Торговка

— Вытри сапоги, подруга…

Она послушно подчинилась и потом сказала, что ей нужно доехать до любой станции метро, а до центра она доберется сама. Обычно проституток я определяла с первого взгляда, но эта была еще совсем ребенок, лет четырнадцати, с хорошей деревенской мордахой и румянцем на все тугие щеки, вежливо-молчаливая. Когда я спросила, по какой нужде она чешет в Москву, она ответила серьезно:

— За учебниками.

— Если умеешь, помолчи, — попросила я. — Не бубни под руку… Дорога видишь какая!

Она кивнула и сидела молча, жуя резинку.

От нее пахло дровяным дымком, талым снегом и молоком, и я подумала, что, наверное, ей приходится ходить за коровой.

Москва начала просматриваться в темени мерцающим световым куполом, зависшим над еще невидимым вавилонским скопищем строений. Девчонка засуетилась. Открыла большую сумку, вынула косметичку — дешевенькую, из розовой пластмассы — и приступила к боевой раскраске. Я почти оторопело следила за тем, как симпатичное детское личико преображается под ее неожиданно умелыми движениями. Пухловатый ротик стал сочным и мокро-красным от помады, щеки и лоб она запудрила до мучнистой белизны, приклеила ресницы, прошлась тенями под скулами и на висках, прыснула на волосы каким-то душно-сладким спреем и вдруг подмигнула сама себе нагловато и заученно.

— За учебниками, значит? — вздохнула я, не сдержавшись. — И чему ж в них там учат, в твоих учебниках?

— Чего лыбишься-то, тетя? — оскалилась она, как зверек. — Ты вон вся в фирму упакована, на иномарке гоняешь… Да еще с собакой такой! А я тоже человек! Чем морали читать, лучше телефончики дай… Есть же у тебя знакомые неустроенные мужчины? Озабоченные, понимаешь? Которые уличных снимать боятся… Я чистая, анализы сдаю! И все умею. А я тебе — процент!

Я остановилась.

— Вытряхивайся.

— Ты че? До Москвы вон еще скоко!

— Ну?

— А, — ухмыльнулась она. — Ты из таких, которые права качают? Лекции читают? Или боишься, что не заплачу? Ну ладно-ладно, держи заначенные! Я не без понятия…

Она вынула из сумки полсотни.

— Гриша, нас не поняли, — сказала я. Пес рыкнул.

— Во чумовая! — изумленно воскликнула девица. Но без особой обиды.

Она выкинула на обочину сумку и выпрыгнула сама. И тут же распахнула шубку, выставила ножку под свет фар. За нами машины уже шли сплошным потоком, но медленно: на въезде в город, наверное, как всегда, шла проверка постороннего транспорта и подозрительных персон. Ее сразу посадили в какую-то «десятку» с наворотами. Я не трогалась. Закурила, морщась, будто хины хлебнула.

Ну вот я вышибла эту девчонку… А чего добилась? Может, ее уже трахают прямо на ходу в этой «десятке»? Она же все умеет…

Мне всегда было жалко этих уличных тружениц, особенно в непогоду. Когда я гнала домой «гансика» по Садовому поздним вечером или за полночь, они стояли терпеливо, как столбики, или расхаживали, словно часовые на посту, и казались мне голодными и немытыми, какими-то потерянными, как домашние собаки, которые, поскуливая, мечутся по улицам в поисках забывшего о них хозяина. Я пыталась оправдать их тем, что каждой из них надо есть и одевать себя, и еще тем, что они, наверное, ничего больше делать не умеют. То, что могут и не хотеть, мне как-то не приходило в голову. В конце концов, каждый выбирает свою судьбу и строит себя сам. Тут никто не поможет. За исключением малозначительных деталей, лично я от всех них отличаюсь весьма немногим. А могло случиться так, что мне бы пришлось вливаться в их дружные ряды? Я задумалась всерьез в тот вечер в машине и решила, что такого не произошло бы никогда. Конечно, была история с Терлецким, и Илья заплатил мне. Но я же не предлагала ему себя сама!

