Верность Отчизне. Ищущий боя

Иван Никитович Кожедуб

Верность Отчизне. Ищущий боя

Предисловие

Ищущий боя

В год шестидесятилетия Великой Победы Ивану Кожедубу исполнилось бы 85 лет[1]. Для одних Иван Никитович – символ великой эпохи, трижды Герой Советского Союза, забронзовевший маршал авиации, легендарный и непобедимый, – где-то рядом с Пересветом, Пожарским и Суворовым. Для других он – великий летчик, всегда ищущий боя, лучший советский ас, имеющий на своем счету рекордное количество «лаптей» и «фок», а во время Корейской войны заслуживший еще и авторитет выдающегося военачальника. Для третьих – а их, к сожаленью, все меньше – веселый и заботливый боевой друг, товарищ, командир. Для четвертых – хлебосольный хозяин, добрейший, неистощимый на выдумку человек, полный своего неповторимого юмора.

Его жизнь проста и ясна – как на ладони.

Иван Кожедуб родился в селе Ображеевка, что неподалеку от Шостки, в исконно русских местах, где некогда проходили на бой с половцами дружины Игоря Святославича. Младший, пятый ребенок в семье, Иван рос в крайней бедности. Отец его, Никита Илларионович, рано подорвал здоровье, но был человеком грамотным и даже философски подкованным. Наверное, его складные речи да удивительные знания были не последним доводом в ухаживаниях за Стефанидой Веремес – красивой девушкой из небедной семьи. Однако брак с «неровней» пришелся не по вкусу ее строптивому отцу, и Стефаниде отказали в приданом.

Иван не был в детстве озорником, умел хорошо рисовать, к шести годам, «по оберткам», выучился читать. Окончив 7 классов, он поступил на Рабфак Шосткинского химико-технологического техникума, а в 1938 году, восхищенный формой учлетов, пришел в аэроклуб.

В апреле 39-го он совершил свой первый полет, испытав незабываемые ощущения. Красоты родной земли, открывшиеся с полуторакилометровой высоты из кабины У-2, произвели на юношу неизгладимое впечатление.

В начале 1940 года, так и не закончив техникум и не став «специалистом по порохам», Кожедуб получает направление в Чугуевское военное училище летчиков, где последовательно проходит подготовку на УТ-2, УТИ-4, И-16. Осенью того же года, совершив два чистых полета по кругу, он, к своему глубокому разочарованию, был оставлен в училище инструктором.

Он много летает, экспериментирует, оттачивает пилотажное мастерство. «Было бы можно, кажется, не вылезал бы из самолета. Сама техника пилотирования, шлифовка фигур доставляли мне ни с чем не сравнимую радость», – пишет Иван Никитович в этой книге, раскрывая тем самым суть летчика.

Весть о начале войны заставила сержанта Кожедуба (по иронии судьбы в «золотом выпуске» 1941 г. летчики были аттестованы не лейтенантами, а сержантами) еще более настойчиво заниматься летным самообразованием, изучать вопросы тактики, конспектировать редкие и не очень объективные описания воздушных боев, появлявшиеся в газетах. Дни, в том числе и выходные, были расписаны по минутам и подчинены единой цели – стать достойным воздушным бойцом. Обладая хорошим пространственным воображением, он живо представлял себе картины воздушных поединков, умозрительно проигрывал варианты, отмечал и запоминал то, что казалось важным.

Большое впечатление произвела на него речь Сталина, произнесенная 7 ноября 1941 года. Несколько ключевых фраз из той речи Кожедуб занес в свою записную книжку, хранившую также контуры самолетов и схемы воздушных боев. Суеверный, как большинство летчиков, он считал эту книжку своим талисманом и брал в каждый вылет. Заносить мысли на бумагу, анализируя происходящие события, стало для него привычкой: всю жизнь он вел дневники.

Поздней осенью 1942 года, после многочисленных просьб и рапортов, старший сержант Кожедуб в числе других инструкторов и выпускников училища был направлен в Москву, на пункт сбора летно-технического состава, откуда попал в 240-й истребительный авиационный полк.

