Утро вечера мудренее

«Кто видит сон, тот и толкует его, а кто хочет его толковать, тот должен прежде всего его увидеть. Вы жили в роскошных условиях избыточного разделения дел, господин хлебный князь и ваше превосходительство чашник, поэтому сны видели вы, а толковать их вы предоставляли домашним пророкам. По сути же и по природе вещей каждый сам себе толкователь сна, и чужими услугами в этом деле он пользуется только изящества ради. Я открою вам тайну сновидений: толкование предшествует сну, и наш сон вытекает из толкования. Недаром человек отлично знает, когда толкователь неверно толкует ему его сон, недаром кричит: „Убирайся, недотепа! Я найду себе другого толкователя, который скажет мне правду!“

Виночерпию приснилась виноградная лоза, а на лозе три ветви. Лоза развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды. В руке у виночерпия чаша фараонова. Виночерпий взял ягод, выжал их в чашу и подал ее фараону. «Три ветви — это три дня, — говорит Иосиф. — Через три дня фараон вознесет главу твою, и возвратит тебя на место твое, и ты подашь чашу фараонову в руку его, по прежнему обыкновению…» Истолковав сон, Иосиф просит виночерпия в подходящую минуту замолвить за него словечко перед фараоном. Наступает очередь хлебодара. Тому приснились три корзины; он несет их на голове. В верхней корзине пища фараонова, и птицы небесные клюют ее. «Через три дня, — говорит Иосиф, — фараон снимет с тебя голову твою, и повесит тебя на дереве, и птицы небесные будут клевать плоть твою от тебя».

Виночерпий, как и полагается, забыл про Иосифа. Прошло два года, и однажды фараону приснилось, что он стоит у реки, а из реки выходят семь коров, «хороших видом и тучных плотью», и пасутся в тростнике. После них из реки выходят еще семь коров, «худых видом и тощих плотью». Тощие коровы стали на берегу подле тучных коров и съели их. Проснулся фараон, заснул опять и приснился ему другой сон: на одном стебле поднялось семь колосьев тучных и хороших; после них выросло семь колосьев, тощих и иссушенных восточным ветром. И пожрали тощие колосья семь колосьев тучных и полных.

Проснулся фараон и понял, что ему приснились сны, полные глубокого смысла и нуждающиеся в немедленном толковании.

Тотчас призвал он всех волхвов Египта и всех мудрецов его, но не нашлось никого, кто растолковал бы фараону его сновидения. Тут хлопнул себя по лбу главный виночерпий; фараон посылает за Иосифом и рассказывает ему свои сны. Тот прежде всего отвечает, что и коровы и колосья — это все один сон. «Так я и думал!» — восклицает фараон в романе. А Иосиф объясняет дальше, что это бог возвещает фараону будущее его страны и что он, фараон, должен делать. «Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один. И семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет, также и семь колосьев, тощих и иссушенных восточным ветром, это семь лет голода… Наступает семь лет великого изобилия во всей земле Египетской. После них настанут семь лет голода; и забудется все то изобилие в земле Египетской, и истощит голод землю…»

Растолковав фараону сон, Иосиф простодушно добавляет, что тот должен найти мужа разумного и мудрого, поставить его над землей Египетской и поручить ему собирать каждый год одну пятую урожая про запас, чтобы, когда наступит голод, египтяне не были застигнуты врасплох, а смогли бы и сами прокормиться и другим народам продать хлеб с выгодой. «И снял фараон перстень свой с руки своей, и надел его на руку Иосифа… И поставил его над всею землей Египетской».

Сны, которые снятся самому Иосифу, и толковать нечего, настолько они просты и очевидны. Иаков и его сыновья прекрасно понимают, кто такие снопы и звезды; они только не верят в то, что все это сбудется. Они думают, что такие сны могут сниться лишь от непомерного самомнения и самовлюбленности. Сны хлебодара и виночерпия посложнее. Но мы сразу видим, что сон виночерпия предвещает ему удачу, а хлебодару — недоброе. Что касается сна фараона, то тут, конечно, без искушенного и проницательного толкователя было не обойтись.

