В поисках истины

Ищенко Е. П., Любарский М. Г.

В поисках истины

Предисловие

Коммунистическая партия придает особое значение обеспечению строгого соблюдения советских законов, укреплению правопорядка.

Предметом постоянной заботы партии были и остаются неуклонное соблюдение социалистической законности и правопорядка, улучшение работы органов правосудия, прокурорского надзора, юстиции и внутренних дел. Государственные органы обязаны делать все необходимое для обеспечения сохранности социалистической собственности, охраны личного имущества, чести и достоинства граждан, вести решительную борьбу с преступностью, предупреждать любые правонарушения и устранять порождающие их причины – подчеркивается в новой редакции Программы КПСС.

Важную роль в исследовании и разработке проблем борьбы с преступностью играет советская криминалистика.

В нашей книге и рассказывается о криминалистике – науке, дающей в руки следователя, эксперта и судьи проверенные практикой средства, приемы и методы отыскания истины по любому уголовному делу, каким бы запутанным и сложным оно поначалу ни казалось.

Профессия следователя многих привлекает своей кажущейся романтичностью: загадочные убийства, кражи, происшествия. Но наступит время, когда потребность общества в этой профессии отпадет! А пока на переднем крае борьбы с преступностью бок о бок со следователями сражаются эксперты-криминалисты. В тиши лабораторий они ведут кропотливую, тонкую, подчас филигранную и очень сложную исследовательскую работу. В их умелых руках лишь немногие следы и вещественные доказательства остаются немыми. Применяя новейшие приборы и методики, опираясь на огромный опыт и интуицию, эксперты заставляют «немых свидетелей» заговорить и поведать о загадке преступления. Неудачи же случаются, как правило, там, где работают кустарно, без опоры на науку.

Ни один следователь или эксперт точно не предугадает, чем ему предстоит заниматься завтра. Это могут быть любые вопросы: добыча нефти и газа в связи с аварией на буровой или трубопроводе, технология производства продуктов питания – в связи с пищевым отравлением, бухгалтерский учет и контроль – при расследовании хищения социалистического имущества с участием должностных и материально ответственных лиц и т. д. Поэтому знания криминалиста должны быть разносторонни и широки, конечно, если он не ремесленник, а подлинный мастер своего дела. Существует, правда, специализация, но она намечает лишь общее направление. Преступления же мало похожи одно на другое, их расследование требует сложного, напряженного умственного труда. Однако в любом случае нужно постичь все до тонкостей.

В своей работе советские криминалисты руководствуются заповедью: «Настоящая наука не знает ни симпатий, ни антипатий: ее единственная цель – истина». Отысканию же и утверждению истины обычно препятствует сложнейшее переплетение интересов людей, имеющих каждый свое отношение к событию преступления, а нередко и стремление во что бы то ни стало скрыть правду. Однако наука криминалистика обладает неисчерпаемыми возможностями раскрытия преступлений, с особой силой проявляющимися тогда, когда злая воля преступника активно этому противодействует.

Но не только об этом пойдет речь в предлагаемой вниманию читателя книге. С таким приложением криминалистической мысли читающая публика уже до некоторой степени знакома. Наша книга еще и об истории отечественной криминалистики, насчитывающей целый век. В ней много интересного и поучительного. Расскажем мы и о том, какую помощь оказывают криминалисты представителям других наук, культуры, искусства. Их помощь велика и разнообразна, и потому придется ограничиться лишь случаями, которые наиболее характерны для творческого содружества криминалистов с теми, чьи интересы далеки от расследования преступлений.

Руку, товарищ читатель! Вместе измерим те нелегкие пути, по которым прошли отечественные криминалисты, развивая свою науку и помогая историкам, искусствоведам, математикам, музыковедам в поисках и утверждении истины.

Надеемся, что наша совместная экскурсия в мир криминалистики окажется полезной, ибо знание уже само по себе великая сила в руках людей, взыскующих истины.

Так начиналась отечественная криминалистика

Более 125 лет минуло с тех пор, когда на каждое серьезное преступление в Петербурге выезжал сыщик Иван Путилин. Он обладал острым чутьем на любую деталь, след, штрих, из которых складывается «вещная обстановка» места происшествия.

