Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек

— С каких пор ты стала клептоманкой? — спрашиваю я.

— Клептоманкой? — удивляется Майка.

— Может быть, это какой-то рекламный трюк? Черт его знает, вероятно, это так нужно, чтобы Майя Поляк отличалась чем-то сенсационным, каким-нибудь «неврозом, вследствие постоянного раздвоения личности в творческой работе артистки», проявляющимся в данном случае в форме клептомании. Отсюда серийные интервью психиатров о клептомании, слезные признания Майи Поляк о позорной тайне, которую она тщательно скрывала до того самого мгновения, когда выяснилось, что это почетная тайна, далее — пикантные подробности о кражах в домах друзей и гардеробах студии, фотографии украденных предметов, упрятанных Майкой в печке, интервью со случайными свидетелями ее болезненных «подвигов», к каковым свидетелям и я отныне буду иметь честь принадлежать, одним словом — журналистский шлягер на службе твоей популярности.

— К кому ты имеешь честь принадлежать? — спрашивает Майка.

— К свидетелям твоих клептоманских склонностей. Я видел, как ты украла у Пумс губную помаду.

— Я украла помаду?

— Ты подняла с пола помаду, которая выпала из ее сумочки, и украдкой переправила ее в кармашек твоего платья, где она и находится в данный момент. Давай помаду и забудем об этом. Скажу, что нашел ее под столом.

— Не отдам, — отвечает Майка, совершенно не выбитая из колеи моей проповедью. — Это моя помада!

— Она выпала из сумочки Пумс, я видел, как ты подняла ее вместе с расческой.

— Выпала из сумочки, потому что она была в сумочке. Пумс украла ее у меня и положила туда, понятно?

Майка вынула из кармашка золотой цилиндрик и вращает его в пальцах.

— Ты представляешь себе, сколько стоит такая помада? — спрашивает она. — Или считаешь, что твоя секретарша так богата?

— А может быть, бедняжка недоедала месяц, чтобы купить ее, или получила от кого-нибудь в подарок.

— Не упрямься, Монти, Украла и все тут. Между нами говоря, женщины довольно часто уводят друг у друга такие мелочи и не считают это чем-то особенным. Но поскольку я привыкла к этой помаде, то просто воспользовалась возможностью вернуть ее, вот и все. И нечего тебе делать из мухи слона.

— Когда она украла, в какой момент?

— Во время моего первого посещения кабинета, еще до того как я поднялась к тебе в квартиру. Моя сумочка не запирается, из нее не так сложно что-нибудь вынуть. Должно быть, я отвернулась на секунду, и Пумс тут же нырнула в сумочку. Пропажу я обнаружила только у тебя наверху, когда пошла в ванную приводить себя в порядок. Я подумала, что оставила ее дома. И только, когда увидела, как она выпала из сумочки Пумс, поняла в чем дело и взяла ее.

— Выдумываешь, — говорю я. — Из ванной ты вышла с накрашенными губами. Значит, помада была с тобою все время. — Да, я вышла накрашенная, но другой помадой. Тебе не мешало бы знать, что женщина должна иметь две помады. Одну на утро, другую на вечер. Я накрасилась утренней и одновременно обнаружила отсутствие вечерней помады. То есть именно этой, — произносит Майка и предъявляет мне цилиндрик, вынутый из кармашка платья, в то время как другой рукой ищет в сумочке и подносит мне второй, похожий цилиндрик.

— Извините, кальвадоса сейчас нет, могу предложить прекрасную старку, — обращается ко мне кельнер и одаряет Майку соком сельдерея.

— Нет кальвадоса? А ведь вчера был? — удивляюсь я. Кельнер разводит руками.

— Эта дама может быть свидетелем того, что вчера у вас были куплены две бутылки кальвадоса, — говорю я, указывая на Майку.

— Как на духу, привезли вчера ко мне две бутылки кальвадоса, — подтверждает Майка.