Почти все главные персонажи Ветхого завета — сновидцы.

Сновидения их полны глубокого значения, в них раскрывается их будущее; во сне с ними говорят небеса. То же происходит и с персонажами великого древнегреческого эпоса. С профессиональным толкователем снов, Калхасом, знакомит нас Гомер в самом начале «Илиады». Бог Феб, разгневавшись на предводителя ахеян Агамемнона, насылает на его лагерь мор. Ахеяне, которым причины божьего гнева непонятны, собираются у Агамемнона обсудить создавшееся положение, и Ахиллес предлагает через верховного птицегадателя и гадателя снов Калхаса, который «ведал все, что минуло, что есть и что будет», разузнать, чем раздражен Феб.

Агамемнон был большой мастер наносить обиды людям: Феб, как выяснилось, разгневался на него за то, что он нанес тяжкое оскорбление жрецу Хрису. Следующим был оскорблен Ахиллес, и вот уже сам громовержец Зевс измышляет способ отомстить за него. «Все, и бессмертные боги, и коннодоспешные мужи, спали всю ночь», не спал только Зевс, придумывая, чем бы это досадить Агамемнону. Решение найдено: перед Зевсом предстает обманчивый Сон, и Зевс посылает его «к кораблям быстролетным ахеян» — внушить Агамемнону, будто он один, без союзников, может одержать победу над Троей. Сон является перед царем ахеян в облике мудрого старца Нестора, которого царь чтил более всех, укоряет его за то, что он спит, когда давно пора действовать, и внушает ему ложную стратегическую идею.

ГИБЕЛЬ АЛКИВИАДА

Первое указание на то, чем руководствовались древние, разгадывая свои сны, мы обнаруживаем в «Одиссее». Пенелопа рассказывает только что возвратившемуся, но еще не узнанному ею Одиссею свой сон и просит истолковать его. Приснилось ей, будто двадцать гусей в ее доме клюют пшеницу, и, глядя на них, она радуется. Вдруг с горы прилетает огромный орел, убивает всех гусей одного за другим и улетает. Пенелопа рыдает и громко кричит, к ней сбегаются ахеянки и скорбят вместе с ней. Снова является орел, садится на выступ кровельной балки и говорит человечьим голосом, чтобы она не падала духом, ибо это не сон, а прекрасная явь: «Гуси — твои женихи, а я был орел, но теперь я уж не орел, а супруг твой! Домой наконец я вернулся и женихам обнаглевшим готовлю позорную гибель». Одиссей говорит, что сон ее не нуждается в толковании: к ней явился муж и самолично объяснил, что должно случиться.

Мудрая так Пенелопа на это ему отвечала:

«Странник, бывают, однако, и темные сны, из которых

Смысла нельзя нам извлечь. И не всякий сбывается сон наш.

Двое разных ворот для безжизненных снов существует.

Все из рога одни, другие из кости с л о н о в о й.

Истину лишь з а с л о н я ю т и сердце людское морочат;

Те, что из гладких ворот р о г о в ы х вылетают наружу,

Те р о к о в ы м и бывают, и все в них свершается точно».