Похоже, что меня держит и держало на плаву мое дело. Если бы не было лавки, нашла бы что-нибудь еще. На худой конец, лестницы в подъездах мыть или в больнице горшки выносить — тоже работа.

А что сделала Катька Рагозина? Если отбросить всю сопливую шелуху? Высокомерно издевалась над тем, что я торгую селедкой, а сама спокойненько продала себя. Ну не спокойненько, допустим, — с муками и отчаянием. И брала за свое отчаяние деньги.

Тогда откуда это постоянное ощущение моей собственной вины в том, что она сама себе устроила? Хрустнула Катерина, поломалась всерьез и, кажется, навсегда. Живет теперь как спит.

Кстати, спит она и впрямь почти беспрерывно, я замечала. Иногда даже стоя за весами. Глаза, как у птицы, закрываются пленкой, только прозрачно-тусклой. А по ночам плачет. Почти беззвучно. Чтобы мне не мешать…

Толкнешь — идет, приготовишь — ест. А тут как-то смотрю, старую батину бритву в столе нашла, опасную, с открытым лезвием. И легонько по запястью водит. Как бы примеряется. Я отобрала, конечно. Не сотворила бы что-нибудь с собой спящая царевна…

А чем будить ее будем, Корноухова? Я прикинула варианты. И засмеялась. Лишь бы они ни о чем не догадались!

Как только позвонил Лор, я его пригласила к себе на ужин. Он страшно воодушевился, примчался как на крыльях, притащил букет и потрясный альбом репродукций с картин Босха, который привез из Брюсселя. То, что в моем доме оказалась Катька, его поначалу глубоко оскорбило, он рассчитывал на тет-а-тет, но парень был воспитанный и виду не показал.

Мы ужинали церемонно и чинно, при свечах, я нарочно поставила музыку Вивальди и церковные хоры, чтобы Лор не перевозбудился.

Я заставила Катерину надеть мое абсолютно глухое черное платье, приладила белый сиротский воротничок и лично причесала ее, очень гладко. Бледно-нежная, лилейно недорасцветшая, молчаливая и отрешенная, она была похожа на юную целомудренную монашенку. В то же время в ней временами проглядывало что-то от профессиональной шлюхи. Хотя бы то, как она опытно вскидывала руки, поправляя прическу, и при этом высокая полноватая грудь ее туго натягивала платье. Блудница в библейском соусе— это всегда самое то. Особенно для высокоученого и тонкого в чувствованиях интеллигента. Лорик то и дело косился на нее и многословно вещал о каких-то центрифугах, на которых они гоняют сперму морских ежей.

Катя смущалась словом «сперма», и это ей очень шло.

Я специально вырядилась как людоедка с Соломоновых островов — вульгарно и ярко, перемазюкалась помадой и переборщила с румянами. Жрала бесцеремонно, как солдат в увольнении, облизывая жирные пальцы, рассказывала идиотские анекдоты и сама же над ними бессмысленно ржала. Попозже сделала вид, что перебрала, извинилась и отправилась спать.

Пару раз во время трапезы Рагозина поглядывала на Лорика, будто молча извиняясь за меня, и он отвечал ей чуть ироничным и всепонимающим взором. Ну торгашка, что с нее возьмешь?

Пробираясь через часик в сортир из свой спальни, я украдкой заглянула в дверь Никанорыча. Катерина Рагозина и Велор Ванюшин сидели рядышком на диване, разглядывая босховский альбом с уродами, Лор увлеченно объяснял ей, что вся эта мазня означает, а она смотрела на него с интересом, изображая, что просто потрясена тем, что встретилась с таким тонким и умным человеком. А впрочем, может, и впрямь была потрясена? Но — так или иначе, а лед тронулся! Ура!

Глава 11

Я СХОЖУ С УМА….

Я все думала, что спячку переживает Катерина, но выяснилось, что в нудном и малосимпатичном зимнем небытии пребывала именно я.

Где-то в небесах громыхнула весна, осатаневшее ослепительное солнце кружило голову, земля на пролысинах уже начинала парить, и деревья в Петровском парке напряглись под напором проснувшихся и рванувших из корней буйных соков.

