Интелефобия, или Прощаясь с любимой книгой

Миф был переосмыслен, но богоотступное происхождение его никуда не деть: оно как врожденный порок всегда заводило это течение в тупик односторонней узости. По исторической иронии плод разложения христианства - мистика о народной душе - был связан русскими утопистами с православием. Итог - уклон "русской идеи" в прикрытое христианской оболочкой национально-государственное язычество, отбрасывающее Россию в лучшем случае в ветхозаветную древность. Но такой духовный анахронизм даром не проходит, не прошел и у нас, где допетровская Русь дремала под тонкой пленкой цивилизованности. Широкое народопоклонство, развившееся в русском обществе из этого мифа, привело к поклонению тьме, которая и оседлала нас в 17-м. Сейчас эта разинско-большевицкая тьма опять, как всегда в смутные времена, рвется наружу и ждет религиозной санкции на новую резню - это тень нашего национального возрождения, закрывающая сегодня наше небо черным облаком. И здесь ей навстречу и встает вампир неопочвенничества, которого при нашей тяге к природе после городской нервотрепки не сразу и разглядишь: воздух, деревня, простые терпеливые люди, трудяги, праведницы-старухи, много скорби и мало соблазнов - все это издалека, не подумав, романтически глядится... Почвенничество - это всегда мечта, сказка, сон о народе, не имеющий ничего общего с реальным знанием реального народа. Но мечта эта не безобидна. Миф создается о деревне, но "работает" он в городе. Крестьянин не слышит этой сказки, ему в селе некогда. Слышит же этот миф и отравляется им уже горожанин, вчерашнийкрестьянин, а сегодня люмпен, полунищий к старь, промышляющий по бесчисленным городским закоулкам... Вот он-то, оторванный от естественных деревенских корней и не пустивший их в городе настолько, чтобы суметь урвать досыта из благ городской жизни, - он-то и ждет своего часа, он-то и ловит на митинге завистливым ухом страстную речь полуобразованного черносотенного проповедника, зачерпнувшего в лучшем случае из гниющих источников векового народолюбия, а чаще всего - из партпропаганды минувшей эпохи, завернутой в желтые книжицы типа "Осторожно: сионизм!". Жаркая, заманчиво упрощающая картину жизни ложь, жгучая идеализация черни, преподнесенная ей самой, опьяняет ее как сильнейший наркотик, развращает, освобождает в ней зверя, который, почуяв, что "человек это звучит гордо", и понимая под человеком себя как есть со всем своим зверством, если и не подымется моментально на защиту своих прав, то уж непременно увидит их ущемление в белых чьих-то руках, в чистом костюме, в непересыпанной матом речи, в раскрытой непонятной с первого взгляда книге. Кто чутко с прикасался с низами, знает, что следует за этим: рычание зависти, стремление расправиться с "иной расой", которая зримо возвышается; все сровнять, смешать в единое серое равенство. Сатин, пришедший к власти, в горьких не нуждается. Ночлежники тут как раз кстати вспомнились. Горьковский гимн человеку явление книжное, литературное: это влияние Ницше. В духе русской традиции босяки должны были сказать: "Народ - это звучит гордо". Или, еще ближе к сути мифа: "Простонародье - это звучит гордо". Так было бы больше русской ясности и меньше философской взвинченности. Если ух нынче о почве говорить, то стоит говорить не провинциально. Почва - Ветхий Завет и те неведомые нам ручьи древних чувств и мыслей, которые он в себя вобрал. Народ же наш, как и любой народ Земли, кроме народов Библии, Зенд-Авесты, Вед и т.