— Впрочем, все равно, пусть будет старка, — говорю я. Кельнер удаляется.

— А чем отличается утренняя помада от вечерней? — спрашиваю я у Майки.

— Утренняя светлее, вот такая, — Майка открывает один из цилиндриков и предъявляет мне помаду, — а вечерняя — темнее, сравни. — Открывает второй цилиндрик. Неопытным взглядом не могу заметить хоть какую-нибудь разницу в оттенках. В это мгновение кельнер приносит старку и желе. Прикладываюсь к рюмке.

— Устрою ей головомойку, — заявляю я.

— Секретарше? Не стоит, лучше не говори ей ничего, это действительно мелочь, — говорит Майка. — Знаешь, что мне приходит в голову? Может быть, она вовсе и не думала, что ворует помаду, а просто взяла ее на память. Она так была потрясена встречей с героиней «Черной лестницы» и присвоила эту помаду просто, как талисман. У девушек бывают такие идеи.

— Давай вернемся к кальвадосу. Это меня мучит, — говорю я. — Ты точно помнишь, что мы вчера приехали к тебе именно с кальвадосом?

— Да, вроде бы кальвадос. А почему это тебя мучит? — отвечает вопросом Майка.

— К сожалению, у меня от этой ночи остались самые смутные воспоминания, а по некоторым причинам мне необходимо припомнить все, минуту за минутой. Давай пройдемся по фактам. Ладно?

— Вчера я была на встрече со шведскими актерами, — говорит Майка. — Вернулась домой в одиннадцать и улеглась. В двенадцать меня вытащили из постели два отвратительных пропойцы, истекающие дождем и мечтающие о том, чтобы весело провести время в изысканном обществе. Это были ты и Франк.

— Помедленней, — говорю я. — Будь так великодушна и припомни, что это ты сама пригласила нас.

— Действительно, я совершила такую глупость, — признает Майка. — Никак не могла уснуть и начала учить роль в постели. Наткнулась на ужасное место в диалоге с канарейками. Абсолютно непроизносимое. Никакой актер не смог бы одолеть подобный текст. Ну я и позвонила Франку, чтобы он переписал диалог. Франк сопротивлялся, но потом уступил. Как раз в эту минуту ты вырвал у него трубку и сообщил мне, что тебе нечего пить. Я упомянула о персиковой наливке, ты раскритиковал ее и собрался купить что-нибудь другое по дороге. Прорепетировала целую сцену, прежде чем вы постучали. Набросила халат и приняла вас. Вместе мы осилили кальвадос, потом пришел сосед с кошмарной женой в папильотках…

— Не такая уж кошмарная. Она была в вишневом халате, если мне не изменяет память…

— В вишневом была я.

— Ты была в зеленом, — протестую в ответ.

— Все у тебя перепуталось, — смеется Майка. — Я была в вишневом, а она в голубом.

— Но я помню что-то блестящее и зеленое. Что бы это могло быть?

— Это был мятный ликер. Когда мы уже прикончили наливку, в шкафу за бельем нашлась бутылка с остатками мятного ликера. К этому времени ты упился уже до такой степени, что на рассвете торжественно просил моей руки.

— Я действительно был не в себе. И что ты ответила?

— Я ответила очень благородно: «Дорогой друг, — сказала я. — Мы знакомы уже столько лет, твое доброе отношение ко мне не раз поддерживало меня в трудные минуты, не позволим же, чтобы это прекрасное чувство растворилось в буднях заурядного супружества…»

— «Восьмое дерево», сцена на террасе, а? — комментирую я.

— У тебя прекрасная память. А сцена ничего? Согласен?

— Потрясающе идиотская. Франк порою невыносим.

— Сценарий как сценарий, а я была там просто великолепна, — говорит Майка.

Ты была в порядке, невзирая на то, что фильм довольно серый, я и не скрывал от Франка своего мнения.

— Лично я верю во Франка. Что ни фильм, то успех.

