Реквием Крамера - Каратель

А через неделю-другую они снимут слежку, уберутся из города – и все. Я их уже не найду. Ни их, ни ту чертову суку, что сделала это. Я вылез из машины и от души хлопнул дверцей.

Уже темнело, включились фонари, и снова зарядил мелкий дождик. Я постоял, соображая, в какую же сторону будет короче. И зашлепал по лужам, дробя отражения фонарей.

+++

В квартире Бориса свет не горел.

Иного я и не ждал. Интересовало меня другое. Я обошел прилегающие дворы, потихоньку разглядывая машины, что стояли вокруг его дома. Отыскивая – и боясь найти его машину.

Если она здесь, можно ставить крест. Не успел убежать.

А вот если ее нет…

Сердце молотилось, но я заставлял себя шагать ленивой развалочкой, подсаживаясь в коленях при каждом шаге. Чуть сутулясь. Опасная малолетка – так опасная малолетка. Играем роль. Здесь не пустырь, здесь много скрытых мест. Пурпурные могут сидеть не в квартире Бориса, а в соседнем доме. Тогда просматривают и двери подъезда, и все подходы к дому.

Кажется, нет его машины…

Но надо еще раз проверить. Ошибки быть не должно.

Я прошелся до ближайшего магазина, вернулся обратно и сделал еще один круг по прилегающим дворам, исподволь разглядывая машины.

Точно – нет ее тут. Нет!

Сердце билось все быстрее, мелко задрожали кончики пальцев. Нет машины! А это значит…

Я с трудом удерживался, чтобы не заплясать от радости. Как-то спасся Борис!

Как? Может быть, Гош успел ему отзвонить. Когда понял, что сам уйти не успеет, постарался хоть других предупредить.

Спасся! Теперь надо сообразить, как его найти…

И тут я как споткнулся. Ч-черт… У него же еще гараж есть… Он мне даже показывал, где у него запасной ключ лежит. Мне и Гошу…

Машина может быть и там.

Я огляделся, где те гаражи. Вон они, в просвете между домами, коробки из рифленого железа.

Хотя не думаю, что он мог поставить машину в гараж. Чтобы плестись оттуда к дому, еще триста метров пешком – после прогулочки на тысячу верст, что была у них с Гошем? Не верю.

Сам-то я ставил машину в гараж после поездок с Гошем – но только из-за Виктора. Он за мной приглядывал, по поручению Старика. Но это за мной. За Борисом никто не присматривал. Мог оставить машину там, где удобнее. Я бы на его месте бросил машину прямо у дома.

Если Гош успел предупредить его, то, может быть, он и Виктору успел позвонить?!

Пальцы дрожали, когда под грудой хлама у стены гаража я нащупывал запасной ключ. Со второго раза попал в замочную скважину, потом нетерпеливо рвал неподатливую дужку замка из скоб. Распахнул створку.

Машина была здесь.

+++

К гаражам, где держал машины Виктор – их у него две, – я шел как не свой. Будто не я брел под дождем, а кто-то другой, а я лишь глядел на все вокруг его глазами. Из-за его глаз…

Одна машина Виктора была в гараже.

Вторая стояла возле дома. Мне даже не пришлось кружить, Виктор всегда ставит… ставил машину в одном и том же месте. Слева от подъезда, метрах в десяти.

Его машина. Никаких сомнений, она. И все-таки я прошелся мимо дома, чтобы разглядеть ее номер.

Номер, конечно же, совпал.

+++

Дождь усилился, я хохлился уже не ради роли, а по-настоящему. За воротником было сыро, на душе мерзко.

Дорога к моему гаражу казалась вечной.

Ничего, ничего… Ничего!

И один выслежу. Все получится. Должно получиться!

Перед рядом гаражей я остановился и огляделся. Никого. Замечательно.

Я разобрался с замками, приоткрыл дверцу, юркнул внутрь и закрылся. Нащупал выключатель. Щелчок, и гараж залило светом.

Пусто, но на этот раз я не расстроился. Где моя машина, я и без того знаю. Здесь мне нужно другое.

