Иванов Всеволод
Рогулька
Всеволод Иванов
Рогулька
Рассказ
Лёнька с другими парнишками ходил на Мурачьи Озёра и вылавливал рогульки: водные орехи со скорлупкой, похожей на маленькие рога. Забрасывали в густо-синюю воду старые рогожи, ворошили ими неподвижную гладь. И вытаскивали обратно. Остроугольные чугунного цвета орехи цеплялись за рогожу, и ловцы собирали их тысячами. Было жарко. Пахло камышом, сочно блистали, точно лакированные, листья лопухов, и было приятно облегчать свою грудь радостным криком:
- Пистери-и-и!
И когда издали - с Косой Горы доносился к посёлку по Иртышу гулкий рёв парохода, Лёнька брал корзину с рогульками и бежал на пристань. Не столько занимала его торговля, сколь наблюдения над пробегающей мимо неизвестной жизнью. Выбегали на берег повара, весёлые матросы, господа в куцых пиджаках, как у поповского сына, и барыни с какими-то неестественными голосами. "Чимбары на выпуски носят, лешаки" - с завистью думал Лёнка.
Сегодня пароход пришёл самый большой - "Андрей", белый, белый, как голова сахару, и столько же таящий в себе прелестей, как сахар. Два пистеря рогулек разобрали сразу, на донышке в одном немножко осталось. "На пароход пойду,- решил Лёнька,- вытурят, так пусть, а коли рогулек дать - может, и не вытурят". На нижней палубе он бывал уже не раз - изучил её достаточно.
"На верх надо, сверху-то все на берег ушли".
И Лёнька с пистерями в руках полез по железной лестнице вверх. Влез. В проходах никого не было. Лёньку с берега не видели - вылез он на борт, обращённый к Иртышу.
- "Верно - никого нет,- проскользнуло у него в голове,- дураки с такого места в посёлок пошли".
Лёнька уселся на скамейку, оглядел решётки, перила, пол.
"Всё крашено, а у нас только ставни красят".
Потом Лёнька повернулся и посмотрел в окно, у которого сидел:
- Толсто. У нас в церкви таково нету. Заглянул в салон и удивился:
- Вот, хаипы: столы-то каки? А зеркала!
В салоне, у пианино, под цветами, сидела маленькая, бледная девочка, читавшая зелёную книжку. "Умная,- подумал Лёнька,- книжку читает, ни как те по берегу шляются. Пойду, може рогульки последние возьмёт". И, набравшись смелости, шагнул в коридор. С сильно бьющимся сердцем взялся он за стеклянную ручку двери:
"Харю налупят али нет?"
Бледная девочка оторвалась от книжки и с недоумением взглянула на веснушчатого белоголового мальчугана в синей дырявой рубашке, в коротких обмызганных штанишках с корзинками в руках.
- Вам что? - спросила она.
Лёнька почесал живот и, фыркнув, ответил:
- А ничо. Так.
- Кого же вам?
- Никого. Рогулек, может, купишь?
Девочка подошла ближе и заглянула в корзинку.
- Какие нехорошие ягоды.
- Сама ты ягода,- рассердился Лёнька,- не знаешь, так и молчи. Орехи, рогульки - а не ягоды.
- Орехи-и... - протянула девочка,- у меня денег нет, мне мамочка не даёт.
"Врёшь, поди",- подумал Лёнька, внимательно оглядывая её ещё раз. "Квёлая какая, будто репа мороженая".
- А ты бы слямзила,- предложил он.
- To-есть как?
- Ну, попёрла, не понимаешь?
- Ах, украсть? Нет, разве воровать можно! Грешно.
- Маленьким воровать не грешно,- серьезно сообщил Лёнька,- у меня баушка так говорит.
- Бабушка твоя ничего не понимает, она неучёная.
Лёнька свистнул и уселся на стул.
- Баушка знает, она зубы заговаривает, от лихоманки лечит... А ты "неучёная", брякнет тоже. А рогулек я так тебе дам, бери.
- А как их брать?
- Сейчас покажу.
Лёнька взял со стола блестящий маленький ножичек и чугунное пресс-папье, наставил ножичек на орех и ударил.
- На-а, трескай,- протянул он девочке извлечённое из рогульки беленькое ядрышко,- но, ладно?
- Вкусно.
- Баско? Ну я те ищо поколю, успевай в рот класть.
Лёнька уселся на пол и стал усердно колоть рогульки.
Девочка подумала немного и тоже села рядом с ним.
Они мирно разговаривали:
- Чо это? - мотнул головой Лёнька на пианино.
- Пианино, музыка.
- А кто играет?
- Все.
- Все. Ишь. И ты умеешь?
- Умею.
Лёнька с уважением поглядел на собеседницу.
- Заливашь! Поиграй, айда.
Девочка подбежала к пианино и взяла несколько аккордов.