— Успех и уровень — вещи разные. Если честно, он написал только один хороший сценарий и снял тоже только один хороший фильм, ты знаешь это.

— «Черную лестницу», конечно. Но я не считаю, что следующие его фильмы были слабее. Мне даже больше по душе мои роли в них, они были чем-то ближе мне. То, что мы снимаем сейчас, вообще будет сенсацией. -

— Ну ладно, а что было дальше?

— Ты молил, чтобы я не отталкивала тебя, твердил, что я последняя твоя надежда на спасение, что ты находишься на краю пропасти и выручить тебя может только крепкое женское плечо, то есть мое. В противном случае, говорил ты, тебя уничтожит фиолетовый призрак.

— Не будем углубляться в подробности, — останавливаю я Майку. — Что было дальше?

— А больше ничего. Франк увел тебя, соседи попрощались, я поставила будильник на шесть и отправилась в постель. В семь утра была уже в студии. В половине девятого позвонила тебе, так как мне хотелось убедиться, что ты благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец застала тебя.

— Плати и пойдем, — говорю я.

Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка останавливается у зеркала, а я направляюсь в сторону бара. Бармен при виде меня сияет и привычно хватается за бутылку.

— Уже было за столиком, — останавливаю я жестом его порыв. — Что у вас там с кальвадосом?

— Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? — удивляется бармен. — Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы не держим этого пойла. Шеф считает, что кальвадос не гармонирует с нашим заведением.

— Вчера ночью мой приятель купил у вас две бутылки кальвадоса, — настаиваю я.

— Наверняка, не у меня, — возражает бармен.

На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу отвезти меня домой. В последнюю минуту Майка дает мне взаймы немного денег. Настоящая подруга.

В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она с прежней ловкостью прячет под себя на кресло. Скучает бедняжка. Напрасно только она скрывает от меня свое чтиво. Нина совершенно открыто читала целыми днями детективы или разглядывала журналы.

— Роберт звонил? — спрашиваю ее.

— Какой Роберт? — отвечает она вопросом. Показываю на телефонный номер, записанный на стене.

— Звонил, — говорит Пумс. — Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.

Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему, она страшно обрадована возможностью продемонстрировать хоть какую-нибудь деятельность.

— Этот твой Нусьо Пилц щеголял двумя серебряными фиксами на передних зубах? — спрашивает Роберт. — Если да, он мог бы оказаться Нусем Щербатым, которого мы срочно разыскиваем.

— Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу уточнить это, — говорю я. — А что это за Нусьо Щербатый?

— Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел, — отвечает Роберт, — Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее время обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся банда уже сидит, недостает нам только Нуся, не знаем даже, где он прячется. Вполне может быть, что наш Нусьо и твой Нусьо — одна и та же особа.

— Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, — завершаю я беседу и кладу трубку.

Бросаю взгляд на сейф, стоящий в углу комнаты. Потом направляюсь к балконной двери, отодвигаю портьеру, наклоняюсь, втыкаю палец в губы покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что в щели появляется серебряный блеск. Пумс наблюдает за всем этим с вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.

— Это Щербатый Нусьо. — говорю я. — Мне не удалось узнать его сразу.

— А вы знали его до этого? — спрашивает Пумс.

— Знал в роли кельнера в баре «Под Балконами». Но знаешь, кельнера не так просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я не узнал его и только позднее вычислил, что это он.

— Интересно, откуда он взялся здесь? — говорит Пумс.

— Действительно, интересно, — поддерживаю я. — Во всяком случае вошел сюда он собственными ногами, и только здесь был убит за портьерой, где и лежит до сих пор.

— Откуда вы знаете?

— В портьере есть отверстие на высоте примерно метр двадцать от пола. Нусьо прятался за портьерой, через портьеру получил пулю в левый бок, прямо в сердце, упал, опираясь о дверной косяк, и остался в полулежачей позиции.

— А кто стрелял в него?

— Именно это хотелось бы узнать и мне. Дама в черном должна иметь с этим что-то общее.