Пенелопа, как мы видим, прекрасно понимает, что сон сну рознь; сон может быть вещим, но может и не означать ровно ничего. Ни Гомер, ни Вергилий, у которого в «Энеиде» мы тоже находим ворота из рога и ворота из слоновой кости, не каламбурили. Но Вересаев, чей перевод мы здесь намеренно предпочли переводу Жуковского, верно передает один из главных методов толкования сновидений, которым люди руководствовались с незапамятных времен: словесно-звуковую ассоциацию, каламбур. Тем же методом и на редкость безошибочно руководствовался Освальд, угадывая имена в бергеровском эксперименте. Все мы слышали от своих бабушек, а наши бабушки от своих: кто увидит во сне мальчиков, тому маяться, кто кровь, того ожидает встреча с кровными родственниками, кто лошадь — тот столкнется с ложью: либо ему солгут, либо он сам солжет. Как легко таким снам стать вещими! Малейшую неприятность можно истолковать как маету, у всех есть родственники, и все с ними иногда видятся… Но отчего каламбурили сновидения у испытуемых Бергера? Имеет ли приснившаяся нам лошадь какое-нибудь отношение к лжи или это все бабушкины сказки?

В сновидениях Иосифа и его клиентов, впрочем, каламбуров нет, да и у самой Пенелопы их тоже нет. Там одни прозрачные символы. Не это ли основной язык сновидений, о котором задумывался Одоевский? Вот Плутарх рассказывает нам об Алкивиаде, о бесславном конце этого блестящего баловня судьбы, в последние свои годы жившего под защитой персидского царя Артаксеркса. Жил Алкивиад во фригийской деревне с гетерой Тимандрой. Однажды приснилось ему, будто он одет в платье своей возлюбленной, а она прижимает к груди его голову и расписывает ему лицо румянами и белилами. Жуткий сон, что и говорить! Пророчество сбылось: персы по наущению врагов Алкивиада, спартанцев, убили его.

Такого рода символике, образной, но вполне прозрачной, толкователи снов отдают явное предпочтение перед каламбурами, число которых либо ограничено, либо они случайны и сугубо индивидуальны (не у всякого имя «Дженни» превратится в отмычку, а имя «Наоми» в намерение покататься на лыжах). Символы, как и эпитеты, стремятся к постоянству. Вырвали зуб — быть потере, увидеть рыбу — к болезни, булку — к богатству, жемчуг и деньги — к слезам. В основе символики тоже, правда, можно разглядеть ассоциации, либо словесные, либо чувственные: жемчуг похож на слезы, рыбы — мокрые, скользкие, неприятные. Вспомним знаменитый сон Святослава в «Слове о полку Игореве»: «Этой ночью с вечера одевали меня… черным покрывалом на кровати тисовой, черпали мне синее вино, с горем смешанное, сыпали мне крупный жемчуг из пустых колчанов поганых толковин и нежили меня. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу…» Тут все предвещает несчастье: черное покрывало, вино с горем, крупный жемчуг, кровля без князька, серые вороны.

С Гутенберговых времен толкование снов ставится на широкую ногу. Человечество зачитывается сонниками и толковниками вроде «Оракула царя Соломона», «Брюсова календаря предсказаний» или увековеченного Пушкиным Мартына Задеки. Большой популярностью пользовался среди русских читателей, и особенно читательниц, изданный в 1784 году «Сонник, или Истолкование снов, приключающихся спящим людям, с нужными примечаниями, мнением двух знаменитых писателей о разных видениях и причинах оных, о сложении человеческого тела и зависящей от него нравственности, с 45 известиями о снах, какие кому были и что по одним случилось, и столетнего греческого старца агрономическая таблица, показывающая знание снов». Этот сонник, вспоминает С. Т. Аксаков в «Детских годах Багрова-внука»: «Я попросил один раз у тетушки каких-нибудь книжек почитать. Оказалось, что ее библиотека состояла из трех книг: из „Песенника“, „Сонника“ и какого-то театрального сочинения вроде водевиля… Я выучил наизусть, что какой сон значит, и долго любил толковать сны свои и чужие, долго верил правде этих толкований, и только в университете совершенно истребилось во мне это суеверие. Толкования снов в „Соннике“ были крайне нелепые, не имели даже никаких, самых пустых, известных в народе, оснований и применений. Я помню некоторые даже теперь. Вот несколько примеров: „ловить рыбу значит несчастье. Ехать на телеге означает смерть. Видеть себя во сне в навозе предвещает богатство“.