п., "беспочвенный", то есть вторично почвенный. Но и Библия, Зенд-Авеста, Веды, эти вершины, по К Ясперсу, "осевого времени", или, проще говоря, первоисточники нашей культуры - тоже вторичны по отношению к праотеческим интуициям, из которых они выросли уже как сгустки обобщенного опыта. То есть народы можно расположить по степени приближенности к почве, но сама она лежит глубже всех известных народов, скрывается в глубине доисторической, или, что, быть может, то же самое, божественной. Здесь и возникает подлинная духосозидательная мистика, а не в тоске по родному корыту. Народ же, который сегодня захочет объявить себя почвой, тем самым обречен будет на отрицание жизни, прожитой человечеством, то есть пяти тысяч лет цивилизации и культуры. Такой народ выпадет из истории, но так как современная теснота и жесткое экономическое единство планеты не позволят ему вернуться, если б он того возжаждал, в блаженный географический вакуум патриархального отъединения, то этот народ будет брюзгливым и неблагодарным паразитом в семье человечества, питающимся с общего стола, но кусающим соседей и тянущим на себя одеяло. Сейчас у нас появилась некоторая надежда, что, открывшись миру, мы не будем уже в ближайшем будущем таким вот анахроническим народом, но наши почво-патриоты хотят отнять у нас эту надежду. Если мы откажемся от притязаний на свою, местную, провинциальную, почву, мы перестанем и вести интелефобскую, антиинтеллектуальную, обскурантскую борьбу против собственного разума. Но наши мифы и болезни вкладываются в более широкое русло современных глобальных демократических процессов. Здесь подымается неизбежный мрак, который личность должна разгонять факелом самосгорания. Век "восстания масс", век фашизма как результат демографического взрыва небывалый вызов всей многотысячелетней культурной истории. XX век - это только первое, раннее, самое болезненное, острое и как острое не самое еще опасное наступление массового человека на культуру. Острая фаза кончается. Самое страшное - мирное усвоение, утопление, впитывание и переваривание культуры - еще впереди. Человечество выходит на некий новый тысячелетний структурный уровень, меняет кожу - и за это может заплатить, и платит уже, огромную цену потерей культуры. Когда сдвигаются геологические пласты, грохочут в землетрясении горы, я могу любоваться этими явлениями, даже воспеть их, но мне не придет и в голову объявить эти природные катаклизмы законом моей жизни, стоящим надо мной. Пусть горит в раскалывается земля, пусть протуберанцы и вулканы разрывают в клочья небесное пространство - все это грандиозно, все это может меня поражать, пугать, грозить мне уничтожением, но я все равно не паду суеверно перед этим на колени, я все равно помню, что я выше всего этого, ибо я мыслю, а это все - нет. Не хочу повторять за великих прошлого - дальше читайте Паскаля. Так вот, когда подобное происходит с социумом, - бессознательные гигантские сдвиги, гиперэтнические процессы XX века - почему я должен нравственно им покоряться? Только оттого, что внешне я похож на элементарный атом любой толпы? Чепуха! Это природное явление можно изучать, наблюдать, как делает Гумилев, но кто же сказал, что надо ему подчиняться? Вулканолог не обязан подобно Эмпедоклу бросаться в вулкан. Наоборот, этим он предаст свою миссию мыслящего. Кто уцелел с Ноем в ковчеге? Те, кто поклонялся природным стихиям, стихиями же и были унесены. Остались те немногие из окружавших праведника, кто увидел Бога в своей душе.