— Может быть, это она застрелила его?

— Может, но в таком случае, кто застрелил ее?

— Убила его, а потом покончила жизнь самоубийством, — предлагает свой вариант Пумс.

— И после самоубийства отнесла револьвер обратно в ящик стола? Пумс, ты несешь околесицу.

— Револьвер мог отнести кто-нибудь другой.

— Действительно, но кто? И почему все это должно было произойти в моей квартире? Можешь ответить на это?

— Нет, вряд ли, — говорит Пумс.

— Но, может быть, ты сумеешь ответить мне на другой вопрос: зачем ты украла помаду?

Пумс краснеет и отворачивается.

— А как вы узнали? — спрашивает она.

— Это не важно. Зачем ты украла ее?

— Я сама не могла бы купить такую дорогую помаду, — пытается оправдаться Пумс. — А Нина сказала мне, что я должна быть элегантной, если хочу остаться работать у вас.

— Нина дура, а ты поступила отвратительно, и мне стыдно за тебя.

— Я больше не буду, — плачет Пумс. (Слезы Паскаль Петит в «Обманщиках».)

— Хватит лить крокодиловы слезы и распрощайся с помадой, она вернулась туда, откуда ты стащила ее. И прими телефон. Слышишь, звонит.

— Не туда попали, — говорит Пумс в трубку. — Это бюро адвоката Эдварда Риффа, никакого Монти тут нет. Выхватываю трубку у нее из рук, говорю: «Алло».

— Почему отвечают, что тебя нет, когда ты есть? — журчит в телефонной трубке голос почтенного Густава Кокача, псевдоним: Стэн В. Мелтон.

— Что тебе? — спрашиваю я.

— Всю ночь думал над тем, о чем мы вчера беседовали в машине, и не убежден до сих пор, — заявляет Густав.

— А какой ты видишь иной выход? — осведомляюсь я.

— Цианистый калий, — отвечает Густав.

— Цианистый калий — это не практично, — возражаю я. — Во-первых, его сложно раздобыть, это потребовало бы дополнительных осложнений. Во-вторых, как подать это так, чтобы создать видимость того, что тетка сама воспользовалась им с целью покончить счеты с жизнью? Я бы не советовал тебе останавливаться на этом варианте.

— А мне кажется, это все же лучше, чем газ, — пытается сопротивляться Густав.

— Но мой способ надежней, никто не подкопается, — убеждаю я его. — Сначала ты приглашаешь тетку на ужин и добавляешь снотворного в ее бульон, потом прокрадываешься в ее квартиру и открываешь газ на кухне, прилегающей к ее спальне. Потом отправляешься домой и почиваешь на лаврах, так как остальное уладят за тебя другие. Включая и официальное подтверждение самоубийства на почве несчастной одинокой старости. Все олл райт, чего тут капризничать?

— Капризничаю потому, что такой вариант не предусматривает алиби для меня: Я должен иметь алиби, иначе меня посадят. От алиби, которое ты предлагал мне вчера, я далеко не в восторге.

— Могу предложить тебе более привлекательное: ты сговариваешься с приятелем и проводишь с ним в пьянке всю ночь, не расставаясь ни на секунду.

— Если ни на секунду, то как я заберусь к тетке и открою газ?

— Ты таскаешь его по разным ресторанам, и между прочим заезжаете в какой-нибудь, расположенный поблизости от теткиного жилища. Идешь в туалет, через заднюю дверь выскальзываешь на улицу, в пару секунд делаешь все, что нужно, у тетки и через туалет же возвращаешься в зал ресторана. Предельно просто.

— Но неприемлемо. Я не могу показаться ни в одном ресторане поблизости от теткиной квартиры. Это исключается. Придумай что-нибудь другое.

— Как только мне придет что-нибудь в голову, я позвоню, — обещаю я и кладу трубку. Замечаю, что мои аргументы в беседе с Густавом произвели на Пумс огромное впечатление.