Интересно было бы, конечно, забавы ради, взглянуть на эту «агрономическую таблицу», жалко, что нет ее у нас под рукой. Но не ошибся ли Аксаков насчет рыбы и навоза? Рыба имела хождение в народе, и навоз имел, хотя, разумеется, ничего они не предвещали, а в символической форме выражали содержание сна. Вот об этом и должна у нас пойти речь. В своем беглом обзоре действительных и вымышленных сновидений и способов их толкования мы заметили, что «небывалые комбинации бывалых впечатлений» складываются под воздействием определенного рода ассоциаций — чаще всего образных, но иногда и словесных. Ассоциации эти, по-видимому, рождаются из эмоций предшествовавшего сну бодрствования. Плутарх не говорит, что Алкивиад боялся насильственной смерти, это и так ясно. Но не совсем ясно, почему ему приснились не подкрадывающиеся к нему персы, а он сам, уже умерший, да еще одетый в платье возлюбленной. Не совсем ясно, почему Святославу приснилась не гибель Игоревой дружины, а терем без князька, и бергеровской студентке не Роберт, а «слегка искаженный» кролик. Что превратило Роберта в кролика и заставило старую чилийку дрожать от холода, бегая по сырой траве? Когда мы разгадаем язык сновидений и механизм образования всех этих странностей, мы, может быть, поймем и самое главное — почему мы видим сны и что они означают.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПАРФЮМЕРНЫЙ МАГАЗИН В КАИРЕ

В 1878 году в России вышла книга биолога И. Г. Оршанского «Сон и сновидения с точки зрения ритма». Во сне, говорилось там, усиливается подвижность психических элементов, причем их поток устремляется со дна бессознательного вверх, в поле сознания, в то время как в бодрствовании поток этот направлен в противоположную сторону. Трудно найти человека, писал Оршанский, «которому не приходилось бы бороться с различными душевными недостатками, как, например, тщеславие, зависть, сладострастие и т. п. Развитие дает нередко человеку победу… над этими элементами, составляющими достояние детства и молодости. Иногда эти элементы, не будучи совершенно уничтожены, прячутся днем в бессознательной области, не смея появиться в сознании, где царствуют принципы, выработанные развитием… Ночью, во сне, эти придавленные элементы прошлого получают доступ в сознание и могут даже играть значительную роль в некоторых сновидениях».

О существовании этих «придавленных элементов» задумывался еще Платон. Во сне, говорил он, душу посещает божественное откровение: она вспоминает мир идей, мир, где вечно предсуществует все, чему суждено найти земное воплощение. Но душа может подпасть и под влияние низменных вожделений: «когда она заснет, не найдется такого безумства или даже преступления, которому человек не был бы готов предаться в своем воображении. Ведь стыд и разум молчат во сне». После того как люди начали переходить от сонников и толковников к серьезным размышлениям о сущности и механизмах сновидений, эта мысль снова приходит им в голову. Ее высказывает Оршанский. Ее мы находим у Чехова, который был и писатель и врач. Говоря в письме к Григоровичу, что сонные выражают свои душевные движения по-детски, порывами и в резкой форме, он замечает, что это, вероятно, объясняется отсутствием во сне задерживающих центров и побуждений, заставляющих скрытничать. Та же мысль, наконец, ложится в основу теории сновидений, созданной в начале нашего столетия Зигмундом Фрейдом.

Все мы по собственному опыту знаем, что настроение, с которым просыпаешься после сновидения, может длиться целый день, начинает изложение своей теории Фрейд. Бывали случаи, когда душевное заболевание начиналось со сновидения и содержало бредовую идею, родившуюся во сне. В свое время об этом не забывали. Без толкователей сновидений в древности не начинали ни одного военного похода. Откуда же теперь такое пренебрежительное отношение к сновидениям? Врачи видят в них только проявления телесных раздражений и вестников будущих болезней; философы презирают их. Спросите у простых людей, и они скажут вам, что сны полны смысла. Какого смысла, это мы должны разгадать.