Еще в августе 240-й иап одним из первых был вооружен новейшими в то время истребителями Ла-5. Однако переучивание провели наспех, за 15 дней, при эксплуатации машин вскрылись конструктивные и производственные дефекты, и, понеся на Сталинградском направлении тяжелые потери, уже через 10 дней полк был выведен с фронта. Кроме командира полка майора И. Солдатенко, в строю оставалось лишь несколько летчиков… Следующие подготовка и переучивание проводились уже основательно: в конце декабря 1942 г., после напряженной месячной теоретической подготовки с ежедневными занятиями, летчики приступили к полетам на новых машинах.

В одном из тренировочных вылетов, когда сразу после взлета из-за поломки двигателя тяга резко упала, Кожедуб решительно развернул самолет и спланировал на край летного поля. Сильно ударившись при посадке, он на несколько дней выбыл из строя и к моменту отправки на фронт едва налетал на новой машине всего 10 часов. Этот инцидент был лишь началом долгой полосы неудач, преследовавших летчика в начале его ратного пути.

При распределении новых самолетов Кожедубу досталась тяжелая пятибачная машина с бортовым номером 75. Во время своего первого боевого вылета на прикрытие аэродрома, пытаясь атаковать группу бомбардировщиков, он попал под удар вражеских истребителей, а затем в зону огня своей же зенитной артиллерии. Самолет получил тяжелые повреждения от пушечной очереди Ме-109 и от попадания двух зенитных снарядов. Кожедуб тогда чудом остался жив: бронеспинка защитила его от фугасного снаряда авиационной пушки, а ведь в ленте фугасный снаряд, как правило, через один чередовался с бронебойным…

После ремонта его Ла-5 мог именоваться боевой машиной лишь условно. На боевые задания Кожедуб вылетает редко и на «остатках», т. е. на свободных самолетах, которых было меньше, чем летчиков. Однажды его и вовсе чуть не забрали из полка на пост оповещения. Лишь заступничество Солдатенко, то ли разглядевшего в молчуне-неудачнике будущего великого бойца, то ли пожалевшего его, спасло Ивана от перепрофилирования.

Только на Курской дуге, во время сорокового боевого вылета, сам уже став «батей» – заместителем комэска, – Кожедуб сбил своего первого немца – «лаптежника» Ю-87. После этой победы его счет начинает быстро расти – выполняя нелюбимые истребителями задания по прикрытию наземных войск и сопровождению, Кожедуб одержал здесь 4 официальные победы.

Взыскательный и требовательный к себе, неистовый и неутомимый в бою, феноменально выносливый к перегрузкам, он становится идеальным воздушным бойцом, инициативным и исполнительным, дерзким и расчетливым, отважным и умелым, рыцарем без страха и упрека. «Точный маневр, ошеломляющая стремительность атаки и удар с предельно короткой дистанции», – так Кожедуб определял основу воздушного боя. Впрочем, сам он, будучи прекрасным стрелком (в том числе, кстати, и из личного оружия, о чем есть свидетельства с полковых и дивизионных стрельб, – на пятидесяти метрах он умел отстрелить горлышко у бутылки), будучи настоящим снайпером, Кожедуб предпочитал атаковать самолеты противника с 200–300 метров, редко, по обстоятельствам, сближаясь на более короткую дистанцию. Он был рожден для боя, жил боем, жаждал его. Вот характерный эпизод, подмеченный другим великим асом, однополчанином Кожедуба, Кириллом Евстигнеевым: «Как-то Иван возвратился с задания, разгоряченный боем, возбужденный и, может быть, поэтому непривычно словоохотливый: – Вот гады дают! Не иначе как «волки» из эскадрильи «Удет». Но мы им холку намяли – будь здоров! – И, показав в сторону КП, он с надеждой спросил адъютанта эскадрильи: – Как там? Ничего больше не предвидится?»