— Как видишь, я могу считаться самым гениальным адвокатом в мире, — объясняю я ей. — Другие только после свершившегося стараются вытащить своих клиентов из болота, в которое они вляпались, я же, наоборот, сначала продумываю за них преступление, с тем, чтобы потом никто не смог обвинить их в нем.

— Вы шутите, — неуверенно возражает мне Пумс.

— Густав самый настоящий преступник, он свершил целый ряд чудовищных повестушек, не говоря уже о сотнях идиотизмов, которые выпускает в свет под маркой «Синей библиотеки».

— Чем занимается этот господин? — спрашивает Пумс.

— Он является директором Издательства детективной литературы. Выпускает также журнал «Детектив» и серию криминальных повестей, знакомую тебе «Синюю библиотеку». Многие из этих повестей он породил сам, причем я лично принимал в этих родах самое деятельное участие. Я юридический советник Издательства.

— Вы что, придумываете для них темы?

— Нет, в основном, я исправляю фактические нелепицы, которыми их продукция так богата. Конечно, я могу заметить, может быть, одну несуразицу из сотни. Ты догадываешься, наверно, что никто не в состоянии прочесть весь тот вздор, который Издательство направляет в печать.

— Я хотела бы помочь вам, — сочувствует мне Пумс, — но не очень ориентируюсь в этом жанре. Мне больше нравятся книжки о любви.

— Да ладно, я и не ожидал от тебя никакой профессиональной помощи. Но, по крайней мере, ты могла бы не говорить по телефону: «Это бюро адвоката Эдварда Риффа». Откуда это пришло тебе в голову?

— Но ведь это ваша фамилия?

— Рифф, но не Эдвард. Эдвард Рифф умер. Он был моим отцом и выдающимся адвокатом, но скончался уже шесть лет назад.

— А как зовут вас?

— Можешь обращаться ко мне «господин Монти».

— От какого имени это происходит?

— Я предпочел бы не говорить на эту тему. Мои родители отличались незаурядной фантазией при выборе имени для меня. К счастью, второе имя у меня обычное — так что я подписываюсь, как правило, Одекер М.Рифф. Выучи, пожалуйста, это наизусть, а я выйду минут на пятнадцать.

Спускаюсь в бар, усаживаюсь за столиком у окна, киваю кельнерше.

— Вы были правы, — говорю я ей. — Этот Антони Пилц действительно уголовник. По кличке Щербатый Нусьо. Полиция разыскивает его.

— А когда его найдут, получу ли я обратно свои деньги? — спрашивает кельнерша.

— Сомневаюсь. Думаю, что Нусьо потратил их на фальшивые документы, он ведь укрывался, а фальшивые документы стоят недешево.

— Прохвост, — говорит кельнерша.

— О мертвых — либо ничего, либо хорошо, — изрекаю я на латыни, заранее уверенный в том, что кельнерша не сумеет оценить всю глубину моей мысли.

— А вы ничего не припомнили о даме в черном? — спрашиваю я снова.

— Припоминаю одну такую, она сначала звонила, а потом заказала себе салат, но не знаю, та ли это, которая вас интересует, — роняет кельнерша.

Вынимаю из кармана черный шелковый шарфик в белую клетку, который я снял с шеи покойницы на балконе у седовласой соседки, так как боялся, что при транспортировке трупа на соседний балкон, шарфик соскользнет на улицу. При виде шарфика лицо кельнерши проясняется.

— Да, это та самая, — подтверждает она. — Помню этот шарфик, он был у нее на шее. Очень бросается в глаза, точно?

— Расскажите мне подробно обо всем, что вы заметили, — говорю я.

В баре сейчас пусто, толстяк дремлет за стойкой, так что вполне можно спокойно поговорить.

— Я заметила, как дама с этим шарфиком на шее звонила по телефону. Я была тогда в кухне, мыла под краном тарелки, кран находится у самого окошка, а дама эта стояла в коридоре рядом и звонила кому-то. Даже помню, что она говорила.