      XV
      Именно за то, что я не хочу нравственно покоряться бессознательным социальным процессам - за это меня, интеллигента, приговаривают к смерти. Все злые теоретики и вожди, возглавлявшие тоталитарно-фашистские движения века, нравственно подчинялись бессознательному, иначе они не могли бы управлять массами. Это тот же закон, что и в уголовном мире. Пахан - душа толпы и потому имеет власть. Потому советской власти и оказалась "социально близкой" блатата, а не арестованные вчерашние соратники-коммунисты. Эта черта всенародной близости в противовес политическим отщепенцам - более всего другого говорит, какая власть была в стране эти семьдесят лет. Это общенародная власть, как и говорилось справедливо в конституциях этой эпохи. Это была великая охлократия, или толпократия, власть черни - нижняя граница демократии в широком смысле, с которой мы сегодня пытаемся перейти на более высокую ступень. "Партократия" же - это функциональное определение представительной части общенародного целого. Как бы ни хотелось сейчас представить "партократов" инопланетянами, подкинутыми нам ЦРУ и германским кайзером, ничего не выйдет: народ сам производит из себя и растит мироедов. Гений партократии и бог плебеев, Ленин действительно любил народ и ненавидел одинокую независимую личность, несущую на себе печать Бога. Но как Гитлер убил идею нации, так Ленин в принципе убил идею массового народовластия, обшенародности: им была создана общенародная власть, методически и неуклонно пожиравшая сам народ. Массолюбие Ленина - предел народолюбия, когда уже бесстрашно отбрасывается всякая демагогия о народной душе и речь идет лишь о руках и ногах народа, чтобы давить "врагов" и месить грязь родной земли. Это уже не народ-душа, а народ-глина, из которого лепится что угодно. Народ стал политическим стройматериалом, средством для существования самодовлеющего государства. Бессознательное народа перерабатывается в сверхрациональный безумный механизм абсолютного государства: происходит перетекание темной массовой энергии через примитивный рационализм из народа во власть. Это - реальное единство народа и партии, "живой" ток тоталитаризма... Но то там, то сям этот слитный темный ток нарушался искрами и вспышками, вкраплениями кусочков света и разума - это возникало подлинно интеллигентное сознание, не желающее литься в общем потоке, И тогда подымалась тревога и интеллигенцию тащили на дыбу. И народ с оловянными глазами вставал и под дирижерскую палочку отдела пропаганды лепетал: "Я как мать и как женщина осуждаю Солженицына и Сахарова..." Ушла партократия уходят "красненькие", рвется, разрушается поток темного тоталитарного единства народа и власти, теснимый разумом. Но не так быстро меняется психология, как опечатываются здания. И если Солженицын или "Память" взмахнут однажды дирижерской палочкой, я не уверен, что не послышится тот же низонародный оловянный лепет: "Я как мать и как женщина не читала, но осуждаю..." Этого момента ждет все темное на Руси. Интеллигенция должна быть распята и единство народа и власти восстановлено. Этого жаждет тоталитарный инстинкт. "Мы не готовы к демократии, достаточно и авторитаризма". Так говорят народники-националисты. Под словом "авторитаризм" кроется либо монархия, либо диктатура. Из диктатуры мы только что вышли, монархию припоминаем. Российская монархия своими безобразиями подготовила советскую диктатуру. На почве нашей массовой психологии и то, и другое - степ ни тоталитаризма. Значит, народорадетели не хотят нас из него выпускать. И по-другому можно сказать. У демократии есть верх и низ. Верх - это либеральная демократия, демократия с разумом, демократия народного качества. Низ - фашистская, советская демократия, демократия без разума, демократия народного количества. В низовой демократии родная партия держала нас три четверти века. Если народные защитники отказывают нам в разуме и свободолюбии, в качестве, то значит опять хотят нас оставить в тоталитаризме, хоть и без