Я сдвинул вбок деревянный стеллаж с барахлом. Открылась выемка в полу. Я достал оттуда увесистый кулек из промасленной ветоши, развернул. Восемь пачек патронов для Курносого, одна пачка початая, и еще сверток в масляной тряпочке – тонкие жестяные пластинки обойм. Похожи на кусочки стального кружева: пять круглых вырезов по краям, дырка в центре. Стальные снежинки. Full moon clips, как обзывает их наш дорогой пижон. Виктор говорит, у американцев бывают и half moon clips – половинкой снежинки, всего на три пули для промежуточной перезарядки. И даже смешные third moon – всего для двух пуль, по виду похоже на восьмерку, надкусанную с концов…

Говорил.

Все это я запихнул в сумку. Туда же пенал с пилочками.

Для паучихи подпиливать пули особо не нужно, умирает она легко, как самый обычный человек – но только если это простая паучиха. Одинокая. А у этой чертовой суки – прирученными ходят не только взвод-другой мужиков, но и пара жаб. Как минимум пара. Те молоденькие жабки, которых я видел у морга в компании той опытной. Но кто знает, сколько их у нее всего?

Надеюсь, я все-таки достану ее…

Я застегнул сумку.

Ну вот и все. Я вздохнул. Оглядел гараж – такой знакомый и родной. Может быть, в последний раз.

Ну, все. Я повесил сумку на плечо, шагнул к выходу…

И замер.

Сердце судорожно забилось в груди, трепыхаясь у самого горла. Сумка соскользнула с плеча и тяжело бухнулась на бетонный пол.

На коврике у входной дверцы лежала записка.

И только один человек оставлял записки вот так – в гараже, подсовывая в щель под воротами.

Руки тряслись, пока я разворачивал листок бумаги, сложенный вчетверо. Строчки прыгали перед глазами – аккуратно выведенные таким знакомым почерком! Гош!

Выжил, вернулся и оставил мне записку! Все-таки не зря я…

Я разглядел дату.

Сердце все еще прыгало в груди, не желая успокаиваться, – но вместо радости теперь была тяжесть в висках и плыло перед глазами.

Дата. И время. Гош всегда проставлял дату и время.

Он написал эту записку в тот проклятый день, когда я вернулся в город после ночной охоты на жабу – охоты, затянувшейся на сутки. Сутки, вместившие ночь боли, белое утро – и то, что я обнаружил в городе. Он подсунул записку в гараж за два часа до того, как я подъехал к его дому, – темному и затихшему…

…глаза – как у снулых рыб, движения ленивые, заторможенные, словно сквозь воду… тетя Вера, не похожая на себя, не похожие на себя Сонька и Сашка… через дорогу прямо под машину, не замечая ничего вокруг…

Я оторвал глаза от даты.

«Борису кажется, его заметили. Никуда не суйся. Отзвонись». Ниже размашисто приписано: «Сразу!» и трижды подчеркнуто.

Обычно Гош не разменивался на восклицательные знаки, да и подчеркиваний в его записках я не видел…

Гош и Борис…

Если уж они вдвоем не смогли… Вдвоем с Гошем не смогли отследить тех ребят – а засветились и привели их уже по своему следу прямо в город…

Я вдруг почувствовал, насколько устал. Записка тяготила руку, как кирпич. Руки опустились.

На что я надеюсь?

На что?

За воротами гаража зашуршали шины, подъехала и встала слева от ворот машина. Почти тут же прошуршали шины и справа.

Я перевел взгляд с ворот на записку.

Никуда не суйся.

Снаружи почти одновременно щелкнули две дверцы.

Никуда не суйся…

Поздно.

Дурак. Идиоту же было ясно, что соваться сюда нельзя. Эти ребята выследили Гоша, куда уж тебе было с ними тягаться…

Словно во сне я сунул руку в карман за Курносым… попытался сунуть. Вместо кармана плаща, рука наткнулась на кожзаменитель, а потом на непривычную подкладку в кармане «пилотской» курточки. Плащ остался в машине в двух верстах отсюда, Курносый там же, втиснутый сбоку под правое сиденье.