— Как раз это и есть главное: что именно она говорила!?

— Она набрала номер и заявила, что хочет побеседовать с господином адвокатом. Я начала прислушиваться, так как тоже собиралась обратиться к адвокату по поводу Нусьо и моих денег. Поэтому меня и заинтересовал ее звонок.

— Назвала ли она фамилию адвоката?

— Наверное, да, но я не расслышала. Знаю только, что она собиралась поговорить с адвокатом «по поводу лестницы». Она выразилась именно так или похоже. Очевидно, адвокат был там, так как она сразу же стала излагать суть своего дела.

— Прошу вас, повторите дословно все, что вы услышали. Хорошо?

— Я попробую. Сначала она сказала: «Эта лестница украдена», а я удивилась, как можно украсть лестницу?

— Повторяйте только то, что она говорила, а то, что вы думали, отложим на потом, — осторожно вставляю я.

— Она говорила: «У меня есть доказательство, я застраховалась на всякий случай, мой депозит хранится в вашей канцелярии, я заставлю их заплатить мне».

— Какой депозит?

— Она сказала, что несколько лет назад оставила на хранение у адвоката что-то, что стоит сейчас кучу денег. Говорила: «Господин адвокат при мне поместил мой депозит в несгораемый сейф, мне это необходимо получить, когда я могу зайти к вам?» Потом сказала еще, что она прямо с поезда и не хочет ждать до утра, потому что ей пришлось бы тратиться на гостиницу, так что лучше будет, если господин адвокат сразу отдаст ей это из сейфа. Потом сказала еще: «Ну ладно, час или два я могу подождать, есть еще ночной поезд. Тем временем я поужинаю, только не подведите меня! Я должна получить это сегодня же!» И все время повторяла, что это имеет огромную ценность. Потом еще говорила что-то о каком-то ключе, только этого я уже не поняла. Говорила: «А как я попаду туда?», а потом еще: «Ах, значит, я должна взять ключ из-под шланга». Из-под какого шланга — этого я не смогла понять. Может быть, плохо расслышала?

— Что она говорила еще?

— А больше ничего, повесила трубку. И как раз в эту минуту толстяк позвал меня в зал, потому что Антони исчез и некому было обслуживать гостей.

— Когда именно исчез Антони? Во время телефонной беседы дамы или до нее?

— Помню, я подавала ему заказанные блюда еще во время ее разговора. Когда именно он ушел, не знаю. Когда толстяк вызвал меня из кухни, я заметила, что белая куртка Антони висит в коридоре на вешалке. Значит, он переоделся перед выходом.

— В котором часу все это происходило? Когда точно эта дама говорила по телефону?

— Не помню, но наверное, это было до девяти, где-нибудь в половине девятого. Потому что в девять я уже подавала в зале.

— Вы ее в зале видели?

— Видела и даже подавала ей ужин.

— Разговаривали с нею о чем-нибудь?

— Нет, не разговаривала. Она, к слову, и не сидела долго. Даже не доела, расплатилась и вышла.

— И вы уже больше не видели ее?

— Нет, она не вернулась в бар. Да я и не думала о ней, только злилась на этого прохвоста Антони, пусть его Бог накажет за то, что он обидел меня.

«Уже наказал» — мог бы я уверить ее, но не произношу ни слова. Благодарю за информацию и выхожу. На улице ловлю такси и называю адрес.

5

Опольский сидит за столиком на террасе, склонившись над стаканом молока. Он так стар, что просто грустно смотреть на него. Правда, в зале суда он выглядит намного лучше. Здание суда намного старше его. И он одерживает победы, что там говорить! Но появляется там все реже и реже.

Обычно я всегда начинаю разговаривать с ним на высоких тонах, просто не хочется верить, что такой старый человек еще не глух. Но он не глух, слух его превосходен. После нескольких фраз я говорю уже нормальным голосом.