партии. И по-третьему сказать можно. Говорить "мы не готовы к демократии" - все равно, что "мы не готовы быть умными, давайте исходить из того, что мы дураки" или "достаточно быть и дураками". А кто шибко умный, как сказано в анекдоте, тому - люминь. В яму, значит, тюремную. Интересная забота о людях, не правда ли? Даже если наплевать на интеллигенцию, на "высшие потребности одиночек", то все равно странно: любовь к народу как к дурачку или малому ребенку, неспособному к самостоятельным действиям. "Как малое дитё". Эта метафора и двести лет назад сказана была не от хорошей жизни. Доколе ж в пеленках-то народу ходить? Такой заботой и таким мнением о народе и плодятся деспоты-отцы народные. Дитя, стало быть. А если кто раньше времени (а кто это время вычислил, когда нам быть зрелыми?) созрел-поднялся из слитной детскости народной, того опять - дубьем по голове?.. Ну, а если отказаться от наследственных глупостей русской истории и не запрещать нам развития, то вот правда: 1. Народ наш в своей низовой массе- психологически тоталитарен и тянется к фашизму, независимо от сознания. 2. Но именно поэтому нельзя отказывать народу в деломв перспективе развития к свободолюбию и либеральной демократии. И вообще не понимаю, чего суетиться и волноваться народникам-националистам? Если, как они уверяют, мы не готовы к демократии, то на выборах и победит их "авторитаризм", то есть любезный ихсердцу фашизм (и пусть не сердятся, я не упрощаю и не искажаю: фашизм это максимум государства и минимум лица. Если мы не созрели для либерального образа жизни, то им следует благословлять демократическую систему выборов, которая и даст нужную им власть. Но они трезвонят, а не готовятся спокойно к следующим выборам - значит, чего-то боятся. Боятся, видимо, что за оставшееся до выборов время народ может и прозреть и научиться распознавать физиономии своих радетелей. Что ж, всемерно будем помогать народу прозревать.
      XVI
      Передо мной - два полярных мнения о либерализме. Одно принадлежит черному автору из воениздата: "Либеральный гуманизм... разрушил державу и подарил власть завоевателям, условно именуемым большевиками. Этому корпусу враждебной русскому народу силы..." ("Черная сотня и красная сотня"). Второе - Хосе Ортеге-и-Гассету: "Безусловно, надо преодолеть либерализм XIX века. Но такое не по зубам тому, кто, подобно фашистам, объявляет себя антилибералом. Ведь быть нелибералом или антилибералом - значит занимать ту позицию, что была до наступления либерализма. И раз он наступил, то, победив однажды, будет побеждать и впредь, а если погибнет, то лишь вкупе с антилиберализмом и со всей Европой. Хронология жизни неумолима. Либерализм в ее таблице наследует антилиберализму, или, другими словами, настолько жизненнее последнего, насколько пушка гибельнее копья" ("Восстание масс", 1930). К которому из них ближе Солженицын? Судя по его статьям, - к первому. Ненависть к интеллигенции есть, в сущности, судорога антилиберализма, который уже приговорен историей к смерти. Слова Ортеги начали сбываться в мире с 45 года, хотя в его родной Испании, как и в России, с либерализмом было туго еще несколько десятилетий... Речь идет о смене тысячелетних фаз истории. Либерализм в широчайшем понимании есть антитезис не только средневековью, но и античности. Он разрушает все формы традиционной связи человека в коллективе, создавая новые на добровольной основе. Этот переход сравним по значению, может быть, с переходом из каменного века к эпохе письменности. В этом смысле Возрождение, Новое время и т.п. - условные наименования начальных стадий этого процесса. На этом фоне 73 года нашего коммунизма - малый эпизод, представляющий собой смесь неудачной либеральной попытки с феодальной реакцией, на практике ставшую жутким сплавом интернациональной утопии с национальным провинциализмом. Трагедия России не в том, что, как полагает Солженицын, либеральная интеллигенция разрушила царизм и не управилась с обломками, а в том, что большинство России, пошедшее за Лениным, предало свой либерализм, не помогло ему строить новую жизнь. Русский инстинкт, сосредоточенный в Ленине, отверг русский разум в либерализме. Русский либерализм оказался в положении, против которого предупреждал своих учеников Христос: "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас" (Мф.7,6). Так вот и родилась в 17-18 годах "духовно растерзанная", по словам А.