Отношение Кожедуба к машине приобретало черты религии, той ее формы, что носит название аниматизма. «Мотор работает четко. Самолет послушен каждому моему движению. Я не один – со мной боевой друг», – в этих строках отношение аса к самолету чуть ли не как к одушевленному существу. И это не поэтическое преувеличение, не метафора. Подходя к машине перед вылетом, Кожедуб всегда находил для нее несколько ласковых слов, в полете разговаривал как с товарищем, выполняющим важную часть работы. Ведь, помимо летной, трудно найти профессию, где судьба человека больше бы зависела от поведения машины.

Всего за войну он сменил 6 «лавочкиных», и ни один самолет не подвел его. И он не потерял ни одной машины, хотя случалось гореть, привозить пробоины, садиться на усеянные воронками аэродромы.

Из его машин наиболее известны две. Одна – Ла-5ФН, построенная на деньги колхозника-пчеловода В. Конева, с яркими, белыми с красной окантовкой, надписями по обоим бортам (а ведь летчики особенно не любили броских примет), имела удивительную фронтовую судьбу. На этом истребителе Кожедуб провоевал май – июнь 1944 г., сбив 7 немецких самолетов. После его перевода в 176-й гиап на этой машине несколько боевых вылетов совершил П. Брызгалов, а затем К. Евстигнеев, уничтоживший на ней еще 6 вражеских самолетов.

Другой прославленный истребитель Кожедуба – Ла-7, бортовой номер 27 – сегодня можно увидеть в Музее ВВС (Монино). На нем Иван Никитович летал в «маршальском» гиап, на нем закончил войну, на нем сбил 17 вражеских машин.

А всего за годы войны Кожедуб совершил 330 боевых вылетов, провел 120 воздушных боев, лично сбив 62 самолета, – это лучший результат в авиации союзников.

О своем боевом пути Иван Никитович подробно рассказал в этой книге. Добавим то, о чем он, по различным причинам, не мог написать.

Так, Кожедуб не упомянул, что один из офицеров полка, замкомэска Тимофеев, сбитый еще в начале войны, был перевербован в плену немцами и, по возвращении на фронт, довольно нагло пытался наладить подрывную работу. Наглость и сгубила его – еще до начала интенсивных боев он был арестован Смершем. В одном из парных боевых вылетов Тимофеев пытался поставить Кожедуба в безвыходную ситуацию, но то ли приобретенное мастерство, то ли предопределенность спасли Ивана Никитовича… А вообще за годы войны Кожедубу довелось летать в паре с добрым десятком летчиков – чаще других с В.Ф. Мухиным и В.А. Громаковским, – причем он не потерял никого из своих ведомых.

К сожалению, мало пишет он и о том, что среди летчиков полка был человек, ставший для него живым примером, – Кирилл Алексеевич Евстигнеев. Этот ас почти всю войну опережал Кожедуба по числу официальных побед, уступив ему первенство только в 1945 году.

И, наконец, еще один малоизвестный факт, о котором Ивану Никитовичу пришлось умолчать в мемуарах. В самом конце войны Кожедуб пополнил свой боевой счет еще и двумя американскими истребителями Ф-51 «Мустанг», которые по ошибке попытались атаковать его над Берлином, но были немедленно сбиты при отражении атаки. Как рассказывал мне сам Иван Никитович, 17 апреля 1945 года, встретив в воздухе «Летающие крепости» союзников, он заградительной очередью отогнал от них пару «мессершмиттов», но через секунду сам был атакован американскими истребителями прикрытия.