И именно в это время меня достало по-настоящему. Во всяком случае, я поняла, отчего на крышах, с которых рушились сосульки, запели кошки и начали драться коты.

Возможно, я произошла не от обезьяны, как все нормальные люди, а от первобытной кошки. Но я тоже не находила себе места. Я снова должна была видеть Трофимова. Хотя бы и издали. Но каждый день.

Никита мне снился. И не просто снился. Он выделывал со мной в снах такое, что я пугала Гришку и Катьку своими хрипами и стонами. А потом брела в ванную, становилась под ледяной душ и орала уже от злобы и ненависти к Трофимову.

Конечно, это было безумие — то, что я выкидывала.

Каждое утро я отправлялась вместе с Гришкой в Теплый Стан, как на службу. Ставила «гансика» в укромном месте, заходила во двор шестнадцатиэтажки, вставала так, чтобы меня не заметили, и дожидалась Никиту. Выйдя из подъезда, он разогревал «Газель» и отправлялся на весь день ковать рубли. Иногда я колесила за ним по Москве и даже выезжала за пределы Окружной, а он даже не догадывался, что я его пасу.

Занятие мое было абсолютно бессмысленное, потому что я никогда и ни за что не сумела бы себя заставить переступить через стыдную грань и первой подойти к нему. Но меня, как выразился в новогоднюю ночь Трофимов-зять, тоже заклинило.

Когда-то я смеялась, когда слышала от девчонок: «Я без него жить не могу», считала это просто дурью, но теперь поняла, что это за чувство. Оно обрушилось на меня необъяснимо и тяжело, и я ждала, когда мне станет хоть немного легче. Но мука эта все не кончалась.

Я совершенно точно знала, что Трофимов никогда больше не приблизится к прежней Юле, но я с ужасом думала, что за то время, пока я его оставила без присмотра, он мог найти себе совершенно новую Юлю, которую я уже мысленно закатывала навеки в горячий асфальт, сидя за рычагами мощного дорожного катка. Но вообще-то мне было бы легче, если бы он, как обыкновенный козлик, пробовал бы склеить какую-нибудь телочку. Мне хотелось, чтобы он оказался непременно хуже, чем был на самом деле. Обыкновеннее. Примитивнее. И тупее. И меня даже радовало, когда я видела, как он вечерами на скамье возле своего подъезда давит с какими-то дебильными молодыми мужиками нормальную поллитровку, занюхивая рукавом.

В лавке днем я бывала редко, перевалив все заботы на Клавдию и Катьку. Это грозило неприятностями, мы плотно входили в убытки, с трудом сводили концы с концами, и некоторые мои прежние поставщики стали подозревать, что я на чем-то крупно прогорела. И даже вновь возникший дедушка Хаким мгновенно просек, что я потеряла прежнее озорство и кураж, и перебросил свой товарец на какие-то другие точки.

Рагозина помалкивала, Клавдия Ивановна крыла меня беспощадно. Я видела, что она уже полностью вошла в старую колею, снова темнит и потаскивает, но мне было все безразлично.

Вот клюкать я стала гораздо чаще, чем раньше. В основном в Катькино отсутствие, потому что при ней я еще сдерживалась. Я, конечно, понимала, что это становится слишком привычно и опасно, но так хотя бы на недолгое время мне становилось легче и можно было ни о чем не думать.

В конце концов, совсем отчаявшись, я пробилась на прием к знакомому экстрасенсу. Он быстренько проглядел цвета и прозрачность моей ауры и, сокрушенно почмокав губами, заявил, что я растеряла жизнеутверждающие солнечные оттенки и незыблемость психококона и что у меня ряд пробоин и дыр в астральной защите. Я рассказала ему о Трофимове, и он с ходу предложил радикальное средство: за два-три сеанса по старой дружбе он ставит мне сверхмощную блокаду.

— Я тебе поставлю такую психоброню, золотко, что ты до самой гробовой дощечки и не вспомнишь, что этот тип существовал на свете… Я его вырублю навсегда и вполне радикально. Конечно, физически с ним ничего не случится, но для тебя его больше не станет. Никогда!