Дурак!

Я все-таки проверил, что дверца в воротах заперта на задвижку.

Хотя это едва ли надолго задержит их. Сами ворота тоже заперты длинным прутом, но и это едва ли поможет.

Я пятился вглубь гаража, слишком поздно вспомнив, что не погасил свет. Есть ли щели в дверях? Видно ли снаружи, что здесь свет?

Да при чем здесь свет… Если они приехали сюда именно сейчас…

Револьвер не помог бы мне справиться с ними – но спас бы меня. Хорошо, если убьют сразу – а если повезут к паучихе?..

Как во сне я пятился назад, сжимая в руках записку Гоша, ожидая – и страшась услышать стук в ворота. Издевательское негромкое постукивание костяшками пальцев. Дынь-дынь-дынь. Вот и мы. Ты в самом деле думал, что можешь что-то сделать?

А потом зазвенело где-то далеко справа.

Я не сразу понял, что это за звук. Лишь когда лязгнул замок совсем близко, и ворота гаража слева тоже стали открываться, я понял.

Кровь ударила мне в лицо, уши стали горячими.

Трус! Чертов трус!!!

Это просто приехали припозднившиеся соседи по гаражу. Так получилось, что сразу две машины. Слева – и где-то правее в противоположном ряду. А ты…

Трус. Господи, какой же трус.

Я стоял с горящими ушами, сжав зубы, стиснув кулаки так, что ногти вонзались в кожу, – отвратительный, маленький трус. Ненавижу. Господи, как же я ненавижу эту маленькую трусливую мразь!

Я стоял так, пока в гаражах не отгремело. Сначала ворота открывали, потом машины заезжали внутрь, опять гремели ворота, удалялись шаги…

Мне казалось, я не перенесу, если сейчас выйду к ним – трус. Они не могут не увидеть, какой же я трус. Даже сквозь стены гаража они чувствуют это, и неловко пожимают плечами и ухмыляются.

Когда шаги затихли, я осторожно сложил записку, запихнул ее в карман рубахи, где дождь не мог достать ее. Подцепил с пола сумку и выбрался из гаража.

Сумка тяжелила руку, но вешать на плечо я ее не стал. Мне сейчас это было нужно – увесистая тяжесть в руке, чтобы напряглись мышцы. Давая выход ярости и злости, что жарко наполняли мою кровь.

Валять дурака с походкой я перестал, быстрым шагом добрался до машины за четверть часа. Залез на заднее сиденье и переоделся в привычную одежду. Записку переложил в правый внутренний карман плаща – там и молния есть, и почти не пользуюсь я им. Там не потеряется.

Запихнул в пакет дурацкие джинсы, куртку и кроссовки, и не поленился вынести их из салона в багажник. Не хотелось мне даже глядеть на пакеты с этой одежкой. Словно пропитались она тем трусливым страхом в гараже.

Ничего, ничего… Ничего!

Пусть я один – но я еще жив. Они меня еще не поймали. А значит, что-то я еще могу сделать.

Один много не смогу? Что ж… Сделаю, что смогу. Но сделаю!

Я завел машину и стал выбираться на московскую трассу.

Сделаю. Надо только сообразить, как выследить, откуда приезжают эти пурпурные… где их логово, где гнездо их хозяйки.

+++

Fly with their wings,

They make you feel so free,

But you may fall…

Чертова сука! Будь она проклята, эта тварь… Даже музыка меня не успокаивала!

Из-за нее я даже не чувствовал музыки! Мой любимый Ферион – и все равно, это ничего не меняло. Солнечный и неспешный Ljusalfheim – я знал, что он солнечный, когда, закольцевав песню, кружишься вместе с ней по переплетению тем, – скользил мимо меня, серый и далекий. Я никак не мог погрузиться в музыку. Не плыл вместе с мелодией – а стоял один на холодном берегу…

In the realm of Alfheim

You never know

What you have seen.

A pale mirage?

Я надеялся, что дорога, мягкий ход машины и однообразное мелькание фонарей успокоят меня, дадут проклюнуться из-под шелухи досады – какой-то стоящей мысли.