Но прежде чем решить, что такое сновидение, подумаем о сущности сна. Его психологическая цель — отдых, а первый его признак — потеря интереса к внешнему миру. Оставьте меня в покое, ибо я хочу спать! Но если такова сущность сна, то сновидение вообще не входит в его программу, а скорее кажется нежелательной помехой; недаром мы считаем, что сон без сновидений самый лучший. Во время сна не должно быть душевной деятельности. Сновидения, очевидно, ее остатки, но разве могут иметь смысл какие-то остатки? Да и к чему они? Может быть, действительно они имеют своим источником телесное раздражение?

Но разве застой крови или полоска света, упавшая на глаза, могут вызвать такое обилие зрительных образов? Есть ведь сновидения, в которых разыгрываются целые романы. А почему мы верим всему, что совершается во сне? Бывают такие яркие сны, что после пробуждения мы думаем, что все было наяву, и жалеем, что проснулись. Бывают сновидения фантастически прекрасные и омерзительные, бывают расплывчатые, как тени, бывают длинные, а бывают и короткие: несколько картин, одна картина, одно слово. К одним мы относимся равнодушно, другие исторгают у нас слезы или повергают в ужас. К вечеру мы уже совсем не вспоминаем их, но некоторые помним до конца жизни. Этот крохотный уголок ночной душевной деятельности располагает богатейшим репертуаром.

Да, сновидение — это реакция на нарушающее сон раздражение. Доктор Мори сообщает, что когда во время сна ему дали понюхать кёльнского одеколона, ему приснилось, что он находится в Каире, в парфюмерном магазине; затем последовали невероятные приключения. Его слегка ущипнули в затылок — ему приснился пластырь для нарывов и врач, лечивший его в детстве. Ему капнули на лоб водой — он очутился в Италии, ему было жарко, он сильно потел и пил белое вино орвието. Гильдебранд рассказывает о трех своих реакциях на звон будильника. Первый раз ему снилось, что он гуляет по полям, приходит в деревню и видит там направляющихся в церковь прихожан в праздничном платье и с молитвенниками в руках. Он знает, что сегодня воскресенье, будет ранняя обедня, и решает принять в ней участие. Но прежде ему хочется заглянуть на кладбище около церкви. Читая надписи на могилах, он слышит, как звонарь поднимается на колокольню. Он замечает там небольшой колокол, слышит его громкие пронзительные звуки и просыпается. Второй сон. Ясный зимний день, улица покрыта снегом. Ожидается прогулка на санях; сани прибывают, начинаются приготовления — надевается шуба, на ноги натягивается меховой мешок, лошади трогаются, колокольчики начинают свою музыку, ткань сна разрывается — звонит будильник. В третий раз Гильдебранду снится, как служанка, с которой он разговаривал, выронила из рук гору фарфоровых тарелок.

Самое интересное в этих снах то, что сновидение не узнает будильника и всякий раз толкует его звон по-разному. Почему кёльнский одеколон отправляет спящего в Каир и заставляет его переживать там уйму каких-то приключений? Почему, добавим мы от себя, упавшее одеяло заставляло Чехова видеть склизкие камни, холодную воду, голые берега, «в унынии и в тоске» глядеть на них и чувствовать «неизбежность перехода через глубокую реку», встречать потом похороны, гимназических учителей, протоиерея, оскорбившего его мать, злые, неумолимые, пошлые лица? Совершенно очевидно, что раздражение может завести механизм сна, но дальнейшее уже не в его власти. Шекспир, говорит Фрейд, создавал «Макбета» в честь восшествия на престол короля, впервые возложившего на голову корону всех трех частей Великобритании. Но разве этот исторический повод исчерпывает содержание трагедии или хотя бы что-нибудь объясняет в ней?