Однако свои способности он использовал не только для раскрытия уголовных преступлений. Сыщик Путилин вошел в историю русского революционно-демократического движения как один из зловещих персонажей в трагическом деле Н. Г. Чернышевского.

В конце лета 1861 года петербургский военный генерал-губернатор направил знаменитого сыщика на помощь «голубым мундирам» – сотрудникам III отделения собственной его императорского величества канцелярии. В мрачноватом доме у Цепного моста на реке Мойке тогда усиленно обрабатывали переводчика В. Костомарова, весьма тщеславного и трусливого молодого человека. Его арестовали 25 августа по делу о московской тайной типографии. Через несколько дней он выдал М. Михайлова – одного из авторов прокламации «К молодому поколению». Путилин лично занялся Костомаровым: вел с ним доверительные беседы и, заинтересовав его своей служебной деятельностью, давал читать отчеты по уголовным делам, написанные живо и занимательно. Заключенный почувствовал расположение к сыщику и как-то похвастался своим умением подделать почерк любого человека после самой непродолжительной тренировки. А когда Путилин узнал, что он знаком с Н. Г. Чернышевским, началась та гнусная интрига, которая закончилась судебным процессом и жестоким приговором.

Царское правительство давно видело в Чернышевском опасного противника, которого следовало поскорее обезвредить. Ведь он был автором безбожных философских сочинений, одним из редакторов «сеющего крамолу» журнала «Современник», человеком, притягивающим к себе революционно настроенную молодежь. Подозревали, что это он написал «возмутительную» прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», что это он вдохновляет студенческие демонстрации в Москве и Петербурге, организует пересылку в Лондон антиправительственных статей и заметок, где их печатает в «Колоколе» А. И. Герцен. Но доказательств для расправы не было.

Сразу после своего ареста 6 июля 1862 г. Н. Г. Чернышевский писал жене, что вскоре выйдет на свободу, так как против него не смогут выдвинуть обоснованных обвинений и правительство вынуждено будет перед ним извиниться. Жена не получила этого письма – жандармы подшили его к делу с пометкой начальника III отделения: «…ошибается: извиняться никому не придется».

Это утверждение не было голословным. С иезуитской настойчивостью Путилин склонял Костомарова к активным действиям. Известна докладная записка сыщика князю А. Голицыну, председателю сенатской комиссии по делу Н. Г. Чернышевского: «…в январе или феврале 1862 года, когда означенный Костомаров содержался в г. Москве, в Тверской части, я посещал его и, зная, что он, Костомаров, может дать указания на лиц, участвующих в политическом движении, уговорил его увидеться с прибывшим в то время в Москву начальником III отделения генерал-майором Потаповым, и его превосходительству, как известно мне, он, Костомаров, указал на Чернышевского, Добролюбова и др.».

Вот так и соединились полицейское рвение и изобретательность Путилина, цели сотрудников III отделения с трусостью, подлостью и фальсификаторскими способностями Костомарова. В результате следствие получило документ – недостающее доказательство. Это была записка: просьба Н. Г. Чернышевского к Костомарову внести исправление в текст прокламации «Барским крестьянам…».

Документ хорошо увязывался с установленными следствием фактами. Костомаров действительно набирал текст «крамольной» прокламации, которую ему передал М. Михайлов через студента И. Сороко. Н. Г. Чернышевский был в Москве в марте 1861 года и виделся с Костомаровым. Поэтому так достоверно выглядели свидетельские показания последнего о том, что Чернышевский зашел к нему и, не застав дома, оставил записку. На самом деле ошибку в прокламации заметили «голубые мундиры» и решили на ней построить провокацию. Для этого предателю передали изъятые при аресте революционера бумаги и он сумел сфабриковать сходную по почерку фальшивку.

Для соблюдения видимости законности было решено провести экспертизу. Записка поступила в комиссию, возглавлявшуюся князем А. Голицыным. В архивах сохранился «Акт сличения почерка руки Чернышевского», где записано: «1863 года апреля 24 дня, в высочайше утвержденной в С. – Петербурге следственной комиссии, командированные секретари губернского правления Карцев и Степановский, со стороны уголовной палаты Филимонов и 2-го департамента гражданской палаты Беляев производили сличение почерка записки, писанной карандашом, по показанию Костомарова, отставным титулярным советником Чернышевским, с другими бумагами, им писанными и заключающимися в деле на 58-м листе и в ответах Чернышевского 30 октября 1862 года, и нашли, что почерк записки имеет некоторое сходство с почерком Чернышевского, коим писаны им означенные бумаги».