«Кому огня? Мне?! – с возмущением вспоминал Кожедуб полвека спустя. – Очередь была длинной, с большой, в километр, дистанции, с яркими, в отличии от наших и немецких, трассирующими снарядами. Из-за большого расстояния было видно, как конец очереди загибается вниз. Я перевернулся и, быстро сблизившись, атаковал крайнего американца (по количеству истребителей в эскорте я уже понял, кто это) – в фюзеляже у него что-то взорвалось, он сильно запарил и пошел со снижением в сторону наших войск. Полупетлей выполнив боевой разворот, с перевернутого положения, я атаковал следующего. Мои снаряды легли очень удачно – самолет взорвался в воздухе…

Когда напряжение боя спало, настроение у меня было совсем не победным – я ведь уже успел разглядеть белые звезды на крыльях и фюзеляжах. «Устроят мне… по первое число», – думал я, сажая машину. Но все обошлось. В кабине «Мустанга», приземлившегося на нашей территории, сидел здоровенный негр. На вопрос подоспевших к нему ребят, кто его сбил (вернее, когда этот вопрос сумели перевести), он отвечал: «Фокке-Вульф» с красным носом… Не думаю, что он тогда подыгрывал; не научились еще тогда союзники смотреть в оба…

Когда проявили пленки ФКП[2], главные моменты боя оказались зафиксированы на них очень четко[3]. Пленки смотрело и командование полка, и дивизии, и корпуса. Командир дивизии Савицкий, в оперативное подчинение которому мы тогда входили, после просмотра сказал: «Эти победы – в счет будущей войны». А Павел Федорович Чупиков, наш комполка, вскоре отдал мне эти пленки со словами: «Забери их себе, Иван, и никому не показывай».

Это было одно из нескольких боевых столкновений советской и американской авиации, случавшихся в 1944-45 годах…

После окончания войны гвардии майор Кожедуб был направлен в Академию ВВС в Монино[4]. В ноябре 1945 года в монинской электричке он встретил красавицу десятиклассницу Веронику и вскоре сделал ей предложение. 2 января они расписались и отметили это событие (свадьбой его назвать трудно) в одном из штабных помещений аэродрома Теплый Стан.

Искреннюю любовь к Веронике Николаевне, своему «главному адъютанту и помощнику», Иван Никитович пронес через всю жизнь. В письмах к обожаемым жене и дочери, впервые опубликованных в данной книге, этот грозный боец, наводивший ужас на врагов, предстает человеком нежным и трогательным до сентиментальности.

Женщина необыкновенной красоты, энергичная, изящная, легкая, Вероника Николаевна была способна вести непринужденную содержательную беседу – и успешно торговаться на рынке, участвовать в многокилометровых морских заплывах и классно водить автомобиль, помнить сотни встреченных ею людей, их имена, лица, привычки. Она любила и умела прекрасно, с фантазией, готовить, собирала произведения живописи, дружила со многими известными художниками[5], гроссмейстерски играла в преферанс, но могла и резким словом оборвать терявшего дистанцию собеседника…

В 1947 году у Ивана Никитовича и Вероники Николаевны родилась дочь, которую назвали Наташей.

Учеба в Академии ВВС поначалу давалась Кожедубу нелегко – отвлекали бесконечные приглашения на вечера, праздники, юбилеи, просто дружеские посиделки. Добрейший человек, он был не в состоянии, как Покрышкин, жестко и решительно сказать «нет». Да и приглашения были непростыми – то от трудового коллектива ЗиСа, то от известных артистов, то от комендатуры Кремля. «Мрачные, похожие на ворон, люди в погонах с синими просветами – жуть», – вспоминала последних Вероника Николаевна. Изредка приезжали однополчане, соратники – молодые, веселые, сильные. Надо ли говорить, что большинство этих встреч заканчивались выпивкой, нередко весьма серьезной. Большим любителем выпить был Н. Ольховский, бывший командир Кожедуба. Его визиты сразу принимали заданную им направленность и заканчивались заполночь, а то и на следующий день.

Поскольку отец Ивана Никитовича умер в 1945 году, так и не дождавшись сына с войны, а мать отошла в мир иной еще раньше, в 36-м, – отеческие функции в какой-то степени принял на себя маршал авиации Ф.Я. Фалалеев: он как мог ограждал Кожедуба от приглашающих, дал команду не пускать в Академию визитеров, в том числе и в форме, оберегал от мошенников, которых хватало и в те времена. (Заметим, что и Академию ВВС Иван Кожедуб выбрал в июне 1945 года после беседы с Фалалеевым. Некоторые советовали ему, по примеру Покрышкина, Алелюхина, Лавриненкова, идти в Академию им. Фрунзе.) Но у Фалалеева не было главного – здоровья, которое он подорвал в годы войны, будучи заместителем командующего ВВС и лично докладывая Сталину о боевой работе авиации. Умер Фалалеев в 1955 году.