Куда там! Совершенно непонятно, как ее достать. Как выследить ее пурпурных слуг.

Любые мои предположения разбивались, как волны об утес, о две строчки. О бумажку, что лежала у меня на груди. Если уж Гош не смог… Сам Гош, да с Борисом на подхвате… Куда уж мне-то соваться?..

Решимости хоть отбавляй – а толку-то? Черт бы все это побрал! Сжав кулаки, я врезал по рулю, ни в чем не виноватому.

Решимости у меня сейчас, на дрожжах еще свежего стыда, под завязку, да. Но если перестать вилять перед самим собой, надо признать: мне их не отследить. И решимость довести дело до конца тут не поможет. Попасть как кур в ощип – большого ума не надо. Если я попытаюсь следить за ними, без всех тех навыков, что были у Гоша, то точно вляпаюсь.

Но если я не могу их отследить – что толку от возни с Дианой?

Да и Диана… С ней тоже ни черта не понятно. Что с ней было утром? Не бодрый паучок, а мокрая муха какая-то. Сонная. Но я же видел, что она спала.

Прикидывалась? Может быть… Но зачем? Цепь я проверил. Да и услышал бы я, если бы она что-то с ней делала.

Тогда – чем она могла заниматься?

Если, конечно, это она чем-то занималась, а не мое разыгравшееся со страху воображение. Ч-черт! – с еще одним тычком в руль! И тут ничего не понятно!

И все-таки что-то ведь ее вымотало… Не столько даже физически, сколько умственно… Но что?

В довершение всего, вдруг закололо в руке. В правой ладони, там, где нижняя фаланга большого пальца – этакая пятка ладони. Не стоило так уж от души шлепать по рулю. Ни в чем не виноват, но отомстить может.

Я снял с руля руку, покрутил кистью, посгибал пальцы, погонял их волной туда-сюда, потряс – но все без толку. Где-то внутри большого пальца кололо, маленькие злые иголочки прыгали под кожей, и затихать не собирались. Особенно между большим и указательным пальцем. Именно там, где…

…ее рука, медленно падающая прямо на мою. И сразу отвести руку я не могу, мои пальцы сжимаю край спинки стула, пальцы надо разжать. Я успеваю, и все-таки на какой-то кратчайший миг ее пальцы, самыми кончиками – прохладно скользят вдоль моей руки…

Я тряхнул головой, прогоняя воспоминание.

Но я слишком хорошо помнил это. И утром…

Но утром – прошло же! Все прошло!

Или показалось, что прошло.

У ближайшей придорожной забегаловки я свернул. Заглушил мотор и внимательно осмотрел руку. Покрутил большим пальцем. Верхняя жилка, идущая от него к запястью, послушно напрягалась и опадала. Работала так, как и должна. Но в подушечке большого пальца кололо все сильнее. Уже отдавало в запястье и дальше, к самому локтю.

+++

Я заказал кофе и сразу прошел в туалет. Включил горячую воду и сунул под струю руку. Я сжимал и разжимал кулак, разминал подушечку большого пальца. И ждал.

Прислушиваясь к тому, что происходит в руке. Уходит странный приступ? Утром это сработало…

Утром.

И сейчас. Не так, как утром, но почти в том же месте. Все вокруг одного пальца. Именно там, где эта чертова тварь…

Я стиснул зубы и дернул головой. К черту! Не хочу об этом думать!

Хотелось вообще вытрясти эту мысль из головы. Выкорчевать ее, чтобы следа не осталось!

Потому что если не врать самому себе, кололо сильнее. И отдавало в руку все выше. И это может значить только то, что…

Отгоняя от себя мысль, лишавшую смысла все, что я делал – и собирался успеть сделать! – я вернулся к столику и глотал горячий кофе, не чувствуя вкуса. Одну чашку, вторую. Стискивая левой рукой правую там, где пульсировала боль. Откуда расползались жалящие уколы – под подушечкой, в глубине ладони, где большой палец соединяется с остальными.