И., Россия из России народопоклонствующей и антилиберальной, в которой, как писал П.Н.Милюков в статье "Интеллигенция и историческая традиция", "...до 48 года терпятся, одно время даже поощряются ...два течения: националистическая философия и фурьеризм", поясняя далее, что "...и национализм, и социализм были принципиально враждебны либерализму как направлению космополитическому и недемократическому". То есть царизм некоторое время вполне допускал до какой-то черты невинную, безопасную пикировку-дискуссию национализма и социализма как двух сторон приемлемого народобожества, на котором стояло и само самодержавие. Либерализм же есть выход за пределы этой детской игры, он - по ту сторону "добра" и "зла" национализма и социализма, и тут естественный конец истории прежней России... Произошел перерыв в социальной эволюции, окончательно ликвидировать болезненные последствия которого можно лишь абсолютным признанием либерализма как бесповоротно грядущей эпохи мирового сознания. Он является общим знаменателем всех освобождающих сил в человеке и обществе, так же как фашизм - общим знаменателем всех порабощающих сил. Споры могут возникать лишь по поводу того, какие силы в нас служат свободе и какие - рабству. Полюса же современности - либерализм и фашизм - уже, можно смело сказать, превратились в категории нравственности, в критерии, указующие, что добро и что зло. В пользу моих слов тот факт, что и само христианство в его наблюдаемой нами исторически-церковной форме поляризуется, подчиняясь этим критериям... Тем, кто не хочет оказаться в фашистах, но недопонимает и боится либерализма, я бы сказал: либерализм ничего не отменяет, но всему придает дополнительное освещение; и если при этом освещении кое-что в вашей жизни начинает выглядеть ветхим и призрачным, то не свет в этом надо винить, а наше с вами собственное живое чувство красоты и истины. И уж тут, безусловно, все зависит от того, доверяем ли мы этому чувству... Увы, здесь, как говаривал старец Зосима, "доказать ничего нельзя". Поэтому... прервемся. Перетряхивать пыль истории, доказывая, что белое есть белое, дважды два четыре, а Земля вертится вокруг Солнца - занятие беспросветное. Прервемся на полуслове...
      6 марта 1992
      ПРИЛОЖЕНИЕ: КОГДА ОСТАНОВИТСЯ КРАСНОЕ КОЛЕСО?
      (* Статья в сокращении печаталась в газете "Университетская жизнь", N12,1982. *)
      На днях по телевизору мы встретились с одним из удивительнейших людей нашего века, с человеком, прославленное имя которого при жизни стало легендой и стоит в первом ряду имен разрушителей советского коммунизма. Жизнь Александра Солженицына так долго была у нас предметом слухов, догадок и скудных отрывочных сведений, что невольно от фильма Станислава Говорухина ожидалось нечто безусловно значительное: наконец-то! Спасибо режиссеру за первую попытку рассказать хоть что-то о герое нашего времени. Но... репортаж получился ошеломляюще бедным, на самом минимуме журналистской работы, на провинциальном уровне интервью типа "Как Вам понравилось у нас в Сибири?" или "Какое у Вас хобби?" Но, может быть, автор сознательно ограничился простенькой лирической картиной, где главное природа и окрестности, быт и интерьер, то есть атмосфера, в которой работает писатель? Такой вот фон, несколько теплых задушевных фраз - и, может быть, достаточно, чтобы добавить к легенде глянцевитый округлый кусочек, а также в порядке ликбеза и при минимуме мыслительной работы вызвать умиление и благоговение у широких народных масс? Но и тут едва ли получается. Широкие народные массы, особенно в наше-то