Пересказываю ему всю историю с самого начала и со всеми подробностями, Опольский слушает словно из вежливости, он совершенно не кажется мне потрясенным или хотя бы удивленным.

— Ну ладно, а зачем ты все это мне рассказываешь, — отзывается он наконец, когда я заканчиваю свой рассказ и зажигаю сигарету.

Голос у него слабый. Впрочем, он никогда не отличался громогласностью или эффектным красноречием. Его таланты относились совсем к иной области.

— Дело в том, что дама в черном могла звонить только вам и никому другому, — отзываюсь я. — Что ей было нужно?

— Она не звонила мне, — говорит Опольский.

— Кому же она звонила? — настаиваю я. — Все ведь совпадает: ключ под шлангом пожарного крана в нише, который вы прятали там еще во времена совместной работы с моим отцом, несгораемый сейф, и то, что она звонила из бара, расположенного в нашем доме… И этот депозит был явно положен еще до того, как практику в нашем бюро принял я. Тогда еще я был за границей.

— Не сдавала она мне никакого депозита, — говорит Опольский. — И звонить мне не могла тоже: дома у меня нет телефона.

— В таком случае, кому же она могла звонить? Кто мог назначить ей встречу в нашей канцелярии, а потом впустить ее в мою квартиру? Кто мог все это устроить кроме вас или меня?

— Не я. Предполагаю, что это мог сделать ты, — отзывается Опольский.

— А я предполагаю, что вы. Это было так: дама в черном оставила у вас на хранение нечто, а потом выехала за границу, скорее всего, во Францию. Вы рассчитывали на то, что она не вернется, и использовали это нечто, оставленное ею, в корыстных целях. Этот депозит представлял собою некую денежную ценность, дама в черном подчеркивала это в телефонном разговоре. Совсем недавно, судя по тому же разговору, дама узнала, что была обманута, и этот обман имел прямую связь с ее депозитом. Она села в поезд, приехала сюда и прямо с вокзала пришла в нашу канцелярию. Никого там не застала. Потом спустилась в бар и позвонила вам, требуя возвращения депозита. Поскольку вы эту вещь промотали, вы никак не могли возвратить ее владелице. Вы велели ей подняться в канцелярию, открыть себе дверь ключом из тайника и ожидать вашего прихода. После чего пришли и застрелили ее из револьвера. Вы отлично помнили, где он лежит, так как еще мой отец держал его в том же ящике стола.

— А какое участие принимал во всем этом Щербатый Нусьо?

— С ним все просто. Он крутился у телефона во время разговора дамы в черном с вами. Окошко, в котором он получал блюда для зала, рядом с аппаратом. Все подслушал. Деньги ему нужны были позарез. Земля уже горела у него под ногами, нужно было бежать, а это дело дорогостоящее. Услышал, что в нашем сейфе находится нечто ценное. Прикинул, что успеет подняться к нам наверх и облегчить сейф еще до того, как черная доест ужин. Пошел на наш этаж, вынул ключ из-под гидранта, открыл дверь, вошел в кабинет и начал подбираться к содержимому сейфа. Но черная поспешила, она нервничала, не стала доедать ужин и поднялась наверх раньше, чем рассчитывал Нусьо. Застала его врасплох. Нусьо спрятался за портьерой и сидел там спокойно. Потом пришли вы, состоялся, вероятнее всего, короткий разговор, во время которого вы достали револьвер из ящика и застрелили даму. Но с первого выстрела вы не попали в цель, пуля пробила портьеру и досталась Нусьо. Только со второго выстрела вы убили и черную.

— А потом притащил ее наверх в твою квартиру? Зачем это было мне нужно?

— Может быть, вы хотели направить подозрение на меня.

— Каким способом я попал в твою квартиру?

— Вы отлично знали, что ключ от канцелярии подходит и к моей квартире, вы когда-то снимали ее вместе с отцом, и она перешла ко мне вместе с канцелярией. После того, как вы перенесли труп в квартиру, вы вернули ключ под гидрант и преспокойненько отправились домой.