И постепенно…

Или кажется? Боясь, что это самовнушение, минуты две я не решался поверить своим чувствам, но иглы стали жалить легче. И реже.

Минут через пять боль затихла. Ушла совсем.

Я подвигал большим пальцем. Палец послушно ходил во все стороны, жилка напрягалась. И ни следа странного колючего приступа.

Может быть, это было просто последствие того, что было утром? Если я в самом деле отлежал руку так, что какой-то нерв почти отмер, а потом, после утренней разминки, ожил вновь, когда кровь пошла по сосудам… Может быть, эта колющая боль – как раз признак того, что контакт между нейронами восстановился полностью? Не просто способны проводить импульс, а срослись еще крепче? Стали как прежде? До того, как отлежал?

Я ждал, я боялся, что странная резь возобновится – но минута шла за минутой, а в руке было спокойно.

Кофейник почти остыл, и я заказал свежий. Оказалось, кофе здесь неплохой.

И вообще, мне жутко хочется есть! Странно, как раньше этого не чувствовал.

Я заказал цыпленка табака и по тарелочке всех салатов, что у них были: и овощной, и острый корейский, и из кальмара с красной икрой.

Я мог забыть, что толком не ел уже несколько дней, – но не мое тело. И сейчас желудок мигом мне это припомнил. Там нетерпеливо урчало, куски проваливались туда, как в бездонную бочку, я жевал, глотал, заглатывал кусок за куском – и никак не мог наесться.

А затем словно перевернули пластинку: накатила сытость. Приятное отупение в голове, тяжесть в животе. Все-таки переел. Все-таки волк – мой тотем. Обжираюсь я тоже как собака – пока не съем все, до чего могу дотянуться. Хотя вот два пончика, из трех взятых на десерт, остались.

Их я забрал с собой и, чувствуя себя обожравшимся косолапым мишкой, доплелся до машины и плюхнулся на мягкое сиденье. Отъехал – и тут же вспомнил о Диане. Ее ведь тоже кормить надо. Может быть, это она от неполноценного питания стала такой никакой?

Но возвращаться… Вылезать из машины совершенно не хотелось. Здесь было тепло, и пахло кожей и хвоей, сладко мешаясь с ванильным ароматом пончиков. Нет, только не сейчас. Ни за что!

Минут через сорок, когда сладкое отупение прошло, а шоссе рассекло очередной поселок, я нашел там магазинчик попристойнее и набрал разных нарезок.

+++

Туман встретил меня в версте от шоссе. За воротами с обманным предупреждением он сгустился так, что даже фары не помогали.

Очень медленно я вел «мерина» вперед – словно сам брел на ощупь. Вглядываться вперед было бесполезно. Только белесая муть, проткнутая лучами фар. Поворот ли впереди, подъем ли, спуск – совершенно не разглядеть. Разве что тени кустов по краям дороги, они угадывались шагов на пять впереди машины, здесь туман еще не успевал растворить их. Лови намечающийся изгиб, или спуск…

Я полз как черепаха, впереди медленно струился туман в свете фар, и так же медленно текли мои мысли.

Было, о чем подумать.

То ли еда меня успокоила, то ли кофеин наконец-то подействовал, но раздраженная торопливость отступила, я мог мыслить логично. Правда, легче от этого не становилось.

Чем больше я вспоминал Диану утром, тем яснее мне становилось, что чем-то она все-таки занималась.

Чем? А что паучихи умеют делать лучше всего? Копаться в головах.

Но кроме меня в доме никого нет. Нет никого на версты вокруг. Рядом с ней только я. Значит…

Я поежился.

Могла она копаться во мне, пока я спал? Но я же ничего не чувствую. Никаких изменений.

Хотя… Что я знаю о том, как чувствуют себя те пурпурные? Может быть, им тоже кажется, что в их головах никто не копался. Даже наверняка. Уверены, что все, что они делают – делают по собственной воле. И к собственной пользе.

Наконец-то слева остался большой поворот – последний перед домом, вроде бы. Да, так и есть. Вместо деревьев, наполовину растворенных в тумане – потянулась темная, словно провал в никуда, поверхность пруда.