время, при всеобщем материально -экономическом остервенении, извлекут из фильма, пожалуй, праведно-завистливую мыслишку: "А ить неслабо живет писатель! Хоромы-то какие!.." И так далее. В общем, впечатление такое, что документалист недурно провел время, погулял душевно недельку в Вермонте, погостил, перебрасываясь незначительными фразками со знаменитым семейством. Остается ему посочувствовать, что не лето было: можно было б и на пляж вместе и еще чего интересного. Ну да ладно. Режиссер, видимо, что мог, то и сделал. Бог с ним. А что же наш выдающийся современник? Может быть, он обрадует нас и как незаурядная личность сломает рамки, навязанные робкой режиссурой, взорвет правила скучной игры и сам поведет собеседника и нас к нерву жизни, к сокровеннейшему - пусть краткому за неимением времени, но глубокому! разговору о духовной болезни эпохи, об общечеловеческой боли?.. Да нет, не вышло такого разговора. Кроме памятливого кивка в сторону отечественной истории 17-18 века мы услышали то, что ...и улица знает. Любая очередь в магазине знает, что в России сейчас силен средний слой перекрашенной партократии-номенклатуры вкупе с перелицованным КГБ. Любая домохозяйка это знает. Ради такой уличной истины не надо быть ни писателем, ни историком, ни пророком. Да, этот слой еще огромен и еще долго будет стараться урвать свой большой кусок. Но не надо нас пугать и разжигать, как это делает Солженицын, говоря, что этот слой будет давить и угнетать нас "не семьдесят, а все сто семьдесят лет". И будет давить и не будет. Потому что он уже никогда не будет господствовать абсолютноибо н имеет уже под своими притязаниями на власть той сакральной легитимности (священной законности), которую ему давало "единственно верное учение" (без "единоспасающей" идеологии, цементирующей правящий слой, он всегда будет рыхлым и будет разваливаться, разрушаемый борьбой частных интересов; в этой рыхлости - и залог развития и очеловечения отдельных лиц, составляющих слой). Разумеется, если будут действовать парламентская система и гласность, обеспечивая свободу слова, которая и воспрепятствует любым абсолютистски-тоталитаристским поползновениям. Гласность и парламент суть фундамент демократии, который, хотя его труднее очернить, чем живых демократов, работающих вперемешку с замаскированными "бывшими", тоже поддается моральной коррозии, разъедаемый дешевой популистской демагогией, образец которой подает нам и знаменитый писатель. По "логике этой демагогии выходит, что в первой демократической волне, пришедшей весной 90 года, нет достойных лиц - только на том основании, что через два года их деятельности "все плохо" и сытый рай, хотя бы образца 1980 года, не наступил. Все повязаны с партократией-номенклатурой и значит все это - продолжение большевизма. Вот несложная мысль, которая впитывается улицей как сладкая отрава, тем более, что улица узнает в ней свои собственные "прозрения". Картина общественной жизни в этих наитиях из подворотни упрощена настолько, что налицо - новы клубок лжи. Да, упрощенная правда есть ложь - именно к такой простоте стремились в свое время большевики. Ложь не потому, что кто-то кого-то сознательно обманывает - ложь потому, что такая "правда-матка" ведет к новой ненависти, которая, в свою очередь, есть величайший и последний упроститель жизни... Одно упрощение влечет за собой другое - и вот Солженицын заявляет нам с экрана, что в демократии должны участвовать и окраины. Зачем заявляет? Нового он ничего этим не сказал, все с ним заранее тысячу раз согласны. Два года назад окраины и выбирали своих депутатов законным демократическим образом. Выборы плохи? Так их дальнейшее усовершенствование зависит от общего уровня нашей цивилизованности, это вопрос времени. Так к чему же эти "слова, слова, слова", согревающие сердца гужующихся фашистов?.. И вот закавыка: заострил писатель популистским вздохом внимание на окраине - и выплывает в памяти незабвенная ленинская кухарка. Вековой инстинкт народоверия опять подсовывает нам потрепанный идеал массового народовластия. Так ведь год только, как ослабла кухаркина власть. Для нее все и упрощалось... Кому-нибудь может показаться, что с кухаркой я передергиваю. Но это не так. Демократия на местах, полное самоуправление - цель и идеал современной либеральной демократии. Но никому еще не удавалось прыгнутьв это самоуправление, минуя стадии роста. Кроме Ленина-Сталина. Комбеды, тройки, пролетарские "суды", всеобщая доносительная повинность и т.