И вот тут-то я страшно, почти до обморока, перепугалась. Каким бы мучительным ни было для меня это наваждение, представить себя без него я уже не могла. Словно я сама себя усадила на дыбу, рыдаю и корчусь от постоянной боли, но без нее просто сдохну.

— Тогда у меня для тебя, Машка, остается единственный рецепт. Переспи с негром! — засмеялся экстрасенс.

Но все-таки он с моим черепком кое-что сделал. Подержал горячие и сухие руки на висках, на затылке, что-то побормотал. И мне, как ни смешно, стало легче. Во всяком случае, спать я стала без прежних диких снов.

И снова вернулось то, о чем мне думалось во время моих зимних странствий по дорогам.

Я закупила кучу справочников, книг и брошюр по бизнесу, включая книжечку «Как открыть свое дело», просидела несколько бессонных ночей и поняла только одно: все, что пишется в этой литературе, имеет отношение к какой-то другой стране и другим людям. И то, что на бумаге, абсолютно не совпадает с тем, что в жизни.

Мне нужен был опытный торговый барбос, с масштабом, у которого есть чем поделиться и который темнить не будет. И тут я вспомнила про генеральную директрису Мерцалову из супермаркета.

Ее внук Генка Кондратюк сообщил мне по телефону, что бабка покуда вкалывает и он может устроить мне рандеву с ней. Но бесплатно она давно ни с кем не толкует. В общем, полсотни ему, двести бабке. Я просидела еще ночь, как Ленин в Разливе, и исписала своими идеями почти всю тетрадку.

Лидия Львовна почти не изменилась, только стала величиной с бочку не на сто пятьдесят, а на все триста литров. Такая мощная кадушка в золоте и бирюльках. Когда я вошла в кабинет, она недоверчиво спросила:

— Это тебя Генка прислал? Какие у тебя с ним дела? Хотя постой! Не говори ничего покуда!

Мерцалова вылезла из-за стола, переставила стул ближе к двери, кряхтя, взобралась на него, вынула из прически длиннющую шпильку с головкой и воткнула ее в какую-то дырку снизу коробочки служебной телесистемы. В коробочке блеснула какая-то искра. Запахло горелой резиной.

— Ну хоть этой пакости глаз выколола… Надоели, — грустно сказала Лидия Львовна. — Все ищут, на чем меня подловить! Сопляки поганые! Компромат на меня готовят, чтобы на собрании акционеров спихнуть… Был кабинет, теперь — клетка! Я тут вроде как в зоопарке, все на просвет, ни выпить, ни закусить! Будешь?

— Не-а, — покачала я головой.

— Ну и черт с тобой…

Мерцалова взяла с подноса заварочный серебряный чайник, плеснула янтарным в чашку. Коньячок был хороший, аромат так и поплыл над коврами.

— Видишь, даже тяпнуть в открытую не могу, — вздохнула она. — Немцам моим пишут — спиваюсь! Обложили меня, Корнеплодова…

— Корноухова! Маша… Мария Антоновна, — вежливо поправила я.

— Ну да, конечно. Извини! — Мерцалова выпила из чашки. — Генка трепал, что он тебе кое-что сплавлял… У тебя, кажется, точка своя? На ярмарке? Какой?

Я ответила.

— Оборот большой?

— На жизнь хватает.

Она меня светила как рентгеном. Глазки-буравчики, такую на кривой козе не объедешь.

— Молоденькая ты слишком, Маша… Но вообще-то все верно: когда же начинать, если не в молодости! Когда Генка про тебя сказал, я решила, ты к нам служить собираешься. Раз опыт есть, можно и на бригаду поставить…

— Ну уж нетушки! — рассмеялась я. — Может, вам тут и сладко, на коврах и с коньячком… Только для девчонок тут у вас — каторга! Господи, ведь каждый день одно и то же! Они как бы и есть, только их и нету! И клиент как сквозь стеклянных смотрит, ценники видит, товар на прилавке, развес… А то, что они люди, неважно… Не дыши, и все тут… И коробочки эти со всех сторон!

— У тебя в лавке лучше?