Как видим, эксперты и не пытались обосновать свои выводы, сослаться на какие-либо научные положения, назвать характерные признаки почерка. Таков был уровень почерковедческих исследований в России второй половины XIX века.

По существовавшему в те времена положению акт комиссии князя А. Голицына серьезного юридического значения не имел. Поэтому, когда дело перешло в Сенат, к проведению экспертизы привлекли сенатских секретарей. Понятно, что и они никакими специальными познаниями в исследовании почерка не обладали. Просто бытовало мнение, что человек, ежедневно читающий и переписывающий десятки бумаг, должен лучше других разбираться в почерках.

Подготовка материалов к проведению данной экспертизы с позиций научного почерковедения была порочной и не позволяла провести объективное исследование. Это прекрасно понимал Н. Г. Чернышевский. Он требовал, чтобы экспертам предоставили не только те документы, которые написаны им, но и образцы почерка провокатора Костомарова. Сенат, конечно же, отклонил это требование и запретил исследовать бумаги Костомарова.

Несмотря на хорошо продуманную и четко разыгранную провокацию, мнения секретарей Сената разделились. Три «эксперта» признали, что только восемь букв записки сходны с почерком обвиняемого, общий же характер письма совершенно иной. Трое других секретарей ни к какому выводу не пришли. Лишь двое самых ревностных служак с готовностью подтвердили, что записка написана Н. Г. Чернышевским, правда, искаженным почерком.

На основании этой экспертизы обвинить революционера было трудно. Тогда за дело взялись сами сенаторы. Они без зазрения совести провели «исследование» фальшивки и категорически заявили, что в «отдельных буквах сей записки и в общем характере почерка есть совершенное сходство».

После ознакомления с «заключением» сенаторов Н. Г. Чернышевский написал свои объяснения, содержащие глубокий и интересный анализ собственного почерка. Он дал развернутую научную критику «сличения» почерка, произведенного в Сенате, первым обратив внимание на исключительную важность правильного и полного подбора образцов для исследования: «В настоящем показании особенности моей руки являются менее ярко, чем в вещах, написанных стальным пером или карандашом, – при том же, я пишу эти показания более крупно и тщательно. Для сличения удобнее могут служить вещи, написанные карандашом, подобно присваиваемой мне записке; таких вещей много между моими бумагами».

Не будучи криминалистом, Н. Г. Чернышевский верно понимал основные принципы почерковедческой экспертизы и условия ее проведения. Сравнивая почерк записки со своим, он отмечал в объяснениях: «Мне показали записку на лоскутке бумаги… Я сделал на ней надпись, что не признаю почерка этой записки своим, что он ровнее и красивее моего… В пояснение этого обращу внимание на две из тех особенностей, которыми ровные и красивые почерки отличаются от неровных и некрасивых. Строка состоит из трех частей: 1 – росчерки, выдающиеся вверх; 2 – росчерки, выдающиеся вниз; 3 – средняя основная полоса строки.

…В ровном почерке линии, проведенные по верхним и нижним оконечностям букв и частей букв, не выходящих из основной, средней полосы, должны быть прямые параллельные…; в неровном они – ломаные линии, то сходящиеся, то расходящиеся…». Так, почти 125 лет тому назад были охарактеризованы такие важные признаки почерка, как особенности линий оснований и вершин вертикальных штрихов букв.

Затем Н. Г. Чернышевский остановился на различиях в наклоне букв и высказался о способах распознавания умышленных изменений почерка. Он сделал вывод, который и сегодня подтверждается криминалистами: изменить почерк можно только в сторону уменьшения степени его выработанности, т. е. написать более примитивно, чем обычно: «Можно нарочно написать худшим, но нельзя нарочно написать лучшим почерком, чем каким способен писать. В ломаном почерке не могут уменьшиться недостатки подлинного почерка».