д. и т.п. - все это и были способы "самоуправления". Кухарку, в отличие от земского врача или учителя, они устраивали, потому она и победила... А если кого-то и эти слова не убеждают, таковых приглашаю представить в воображении народовольцев, готовящих бомбу для Александра II и, естественно, сопровождающих свой замысел горестно-сочувственными словами о народе: "Изба не топлена, животы от голода опухли, вши, грязь, ни одной книжки... А царь со своими белоручками-либералами о реформе болтает, о судах, земствах, конституциях!.." "Болтал" - именно это о нашем выдающемся реформаторе, доброе имя которого пора и защитить, услышали мы не у себя на кухне, а из уст высокоавторитетного писателя, с экрана на весь мир. О человеке, заложившем основы демократии на одной шестой суши и избавившем мир от катастрофической гонки навстречу смерти. Странно, что Солженицыну не пришло в голову, что Горбачев-то и вел виражами-галсами нашу машину со "скалы", как он красиво выразился, "тоталитаризма" в "долину демократии". Вел под нашу нетерпеливую ругань. Уверяю Александра Исаевича, что мы-то, народ, и хотели как можно скорее броситься со скалы без всяких виражей; это было наше желание, желание народов империи, всех людей, здесь живущих, - как можно далее, резко, уйти из общего концлагеря. Это нетерпение в нас разбудил и Горбачев - и за это ему хвала великая! Чтобы понять это нетерпение, эту дрожь и радость, доходящую до боли, надо было быть здесь (не в обиду изгнаннику будь сказано) последние пять лет надо было ощущать всей своей кожей, клетками тела, как отступают, слабеют, отдаляются от тебя дебелые лапы Левиафана, как свежий ветерок разгоняет его смрадное дыхание... И если это наше общее нетерпеливое желание что-то, как ныне многие сокрушаются, разрушило, то очевидно, что кроме пресловутых "ошибок" политиков в этом выразилась и воля народов. К примеру, Горбачев хотел растянуть процесс суверенизации на десятки лет, а народы республик пожелали освободиться в годы, даже в месяцы. Кто прав? Правы обе стороны. На стороне Горбачева - разум, на стороне народов - сердце, которому не прикажешь. Вот и ринулись со скалы. Рядовой исторический парадокс, который требует только вмешательства милосердия: ни политическими препирательствами, ни тем более физической силой здесь ничего не сделаешь. А вот направить разрушительную энергию освободительной страсти народов в созидательное русло - это задача, которая не только ищет гениев современной политики, но и ждет творческих усилий всех мыслящих людей, стоящих выше инстинктивных судорог толпы. Но, увы, мы все еще очень бедны положительной, миротворческой мыслью. Мы и к религии-то повернулись лицом, но как-то поверхностно, признавая ее благом, но втайне не доверяя ей как серьезной силе - будто она не источник, откуда можно укрепить дух, а вечернее досужее украшение быта, "культурность" вроде макраме. Поэтому вечернее вязанье и вышивка не мешают днем продолжать свары и дрязги. Вот и испытанный духоучитель ничего не сказал журналистам СНГ общечеловечески бодрого и объединяющего, но обиделся на них за то, что докопались до связей церковников с КГБ. Начали бы лучше с себя, говорит он. Спору нет, пожелание хорошее. Но к месту ли оно здесь? Помнится, что и партпропаганда и вся советская мораль рекомендовали нам то же самое: чем сомневаться в начальстве, в ведущих идеях, в строе, лучше задуматься о себе, начать с себя и вообще разоружиться перед партией, обществом, домоуправом. К тому же если бы