— Ха! Там люди! Ты живая, и они живые… Покупатель тебя хоть матом шуганет, так ведь и ты можешь! Тут же каждый день, как отштампованный… Тоска! Все серые! А там… Сегодня солнце, завтра дождь… Тебя надули, ты в ответ! Сегодня — навар, завтра — зубы на полку! Жизнь!

— Ты мне нравишься, девка, — отсмеявшись, утерла слезы Мерцалова. — Что там у тебя?

— Проект… Но у меня почерк не очень… Давайте лучше вслух прочту.

— Разберемся…

Она забрала у меня тетрадочку, надела сильные очки, взяла карандаш. Читала быстро, но внимательно. Пару раз что-то подчеркнула. Потом долго с любопытством разглядывала меня.

— Ну ты фрукта-ягода… — пробормотала Лидия Львовна. — Удивила! На что замахиваешься? А?

— Все нормально будет, — сказала я. — Фургончики такие. Хотя бы штук десять. Передвижечки. Короче, передвижной торговый дом на колесах. На каждом водитель-продавец. «Мы там, где нас вчера не ждали, но завтра будут ждать!» Это я такие стишки сочинила… Рекламу! Слоган называется, да? Чем дальше от Москвы, тем мы нужней… Села, летом дачные городки, места отдыха и туризма… Ну представьте, прет москвич на собственном горбу в электричках все что надо и не надо за город. А мы ему: «Не надрывайтесь, милый, все, что может понадобиться и тебе, и жене, и детишкам, и дедушке с бабушкой, мы сами привезем!»

— Раньше это называлось проще — автолавка, — сказала она. — Так что это вовсе не твое открытие, Корноухова. Гиблое это дело… Опоздала ты. Лет на восемь. Это тогда еще одиночкам что-то светило и можно было с собственного пикапчика торговлишку начинать. А сейчас войти на рынок можно только массированно. Какие там десять фургончиков! Чтобы население привыкло, чтобы заметили, не меньше сотни машин нужно! Ну, допустим, есть те же «Бычки» — грузовички зиловские. Только их оборудовать необходимо. Хотя бы холодильниками… И где ты их держать будешь? Следовательно, нужно свое автохозяйство… И как минимум — собственная база, где тебе придется формировать ассортимент. А это значит — кладовщики, экспедиторы, бухгалтерия… Расстояния в области будь здоров, как какое-нибудь европейское государство… Значит, все учитывать надо: состояние дорог, автозаправки… Маршрутные схемы отработать, чтобы дуриком горючку не жечь. Ну и главное… Ты хоть понимаешь, во что лезешь? Если сама себе хребет не сломаешь, так тебе его другие мигом переломят! Область, конечно, не Москва, но и там уже все поделено! Думаешь, вас местные торгаши с оркестром встретят? Кому конкурент нужен? И последнее — деньги… Какой банк тебе под твою тетрадочку хоть копейку даст? Ты кто такая, Корноухова Маша?

— А у вас нету? Под проценты? Ну хоть с полмиллиончика…

Она долго смеялась. А потом вздохнула и сказала мечтательно:

— Эх, мне бы лет двадцать скинуть! Распрекрасная ведь это штука — с асфальта на траву уйти… Я ведь сама деревенская! Понимаю, что это такое — коробейник в село с коробушкой зарулил. Праздник!

Деньги за консультацию Мерцалова не взяла.

— Да брось ты… Развеселила и ладно! — Но на прощание предложила: — Будет наклевываться что — заходи… Нет — тоже заходи. Мне такие нужны.

— Какие такие?

— С бзиком, — ухмыльнулась она. — Знаешь, как бывает? Все говорят: «Не выйдет!», приходит псих, который этого не знает… И у него выходит!

Я поняла: мечтами сыт не будешь. Бизнесменши на миллион у. е. из меня не выходит. Закинула тетрадку куда подальше, стиснула зубы и взялась всерьез за лавочные дела. И прежде всего провела полную ревизию и вломила Клавдии за недостачу на полную катушку.

Записалась на платные бизнес-курсы рядом с домом, которые вели преподаватели из Плехановки.

И стала, как школьница, ходить туда по вечерам. Кое-что стало до меня доходить.

За Трофимовым я больше не гонялась. Может, кошачьи мартовские игры кончились, может, экстрасенс помог, а может, и сама поумнела. Стихийно.