Нарушить сон может и внутреннее раздражение. Доктор Шернер приводит в пример сон, где два ряда красивых мальчиков с белокурыми волосами выстраиваются друг против друга в боевом порядке, бросаются друг на друга, борются, потом отходят в прежнее положение и снова проделывают все сначала. Шернер думает, что это зубы, и он, без сомнения, прав, ибо затем его пациент, рассказавший ему свой сон, прямо, без всяких аллегорий, видит извлеченный изо рта зуб. Прав он и в том, что сновидения стараются изобразить органы, вызвавшие раздражение, при помощи сходных с ними предметов. Кому снятся узкие, извилистые ходы, усматривают в них намек на кишечные раздражения и тоже не ошибаются. Но много ли таких сновидений? Их еще меньше, чем снов, подобных снам доктора Мори или Гильдебранда. И даже в них нас прежде всего должен интересовать не повод, а сюжет, не одеколон, а Каир, не коронование английского короля, а события шекспировской трагедии. Оставим раздражения в покое. Уж скорее на загадку снов могут, хотя бы отчасти, пролить свет наши «дневные сновидения» — свойственные всем, особенно в юности, полупроизвольные грезы, состоящие из придумываемых нами сцен и происшествий, в которых находят удовлетворение наши сокровенные желания. Грезы эти, питающие и поэзию, могут длиться всю жизнь, меняясь со временем, но сохраняя неизменным главного их героя.

Видевшему сон, утверждает Фрейд, известно его значение, он только не знает о своем знании и настаивает на своем незнании. Ничего удивительного: человек, подвергнутый гипнозу, тоже как бы ничего не знает, что с ним было во время сеанса. Но гипнотизер намеками и вопросами может навести пациента на это знание, и тогда тот начнет вспоминать. Если тщательно расспрашивать человека о его свежих сновидениях, окажется, что они связаны с впечатлениями последних дней, но связь эта непрямая. Если же человека попросить говорить все, что ему приходит в голову про его сон, первые же ассоциации в его свободном отчете могут содержать в себе ключ к его подспудным мотивам. Слова, которые мы произносим случайно, мелодии, которые мы напеваем, — все обусловлено предшествующим. В сновидении внешний раздражитель находит отклик в глубинах душевной жизни — отклик и замену. Когда мы вспоминаем забытое имя, мы произносим вслух другие имена, а потом, когда имя найдено, обнаруживаем, что все замены были по ассоциации связаны с забытым именем, обусловлены им. Таковы замены и во сне: они не случайны, за ними всегда кроется смысл. Все, о чем мы рассказываем за завтраком своим близким, все — сплошная замена. Что же заменяется и чем?

ТРИ БИЛЕТА ЗА ПОЛТОРА ФЛОРИНА

Молодая, но уже давно вышедшая замуж дама, пациентка Фрейда, видит во сне, что она сидит с мужем в театре, причем половина партера пуста. Муж рассказывает ей, что Элиза Л. со своим женихом тоже хотели пойти в театр, «но они могли достать только плохие места: три за 1 флорин и 50 геллеров». Внешний повод для такого сна был. Муж действительно сообщил ей, что Элиза Л., ее ровесница, обручилась. Сновидение — реакция на это сообщение. И пустующий партер — намек на реальное событие, случившееся на прошлой неделе. Она решила пойти в театр и заблаговременно купить билеты, но это оказалось настолько рано, что за билеты пришлось особо доплатить. Когда они пришли в театр, стало ясно, что она могла бы купить билеты и в день представления: половина партера была пуста. Муж не упустил случая подтрунить над ней за поспешность. А откуда 1 флорин и 50 геллеров? Это из другого события, о котором она узнала накануне. Ее невестка получила от мужа в подарок 150 флоринов и не нашла ничего лучшего, как поспешить к ювелиру и накупить себе драгоценностей. А почему три билета, а не два? Ну, может, от промелькнувшей у нее мысли, что Элиза всего на три месяца ее моложе, а она сама уже почти десять лет замужем. Нет, все-таки, что за нелепость покупать три билета в театр, когда идут вдвоем? Рассказчица пожимает плечами и умолкает, отказываясь от дальнейших объяснений.