Возражая против утверждения, что он мог написать записку измененным почерком, подследственный обратил внимание сенаторов на признаки умышленного искажения почерка и назвал технические средства для их выявления: «…укажу средства распознавать вырисованные буквы от написанных свободным движением. Это средство – сильная лупа или микроскоп, увеличивающий в 10 или 20 раз. Вырисованные буквы являются с резкими обрывами по толстоте линий, в буквах естественного почерка переход толстого в тонкое и тонкого в толстое гораздо постепеннее. При вырисовывании букв край черты имеет тенденцию становиться ломаной линией, между тем как в обыкновенном почерке он имеет тенденцию быть кривою или прямою линиею…».

В своем анализе Н. Г. Чернышевский подробно рассмотрел ряд общих и частных признаков почерка. Если бы его объяснения Сенату были использованы как пособие для экспертов, почерковедческая экспертиза в России сформировалась бы еще в 60-е годы XIX столетия.

Согласно законодательству Российской империи, если преступник не признавал вину, необходимо было иметь как минимум два «несовершенных» (косвенных. – Авт.) доказательства. Пока что Сенат располагал только одним. Но вскоре «отыскалось» и второе – письмо Н. Г. Чернышевского поэту А. Плещееву, которое по заявлению Костомарова от 18 февраля 1863 г. находилось у него. Это была грубая фальшивка на четырех страницах, содержавшая много компрометирующих адресанта сведений и, в частности, подтверждавшая его авторство прокламации «Барским крестьянам…».

Когда Плещеева вызвали в Сенат и показали письмо, поэт категорически оспорил его, отметив, что почерк писавшего первую страницу (и только ее) чем-то напоминает почерк Н. Г. Чернышевского. Незадолго до этого сенаторы предъявляли письмо подследственному. Революционер, естественно, не признал его своим. Тогда фальшивку передали на «экспертизу» секретарям, и те дали такое заключение, какое от них требовали.

Понятно, что Сенат отнюдь не стремился к объективности. Опираясь на сфабрикованные доказательства и положив в основу «полное нравственное убеждение» в виновности подсудимого, как было цинично указано в приговоре, сенаторы осудили Н. Г. Чернышевского к 7 годам каторжных работ и вечному поселению в Восточной Сибири.

К. Маркс писал Ф. Энгельсу, что Сенат по императорскому приказу сослал в Сибирь этого честного человека, который так умен, что сохраняет в своих сочинениях неуязвимую с точки зрения закона форму и вместе с тем открыто изливает в них яд на язвы и пороки существующего строя.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции, когда стали доступны архивы III отделения и Сената, группа экспертов провела графическую экспертизу. Были исследованы тексты записки и письма к А. Плещееву, а также образцы почерка Н. Г. Чернышевского и Костомарова. Выводы комиссии в основном совпали с анализом, проведенным Н. Г. Чернышевским. Эксперты подвергли разностороннему исследованию, наряду с другими документами, более десятка анонимных писем, тщательно собранных в свое время И. Путилиным. Анонимки эти писал провокатор Костомаров различными измененными почерками, вплоть до изысканного женского почерка на розовой бумаге с подписью «Fanny». Окончательный вывод был однозначен: тексты «записки» и письма к А. Плещееву написал В. Костомаров с подражанием стилю и почерку Н. Г. Чернышевского.

Мы не случайно начали свой рассказ о зарождении криминалистики в России с дела, правильное решение которого зависело от экспертизы почерка. Как и в других странах, в России первые научные исследования, призванные помочь следствию и суду в отыскании истины, относились к подделкам документов. Уже в начале XVIII века часто имели место случаи фальсификации печатей, дописок, изготовления фальшивых паспортов и денежных знаков. Несмотря на то что главную роль тогда играло признание обвиняемого, которого добивались самыми различными средствами, в том числе и официально разрешенными пытками, наука все же постепенно проникала в уголовное судопроизводство. Следы и вещественные доказательства все чаще использовались для раскрытия наиболее тяжких преступлений. Так, в 1867 году русский юрист А. А. Квачевский писал: «Одним из лучших указателей на известное лицо служат следы его пребывания на месте преступления, они бывают весьма разнообразны: следы ног, рук, пальцев, сапог, башмаков, лошадиных копыт, разных мелких вещей, принадлежащих известному лицу; следы бывают тем лучше, чем более дают определенных указаний, чем отличительнее они, чем более в них чего-либо особенного, например отпечатков разного сорта гвоздей на подошвах, следов копыта лошади, кованной на одну ногу; здесь точное измерение, то есть определение тождественности вещей с тождественностью лица, может привести ко многим указаниям». Примечательно, что он уже упоминает о приемах раскрытия преступлений и установления виновных, т. е. по существу в его работе имеются криминалистические аспекты.