Да и состояние здоровья самого Кожедуба ко времени окончания Монинской Академии оставляло желать лучшего – чудовищные затраты нервной энергии в воздушных боях, испытания медными трубами после войны не могли не отразиться на его самочувствии: появились проблемы с сердцем, носоглоткой. Но, несмотря ни на что, Иван Никитович успешно окончил командный факультет Академии ВВС, получив за дипломную работу отличную оценку, и был назначен на должность комдива под Баку. Однако В.И. Сталин оставляет его под Москвой, в Кубинке, помощником заместителя, заместителем, а затем и командиром 324-й иад., в составе которой Ивану Никитовичу доведется еще раз окунуться в «реку войны» – первой войны новой реактивной эры – и вновь добыть для своей Родины великую ратную славу.

В конце 1950 года, дивизия Кожедуба, одной из первых перевооруженная на реактивные истребители МиГ-15 FУдивительно, что среди сотен авиамоделей из десятка стран мира, продаваемых в Центральном универмаге «Детский Мир» в Москве, ни в 2004, ни в 2005 году не было ни одной модели МиГ-15, наверное, самого прославленного реактивного истребителя советских ВВС., была отправлена на Дальний Восток. С марта 1951 года по февраль 52-го в небе Кореи дивизия сбила спесь с воинственных янки, одержав 215 побед и потеряв лишь 52 самолета и 10 летчиков[6]. Кожедубовцы не только «завалили» 12 американских «сверхкрепостей» (именно катастрофические потери стратегических бомбардировщиков Б-29 в Корее заставили США отказаться от планов ядерного нападения на Советский Союз), но и захватили драгоценный трофей – новейший американский истребитель Ф-86 «Сейбр», который был подбит Е. Пепеляевым и совершил вынужденную посадку на северокорейской территории, откуда его вывезли в СССР и подвергли детальным исследованиям, так что последующие модели микояновского КБ во многом обязаны этому трофею.

Хотя самому Кожедубу строго-настрого запрещалось лично участвовать в боевых действиях, под его командованием 324-я иад имела в Корее наивысшую «боевую производительность» (число побед к количеству боевых самолетов) и наименьшие относительные (к боевому вылету) потери в самолетах и летчиках. Боевая работа 324-ой иад в Корее навсегда останется ярчайшей страницей Российской военной истории, а ее командир заслужил право называться не только величайшим советским асом, но и выдающимся военачальникам.

После Кореи была служба под Калугой, в Инютино, затем Академия Генштаба, по окончании которой в 1956 г. И.Н. Кожедуб был назначен первым замом начальника Управления боевой подготовки ВВС страны. С мая 1958-го по 1964 год он был заместителем командующего ВВС Ленинградского, а затем Московского военных округов. До 1970 г. Иван Никитович регулярно летал на истребителях, освоил десятки типов самолетов и вертолетов. Последние полеты он совершил на МиГ-21. С летной работы ушел сам и сразу.

Части, которыми командовал Кожедуб, всегда отличались низким уровнем аварийности, и сам он как летчик не имел аварий, хотя «нештатные ситуации», конечно, случались. Так, в 1966 г., во время полета на малой высоте, его МиГ-21 столкнулся со стаей грачей; одна из птиц попала в воздухозаборник и повредила двигатель. Для посадки машины потребовалось все его летное мастерство.

После Московского военного округа Кожедуба вернули на должность зама начальника Управления по боевой подготовке ВВС, откуда он был переведен почти двадцать лет назад…

Безупречный воздушный боец, выдающийся авиационный командир, он не мог найти себя в мирное время, не обладал вельможными качествами, не умел заискивать и льстить, интриговать и лелеять нужные связи. Казалось, он даже не замечал ревности к своим орденам и славе.