В рассказе пациентки обращают на себя внимание разные сроки, благодаря чему между частями сновидения устанавливается нечто общее: она слишком рано купила билеты в театр, и ей пришлось переплатить, невестка ее тоже без всякой нужды поспешила к ювелиру. Если все это сопоставить с поводом, вызвавшим сновидение, то есть с известием, что Элиза, которая моложе ее всего на три месяца, все же сумела найти себе хорошего мужа, и с критикой по адресу невестки, то ход мыслей сновидения напрашивается сам собой. «Как это нелепо с моей стороны было так спешить с замужеством! На примере Элизы я вижу, что могла бы найти себе мужа и позже» (поспешность изображена в виде ее поведения и поведения невестки, а замужество заменено посещением театра). 150 флоринов в 100 раз больше, чем 1 флорин и 50 геллеров. «За эти деньги я могла бы иметь в сто раз лучшего мужа!» Сновидение выражает пренебрежение к мужу (муж заменен драгоценностями и плохими билетами) и сожаление о слишком раннем замужестве. В скрытых мыслях сновидения акцент падает на поспешность: в явном содержании о ней нет ни слова. В сновидении есть нелепое сопоставление «три за 1 флорин 50 геллеров», в мыслях мы угадываем фразу: «нелепо было» (так рано выходить замуж). Ощущение нелепости изображено вкраплением абсурдного элемента в явное содержание сновидения.

Существуют сны и без замен и искажений. Это сны маленьких детей. Двухлетний ребенок, поздравляя кого-то, должен преподнести корзинку черешен. Он делает это с неудовольствием, хотя и ему обещаны черешни. Наутро он рассказывает свой сон: «Герман съел все черешни из корзинки». Девочке трех лет не дали долго покататься на лодке. Она плакала. Утром она говорит: «Сегодня ночью я каталась на лодке по озеру». Искажений никаких, явное и скрытое содержание почти совпадают. Детское сновидение — это реакция на дневное переживание, оставившее ощущение неисполненного желания. В сновидении ребенок получает прямое исполнение желания. Благодаря этому, быть может, он и не знаком с бессонницей.

Мы заблуждаемся, думая, что без сновидений мы бы спали лучше. Без них мы, может, и вовсе не могли бы спать. «Они сохраняют наш сон и покой, они устраняют то, что не дает спать, — говорит Фрейд. — Они немного тревожат нас, подобно сторожу с его колотушкой, который не может не шуметь совсем, прогоняя нарушителей спокойствия, но какой шум подняли бы эти нарушители, если бы не было сторожа!»

Возникновением своим сновидение обязано желанию, и содержание его — исполнение этого желания. Я желал бы кататься по озеру, гласит желание, вызывающее сновидение; я катаюсь по озеру — таково содержание сновидения. У сновидения та же схема, что и у ошибочного действия — описки или обмолвки. Там мы видим две тенденции, нарушаемую и нарушающую, ошибка — компромисс между ними. Мы хотим сказать одно, наше «я» хочет сказать другое, у нас получается третье. Во сне нарушаемой тенденцией может быть только желание спать, а нарушающей — психическое раздражение, то есть желание, стремящееся к удовлетворению. Сновидение — компромисс: спишь, и все же желание удовлетворяется. И то и другое осуществляется как бы неполностью. Желания — вот в чем корень всего! Это хорошо отражено в языке, великой сокровищнице опыта, знаний и мыслей. Свинье снятся желуди, а гусю кукуруза, гласят поговорки, более откровенные, чем мы. А такой оборот, как «ему и не снилось»? Разве не указывает он на то, что составляет содержание сновидения? Бывают, правда, и страшные сны, но нет поговорок, которые бы утверждали, что свинья или гусь видят во сне, как их закалывают.