Во второй половине прошлого века во всех развитых странах стали активно применяться научные методы раскрытия и расследования преступлений. Повсеместно увеличивалось не только число преступников, но и число рецидивистов – людей, имевших по нескольку судимостей. От преступления к преступлению они совершенствовали свою преступную «квалификацию», тем самым становясь особо опасными для общества. Руководитель берлинской сыскной полиции по этому поводу сказал: «Преступники специализируются и мы вслед за ними». Пришлось следствию использовать в своей работе новейшие достижения таких наук, как биология и химия. Если раньше проводились в основном судебно-медицинские экспертизы, то теперь все чаще требовалось применять судебную фотографию, химический анализ различных веществ. Развиваются и такие направления криминалистики, как экспертиза рукописных текстов и выявление следов подлога документов.

В России следователи и суды по серьезным делам начали обращаться в Академию наук для проведения экспертиз. Весьма авторитетным экспертным центром стал также Медицинский совет, который со временем уже не только проводил криминалистические исследования подозрительных документов, но и проверял результаты, полученные другими учреждениями.

Потребность в использовании специальных познаний при раскрытии и расследовании преступлений, в судебном разбирательстве уголовных и гражданских дел с каждым годом возрастала. Возникла необходимость в создании таких организаций, которые могли бы постоянно проводить судебные экспертизы на современном научно-техническом уровне. Но пока они не были созданы, основную помощь правоохранительным органам оказывали частные лица, обладающие необходимыми познаниями.

Однако Министерство юстиции не спешило организовывать государственные судебно-экспертные учреждения и даже поощряло деятельность частных лабораторий, где криминалистические исследования велись на довольно низком уровне. Правда, одна государственная лаборатория по микроскопическому и микрохимическому анализу вещественных доказательств начала функционировать еще в 1856 году. А уже в 60—70-х годах эксперты, имеющие в своем распоряжении микроскопы, химические реактивы и простое оборудование, были в штате всех врачебных управ. Их работу контролировала лаборатория при Медицинском департаменте, которая в спорных случаях проводила повторные исследования.

В производстве судебных экспертиз участвовали самые видные ученые России. Так, в 1865 году началась экспертная деятельность профессора Петербургского университета Дмитрия Ивановича Менделеева. Он возглавлял в университете химическую лабораторию, в которой проводил судебные экспертизы по делам, связанным с отравлениями, фальсификацией пищевых продуктов и вин, загрязнением рек сточными водами фабрик и заводов, самовозгоранием различных веществ. Выдающегося русского химика интересовали экономические и промышленные проблемы, горнорудное дело и политика, народное образование и воздухоплавание. Не последнее место среди его интересов занимала формирующаяся в те годы судебная экспертиза.

Д. И. Менделеев – автор многих криминалистических исследований по разоблачению подделок документов и восстановлению вытравленных преступниками текстов. Вместе с тем он оставил отечественной юриспруденции немало важных и плодотворных мыслей, касающихся положения судебного эксперта, его прав и обязанностей. Ученый считал, в частности, что в суде должен выступать тот эксперт, который проводил исследования по заданию следователя, ибо объективный, научно обоснованный вывод может быть сделан только при анализе лично проведенных опытов. Д. И. Менделеев настаивал, чтобы эксперта обязательно знакомили с обстоятельствами дела, по которому он будет давать заключение.