Я напрягся, пытаясь уловить холодный ветерок в висках. Быстрое настороженное касание, почти рефлекторное. Здесь уже совсем близко, здесь она должна почувствовать, что кто-то рядом.

Но касания не было.

Вытянув шею и приподнявшись на сиденье, чтобы заглядывать за переднее крыло вниз, на дорогу перед самыми фарами, где еще что-то различимо, хоть так угадать края дорожки, я обогнул дом и заехал в гараж.

И все еще не чувствовал Диану. Ни единого касания, даже самого робкого. Странно… Не может же она спать? Все то время, пока меня не было, целый день…

Или она настолько чем-то занята, что и моего приближения не заметила, и машины не услышала?

Тпру! Не надо накручивать себя. Цепь я проверил, а больше ей тут заниматься нечем. Нечем! И не надо себя накручивать.

Ночью тоже было нечем… Но утром она была сонная и выжатая. Не так ли?

Я выключил фары, вокруг машины сгустилась непроглядная чернота. Робкий свет из салона таял, едва оторвавшись от машины. Стен гаража не видно, будто и нет вовсе.

Будто и самого гаража нет, и вообще ничего нет – кроме островка света в машине. А больше во всем мире ничего не осталось. Все растворилось, пропало куда-то…

Из-за плотного тумана казалось, что вокруг не отсутствие света – а темнота, наползающая со всех сторон.

Я положил руку на ключ зажигания, чтобы заглушить мотор, но не решался повернуть его.

Нет ничего, кроме островка света. А выключишь мотор, пропадет и он. Пропадет машина, пропадет все – кроме темноты, которой пропадать некуда, которая вечна…

Стыдясь на себя за этот детский страх, я сначала приоткрыл дверцу, чтобы сходить включить свет в гараже, а потом уж выключить свет в салоне машины.

Туман заполз внутрь, холодно касаясь кожи, оседая крошечными капельками воды. Неся с собой запах сырости, прелых листьев… и чего-то еще.

Я не выдержал и захлопнул дверцу. Посидел еще несколько секунд, вдыхая запах кожи и ваниль пончиков. За несколько часов езды эти запахи приелись, стали незаметны. Но после глотка влажного тумана, полного запахов разложения, – я снова почувствовал, насколько же сладко пахнет внутри.

А когда распахнул дверцу, сырость тумана и запахи в нем стали еще противнее. Морщась, я пытался разобрать, чем пахнет. Неужели так может пахнуть одна лишь прелая листва? Трудно было в это поверить. Больше всего это напоминало…

…обшарпанные темно-зеленые стены, скамейки под изодранным кожзамом, горбатый линолеум – и запах, тяжелый запах, пробивающий даже резь хлорки, запах, к которому совершенно невозможно притерпеться…

Через открытую дверцу свет чуть раздвинул темноту. Но он слишком слаб, чтобы добраться до стен. Темная пелена скрывала все вокруг, даже въезд в гараж не различить.

Я помнил, где выключатель. Но, боюсь, он мне мало поможет, если я собираюсь добраться до дома с его помощью. Даже мощные фары «мерина» протыкали этот туман на несколько шагов – а что сможет сделать свет, падающий из ворот гаража? До заднего входа в дом метров сорок. Сейчас это больше бесконечности.

Уже поставив одну ногу на пол, я все сидел на краешке сиденья, взвешивая: стоит ли копаться в рюкзаке, отыскивая фонарь, или я готов пройтись сорок метров в полной темноте, окруженный туманом, съедающим даже звуки?

Смешно. Глупо.

Испугался темноты. Это даже не смешно – противно. Маленький жалкий трус.

Но я ничего не мог с собой поделать. Освещенный салон казался единственным островком света, что остался в мире. И если пойти без фонаря… В темноте… Считая шаги – и ожидая, что вот-вот под ногами появятся ступени, или руки наткнутся на каменную стену… А стены не будет. И под ногами будет ровно. Все время, сколько ни иди. И вокруг – только темнота. Во все стороны. Навсегда.