Рагозина все еще жила у меня. К себе вернуться боялась. Ее постоянно спрашивали какие-то люди. Видно, она осталась должна своему салону. А возможно, они просто не могли смириться с тем, что потеряли такой ценный кадр?

Кажется, Катя с Лориком изредка встречались, но все вечера и тем более ночи она проводила при мне. И отчитывалась, какое кино видела и где гуляла. Мне было смешно: точь-в-точь, как я когда-то плела чепуху тетке Полине.

В один прекрасный день на ярмарку к нам примчался очень нервный Лорик. Рагозина почему-то заплакала и убежала прочь. Клавдия смотрела на Лора, как голодная волчица, и шипела сквозь зубы: решила, что это и есть тот подлый обманщик, из-за которого страдала Катерина.

Бледный Лор мялся, протирал беспрерывно запотевавшие очки и сам взмок от волнения. Я отправила Клавдию за пивком. Чтобы оставила нас одних.

Лорик, не глядя мне в глаза и сильно стесняясь, объявил, что ему только что предложили годовой контракт в лаборатории фармацевтической фирмы под Стокгольмом. Одна из его разработок по генной инженерии совпала с направлением, которое роют шведы, ему предоставят приличное жилье — полкоттеджа в научном городке, с отдельным входом, более чем сносное содержание, но загвоздка заключается в том, что предпочтение будет отдано женатикам, а в этом смысле он проигрывает своему коллеге — доктору наук, обремененному супругой и двумя отпрысками. Не уверена, что это не был полный треп: Ванюшин, как всегда, страшно комплексовал и не мог мне сказать прямо, что элементарно втюрился в Кэт и чувствует себя виноватым передо мной, которой не так давно объяснялся в вечной любви.

Я, конечно, не преминула повалять дурака и на полном серьезе заявила, что, если это нужно ему, я готова плюнуть на Москву. И отдать ему руку и сердце. Но вот лететь в Швецию самолетом я не могу, потому что не собираюсь расставаться с Гришкой и с обожаемым «гансиком», и предлагаю ему двинуть на моем автомобиле транзитом через Финляндию, затем автопаромом по Балтике, ну и так далее…

И еще я радостно прибавила, что капитан любого приличного судна имеет право заключать браки между пассажирами и если у нас этот счастливый акт произойдет не в занюханном московском ЗАГСе, а посередине Балтийского моря, то я буду благодарна ему на всю оставшуюся жизнь. И вообще, мы будем жить счастливо и помрем в один день.

По-моему, Лор чуть не потерял сознание. Мне его стало жалко. Я потрепала его по щеке:

— Забирай свою Кэт, полубратик, и валите ко всем чертям! Вот только не будьте полными кретинами. В Журчихе у нее мать, так что сгоняй к будущей теще, парень! Покажись… Она очень хороший человек… И с Катькой ей повидаться не помешает!

Вечером Рагозина заперлась в ванной и ревела. Оказывается, эта дура боялась, что я расскажу Лору о ее эскорт-герловой истории. А мне было страшно легко, как будто я целый воз проблем с плеч свалила. Сработало!

Из Журчихи, куда они отправились на старой колымаге Долли, они вернулись через день. Кажется, там все обошлось. Правда, то, что Нина Васильевна не приехала на свадьбу, говорило о том, что не все там было гладко. Но Лорик был в восторге от весенней деревни. Катька помалкивала угрюмовато. А я зареклась совать нос не в свои делишки.

За четыре дня мы умудрилась не только организовать регистрацию в ЗАГСе, получить штампы и оформить загранпаспорта, но и сдать квартиру на площади Восстания каким-то милым обувным коммерсантам-итальянцам. После чего молодые отбыли.

На Майские праздники из Журчихи на побывку в Москву приехали отец и Нина Васильевна. Строительство коттеджа в дубовой роще с теплом возобновилось, сторож там был уже не нужен, но в планах владельца было возведение псарни и устройство псовой охоты в окрестных лесах и полях. И бате предлагалась постоянная должность главного псаря и личного егеря.