Есть еще один вид неискаженных сновидений, где исполнение желания узнать так же легко, как и в детских снах. Это сны, которые вызываются потребностями организма. Голодному часто снится еда. Отто Норденшельд рассказывает в своей книге «Антарктика» о зимовке своего экипажа. Утром все рассказывали сны; это были длинные истории, в которых все вертелось вокруг еды; фантазии было мало. Путешественник Мунго Парк, погибший от жажды в Африке, видел во сне одни многоводные луга. Сновидение в таких случаях достигает немногого, но оно честно пытается выполнить желание. Бывают также короткие сны, в которых исполняются другие потребности, например, сны, выражающие нетерпение: человек готовится пойти в театр, а ему снится, что он уже там. Или сны, в которых нежелание просыпаться внушает сон, будто человек уже встал, умывается, выходит на улицу… Он предпочитает вставать во сне, а не наяву.

Каким же способом исполняются желания в более сложных и более распространенных сновидениях и что это за желания? Один пациент рассказывает свой сон; он не совсем приличен, и оказывается, что в наиболее рискованных местах ему слышалась не речь, а неясное бормотание. Это похоже на прямое и косвенное воздействие цензуры, говорит Фрейд. Прямое, когда она выбрасывает определенные места, оставляя пробелы в газетном тексте, и косвенное, когда сам автор искажает свой текст, вводя неясности и намеки. Всюду, где в явном сновидении имеются пропуски, плохо запомнившиеся места, странные намеки, виновата наша внутренняя цензура. В сновидении о трех билетах нет ни поспешной женитьбы, ни поспешной траты денег, акцент перемещен на посещение театра и покупку билетов, элементы сгруппированы иначе, и явное на тайное не похоже совсем. Перемещение акцента больше всего способствует искажению сновидения и налагает на него тот странный отпечаток, из-за которого мы не узнаем в нем продукт собственного творчества.

ЗАПАХ ЖАРЕНЫХ СОСИСОК

Пропуски, изменения, перегруппировка материала — вот излюбленные приемы цензуры. Цензура направлена против того, что дурно в социальном и эстетическом отношении, о чем в бодрствовании думают лишь с отвращением или не думают совсем. Все, что отвергает и искажает цензура, отмечено печатью безграничного эгоизма. Во сне свободное от этических уз «я» легко идет навстречу любому капризу инстинкта, отдавая предпочтение наиболее запретным объектам и сюжетам. В сновидении человек может желать смерти самым близким и любимым людям. «Вы хотите сказать, что мне жаль денег, потраченных мною на приданое сестры и воспитание брата? — возмущается один из пациентов. — Да я только на них и работаю, у меня в жизни нет иных интересов, я, как самый старший, обещал заботиться о них нашей покойной матери». «Я желаю смерти своему мужу? — восклицает другая. — Да у нас самый счастливый брак из всех. Согласитесь, что его смерть лишила бы меня всего в жизни». Люди упорно доказывают обратное тому, что психоанализ находит у них. Ничего не поделаешь! Если нам что-то не нравится, это не значит, что этого нет, говаривал знаменитый невропатолог Шарко. Если какой-нибудь ученый будет вам доказывать, что в один прекрасный день вся органическая жизнь на земле прекратится, не станете же вы возражать ему, что этого не может быть, ибо такая перспектива уж очень неприятна. Но может ли быть, чтобы зло занимало такое большое место в душевной структуре человека? Может, ибо откуда же тогда берется все зло в мире! Кто же творит его, как не сами люди? Но со злом ли мы сталкиваемся в сновидениях, это еще вопрос.

Искажает основной мотив сновидения не одна цензура.