училище имени Щукина. Сумасшедший конкурс по двести человек на место, поэтому там предварительный тур, первый тур, второй тур, третий тур. Я хотел понять, что эти профессионалы высокого класса, педагоги пытаются угадать прежде всего? Оказывается: есть заразительность или нет заразительности. Я спрашиваю их: а что это такое? Никто не знает, как это объяснить словами, это можно только почувствовать. Даже самые хорошие педагоги иногда ошибаются, потому что это вопрос исключительно, ну, как у нас принято говорить, интуиции, то есть исключительно переживальческий. Но актер, у которого есть заразительность, – это, как бы сказать, по сравнению с другим, тоже хорошим, актером, у которого нет заразительности, – это живой человек по сравнению с механической куклой.

Или например, я знаю людей, которые терпеть не могут Жириновского как политика да и вообще все, что он говорит, по содержанию, но они вовлекаются, когда на него смотрят, он заражает. Одни говорят: нет, не хочу я этим заражаться, пошел вон, а другие забывают про все свои политические взгляды и балдеют от этого артиста.

Мир переживаний не противоречит интеллектуальному миру, нет. Флоренский всем на русском языке замечательно сказал: есть две правды, правда логоса (смысла) и правда бытия (стихии). Переживание и понимание рациональное – полнота бытия – образуется только тогда, когда обе эти правды присутствуют. Когда одной нет – нет полноты.

Переживания изначальны по факту нашей жизни, они с младенчества являются тотальными, потому что ребенок плачет, горюет, смеется, а уж потом его обучают постепенно от этого тотального переживания переходить к рациональной неполноте, удобной для социального взаимодействия, да – нет, да – нет, но… Поэтому во взрослом состоянии переживание становится достоянием внутреннего мира и жаждой встретить сопереживание. А уж если человек совсем устает от рациональной неполноты, тогда появляется жажда заразить других своим переживанием, быть заразительным. Ведь слово-то какое – заразить. Те, кто вирусы запускает просто так в Интернет, просто гадят, строго говоря. Может, у них жажда заразить своим переживанием? Ну, давайте, как же, сопереживнем! Тебе там все попортят, и ты взбухнешь, и вот у меня радость, что кто-то живой есть, а не только пользователи. Да – нет, да – нет, но…

СЛУХИ, СПЛЕТНИ И ТОМУ ПОДОБНОЕ

У всех на слуху… А у кого на уме?

Голос из толпы

Ну что, поехали потихоньку?

Однажды я проделал эксперимент. Работал я тогда на конвейере на заводе. Было мне тогда шестнадцать, по-моему. На конвейере сидело то ли тридцать шесть, то ли тридцать восемь человек, и вот я трогал за плечо сидящего передо мной и что-то такое рассказывал, коротко. Потом засекал время, как скоро эта штука обойдет вокруг конвейера. И меня сзади трогают за плечо и говорят: ты слышал? Полторы минуты – теоретически как бы невозможно, но было, такой факт.

Понятно, что слухи имеют надличностную природу, это такая древнейшая информационная система, древнейший способ распространения информации, достоверной или недостоверной, все равно. Природа того, как это происходит, мне неизвестна, я не встречал ни одного серьезного исследования на эту тему.

Мы живем в такое время, когда информационных систем очень много, и, казалось бы, такая древняя система, как слухи, должна была отпасть за ненадобностью. Однако мы все прекрасно знаем, что она не только благополучно существует, но многие люди пользуются этим источником информации как самым достоверным. Поскольку кризис доверия к официальным средствам информации у нас фактор постоянный, опора на слухи, особенно в замкнутых социально-психологических мирах, среди своих, очень и очень крепка до сих пор.

Бродят слухи по умам

В чем же загадка? Что за потребность удовлетворяется этой системой? Не было бы потребности, не была бы она так живуча. А поскольку мы все участники этой информационной системы: и потребители, и производители информации в системе слухов, – то мы можем задуматься над тем, какую же потребность удовлетворяем таким образом, получая непроверяемую информацию, чаще всего не имеющую конкретного источника.

Ну что такое слух? Кто-то сказал, все говорят, есть мнение где-то. Наиболее продвинутые говорят, это из специальных источников информации, по блату, эксклюзив. Все термины, которые существуют в официальных информационных системах, заимствуются, то есть система слухов тоже совершенствуется, и у меня есть по этому поводу предположение. Оно заключается в следующем. Основная особенность, а может и достоинство, этой системы в том, что информация воспринимается как лично мне адресованная. И потому она воспринимается наиболее легко – слух всегда отличается некоторой эксклюзивностью: не в Африке сказали, а здесь, в Петербурге, сегодня передали.