Сорок шагов. Всего сорок шагов. Пока ты будешь в темноте, с миром ничего не случится. Ничто никуда не денется.

Только где-то в глубине, под ложечкой, я никак не мог поверить в это. Разумом – знал, а нутром – не чувствовал.

Мне было стыдно, противно, но я ничего не мог с собой поделать. Может быть, из-за запаха. Я различал его все явственнее.

Это всего лишь мышка. Маленькая дохлая полевка. Тот хозяйственный кавказец поставил пару капканов, чтобы мыши не сгрызли ничего в гараже, и какая-то мышь попалась. А теперь разлагается. Запах накопился здесь, но стоит выйти наружу, останется только запах прелых листьев. Листьев – и ничего больше.

Но кто-то в глубине души с этим не соглашался. Потому что темнота вокруг, съевшая весь мир, окружившая тебя навечно, – возможно, еще не самое плохое, что может быть. Потому что иногда в темноте может быть что-то, о чем ты не знаешь…

Трус. Маленький жалкий трус!

Да, это обо мне.

Поэтому я вылез, пялясь в темноту. Так, не оборачиваясь, спиной прижимаясь к машине, чувствуя надежный корпус, светящийся изнутри, обошел ее. Открыл багажник – спасибо за еще один тусклый огонек, – расстегнул рюкзак и стал отыскивать фонарь.

Спиной я чувствовал, что где-то позади, шагах в четырех за мной, ворота – открытые в темноту. Запах казался еще сильнее. А фонарь все никак не отыскивался. Я не выдержал, шагнул вбок. Чтобы стоять вполоборота к воротам. Я не видел их, даже сюда свет из салона едва доставал, а тусклой лампочки в багажнике хватало только на то, чтобы осветить рюкзак и запаску.

Наконец-то я нащупал рифленый металл фонаря. Быстрее выдернул его и зажег, словно боялся опоздать. Боялся, что что-то опередит меня…

Луч света чуть проткнул густую темноту. Где-то впереди стал различим провал ворот.

Конечно же, никого там не было. Никто не крался из темноты мне за спину.

Бояться таких вещей – просто смешно. Особенно – когда все вокруг хорошо освещено. А еще лучше днем, когда весь мир залит светом, теплым и надежным светом солнца.

Но у меня в руке был только слабый фонарь.

Вполоборота к воротам я пошел вдоль машины, вернулся в салон и выдернул ключ зажигания. Темнота скачком надвинулась. Теперь во всем мире остался только свет фонаря.

Светя перед собой, протыкая темноту хотя бы на пару шагов, я дошел до ворот, переступил порог и остановился. Нащупал косяк, рукоятку. Вручную опустил ворота.

Втянул полную грудь воздуха, чтобы избавиться от запаха падали…

И скривился от отвращения, выдыхая обратно. Запах был и здесь. И куда сильнее, чем внутри.

И это вовсе не мышка…

Я светил фонарем вокруг себя, левой рукой вцепившись в косяк ворот. Туман съедал луч фонаря, я видел только белесую муть, и все. Луч истаивал в каких-то паре метров от меня. Ничего не рассмотреть. Если хочу что-то увидеть – надо двигаться.

Стараясь не вдыхать глубоко, я повел носом. Откуда тянет мертвечиной?

Кажется, слева. Не решаясь оторвать руку от стены конюшни, ведя по ней кончиками пальцев, я сделал пару шагов, снова принюхался. Да, тянуло с этой стороны.

Ведя рукой по стене, я шел дальше, запах становился все сильнее. А потом стена ушла из-под пальцев.

Я вздрогнул и шагнул обратно, жадно нащупывая стену.

Вот она! Я боялся отпустить ее. Туман давил на меня, окутывал со всех сторон. Если я сделаю несколько шагов прочь, я уже не увижу стену, туман проглотит ее… и расступится ли вновь, вернет ли ее, когда попытаюсь вернуться? Или сколько ни иди, стены не будет… Останется только туман…

Туман и темнота. А за ними есть еще что-то… кто-то…

Не сходи с ума!