В орденском наборе Ивана Никитовича три звезды Героя Советского Союза, два ордена Ленина, семь орденов Красного Знамени[7], орден Александра Невского, Отечественной войны 1-ой степени, 2 ордена Красной Звезды, «За службу Родине в ВС СССР» 3-ей степени, иностранные ордена…

Среди друзей Кожедуба были самые разные люди. Нередко он появлялся в обществе великого тенора И.С. Козловского, режиссера С.Ф. Бондарчука и писателя А.В. Софронова, дружил с актерами И.В. Переверзевым и И. Андреевым, скульпторами Н.В. Томским и Л.Е. Кербелем, художниками А.И. Лактионовым и Б.М. Щербаковым, конструкторами В.П. Глушко и С.А. Лавочкиным. Часто, и отнюдь не в лучшие для маршала годы, по-дружески бывал у Г. К. Жукова.

Но главное место в душе Ивана Никитовича занимали все же фронтовые друзья: Евстигнеев и Мухин, Чупиков и Куманичкин, Ольховский и Громаковский… А ближайшим товарищем был, наверное, Евгений Васильевич Петренко, его земляк, полковник, Герой Советского Союза, бывший летчик-истребитель Северного флота. Человек неистощимого юмора, любитель всевозможных шуток и розыгрышей, он был родственен Кожедубу своей склонностью к сатирическим эскападам, каламбурам и анекдотам.

Домашние помнят десятки поговорок, которыми Иван Никитович разнообразил свои речи: «Людына нэ птица» – в ответ на просьбу поторопиться; «Ведешь осмотр задней полусферы?» – к заглядевшемуся на незнакомку приятелю; «У-у, какой у тебя подвесной бачок образовался!» – удивлялся он животу потолстевшего товарища.

Вместе с тем, Иван Никитович был человеком исключительно вдумчивым, склонным к анализу. Еще в юности он завел дневник, куда заносил тщательно отобранные, необходимые воздушному бойцу факты, делал выводы, строил планы, – и впоследствии вел эти записные книжки всю жизнь.

Собрал большую библиотеку и много читал[8]. Особенно ценил Есенина, Шолохова, К. Симонова.

Хорошо играл в преферанс и шахматы, любил бильярд и теннис.

Не любил мрачную музыку; когда ее включали – хмурился и сердился…

Национальный герой, он всю свою жизнь был вынужден вести гигантскую общественную работу. Приятной была, пожалуй, должность вице-президента ФАИ: тут и свои люди – летчики, космонавты, – и летные мероприятия, и загранкомандировки. Депутат, председатель, президент десятков различных обществ, комитетов и федераций, Иван Никитович Кожедуб был одинаково честен и с первым лицом государства, и с провинциальным правдоискателем.

Он остро переживал события текущей политики, с сомнением относился к перестройке, возмущался войной, развязанной США в Ираке.

Умер Иван Никитович у себя на даче, в Монино, от сердечного приступа, 8 августа 1991 года, не дожив двух недель до развала Великого государства, частью славы которого был он сам.

Имя этого великого бойца и военачальника сохранится, пока жива русская земля. Рядом с именами защитников пределов России – князя Святослава и Владимира Мономаха, Александра Невского и Евпатия Коловрата, Кузьмы Минина и Александра Суворова, Петра Багратиона и Алексея Брусилова, Георгия Жукова и Константина Рокоссовского – навсегда останется имя победителя Люфтваффе и ЮЭс эйр форс Ивана Никитовича Кожедуба.

* * *

В своей жизни, помимо десятков статей, обращений, предисловий, И.Н. Кожедуб написал, по крайней мере, пять книг: «Служу Родине», «Праздник Победы», «Верность Отчизне», «В воздушных боях», «Друзья однополчане», – причем наиболее полной, включающей в себя содержание всех остальных, является впервые опубликованная в 1969 г. «Верность Отчизне», переиздание которой мы и предлагаем вниманию читателей.