- Что?
- Валынка! У нас молодяжник как заиграет на гармошках, даже в ушах пищит. У нас басче. А ты на гармошке не умешь?
- На гармошке? Нет.
- И гармошки нету? Чо таки вы за люди.
Лёнька высморкался на пол и утёр унизанные ципками пальцы о портьеру.
- У те мать-то богата? - спросил он у девочки.
- Не знаю.
- Ну! А коров много у вас?
- Коров у нас нет.
- Врешь, поди. А лошади есть?
- Одна, папа на службу ездит.
- Бедные, значит,- соболезнуя сказал Лёнька,- а пошто так живёте? А вы откуда?
- Из города.
- Ишь. Все из города. Ты чо рогульки-то не ешь?
Девочка улыбнулась:
- Я наелась, мне много мама запрещает есть.
- Ничо, ешь, я и твоей маме поколю. Всем хватит. Ешь.
- Ты почему такой грязный? - спросила девочка.
- Я-то? Ничего не грязный... я раз десять в день купаюсь, кожа аж слупилась.
- В ванне купаешься?
- В Иртыше, а когда в Собачью Ямлу ходим с парнишками, только туда далеко: шесть вёрст.
- Не боитесь?
- А чо бояться? Это ночью боязно, тогда ведьмы бегают.
- Разве у вас есть ведьмы? - с испугом на лице спросила девочка.
- Сколь хош.
- А ты видел?
Лёньке не хотелось потерять авторитет, и он соврал:
- Видел.
- Когда? Расскажи,- девочка схватила его за рукав.
- Ладно,- сказал Лёнька,- а ты мне ножик отдашь?
- Какой?
- А которым рогульки колем.
- Он не мой, я бы отдала.
- Не твой, дак я и так возьму. Не разбрасывайся.
Лёнька сунул ножик за пазуху и стал рассказывать:
- Лонись дедушка Калистрат да я на рыбалку поехали: переметы ставить. Осётер шёл, прямо беда, как бревно. Ладно. Напились мы с дедом чаю вечером и спать, а ночь мисячная, мисячная, будто днём. И видим мы, значит...
- Ну! ну! - торопила девочка.
- Видим мы, значит...
Но договорить ему не дали: в дверь просунулась пышноволосая голова, и тонкий женский голос спросил:
- Ты что здесь делаешь, Нора?
- Разговариваю,- отвечала девочка.
- С кем?
Сердце у Лёньки сжалось, и он почувствовал пот на спине.
- С ним, с мальчиком.
Дама взглянула на Лёньку и закричала, как укушенная:
- Кто тут? Мария Павловна! Мария Павловна!
Вбежала другая женщина, помоложе.
- Почему вы ребёнка одного оставили? Мария Павловна?
- Я... я... на минуту... - растерялась Мария Павловна.
"Всыпят мне",- подумал Лёнька, поддёргивая штаны.
- Ты что тут? А? Что? Где капитан, зовите сюда капитана.
- Рогульки... купите... - смущённо тряс для чего-то корзинку Лёнька,рогульки...
- Я вот тебе дам рогульки!..
Вбежал капитан, полный густобровый человек с рыкающим, сердитым голосом:
- Тебе что тут нужно? Зачем вполз?
- Он отравлял мою дочь какой-то гадостью! - волновалась дама.
- Нужно доктора, скорее. Доктор!
Капитан развернулся и шлёпнул Лёньку по затылку. Корзинка у Лёньки выпала, выскочил из-за пазухи украденный ножичек, зазвеневший на полу, а сам Лёнька укатился под стол.
- Господи! Он ещё и воришка. Ножичек украл,- кричала дама,- капитан!
Капитан засуетился:
- Я сейчас, ваше превосходительство.
Дальше пошло совсем плохо... сбежался народ. Лёньку потащили из-под стола, он уцепился за скатерть, скатерть стащил, попадали со стола чашки, чайник.
- Чертёнок,- шлёпал Лёньку капитан жилистой рукой,- не ползи, куда не надо, не ползи.
- Дяденька, не буду... Не буду... - кричал Лёнька.
Под смех матросов, пассажиров и казаков его выгнали по трапу на берег.
Было ему стыдно, обидно, и сквозь слёзы, со злостью, орал он капитану:
- Корзину отдай, толстопузая кикимора!
Капитан погрозил шишковатым кулаком и выругался.
* * *
Больше Лёнька не бывает на пароходах.
Когда к посёлку подходит пароход, Лёнька ложится на край яра, ест рогульки и бросает в воду скорлупы.
Кружась, уплывают скорлупы.
Река блестит, спину греет солнце, водой пахнет.
С пронзительным рёвом пробегают белые, чистые, опрятные пароходы, наполненные иной, не Лёнькиной жизнью.
"Откуда их лешак прёт?" - думает Лёнька.