Большую пользу криминалистам принесли научно-технические разработки Д. И. Менделеева, направленные на предупреждение преступлений. Им была предложена специальная бумага для изготовления денежных чеков, не поддающихся подделке. Тонкая, плохо проклеенная бумага почти насквозь пропитывалась чернилами при заполнении чека, что очень затрудняло подчистку и давало явные следы при травлении надписи. Если же травлению подвергали весь чек, то исчезала подпись выдавшего и оставленная на сухом бланке печать. В марте 1872 года химик получил официальное уведомление от управляющего Государственным банком, что чеки, отпечатанные на предложенной им бумаге, вводятся в употребление. В 1890 году он оказал большую помощь Экспедиции заготовления государственных бумаг в деле печатания рисунка гербовых марок двумя различными красками, которые при воздействии на них химикатов легко изменяли свой цвет. Это обстоятельство делало бесперспективными попытки преступников вытравливать надписи и знаки гашения в целях повторного использования марок.

Свой посильный вклад в научное обеспечение раскрытия преступлений вносили и другие известные ученые.

В 1874 году в Петербурге во время пожара сгорела огромная паровая мельница некоего Кокорева, сданная им в аренду двенадцатикратному миллионеру Овсянникову – «королю Калашниковской хлебной биржи». Расследование обстоятельств происшедшего с необходимостью потребовало проведения по делу химической экспертизы, возглавлял которую известный химик Александр Михайлович Бутлеров.

Обвиняемый Овсянников и его адвокат в один голос твердили, что пожар возник из-за случайного, а потому исключающего уголовную ответственность взрыва мучной пыли. Для выяснения, возможен ли вообще такой взрыв, какова воспламеняемость мучной трухи и муки и горят ли они, А. М. Бутлеров и его помощники провели серию экспериментов. В результате было доказано, что мука и мучная пыль могут загореться, но только от соприкосновения с открытым огнем. Они долго тлеют, а когда наконец появляется пламя, оно распространяется в них очень медленно. Так была научно опровергнута возможность взрыва мучной пыли и тем самым версия обвиняемого и его защиты о случайном возникновении пожара.

Овсянников предстал перед судом, где подтвердилось, что причиной пожара явился поджог, который по приказу хозяина совершил его приказчик Левтеев. Последнее прибыльное дело закончилось для некоронованного короля Овсянникова совсем не так, как он предполагал, – тюремным заключением.

Постепенно создавались предпосылки того, что именно в России возникло новое направление в науке, оказавшее неоценимую помощь правоохранительным органам в борьбе с преступностью. Этим направлением стала судебно-исследовательская фотография, а ее творцом – русский ученый Евгений Федорович Буринский. В 1889 году он создал первую в мире судебно-фотографическую лабораторию, ставшую прообразом современных криминалистических экспертных учреждений. До ее организации он был владельцем фотогравировальной мастерской, много экспериментировал, и особенно в области фотографического цветоделения. Успех цветоделительного метода, описанного им в хронике журнала гражданского и уголовного права, принес ему известность как одному из ведущих судебных экспертов своего времени. Е. Ф. Буринский был очень добросовестным исследователем; его экспертизы отличались высоким качеством и объективностью. Он проводил не только фотографические, но и почерковедческие исследования документов. Об одной из таких его работ мы и расскажем.

В Петербурге в конце прошлого века жил издатель Добродеев. Он выпускал имевший довольно широкое распространение журнал «Живописное обозрение» и две газетки: «Сын отечества» и «Минута». 9 января 1889 г. ему прислали из Самары перечень подписчиков с приложением чека на 68 рублей. Издатель замешкался, не получил деньги сразу, а через несколько дней чек с его стола исчез. Когда он справился в государственном банке, оказалось, что по чеку с доверительной надписью Добродеева деньги получил какой-то артельщик. Фамилия получателя была вымышленной. То ли из-за незначительности суммы, то ли из-за нежелания выносить сор из избы, но дело на том и заглохло.

Однако через три недели история повторилась. Чек на 134 рубля куда-то пропал, а на следующий день из банковской конторы «Волкова сыновья» артельщиком Зейфертом эти деньги были получены. Получатель вновь оказался фигурой мифической.