— Это он считает, что должность постоянная, — сказал мне отец. — А там все временное, Маша! Хозяин тоже! Потому что это такой тип, что его посадят всенепременно… Или прикончат! Свои же!

Нина Васильевна отчалила прибирать квартиру, но ужинать вечером пришла к нам. Она была какая-то смурная.

— С Катей что-то не то… Что она тут натворила, Маша? Ты же должна знать… Звонили из какого-то агентства. Пока я не сказала, что она замуж вышла и за границей уже, не отлипали… И вообще, знаешь, у нас в доме все не то. Как будто там совершенно незнакомая женщина жила, а не Катя!

Я разговорчик замылила. Зачем ей знать?

Отцу попалась в руки тетрадка с моим проектом. И он ему страшно понравился.

— А ты умнеешь, — сказал он с уважением. — Только одна ты ничего не вытянешь! Тут команда нужна. Прежде всего — водилы, мужики на собственных колесах… Чтобы начинать сразу, пусть понемножку.

Опять у меня что-то сдвинулось. Они уехали снова в деревню — землю готовить под картошку, а я решилась и двинула к Трофимовым. Правда, предварительно узнала, что Никита в ездке и его не будет. Созвонилась с Трофимовым-зятем и просила, чтобы обязательно при нашем разговоре был сам дед.

Я пришла с воблочкой из лавки, они тут же сгоняли, за бочечным пивком. Под пивко в кухне я им и изложила свою диспозицию.

— Я ведь как раскинула? Лавочка у меня раскручена, рыбопродукты всех видов поступают постоянно. Добавить колбаски, мясного, муки-крупы, масла растительного и всякого прочего — не проблема. Меня среди опта который год все знают. Имя есть, слово железное… Все, что у меня имеется, я в это дело вбухаю. И кредит возьму. Под залог квартиры… Я вам с моей Клавкой сформирую в нашей лавке ассортимент. Если захотят ваши женщины, то помогут. Нет — обойдемся. И выходим на первые маршруты… На пробу. Смотрим что, кому, где… Мои товары, моя работа на весах — ваши колеса, господа! У вас «Газель» есть… У кого еще моторы?

— У Витьки Сазонова «форд-фургон»… Старый, правда, болты сыплются, — начал перечислять Трофимов-зять. — У Гуревича «Соболь». У Мишки и Карабаса тоже по «Газели»… Уже пять тачек! А, дед, как думаешь?

— Ничего не слышу, — сопел тот, тряся слуховой аппарат.

— Да все вы слышите, когда надо! — возмутилась я. — Это же все наше будет! Мы всему полные хозяева. Погорим — так вместе! Выберемся — тоже вместе! Все пополам… Навар тоже! Если вам нравится на это самое трансагентство пахать, которое вас беспощадно доит, валяйте! Только вы ж даже не понимаете, что это такое, когда все твое…

Дед отрешенно смотрел в потолок и шевелил губами, будто молился. Я поняла: что-то считает.

— Ну, что ты в небеса пялишься? Летающую тарелочку ждешь? На которой тебе счастливую старость поднесут? — обозлился Трофимов-зять.

— Не вопи… Не глухой! — отозвался Иван Иванович. — Не бросать же девушку на погибель… Тем более как бы и не чужая… С другой стороны, как бы дровишек не наломать! Это ж тебе не кувалдой железяку охаживать. Тонкая политика! Не в гости чай пить — к жуликам идем, к торгашам. Ладно, Юрка, объявляй на этот выходной общий сбор всех Трофимовых. Как бы на симпозиум….

— Я готова! — встрепенулась я.

— Извини, Маш, — прыснул в кулак Трофимов-зять. — У нас все симпозиумы в бане! Мужской, сама понимаешь…

— Мы тебе депешей сообщим! — загоготал дед.

…В дело со своими колесами согласились войти еще двое, не считая Трофимовых. Грузовички загнали в боксы и начали переоборудовать их в передвижные лавки. Я отстегнула на герметичные кузова, финские холодильные установочки, лари, стеллажи, весы и прочую мутоту. Мужики монтировали наружное освещение для вечерней торговли.