Как и все остальные, эта книга Кожедуба вышла в литературной обработке известного филолога и переводчика А.А. Худадовой, которая была рекомендована Кожедубу его первым скульптором Г.И. Кипиновым как квалифицированный литературный работник. Худадова была тонкой остроумной женщиной, интеллигентной, сдержанной, экономной и одинокой. Последние ее качества раздражали Веронику Николаевну – супругу Ивана Никитовича, – и Худадова заслужила ее стойкую неприязнь.

Книги Кожедуба написаны несколько упрощенно, но в целом откровенно и честно, – и по сей день остаются одними из интереснейших и важнейших мемуарных изданий, посвященных Великой Отечественной войне. «Упрощенность» стиля можно отнести на счет А. Худадовой – блестящий переводчик с французского, лично и в соавторстве переведшая на русский язык многие классические произведения Руссо и Вольтера, Бальзака и Дюма, Жюля Верна и Жорж Санд, Сименона и Базена[9], – она не имела достаточного опыта самостоятельной авторской работы, надлежащего писательского таланта. Возможно, на манеру изложения повлияло и то, что «Верность Отчизне» впервые вышла в серии «Школьная библиотека» издательства «Детская литература». Впрочем, детской эту книгу не назовешь. Недаром на титульном листе авторского экземпляра сохранился такой отзыв маршала Ротмистрова: «Дорогой Иван Никитович! Это очень серьезная книга. И никакая не детская – или, скажем по-другому, написана для взрослых, а художественно оформлена так, что ее одинаково будут читать, а скорее всего и читают с одинаковым интересом, как взрослые, так и юношество. Вы хорошо сделали, что эта книга увидела свет. 14.1.70 г. С уважением П. Ротмистров».

При подготовке данного переиздания редакция имела возможность сверить текст мемуаров И.Н. Кожедуба с авторским экземпляром 1969 года, на полях которого сохранилась собственноручная правка Ивана Никитовича, учтенная при работе над книгой.

Н.Г. БОДРИХИН

Верность Отчизне

Посвящаю боевым товарищам, вместе с которыми я сражался против фашизма

Иван Кожедуб

Часть первая

КОМСОМОЛЬЦЫ, НА САМОЛЕТ!

Километрах в десяти от нашей Ображеевки протекает Десна, судоходная в здешних краях. На другом, высоком, берегу, за излучиной реки и крутым взгорьем, стоит древний Новгород-Северский.

Весной Десна и ее приток Ивотка широко разливаются, затопляют луга. За вольницей, недалеко от деревни, выходит из берегов озеро Вспольное и словно исчезает, сливаясь с пойменными водами. Невысокие холмы защищают нас от натиска вешних вод, но в большой паводок сельчане с тревогой следят, не поднялся ли уровень поймы выше обычного, и толкуют об одном – не прорвалась бы вода к хатам.

Разливаются и небольшие деревенские озера. Бурные потоки с шумом несутся с полей и огородов, пересекают улицы, заливают и сносят редкие деревянные мостки. Ни пройти, ни проехать.

Пойму не окинуть взглядом. Только далеко на горизонте из воды вздымается крутой берег Десны. Нас, мальчишек, притягивал тот высокий берег. Хотелось доплыть до него на лодке, взбежать по крутому подъему и поглядеть на Новгород-Северский, да старшие не разрешали. Мечтая о дальнем плавании, мы мастерили кораблики из коры и картона, и вешние ручьи уносили их в озера.

Вода спадала, и нас манили леса и луга – вольные зеленые просторы.

Дороги и гати вели из села в разные стороны: в леса – Собыч и Ушинскую Дубину, к перевозу в Новгород-Северский, на Черниговщину, в наш райцентр Шостку и в памятное мне сызмальства село Крупец.