Я хотел развернуться и броситься к дому – но я знал, что это будет за чувство, когда я зажгу свет. Запалю камин. Как смешны будут все страхи, что сейчас владеют мной – и как мерзок я буду самому себе. Трус. Маленький жалкий трус.

Я направил фонарь вниз и поводил вокруг. Вот дорожка, идущая вокруг конюшни, вдоль самой стены. Загибается налево. Все так, как и должно быть.

Я шагнул дальше – и вздрогнул. Что-то мягкое было под ногой…

Мгновенный ужас окатил меня – и пропал так же быстро. Это всего лишь комья прелых листьев. Сбились к коротким прутьям, торчащим из земли, да и застряли здесь. Лежат и гниют. Я всего лишь сошел с дорожки, она здесь очень узкая. А дальше – обрубки кустов. Кавказец подрубил их, чтобы не разрастались.

Светя фонарем под ноги, я двинулся дальше.

Трупный запах стал так силен, что меня затошнило. Что это может быть? Дохлая лесная зверюшка? Птица?

Но здесь же их нет, Диана их всех вывела отсюда. И уж совсем невероятно, чтобы кто-то забрел-залетел сюда, в эту пустую глушь, только для того, чтобы умереть тут…

Я вдруг понял, куда привел меня этот путь. За дальний угол конюшни, где с краю зарослей кустов – рукотворная прогалина, испещренная холмиками.

А потом под ногами, в расплывчатом круге света, среди темной земли – появилось что-то светлое. Почти белесое. Даже на взгляд податливое, как размякшая от воды бумага, но это была не бумага, это была кожа, человеческая кожа, черт знает сколько времени пролежавшая в земле, землистая, синюшная…

Я бы заорал, но воздух комком застрял в моем горле, а ноги сами рванули меня назад.

Лишь когда спина уперлась в стену, я осознал, что именно видел в неверном свете фонаря. Нога. Человеческая нога. Лодыжка и ступня. Фонарь высветил только их, потому что я направлял его вниз. Но дальше, в темноте и тумане…

Меня била дрожь. Все мышцы напряглись, и колючий жар разливался по ним – энергия, не находившая выхода. Тело стало будто чужое, а я – лишь гость в нем. Руки, ноги – я их чувствовал, но управлял ими кто-то другой, напуганный до смерти. Я лишь наблюдал за всем этим со стороны. Во сне. Это просто сон.

Я светил фонарем перед собой.

Тот… То, что было впереди – до него всего три-четыре шага.

Я выдернул из кармана Курносого – с ужасом понимая, что это не поможет. Мальчишка был без крови, а тем двоим Гош прострелил головы. И если они могут двигаться… если они все еще могут двигаться… что им мои пули?

И тут я понял. Озарение было ярким, как удар.

Жаль, слишком поздно. Теперь это меня не спасет…

Вот чем занималась Диана. Вот почему она была выжата так, будто жернова ворочала – одной силой мысли. В самом деле почти жернова, и почти одной силой мысли.

Я обреченно ждал, направив фонарь и револьвер перед собой, – но ничего не происходило. Спереди никто не шел на меня.

Сбоку. Сбоку, конечно же!

Я махнул фонарем вправо. Из тумана выступила тень, и я потянул крючок – но не выстрелил. Всего лишь голый куст. Быстрее влево!

Тоже ничего.

Снова прямо перед собой. Но и тут ничего. Лишь клубящаяся темнота тумана.

Значит, они делают что-то хитрее… Она заставляет их делать что-то хитрее…

Сердце вырывалось из груди, пульс гудел в ушах, я махал фонарем из стороны в сторону, тыкая в темноту вокруг. Понимая, что это бесполезно. Вот и все…

Вот и все…

Я стискивал револьвер, сжимал фонарь. Только бы не погас, только бы не сейчас… Хотя и это уже ничего не изменит…

Вот и все…

Я потерял счет времени.

Минута? Две? Полчаса? Не знаю, сколько я простоял так, дрожа и задыхаясь, от ужаса почти перестав замечать смрад разлагающихся тел.