Возни оказалось на удивление много, особенно с покраской кузовов в фирменный заметный отовсюду цвет. Ну и с регистрацией новой фирмы пришлось попотеть. Это только крику много про свободную торговлю, а копнешь — какая там, на фиг, свобода?

В июле долбанула совершенно тропическая жара. Стало ясно, что самым ходким товаром будут напитки и мороженое. Мы решили, что первый выезд будет на Большую Волгу, там по берегам отдыхающих дикарей — как маку. А обратным ходом прочешем деревеньки.

Мы с Клавдией готовились к премьере, разбирали картонки и ругались, когда кто-то заглянул внутрь и сказал удивленно:

— Что у вас тут творится, Мэри?

У меня челюсть отвисла. Это был Галилей. Роскошный, в белоснежном легком летнем костюме и итальянской шляпе-панаме. Веселенький галстук-бабочка на рубашке цвета горчицы, башмаки в тон, притемненные очки в тонкой золотой оправе. Безупречно бритый и загорелый. И конечно же с цветами.

Я завизжала от радости, и мы расцеловались.

— Где же вы были, черт бы вас?!

— Далеко, Мэри… Далеко… На капитальном ремонте!

— Выжили, значит?

— Более чем. — Он снял панамку. Голова была острижена почти наголо и покрыта реденьким седым пушком. Сквозь него просвечивала кожа в лоснящихся розовых шрамах и заметных вмятинах. — У меня теперь, Маша, черепок укреплен навечно металлом. Во Франкфурте в аэропорту на контроле давеча замучили: я теперь звеню, как валдайский колокольчик….

— А те… Ну, которые… Тогда… — Я замялась.

— А их нету больше, Мэри. И не будет! — спокойно произнес он. — Тут у меня, кажется, кое-что оставалось?

— Все цело. Все на месте! Я выволокла его саквояж.

— Чудный вы человечек, Мэри. Позвольте вас пригласить на что-нибудь прохладненькое! Со льдом!

Мы отправились в кафушку с кондиционерами, недавно поставленную за каруселью. Взяли что-то почти антарктическое, с инеем на бокалах.

Я не выдержала:

— Вы извините, но я нос сунула в ваше барахлишко. С перепугу. Просто не знала, где вас искать — в морге или лазарете.

— Но ведь нашли. Я знаю, — кивнул Он. — Ну и что же вас волнует?

— Кто вы по правде? Роман Львович или Ян Карлович Лещинский?

— А это очень существенно, Мэри?

— Да, в общем, плевать. Был бы человек хороший…

— По правде, как вы выражаетесь, я Мавриди Константин Константинович, по кличке Костя-трепач. Уроженец станицы Лазаревская… Это на Черном море! «Ах, море Черное, песок и пляж… Там буги-вуги лабает джаз!» — запел он. — Я тоже лабал в младые лета на кларнете… До первого срока. За фарцу. — Он помолчал задумчиво: — Дед у меня был из обрусевших греков, которых в сорок восьмом в Казахстан высылали… Как греческих шпионов. Я тоже в скотском вагоне до Джамбула пацаненком прокатился. Так что я из пиндосов, Мэри. Мавриди, во всяком случае, когда-то был им. И кажется, я снова им буду. Пора уж! Продувать кингстоны и всплывать на поверхность!.. А что это с вами тут творится без меня, дева ясная? Худая как щепка, одни глаза остались… Что вас задолбало? Или кто? Если наезжают, скажите… Я ему выложила все откровенно.

— Я так и думал… Тесно вам в вашей лавчонке, Мэри! Вы ее давно переросли… Ну и что вас жмет?

— Деньги. Никто не дает! Не верят…

— Сколько надо? Если всерьез…

Я сказала сколько. И сама себя испугалась. К таким нулям я еще не привыкла.

— Я дам, — спокойно сказал Галилей.

Глава 12

ПОДБИВАЕМ БАБКИ…

Я думаю, что к марту следующего года подмосковные поселяне уже начали привыкать к виду наших фургонов. Первые «Газели» оказались слабоваты, особенно для осенних проселков, да и маловаты для длительных маршрутов, поэтому мы их потихонечку меняли на нормальные грузовики, пока отечественные.