— И что тебя удерживает от того, чтобы все это пересказать полиции?

— Я бы предпочел, чтобы вы сделали это сами. Не очень-то приятно обвинять в убийстве приятеля собственного отца.

— Мы не были приятелями, мы лишь вели сообща канцелярию. Твой отец был специалистом по гражданским делам, я — по уголовным, это было очень выгодное содружество, и мы пользовались отличнейшей репутацией.

— Которая перешла ко мне по наследству вместе с канцелярией. К сожалению, мне не под силу с достоинством продолжать вашу традицию, просто, видимо, я из другого теста.

— Ты дилетант, и в этом твоя трагедия. Образование ты получил, и все-таки ты лишь любитель и никогда не совершишь ничего стоящего.

— Почему же? И у меня были свои маленькие успехи.

— Я не утверждаю, что ты бездарен. Но удачи таланта без высокой профессиональности — всегда случайны.

— Какой же это был депозит? — спрашиваю я.

— Не имею представления. Очевидно, это была клиентка твоего отца, я лично ничего не слышал ни о каком депозите. Возможно, он и сейчас преспокойно лежит себе в сейфе. Не могу понять, как ты до сих пор не проверил этого.

— По самой простой причине, я не знаю, как открывается сейф. Никогда не испытывал необходимости в нем и не предполагал, что отец мог держать в нем что-либо, что могло бы пригодиться мне. А если бы я захотел отворить его, мне пришлось бы взламывать дверцу, так как я совершенно не знаком с комбинацией цифр, открывающей замок. А вот вы, я надеюсь, знаете эту комбинацию. Так сообщите ее мне.

— Я тоже не знаю ее, — заявляет Опольский. — Сейф приобрел и пользовался им твой отец. Кстати, пользовался крайне редко. Сейф служил больше в качестве декорации, для пробуждения в клиентах уважения к нашему заведению. Поэтому я никогда не интересовался тем, как сейф открывается.

— У меня появилась мысль, — заявляю я. — Нусьо Щербатый вовсе не вламывался к нам. Это вы привлекли его в качестве специалиста по открыванию сейфов. Вы ничего не знали о депозите. Узнали только из звонка черной. Эта дама позвонила вам, так как узнала, очевидно, что Эдвард Рифф умер. Вот она и обратилась к его компаньону, фамилия которого до сих пор красуется на дверях канцелярии. Вполне вероятно, что она звонила не домой к вам, а сюда в клуб, где вы обычно проводите время. От нее вы узнали, что в сейфе находится нечто очень ценное. В настоящее время вы не очень-то зарабатываете, перед вами перспектива плохо обеспеченной старости. И вот — искушение. Но вы не могли открыть сейф сами, отсюда участие Щербатого. Вы встретили даму в черном, проводили ее в мою квартиру и застрелили там, а Нусьо в это время открывал в канцелярии сейф. Потом вы вернулись вниз, Нусьо на всякий случай спрятался за портьеру, и вы его застрелили тоже.

— Зачем мне было убивать его до того, как он открыл сейф? — спрашивает Опольский. — Ведь это же нелепость.

— А откуда вы знаете, что Щербатый не открыл его? — спрашиваю с натиском я, но Опольский ничуть не смущается.

— А разве открыл? — изрекает он.

— Не открыл, но вы думали, что открыл. Когда вы вошли, то заметили рядом с сейфом, а может быть, на столе какой-нибудь предмет, который вы и приняли за сокровище извлеченное Нусьо из сейфа. Вы выстрелили в Нусьо через портьеру и удалились, унося это сокровище. Только потом вы убедились, что этот предмет не представлял из себя ничего ценного. Возможно, это были инструменты Нусьо, завернутые в бумагу, или еще что-нибудь, совершенно не имеющее никакого отношения к делу. Таким образом вы совершили два абсолютно бессмысленных убийства.