Оттуда, из Крупца, была родом моя мать. Молоденькой девушкой она познакомилась на гулянье с видным парнем из Ображеевки – моим будущим отцом. Они крепко полюбили друг друга. Но когда он пришел свататься, дед, человек крутой, прогнал жениха прочь: сильный, веселый парубок в расшитой рубахе оказался безземельным бедняком, а дед хотел выдать дочь за человека степенного, зажиточного. И она бежала из отчего дома: мои родители поженились тайно.

Крестьянину-бедняку было нелегко прокормить семью, а семья росла, забот прибавлялось. Отцу приходилось батрачить на кулаков-мироедов. Гнуть спину на ненавистных богатеев ему было тяжелее всего. Вдобавок ко всем невзгодам в начале Первой мировой войны он заболел тифом. Тяжело пришлось матери с малыми детьми, хоть ей и помогали сестры и братья из Крупца. Долгая, трудная болезнь навсегда унесла силы и здоровье отца: он стал часто хворать, его мучила одышка. Чуть оправившись, он нанялся на завод в Шостку и с перерывами проработал там многие годы.

Пришла Великая Октябрьская революция. Отец, как и другие бедняки, получил надел земли и лошадь. Но земля ему досталась неплодородная, песчаная, далеко от села. На беду, он как-то, скирдуя сено, упал с высокого стога, долго проболел и с той поры прихрамывал. Так и не удалось отцу наладить хозяйство. А семья была большая: жена, дочь и четверо сыновей; старший, Яков, родился в 1908 году, я, младший, – в 1920.

Братья – Яша, Сашко и Гриша – с малых лет батрачили на кулаков.

Мать видела, что отцу не под силу тяжелая работа, но, случалось, попрекала:

– Сыны наши из-за тебя на куркуля батрачат.

Отец выслушивал попреки молча.

Весной, в двадцатых годах, когда у нас не оставалось ни картофелины, мать отправлялась к родственникам в Крупец за помощью. Бывало, вечером скажет:

– Ну, Ваня, завтра пидемо у Крупец, к тете Гальке.

Ночью не раз проснусь, все смотрю – не рассвело ли. Правда, у родственников матери, хоть они и помогали нам, я чувствовал себя стесненно. Хаты у них в две комнаты, пол деревянный, чисто вымытый. А у нас в хате доловка – земляной. Я робел, не знал, где ступить, где сесть. К тому же кузнец Игнат, муж одной из теток, увидев меня, всегда сурово хмурил брови и говорил:

– Опять пришел!

И я, не зная, шутит ли он, правда ли не рад мне, со слезами твердил, прижимаясь к матери:

– Мамо, пидемо до Гальки.

Только у нее, у тети Гальки, мне бывало хорошо и уютно. Она искренне радовалась нашему приходу, и я это чувствовал. Баловала меня, угощала, делясь последним, неохотно отпускала.

Возвращалась мать из Крупца с тяжелым узлом – мукой, крупой, салом. Я тоже нес поклажу. Бывало, устану, начинаю отставать, хныкать. И мать, охнув, снимает со спины тяжелую ношу, кладет ее на землю под дерево, выбрав место посуше. Мы присаживаемся отдохнуть. Я дремлю, а мать тихонько напевает.

Но иногда голос ее вдруг дрогнет, и она тихонько заплачет. Весь сон у меня пропадает. Бросаюсь к ней на шею, стараюсь утешить, хотя и не понимаю, отчего так горько плачет мать. А она улыбнется сквозь слезы, с трудом встанет и, взвалив ношу на спину, возьмет меня за руку. Мы медленно идем к нашей Ображеевке по дороге, обсаженной вербами.

Здоровье у матери слабое, но работает она много, ловко и проворно, никогда не сидит сложа руки. Она плохо слышит, часто сетует на глухоту, и от жалости к ней я начинаю плакать. Всхлипывая, хожу за ней следом. А иногда мать скажет: «Ой, сынок, мне что-то нездоровится» – и, оставив работу, со стоном упадет на лежанку. И я готов бежать из хаты куда глаза глядят, лишь бы не слышать ее стонов. Но удерживает чувство тревоги за мать, желание помочь ей. Не отхожу от нее: то подам пить, то поправлю подушку.