Добродеев решил самостоятельно найти виновника и попросил государственный банк и контору «Волкова сыновья» выдать ему использованные документы. Изучая чеки, он заметил, что подписи двух артельщиков необычайно похожи друг на друга и одновременно напоминают подпись управляющего его домом и конторой Богомолова. Решив проверить свое подозрение, издатель обратился к двум граверам из экспедиции заготовления государственных бумаг. «Эксперты» подтвердили его догадку. Тогда он вызвал Богомолова и предложил во всем сознаться, обещая не давать делу ход. Но управляющий упрямо твердил, что на чеках не расписывался и денег не получал.

Издатель подал в суд.

Дело попало к следователю О. А. Кучинскому, который для производства экспертизы пригласил уже знакомых Добродееву граверов экспедиции Алабышева и Маттерна. К ним присоединился еще и типолитограф Арнгольд. Комиссия пришла к единодушному заключению: доверительные надписи на чеках выполнены не издателем. Они, бесспорно, оставлены рукой Богомолова.

Следователь был человеком добросовестным и решил пригласить в качестве эксперта еще одного специалиста – Е. Ф. Буринского. Через несколько лет в «Судебной газете» последний так вспоминал об этой трагикомической экспертизе: «Г. г. эксперты единогласно признали, что подлог совершен несомненно подозреваемым г. Б., в доказательство чего отметили множество сходных букв в тексте доверенностей и в рукописях Б. Почему-то следователь признал необходимым повторить экспертизу при моем участии и мне пришлось, таким образом, войти в состав консультации.

Следя за мельканием карандашей г. г. экспертов, быстро отмечающих сходные буквы, я заметил, что карандаши моих товарищей то и дело попадают на рукописи жены г. Добродеева, сшитые вместе с рукописями Б.; было очевидно, что у г. г. экспертов «раззудилась рука, расходилось плечо» и удержу им нет! Мне пришла в голову мысль – подсунуть, кстати, в кучу рукописей Богомолова первую попавшуюся на столе судебного следователя бумагу, что я и сделал очень искусно. Когда же г. г. сведущие люди дошли до подсунутой рукописи, то сейчас же отметили на ней 8 букв, сходных с буквами доверенностей, воображая, что имеют дело с рукописью Б.

Я тут же попросил г. следователя занести это обстоятельство в протокол и, кроме того, сам письменно изложил происшествие. Оказалось, в конце концов, что г. г. эксперты признали своим заключением виновными в подлоге доверенностей сразу трех лиц: г. Б., жену потерпевшего Добродеева и – о ужас! – самого следователя, многоуважаемого Ореста Антоновича Кучинского, так как подсунутая рукопись была написана его рукою!!!

Г[осподин] Б. был тотчас освобожден от подозрения».

Потом выяснилось, что виновником подлога был совсем другой человек, тоже работавший в конторе издателя.

Для суда Е. Ф. Буринский подготовил сюрприз, ставший для своего времени сенсацией. Текст подложных доверенностей и рукописи Богомолова он сильно увеличил. Затем вырезал из тех и других буквы, которые эксперты нашли «поразительно сходными между собой», наклеил их на таблицу, поместив слева написанные Богомоловым, а справа – из подложных доверенностей. Когда экспертам предъявили таблицу, они даже отказались поверить, что эти самые буквы признаны ими «поразительно сходными». Пришлось рассеять их сомнения, показав увеличенные фотографии документов.

В подробном заключении Е. Ф. Буринский указал: если надписи на чеках оставлены Богомоловым, то необходимо признать, что:

1) делая их, он держал перо не так, как имеет обыкновение писать;

2) сообразно новому, непривычному положению пера он изменил формы всех букв без ошибки;

3) при таких условиях он написал более твердою рукою, с разными взмахами, петлями и к тому же гораздо красивее, чем обыкновенно;

4) исполняя вторую подложную надпись через три недели после первой, Богомолов не забыл ни одной мелочи и изменил в своем почерке все точно так же, как и в первый раз.

Остроумный опыт Е. Ф. Буринского показал, что экспертизу нельзя поручать случайным людям, не имеющим специальных познаний. Почерковедение имеет все необходимые предпосылки, чтобы стать точной наукой, которой должны заниматься специалисты. Он писал: «Задачи почерковедения вполне определенны: найти законы зависимости между деятельностью органов, производящих письмо, и результатом этой деятельности – почерком». Недаром его называют основоположником судебного почерковедения…