Александр Исаевич начал с себя, то он, может быть, и написал бы книгу о христианском пробуждении души советского человека, но уж тогда едва ли взялся бы за "Архипелаг ГУЛАГ": уж больно векторы психологически разнонаправленные у социальной критики и у индивидуального христианского самоанализа. Начав с себя, он, может быть, стал бы духовно тонким художником, но уже не был бы политическим публицистом-громовержцем, тараном антикоммунизма... Во всяком случае, неверно и несправедливо абсолютным нравственным требованием затыкать рот социальной критике. Единственное, чего таким образом можно достичь, это погасить гласность. Рядом с требованием "начать с себя" видимым противоречием прозвучал страстный всплеск негодования Александра Исаевича по поводу выражения "не надо охотиться на ведьм". Очень, говорит, хитрое выражение. Странно, а мне оно показалось продолжением императива, естественно вытекающим из первой части или наоборот: "Начни с себя, и не надо охотиться на ведьм" или "Не охоться на ведьм, а лучше начни с себя". Абсолютное требование самоанализа и покаяния перед Всевышним велит мне вспомнить наказ Божий не судить другого, не преследовать, оставить возмездие Господу. Что ж тут плохого? Или хитрого? Тем более, это ведь как раз близко духу традиции русской религиозно-антиправовой мысли от славянофилов до Льва Толстого: передать дело суда Богу... Нет, расходится здесь Александр Исаевич с классиками. Тут он - истинный сын вашего беспощадного века, презирающего остатки гуманистических предрассудков, застрявших в умах жалкой кучки никчемных интеллигентов... Нет, все равно непонятно. Неужели человеку, описавшему мясорубку ЧК-НКВД-КГБ, нужно объяснять, что один подозреваемый такой машиной влечет за собой на плаху еще сотню - для красоты сценария? И что психология инквизиции когда-то должна умереть, и чем быстрее, тем лучше для человечества? И неужели все-таки благороднее поддерживать эту психологию отправляя под топор одного ненавистного партократа и с ним вместе десяток несчастных замордованных рядовых мелких партийцев, поднимавших руку да плативших взносы? Неужели положить конец взаимному истреблению позорнее, чем развязать его? Кто-то же должен взять на себя риск прекращения резни и ненависти! Но не ломлюсь ли я в открытую дверь? Ведь и так все вроде бы ясно. Александр Исаевич, видно, хотел сказать, что выражением о ведьмах прикрываются нехорошие люди, сами порядочные ведьмы. Но тогда - при чем само выражение? Что ж мне теперь, услышав от фашиста "возлюби ближнего своего", проклясть и заповедь Божью? Она ведь тоже - "хитрое" выражение... В общем, смысл из беседы вытекает вполне партийный: "На ведьм - охотиться, но моих ведьм, церковных, - не трогать, а начать с себя". В таких речах нет и намека на доверие к человеку, нет никакого допущения, что и недруг вот этот тоже человек и, может быть, не выброшен Господом вовсе из плана, не отринут для спасения... Так сказать, продолжаем, товарищи, борьбу! - и не отвлекаться на абстрактно-гуманистическиё бредни! И как же тогда быть с камнями, которые время собирать? Ведь народные вожди по-прежнему предлагают их разбрасывать. Как иначе понять поучение, извлекаемое Александром Исаевичем из политического факта четырехсотлетней давности, предлагающее нам скопировать этот факт при решении современных проблем: собрать, как в Смутное время, народное ополчение и идти походом на Москву?.. Что ж, год назад вполне народные войска и с той же целью навести порядок уже ходили на Москву. И у солдат "батьки" Язова было больше "оснований" стрелять в безоружных людей, чем сегодня у солдат СНГ: язовцы были ближе к Тяньаньмыню... Кому-то, может, покажется, что я захожу слишком далеко в выводах из скупых слов Солженицына. Извините, а само уподобление свободной Москвы, да и всей РОССИИ" 1992 года Московской Руси 1612 года - не есть ли пагубнейшая ложь, нужная лишь тем, кто сжигает чучело Ельцина и нашивает на рукав свастику, но не тем, кто трудится над обновлением России?