Слух – это принадлежность к определенному Мы. Эта система воспринимается как отграниченная в определенном социальном пространстве. А поскольку интерес к Мы, с которым человек себя идентифицирует, – величина практически постоянная, то вся информация, получаемая через систему слухов, является информацией, которую можно использовать, кроме всего прочего, и для подтверждения своей принадлежности к определенному Мы. Особенно, наверное, приятно (я и сам делаю такие эксперименты, мне было приятно) – это когда сам запускаешь слух, а потом тебе его с разных сторон сообщают.

Слухи – это часть системы социального суггестирования (мотивирования, возбуждения, убеждения, вовлечения, заражения) людей. Слухи – это часть формирования определенных представлений о том или ином человеке, о той или иной группе людей. Слухи – это неофициальное формирование образа отношений с властью, с государством и т.д. и т.п. Именно поэтому слухи до сих пор обладают очень мощным суггестирующим воздействием, позволяющим человеку тем или иным образом идентифицировать себя с определенным социальным Мы, получить подтверждение своей принадлежности.

Когда-то мы с «коллегами» занимались всякими экспериментами с распространением информации в социуме. Было интересно запустить несколько взаимоисключающих слухов и посмотреть, что из этого получится. Слухи распространяются с невероятной скоростью, и результат эксперимента очень быстро объективизируется. И должен вам сказать, что мое первоначальное предположение, что взаимоисключающие слухи гасят друг друга и в результате получится ничего, не оправдались. На самом деле совершенно противоположные по содержанию слухи сосуществуют абсолютно мирно и превращаются в конфликты лишь в том случае, если до одного человека дошел только один слух, а до другого – только другой слух, вот тогда эти два человека могут вступить между собой в дискуссию: у кого информация более достоверная.

Если человек получает противоположную информацию в качестве слухов, то он совершенно спокойно фиксирует одно и другое и использует в зависимости от обстоятельств, это очень гибкая система. Если, скажем, в какой-то жесткой информационной системе две противоположные информации гасятся – то есть просто объявляется, что ни то ни другое не является истиной, происходит обрыв распространения, – то здесь и то и другое принимается за истину, это же слухи, всегда можно сказать себе: это же слухи.

Естественно, что эта информационная система, как и любая другая, функционирующая в социуме, может быть использована для формирования конкретных суждений, оценок, мнений и образов. Вы можете в локальных пределах совершенно спокойно это проверить и получить от этого удовольствие: оказывается, и я могу влиять на жизнь социума, вот я – никто, маленький человек, занимающий маленькую социальную позицию, никому, в общем-то, кроме узкого круга своих знакомых, неизвестный, а могу запустить слух и повлиять на мнения неизвестно большого количества людей. Это может даже стать хобби, причем совершенно безобидным, в отличие от распространения информации о закладывании несуществующих бомб в общественных местах.

Этот способ социальной самореализации, кроме всего прочего, еще и абсолютно безопасен, поскольку никто кроме вас не может сказать, где первоисточник того или иного слуха, это невозможно установить. Природа слуха анонимна, и только автор, если он сознательно это совершил, знает о своем авторстве.

В нашем социально-психологическом мире за эти годы неоднократно возникали совершенно потрясающие слухи, мгновенно облетающие города и веси, каким образом, неведомо. Причем мне иногда сообщали, что это идет лично от меня. Банальное использование авторитета в качестве третьего голоса. Мне кричат: «Игорь Николаевич, вы же делаете то, то, то, то, то, то. Игорь Николаевич, вы же едете туда-то, туда-то» Или: «Игорь Николаевич, вы же там сказали то-то и то-то».

Я не буду углубляться в эту тему, но если кто-то заинтересовался, вы можете очень легко убедиться в том, что в ваших руках находится очень интересный инструмент воздействия на общественное мнение в определенных пределах.

Это я к тому, что существует большое количество людей, любящих пафосно восклицать о «манипулировании» людьми. Я не знаю, почему это такая живучая пафосная идея. Люди «манипулируют» друг другом бесконечно, беспрерывно. Но когда это делается в открытую, это возмущает. Мне кажется, что это одна из граней социального ханжества и невежества, потому что «манипуляция» друг другом – это основа совместной жизни. И оттого, что она бессознательная, она не лучше и не хуже сознательной.

Невозможно людям не воздействовать друг на друга, поскольку человек для человека является сверхраздражителем. И отсюда возникает бесконечная потребность в гарантиях по взаимодействию с другими людьми. А очень сильная потребность в социальном ориентировании не снабжена у большинства людей никаким инструментарием, никаким, кроме слухов.